While We Wait for a Better World (гет)

Ещё несколько раз он возвращается в Сноудин, но никогда не задерживается надолго.

В первый раз, чтобы забрать несколько вещей из дома. Ему не нужно много: парочка почти чистых носков, его домашний камень, который, по всей видимости, придётся теперь кормить самому, и фотография из его мастерской в подвале, только потому, что приятно держать её поблизости.

Санс долго сидит в комнате своего брата, задаваясь вопросом, стоит ли взять отсюда что-нибудь с собой на память. Но в чём смысл? Не похоже, что ему вообще удастся забыть. Вместо этого он достаёт из кармана кусок красной ткани и складывает куда более аккуратно, чем Папирус вообще мог когда-либо от него ожидать, и оставляет на кровати, будто бы та ждёт своего хозяина.

Что довольно глупо. Его брат никогда не вернётся в свою комнату. Санс просто… никак не может отпустить этот факт. Но в любом случае после он действительно чувствует себя чуть лучше.

Скелет думает, что теперь сможет безвылазно оставаться в руинах столько, сколько потребуется, но одного взгляда на потрёпанные разрозненные книги в шкафу Ториэль ему хватает, чтобы заставить себя подняться и сходить в библиотеку, а выражение чистой радости на её лице, когда Санс вручает ей новые, ещё не прочитанные книги, достаточно, чтобы совершить вылазку ещё раз.

Время от времени из чистой ностальгии по жирной пище он заходит к Гриллби и отвечает на вопросы завсегдатаев о том, где всё это время пропадает. «Искал в лесу людей, — отвечает Санс. — Некому теперь меня уволить, а вы же знаете, как я серьёзно отношусь к своей работе». Или: «Я спрыгнул в ту пропасть в Вотерфоле, и теперь это мой дом. Жить там довольно неплохо, но иногда чувствуешь себя как в воду опущенным». Затем: «Я работаю над сверхсекретным проектом в лаборатории Хотленда». Последнее утверждение почему-то они находят более смешным, чем стоило бы. И под конец: «Я живу в руинах вместе с королевой. Она печёт потрясающие пироги». В итоге все отчаялись получить от него серьёзный ответ.

Ториэль никогда не ходит вместе с ним. Санс не может её за это винить.

* * *

Один за другим дни приходят и уходят, приходят и уходят. Каждый раз, просыпаясь, он обнаруживает, что остался всё тем же Сансом. И с каждым новым днём скелет всё больше благодарен, что ему не приходится ждать в одиночестве.

Он видит, что Ториэль чувствует нечто похожее, хоть и не может сказать, чего конкретно приходится ждать ей. Она с рвением показывает ему всё в своём небольшом мире, чем смутно напоминает Сансу Папируса с его страстью к головоломкам, но в этом есть что-то неуверенное и хрупкое, будто Ториэль ждёт, что он решит, что ему скучно здесь, и уйдёт, снова оставив её наедине с бестолковыми Фроггитами и трусливыми Вимсанами. Она постоянно держится за мысль, что в один момент всё закончится.

Санс не может сказать ей, что этого не произойдёт, и не может объяснить, почему, даже если подобное случится, то этой её версии будет уже всё равно. Он решает, что лучший путь продемонстрировать свои намерения остаться — это остаться.

И быть рядом с ней… Санс не решается использовать такое сильное слово, не желая признавать, что оно вообще применимо к чему-либо в его жизни, но это действительно весело. Они легко перекидываются ужасными шутками примерно равного качества, и есть в этом какая-то прелесть, похожая на то, когда скелет выводил из себя брата подобными каламбурами, но только в другом, более положительном смысле. Будто их разумы сталкиваются в битве, кто из них забавнее, чуть ли не высекая искры.

Сансу нравится ходить с ней на охоту на жуков, лежать на подстилке из листьев, наблюдая, как Ториэль демонстрирует свои силу и ловкость, а её полное сосредоточенности напряжённое выражение лица выглядит почти забавно. Иногда, сильно промахиваясь, она ругается, а затем краснеет и извиняется, а затем снова извиняется за извинения перед ним, будто бы он ребёнок. Это довольно уморительно. Плюс, после этого Ториэль всегда делает печенье на муке из сверчков, что гораздо вкуснее, чем может показаться. Санс даже моет посуду после, потому что, пусть она и молчит о том, что делает всю работу по дому сама, каким-то образом он ощущает себя виноватым за это, чего не случалось даже под влиянием криков Папируса. Но скелет действительно не возражает. По крайней мере, здесь Санс может достать до раковины, пусть даже ему и необходим табурет.

По вечерам они сидят у идеально тёплого камина, Ториэль в своём кресле, а он в похожем, но чуть более подходящем ему по размерам, найденном ей где-то в руинах. Она читает новые принесённые им книги, а Санс — её старые. Иногда они зачитывают вслух друг другу некоторые фрагменты, и у Ториэль всегда находится какой-нибудь умный или забавный комментарий.

Это неплохо. Даже несмотря на некоторые грустные обстоятельства.

Дни продолжают течь, и Санс старается не считать их по ходу дела.

* * *

Приготовление пирога — вот что меняет всё, но ему требуется некоторое время, чтобы понять это.

Честно говоря, Сансу уже не особенно интересно учиться печь. Он не собирается возвращаться в Сноудин, чтобы заниматься там этим в одиночестве, да и Ториэль наслаждается готовкой настолько, что эта домашняя обязанность навряд ли когда-нибудь переляжет на его плечи. Но ей ещё и нравится сама идея учить его чему-то, а Санс радуется уже тому, что она довольна. Как-то так.

В первый раз Ториэль просто предлагает ему посмотреть, как готовит она, с разъяснениями каждого шага.

— Отлично, — говорит он. — Наблюдать, как кто-то другой делает всю работу, — моё любимое занятие.

Здесь, конечно, скелет лукавит. Смотреть за чужой работой почти так же скучно, как делать всё самому, и он бы лучше вздремнул. Однако наблюдать за тем, как Ториэль печёт пирог, оказывается неожиданно увлекательно. Её руки легко танцуют над рабочей поверхностью, делая такие вещи с маслом, сахаром и корицей, что почти невозможно поверить в отсутствие в них магии. И каждое своё действие она разъясняет невозможной комбинацией научной точности и каламбуров — сочетанием его любимейших вещей. Когда Ториэль заканчивает, Сансу кажется, что он начал понимать больше о Вселенной, ну, или, по крайней мере, о той её части, включающей в себя пироги.

Когда наконец её творение отправляется выпекаться в духовку на впечатляющей самоподдерживающейся огненной магии, Ториэль тут же начинает прибираться на кухне. Или, во всяком случае, пытается.

— Санс, — говорит она, — не будешь так любезен передать мне муку?

— Конечно, Тори. И не нужно распыляться на такие формальности.

Он замирает, полуусмехнувшись, с мешком муки в руках. Что-то в этих словах добирается до глубин его разума. Пыль? Пыльца? Цветок? Это задевает что-то в нём. Смутное воспоминание, остаток сна.

Санс привык обращать внимание на подобные чувства: иногда из них можно было вынести то, что ему необходимо знать. Он даёт себе время, ждёт, получится ли понять точнее. Но это ни к чему не приводит. Единственные цветы, которые скелету приходилось здесь приходилось видеть, были совершенно скучными и обычными, даже не эхо-цветами. Что бы это ни было, в этой ли Вселенной или двадцать линий времени назад, сейчас подобное не кажется ему сколько-то актуальным.

— Санс?

— Ох, да, Тори. Сейчас, — он подбрасывает мешок вверх, ловит магией и мягко опускает ей в руки. Выпендривается, чтобы отвлечь Ториэль от собственной рассеянности.

Но она неправильно понимает, думая, возможно, что мука сейчас ударится о потолок. Резко вздохнув, Ториэль бросается на мешок, едва подтолкнутый Сансом в её сторону. Сильные руки монстра-босса вцепляются в непрочную ткань, а её когти врезаются куда глубже, чем следует.

Мука разлетается повсюду, будто снег, оседая на мех Тори, её одежду и фартук.

— Ох, чёрт! Извини! Извини! — Санс спрыгивает со своего табурета и подбегает к ней, отчаянно пытаясь стряхнуть с неё муку. Кажется, от этого мало толку.

— Санс, — она звучит совершенно озадаченно. — Что ты делаешь?

— Извини, — снова повторяет он, проводя пальцами через спутанный мех тыльной стороны её ладони, посылая небольшое облачко муки в воздух. — Просто пытаюсь избавить тебя от муки.

Ториэль издаёт ещё один вздох, совершенно отличный от того, что сопровождал её прыжок за мешком муки, а затем повисает оглушительная тишина.

Разум Санса, всё ещё спутанный взрывающимися мешками и полусформировавшимися воспоминаниями, понемногу переваривает только что сказанное. Он застывает как вкопанный.

— О, боже, о нет, я не…

Она начинает смеяться. У неё потрясающий полуфыркающий-полузвонкий смех, но в данный момент Санс не в состоянии оценить его.

— Боюсь, сейчас немного неподходящее время!

— О, боже, — скелет сжимает свой череп обеими руками и медленно оседает на кухонный пол. — О, боже. Веришь или нет, но в тот раз я действительно не пытался придумать каламбур.

Это заставляет её смеяться ещё сильнее до такой степени, что Ториэль, видимо, уже неспособная нормально стоять, опускается на пол рядом с ним, вытирая проступившие на глазах слёзы.

Так они и сидят, оставляя отпечатки на муке, пока она не выравнивает дыхание, а Санс… Громко было бы сказать «вновь обретает достоинство», но, по крайней мере, находит в себе силы посмотреть ей в глаза.

И Ториэль смотрит на него в ответ, но как-то по-новому, весело, будто бы он вложил ей в голову какую-то интересную мысль. Вскоре Санс понимает, что она до конца осознала, какой же он придурок.

* * *

В следующий раз они готовят пирог вместе. Ториэль направляет его руки, пока он раскатывает тесто, предостерегает от ужасной ошибки с маслом и сдержанно весело улыбается при виде неоднородно пропечённой корочки.

Достав пирог из духовки, ароматный и тёплый, она обнимает Санса, и они вместе проводят несколько тихих мгновений, просто глядя на нечто, созданное ими обоими.

— Прекрасно, — говорит Ториэль.

— Да, — вышло красиво, даже если корка и не в форме идеального круга. Из этого могла бы получиться неплохая математическая шутка, если дополнить чем-нибудь про луч и локоть, но у него не выходит довести её до ума.

— Я знала, что ты научишься, — продолжает она. — Уверена, что тебя ждёт будущее отличного пекаря!

Санс пожимает плечами.

— Насчёт будущего ничего не знаю, — говорит он. — Но выглядит вполне неплохо.

Пирог таков и на вкус. Как непослушные дети, они съедают пирог вместо обеда, а затем берут добавку на десерт.

* * *

Наконец Ториэль решает, что Санс готов справиться со всем самостоятельно. Он отмеряет и работает венчиком, размешивает и раскатывает под её чутким взором, пока она сама стоит позади, всегда готовая помочь советом, но никогда не вмешивается. Ториэль выглядит настолько довольной каждым его самым небольшим успехом в этом деле, что скелет просто не может не прилагать максимальных усилий и, к удивлению для самого себя, обнаруживает, что ему действительно нравится делать что-то с такими вниманием и сосредоточенностью, даже если результат его труда не просуществует дольше ужина. Может быть, как раз поэтому.

В этот раз всё выходит как надо. Ириско-коричный пирог прямо как на картинке в кулинарной книге Ториэль, которая выглядит даже более гордой результатом, чем сам Санс.

— Не думаю, что даже у меня бы получилось бы сделать лучше! — восклицает Ториэль, выставляя пирог на стол, чтобы тот остыл. — Ты замечательный ученик, Санс. Теперь мы сможем печь друг для друга по очереди!

— Конечно, — отвечает он, запрыгивая на табурет, используемый им для более лёгкого доступа к кухонным тумбам, чтобы осмотреть своё творение ещё раз, более критично. Да. Да, это определённо красивый пирог. — И, хей, у меня был очень хороший учитель. Можно сказать, что я шёл по выложенной тобой тропинке хлебных крошек.

Ториэль заливисто и немного грубовато смеётся, притягивая его в объятья. Она чувствуется тёплой и надёжной, и от неё пахнет корицей. Или, возможно, это от него.

— Горжусь тобой, — говорит Ториэль. А затем неожиданно добавляет: — Я рада, что ты здесь.

— Уж не знаю, где я должен быть, если мы вроде как печём пирог. Традиционно этим занимаются на кухне, — ну, Санс не может ответить, что тоже рад быть здесь, или лучше всё же ответить так, учитывая обстоятельства? Даже если так, путь только сейчас, это высказывание было бы правдиво. Вместо слов он просто обнимает Ториэль в ответ, снова вызывая у неё смех. Рёбрами Санс чувствует, как её тело дрожит от хохота, а её радость грохочет через них обоих.

Она ещё раз чуть крепче сжимает его, а после отпускает, но её пальцы задерживаются на его лопатках, а затем улыбается ему. Ториэль с Сансом, стоящим на табурете, остаются лицом к лицу.

Скелет действительно хорош в чтении лиц, когда не покрыт мукой и не смущён до смерти. И её взгляд… Так его пугает, что почти выбивает из равновесия. В нём что-то застенчивое перемежается с желанием и тоской. И он направлен прямо на него.

Ох, Санс задумывается и вспоминает прошлый урок выпечки и другой, совершенно отличный взгляд. Ой.

И теперь ему приходится обдумать множество вещей, притом очень быстро.

Он думает: «Я? Она так смотрит на меня?»

Думает о том, как чувствуется её мягкий мех, трущийся о его кости, каково было бы пропустить её бархатистое ухо между пальцев, прижаться лицом к изгибу её шеи. Санс вспоминает о душе внутри неё — быстрая, скользкая, грязная мысль — и чувствует, как его собственная дрожит в ответ.

Ну, почему бы и нет? Нет, действительно, почему нет? Наслаждайся, пока жизнь даёт шанс — разве не его девиз? Так почему бы им не разделить удовольствие вместе?

И если между ними правда что-то есть, если она что-то чувствует к нему… Тогда это не исчезнет бесследно. Может быть, это останется чем-то вроде эхо. И, возможно, в следующий раз, когда Санс постучит в дверь, чувство дежавю подскажет Ториэль, что они уже когда-то встречались, и она откроет дверь сразу. И тогда он получит лучший мир, в котором ему не придётся терять то, что ему дорого, чтобы найти нечто другое. Тонкий коварный голосок где-то внутри него шепчет, что Санс мог бы найти человека раньше Ториэль, и тогда ему вообще не придётся никого терять. Но он старается не слушать.

Он думает: «Мне важна эта женщина. Очень важна. Я хочу…»

Ториэль кивает головой и начинает отстраняться, а её выражение лица меняется. Она всё больше смущается из-за его молчания.

Санс сжимает её плечо почти дрожащей рукой, поднимая другую, чтобы коснуться её лица.

— Хей, — говорит он, стараясь сделать голос настолько мягким и низким, насколько это возможно.

— С-Санс? Что ты делаешь? — Ториэль старается звучать легко и игриво, но её голос почти дрожит. Тоже.

Он гладит её по щеке, нежно выводя круги по её меху.

— Ты хочешь, чтобы я остановился?

Кажется, она совершенно неспособна говорить, но всё же качает головой, чётко обозначая короткое невербальное «нет».

Санс позволяет себе коснуться уголка её рта. Губы, мех, плоть… Она так обворожительно отлична от него.

Ториэль приоткрывает рот, поворачиваясь к его руке, и на секунду её губы смыкаются вокруг его пальца. Нежные, влажные и тёплые.

— Ох, — выдавливает он. — Эм, вау.

Она отстраняется от него почти судорожно, её руки взлетают, чтобы прикрыть лицо. Ториэль смеётся, притом с таким высоким и смущённым звуком, какой ему никогда не доводилось слышать.

— Ох! Ох, я не могу… Это… Ты… — она глубоко вдыхает. — Санс. Ты очень важен для меня, и я очень польщена, но ты не обязан… Ты же знаешь, тебе здесь всегда рады, и если бы я не… — Ториэль переплетает и скручивает руки перед собой. — Что ж, похоже, мне не удалось скрыть свой интерес, но это не значит, что я жду от тебя чего-то, кроме дружбы, конечно. Я знаю, что я всего лишь глупая старуха, а ты довольно обаятельный молодой…

— Эй! — волна раздражения внутри него борется с мурашками от мысли, что она считает его обаятельным, и первое каким-то образом побеждает. — Прекрати себя так называть, ясно? Просто… не надо. Боже, ты не глупая старуха. Ты женщина, которая кинула фаерболом в Лукса, который пытался задирать меня на днях, что, кстати, было довольно горячо. И я так говорю не потому, что это каламбур.

Она было уже открывает рот, пытаясь возразить что-то в ответ, но её резко обрывают.

— Глупая старуха! Ты королева! Пусть даже ты сдалась. Все знают, что когда-то ты дала королевству столько же, сколько Азгор, если не больше. И это не говоря уже о том, что ты отлично готовишь, а всё, что я могу, так это один только пирог. Если уж кто-то здесь из низкой лиги, то это я.

Её глаза расширены и полны влаги, будто что-то запертое внутри них растаяло. Санс одновременно рад, что смог добиться такого взгляда, и разозлён на мир, в котором кому-либо вообще приходится делать подобное.

— Плюс, — продолжает он, — мне не нравится, когда кто-то говорит так о тех, кто мне дорог.

— Спасибо, — тихо отвечает Ториэль.

Санс держит её руки, молча приглашая. Она колеблется, и на мгновенье у него мелькает мысль, что он ошибся, пока Ториэль не начинает двигаться. И затем одновременно его руки соединяются с её, и она прижимается к его позвонкам, смеясь от радости, и на секунду всё действительно становится просто отлично.

Плюс, после их ждёт пирог.

* * *

Первое время физическая сторона занятий любовью оказывается немного неловкой. Они так непохоже устроены, так неравны по габаритам, так различны во всём. Трудно понять, куда пристроить конечность, где прикосновение будет захватывающим, а где просто ощущаться странно. Несколько раз они срываются в хохот, неспособные продолжить. Но это весело. И через некоторое время они узнают, что ему нравится, как ощущается мех, щекочущий его межреберья, а она любит скольжение кости вокруг её — удивительно мясистых — грудей, но что доставляет удовольствие им обоим, так это моменты, когда Ториэль сосёт его пальцы.

Другие, более глубокие части близости — нечто совершенно иное. Её магия ласкает душу Санса, играя на её поверхности, будто танцующие языки пламени, а его оборачивается вокруг, словно одеяло, и изливается энергией всякий раз, когда она вздыхает и зовёт его по имени.

Где-то в середине всего этого скелет понимает, что в первый раз с того момента, как человек сделал то, что сделал, что ему впервые действительно хочется, чтобы эта линия времени продлилась хотя бы до конца ночи.

А затем вовсе прекращает думать о таймлайнах.

* * *

На следующее утро Санс просыпается с особенно широкой улыбкой на лице, которая, ему кажется, была у него на протяжении всей ночи. Ториэль уже ушла, что неудивительно: она ранняя пташка, а он... Ну, нет.

Скелет лениво потягивается, сползает с кровати и медленно одевается. Это даже забавно. Они оба не очень-то долго спали этой ночью, но он чувствует, что не отдыхал так уже долгие годы. И его кости ощущаются… легче.

Санс находит Ториэль сидящей за столом с чашкой чая.

— Хей, Т… — начинает он, но его радостное приветствие меняет тон, стоит ему заметить выражение её лица. Она плакала? — Тори?

Ториэль удивлённо глядит на него, утирая глаза рукой.

— Оу, Санс! Ты проснулся. Привет!

Он подходит к ней, и его шаги кажутся немного тяжелее.

— Что-то не так? — Санс как-то причинил ей боль? Эта мысль кажется даже смешной: именно ей следовало быть с ним осторожнее. Но… — Я сделал что-то не так?

— Ох! — говорит она. — Ох, нет. Конечно, нет. Я плачу, потому что счастлива, — Ториэль улыбается настоящей, честной улыбкой, слегка открывающей её небольшие милые клыки. Её взгляд слегка рассеян, и она знает, что Санс это заметил. — Только, — нерешительно продолжает Ториэль, — я счастлива в грустном смысле. Такое вообще возможно? — она поднимает чашку и беспокойно вертит её в руках.

— Эм, может быть? — он осторожно кладёт свою руку поверх её. Ещё несколько секунд Ториэль не отстаёт от чашки, но после снова ставит её на место.

— Одиночество — странная штука, — продолжает она. — Ты не понимаешь, насколько одинок на самом деле, пока это не прекратится. По крайней мере, у меня так.

— Ох, — мягко выдыхает Санс.

— Я многое обдумала. И просто вспомнила об Азгоре, — Ториэль коротко, почти нервно смеётся. — Извини, — она накрывает его руку своей собственной. — Уверена, это грубо: говорить о бывшем со своим нынешним возлюбленным, — её пальцы крепче вцепляются в него.

— Всё нормально, — Санс слегка пожимает плечами. — Мне он нравился.

— Раньше я его ненавидела… — она легко гладит его руку, и скелет не уверен, замечает ли сама Ториэль, что делает. — Я думала, у нас всё продлится вечно. Но этого не случилось, и я осталась одна. Не считая детей. Каждый раз, когда они приходили ко мне, я думала: «В этот раз всё будет по-другому», — но не было. И этим утром я снова сидела здесь и думала: «Как же хорошо не быть одной», — она сжимает его ладонь.

— Ясно, — отвечает он. — Я понимаю.

Ториэль наклоняется к нему чуть ближе и моргает со слезами на глазах.

— Правда?

— Возможно, не с теми же деталями, что у тебя. Но чувство же такое, будто ты получил что-то замечательное, но хочешь плакать, потому что знаешь, что это не навсегда? Да. Это я хорошо понимаю, — теперь её выражение становится любопытным, и ему приходится отвести взгляд. — Не хочу говорить об этом.

Что, если она спросит? Если ей нужна честность? Санс боится, что расскажет ей. Действительно боится, что может.

Но вместо этого Ториэль обнимает его, и он чувствует, как напряжение внутри сходит на нет.

Санс действительно любит эту женщину.

Он берёт её за руки, как только она освобождает его из объятий.

— Но не волнуйся. Я здесь надолго. Обещаю.

Улыбка, которую она ему дарит, настолько яркая, что, кажется, будто под землёй взошло солнце.

— Итак, — говорит Санс, целенаправленно делая свой голос как можно более обычным. — Как ты там сказала, кто я теперь? Твой, эм, возлюбленный?

— Ну конечно! Если хочешь.

— Мне очень полюбилась эта идея, — отвечает он.

И так Санс перестаёт спать в старой кровати Азгора, потому что, в отличие от него, сам скелет достаточно мал, чтобы помещаться в одной вместе с королевой.