While We Wait for a Better World (гет)

Why did the man throw the clock out the window? He wanted to see time fly. (Зачем выбрасывать часы в окно? Чтобы посмотреть, как летит время.)

* * *

— Санс? — голос Ториэль доносится со стороны кухни.

— Да? — он показывается в дверном проёме и видит, как она сосредоточенно корпит над глазурью для торта. Её фартук слегка испачкан в муке, что вызывает лёгкую вспышку приятных воспоминаний.

— О, вот ты где. Сариэль, похоже, проснулась. Не мог бы ты принести её? Я почти закончила.

— Конечно, Тори.

Санс открывает дверь комнаты, принадлежавшей раньше Азгору. У Тори довольно хороший слух, ей не составляет труда сказать, бодрствует ли ребёнок на другом конце дома. Видимо, это преимущество тех, кто обладает настоящими ушами.

— Уже встала? — спрашивает он, подходя к кроватке. — Это у тебя точно от мамы. Папа бы до сих пор спал.

Малышка не просто проснулась, она поднялась, держась за прутья кроватки.

— Папа! — визжит она и от радости и волнения теряет хватку и приземляется прямо на свою костяную задницу. Пару мгновений Сариэль, кажется, раздумывает, разреветься или хохотать, а затем по комнате разносится её хихиканье.

— Хороший выбор, малая. Всегда лучше смеяться, чем плакать, — Санс наклоняется над достаточно низкой кроваткой и достаёт ребёнка оттуда. Она уже становится слишком тяжёлой, чтобы поднимать её без использования магии. Когда это успело случиться?

Он сажает малышку себе на бедро в позицию, которую уже давно выбрал для себя, как наиболее удобную.

— Так, дружок, знаешь, какой сегодня день?

— Папа! — повторяет она, сжимая ткань его худи и прижимаясь ближе.

— Ну, да. День папы каждый день. Но сегодня ещё и твой день рождения. Ещё глаза на лоб полезут, как увидишь, какие крутые штуки для тебя мама готовит.

Сариэль смеётся. Не важно, что говорит Ториэль о развитии речи у детей, Санс мог бы поклясться, что малая уже понимает шутки.

Он успевает усадить Сариэль на высокий стульчик и надеть ей слюнявчик, когда Ториэль выносит из кухни великолепный глазированный торт и домашнее улитковое мороженое.

— Должна сказать, Санс, — говорит она, выставляя торт на стол, — я очень горжусь тем, что вышло.

— Да, — отвечает он. — Ребёнок вышел вполне ничего.

Они смеются вместе.

— С днём рождения, малышка! — произносит Ториэль, целуя дочь в макушку, а затем начинает петь какую-то праздничную песню монстров-боссов, которую Санс не знает. Хотя ему нравится мелодия. Он мог бы выучить слова и присоединиться в следующем году.

Следующий год. На задворках его сознания вдруг мелькает какая-то мысль. Явно важная.

Он откладывает это на потом и отрезает кусочек торта.

* * *

Вечером Санс укладывает ребёнка в кроватку и сажает рядом подаренную на день рождения новую куклу. Конечно, он тоже гордился тем, что вышло. Швейными делами по большей части занималась Ториэль, но и он сам потратил уйму времени на работу с головой, придавая ей правильную форму черепа. Она сразу заявила, что ребёнок будет очарован игрушкой, и это подтвердилось, ведь теперь Сариэль и на минуту не расставалась с куклой.

— Ночи, Сарри, — прошептал он. — Увидимся утром.

Ториэль уже в постели, её пенсне прочно сидит на носу, а тот утопает в книге. Санс ложится рядом, но не собирается засыпать.

— Тори?

— Хм? — она отрывает взгляд от книги и улыбается ему.

Он почти не может заставить себя задать вопрос, но желание спросить сильнее.

— Как давно я здесь? — Санс считал каждый день жизни дочери, не желая терять память о ней раньше дозволенного. Но до этого? — В смысле, как долго я здесь был до того, как у нас появился ребёнок?

С мягким выражением лица Ториэль садится чуть более прямо и моргает.

— Трудно следить за временем здесь, в руинах, не так ли? Сложнее даже, чем в других частях подземелья. Дай-ка подумать… — она выглядит задумчиво, будто считает в уме. — Полагаю, около двух лет, пока не родилась Сариэль. Может быть, чуть дольше.

Значит, три года. Или больше.

Три года даже без малейшего пятиминутного сбоя. В этом можно быть уверенным. Он научился подмечать подобное.

Это дольше, чем аномалия заходила когда-либо по линии времени. На месяцы.

В нём пробуждается какое-то чувство, и трудно сказать, надежда ли это или страх, или что-то совсем иное.

— Почему ты спрашиваешь? — говорит Ториэль.

— Не знаю. Просто… Трудно представить, как я жил без малявки.

— Мне тоже, — она смотрит на него с любовью.

А после не говорит ничего и целует его в нижнюю челюсть. Санс же касается её губ пальцами — его безгубный аналог поцелуя.

— Люблю тебя, Тори, — он откидывается на подушку и закрывает глазницы.

— И я тебя, — отвечает она. — Спокойной ночи, Санс.

В полусне он представляет, какой вырастет его дочь. Выше него, конечно, потому что, очевидно, почти каждый выше. Сильная, как и её мать, и с выросшими полностью рогами. Женщина, как можно предположить по форме тазовых костей и высоты голоса, хотя судить ещё рано.

Монстр с настоящим чёртовым будущим.

* * *

— Тори, — начинает Санс, растянувшись в своём читальном кресле, несколько дней спустя в один из спокойных моментов, пока Сариэль дремлет. — Я тут подумал.

Ториэль отрывает взгляд от своего шитья.

— О, господи, — говорит она. — Надеюсь, тебе было не слишком тяжело.

Санс смеётся в ответ.

— Хех. Неплохо. Но нет, серьёзно, — он садится чуть ровнее. — Я хочу сходить в Сноудин.

Санс не бывал там с тех пор, как родился ребёнок. Может быть, закупался пару раз, не более. Коротким путём туда-обратно, нигде не останавливаясь и почти ни с кем не общаясь. Только с теми, кто не станет расспрашивать, где он пропадал так долго. Ему просто… не интересен был мир, не включающий в себя Ториэль и дочери.

Но Санс хорошо всё обдумал и пришёл к выводу: руины — прекрасное место для двух изгнанников, чтобы доживать свой век, но что они для ребёнка? Ребёнка, который вырастет? Здесь же нет ничего. Не с кем общаться. Никаких трудностей, стоит освоить все головоломки. Даже нельзя посмотреть на мерцающие камни в сводах пещеры, заменяющие в подземелье звёзды.

— Я думал взять малую с собой, — говорит он настолько небрежно, насколько способен. — Дам ей поглядеть на мир снаружи.

— Нет, — лицо Ториэль становится жёстким и пустым.

— Да ладно, Тори, — продолжает Санс как можно более мягко. — Она рано или поздно выйдет из руин. Нам-то, может быть, и отлично тут жилось бы хоть вечно, но ей нужно… Больше мира, чтобы расти. Ты же сама знаешь.

— Нет, Санс. И ответ окончательный, — она вонзает иголку в детскую рубашку, которую шьёт так, будто та нанесла ей личную обиду.

Он садится ближе к краю кресла.

— Почему нет?

Конечно же, ему всё известно. Нет, потому что все дети, что уходят из руин, никогда не возвращаются. Нет, потому что все они погибли, кроме последнего, худшего из всех.

Санс ненавидит необходимость продолжать этот разговор больше, чем что-либо, но заставляет себя.

— Почему нет, Тори?

— Потому что это небезопасно!

— Ты могла бы пойти с нами.

— Ты знаешь, что я не стану, — говорит она, снова протыкая рубашку. — Мне ясно дали понять, что вне руин я нежеланный гость.

— Прошли годы, Тори. Все давно передумали.

— Это небезопасно! — она почти кричит, но, осознав это, делает глубокий вдох, понижая тон голоса, чтобы не разбудить ребёнка. — Там мне не рады. И моему ребёнку не будут рады. Небезопасно.

— Это же Сноудин, Тори. Я жил там годами. Все меня знают. Уверен, они радушно бы приняли моего ребёнка, и… — Санс сомневается, стоит ли говорить. — И она же не человек. Ни у кого нет причин вредить просто ребёнку.

— Мне всё равно.

— Это не так. И в любом случае я сам могу защитить её.

— Ты? — она смеётся. Смех наполнен грустью и отчаянием, и он его ненавидит.

— Да. Я. И я не позволю ничему с ней случиться. Я обещаю, Тори. Обещаю. Ты же знаешь, как я отношусь к обещаниям.

— Нет.

— Да. Извини, но… да. Ты же сама знаешь, она рано или поздно захочет выйти. Лучше пусть это случится сейчас, пока она под присмотром. Лучше дать ей то, что ей нужно от нас. Разве в этом не заключается смысл воспитания детей?

Теперь Ториэль выглядит разбитой, будто хочет заплакать, но не может. Ему отчаянно хочется подойти к ней и положить руку на плечо, но сейчас это кажется неверным шагом. Взамен Санс смотрит ей прямо в глаза, заставляя её окончательно принять то, что, он уверен, она уже понимает.

Однако Ториэль поднимается из кресла и встаёт прямо и гордо. Чёрт побери, Санс не знает, замечал ли когда-нибудь, насколько она может быть страшной, если хочет.

— Значит, ты сделаешь это? С моим согласием или без?

— Мне бы не хотелось делать этого без твоего согласия, Тори. Я просто хотел, чтобы ты обдумала…

— Это «да», Санс?

Он вздыхает.

— Не знаю. Наверное. Рано или поздно мне придётся. Извини.

— Иди за мной, — она берёт его за руку, поднимает с кресла и ставит на ноги, а затем тащит к лестнице.

— Тори…

— Идём, — говорит она, и он делает. Санс не уверен, есть ли у него выбор. Ториэль чертовски сильна.

Она ведёт его вниз по лестнице, по коридору, ведущему к двери из руин. Что Ториэль собралась сделать? Завалит выход? Очевидно, она знает, что его не остановить подобным. Он может забрать малую, когда захочет, и с того дня, когда его запустили внутрь, дверь ему больше не нужна.

— Ну, хорошо, зачем мы здесь? — внезапно его осеняет другая ужасная мысль. — Ты собираешься меня выгнать?

— Хватит глупостей, — говорит она, и, боже, если она отбросила вежливость, то действительно сильно расстроена.⁽¹⁾ — Мы здесь, потому что я не хочу, чтобы Сариэль слышала, как мы сражаемся.

— Мы не сражаемся, — устало отмечает он.

— Нет, это не так, — отвечает Ториэль. — Если ты хочешь забрать мою дочь, то должен доказать, что достаточно силён, чтобы обеспечить её безопасность.

— Чт… Что? — чего уж он точно не ожидал, так этого.

— Ты слышал меня. Докажи мне. Если не сможешь, то Сариэль останется здесь. Что скажешь?

— Тори, я не хочу с тобой драться.

— Отвечай, Санс.

Он вздыхает.

— Ладно, если ты правда так хочешь, ладно. Но я правда не думаю, что…

Она нападает на него.

Огонь срывается с её рук, шары пламени проливаются градом ярости и отчаяния.

Санс с лёгкостью уклоняется и щадит её в ответ.

Ториэль проделывает свою атаку вновь, а он снова уклоняется.

— Я действительно не хочу драться с тобой, — говорит Санс. — Совсем не хочу.

— Нет! — она возвышается над ним, а её глаза поблёскивают и сужаются. — Если ты любишь меня, если ты любишь нашего ребёнка, то будешь драться! — Ториэль посылает в него ещё больше огненных шаров, но теперь направляет их широкими, сильными жестами. Санс знает, что она не пытается навредить ему, но подозревает, что попасть под её атаки — довольно болезненно.

Он опять уклоняется, а затем замирает.

— Хорошо, — говорит Санс. — Если так нужно, то ладно, — он закрывает глазницы, концентрируется, а когда открывает их снова, половина поля его зрения подёрнута голубым и жёлтым.

Санс поднимает руку. Кости обрушиваются с потолка, вырастают из пола. Бластеры проносятся вокруг Ториэль, а звук их выстрелов настолько громкий, что он боится, что действительно разбудит ребёнка наверху.

Санс опускает руку. Она остаётся стоять неподвижно в окружении синих костей, а пол поблизости до сих пор дымится.

Даже её мех, кажется, совсем не затронут, и он облегчённо вздыхает, когда зрение полностью возвращается к норме, позволяя в этом окончательно убедиться. Его контроль хорош, всегда был хорош, но прошло уже столько времени, и стоило ему причинить ей боль, он бы…

Что ж. Хорошо, что не нужно беспокоиться об этом.

Лицо Ториэль застыло от шока. Несколько секунд они оба молчат: им нечего сказать друг другу. Затем она поднимает руку в знак того, что сдаётся.

Слегка подрагивая, Санс рассеивает оставшиеся кости.

— Достаточно хорошо? — говорит он. — Потому что мне совсем, совсем не хочется повторять.

— С-Санс. Я не… Я не знала, что ты можешь…

— Да, — он продолжает, не в силах остановиться. — Да, ты многого обо мне не знаешь.

Санс поворачивается и идёт наверх по лестнице.

* * *

Позже он сидит на кровати, глядя в никуда, когда она подходит к нему.

— Прости, — мягко шепчет Ториэль, садясь рядом.

— Не стоит, — отвечает Санс. — Мы хотим одного и того же. Ты любишь малую, я люблю малую.

— Знаю. Просто… — она кладёт ему на плечо руку и крепко сжимает.

— Да, — говорит он. — Понимаю. На самом деле, понимаю.

Ториэль прислоняется к нему ближе и обнимает, а Санс думает, что, возможно, всё будет в порядке. И они — все трое — будут в порядке.

1) Непереводимая штука. Дело в том, что Ториэль не использует сокращений, вроде it's, совсем. Но конкретно в этой реплике она делает именно так, что говорит о крайней степени расстройства.

Вернуться к тексту