В шкафу (джен)

У всех детей есть воображаемые друзья. Это неоспоримый факт. Если вы этого не помните или сомневаетесь — спросите у своих родителей, и они уж точно припомнят вам ситуацию, когда вы болтали с кем-то в комнате, наливая чай в пластиковые чашки. Можно, конечно, посмеяться над этим, мол, дети глупые и ничего не понимают, но всегда остается один вопрос.

Кто тогда съедал печенье и выпивал весь чай?..

Впервые Ши появилась, когда мне было три. Папа с мамой работали, а я разболелся и не ходил в сад.

Тогда я жутко боялся собственной квартиры. Особенно вечером, когда папа с мамой еще не пришли: все такое большое и тёмное, в той черной нише под столом кто-то копошится, а шкаф не просто так скрипит натяжно и больно.

Моя кровать находилась ровно напротив этого чертового шкафа. Огромный, с вычурной резьбой, всякие розочки и огромный, вручную нарисованный кислотно скалящийся заяц с красными глазами.

В тот день родители задерживались на работе. Часы — а когда ты болеешь и даже поход в туалет оборачивается пыткой, в комнате становится все темнее и темнее, а со двора доносятся пьяные выкрики, часы являются единственным гарантом того, что папа с мамой скоро придут — пробили шесть раз, а потом семь, а потом и восемь.

Становилось все темнее и темнее, ночник не работал, а скрипы и стоны из шкафа становились все истошнее и громче. Я закутался в одеяло и глотал слезы: почему-то мне казалось, что мама больше не придет, и папа никогда не придет, и когда дверка шкафа полностью откроется, меня уже больше никогда не будет.

И дверка шкафа открылась. И оттуда вышла Ши.

— Чего плачешь, шкет? — у Ши было коричневое платье и фартучек, черные волосы заплетены в две косички с умильными красными лентами.

По всем законам логики я должен был испугаться, но мне было три года, у меня болело горло и кружилась голова, а девочка в фартуке куда лучше неведомого монстра.

— Страшно.

— Ничего и не страшно, — улыбнулась Ши. — Хочешь, пойдем, посмотрим?

Я отчаянно — насколько способен был трехлетний ребенок — замотал головой.

И тут заяц, этот чертов кислотный заяц, вдруг взял и засмеялся. И Ши засмеялась.

Это не было злодейским смехом, как в боевиках, которые шли тогда по телевизору в пятницу вечером. У этих боевиков были сложные названия и одинаковые сюжеты, и злодеи были одинаковые: они все носили черное, все были со шрамами, и все хохотали, описывая главному герою свой план.

Но Ши и Заяц смеялись по-другому: наверное, как люди, услышавшие очень смешную шутку.

— Между прочим, — сказал Заяц, блеснув длинными острыми зубами, — бояться людей за то, что они некрасивые, очень невежливо. Разве мама тебе не говорила об этом?

— Моя мама на работе, — температура поднималась все сильнее.

— Не грузи его, Зай. Не видишь, у мальчика бред? Да, хороши твои родители, — вздохнула Ши. Не как маленькая девочка. — У ребенка температура под сорок, а они не приходят. Дай-ка, сейчас мы все поправим.

— Конечно, поправим!

И тут Заяц слез со шкафа. Слезал он очень смешно, как в мультиках про Тома и Джерри, параллельно успев удариться огромной зеленой пушистой головой об деревянный выступ и громко выругаться.

Он спокойно слез со шкафа и подошел к кровати.

Заяц был, наверное, выше Ши и точно выше меня. Зеленый, с красными глазами, он забавно дергал ухом, которое не хотело торчать, как правое, и повисало книзу. Голова Зайца упиралась в потолок, и он немного ссутулился.

— Держи волшебную конфетку, — сказал Заяц и протянул лапу: она была размером с маму, наверное. А конфетка была розовая и очень маленькая.

Я оглянулся на Ши: папа с мамой всегда запрещали мне брать конфеты у незнакомцев.

— Заяц не незнакомый, — сказала Ши, будто прочитав мои мысли. — Он сидел на шкафе еще до того, как ты родился.

Почему-то я подумал, что это справедливо. В конце концов, мама с папой явно вернутся не скоро, и разговаривать с Зайцем и Ши явно лучше, чем плакать в одиночестве.

Лапа Зайца была мягкая и пушистая, как подушка. И сам Заяц был очень похож на подушку. С острыми зубами.

Конфетка была не особо сладкая, и даже не кислая. Просто никакая. От нее пахло бабушкиной квартирой, сыростью и чем-то очень тяжелым, оседающим на языке. Так пахло около заброшенного дома около общежития, через который мы с папой и с мамой всегда ходили домой. Так пахло от вагонов метро. Так пахло шкафом.

— Меня Петей зовут, — голова больше не болела, и кости не ломило, а плакать перехотелось. — А где вы живете? А почему?..

— Ну вот, Ши, видишь, в порядке все с мальцом, — засмеялся Заяц. — Ну давай знакомиться, Петя. Это Ши, а меня зовут Заяц. А живем мы в шкафу.

— Мы столько раз хотели к тебе прийти, — улыбалась Ши. — Ждали, пока ты ляжешь спать, чтобы выйти и познакомиться. Но твои родители закрывали шкаф на ночь, а ты засыпал прежде, чем мы могли просочиться хотя бы в щелочку.

— Но в шкафу только пальто и моль, — не согласился я. — Когда мы с папой и с соседской девочкой играли в прятки, я там прятался. И ничего, только чихать хотелось.

— Ну то было днем, а сейчас же вечер, правда? — Заяц говорил так, как будто объяснял что-то очень очевидное. — Разве ты не знаешь, что при свете солнца все не такое, чем кажется?

— Да он малый умный, поймет, — пробормотала Ши и оглянулась на черноту под столом. И замолчала. И Заяц тоже замолчал.

Стало очень тихо, и в полнейшей тишине послышалось чье-то отчетливое стрекотание. Или щелчки.

— Это болтливая Шуша, — объяснила Ши. — Нам надо идти, Петь.

— А она может меня съесть?

— Шуша не может, — честно сказал Заяц. — А Кысь может. Шуша и Кысь появляются только вместе. С другой стороны, Ши может тебя съесть, и я могу тебя съесть, но мы этого не делаем, правильно? Потому что мы воспитанные люди.

— А Кысь, понимаешь, невоспитанная, — поддакнула Ши. — Ты ей говоришь, что нельзя, нельзя есть маленьких мальчиков, заглатывая их по кусочкам и оставляя только большие пальцы ног, а она даже не извиняется. Ей мама в детстве не объяснила, что есть маленьких мальчиков плохо.

Почему-то мне не было страшно. Та конфетка, наверное, что-то поменяла, потому что с этого момента я не боялся даже Зайца. Не то, что мифической Кыси, которая, может, существует, а может, и нет.

— Пошли с нами в шкаф, а? — спросила Шу. — Мы тебе покажем всякие штуки.

— А мама с папой?

— Да что ты все, мама, да мама, — ругнулся Заяц. — Ты мальчик или как? Нельзя, понимаешь, постоянно за маминой юбкой прятаться. А то в какой-то момент возьмешь и не выпутаешься обратно.

— Так и прирастешь к юбке маминой, — поддакнула Ши. — И будешь, как Тютя. Он теперь и хотел бы вылезти, большой уже вырос, да не может. Так и ходит теперь под юбкой маминой, горбатый весь, да бурчит, что съест.

— Мы бы его Кыси отдали, но это не по-дружески, — вздохнул Заяц. — Хочешь на него посмотреть?

Невоспитанная Кысь под столом бурчала и скрежетала все громче, и я кивнул.

— Забирайся мне на спину и держись крепче, — сказал Заяц. — А то свалишься и так и застрянешь между шкафом. Кто тебя потом найдет?

Я встал с кровати и вскарабкался на Зайца. От его шерсти пахло так же, как в шкафу — сыростью и нафталином — а кое-где, на подшерстке, вместо шерсти были дыры, в которых виднелась голая черная кожа. Из правого уха Зайца выползла огромная розовая гусеница.

— Паразиты, понимаешь, — язык Зайца, твердый, розовый и раздвоенный, просвистел в дюйме от моей головы и проткнул гусеницу насквозь. — Раньше шкаф нафталином посыпали, а теперь не хотят. И моль, сволочь, ползает. Забирайся, Ши!

И Ши, в своем фартучке и платье, спокойно уселась рядом со мной, схватившись за шерсть Зайца. Улыбка у нее была почему-то очень знакомая и кого-то мне напоминала, только я не знал, кого.

Заяц спрыгнул с кровати, и мы залезли в шкаф.

Внизу, под кучей коробок и пакетов, находилась огромная дыра, из которой несло гнилью и разложением.

— Ты не бойся, — предупредила Ши. — Это как метро.

— А если будешь бояться, кукрики, которые ползают по стенкам, откусят тебе уши, — серьезно заявил Заяц. — Им уши нужны, чтобы строить из них квартиры и растить семью. И если кукрик не откусит чье-то ухо, то семьи у него не будет, понимаешь.

— А можно, мое ухо не будет квартирой для кукриков?

— Можно, конечно, — Ши дёрнула Зайца за ухо. — Ты же нам не чужой. Не бойся, ты же с Зайцем. А если кукрики начнут тебя донимать, я на них науськаю Кысь.

Тоннель был глубокий, и правда как в метро. Только здесь не было света, а вместо плитки и проводов обычная земля. Кто-то плакал, кто-то что-то шептал, а я ничего не видел, крепко вцепившись в шерсть Зайца, который несся вперед, отталкиваясь всеми шестью ногами.

А Ши травила всякие байки, потому что, в отличие от меня, ей кататься в шкаф и из шкафа было не впервой.

— Однажды в советской семье родилась девочка, и пошла она в школу. А время было опасное, и в городе появились бандиты. Вообще, их никто не звал, и они пришли сами. Советская армия пыталась бороться с бандитами, но у них было много других дел, а всех бандитов не победишь. Каждый день бандиты выискивали кого-то, кто им не понравился: нахамил, отказался отдавать еду или просто перешел дорогу в неположенном месте.

Заяц резко остановился и как-то повис в пространстве, что ли. А потом что-то взвизгнуло, и щелкнули челюсти. У Зайца, если честно, большие были челюсти. А рот так открывался, что, если бы Заяц не был аккуратным, то метровые клыки точно впились бы в глаза.

— Косорожку поймал, — похвастался Заяц. — Они безвредные, просто хорошими снами питаются. Вот знаешь, когда приснился сон, хороший такой, добрый, просыпаешься и не помнишь, что там? Это косорожки поработали. У них после обеда такое мясо вкусное, понимаешь.

Я кивнул и продолжил слушать байку Ши.

— Никто не знал, что бывает с теми, кого выбирают бандиты. Наутро люди исчезали. Изредка находили кости, маленькие такие, детские. И больше ничего. И однажды семью девочки выбрали бандиты. Просто так случилось, что папа девочки спешил на работу и случайно налетел на одного из них.

— И не извинился?..

— Извинился, конечно, только вот что тут поделаешь? Вечером родители девочки закрыли дверь на ключ, подперли комодом и забили окна намертво. Это было, конечно, некрасиво, но папа сказал, что главное — не впускать бандитов.

Внезапно я понял, что от платьица Ши отчетливо пахнет гарью. Может, оно и не коричневое на самом деле?

— Девочку закрыли в шкафу, и ей было очень страшно. И так случилось, что бандиты все-таки пришли, и папа с мамой исчезли. И вся квартира исчезла. А вот шкаф стоял нетронутый. И тогда девочка пожала плечами, вылезла из шкафа и продолжила ходить в школу, как раньше. Правда, в школе ее больше почему-то никто не замечал, в коридоре стояла ее фотография с черной лентой, а по дороге домой ей часто виделись странные и удивительные штуки.

— А ты видела войну? — спросил я. Меня тогда не заботило, что Ши старше меня максимум года на четыре.

— Видела, — Ши серьезно кивнула. — И Заяц видел.

— Война, брат, страшнее, чем десять, нет, миллион Кысей, — доверительно сказал Заяц, приземляясь на средние конечности. — Потому что ее придумали люди. Ну, все, приехали.

Наконец-то стало светло, и я увидел улицу. Пахло тиной, вместо домов были развалины — похожие на ту заброшку, которая у общежития.

— Мы живем вот тут, в подвале у муравейника, — сказала Ши.

Слезла она очень аккуратно и помогла спуститься мне.

— Тебя как раз все ждут, Петь. И Тютя, и Зеленый Шум, который идет-гудет, и машинист электрички. Мы так долго тебя ждали!

— А почему именно меня? — мои новые друзья переглянулись.

— Понимаешь, — начал Заяц. — Сначала мы ждали твою бабушку, но она не пришла. Не захотела пойти с нами. Тогда мы пожали плечами и вернулись обратно в шкаф. А еще был твой папа. Он, хитрюга, захотел, только, как оказался в шкафу, расплакался и попросился домой. Его даже не волновало, что Кысь хочет есть.

— А ты смелый, — улыбнулась Ши. — Поэтому мы тебя и так ждали.

Я взял за руку Ши, а она взяла за коготь Зайца, и так мы и пошли. Серые тени оборачивались и подвывали, но Заяц сказал не обращать на них внимания: они страхами питаются.

Муравейник был ростом даже выше Зайца, то есть с небоскреб, и там ползали гигансткие красные муравьи. Шевелили жвалами и относили какой-то мусор. А рядом с муравейником стояла точная копия заброшенного дома. Тот же самый серый, прямой скелет, расписанные кирпичные немногочисленные стены и дорога, поросшая травой. Только бутылок разбитых не было.

— Нам в подвал, — сказала Ши и спустилась вниз. Под воду. На пиках торчали кукольные головы, и игрушечные Барби, Маши и Даши глупо улыбались.

— А я не утону?

— Ты же за шкафом, — напомнил Заяц. — Дома, может, и утонешь, а в шкафу нет.

И ушел под воду.

И я тоже ушел под воду.

Лестница была почему-то сухой и чистой, с деревянными умильными перилами. Я спускался все ниже и ниже, пока не зашел в подвал. Горел свет, на бетонных стенах висели советские плакаты, на полках стояли многочисленные книги, а на диване сидели самые разные существа.

Сидел Тютя, горбатый, одноглазый и весь перекошенный, шипя что-то из-под юбки. Рядом с Тютей, черный и располовиненный, в окровавленном кителе, красовался Машинист Электрички, свистя паровозным гудком. А еще, на полу, прямо на зеленом пушистом коврике, ползал Миша. Я его сразу узнал, потому что плакаты о пропаже висели в каждом дворе.

— Привет, Петь, — пробормотал Миша. — Слушай, а ты можешь на ковер не вставать? Я тут глаза потерял. Из орбит взяли и выскочили.

— Хорошо, — сказал я и сел рядом с Тютей. Тютя потянулся к моей лодыжке кривой ладонью с тремя пальцами, но получил по руке и обиженно завыл. — А ты куда пропал? Тебя весь район обыскался.

— А я потерялся, — гордо сказал Миша. — Точнее, я искал, как попасть домой, а потом встретил усатого дядечку в плаще. Он привел меня к себе домой, отрезал руки и ноги, а потом глаза вырезал.

— Я из шкафа вылез, чтобы его съесть, — гордо признался Тютя. — А потом передумал и съел усатого дядечку. А Мишу с собой в шкаф взял. Ши и Машинист ему руки и ноги назад пришили, а глаза не получилось: они же не твердые. Вот выпадают иногда.

— А почему так легко пришить обратно руки и ноги? — спросил я. — У нас дома так не бывает.

— Потому что я в шкафу живу, — пояснил Миша. Глаза он нашел под диваном, рядом с ногой Машиниста. — А ты нет. Так что давай без экспериментов.

— Ну ничего, — сказал Заяц. — Скоро придет Зеленый шум, и мы вместе пойдем фашистов пугать. Они, понимаешь, злые.

Я сидел вместе со своими новыми друзьями, пил чай, пахнущий землей, Миша учил меня жонглировать глазами, а Зеленый шум почему-то задерживался. Было весело, пока Ши вдруг не прислушалась.

— Ключ в замке поворачивается, — Заяц вздохнул, Машинист Электрички грустно свистнул гудком, а Миша аж глаза уронил. — Пришли твои родители, Петь. Нужно возвращаться домой.

Возвращаться домой мне жутко не хотелось, но Миша сказал, что так надо: а то родители будут волноваться. И тогда я, кажется, знал, что надо делать. Я закрыл глаза, а когда открыл, горел свет, и мама с папой были дома.

Мама меряла температуру и удивлялась, почему она ровно тридцать шесть и шесть, папа угощал мандаринами и звал смотреть мультики, но я хотел обратно к новым друзьям.

С той поры я больше не боялся оставаться один. Как только вечерело, я оглядывался по сторонам и заходил в шкаф, закрыв глаза, пролетал туннель, пиная кукриков и косорожек, а потом шел по улице к муравейнику и спускался в подвал.

Ши, Заяц, Миша, Тютя и Машинист Электрички всегда ждали меня. Один раз мы решили поехать к Зеленому Шуму, который жил за городом: Машинист Электрички вышел на поле, полное ржи, встал на покинутые, заросшие ржавые рельсы и загудел паровозом. Тут же подъехала электричка с одним вагоном и выбитыми стеклами, и мы поехали к Зеленому Шуму.

Я спрашивал, как у Машиниста Электрички получается так гудеть паровозом, а он говорил, что для этого надо насквозь проткнуть горло. И смеялся. И Миша смеялся, и Ши, и Заяц, и даже Тютя, который не умел смеяться, а только взвизгивал.

Однажды мне пришлось пойти в школу, и это весьма удручало: придется делать уроки, а выспаться не получится, ведь днем я в школе, а вечером лезу в Шкаф.

— Не боись, — сказал Заяц. — Уроки мы тебе поможем сделать, тащи тетрадки.

И действительно, уроки мы делали быстро и вместе, только вот учительница постоянно жаловалась маме, что тетрадки пахнут тиной и затхлостью. А что тут поделаешь, Шкаф же. В Шкафу даже я пах затхлостью.

Во втором классе один мальчик начал меня травить. Точнее, это я был во втором классе, а он в шестом. Огромный, высокий и злой, этот мальчик дергал меня за волосы, сдергивал с носа очки и наступал ногой, чтобы стекла хрустели, и отбирал мелочь на обеды.

— Хочешь, я с ним поговорю, — сказал Миша. — Или Ши. Заяц с Машинистом Электропоезда его только напугают, а с Тютей и вовсе заикой останется.

— А Зеленый Шум увлечется и съест, — я засмеялся.

И Миша засмеялся. И Зеленый Шум.

Тогда Миша отдал мне свой глаз, и на перемене я улучил время и подбросил его этому мальчику в сумку. Он как раз отвлекся, пытаясь вышибить мелочь с моей одноклассницы.

На следующий день он пришел в школу седой, а Миша опять был с двумя глазами.

— Может, ты их на веревочки приделаешь? — спросил я.

— Неудобно будет, — помотал головой Миша. — Будут из орбит вываливаться и висеть, о плечи стукаться. Зачем?

И все было хорошо до того момента, пока мы не переехали. Папа купил новую квартиру в районе недалеко от центра, с тремя комнатами, и шкаф оставил здесь.

Честно говоря, новая комната мне не нравилась. Обои были совсем новые и человечки на них не танцевали, книги не шептали по ночам свои невиданные истории, Кысь не пыталась отгрызть ноги по кусочкам, когда ты делал уроки, а Синий Дядя не вздыхал шумно под кроватью. А шкаф был новый. Совсем чистый. Я не спал всю ночь, дожидаясь, пока опять откроется дверь и выйдут Заяц и Ши, даже заначил в кармане рюкзака для Зайца мертвого воробья — для него мертвые воробьи были как конфеты — но было пусто.

Тогда я попытался залезть в шкаф, закрыв глаза, но стукнулся лбом о стену. В новом шкафу не пахло нафталином, и шуб с пакетами там тоже не было.

И тогда я разрыдался.

* * *

Этот семестр закончился очень быстро, и, о чудо, со стипухи я даже не слетел. Дашка, моя девушка, тщетно пыталась вытянуть матан на четыре, но не свезло: когда принимает Караваев, тройка — это уже подарок.

— Ты домой, на Беляево? — мы с Дашей зависли в курилке. — Может, выпьем немного?

— Не, — выпить хотелось, и сильно, но время поджимало. — Электричка отходит через полчаса. Со старой квартиры опять сбежали все жильцы.

— Погодь, — у Дашки загорелись глаза. — Там вообще никого?

— Вообще. Я понимаю, к чему ты клонишь... а мама твоя не заругает?

— Не заругает, — хмыкнула Дашка, — только за вещами я не успею. Но это ничего, мы же там спать-то не будем, верно?

* * *

Квартира встретила знакомым запахом затхлости и старины. Как доброго друга. Даше здесь было явно не очень-то и уютно, а я как будто встретил старого знакомого. Зашел в старую детскую, поглазел на обои с нарисованными красными человечками, пролистал книги и заглянул в шкаф. Там все так же пахло нафталином, только вот шуб больше не было, и пакетов тоже, а какие-то коробки.

Заяц на двери был уже совсем не страшный и больше не кислотный. Какой-то высохший.

С Дашей мы засели в старой комнате родителей, пересматривая старый фотоальбом: он всегда лежал себе и лежал в комоде, и ни одни жильцы, что вечно сбегали отсюда, даже не притрагивались.

— Смотри, — тыкаю пальцем в черно-белую фотографию. — Это сестра моей прабабушки, Шамила. Когда ей было семь, она сгорела в пожаре.

— Ужасная смерть, — Даша ежится. А Ши с фотографии в белом платье с фартуком задорно подмигивает.

— Знаешь, Даш, я бы хотел познакомить тебя со своими друзьями.

Беру за руку, закрываю ей глаза, и мы залезаем в шкаф. Слышится знакомый писк в тоннеле.

— Наконец-то, — хмыкнул Заяц. Не такой уж он стал и огромный. — А это кто? Птица?

— Нет, Зай, ее нельзя есть. Это Даша, моя девушка.

— Приятно познакомиться, Даша, — Заяц подал ей все четыре своих руки одновременно. Она вздрогнула, но пожала.

Кажется, в шкафу ей понравится.