Пегая кобыла (джен)

Отец Герман вернулся в Лаик из столицы уже в первом часу ночи: кардинал Сильвестр желал выслушать максимально подробный отчёт об унарах. Главным образом его высокопреосвященство интересовало поведение и образ мыслей Ричарда Окделла, герцога мятежного Надора. Тайный эсператист и сын бунтаря, он носил в себе семена возможных будущих распрей.

Отцу Герману нечем было порадовать Сильвестра: внешне послушный, Ричард был внутренне строптив, упрям, замкнут и недоверчив. Он не завёл в Лаик близких друзей и никому не открывал своих истинных мыслей, но его лицо читалось как открытая книга. Он никому не простил гибели отца и презирал правящую династию Талига. Как и положено каждому унару, он еженедельно приходил на исповедь, и отец Герман ясно видел: Окделл настроен враждебно и совершенно безнадёжен.

Но не он беспокоил отца Германа. Юнец предназначался Сильвестром на заклание, и, возможно, с политической точки зрения это было мудрое решение. Отец Герман не интересовался политикой. Его беспокоили не унары или их будущая судьба, а само поместье Лаик.

Он стал здешним священником всего пару лет назад и радовался этому по личным причинам: место не только приносило доход, но и давало много пищи для ума. Любя историю, отец Герман хорошо знал, что в эпоху Золотой Анаксии здесь располагался знаменитый храм демона Лита. После принятия эсператизма храм был полностью снесён, а камни использовались повторно для постройки монастыря Ордена Знания. В первый же год своего пребывания отец Герман излазил все подвалы школы, рассматривая и зарисовывая остатки фундамента, пытаясь по нему восстановить форму прежнего здания. Он даже собрал небольшую коллекцию камней, несущих на себе следы древней обработки, однако так и не нашёл главного: языческого алтаря. Монастырское прошлое Лаик тоже интересовало его, но, будучи олларианцем, он относился к нему без всякого религиозного благоговения.

Его рациональное отношение просуществовало недолго. Чем дольше отец Герман изучал поместье, тем больше странностей он замечал. Было не удивительно, что старое аббатство казалось пустым: в сравнении с прежним монастырём унарская школа занимала немного места. Удивительно, что оно при этом казалось густо населённым — наполненным какими-то полубесплотными существами, похожими на человекоподобных мышей.

«Это слуги», — думал отец Герман вначале.

Слуги в Лаик наводили на странные мысли. Прежде всего, ему так и не удалось в точности выяснить, сколько же их существует в реальности. По расчётным книгам выходило, что их чуть больше двадцати; какие-то со временем умирали и на их место поступали новые. Но при всей своей прекрасной памяти на лица отец Герман никак не мог запомнить их физиономий: они казались одинаковыми, в равной степени невыразительными и подобострастными. Порой он готов был побожиться, что все слуги Лаик — это один человек, умеющий казаться то чуть старше, то чуть моложе и способный находиться в разных местах одновременно.

Это странное ощущение даже заставило отца Германа однажды спуститься в людскую столовую. Он не увидел ничего необычного: семеро «мышей» смирно сидели за столом и чинно жевали (слуги в Лаик были распределены по трём сменам). Тем не менее, у отца Германа сложилось твёрдое убеждение, что его дурачат. Но придраться было не к чему: все помещения бывшего аббатства, даже нежилые, убирались, на кухне всегда кипела работа, а горячая вода подавалась точно в срок.

«Мыши» обладали ещё одним качеством превосходных слуг: они были неразговорчивы. Отец Герман не раз пытался развязать некоторым язык: сочувственно интересовался семьёй и прежним местом службы, намекал, что ему можно откровенно пожаловаться на самодурство Арнольда Арамоны — капитана Лаик. Слуги угодливо кланялись и бормотали какие-то междометия. Они никогда не жаловались и, насколько мог понять отец Герман, никогда не увольнялись. Он был готов побиться об заклад: в действительности они никогда не умирали! Просто постаревший сморчок в один прекрасный день оборачивался молодой «мышью» и снова поступал на службу едва ли не под тем же самым именем. Во всяком случае, отец Герман был уверен, что всех слуг зовут одинаково.

— Эй, Джок! — орал Арамона в любом состоянии души и тела.

— Джок! — звали слуг учителя. — Принесите мне, пожалуйста, свечку.

— Да, Джок. Нет, Джок, — бормотали «мыши», когда изредка обращались друг другу. В конце концов отец Герман сам стал звать «Джока», и в этом было что-то мистическое.

Прожив в поместье полтора года, он решился заговорить обо всём этом с кардиналом. Но Сильвестр не понял его: лаикские слуги интересовали его даже меньше, чем прошлогодний снег.

Вот и сегодня после разговора о Ричарде попытка коснуться странностей Лаик не увенчалась успехом. «Это огромное полупустое здание, — раздражённо отрезал Сильвестр, — к тому же старое. Я помню его: там по всем щелям гуляет ветер. Сын мой, поверьте: я понимаю вас. Я сам твёрдо убеждён в существовании призраков: во-первых, признавать их велит Книга Ожидания, а во-вторых, я видел Валтазара. Но то, что вам чудится в Лаик, вряд ли имеет сверхъестественную природу. Просто вы немного одичали в компании всех ваших Джоков».

Призраков в Лаик отец Герман не видел. Однако его не оставляло ощущение, что они лишь прячутся по тёмным углам нежилых помещений и коридоров. Иной раз, вечерами, когда он проходил мимо Старой галереи (прежде в ней находился один из церковных приделов), ему чудились бесплотные голоса, распевающие гимны. Однажды он даже подозвал слугу и велел открыть дверь. Старая галерея была пуста, но его охватило суеверное чувство чуждого присутствия — словно ткань бытия истончилась в этом месте до самой основы.

— Он не любит праздного любопытства, — пробормотал очередной Джок себе под нос. — Не стоит входить без нужды.

— Что? Что ты сказал? — живо обернулся к нему отец Герман.

— Ничего, — подобострастно изогнулся слуга. — Я молчал.

И отцу Герману внезапно подумалось: может быть, вездесущий мышеобразный Джок — это вечный слуга потусторонней силы, поселившейся здесь?

Именно тогда правоверный олларианец принялся разыскивать в монастырской библиотеке эсператистские трактаты по демонологии. Монахи Ордена Знания внесли в эту отрасль науки значительную лепту. Так, отец Герман узнал, что «силы зла роятся в воздухе подобно частицам пыли в солнечном луче», что существуют семь чинов нежити — по числу ипостасей Творца, которому они безуспешно подражают, а именно главные демоны (числом четыре), их спутники, Леворукий, его приспешники-бесы, паразитические духи (грызущие ткань мира как крысы), призраки и ожившие мертвецы; а также то, что «нежить враждует с нежитью, борясь за обладание человеческой душой». Авторы проявили поразительную осведомлённость в закатной иерархии и знали поимённо едва ли не каждую зловредную тварь вплоть до самых мелких. В конце концов у отца Германа голова пошла кругом, и он вынес из чтения только один забавный факт: свиноголовый бес Тирдат был удивительно похож на капитана Арамону.

Кстати об Арамоне. Когда отец Герман поравнялся с дверью капитанского кабинета, он увидел луч яркого света, выбивающегося из замочной скважины. Значит, Свин там. Вероятно, опять напивается. Свин и вообще-то не отличался воздержанностью, а после появления шутника Сузы-Музы беспробудное пьянство стало его любимым времяпровождением.

(Заметим в скобках, что таинственный шутник отца Германа нисколько не беспокоил: он был уверен, что за наиболее дерзкими и злыми выходками стоят вовсе не унары, а кто-то из учителей).

Отец Герман с силой толкнул дверь кабинета. Она отворилась, явив картину уже привычного безобразия: камин пылал как закатное пламя, на полу валялись пустые бутылки, а на столе среди объедков жареных колбасок и ветчины на широком капустном листе покоилась голова вдрызг пьяного Арамоны.

Признаться, при этом зрелище отца Германа охватило немилосердное желание, чтобы голова Свина и впрямь оказалась отделённой от тела.

— Вы пьяны, как сапожник, капитан, — с отвращением сказал он. — Идите спать.

Свин с трудом отодрал своё багровое лицо от капустного листа.

— Я о-бес-че-щен, — заплетающимся языком проговорил он в пустоту. — Мерзавец… покусился на мою р-репутацию!

В ответ на это заявление, сделанное глубоко трагическим тоном, отец Герман лишь пожал плечами.

— Разве граф Суза-Муза уже успел лишить вас невинности? — спокойно поинтересовался он.

— Тьфу, аспид! — с чувством сказал Арамона, подняв голову выше, и, видимо, только сейчас заметив священника. — Тебе-то што… сидишь себе под рясой у кардинала… Гадюка. А я-то, я? Мне-то каково? Я один… как перст! — горестно пожалел он самого себя. — Обесчещен. Осмеян!.. У, проклятые щенки!

— Идите спать! — повторил отец Герман с лёгким нетерпением: он ничего не понял в жалобах капитана, да и понимать не хотел.

Арамона грохнул кулаком по столу.

— Нет! — рявкнул он. — Я буду ждать! Всю ночь! Покуда он не признается!

— Кто признается? — удивился священник.

— Суза-Муза, — мрачно ответил капитан. — Ну, один из этих… муз.

— Так… — протянул отец Герман, поняв, что без него в Лаик произошли важные события, — что вы такое натворили?

Капитан Арамона привычно втянул голову в плечи при приближении аспида, однако воинственного настроя не потерял.

— Я знаю, что говорю, — пробурчал он упрямо. — Этот кошкин Окделл… устроил тут бунт! Покусился на моё доброе имя! — И Арамона с грохотом ударил себя кулаком в грудь. — А его дружки-стервецы… все предатели и мятежники, да! Всех под замок! — рявкнул он во всю глотку.

— Вы посадили унара Ричарда и других под замок? — уточнил отец Герман.

— Да. Пока не признаются, — буркнул Арамона, прикладываясь к кружке с тинтой, в которой он топил своё горе. — Я, это… офицер его величества! Оскорбить меня — значит оскорбить короля…

— Где наказанные?

Арамона немного поколебался, но неохотно ответил, скосив красный глаз на священника:

— В этой… как её… Старой галерее. Час уже.

Из отца Германа словно на мгновение выбило весь воздух. В Старой галерее!

— Вы болван! — крикнул он Свину, и бросился вон из кабинета в западное крыло.