Пелагея Викторовна и гоблин-извращенец (джен)

Пелагея Викторовна с неохотой открыла глаза и пошевелила головой в бигуди, покоившейся на продавленной перьевой подушке, облаченной в заштопанную прабабушкину наволочку с вышитым петухом, с любовью хранимую правнучкой и всеми доступными способами спасаемую от естественного одряхления, которое должно было постигнуть ее еще лет так …нцать назад, как, впрочем, и саму Пелагею Викторовну. За окном моросил среднестатистический осенний дождик, сквозь который тускло брезжил среднестатистический осенний рассвет. Пелагея Викторовна стащила отяжелевшее и отсыревшее за ночь тело со своей односпальной кровати шириной в 80 сантиметров, спустила ноги на пол, безошибочно попав прямо в обоссанные котом тапки, и прошлепала в ванную комнату. Включив свет, в процессе чего сломанный выключатель, как всегда, долбанул ее по пальцам легким разрядом тока, довершив начатое бигуди дело, Пелагея будничным обыкновенным движением открыла скрипучую и распухшую от сырости старую дверь, покрытую с обеих сторон облупленной клеенкой. Открыла — и охренела там, где стояла в пропитанных мочой тапках.

На ее унитазе сидел гоблин. Гоблин был синий. Гоблин был голубоватый. Гоблин был слегка полосатый. Гоблин был покрыт татуировками, от лицезрения которых Пелагея Викторовна испугалась и сразу подумала: «Зек». В руках гоблин держал свежий номер «Комсомольской правды», коим явно собирался вытирать зад. Увидев охреневшую Пелагею Викторовну, гоблин тоже охренел и заорал визгливым голосом что-то нечленораздельное, прикрыв «Комсомольской правдой» причинное место. Впрочем, мог бы не стараться. Шерсти, которая росла пониже пупа у гоблина, позавидовала бы даже борода Хызыр-Реиса. Вскочив с унитаза и оттолкнувшись от него мощными задними ногами, гоблин, наводя на мысли о пробке из шампанского, вылетел из ванной, едва не врезав Пелагее Викторовне коленкой по лбу. Пелагея Викторовна, тоже издав нечленораздельный крик, помчалась вслед за незваным гостем, не смывшим в унитазе кучу вонючего навоза и даже не опустившим обоссанный стульчак. Гоблин в страхе метался по залу, не видя особой разницы между полом, потолком и стенами, отчего цеплялся когтями за бабушкины ковры и страшно матерился на чистом русском языке, который успел выучить, по-видимому, пока штудировал в туалете «Комсомольскую правду», которая колыхалась вслед за ним в пространстве, прилипнув первой полосой к обосранному волосатому заду. Наконец гоблин наткнулся на изысканные портьеры и, оторвав от себя газету, принялся вытирать портьерами обгаженную подхвостную часть. Тут нервы Пелагеи Викторовны не выдержали, и она, отыскав за дверью ванной половую щетку, с размаху отоварила гоблина палкой по спине. Гоблин взвыл страшным голосом и понесся в кухню, где его ждал коварно ухмылявшийся кот, который немедленно вцепился в жилистую и мускулистую заднюю ногу, обтянутую пупырчатой, словно у старой курицы, синей кожей.

— Не тронь шторы! — завопила Пелагея Викторовна, фурией влетая в кухню, где разыгрывался смертный бой между котом и ногой гоблина. Тот жалобно взвыл, обнажив два ряда желтых съеденных зубов, трогательно напомнивших Пелагее Викторовне о Толике. Вот только у Толика зубов было меньше, чем у гоблина: четыре из них были выбиты, образуя удобные отверстия, в которые можно было вставлять сигареты, сплевывать и свистеть, и все это одновременно. Вспомнив Толика, Пелагея Викторовна прослезилась и вместо гоблина вытянула палкой по спине кота. Теперь охренел и кот, обиженно усевшись в угол.

— Ты кто, твою мать, такая? — поинтересовался гоблин, растирая поцарапанную ногу, и снова трогательно напомнив романтичной влюбленной Толика.

— Я ответственная квартиросъемщица Пелагея Викторовна, а вы, гражданин, кто? — спросила, в свою очередь, сбитая с толку Пелагея, размышляя над тем, как гоблин попал на ее жилплощадь и есть ли у него паспорт либо какой-то еще удостоверяющий личность документ.

— Да гоблин я, гоблин! — взвыл гоблин, хватаясь узловатыми пальцами за голову. — Из кувшина я, радикулит замучил, спина больная. А тут этот Мерлин, лопоухий криворукий гад, с зельем, и дед старый хренов с метлой… С такой же, как у тебя, ведьма старая.

— Сам… Сами… Я не старая! — оскорбилась интеллигентная Пелагея Викторовна, неосознанно поправляя шаловливые бараньи кудряшки на голове.

— Старая, не старая… — скривился гоблин. — Пожрать мне дай!

Пелагея принялась раскочегаривать газовую плиту, снова с умилением вспоминая Толика.

Гоблин уже полчаса задумчиво вглядывался в тарелку, на выщербленном, как старая рыбачья лодка из работ Хемингуэя, дне которой распласталась недожаренная яичница, зловеще подмигивавшая гоблину желтым глазом.

— Слышь, Палажка, а может, неспроста тебя даже Толик-алкоголик не хочет? Может, его мироздание от твоей стряпни бережет?

Пелагея Викторовна утерла слезы обиды кружевным краем засаленного бабушкиного передника, а потом с мастерством заправского палача, но очень интеллигентно вытянула гоблина шомполом от прадедушкиного наградного ружья по татуированной спине. Гоблин взвыл, перематерился, крутанулся на табуретке пять раз, но яичницу все же съел, хотя она не переставала ему зловеще подмигивать даже в процессе своего поедания. Кот злобно поглядывал на незваного гостя, представляя себе, как вцепляется ему в шерсть на причинном месте. Пелагея Викторовна, запоздало пожелав избитому гоблину приятного аппетита, стыдливо скрылась в ванной, где кое-как отскребла засохшее гоблинское дерьмо от унитаза и наскоро переоделась — ей пора было отправляться на работу в магазин, где она служила продавщицей. Зарплату там, правда, не платили, зато и матом на сотрудников не орали, и все они, как один, держались за свои рабочие места, приходили каждый день на полчаса раньше и даже скидывались начальству на подарки к праздникам.

Зря Пелагея Викторовна оставила гоблина без присмотра. За время ее отсутствия мстительный гоблин успел отколотить кота выдранной гардиной, нагадить кучу посреди обеденного стола и расколотить всю посуду об лавку, с которой со сверхзвуковой скоростью разбежались бабки, которые тридцать лет просидели там, как приклеенные. По покрытому лужами двору разлетался оглушительный хохот гоблина, метавшего снаряды из дедушкиного сервиза, заглушаемый воплями:

— Пелагея! Ты что, белены объелась?

— Да она пьяная! Вон синяя вся, рожа распухла!

— А на вид такая приличная!

— Какая она там приличная, сразу видно, шлюха!

И за следующие десять минут у ничего не подозревавшей Пелагеи Викторовны, орудовавшей в ванной ершиком, появилась куча поклонников и очень насыщенная сексуальная жизнь. Гоблин меж тем блеванул в комнатный цветок, разнес прихожую, мимоходом изнасиловав дядину пыжиковую шапку, перед тем изнасилованную тремя поколениями моли, пробил дыру в репродукции картины «Неизвестная», закрывавшей дыру в стене, история появления которой мне неизвестна. Потом ему приспичило отлить, но тревожить Пелагею Викторовну было неудобно, и гоблин нассал в аквариум. Рыбки тут же всплыли кверху брюшками, но вскоре ожили, и изо ртов у них полезли острые зубы в три ряда, образовавшие нечто похожее на медвежьи капканы. Мутанты сейчас же стали бить хвостами, пытаясь выплеснуться из аквариума и добраться до яиц ни в чем не повинного кота. Гоблин удовлетворенно рассмеялся и облачился в любимую блузку Пелагеи Викторовны, предварительно высморкав в рукав комок густых зеленых соплей.

Меж тем Пелагея Викторовна, довольная собой и распространявшая резкий химический запах средства для мытья унитазов и зубного порошка, выплыла из ванной и в который раз охренела. «Ааах… Ооох!» — вырвалось из ее некультурно распялившегося рта при виде нанесенного квартире ущерба, а бабки, подслушивавшие под дверью, одновременно закивали головами — ну точно, шлюха, с утра и уже пьяная и с мужиком. Гоблин ободряюще хлопнул Пелагею Викторовну по спине так, что она осела, словно куль с мукой, в разгромленный платяной шкаф, где хранились бабушкины кунтуши и манто.

— Эээ. Эээ. Это что еще такое? — выдавила из себя Пелагея, а бабки за дверью переглянулись и насторожились.

— Скучно у тебя, Палажка, душа праздника просит! И, заметь, не только у меня, — ответствовал гоблин, кокетливо одергивая блузку и делая непристойное движение бедрами, от которого Пелагея Викторовна зарделась и взмахнула ресницами.

— Голубчик, но зачем же сервиз? Да еще и на улицу…

— А затем, что гулять, так гулять! Пускай нечетные квартиры влюбятся в четные, а четные обосрутся! — завопил гоблин, щелкая пальцами.

Первыми от расползавшегося заклятья пострадали любопытные КГБ-шницы. Две из них были жительницами четных квартир, и из них тут же начали извергаться потоки дерьма, а трое из нечетных внезапно воспылали вулканической страстью к обосранным с ног до головы соседкам. На лестничные площадки высыпали жители остальных квартир, половина которых вопила, что надо звонить в ЖЭК и санэпидемстанццию, а вторая половина пела им любовные дифирамбы под аккомпанемент вылетавшей из задниц дрисни, которая вскоре затопила площадки, лестницы и добралась даже до двора. С деревьев полетели перепуганные голуби, и помешательство начало распространяться, но тут офонаревшая Пелагея пришла каким-то чудом в себя и заорала: «Стоп!!!». Гоблин, катавшийся по полу разгромленного зала от смеха, тут же встал и покорно согласился:

— Хорошо, хорошо, ты только не нервничай.

В следующую секунду он щелкнул пальцами, и дерьмо исчезло, словно по волшебству, а соседи из нечетных квартир, с отвращением отплевываясь, помчались повторять утреннюю чистку зубов. Во дворе у гопника Вениамина играла песня Красной Плесени про первый раз, а ты взяла обосралась.