Третий не лишний (гет)

Гарри неторопливо шел на работу. Утренний воздух бодрил, а уж в компании с недавно выпитой чашечкой крепчайшего эспрессо — тем более. Времени было достаточно, так что раздумья так же размеренно сменяли друг друга — в такт его шагам. Что нужно будет спросить. На что обратить внимание. Как держать себя, если уже начался кризис — не раз бывало, что всего один визит и разговор с посторонним человеком провоцировали подобную реакцию.

Но в конце концов он признался себе, что просто беспокоится. Потому что не может не волноваться за Рона и Гермиону, как бы далеки они теперь не стали. Пусть их дружба в прошлом — кстати, не таком уж и далеком — это только кажется, что все произошло много лет назад. Они все равно останутся его друзьями. И он сделает для них все, что сможет.

«И еще немного», — подсказал внутренний голос. Гарри кивнул ему и достал ключи от входной двери.

Часы на башне городской ратуши, что находилась через два квартала, пробили восемь.

День покатился по накатанной: один клиент сменял другого, отдохнуть и даже немного повеселиться удалось лишь с подростком, сыном тревожной мамочки. Гарри написал, что приглашает на сеанс и ее саму, конечно, подав это как «исключительно ради сына» — ведь мадам и мыслей не допускала, что с ней может быть что-то не так. Да, работы там предстоит немало.

Только во время обеденного перерыва, в кафе на Ратушной площади, Гарри признался себе, что не может дождаться вечера.

* * *

На этот раз миссис Уизли явно была раздражена; это читалось во всем: в том, как резко она распахнула дверь, как скупо поздоровалась с ним, как раздраженно барабанила пальцами по обивке дивана.

— Плохой день?

— Отвратительный! — она возмущенно помотала головой.

— Это связано с вашим супругом?

— Ну естественно! — она бросила сердитый взгляд на Гарри. — Я вообще думаю, что зря вышла замуж!

Гарри мысленно улыбнулся. Если это самые страшные слова, что она может сказать в запале, то, похоже, ему не придется здесь долго работать.

— Почему вы так думаете? — уточнил он, внимательно наблюдая за ее движениями. Тонкие пальцы не останавливались ни на секунду: вот они выбивают дробь на ручке дивана, вот они поправляют волосы, а вот — достают из сумки карандаш и крутят его вдоль оси, как когда-то волшебную палочку...

— Потому что он меня не понимает! Обвиняет во всем подряд. Постоянно! Видите ли, сегодня я не напомнила ему, что иду к терапевту. И он устроил скандал.

— Возможно, у него были какие-то планы, которые пришлось менять на ходу?

— Да какие планы! Если бы у него было нормальное расписание, я бы о нем знала. А он постоянно его меняет. Вчера вообще вернулся домой посреди ночи — утверждал, что ставил эксперимент. Он, конечно, говорил, что вернется поздно, но не под утро же!

— Вам от этого было плохо?

— Да лучше бы он вообще ушел!

— Вы уверены?

— Ну конечно же, я уверена, — миссис Уизли сложила руки на груди, замерев с выражением ярости на лице, словно Медуза Горгона, взглянувшая на соперницу. — В конце концов, он уже однажды уходил. И мне так было лучше.

— Вам было лучше от того, что ваш супруг ушел? Когда это случилось? — Гарри скрыл удивление и постарался задать вопрос как можно мягче, чтобы чуть снизить градус напряженности и дать ей время на раздумья. Это была очень тонкая грань: нельзя было поддержать миссис Уизли в желании расстаться с супругом, как нельзя было и прямо отказать ей в поддержке. О том, что прямо сейчас он не просто работал над разрешением кризиса, а решал проблемы своих друзей — хоть и оставшихся в прошлой жизни — он старался не думать. Получалось плохо. Чесался правый кулак — видимо, хотел дать бывшему приятелю в ухо. Исключительно для вразумления.

— Да нет же! В смысле, он тогда не был моим... даже парнем не был. Мы были слишком молоды. Тогда мы были втроем, на задании. И когда Рон ушел, мне понравилось, что мы остались вдвоем с Гарри. Рон... Он хороший, но о нем нужно было все время заботиться. А Гарри сам заботился обо всех. Понимаете?

— Кажется, да, — кивнул Гарри. — Вам не хватает заботы вашего супруга.

— Да! Он все время думает о своем магазине, работает там и по вечерам, и в выходные. Я сначала старалась приходить к нему, приносила поесть... А у меня строгий рабочий график: я должна быть на работе с восьми до пяти. Иногда и до девяти. С перерывом на обед. А он ни разу не приходил ко мне, не заходил, чтобы вместе пойти домой или пообедать!

— А вы его об этом просили?

— Неужели он не может догадаться, что если я так делаю, то и мне тоже будет приятно?

Мистер Уайт задумался и вдруг спросил, глядя прямо в ее глаза:

— А вы знаете, что приятно вашему мужу?

Гермиона осеклась. Рон любил квиддич и иногда устраивал товарищеские матчи с семьей и друзьями... А еще? В шахматы он давно не играл, по крайней мере при ней. Ну и, конечно, ему нравилось, когда она приносила ему сливочное пиво или огневиски, хотя последнее случалось только по большим праздникам.

— Пиво? Шахматы? Регби? Я... Я не знаю. — Гермиона была в отчаянии. Как так получилось, что она не знала Рона, своего любимого Рона, с которым уже столько лет прожила? И действительно, с какой стати она тогда требовала, чтобы он делал то, что хочет она? А может... Может, он тоже просто не знаел, что ей нравится? Она ведь никогда не говорила прямо! Он же не телепат! И она, между прочим, тоже. Значит, надо разговаривать?

— То есть, он ни разу не говорил вам об этом? Возможно, упоминал что-то? Как-то по-особенному благодарил?

— Ну, он говорил, что ему нравится, когда я варю ему кофе и подогреваю блинчики... — Гермиона давно так не делала, и ее затопил жгучий стыд. А ведь она еще помнила удивленное и счастливое лицо мужа, когда принесла ему однажды завтрак в постель... Это было один раз. Неужели это она сама во всем виновата? Нет, в конце концов Рон тоже мог бы постараться... Ведь так?

— И вы часто так делаете?

— А? Что?

— Блинчики...

— Я разогреваю ужин! Разве этого не достаточно?

— А вы как думаете?

Она встала и подошла к окну.

— Я... я не знаю. Я думала, отношения — это просто. Просто ты делаешь, что хочешь, он делает, что хочет, и все счастливы. А он ругается, злится иногда непонятно на что. В позапрошлые выходные мы готовили к чтению один важный законопроект. Я осталась в министерстве помогать министру. А Рон мало того, что ничего не приготовил поесть, так еще и разговаривать со мной не стал. Я же не знала, что именно в тот день он специально оставил себе выходной, наняв сменщика — я привыкла, что он большую часть выходных занят. Я начала было рассказывать ему про важность законопроекта, про то, что Гарри его бы одобрил и что министр один не справляется, а он вспылил.

— Вы не думали, что Рон так себя ведет, потому что ревнует?

— Ну не к Гарри же! Он давно... уехал.

— Почему вы снова говорите о Гарри? Сейчас шла речь о министре. Вы работаете с министром и, конечно, много о нем говорите.

— Конечно, а как же иначе? Если министр совершит ошибку, то пострадаем все мы! Весь наш мир, понимаете? Поэтому я и рассказываю о нем. В конце концов, Рон иногда дает дельные советы...

Миссис Уизли вздохнула и вернулась на диван, а потом подняла изумленное лицо:

— Погодите... Вы что, думаете, он к министру ревнует? — она вдруг расхохоталась. — Ох, нет. Просто поверьте, это не так. Он мне скорее в отцы годится, — она испытующе взглянула на мистера Уайта, или кем он там был, но лицо психотерапевта даже не дрогнуло.

«Если бы это был Гарри, он бы не удержался от улыбки, представив меня мулаткой», — подумала она.

— Раз вы так говорите, значит, так и есть. Но остаются другие ваши коллеги, да и просто работа. И вашему супругу, возможно, хочется знать и чувствовать, что он для вас все-таки на первом месте. Но почему вы подумали, что он ревнует вас именно к Гарри?

На этот раз молчание было продолжительнее.

— В юности мы были внештатными сотрудниками полиции. У нас было задание — найти кое-какое оружие.

— А вы не слишком были молоды?

Миссис Уизли скупо улыбнулась:

— Не слишком. Именно такие подростки, как мы, не вызывали особых подозрений. Вы же помните, что это была не простая частная школа. Государственная тайна и так далее. И задания у нас были каждый год.

— Вы работали втроем?

— Да. Сначала — да. А потом Рону стало тяжело. Знаете, неизвестность, беспросветность... Мы жили в лесу. Ну, как... скауты. Внешне это было как поход, хотя наши навыки, честно сказать, оставляли желать лучшего. Но всегда был риск, что нас найдут или навредят нашим близким. И Рон... он ушел и попросил себе другое задание. Правда, потом он передумал и вернулся, и это было очень, очень вовремя. Но вряд ли он хотя бы предполагал, каково нам было без него! Вместо этого он ревновал меня к Гарри! А у нас все мысли тогда были лишь о том, как выжить и что делать, чтобы нас не поймали.

Гарри молчал — ему было о чем подумать.

— Мне до сих пор иногда по ночам снятся те времена, — глухо сказала Гермиона, запрокинув голову и часто моргая. — Я обычно просыпалась, видела Рона и обнимала его. И только тогда снова засыпала; когда он рядом, я чувствовала, что все в порядке. А перед тем, как прийти к вам... Мы уже некоторое время спим в разных комнатах. Он теперь ложится в гостиной. И если мне снится что-то плохое, я просыпаюсь и иду к нему. Сижу и слушаю его дыхание. А потом снова ложусь. Вчера ночью я проснулась — а его в гостиной нет. Знаете, как я испугалась? Что все повторилось. Что я одна, но в этот раз рядом нет ни Гарри, ни Рона. На самом деле, моя работа — это вовсе не попытка доказать, что я чего-то стою, как думает Рон. Это попытка сделать так, чтобы такое никогда не повторилось. Чтобы детям не приходилось становиться героями. Я слишком люблю Рона и слишком дорожу памятью о Гарри, чтобы допустить подобное. И я думаю — я надеюсь! — сейчас Гарри бы гордился мной.

— Я тоже так думаю, — кивнул Гарри. — Похоже, вы всерьез заботитесь о будущем нашего мира.

— Разве я могу иначе? Вот только Рон этого не понимает.

— А вы пробовали ему объяснить? Так, как объяснили только что мне? И про ночные кошмары, и про то, как вы дорожите памятью Гарри, и про свою цель?

— Я... не знаю. Я теряюсь. А вдруг он не поймет?

— Но ведь вы не узнаете, если не попробуете, верно?

* * *

Миссис Уизли упорхнула домой озадаченной, но, кажется, достаточно воодушевленной.

Гарри прислонился лбом к стеклу. Вот как, оказывается, все сложилось. Гермионе приходится тихо геройствовать без него. И безо всякой опоры. Хорошо бы узнать, поддерживает ли ее семья Уизли, спросить про ее собственных родителей... Хотя что-то ему подсказывало, что ответы на эти вопросы ему не понравятся. А его бывшей подруге вряд ли понравятся сами вопросы.

Гарри вздохнул. Могла она полюбить его — тогда? А он?

Тонкая девичья талия под его ладонями...

Он тогда как раз расстался с Джинни — чтобы отвести от нее опасность. А Гермиона делила с ними все. До капли. Палатку в лесу, полуголодное существование, бегство от егерей, ужас поимки, плен... Перед глазами встала нежная девичья рука со шрамом «Грязнокровка». По какому праву они так поступали с ней — ее ведь надо было беречь! Но она сама шла рядом с ними. Рядом, иногда впереди, хотя им и удавалось ее догонять, прикрывать. Но — рядом. И никогда — за спиной.

Ей нужна была широкая спина Рона... У него самого не такая — Гарри до сих пор оставался довольно щуплым, сухим. Мишель, любимая, вечно дразнила его астеником, но радовалась, что если дети унаследуют его стать, то им никогда не придется волноваться о фигуре. Ребенок был пока один, дочь, и, кажется, пророчество жены сбывалось: Лили была «тонкая и звонкая», почти как сам Гарри в юности, несмотря на то, что родители ее ни в чем особо не ограничивали — в разумных пределах, конечно.

Пока что жена с дочерью гостили в Джорджии, у сестры Мишель; Гарри с супругой и медовый месяц провели в «персиковом штате», им там очень нравилось. Но сейчас дома было пустовато... Впрочем, до возвращения жены и дочки оставалось всего две недели.

Оруженосцы героя... Вот, значит, кем они себя чувствовали. И он не думал о Гермионе как о девушке — почти никогда. А когда появились первые мысли, вернулся Рон. А его ждала Джинни...

Могло ли сложиться иначе?

Гарри вздохнул. Он знал ответ на этот вопрос — нет.

* * *

Гарри не спалось.

В молодой женщине по имени миссис Уизли жила все та же девочка Гермиона, их Гермиона… Почему-то проще было думать о ней, как о Гермионе Грейнджер. Ей так необходима опора и защита. Неужели Рон не понимает этого — как и тогда? Почему именно его спина стала для нее символом надежности — ведь Рон подводил ее, и не единожды. И его самого подводил; Гарри теперь считал, что если называть вещи своими именами, то на четвертом курсе поведение лучшего друга было ничем иным, как предательством. Да и в лесу Дин… Хоркрукс Волдеморта действовал на Рона сильнее — но ведь не случайно.

Правда, Рон Уизли умел признавать свои ошибки.

Сознаваться в них и даже просить прощения.

Но главное — появляться вовремя.

И спасать у него получалось. Может быть, поэтому?

Гарри должен был спасать всех, а Рон… Да, в битве он показал себя с самой лучшей стороны.

А что было потом?

Гарри стало даже немного стыдно — после победы для него все словно смазалось. Будто жизнь проходила стороной, мимо, а он мог только наблюдать. Хотелось закрыть глаза, хотелось тишины и покоя, но смотреть приходилось. Как радовались те, кого даже близко не было во время битвы за Хогвартс. Как праздновали те, кого война даже не задела.

Похороны, похороны, открытие памятника, снова похороны… Кто были все эти люди, говорившие речи возле могил? Откуда они взялись?

Куда-то тащила его за руку Джинни, он шел за ней, как за солнышком, механически переставлял ноги, когда… Да, в спальне он был совершенно бесполезен в те дни. И ей это не нравилось. Вот только он не понимал тогда — ей ведь тоже было нужно тепло, его тепло. А ему совершенно нечего было ей дать. У него тогда все внутри замерзло.

Награждение прошло, как в тумане. И мельком, краем глаза, на том же самом торжестве — его рыжее солнышко в объятиях другого. Он даже не разглядел, кого — выскочил, хватая ртом воздух. Его перехватили, когда он уже приготовился аппарировать. Потащили в зал. Чествовать. И внутри него все заледенело окончательно.

А потом Кингсли вытаскивал его снова и снова — кивать, поддакивать, поддерживать… Скоро Гарри ощущал себя куклой, которой играют все, кому не лень. И наконец возмутился.

Его даже не услышали.

Друзья были заняты: приготовления к свадьбе были той соломинкой, за которую цеплялись все Уизли после гибели сына. Гермиона смотрела только на Рона и слушала только Молли, а потом вообще куда-то исчезла, он только услышал что-то про ее родителей и про Австралию.

А больше и не было никого. Никого, кому он был нужен — как Гарри, а не как герой.

Да и что он тогда мог — мальчишка без роду и племени, даром, что последний из Поттеров? Без толкового образования, без поддержки грамотных взрослых, внутренне так и оставшийся ребенком, он смог немного: понять, что в этом мире ему светит только быть чьей-то куклой, чем он, собственно и был все семь лет.

И решил подарить себе другую юность. В другом мире. И для начала — закончить обычную школу.

Он немного изменил внешность, чтобы обезопасить себя от случайных встреч — амулет личины, обнаруженный в сейфе, оказался весьма кстати — как специально для него лежал.

Несколько раз вышел в маггловский мир, чтобы сориентироваться — он же с одиннадцати лет там толком не был. Каникулы у Дурслей можно было не считать. Оказалось, там вовсе не страшно. А главное, никому не было до него дела.

Несколько вечеров в первом попавшемся кафе, чтение газет, великолепный кофе по-ирландски… Нет, к выпивке Гарри не пристрастился — едва в голове возникал шум и легкое расслабление, как его начинало мутить. Он уже потом понял, что с такой реакцией организма ему повезло — если бы он мог утопить всю свою память в алкоголе, он бы сделал это. А так… В голове постепенно прояснялось, а кафе и окружающие его кварталы нравились все больше и больше.

Ему начало везти.

Сначала он заметил, что любимый столик к его приходу всегда оказывался свободен.

Потом дом на Гриммо странным образом перестал действовать на нервы.

Стало удаваться избегать тех, кого он хотел избегать. И тогда он решился.

Проинспектировал хранилище в Гринготтсе на предмет всяких полезных вещей и нашел там настраиваемый амулет личины.

Забрал у Дурслей свои маггловские документы, пока никого не было дома, и отдал их одному магу в Лютном — и вот он уже не Гарри Поттер, а Джеральд Уайт.

Взял достаточное количество денег из сейфа и перевел их в фунты; этого хватило, чтобы снять квартиру в небольшом пансионе с завтраками и нанять репетиторов. С одной из них ему повезло: это была молодая женщина, получившая математическое образование, но которая не стала останавливаться на достигнутом, а продолжила учиться. На психолога. Она-то его и спасла…

Нет, совсем не в том смысле. Никакой романтики. Она просто поставила ему диагноз — посттравматическое стрессовое расстройство — и отправила лечиться.

В клинике ему повезло еще дважды: в первый раз с психотерапевтом, который стал его учителем, точнее даже Учителем, человеком, с которого Гарри хотелось брать пример во всем. Старик Кроуфорд помог ему с поступлением на учебу — его рекомендации ценились более чем высоко. Вот только времени у него на пациента сверх положенного не было, и вот тут Гарри повезло во второй раз: лечил его О’Салливан, ведущий врач отделения неврозов, с которым Гарри спустя какое-то время достаточно сблизился.

Гарри впервые полюбил взрослого мужчину, как отца, хотя никогда об этом не заговаривал. Да и зачем? Тот и так все понимал. И относился по-отечески.

У Гарри появилась семья… Для супруги врача он был кем-то вроде любимого племянника, а для его детей — тоже уже вполне взрослых — добрым приятелем.

Он и женился на племяннице своего доктора — и окончательно вошел в большую, разношерстную, но довольно дружную семью О’Салливан. Темноволосые и темноглазые, они совсем не напоминали Уизли, и это было здорово. Они и не держались друг за дружку — каждый был сам по себе, вместе собирались только по большим праздникам, и то не всегда — часть семьи предпочитала жить за океаном. Но если у кого-то возникала проблема — семья реагировала моментально.

Гарри словно молодой побег прижился на раскидистых корнях ирландского семейства. Впрочем, не он один. Таких, как он — мужей многочисленных сестер — было уже трое.

Искрящаяся любовью к жизни и дружелюбием невысокая и крепкая Мишель покорила его с первого взгляда, а найти к ней подход помог ее кузен — буквально в тот же вечер. Так что Гарри, точнее, Джерри, пришлось срочно освоить гитару… Точнее, одну-единственную песню — а это было трудно! Петь, впрочем, тоже не сразу получилось.

...Michelle, ma belle

These are words that go together well,

My Michelle…

— Вылитый Леннон! — воскликнула она тогда и захлопала в ладоши, едва он начал петь.

А когда закончил, с визгом повисла у него на шее.

Да, внешне — а амулет он теперь вообще никогда не снимал, настроив его под некоторые черты нелюбимого, незаслуженно и невовремя погибшего профессора — еще одна его послевоенная зацикленность — он действительно здорово походил на знаменитого певца, несколько карикатурно, правда, но… сходство было несомненным.

С Мишель было удивительно просто и легко — как никогда и ни с кем. Даже пресловутых кризисов семейной жизни он не заметил, хотя уже получал профильное образование и следил, чтобы не допускать того, что не надо.

Главным же было то, что когда Мишель была рядом, ему не снилась война. Вся его предыдущая жизнь стала казаться похожей на неприятный фильм, в котором он снимался когда-то, и возвращаться в актерский состав он не собирался.

Но тот мир пришел к нему сам. И Гарри понял, как ему не хватало именно этих двоих — Гермионы и Рона. И волшебной палочки, что покоилась в недрах Гринготтса.

Нет, палочка у него была — простенькая нелегальная поделка — на всякий случай. Гарри ей не пользовался, просто первое время она казалась ему чем-то вроде страховки.

Что же ему теперь делать?