te quiero (гет)

Мы похожи;

мы, в сущности, Томас, одно:

ты, коптящий окно изнутри, я, смотрящий снаружи.

И. Бродский.

Ей нравилось танцевать. Сливаться с музыкой, нутром чувствовать темп и выпадать из реальности. Музыка представляла собой мир намного более многогранный, чем реальность; мир, в котором ты был один, в котором ты был действительно настоящим. Ей чертовски, просто до ужаса нравилось танцевать. Чувствовать свободу в каждой конечности тела и умиротворение где-то внутри. Гармонировать с тем, что ты не видишь, но слышишь — было чудом. Чудом, с которым Лидия Мартин уж точно не хотела ни с кем делиться.

Лидия не могла точно сказать, когда именно пошла на танцы, кто ее туда отправил и чье это было решение. В какой-то момент она вдруг осознала, что танцы и есть ее жизнь, что они — ее смысл. Уделять каждую свободную минуту тому, что нравится, помогало убегать от проблем, на мгновение забываться. Развод родителей, неудачи в школе, отчим — все это пропадало тогда, когда она надевала пуанты и начинала разминку. Все казалось ничтожным на фоне музыки. Но так, почему-то, не должно было быть всегда.

Когда перед глазами появилась белая вспышка фар, Мартин не могла понять, что именно произошло. Не смогла и осознать своего положения и тогда, когда пролежала в больнице более трех месяцев. Черепно-мозговая травма и вечная хромота как еще один повод для саморазрушения, как приговор ее бестолковой жизни. Потому что Лидия Мартин действительно обожала танцевать, обожала ровно настолько, чтобы связать с этим жизнь. И это убивало ее, выжигало дыру в районе сердце и заставляло где-то глубоко в сознание метаться.

Смотря в свое отражение, Лидия задавалась лишь одним вопрос: почему жизнь захотела отнять у нее ее смысл? Почему она не умерла тогда, а заплатила за свое существование настолько огромную цену? И Мартин чертовски ненавидела всю эту слабость, немощность, которую испытывала изо дня в день, когда левая нога, будто назло, не слушаясь, подворачивалась; когда при малейшем повороте головы, перед глазами образовывалась черная бездна. Желание проживать нескончаемые дни ломало ребра, заставляло ее претерпевать боль и становится на костыли. Только пустота, сияющая и слишком ощутимая, давала ей понять — ей больше никогда не начать танцевать. И от этого хотелось порезать вены тотчас.

Потому что Лидия Мартин, медленно и постепенно, начинала ненавидеть себя.

Он ненавидел танцы. Перематывал все танцевальные программы по телевизору, с презрением относился к танцорам и никогда не ходил на дискотеки. Наблюдать за теми, кто выполнял однообразные движения — было глупо, но еще глупее было бы фанатеть и превозносить этих людей. Стайлз Стилински слишком хорошо знал, что такое увлечение, как танцы, может принести нескончаемую боль, когда у тебя забирают возможность подчиняться музыке; когда у тебя забирают возможность выполнять все эти бессмысленные выпады и реверансы.

Стайлз не мог точно сказать, когда именно в нем возникла эта неприязнь, но он точно помнит, как красиво вальсировали его родители по вечерам. Как, смеявшись, они подчинялись музыке и выполняли незамысловатые движения. Он помнит, как, затаив дыхание, наблюдал за ним сквозь щелку в двери; помнит, как проникался этой семейной идиллией. Ведь его мать — Клаудия Стилински — была превосходной танцовщицей. А за талант, как известно, надо платить.

Когда перед глазами стояла могильная плита, на которой были высечены инициалы, Стилински не мог понять, что именно произошло. Не смог понять и после долгих разговор с врачами. Странное чувство неполноценности и мутные воспоминания как еще один толчок к саморазрушению; как еще один толчок к тотальной ненависти к танцам. Потому что семейная идиллия семьи Стилински резко оборвалась; потому что больше некому было вальсировать по вечерам. И это действительно убивало; приводило к паническим атакам по вечерам и к стертым костяшкам.

И так же сильно, как он ненавидел танцы, Стайлз ненавидел себя.

Именно это однажды заставило этих двоих, абсолютно непохожих друг на друга, столкнуться лбами. Заставило посмотреть в глаза и пошатнуть собственные миры.

Потому что ненависть, порою, объединяет.

Самое прекрасное и ужасное, что было на свете — являлось иллюзией. Самообман, тщетные попытки обвести себя вокруг пальца — вот это и разрушало ее, ломало с хрустом ребра и перекрывало кислород. Потому что выстраивать в голове воздушные замки иногда бывает опасно; особенно тогда, когда ты начинаешь не просто верить в них, но и жить ими. Особенно тогда, черт возьми, когда без них уже не получается сносить день за днем.

Вскинув голову, Лидия посмотрела на многочисленные фотографии, расклеенные по комнате, и мысленно сосчитала до десяти. Приводить свое сердце в порядок счетом было проще простого. Проще простого оказалось отрекнуться от мечты поступить в школу балета. В этой жизни, оказалось, проще простого оставлять что-то ценное позади и начинать слоняться без дела. Только Мартин не хотела такого, не хотела мучительно умирать внутри и задаваться тупым вопрос — что же дальше?

Фотографии, где она, счастливая и улыбающаяся, с широко открытыми глазами смотрела вперед, приводили в уныние. От осознания собственной пустоты хотелось закинуть веревку на люстру и наконец перекрыть кислород. Лидия мимолетно улыбнулась, проведя рукой по школьной юбке, и тотчас решительно схватила свой рюкзак. Возвращаться в обычную жизнь без гастролей и многочисленных турне было странно. Отсутствие изнурительных репетиций и постоянной диеты как еще одно напоминание о том, что она упала в самую пучину своей беспомощности.

И Лидия Мартин действительно ненавидела себя. Ненавидела из-за слабости, из-за постоянных поисков нового дела и цели. Ей казалось, что ее метания из стороны в сторону есть величина постоянная. А это уж точно был приговор.

Самое обидное и убогое было то, что ее трупа не нуждалась в ней. Открытки, постоянные сообщения в фэйсбуке, — все это было настолько лживым и лицемерным, что приводило ее мир в крах. Все возведенные стены здания в одночасье обрушились в черную дыру, оставив маленькую Лидию сидеть в своем же разрушенном замке. Оставили ее плакать и умирать без единого шанса на выживание.

Мартин бросила последний взгляд на свою комнату и уверенно хлопнула дверью. Показное высокомерие и себялюбие как еще один способ избежать очередных неудач со сверстниками. Ей попросту не нужны были друзья: начинать с кем-то общение, когда ты каждую секунду пытаешься залатать свои раны, — было дурость. Тратить свои силы на людей, чье пребывание в жизни мимолетно — еще большей глупостью. Ведь когда ты никто, самое последнее, что ты можешь сделать — начать заводить социально активную жизнь.

— Лидия, удачи! — громко крикнула Натали Мартин, широко улыбаясь. Как самая типичная мать, она успешно делала вид, что все хорошо, что ничего не произошло. Постоянная улыбка и забота порой приводили в состояние раздражения, но Лидия прекрасно понимала, что все это делалось только ради нее. И этакая жалость заставляла ненависть возрастать в геометрической прогрессии.

Бейкон Хиллс. Такой родной, но уже чужой город — все в нем было устрашающе знакомо, но в то же время абсолютно другим. Когда она жила здесь еще ребенком и только записалась в свой первый танцевальную кружок, Мартин была вполне себе успешным ребенком. Лучшая подруга в лице Эллисон Арджент, полноценная семья и репутация милейшей особы. Когда же уезжала из-за поступления в школу танцев в Лос-Анджелес, Лидия уже не могла похвастаться безоблачной жизнью. Родители, подавшие на развод, зависть одноклассников и ссоры с Эллисон. И вот теперь она опять там, откуда так стремительно бежала. Она вновь вернулась в место, где отсчитывала свои собственные девять кругов ада. И это чертовски пугало, особенно тогда, когда тебе предстоит пойти в школу, с которой тебя связывает многое, но одновременно — ничего.

Лидия тяжело вздохнула, чувствуя, как холод проходится по всему телу, а руки начинают дрожать. Ей бы хотелось сказать, что все это из-за необычайно холодного октября, но реальность была куда менее прозаичной, заставляя ее вновь и вновь окунаться в понимание того, что ей попросту страшно. Лидия Мартин, непобедимая и устрашающая когда-то, начинала боятся, как последняя трусиха. От этого хотелось и плакать, и смеяться. Левая нога, надежно зафиксированная бинтом, неприятно зудела, несмотря на то, что с момента выписки ее из больницы прошло чуть меньше двух месяцев. Каждый шаг давался Мартин с огромным трудом — ногу нужно было ставить ровно, иначе она тут же подворачивалась и начинала нещадно болеть. Головные боли, казалось, и вовсе не покидали ее; резкие движения головой приводили Лидию в состояние полуобморока, а постоянно дрожащие руки, которые просто не получалось успокаивать, наводили тоску.

Но страшнее всего было ее внутреннее состояние. Депрессия, которая съедала каждую крупицу сердца, приводила к такому душевному состоянию, что вопрос о ее существовании ставился под вопросом. Мартин попросту не знала, как жить дальше; не знала, зачем ей жить. Лишившись единственной отрады своей жизни, она впала в пугающее, апатичное состояние, когда ничего не хотелось и нечего было ожидать.

Опавшие грязные листья путались под ногами, пачкая черные лодочки, а ветер то и дело приподнимал не самую длинную юбку. Любовь одеваться с шиком и всегда выглядеть на сто процентов никуда не делась, только делалось это уже с не маниакальной уверенностью своего превосходства, а с понимаем того, что иначе ее просто раздавят. Люди, увидевшие ее слабину, незамедлительно попытаюсь сделать больно. А если учесть, что в школе ей предстоит мучительный год, Мартин уж точно этого не хотелось. Без того недостроенные стены могут просто взять и осыпаться полностью.

Поспешно оправив юбку, Лидия нарочно замедлила шаг, когда перед ее взором показалось здание школы. Поехать на машине она не решилась, опасаясь лишнего внимания, которого ей, она была уверена, окажут и без этого. Руки уверенно сжались в кулаки, когда ее ноги наконец переступили порог, а сердце участило свой темп, когда Мартин увидела снующих туда-сюда людей. Все они не обратили на нее никакого внимания, весело обсуждая что-то свое, спеша разойтись по кабинетам. В этом здании царила странная атмосфера, такая далекая от нее, что это выводило из состояния полной отрешенности. Сжимая в руке металлический ключ от шкафчика, который ей отдала мать, Лидия Мартин стремительно направилась вдоль коридора, пытаясь вычислить, место своего пристанища.

Еще одной главной любовью в ее жизни были точные науки. Испытывать окрыляющее чувство эйфории, когда ты решил очередной сложный пример или задачу, — это было единственным, что заставляло ее понимать, что кровь, бегающая по ее венам, не просто биологический факт, а подтверждение ее существования. Поэтому учеба в школе, в какой-то степени, представлялась не в таких уж темных тонах. По крайней мере, ей так хотелось думать. По крайней мере, Лидия чертовски на это надеялась, переступая порог аудитории и направляясь в самый конец класса. Мартин уверенно села за стул, демонстративно уткнувшись в телефон. Очередные лицемерные сообщения и вопросы о ее здоровье приводили ни то в смех, ни то в слезы, потому что Лидия была не дурой. Она знала, как строится танцевальная индустрия и прекрасно понимала, что выпад из нее любого участника, даже самого неквалифицированного и бездарного, радость для остальных. И именно от этого все эти вопросы и переживания, которые не имели за собой ничего искреннего, доводили ее до безумия.

— Внимание, класс, — без приветствия проговорил учитель химии, зайдя в кабинет сразу после звонка. Мужчина присел на краюшек парты и ленно пробежался глазами по классу, остановившись на Лидии, а потом перевел взгляд на какие-то листки в своих руках. — Так у нас новенькая…

Интонация, с которой была произнесена эта фраза, показалась Мартин странной. Она не могла точно понять ее значение. Ученики тихо зашептались, иногда хихикая и бросая на последнюю парту любопытные взгляды. Но Лидия не улыбалась. Она, не мигая, смотрела на доску с таким лицом, будто лучше нее не было никого. Потому что дружелюбие в этом мире, как правило, выходит боком.

— Что ж, приятно познакомиться, Лидия Мартин, — профессор хмурился, недовольно поглядывая на нее. — Надеюсь, школа станет вашим вторым домом.

«Нет».

* * *

Успешность в школе определяется местом в иерархии. Если ты смог завоевать уважение и место в ней еще с самого начала своего пути, то ты будешь на вершине. Если ты каким-то чудесным образом сможешь запугивать их все оставшиеся дни, тебя вряд ли спихнут. Только если твоя успешность была шаткой, а восхождение на «трон» не твердо, то тебя обязательно окунут в самую грязь этой бестолковой жизни. И Лидией такой и была. Хорошая девочка с хорошими оценками и друзьями — слишком сладко для судьбы. Особенно тогда, когда у нее на тебя великие планы.

Мартин сжала руку в кулак, перешагивая шаг в столовой и двигаясь по направлению к очереди. Когда-то давно она бы непременно ворвалась сюда с громким визгом и шумом, играя на перегонки с Эллисон Арджент и Джексоном Уиттмором. Когда-то давно они были неразлучны ровно настолько, чтобы знать друг о друге просто все. Только «когда-то» было настолько давно, что вспоминать это было как минимум глупо. В особенности тогда, когда именно это и подтолкнуло тебя переехать в другой город и начать ровно противоположную жизнь — с настоящей борьбой и усердной работой.

Лидия хмуро сжала губы, с опаской оглядываясь по сторонам, надеясь, даже молясь, чтобы здесь их не было. Чтобы ей не пришлось делать вид полной аутистки, у которой проблемы с памятью. Потому что Лидия Мартин не хотела смотреть в лицо своему прошлому, когда дело, в которое можно было окунуться в самую тяжелую минуту в жизни, было утрачено.

Получив свой обед, Лидия развернулась, оглядываясь по сторонам. Естественно, что общество уже давно было поделено на группы, и ей не было здесь места. Естественно, было бессмысленно возвращаться в город, который знал о тебе слишком многое. Это было даже забавно. Она, возможно, знала когда-то всех этих людей и находилась на вершине, но теперь все они были никто, ровно, как и она сама. И от этого хотелось расхохотаться прямо на месте.

— Скотт! Скотт, ну подожди!

Мартин вздрогнула, почувствовав мелкую дрожь в руках, и замерла посередине столовой. Этот голос был такой знакомый, что отголоски воспоминаний вмиг заговорили в голове, вырезая на ее сердце свои инициалы. Это была Эллисон, Лидия была уверена. Но только эта уверенность не относилась к разряду чувств, которые окрыляли. Нет, это была такая уверенность, от которой отчаянье сковывало каждый капилляр в теле.

Она медленно повернулась в сторону голоса и пошатнулась, почувствовав, как ее левую ногу будто сковало железо. Боль прошлась так быстро и ощутимо, что ее ноги в момент подкосились. Руки, и без того дрожащие, резко ослабели, и поднос, находящийся в ее руках, с грохотом повалился на пол. Возможно, она бы и сама повалилась на землю, если бы не чьи-то руки, которые вовремя смогли ухватить ее за плечи и с легкостью прижать к себе. И если она не упала в этот момент, то ее сердце упало точно.

— Эй, с тобой все в порядке? — холодно проговорил парень, выводя Лидию из транса. Он хмурил лоб и с явным раздражением поджимал губы.

— Да-а, — слегка заикаясь ответила Мартин, упорно всматриваясь в его глаза. В нем было что-то такое, что точно нельзя было описать. Он выглядел человеком, который давно уже все просчитал и всех победил, и это заставляло Лидию с интересом посмотреть на него. Ведь именно этого чувства ей не хватало, это чувство у нее силком выхватили из понимания и заставили позабыть.

— Лидия? — услышала она где-то в стороне и резко отошла от парня, вскинув голову. Сердце отчего-то перестало биться совсем, когда Мартин наткнулась на карие глаза и каштановые волосы. Чертовка Эллисон Арджент все-таки не забыла ее, и это было омерзительно. — О Боже, неужели это действительно ты? Черт возьми…

Эллисон сделала несколько шагов вперед, но только Мартин резко отшатнулась, будто бы от огня. Арджент замерла, и по ее лицу пробежала тень грусти.

— А, так это та танцовщица? — проговорил тот самый парень, и было в его глазах что-то такое презрительное, что, в целом, прекрасно сочеталось с его образом. Лидия моргнула несколько раз, понимая, что, похоже, он знал ее когда-то. Только всматриваясь в его лицо, она видела такое глубокое отвращение, что оно, это чувство, передавалось и ей.

Быстрым шагом покидая столовую и вспоминая расклеенные по всей комнате свои счастливые фотографии, Мартин клялась, что однажды непременно вновь найдет свой смысл жизни. Потому что иначе все в этом мире потеряет ценность, а это уже было приговором.

И тогда в груди моей родилось отчаяние — не то отчаяние, которое лечат дулом пистолета, но холодное, бессильное отчаяние, прикрытое любезностью и добродушной улыбкой.

М.Ю.Лермонтов, «Герой нашего времени».

Лидия завязывала ленты и внимательно смотрела на свои ноги. Она снова не удержалась. Ей вновь захотелось окунуться в пучину своего отчаянья и надеть давно истертые, но такие любимые пуанты. Глаза отчего-то были на мокром месте, а руки мелко подрагивали, когда взгляд падал на многочисленные шрамы и мелкие, желтоватые синяки. Сердце трепетало от волнения, потому что ему, как и ей самой, хотелось поскорее начать танцевать.

Мартин медленно поднялась на ноги, тотчас ощутив, как дрогнули ноги, и быстро прислонилась к стене. Держась одной рукой за нее, Лидия аккуратно стала делать разминку, ощущая в конечностях резкую боль. Левая нога совсем не слушалась, врачи еще с самого начала предупреждали ее, что из-за того, что машина наехала прямо на ногу, возможна ампутация. Только этого так не произошло, как ровно и того, что нога могла выполнять все должные ей функции. Нет. Она не могла, и это приводило в уныние.

Резко оттолкнувшись от стенки, Мартин попыталась было сделать арабеск, но в ту же секунду с грохотом повалилась на пол, как безвольная кукла. Сердце сжалось от боли, и жалобный писк вырвался сам собой. Лидия больше не была сильной, Лидия больше не была идеальной, поэтому ничто не запрещало ей сидеть и вытирать свои глаз от поступающих слез, размазывая тушь по щекам. Она до сих пор не могла смириться с тем, что весь смысл ее жизни был похоронен. В это не верилось. Ей казалось, что танцы всегда будут с ней, всегда будут помогать забыться. Всхлипывая еще больше и падая в пучину своего отчаянья, Мартин усиленно пыталась найти новый смысл. Но его, как назло, все не было.

— Лидия! — дверь резко отварилась и в комнату ворвалась Натали, с ужасом в глазах оглядываясь по сторонам. — Лидия…

Женщина присела на колени рядом с дочерью и с какой-то маниакальной заботой обняла. Мартин по-прежнему тяжело дышала, ощущая тепло, и только сильнее сжимала мамину кофту в своих руках.

— Ничего, дорогая, — тихо шептала ей Натали, — однажды, вот увидишь, все обязательно будет хорошо.

— А если нет? — доверительным шепотом вопросила Лидия, с какой-то детской надеждой смотря в глаза своей матери.

Натали промолчала, все так же поглаживая свою дочь по рыжей макушке, а сердце Мартин с каждой секундой все быстрее и быстрее учащало свое биение.

— Тогда мы просто сами построим себе свое счастье.

Лидия неодобрительно хмыкнула, не веря ни в одно сказанное слово. Ей часто так говорили, но выходило все наоборот: строить свое счастье получается не с кем-то, а только самому с собой.

Мягко отодвинувшись от матери, Мартин с нажимом улыбнулась, смотря куда угодно, только не на Натали. И в который раз просматривая фотографии, она с каждой секундой ощущала себя если не самой жалкой, то ничтожной точно. А потом Лидия задержалась взглядом на одном, самом отдаленном снимке и нахмурилась.

Когда ей было семь с половиной лет, не она решила пойти на танцы.

Когда ей было семь с половиной лет, ее заметили и напророчили талант.

— Мама, — дрожавшим голосом тихо проговорила Мартин, указывая кивком головы в сторону фотографий. — Это же та самая женщина…

— Что? О чем ты? — удивленно проговорила Натали, вставая с колен. Она с опаской следила за дочерью, и в ее глазах была такая жалость, от которой Лидии и хотелось исчезнуть с этого света.

— Ты разве не помнишь, кто посоветовал тебе отправить меня на танцы? — с легким замешательством спросила Мартин, держась за стенку, пробираясь к той самой фотографии, где была изображена она и женщина, совсем молодая женщина.

— Это было так давно, милая…

Но Лидия уже не слушала, как завороженная, она рассматривала старый снимок, прикусив губу. Они находились в каком-то помещении, явно оборудованном для танцев. Над дверью весела яркая, оранжево-синяя вывеска, на которой было написано: «Танцевальный клуб Клаудия». И тогда все стало проясняться, медленно и постепенно, Лидия Мартин начинала вспоминать, как именно зарождалась ее любовь к танцам.

Когда ей было семь с половиной, ее жизнь пошла наперекосяк.

— Лидия, куда же ты? На улице дождь и уже давно стемнело… Лидия!

Когда ей было семь с половиной, она познакомилась с ней.

— Лидия!

* * *

Шел холодный, проливной дождь, ветер задувал под подолы пальто, но Мартин с завидным упорством шагала вдоль улиц. Как она могла забыть о ней? Об этой женщине? Лидия действительно не понимала, но именно сейчас отчего-то ей панически хотелось увидеться с ней. Уже давно стемнело, машины изредка проезжали по проезжей части, весь город, казалось, вымер. И такая его странная тишина и покой чертовски нравилась ей, Лидии.

Она толком не знала куда идти, не помнила, потому что в возрасте девяти лет она переехала из этого города к своей бабушке и с тех пор так и не встречалась с этой женщиной. Потому что в тот момент, когда ее родители подали на развод, а дружба с Эллисон начали трещать по швам, Лидия решила капитулировать. Мартин просто сбежала из этого города, решив навсегда о нем позабыть.

Шлепая по лужам и нервно оглядываясь по сторонам, она держала в руках проклятую и измятую фотографию, как свой единственный ориентир. Теперь она точно начинала вспоминать. Клаудия Стилински была знакомой отца Лидии и изредка заходила к ним по каким-то делам. В один из таких вечеров, когда она гостила у них, женщина и приметила Лидию с ее грацией и огромной любовью к музыке. Именно тогда, в тот самый вечер, незнакомая женщина и дала ей путеводную нить. Это она была первым ее учителем, с которой Мартин занималась тайно после школы, так, чтобы родители, практичные и слишком приземленные, не догадались о самом сокровенном — о ее любви к танцам.

Как же ей хотелось теперь увидеть ее! Клаудия когда-то давно смогла дать ей смысл жизни, значит, могла и теперь. Мартин панически сжимала руки в кулаки, когда эта мысли отчаянно билась в черепной коробке. Лидия Мартин чертовски хотела жить, но смысла для этого пока не было. И она блуждала в себе, в своих воспоминаниях, в этом городе ради тщетных попыток его обрести. И эта женщина представлялась ей волшебницей, которая обязательно даст ей толчок. Но только студии нигде не было, а телефон с навигатором был забыт в собственной комнате. Думать о том, что она, возможно, могла переехать в другой город, не хотелось; еще меньше хотелось рассуждать, что она просто глупый, блуждающий по пустынным улицам человек. И треклятый дождь только усиливался, пронзая ее тело судорогами холода и боли.

— Черт! — прошипела Мартин, ощущая резкую боль в левой ноге. Она прошла так много и быстро, что теперь еле могла передвигать ноги. Полуулыбка прошлась по ее устам, когда она прислонилась к обшарпанной стене дома, а голову как будто заволокло туманом. Ее мать, наверное, уже подняла на уши полгорода. Ее, возможно, уже давно ищут по улицам Бэйкон Хиллз. Ударив кулаком по стенке, она ощущала такое бессилие и апатию, что становилось все равно. Ей просто хотелось увидеть Клаудию Стилински, и это желание, спонтанное и неутолимое, выгрызало легкие.

Собравшись с силами, она резко оттолкнулась от стенки и прищурилась, пытаясь понять где она. Дома в этом районе однообразны, без какой-либо индивидуальности, а из-за того, что вокруг была сплошная темень, освещаемая только тусклым фонарем, было практически невозможно понять, где тот дом, что ей нужен. Безысходность сковывала ее движения, а голова то и дело вертелась по сторонам. Это было где-то рядом, Лидия нутром это чувствовала. В памяти всплывали отрывки из прошлого, что иногда позволяло примерно понимать, куда идти, но все так изменилось за почти десять лет, что и это слабо помогало в поисках. Только Лидия не собиралась сдаваться, нет; Мартин собиралась идти напролом, а это уже означало многое.

Завернув за еще один непримечательный дом, она остановилась, прищурившись. Здание, возле которого Лидия стояла, было заколочено. Только дверь, прогнившая от влаги, кое-как весела на одной петле. Подойдя чуть ближе, Мартин вздрогнула, заметив среди кучи мусора, валявшегося возле здания, старые плакаты и ткани. Дрожавшей рукой приподняв фотографию, она поняла — это было оно.

Лидия не понимала, почему здание было заброшено и где теперь находится танцевальная площадка, но что-то внутри, наверное, остатки азарта, подтолкнуло ее к почти что обвалившейся двери. Скрипнув, она с грохотом приложилась к стене, и Мартин увидела огромный зал, в котором не было ничего, кроме той самой яркой, но уже выцветшей вывески.

— Что ты здесь делаешь?! — почти что прокричал кто-то, что заставило Лидию в ужасе отшатнуться. Перспектива быть убитой или изнасилованной никак не радовала. Кто-то с силой схватил ее за руку и хорошенько дернул к стенке, да так, что она ударилась головой. Дыхание участилось, а руки задрожали от страха. Мартин в ужасе отсчитывала секунды, боясь открыть свои глаза. — Черт, как ты вообще нашла это место?

Голос был на удивление привлекательным, тягучим, словно патока. Когда его интонации стали спокойнее, Лидия резко распахнула глаза, впиваясь своим взглядом в уже знакомые медовые. Это был тот самый парень из столовой, который смотрел на нее так, будто ничто и никто не имеет смысла.

— Э-это ты-ы… — она испытала то ли облегчение, то ли еще больший ужас, рассматривая исказившиеся гневом черты лица. Голос не поддавался управлению, поэтому заикаться и сипеть — вот, на что Мартин была способна в этом положении. — Но-о…но где же клуб?

— Что? — он нахмурился еще больше, смотря на Лидию, как на идиотку, когда железная хватка ослабела. Его замешательство заставило ее задумываться о том, что, возможно, она ошиблась и попала вообще не туда.

— Танцевальный клуб Клаудии Стилински…

Она поняла, что сказала что-то не то, когда увидела, как резко он побледнел. Мартин прикусила губу, наблюдая за тем, как он стоял в каком-то оцепенении, но что-то в его лице казалось отчаянным; четкое, гротескное отчаянье, которое, черт возьми, выдавало его с головой.

— Его нет больше нет, и не будет, — резко проговорил он, отпустив Лидию. Он явно не выглядел расположенным к болтовне, но Мартин не собиралась сдаваться.

— Но как же? А где Клаудия? Мне нужно срочно ее увидеть…

— Срочно увидеть? — зловещим шепотом проговорил он, когда его глаза не добро сверкнули. Медленно подходя обратно к Лидии, от него исходила такая зловещая аура, что ей становилось не по себе. Врезавшись кулаком в стенку, в нескольких сантиметрах от рыжей шевелюры, он наклонился, прошептав: — Тогда тебе на кладбище, красавица.

И стало тихо. Лидия внимательно вглядывалась в его черты лица, поражаясь такой странной обстановке, и дрожала, как осиновый лист. Было холодно и темно, вся одежда давно была мокрой, а дождевые капли звонко падали на пол. Но она дрожала не из-за этого; смотря на него, Мартин действительно начинала бояться, потому что он не выглядел дружелюбно.

— Как тебя зовут? — наконец спросила она, вздрогнув, ощутив его теплое дыхание. Парень помолчал немного, а потом на распев проговорил:

— Стайлз Стилински.

— У вашей дочки восхитительный музыкальный слух!

— Даже если это и так, то пользы от этого никакой, согласитесь.

Лидия вздрогнула, резко распахнув глаза, и огляделась по сторонам, надеясь, что ее никто не замечает. Она сидела в одиночестве в кафе и отсчитывала внутри себя минуты, поглядывая иногда на телефон. Эллисон написала ей. Вот так вот просто настрочила пару строчек в фейсбуке и пригласила на встречу в их любимое место. Да, Мартин больше не была обиженным девятилетним ребенком и трезво могла оценить ситуацию, но проблема заключалась в другом: она, черт побери, ничего не забыла. Не забыла, как Арджент из-за зависти распускала сплетни, как они были влюблены в своего лучшего друга, и как он, мелочный человек, выбрал ее только из-за того, что Эллисон была на вершине школьной иерархии.

Часы показывали полпервого дня, а настроение было каким-то приподнятым. В голове все время крутилось лицо Стайлза, который странным и немного пугающим образом запал ей в память. Она думала о нем, совершенно не хотя этого делать; его искаженное лицо, его боль и отчаянье плавили сосуды головного мозга, но никак не уходили оттуда. Что-то было знакомое в Стилински, что-то было схоже с ней. И именно это странная и почти незаметная похожесть манила ее, как магнитом. Смерть Клаудии отпечатком легла на душу, а желание навестить ее могилу вырастало с каждым часом. Мать, как и ожидалось, ничего не знала ни о ее похоронах, ни о смерти, Натали вообще не любила эту женщину, считая, что Стилински портит ее дочь.

Тяжело вздохнув, Мартин откинулась на спинку стула и с замиранием сердца стала оглядываться по сторонам. Почему она согласилась на эту встречу? Лидия не знала. Просто, увидев сообщение Арджент, что-то внутри вулканом взорвалось и заставило ее написать проклятое 'да'. Ей отчего-то казалось, что если она пройдет весь ее жизненный путь заново, окончательно пропадет под прошлым, то к ней вернется понимание того, что делать дальше. Мартин казалось, что только встретившись с прошлым лицом к лицу, можно найти ответы, касаемо настоящего и будущего. Поэтому встреча с Эллисон была неминуема и поэтому Лидия, черт-ее-побрал-вообще-идти-на-эту-встречу, сидела в знакомом кафе, отсчитывая минуты до начала самоличного ада.

Но только Арджент не пришла и через десять минут, отчего Мартин начинало казаться, что все это — ее сообщение и просьбы — всего лишь глупая шутка. Она бросила взгляд в окно, с каким-то тривиальным замиранием сердца наблюдая за тем, как медленно опадают листья с деревьев, падая на землю. Осень всегда казалось ей особенной, было кое-что в ней несовместимое: красота наступающей смерти. Ведь как иначе можно описать, что листья, так радовавшие наш взор, достигая пика своей красоты, отрывались от жизни и падали в пропасть. Легкая улыбка прошлась по устам, когда Лидия вспомнила, как ребенком собирала кленовые листья и ставила их в вазы, не выкидывая листья до следующей осени.

— Ох, Лидия, извини, пожалуйста, я так опоздала! — чей-то голос вмиг разрушил фантазийную сказку; голос, который, несомненно, принадлежал Эллисон. Мартин медленно повернулась к ней, понимая, что не испытывает ничего: ни ее опоздание, ни ее лицо не приносили ей никаких эмоций. — Просто Скотт…- Арджент на мгновение прервалась, явно заметив отрешенность на лице собеседницы, и замолчала. Она всматривалась в лицо Лидии, пытаясь, видимо, что-то по нему прочесть. — Лидия, я так рада тебя видеть…

Только Мартин не верила, не верила ни единому слову, кривясь где-то в душе. Встреча с Эллисон с каждой секундой становилась все тяжелее, будя в ней давно забытые, исчерпанные эмоции. И на нее нахлынуло все: зависть, из-за того, что у нее была нормальная, целая семья; ненависть, из-за того, что Джексон, в конце концов, все равно любил ее, любил этой глупой, детской любовью; и раздражение, потому что ей-то, наверняка, никогда не приходилось бороться в этой жизни буквально за все, а потом в одночасье терять весь свой выстроенный мир, ей никогда не приходилось испытывать внутри такое чувство ненависть к жизни, что хотелось в действительности самовыпилиться в ту же секунду. Лидия криво усмехнулась, в ту же секунду испытав ненависть уже к себе.

— Я, — Эллисон становилась все менее уверенной с каждой секундой, и это было видно по тому, как вздрагивала она и как сжимала руки. — Я-я пришла сюда не одна.

Арджент кивком указала головой в окно, и Лидия нехотя повернулась, испытывая смесь раздражения и злости. А за окном стоял чертов Стилински с каким-то парнем, и они, судя по-всему, тоже были далеко не рады предстоящей прогулке. Сердце отчего-то участило темп, а руки начали мелко подрагивать. Меньшее, что ей хотелось сейчас — это социализироваться с человеком, который по каким-то причинам испытывал к ней неописуемую неприязнь. Но она ничего не сказала, кивнув головой мимоходом, и резко отвернулась, когда Стайлз наконец заметил ее. Дверь в кафе открылась, но Лидия старательно смотрела куда угодно, только не на нее, потому что встречаться взглядом с глазами, которые тянут за собой в бездну — было равносильно тому, если бы она просто решила умереть в ту же секунду.

— Привет, — проговорил смуглый парень, на котором и решилась сконцентрироваться Мартин. Он улыбался, и улыбка его была настолько ослепляющей, сколько и навязанной, будто улыбаться ему приходилось через силу. — Я — Скотт, хотя Эллисон уже тебе все рассказала… А это Стайлз. Приятно познакомиться.

— Привет, — тихо проговорила Лидия, прикусив губу. Почему-то ей казалось, что «приятно познакомиться» было далеко от реальности. Арджент улыбнулась, и тотчас потянула к себе МакКолла, чмокнув его в щечку. Она смотрела на него таким взглядом, будто он являлся если не целым ее миром, то неотъемлемой его частицей точно. И они выглядели действительно счастливыми, отчего Мартин чувствовала себя явно лишней в этой радостной атмосфере.

— Ты же рассказала Лидии? — воодушевленно проговорил МакКолл, посматривая на часы. — Про вечеринку, организацию…

— Что? — резко встряла Мартин, удивленно вскинув брови. Она многозначительно поглядела на Эллисон, которая старательно отводила взгляд.

— Понимаешь, — деликатно начала Арджент, — в этом году наша группа решила устроить что-то вроде марафона. Мы же выпускной класс и скоро все поуезжают, поэтому хотелось бы сделать этот год запоминающимся…короче говоря, каждую вторую субботу месяца мы отмечаем грандиозной вечеринкой. И в эту субботу организатором являюсь я.

— Это все понятно, — холодно проговорила Лидия, пытаясь вложить в своей взгляд столько презрения и злости, чтобы от нее, наконец, все отстали. — Но я-то тут причем?

— Я… я, — Арджент явно пыталась подобрать слова, но выходило у нее это крайне скверно.

— Ничего личного, нам просто нужна рабочая сила, — спокойно проговорил Стайлз Стилински, взирая на нее, как на последнее убожество. Его явно забавляла вся ситуация, по крайне мере улыбка, блуждающая по губам, говорила о том, что Стайлз силился не начать насмехаться в голос.

— Черт, Стайлз! — накинулась на него Эллисон, тяжело вздохнув. Она попыталась его пнуть, но Стилински вовремя увернулся, одарив девушку насмешливым взглядом. — Он шутит, Лидия. Просто…когда-то мы были очень дружны, и я бы хотела, чтобы этот год был запоминающимся не только для нас, но и для тебя.

Лидия вздохнула, прикрыв веки, чтобы внаглую не начать рассматривать Стайлза, и поняла, что все рациональное мышление идет куда-то в бездну, если дело касается этой компании. Поэтому, наверное, она встала из-за стула вслед за ним; поэтому, наверное, она позволила слететь себе с катушек хотя бы на один день.

* * *

Дом Эллисон ничуть не изменился, ее комната была по-прежнему в голубых оттенках, а на стенах все еще можно было увидеть плакаты кумиров, от которых они фанатели еще, казалось бы, совсем недавно. Лидия всем своим видом показывала, что никак не настроена на общение, а любые попытки Арджент втянуть ее в их веселье были провальны. Они, Эллисон, Стайлз и Скотт, постоянно смеялись, в особенности в те моменты, когда Стилински извергал саркастический поток слов. И даже если бы Мартин и хотела бы к ним присоединиться, что-то внутри мешало ей; что-то внушало ей, будто они и она — два мира, никак не соприкасавшиеся между собой. Поэтому Лидия спокойно разливала пунш в стаканы и отсчитывала внутри себя минуты, когда можно было уже свалить. Перспектива быть зажатой между людьми и…танцевать была не радужной. В особенности тогда, когда ты больше не можешь заставить себя сделать хоть один выпад; в особенности тогда, когда при любом резком движении ты отключаешься от мира.

Дверь скрипнула, и Лидия уже была готова зашипеть, понимая, что Эллисон, видимо, не оставит ее вообще, но только резко вскинув голову, она увидела не бывшую подругу, а чертового Стайлза Стилински, который с абсолютным безразличием прошел мимо нее к холодильнику. Почему-то Мартин испытывала перед ним чуть ли не всеобъемлющий страх, а его уверенности, которая выражалась во всех его жестах и мимики, заставляла не то восхищаться, не то испытывать еще больший страх. Было еще кое-что, что отчетливо она понимала, это то, что он по каким-то причинам ненавидел не просто танцы, но и все связанное с танцевальным ремеслом. Потому что даже сегодня, когда вечеринку устраивал его лучший друг и подруга, он наотрез отказался оставаться с ними, из-за чего минут десять назад произошел крупный скандал.

— Почему ты так ненавидишь танцы? — тихо поинтересовалась Лидия, случайно ударив стаканом о металлическую кастрюлю.

Стайлз не спеша, даже медленно развернулся, и вперил в нее свой высокомерный взгляд, который в то же время ни черта не выражал.

— Разве ты сама не понимаешь? — холодно проговорил он, облокотившись о столешницу. — Разве, дорогая, ты не испытывала разгрызающее тебя отчаянье, когда больше не смогла начать танцевать?

Мартин перестала переливать пунш и возмущенно покачала головой. Он не понимал. Он вообще, видимо, не разбирался в людях и в причинно-следственных связях.

— Это из-за твоей матери? — Лидия на секунду улыбнулась и елейно проговорила. — Детская травма, да?

Стайлз резко оттолкнулся от столешницы и подошел к ней с противоположной стороны стола и с ненавистью, с нескрываемым презрением вперился в ее лицо. Он что-то искал в нем, внимательно рассматривая каждый чертов сантиметр. Сердце тревожно забилось в груди, когда страх медленно подступил к горлу. Похоже, она все-таки перегнула палку. Похоже, ей все-таки стоит заткнуться на всю оставшуюся жизнь.

— Я не понимаю, — вдруг проговорил Стилински, еще ближе приблизившись к ее лицу, явно забывая про такое понятие как личное пространство. — Что же в них такого интересного? Моя мать, вместо того, чтобы лечить болезнь, вместо того, чтобы обратить внимание на нас с отцом, все время отдавала этим проклятым танцам! Все время я только и слышал про то, как она нахваливает тебе подобных, как старательно делает им карьеру и жизнь, забывая про себя, — Стайлз, чей гнев был таким необузданным и сильным, с силой стукнул по столу, от чего жидкость в стаканах заходила ходуном.

— Но…это же глупо…- проговорила Лидия, резко сжав его кулак в своей ладони, боясь, что он попросту начнет крушит все вокруг. — Глупо ненавидеть танцы только из-за того, что тебе надо найти виноватых в смерти своей матери…это…

— Мартин, просто помолчи, — тихим, но угрожающим голосом ответил он, и глаза его метали молнии. — Просто замолчи, иначе…

— Стайлз, Лидия? — Мартин резко убрала руку и бросила быстрый взгляд на вошедшего. Это был Скотт, с очень озадаченным лицом наблюдавший за ними. Он посмотрел в ответ на Лидию и попытался было улыбнуться, но наткнувшись на каменное безразличие в ее лице, остановился. — Малия пришла за тобой.

Лидия бросила озадаченный взгляд на Стилински, который, даже не посмотрев в ее сторону, подошел к своему другу, сказав:

— Спасибо, чувак.

А потом также быстро вышел из кухни.

«Малия?» — Мартин испытывала смешанное чувство, понимая, что выглядит сейчас как затравленный зверек. Малия, Малия, Малия. Отчаянье и странная обида пронзили ее, а потом она вспомнила все: то, как Эллисон назначила встречу, а потом попросила ее организовать вечеринку, явно надеясь, что Лидия останется на ней, но забывая, что Лидия, черт возьми, не м-о-ж-е-т танцевать; как Стилински просто возненавидел ее из-за того, что она когда-то танцевала, что он ведет себя как обиженный и агрессивный подросток, который все е-щ-е не смирился со смертью своей матери; что ей по-прежнему незачем жить, а ее смысл так и не найден. И это все свалилось на нее обухом, хорошенько приложив к кафелю, и заставило испытывать такую ненависть и ярость, от которой хотелось все крушить.

— Ты извини. Стайлз, он… крайне неспокоен, и его мать…больная тема, понимаешь ли, — Скотт что-то еще проговорил, но она его не слушала. Ей было чертовски наплевать на то, что он может сказать.

Сорвавшись с места, Лидия схватила сумку и быстрым шагом направилась к двери, слыша за своей спиной окрики Эллисон. Ненависть так сильно плескалась в венах, что грозилась ее прожечь, а когда она увидела Стайлза, стоящего рядом с какой-то миловидной русоволосой девушкой у машины, то всем своим нутром захотела подойти к нему и если не ударить, то хорошенько наорать. Но Мартин не сделала ничего из придуманного. С безразличием пройдя мимо них, она даже не обернулась.

«Пошел ты к черту, Стилински».

Взаимно гарантированное уничтожение мотивирует

— Белый воротничок (White Collar)

Она рисовала. Выводила штрихи за штрихами, щурилась и прикусывала губу, пытаясь с точностью определить пропорции. Лидия Мартин выворачивала себе память наизнанку, искала в ней образ Клаудии Стилински и набросками пыталась восстановить ее лицо. Ей казалось отчего-то, что именно она и есть ее спасительный круг; что она, вот именно она, сможет помочь ей, вытащит из этой бездны и заставит танцевать. Только в памяти был сплошной провал, а ее лицо будто бы убегало куда-то.

С силой отбросив кисточку в сторону, Мартин возмущенно захлопала ресницами и вперила свой взгляд в окно. На улице уже было темно, ветер трепетал деревья, а погода была угнетающей. Конец сентября наводил на все что угодно, кроме позитивных мыслей.

Город накрыла мгла, так яро сочетавшаяся с серыми и безликими зданиями. Вокруг было настолько уныло и грустно, что никто не мог не поддаться этим чарам, никто бы точно не смог бы устоять перед этими гнетущими чувствами. Октябрь нитями пронзал тело, а золотая грязь на листьях стала появляться с каждым днем все больше. На душе было спокойно, однако Стайлз Стилински с его дотошной ненавистью ко всему живому никак не хотел выходить из головы. Он пустил корни в ее сознание, заставляя вновь и вновь возвращаться к его лицу.

— Лидия, я отъеду по делам, пожалуйста, никуда не уходи, хорошо? — Натали покусывала губы и посматривала на часы, явно торопясь куда-то убежать. Медленно кивнув, Лидия на секунду подумала, что их отношения дочь-мать точно превратились в какую-то блажь, потому что ни одна из них толком не знали, как вообще можно сыграть эту модель отношений.

Горько усмехнувшись, Мартин с силой смяла рисунок, который под натиском пальцем стал некрасивым клубком бумаги. Ей больше рисовать было нельзя, потому что иначе, Лидия была уверена, ее полностью поглотят эти карие глаза. Откинув клочок бумаги, Мартин взглянула на телефон, увидев сообщение от Эллисон, которая интересовалась отсутствием девушки в школе. Как же все это казалось лицемерным и как же было противно от того, что Лидия прекрасно осознавала, что единственной лицемеркой всей этой истории была она сама. Это она, а никто другой, скрывалась ото всех дома; это она жила прошлым, постоянно утопая в нем. И самое глупое было то, что ей нравилось так жить. Люди ошибочно пытаются помочь утопающему, думая, что ему нужна помощь. Но они ошибаются: утопающий сам хочет утонуть.

В доме наступила тишина. Единственное живое, что здесь существовало, было часами, статично отбивавшие ритм, — все остальное просто безжизненно замерло. Ветер бился о стекла, дверь слегка поскрипывала, а Лидия не могла ни думать о том, что весь мир соткан из звуков. Звуков, под которые так хотелось танцевать. На столе стоял проигрыватель, рядом в аккуратной стопке диски. Она не трогала их, не хотела даже смотреть на них, потому что боль об утрате так сильно пронзала ее сердце, что Мартин боялась, будто просто закричит.

Когда человек теряет смысл жизни, он окунается в неисчерпаемую бездну. Он идет, стремится к концу, но его нет. Попав в это темное холодное место, он плутает до тех пор, пока и вовсе не забывает о цели своего блуждания. И, когда память отказывает, когда нити, соединяющие его и реальность, обрываются, этот человек безвозвратно умирает для общества. Но в первую очередь, конечно, для себя.

Мартин не хотела умирать. Право, нисколько. Она искренне верила, что создана для чего-то большего, чем отдельное место на городском кладбище, но отчаянье так цепко схватилось за ее душу, что не сгнивать где-то внутри было невозможно. Найти балласт — вот, о чем она мечтала. Найти то, что сможет ей заменить целое ничего. Лидия бросила пустой взгляд на телефон и, поразмышляв, быстро открыла контакты.

Кому: Эллисон

«Скажи, ты не могла бы отвезти меня на кладбище?»

* * *

Мягкий приятный ветерок обдувал лицо, взлохмачивая локоны, а туфли неспешно постукивали по асфальту. Вокруг было так много золота, которое забавно отдавалась в свете мерцающих фонарей, что Лидии на секунду показалось, словно Бейкон Хиллз стал красивым. Но наваждение было обманчивым; убогие, обшарпанные дома, грубые черты фасадов — вот, чем был этот треклятый город, ибо некоторые места невозможно украсить просто ничем.

— Лидия! — звонко крикнул кто-то, отчего ей пришлось вынырнуть из своих мыслей. Эллисон стояла на другой стороне дороги, с широченной улыбкой на лице, а подле нее стоял Скотт, который приветливо подмигнул Мартин. Эта парочка была действительно странной. Веселая и безбашенная Арджент и спокойный, в чем-то даже неуверенный МакКолл. Наверное, она взаправду любила его, потому что иначе Лидия бы не смогла понять, что могло их связывать.

Громко хмыкнув, Мартин быстро поменяла вектор направления и устремилась к ним.

— Привет, — прохладно проговорила она, оглядываясь по сторонам, отчего-то у нее просто не получалось посмотреть им в глаза. Когда Лидия написала Эллисон, то не надеялась, что ее просьбу выполнят, но это было ошибочно; девушка тотчас согласилась, даже не уточнив, на чью могилу хотелось прийти Мартин.

Немного постояв на улице, они в конечном итоге сели в машину, и Лидия подумала, что в такой дружеской обстановке она давно уже не прибывала.

— Скажите, — начала вдруг Мартин, на мгновение запнувшись. Ей не хотелось ничего объяснять, не хотелось вдаваться в свою историю; ей попросту не хотелось пускать людей в свою жизнь, чтобы они перевернули ее с ног на голову. — Вы знаете, где похоронена Клаудия Стилински?

Скотт заметно напрягся, а потом переглянулся с Эллисон.

— Ты… ты хочешь поехать к ней на могилу? — обескураженно спросила Арджент, опешив на мгновение. Она крутила в руках ключи и смотрела куда-то вперед, поэтому Лидия не могла сказать точно, какое у нее было выражения лица. — Да уж, удивительно, — вдруг сказала она, а потом, обернувшись, устремила свои серые глаза на Мартин. — Сегодня вот уже шесть лет, как она умерла.

Лидия вздрогнула.

Мотор загудел. В окне замерцали верхушки деревьев, а ветер бился и грохотал, пытался, глупый, прорваться в машину. Мартин отчего-то подумала, что чертовски похожа на него; ей также хотелось пробиться куда-то в теплое место, где бы можно было хоть и обжечься, но зажить так, как никогда ранее. Хотелось покоя, а еще больше — ничего не чувствовать.

Машина остановилась также внезапно, как и начала свой ход. Они остановились возле небольшой часовни, а круг была целая роща могил. Серые мраморные камни громоздились над землей, а вычурные буквы мерцали то золотом, то серебром. На кладбище была какая-то удивительная атмосфера спокойствия и смерти. Даже воздух в этом месте был другим, он не замечался. Всматриваясь в монументы, Лидия резко развернулась, взглянув на Эллисон и Скотта из-под ресниц. У них в лицах не было ничего приметного: выражение его было спокойное, и только у Арджент в глазах метался огонек страха и отчаянья. Она смотрела так, будто бы Лидия была чертовым призраком, который растворялся в серой дымке кладбища.

— Я думаю, что хотела бы пойти одна, вас это не затруднит? — безэмоционально проговорила Мартин, сжав одну руку в кулак. Эллисон еле-еле махнула головой, а потом робко улыбнулась, приобняв МакКолла. Эта идиллия, напоминавшая скорее семейную, противно пробиралась сквозь кожу, будто специально, чтобы заставить Лидию испытывать невиданное отвращение. Махнув зачем-то головой, она развернулась и медленно побрела меж могил.

Под ногами хрустели листья, деревья покачивались, и только в этом всем можно было увидеть жизнь. Людей не было. Лавочки, обшарпанные и облезлые, пустовали, а могилы зарастали мхом и сорняками. Мертвые были никому не нужны; они гнили в земле, когда внуки и правнуки жили, никогда не вспоминая об этих мраморных плитах. Смерть ужасный спутник, потому что она не просто забирает душу, она забирает и память о тебе.

Читая имена, Лидия плавно пробиралась сквозь могилы, поглядывая иногда назад. Скотт и Эллисон уже скрылись для ее глаз, а впереди было целое поле памятников угасшей жизни. И, когда ей казалось, что не найти ей ни могилы, ни балласта, она заметила его. У нее вообще была удивительная привычка — находить тех, кто ей был совсем не нужен. Но Стайлз был здесь. Он сидел, горбился, смотрел в землю и держался за голову. Во всем его теле чувствовалось боль, которая горела в нем так долго и затухала; и это было страшно. Страшно видеть человека в таком отчаянье. Лидия, не долго думая, пошла в его сторону, а потом присела рядом на скамью, отодвинув в сторону бутылку бренди, что одиноко стояла на поверхности.

— Черт побери, — тихо проговорил он, а потом взглянул на Лидию. Его глаза выражали ненависть, а губы сами по себе растянулись в саркастической улыбке. Стайлз хмыкнул, а потом насмешливо произнес: — Серьезно? Опять ты?

Лидия улыбнулась в ответ примерно также — с улыбкой полного превосходства, а потом перевела взгляд на могилу. Клаудия Стилински. Его мать. Может, ее якорь был вовсе не в мертвых? Может, и не нужен ей был никакой балласт? Почему бы ей просто не взять себя в руки? Почему это так сложно? Сложно делать хоть что-то, когда ты сам знаешь, что падаешь в пучину безвозвратного хаоса.

— Скажи, — вдруг проговорил он, легонько коснувшись ее руки. В его глазах ненависть медленно спадала на нет, а на ее место приходила какая-то странная эмоция — полная решимость вместе с глубоким отвращением. Мартин на мгновение замерла, внимательно наблюдая за его глазами. — Ты же можешь научить меня танцевать?

Ветер загудел сильнее, шелестя кронами деревьев. Но она даже не слышала этого — все ее внимание в одно мгновение сосредоточилось на нем одном.

Раз. Два. Три. Раз. Два. Три.

Лидия отсчитывала ритм, прикрыв глаза. Музыка лилась из телефона, а тело содрогалось в ожидании, когда оно сможет заскользить по старому потертому паркету. Хотелось танцевать. Хотелось рвать на себе волосы, потому что она просто не могла начать это делать, потому что стоило ей тряхнуть головой, как черная пелена настигала ее глаза, а ноги обязательно подворачивались. Тогда она обязательно упадет. Упадет на этот грязный пол, а затем зарыдает навзрыд, потому что боль пронзит ее сердце намного сильнее, чем ноги.

У каждого человека должно было быть то, к чему бы он возвращался в порывах отчаяния. Каждый должен был иметь хобби, чтобы сгладить и перекрасить свою жизнь в яркие краски, но, когда человек лишается это в миг, когда он даже не понимает, как это могло произойти, он останавливается. Оборачивается по сторонам и не понимает, зачем ему жить?

Зачем жить ей?

Послышались чьи-то шаги, а затем тяжелая дверь со звонким скрипом отворилась. Лидия резко распахнула глаза, ошарашенно оглянулась по сторонам, а потом вспомнила: Стайлз Стилински. Который, черт возьми, хочет начать танцевать. Почему она согласилась ему помочь, когда была не в состоянии начать танцевать? Почему он попросил ее, зная, что она бросила эти треклятые танцы? Была ли это череда случайностей, сама судьба или просто то, к чему они сознательно пришли сами?

Она стояла в заброшенной студии, где когда-то сама начинала учиться танцевать под руководством Клаудии, и ностальгия мучила ее сердце. Воспоминания проносились перед глазами, картинки минувших дней оживали и явно претендовали на свою долю отчаянья, но Мартин страдать больше не хотела. Ей не хотелось предаваться унынию, ей не хотелось ничего вспоминать. Она хотела быть просто сильным человеком, который сможет все перебороть.

— Боже, ну тут и пылище! — громко проговорил кто-то, вытеснив из головы Лидии череду непрошенных мыслей. Голос был звонким и веселым, и она никак не могла понять, почему он ей так не понравился. Бросив мимолетный взгляд, Мартин поджала губы. На пороге стояла высокая блондинка в рваных джинсах, а рядом с ней не кто иной, как Стайлз, у которого на устах висела меланхоличная улыбка.

— Здание не использовалось, — его голос дрогнул, — давно.

Смотря на эту картину, наполненную странным уютом, Лидия отчего-то почувствовала, что сердце неприятно заболело, а в голове пронеслась мысль, что, когда она попала сюда совершенно нечаянно, без намека на какую-то выгоду, Стилински повел себя, как последний урод, испугав ее и почти что вытолкнув отсюда.

Громко кашлянув, Лидия скрестила руки на груди и с взглядом «быстрее, иначе я уйду» внимательно посмотрела на Стайлза, который тотчас скривился, сделав насмешливый поклон. Презрение висело между ними так отчётливо, что даже его спутница удивленно приподняла брови.

— Лидия.

— Стайлз.

Она не понимала, почему согласилась. Почему кивнула головой и заставила прийти его в место, где он явно любил находиться, чтобы выплескивать внутреннюю боль. Просто отчаянье, с которым смотрел на нее, опустошённость, которая плескалась на дне его зрачков, показались ей… знакомыми. Эти чувства были настолько похожими на ее, что Мартин не могла отказать.

Это был первый шаг к пониманию, который, как ни странно, сделал именно он.

— Это Малия, — махнув головой в сторону незнакомки, небрежно бросил Стайлз. — Я буду танцевать с ней.

Обида кольнула в сердце, но Лидия, собрав в кулак всю свою непробиваемость, лишь хмыкнула. Излишне безразлично, так, что можно было определённо увидеть интерес.

Музыка текла плавно, и грязное, старое помещение словно на секунду становилось светлее. Лидия стояла чуть поодаль и внимательно наблюдала за каждым неловким движением Малии, что вечно извинялась, наступая на ногу Стайлза, а потом с веселых смехом продолжала свой танец. Как бы ни хотелось Мартин смотреть на Стилински, в какой-то момент она осознала, что следит лишь за его движениями — он держался намного более увереннее и грациознее, но при этом… Стайлз был сжатым настолько, что никакой танец не складывался.

— Это ужасно, — просто бросила Лидия, слегка презрительно приподняв бровь. — Вы оба просто отвратительны.

— Забавно это слышать от человека, который не танцует уже… — Стайлз сделал вид, будто призадумался, а потом, щелкнув пальцами, ухмыльнулся. — Два года. Мне кажется, даже мы сейчас выглядим явно получше, чем ты.

Едкая злоба кольнула в сердце, но Мартин, лишь приподняв бровь сильнее, скрестила руки на груди, а потом вышла в центр зала, окинув их скептическим взглядом. В голове билась отчаянная мысль просто взять и бросить все это, но, поравнявшись с ними, она лишь безразлично посмотрела в карие глаза Стайлза, растягивая по слогам:

— Мне очень лестно, что я популярна настолько, что даже тебе известно, сколько лет меня не было на сцене. Однако, Стилински, если тебе нужна моя помощь, то тебе лучше попридержать свои остроты при себе. Окей?

Победная усмешка непроизвольно проскользнуло по губам, и Лидия с некоторым удовольствием заметила, с какой силой Стайлз сжал ладонь Малии в своих руках и насколько его глаза потемнели от раздражения.

Возможно, только лишь ради этого она и согласилась помочь ему? Для того, чтобы вечно испытывать какую-то дьявольскую радость, стоило Стилински лишь на секунду выйти из себя.

* * *

Они встречались два раза в неделю в этом разбитом, холодном помещении, и каждый раз Лидия чувствовала, что ей становится словно легче просто стоять здесь.

Осень по-прежнему была унылой, делающей все, к чему только прикасалась, немного грязным и будто тоскливым, и Мартин, задумывавшаяся о своем положении, о прошлом, часами валялась в кровати, вставая лишь ради школы и ради этих глупых, бессмысленных занятий.

Что это было? Как можно было описать эту внутреннюю пустоту? Ее нельзя было ни заполнить, ни уничтожить, и всякий раз она мечтала лишь обо одном — чтобы в один из дней к ней вернулся если не смысл, то хотя бы желание — желание начать менять свою жизнь.

Наблюдая за неловкими движениями Малии со Стайлзом, за веселым смехом, который иногда раздавался между ними, она ловила себя на мысли, что почти завидует им. Вернее, лишь Тейт, которая была до того жизнерадостной и активной, что Лидию почти тошнило. Тяжело было наблюдать за человеком, который находился в гармонии с собой, когда сам чувствуешь лишь обломки собственного «я».

Тяжело было наблюдать за чужим счастьем.

Она не знала, что связывало этих двоих, но замечала очевидное: с ней Стайлз выглядел расслабленнее обычного, менее злым и даже почти веселым — он был полным профаном в танцах, совершенно не чувствовал ритм, но, придерживая Малию за талию, выглядел явно счастливее обычного.

— Почему ты сегодня без Тейт? — интересовалась всякий раз Лидия, стоило Стилински завалиться в пыльную студию в одиночку. Это были те редкие моменты, когда они оставались наедине, и Мартин, включая музыку, давала короткие наставления для разминки и последующих упражнений.

— Переписывает контрольную, — даже не взглянув, бросил Стилински, отходя в другой конец зала.

Со Стилински до удивительного приятно было молчать и проваливаться в собственные мысли — Лидия часто замечала, что почти всегда рядом с ним испытывала странную потребность окунуться по самые гланды в пучину своего отчаяния, а потом наконец обращать внимание на реальность и видеть, что Стайлз стоит совсем рядом, тоже не замечая ее, думая о своем. «С Малией такое недоступно, — с некоторым злорадством думала Мартин, разглядывая его лицо. — Она слишком поверхностно веселая… она полна жизни».

В разваленной студии помимо разбитых, поваленных зеркалов был лишь один грубый диван, пыльный, с треснутой кожей на обвивке. Когда она понимала, что больше не может наблюдать за издевательством Стайлза над музыкой, Лидия просто садилась на этот диван спиной к Стилински, и, хватаясь руками за грязные выступы, бессмысленно начинала смотреть в пол.

Это все было абсолютно бесполезно. Вернувшись вновь к танцам, она лишь окончательно поняла: это больше не ее. Это больше не для нее.

— Зачем тебе это? — Спросила она, когда собственное отчаянье, казалось, заполнило ее полностью, а Стайлз, как назло, сел рядом, спиной к ее спине. — Ты не любишь танцевать, Стилински, и у тебя даже нет таланта к этому. Зачем столько страданий?

Тишина, вязкая, раздражающая, пробуждавшая целую бурю негодования, была мерзкой и будто вязкой: она обволакивала каждую клеточку мозга и грозилась возвести до такого состояния, когда хочется просто рушить все подряд.

Не удержавшись, Лидия бросила быстрый, хмурый взгляд, видя, сколь безразлично и даже показательно презрительно усмехался Стилински, подошвой кроссовка стирая пыль на полу.

Они были столь пугающе похожи, что порой Мартин действительно начинала задумываться, что их встреча — чертово предназначение судьбы.

— На следующей неделе будет балл, — наконец проговорила Стилински, резко прекратив дергать ногой и повернувшись к ней. — Мои родители познакомились именно благодаря этому мероприятию, поэтому моя мама очень мечтала, чтобы я тоже его посетил. Еще вопросы?

Образы прошлого, восстав из пепла, будто пронеслись перед глазами, и Лидия, слегка нахмурившись, приподняла бровь.

— О, нет, у меня больше нет вопросов, — почти в его тоне проговорила она, качнув недовольно головой. — А у тебя? Есть вопросы ко мне?

— Пожалуй, да, — тут же пробормотал он, слегка сощурившись. — К черту тебе это все сдалось Мартин, зачем ты помогаешь мне, если больше не танцуешь?

Раз. Два. Три. Раз. Два. Три.

Этим ритмом жила не только мелодия вальса, но и мелодия ее сердца. И глядя так близко в карие глаза, в которых отчетливо можно было заметить россыпь всевозможных крапинок, Лидия чувствовала полную потерянность перед этим миром, в котором было столько возможностей, что хоть удавись.

— Не знаю… — пораженно пробормотала она, опустив глаза. — Может, я хотела проверить…

— А почему ты тогда не танцуешь?

Вскинув голову, она вновь наткнулась на проницательный взгляд, но в этот раз не могла даже моргнуть, чтобы снять странное наваждение, охватившее ее, вырывавшее из сердца целый кусок.

— Разве ты не говорила, что это твой смысл жизни?

Брови ее непроизвольно взлетели вверх, и Лидия, нахмурившись, испытав вдруг сильную боль где-то в виске, слегка пораженно переспросила, почувствовав, как от волнения задрожали пальцы:

— Когда я такое говорила? — И, заметив, как встал он, Лидия, подскочив с места, схватила резко Стайлза за руку, вынуждая остановиться, и почти ошарашенно проговорила: — Разве мы были знакомы когда-то?

Впервые в жизни, стоя в этой пыльной студии, в которой было похоронено много воспоминаний, Лидия начинала испытывать страх. Потому что так долго и упор выталкивала из своей головы людей прошлого, так долго топтала собственные мысли о детстве, что почти забыла все, кроме лишь самого значимого. Или она ошибалась? Может, ей так только казалось?

Стайлз молчал, смотря на нее прямым, безразличным взглядом, так, что Лидия была почти уверена — когда-то давно, скорее всего, посещая Клаудию, она точно могла видеть ее сына.

— Почему ты перестала танцевать? — опять спросил он, резко дернув руку, выпутываясь из ослабевших пут.

— Я не могу, — раздраженно скрежетнув зубами, бросила она почти уверенно, и только лишь глаза перебегали с изгиба его губ к глазам. — У меня травма… нога, понимаешь? — резко топнув каблуком, сказала она еще громче.

Стилински усмехнулся. А потом, подойдя ближе, склонился к ее уху, и прямо спросил, демонстрирую если не превосходство, то свою осведомленность:

— А так ли это?

Раз. Два. Три. Раз. Два. Три.

И почему, черт возьми, сказать «да» ему совсем не получалось?

Есть только одна философия, хотя и разделившаяся на тысячи школ, и имя ее — стойкость. Нести свой удел — значит побеждать.

— Эдуард Бульвер-Литтон

Бессмысленностью был наполнен каждый ее день, и это было странное чувство: Лидия ощущала где-то внутри себя неиссякаемое желание воскреснуть и перевернуть собственный мир, но в то же время с трудом заставляла себя вставать с кровати и идти в школу. Ей ничего не было нужно и ничто ее не интересовало — жизнь утратила краски сравнительно недавно, но Мартин порой казалось, что так было всегда, еще с самого детства.

Она никогда не была ни меланхоликом, ни человеком, жившим прошлым. Но именно в тот момент, когда Лидия проснулась в больнице с перелом в ноге, она почему-то начала падать в бездну своих же воспоминаний. Она вспоминала давно уже умершую бабушку, которая любила читать ей сказки; вспоминала отца, который ушел из их семьи почти добровольно, устав от вечных скандалов, а теперь, вернувшись в Бейкон-Хиллз, она стала жить воспоминаниями о танцах и своей учительнице.

В какой-то момент, всматриваясь в потолок, Лидия вдруг осознала, что она действительно была когда-то давно знакома со Стайлзом. Едва ли был кто-то еще с такими ослепительными карими глазами и широкой улыбкой, которую, правда, теперь можно было увидеть разве что в самые редкие минуты и лишь тогда, когда он находился в компании своих друзей.

Все это было так смешно, право. Зацикленная лишь на Эллисон и Джексоне, Лидия никогда особо не общалась с другими детьми, но, приходя в студию Клаудии, она неизбежно сталкивалась со Стайлзом, словно тот всегда поджидал ее там. И думая об этом сейчас, ей лишь оставалось удивляться, почему только Стайлз запомнил ее.

Дверь неслышно скрипнула и когда матрас под ней прогнулся, Лидия неохотно оторвала взгляд от потолка и заметила свою мать, которая обеспокоенно вглядывалась в лицо дочери.

— Лидия, дорогая, ты лежишь без дела вот уже третий день. Что с тобой?

Но Мартин лишь пожала плечами, ощущая острое нежелание хоть с кем-нибудь говорить: не хотелось сотрясать воздух словами, не хотелось вырываться из этой меланхоличной неги — если была бы хоть одна возможность, она бы провела в таком состоянии всю свою жизнь.

— Тебе опять пришли пригласительные на концерты в Лос-Анджелесе, — неуверенно начала Натали, но, заметив, как прикрыла раздраженно глаза Лидия и как яростно потом она посмотрела в ответ, тут же замолчала.

И Лидия знала, о чем думала Натали: она не понимала, почему ее дочь с такой легкостью прощалась с делом всего своего прошлого. Натали не знала лишь одного — никакой легкости в этом не было, а все ее безразличие было таким напускным и даже глупым, что непременно хотелось хоть кому-то выговориться.

Но вместо друзей у нее была лента в фейсбуке, где ее бывшие партнеры и просто знакомые постили радостные фотографии из гримерок, писали ей аккурат под важные дни и едко намекали на то, сколь слаба Лидия, раз так просто ушла. В этом бизнесе не было ни морали, ни благородства: многие девушки попадали на сцену исключительно через постель, а Мартин, лишенная хотя бы этого унижения, добилась все через свой талант. Может, именно поэтому она всегда ощущала косые взгляды? А может, дело было лишь в том, что Лидия всегда была будто сторонним человеком любой компании — хладнокровная и рассудительная, она без зазрения совести делила людей на нужных и не очень, и часто просто не находила тех, с кем бы ей действительно был бы резон сближаться.

«И куда только занесла меня жизнь?» — иронично выгибая бровь, думала Лидия, выйдя наконец из комнаты на улицу. Она куталась в старую, растянутую, шерстяную кофту и слегка зевала, вглядываясь в безлюдные улицы. Осень будто отравляла этот город, делая его до ужаса безобразным и тоскливым, а отсутствие людей на улице лишь вызывали внутри нее странную апатию.

Лидия привыкла к шуму города, привыкла к постоянному окружению людей, к этому бойкому темпу и амбициям — без всего этого она просто замирала, ощущая собственное разложение, и особенно сейчас не хватало своеобразного пинка, который бы заставил ее действовать.

Усмехнувшись криво, Лидия опять зевнула, а потом, качнувшись слегка, вдруг обратила свое внимание на фигуру, которая появилась будто из ниоткуда и теперь внимательно наблюдала за ней. Их разделяло пару метров и подстриженные кусты, потому она сразу распознала человека — почему-то Лидия даже не удивилась, что это был Стайлз.

Пряча руки в кожаную куртку, он с сомнением смотрел на нее, и Лидия, тяжело вздохнув, медленным шагом стала приближаться к нему — вчера она должна была прийти на репетицию, но не найдя в себе силы, чтобы наблюдать за Малией, а в особенности — чтобы смотреть на Стайлза после всего, она лишь осталась дома. Мартин была почти уверена, что Стилински обязательно хоть как-то выскажет свое негодование — хотя бы сообщением в мессенджере, однако его молчание стало неприятным открытием: только спустя три дня он появился перед ней, и теперь Лидия ощущала нечто, похожее на интерес.

— Что же такое произошло, что сама Мартин нарушила свое обещание? — насмешливо поинтересовался Стайлз, стоило ей только поравняться рядом с ним и уверенно посмотреть в глаза.

После того разговора Лидия частенько корила себя за то, что не осмеливалась поднять взор, а прятала его, боясь чего-то.

— Кажется, я говорила сотню раз: ты безнадежен, — легкомысленно и почти безразлично бросила она, выгнув бровь, а потом елейно добавила: — Впрочем, как и твоя подружка.

— Что ж, в таком случае нужно учиться с профессионалами.

И он схватил ее за руку, а затем, кивнув в сторону, уверенно развернулся и почти заставил ее передвигать ногами. Пару раз она порывалась вырваться, а потом, когда ей это надоело, Лидия добровольно пошла следом, испытывая раздражение. Зачем, зачем он только вытворял все это?

Они шли молча, как и всегда. Лишь ветер свистел в кронах деревьев — холодный и свирепый, он обдувал лицо, проникал под кофту, и Лидия чувствовала, как неприятно зудели легкие. Но что-то заставляло ее идти следом за Стилински. Может, дело было в его напористости и уверенности, а может, Мартин только и ожидала этого, но уже через несколько минут шла за ним уверенно и даже бойко, с тоской всматриваясь вокруг. Полумертвый город был для нее своеобразной тюрьмой.

Вдруг он резко остановился. Вокруг было ни души, даже дома остались где-то позади, здесь лишь простиралось бескрайнее поле с мертвой, сухой травой и висел странный, удушливый запах в воздухе. Не мешкая, он потянул Лидию на себя, обвивая одной рукой талию, а другую вскинув на мотив вальса. Только тогда она поняла, что Стайлз не шутил и что он действительно собирался заставить ее танцевать, и Лидия почувствовала, как задрожали ее коленки, как отяжелели сразу веки и как страшно стало просто смотреть в его бездонные глаза.

— Нет, — качнув головой, запротестовала Лидия, когда он сделал шаг вперед, вынуждая ее отступить. Мартин, столько лет танцевавшая на сцене, непроизвольно выполняла технику вальса даже сейчас. — Я не могу, Стилински! — почти с отчаяньем пробормотала она, когда он сделал второй шаг. И, может, голос у нее был до того напуганным и молящим, что он остановился, внимательно вглядываясь в глаза, но не разрывая зрительную связь.

— Почему, Мартин?

Это был такой простой вопрос, что Лидия уже хотела было сказать типичное «из-за травмы ноги», но тут же осеклась, невольно опустив взгляд на землю, всматриваясь в обутую в лакированные туфли стопу, невольно задаваясь вопросам: равзе можно было бы продолжать даже просто ходить после этой сложной травмы?

Лидия не знала. Она лишь помнила яркий свет фар, вспоминала их особенно тщательно ночью, а потом чувствовала резкую боль. Но интересное дело, эта боль была ни в ноге — она как будто существовала где-то в груди, за множеством ребер.

— Я не знаю, — раздраженно бросила она, резко вскинув голову. На секунду Лидии почему-то захотелось вцепиться пальцами в лицо напротив и заставить его сморщиться от боли, той, что жила сейчас внутри нее и поражала легкие. — Не знаю я, черт побери! И какое тебе вообще дело? — резко дернувшись, она попыталась было вырваться из его крепкой хватки, но не получалось. Стайлз был выше ее на голову, в разы шире в плечах и намного мускулистее — у нее не было ни шанса. — Ты же так ненавидел меня, когда мы только встретились, так к чему это все? Зачем ты пытаешься влезть в мою жизнь?

— Ненавидел? Большое самомнение, Мартин, — с насмешкой бросил он, слегка скривившись, и это почему-то взбесило еще больше. — Я даже не сразу тебя узнал, лишь потом вспомнил, что ты была ученицей моей матери. — От его улыбки веяло беспощадностью и какой-то тихой агрессией, которая передавалась ей же. Лидия чувствовала, как с каждой секундой желала лишь причинить ему боль, как непременно хотелось сбежать. — И знаешь, мне тебя элементарно стало жаль — ведь я-то помнил, почему ты приходила на занятия к моей матери — тебе хотелось сбежать. А сейчас ты бежишь уже от своего спасения. Это довольно иронично, если забыть о том, какой бред ты выстроила в своей голове. Травма? Очнись, Мартин. С твоей ногой уже давно все в порядке.

Странное оцепенение охватило душу, и Лидия, словно парализованная, лишь безмолвно смотрела в его глаза, тяжело дыша. Все это было настолько правильно и настолько понятно ей самой, что на секунду стало страшно — главная причина, по которой она перестала танцевать, исчезала перед глазами, а впереди была лишь неизвестность. Неизвестность, которую взбудоражил он.

— Подавись своей жалостью, Стилински, — холодно бросила она, резко крутанувшись, вынуждая его невольно оборвать свои цепи.

Лидия шла, не поднимая головы и не оглядываясь. Порой ей казалось, что он шел следом, но в то же время Мартин было плевать.

Она просто думала. Вспоминала изнурительные тренировки, постоянную зависть со стороны коллег, косые взгляды, тихий шепот и спонсорские вечера, где на нее смотрели ни как на человека, а лишь как на предмет. Предмет искусства — красивый, но будто не живой. Возможно ли, что ей надоело все это намного раньше аварии?

Возможно ли, что она сама пришла к этому?

Лидия обернулась. Вокруг падал белый снег, который тут же таял, стоило ему очутиться на асфальте. Позади нее было поле, воспоминания и бессмысленная череда прожитых дней.

Позади нее, если так вдуматься, не было ничего, за что стоило хвататься и так мучаться, разлагаясь, уничтожаясь, умертвляя себя.

* * *

Шум, стоявший в коридорах школы, слегка нервировал Лидию, когда после недельного прогуливания она все же решила заявиться в учебное заведение. Вокруг то и дело проходили незнакомые компании, которые задорно свистели ей вслед, но Мартин, уверенно огибая коридоры, не обращала внимания ни на кого.

На самом деле, ей казалось, что отчасти она пришла в школу лишь за тем, чтобы увидеть Стайлза. Какая-то странная ненависть к нему двигала Лидией, право, когда на следующий день после их встречи он написал ей дежурное сообщение: «Спасибо за помощь, но, думаю, мы справимся сами», — она ощутила странную, тихую ярость.

Ей не хотелось, чтобы он считал ее эмоциональной идиоткой, остро реагировавшей на колкие слова, и это желание — доказать ему, что она не столь слаба — было настолько мощным, что противиться ему не было сил. И в самом деле: какое право он имел отказываться от ее помощи? Как смел даже так косвенно намекать, что ей-то самой нужна помощь?

Однако Стилински нигде не было. И когда в конце учебного дня Лидия стояла, словно идиотка, возле своего шкафчика и бросала быстрые взгляды на его, она начинала думать, что это все было… очень странным. Неужели, он интересовал ее? Иначе почему, черт побери, Лидия так волновалась из-за их последнего разговора? Что он сказал такого, о чем она не задумывалась раньше?

— Лидия.

От неожиданности она почти вздрогнула, но тут же спрятав страх, резко обернулась, заметив Эллисон. Она прислонилась к шкафчику рядом и с легкой улыбкой на устах беспечно смотрела на Мартин.

Почему она не злилась на нее? Почему никогда не вспоминала прошлое? Лидия не понимала. Не понимала, почему еще будто по привычке ненавидела Арджент за то, что она забрала у нее Джексона; за то, что ни разу не писала во время ее танцевального турне. Жизнь раскинула их по разным городам, и Лидия была почти уверена, что первое время Эллисон так же ненавидела ее — хотя бы за то, что Мартин демонстративно отвернулась от своего некогда лучшей подруги только из-за Джексона и начала насмешливо подкалывать на глазах у всех.

— Уже в эту пятницу у нас будет балл, ты пойдешь? — озабоченно начала Арджент, запустив руку в кипу бумажек в своем рюкзаке. — Мне просто нужно составить список и разослать эти пригласительные… ну, сама понимаешь, отчетность… — И она закатила глаза.

— Нет, — махнув головой, холодно бросила Лидия, резко отвернувшись. Отчего-то именно сейчас она ощутила нестерпимое желание просто начать говорить — мысли и чувства, так долго переживаемые и хранимые, просто вырывались из нее.

И, не выдержав, Мартина резко обернулась, подмечая, что Эллисон все еще стоит рядом, что-то отмечая в бумаге, а потом, подняв голову, Арджент с той же светлой улыбкой пробормотала:

— Хорошо.

И в одном этом «хорошо» было столько простоты и одновременно безразличия, что Лидия почти задохнулась. Нет, Эллисон не просто не ненавидела Мартин. Ей было все равно на нее.

— Почему ты не злишься на меня? — вдруг резко выпалила Лидия, изогнув надменно бровь. — Меня так бесит то, что ты с самого начала пыталась со мной сблизиться… и все это дружелюбие. Зачем? К чему это?

Непонимание на секунду промелькнуло в глазах Эллисон, а потом, рассмеявшись весело, она с доброй улыбкой посмотрела на Мартин, слегка склонив голову:

— Лидия, ты чего? — ее глаза от улыбки и веселья блестели, превращая темно-карий цвет в более светлый, почти что шоколадный. — Ты все еще переживаешь из-за того, что произошло почти пять лет назад? Я уже и забыла об этом. Конечно, первое время, когда ты уехала, я была очень обижена на тебя. А потом, когда ты вернулась, я подумала, что это так глупо! Ведь мы были детьми.

Лидия молчала, пристально всматриваясь в лицо напротив, а потом, кивнув головой, круто развернулась, чувствуя странное, изуродованное желание прямо сейчас и прямо здесь, в этом коридоре, переполненном людьми, закричать от тех мыслей, которые так долго копились внутри, нанося ей увечья.

Но она не знала, с кем вообще могла поговорить. Лишь сейчас она осознавала, насколько одинокой была все эти годы, как много выжимала из себя ради карьеры и какой опустошенной стала в итоге. Ей совершенно некуда было пойти.

А потому, завернув в коридор, она остановилась у таблички «психолог» и с надменной усмешкой сжала пальцы в кулак. Что-то мучило ее, выгрызая изнутри выход наружу, и Лидия боялась, что однажды это что-то непременно уничтожит ее, разорвет на кусочки.

Тяжелый вздох сорвался раньше, чем она нажала на ручку и почти уверенно зашла в кабинет. Высокая женщина, сидевшая в кожаном кресле с удивлением поглядела на Лидию, но Мартин даже не видела этого — лишь бездумно села прямо напротив, пальцами отбив нервную дробь по поверхности стола.

И лишь потом, подняв уверенно взор, Лидия посмотрела в упор на женщину, ухмыльнувшись вдруг.

— Пять месяцев назад меня сбила машина, — уверенно начала она, улыбаясь больше, а потом, склонившись ближе, почти безразлично произнесла: — На самом деле это нет так. Я сама бросилась под нее. Понимаете?

Вся ее жизнь заключалась в постоянном побеге от реальности, и танцы не являлись исключением — Лидия понимала это отчетливо, зная, что ей просто хотелось сбежать от проблем в семье и с одноклассниками.

Эта дурацкая привычка — избегать проблемы — пустила корни, и когда Мартин уже подросла и у нее началась карьера профессионального исполнителя, она вдруг осознала сама для себя, что искусство было тоже всего лишь побегом. Оно не было тем, что составляло весь смысл ее жизнь, нет, казалось, что с каждым годом Лидия начинала испытывать к танцам легкое презрение — музыка больше не радовала слух, а от изнурительных тренировок болели суставы и ноги.

Только мысль эта не принесла ей облегчения, напротив, ввергла в такое отчаянье, что Мартин лишь с большей пылкостью пустилась в турне. Она боялась представить свою жизнь без карьеры, боялась даже на секунду задуматься о том, что действительно ей приносило удовольствие, помимо танцевального искусства. Плохие отношения с партнерами и коллегами, постоянные оценивающие взгляды худруков и директоров театров — это было обыденностью, каждый, кто лишь вступал на сцену, привыкал к этому как минимум за год.

Но она не смогла. Лидия не чувствовала покорности, не чувствовала желания их впечатлить — сверкая глазами, мучая свое тело тренировками, Мартин танцевала исключительно для себя, а потом просто поняла, что устала. Но разве можно было тогда свернуть с протоптанного пути? Разве можно было вот так в одночасье бросить танцы?

Ее бы никто не понял. Мать была бы первой, кто попытался образумить свою дочь, и рано или поздно Лидия бы сдалась под натиском уговоров и едкого шепота. Она была хладнокровной и рассудительной, но все же где-то внутри — донельзя чувствительной, такой, какой нельзя быть в большем бизнесе.

Открытое шоссе, простиравшееся между театром и ее домом, всегда гудело и было переполнено. Лишь ближе к ночи пробки исчезали, и машины начинали ездить быстро, со свистом и с большой скоростью. Глядя на дорогу, она невольно начинала представлять, что бы было бы, попади она под машину: смогла бы Лидия Мартин тогда танцевать? Или, вернее… было бы это убедительным предлогом для всего общества?

Свет фар был ярок, когда она быстро выпрыгнула на открытую дорогу, зажмурив сильно глаза. Сильная боль пронзила все ее тело, и она даже подумала, что умерла — право, едва ли это волновало Лидию. Ей просто хотелось избавиться от душевной боли. Впрочем, не вышло. Стоило ей только открыть глаза, как первое, что поразило ее душу — была эта чертова, ноющая, убивающая, режущая боль.

Боль осталась с ней даже после месяцев реабилитации и возвращения в Бейкон-Хиллз. Просто тогда Лидия сама успела себя убедить, что не может начать танцевать, и первое время это действительно работало.

Тяжело вздохнув, Лидия завернула на соседнюю улицу и медленно побрела между домами, стараясь остановить поток мыслей в голове. Она шла к Стилински, при этом сама не понимала зачем — возможно, ей хотелось просто поговорить, а может, она думала, что было просто необходимо рассказать все Стайлзу, поведать ему все свои мысли, а потом наконец уйти. И сделать то, на что она так долго решалась.

Только вот то ли Лидия совсем обессилила за прошедшие дни, то ли сама погода не располагала к бодрости, но она шла, едва передвигая ногами, то и дело останавливаясь, чтобы резко развернуться и уйти. К тому же, навряд ли он сейчас был дома — бал начался меньше часа назад, и, по правде говоря, Мартин специально выбрала это время. Она просто хотела посмотреть на его дом, кинуть письмо ему в почтовый ящик, а потом вернуться домой и начать собирать чемоданы.

Ветер был дикий, он срывал сухие листья с деревьев, приподнимал ее юбку, поэтому Лидия не сразу обратила внимание на улицу, к которой вышла. Лишь схватив разлетавшуюся ткань, она наконец подняла голову и увидела, что свет в доме Стилински горит, и там явно кто-то был.

Возможно, именно это заставило ее остановиться и неловко вперить взгляд прямо на первый этаж, где кто-то ходил. Она все не решалась выйти из тени, потому что боялась, что Стайлз мог вернуться раньше времени… а может, как раз этого Лидия и желала, потому все же подошла к ящику и, дернув за крючок, распахнула его. Письмо в руках мелко подрагивало, и, право, Мартин сама не понимала, к чему это все. Зачем?

— Что ты делаешь?

От его спокойного голоса Лидия почти вздрогнула. Но, вовремя нацепив безразличие, равнодушно окинула его взглядом и приподняла надменно бровь.

Правда, уверенность была ее показная, и это понимал даже он. Потому что объяснить свое поведение и уж тем более конверт в руках едва ли представлялось возможным.

— Ты как вообще мой адрес узнала? — подойдя ближе, поинтересовался Стилински, слегка взлохматив волосы, а потом, видя, что Лидия безмолвно и почти бессмысленно смотрела на него, тяжело вздохнул. — Пойдем.

Она медленно и почти неохотно следовала за ним, юркнула в дом, услышала, как поздоровался Стайлз, кажется, с отцом, а потом также послушно и почти бессмысленно последовала за ним на второй этаж. На стене вдоль лестницы висели фотографии, и почти на каждой из них была Клаудия — веселая, улыбающаяся Клаудия. Еще в детстве Мартин всегда мечтала, чтобы у нее была такая мать.

В его комнате было темно, и даже когда Стайлз включил лампу, едва ли комната наполнилась светом. Кругом были разбросаны книги, на стене напротив кровати висела большая доска, на которой красными нитями были развешены всевозможные афиши и листочки. Ничего здесь не было особого и ни за что не цеплялся глаз. Почему-то Лидии казалось, что в его комнате обязательно должно было быть хоть что-то, что ассоциировалось бы с его непростым и странным характером.

— Почему ты пришел так рано? — резко развернувшись к нему лицом, спросила наконец Лидия, слегка изогнув бровь, помяв конверт в своих руках, а потом незаметно спрятала его в боковой карман юбки. Только сейчас она обратила внимание, что Стайлз был одет в костюм и выглядел в нем, стоило отметить, крайне притягательно.

— К черту мне не сдался ваш этот балл, — с долей злобы почти выплюнул Стайлз, резко усевшись на кровать, растягивая по пути галстук. Он выглядел уставшим и слегка озабоченным: во всяком случае, Лидии иногда казалось, что стоило ей только отвернуться, как Стайлз тут же впивался в нее внимательным взглядом.

— Ну, а Малия? Неужели ты просто так ее бросил? — с надменной насмешкой поинтересовалась она, осторожно присев на стул, стоявший около доски, так, чтобы между ними было спасительное расстояние.

Стайлз хмыкнул. А потом, слегка согнувшись, безразлично посмотрел на свои руки.

— А что с ней случится? В конец концов, Рейкен не позволит ей скучать.

Молчание было каким-то странным и почти нервозным, Лидия не могла просто сидеть на месте, ерзая то и дело, бросая быстрые взгляды вокруг. Она не совсем понимала, почему сидит сейчас здесь, а не пакует чемоданы; не понимала, зачем вообще о чем-то с ним говорит. Мартин лишь ощущала странное единение — будто он был одним из немногих, кто видел ее насквозь или и вовсе понимал.

— На самом деле, в детстве ты был влюблен в меня, — почти шепотом заметила Лидия, слегка затаив дыхание.

— Ага, с третьего класса, — почти беспечно ответил он, резко перестав рассматривать свои руки и подняв взор. — Ты была любимой ученицей моей матери. До тех пор, пока не уехала отсюда, она постоянно говорила о тебе. Даже забавно, что в итоге ты бросила то, к чему тебя так упорно готовили и что пророчили тебе все детство.

— Поэтому ты так злобно отреагировал, когда я пришла в студию? Тебя бесило, что все старания твоей матери пошли даром?

Тяжело вздохнув, Стайлз слегка криво усмехнулся, по-прежнему в упор рассматривая ее лицо, а потом, резко выпрямившись, с каким-то веселым прищуром проговорил:

— Да нет. Меня бесило то, что ты строишь из себя жертву и не можешь решиться ни на что. Удивительно было наблюдать за тем, как годы лишили тебя характера — кажется, это было одно из немногих, что держало тебя на плаву.

Что-то екнуло в сердце, и Лидия, не стерпев, резко поднялась со стула, слегка бессмысленно уставившись на него. Где-то внутри ей так о многом хотелось рассказать, так многое поведать, а потом обязательно расплакаться, чтобы вместе со слезами вышла вся та боль, что мешала ей двигаться. Но одновременно с этим сам разговор казался таким бессмысленным, ведь, право, что связывало их? Они не были даже друзьями, чтобы делиться чем-то личным и поддерживать друг друга.

— Я уезжаю, — уверенно начала Лидия, резко вскинув голову, сверкнув всего на секунду глазами. — Не могу здесь жить: мне не хватает темпа большого города.

— А учеба? — быстро спросил Стайлз, слегка сузив глаза. Что-то то и дело мелькало в его взгляде, казалось, он будто изучал ее, считывал каждую эмоцию.

— Брошу, — также уверенно бросила Мартин. — Не хочу учиться. Я еще не нашла себя.

— А когда же найдешь?

Лидия осеклась, посмотрев на него в нерешительности, а потом, сжав пальцы в кулак, быстро отвернулась, не находя более сил смотреть в эти пронзающие, такие серьезные карие глаза.

В конец концов, ей всего лишь хотелось попрощаться, а потом уйти, чтобы начать новую жизнь. Но так ли бы она отличалась от старой?

Вздохнув, Лидия уверенно направилась к двери, мечтая поскорее вернуться домой и заняться наконец-то делом. Ожидать поддержки или принятия от Стилински было глупо, но ей все равно не хотелось исчезать вот так просто, как и много лет назад.

— Ну ты же опять убегаешь, — сказал он тогда, когда Лидия уже распахнула дверь и стояла в проеме.

Дернувшись, словно ручка обожгла ее руку, Лидия бросила быстрый, почти отчаянный взгляд на него, насупив брови. Если бы он сказал, что ему важно ее присутствие — возможно, она бы осталась. Но Стайлз этого не говорил. И ему, как и той же Эллисон, уже давно стало плевать на нее.

— Не уезжай, Лидия.

Нервно сглотнув, она тут же нахмурилась, смотря на него почти разъяренным взглядом, чувствуя, как бьет ее мелкая дрожь. Нужно было решаться. Только сил ни на что уже давно не было.

Встрепенувшись, бросив последний взгляд, Лидия быстрым шагом спустилась вниз, а потом также быстро направилась прямиком домой, бросая то и дело взгляд назад. Вся ее жизнь была побегом. От проблем, от мыслей, от собственной боли, от того, что было важным. И Стайлз был прав — она никогда не найдет себя, пока наконец не сможет без посмотреть правде в глаза: чтобы восстать из пепла, недостаточно понять причину, по которой ты был сожжен. Нет. Нужно было еще найти план действий.

Дом был объят тишиной. Натали уехала за билетами на самолет, и Лидия, присев на краешек кровати, даже не попыталась начать собираться. Пронзающий взгляд карих глаз оставил свой след в душе — и Лидия, думая над его словами, чувствовала, что никакой Нью-Йорк не станет ее спасением. Дело было не в городе, дело было в ней самой.

Натали вернулась ближе к одиннадцати, и, видимо, не увидев горящий свет в ее комнате, подумала, что Лидия уже спит. Только она не спала. Лежала опять бессмысленно в кровати, пронзая взглядом знакомый потолок. Разбросанные вещи, вываленные из шкафа, лежали на полу, и Мартин даже не успела достать чемодан. К ее поездке не было ничего готово, как впрочем, и она сама.

Беспокойный, короткий сон охватывал то и дело ее сознание, и когда часы показали шестой час, Лидия наконец встала с кровати. Было раннее утро. На улицах пока было безлюдно, и она была почти уверена, что ее мать еще спит.

Бросив быстрый взгляд на разбросанные вещи, Лидия помедлила где-то с секунду, а потом быстро подошла и стала уверенными, решительными движениями складывать их обратно. Уже через пятнадцать минут Мартин собрала в сумку все нужные тетради и, стоя у зеркала, накручивала волосы на плойку, то и дело поправляя свой макияж.

День только начинался, когда она уверенным, быстрым шагом вышла из комнаты и услышала обеспокоенный возглас матери:

— Лидия, ты куда? У нас же рейс через час!

Обернувшись, Мартин безразлично пожала плечами, сильнее стиснув в руках сумку.

— Я никуда не еду, мам. Если хочешь, возьми кого-нибудь другого.

Не найдя в себе силы смотреть на удивленный взгляд матери, Лидия также быстро и уверенно спустилась вниз, распахнула дверь и оказалась на улице. Возле аккуратно подстриженных кустов ходил то и дело человек, и Лидия сразу узнала его — вечно сутулый Стайлз прочно обосновался в ее памяти, и она бы могла узнать его из тысячи таких же фигур.

— Лидия? — удивленно спросил он, когда заметил Мартин, вышедшую на дорогу.

Она была одета совсем не для перелета: короткая юбка, высокие каблуки явно не вписывались в понятие «комфортно и удобно», а когда он заметил слишком маленькую для багажа сумку, Стилински почти усмехнулся. Она видела это по тому, как едва дрогнул один из уголков его губ.

— Надеюсь, ты приехал сюда на машине, — безапелляционно заметила Лидия, выгнув бровь. — Боюсь, день сегодня будет тяжелый. Кажется, контрольная по математике, не так ли?

И, не сдержавшись, наблюдая за тем, как на секунду прояснились его глаза, Лидия улыбнулась. Улыбка была почти искренней и не зажатой, Мартин чувствовала внутри себя странный прилив сил и будто бы даже надежду — возможно, все было совсем не так плохо, как она сама себя уверяла.

В конец концов, пора было уже начинать жить, а не убегать, вечно подменяя себя и свои желания какой-то искусственной и даже изуродованной куклой.