te quiero (гет)

Вся ее жизнь заключалась в постоянном побеге от реальности, и танцы не являлись исключением — Лидия понимала это отчетливо, зная, что ей просто хотелось сбежать от проблем в семье и с одноклассниками.

Эта дурацкая привычка — избегать проблемы — пустила корни, и когда Мартин уже подросла и у нее началась карьера профессионального исполнителя, она вдруг осознала сама для себя, что искусство было тоже всего лишь побегом. Оно не было тем, что составляло весь смысл ее жизнь, нет, казалось, что с каждым годом Лидия начинала испытывать к танцам легкое презрение — музыка больше не радовала слух, а от изнурительных тренировок болели суставы и ноги.

Только мысль эта не принесла ей облегчения, напротив, ввергла в такое отчаянье, что Мартин лишь с большей пылкостью пустилась в турне. Она боялась представить свою жизнь без карьеры, боялась даже на секунду задуматься о том, что действительно ей приносило удовольствие, помимо танцевального искусства. Плохие отношения с партнерами и коллегами, постоянные оценивающие взгляды худруков и директоров театров — это было обыденностью, каждый, кто лишь вступал на сцену, привыкал к этому как минимум за год.

Но она не смогла. Лидия не чувствовала покорности, не чувствовала желания их впечатлить — сверкая глазами, мучая свое тело тренировками, Мартин танцевала исключительно для себя, а потом просто поняла, что устала. Но разве можно было тогда свернуть с протоптанного пути? Разве можно было вот так в одночасье бросить танцы?

Ее бы никто не понял. Мать была бы первой, кто попытался образумить свою дочь, и рано или поздно Лидия бы сдалась под натиском уговоров и едкого шепота. Она была хладнокровной и рассудительной, но все же где-то внутри — донельзя чувствительной, такой, какой нельзя быть в большем бизнесе.

Открытое шоссе, простиравшееся между театром и ее домом, всегда гудело и было переполнено. Лишь ближе к ночи пробки исчезали, и машины начинали ездить быстро, со свистом и с большой скоростью. Глядя на дорогу, она невольно начинала представлять, что бы было бы, попади она под машину: смогла бы Лидия Мартин тогда танцевать? Или, вернее… было бы это убедительным предлогом для всего общества?

Свет фар был ярок, когда она быстро выпрыгнула на открытую дорогу, зажмурив сильно глаза. Сильная боль пронзила все ее тело, и она даже подумала, что умерла — право, едва ли это волновало Лидию. Ей просто хотелось избавиться от душевной боли. Впрочем, не вышло. Стоило ей только открыть глаза, как первое, что поразило ее душу — была эта чертова, ноющая, убивающая, режущая боль.

Боль осталась с ней даже после месяцев реабилитации и возвращения в Бейкон-Хиллз. Просто тогда Лидия сама успела себя убедить, что не может начать танцевать, и первое время это действительно работало.

Тяжело вздохнув, Лидия завернула на соседнюю улицу и медленно побрела между домами, стараясь остановить поток мыслей в голове. Она шла к Стилински, при этом сама не понимала зачем — возможно, ей хотелось просто поговорить, а может, она думала, что было просто необходимо рассказать все Стайлзу, поведать ему все свои мысли, а потом наконец уйти. И сделать то, на что она так долго решалась.

Только вот то ли Лидия совсем обессилила за прошедшие дни, то ли сама погода не располагала к бодрости, но она шла, едва передвигая ногами, то и дело останавливаясь, чтобы резко развернуться и уйти. К тому же, навряд ли он сейчас был дома — бал начался меньше часа назад, и, по правде говоря, Мартин специально выбрала это время. Она просто хотела посмотреть на его дом, кинуть письмо ему в почтовый ящик, а потом вернуться домой и начать собирать чемоданы.

Ветер был дикий, он срывал сухие листья с деревьев, приподнимал ее юбку, поэтому Лидия не сразу обратила внимание на улицу, к которой вышла. Лишь схватив разлетавшуюся ткань, она наконец подняла голову и увидела, что свет в доме Стилински горит, и там явно кто-то был.

Возможно, именно это заставило ее остановиться и неловко вперить взгляд прямо на первый этаж, где кто-то ходил. Она все не решалась выйти из тени, потому что боялась, что Стайлз мог вернуться раньше времени… а может, как раз этого Лидия и желала, потому все же подошла к ящику и, дернув за крючок, распахнула его. Письмо в руках мелко подрагивало, и, право, Мартин сама не понимала, к чему это все. Зачем?

— Что ты делаешь?

От его спокойного голоса Лидия почти вздрогнула. Но, вовремя нацепив безразличие, равнодушно окинула его взглядом и приподняла надменно бровь.

Правда, уверенность была ее показная, и это понимал даже он. Потому что объяснить свое поведение и уж тем более конверт в руках едва ли представлялось возможным.

— Ты как вообще мой адрес узнала? — подойдя ближе, поинтересовался Стилински, слегка взлохматив волосы, а потом, видя, что Лидия безмолвно и почти бессмысленно смотрела на него, тяжело вздохнул. — Пойдем.

Она медленно и почти неохотно следовала за ним, юркнула в дом, услышала, как поздоровался Стайлз, кажется, с отцом, а потом также послушно и почти бессмысленно последовала за ним на второй этаж. На стене вдоль лестницы висели фотографии, и почти на каждой из них была Клаудия — веселая, улыбающаяся Клаудия. Еще в детстве Мартин всегда мечтала, чтобы у нее была такая мать.

В его комнате было темно, и даже когда Стайлз включил лампу, едва ли комната наполнилась светом. Кругом были разбросаны книги, на стене напротив кровати висела большая доска, на которой красными нитями были развешены всевозможные афиши и листочки. Ничего здесь не было особого и ни за что не цеплялся глаз. Почему-то Лидии казалось, что в его комнате обязательно должно было быть хоть что-то, что ассоциировалось бы с его непростым и странным характером.

— Почему ты пришел так рано? — резко развернувшись к нему лицом, спросила наконец Лидия, слегка изогнув бровь, помяв конверт в своих руках, а потом незаметно спрятала его в боковой карман юбки. Только сейчас она обратила внимание, что Стайлз был одет в костюм и выглядел в нем, стоило отметить, крайне притягательно.

— К черту мне не сдался ваш этот балл, — с долей злобы почти выплюнул Стайлз, резко усевшись на кровать, растягивая по пути галстук. Он выглядел уставшим и слегка озабоченным: во всяком случае, Лидии иногда казалось, что стоило ей только отвернуться, как Стайлз тут же впивался в нее внимательным взглядом.

— Ну, а Малия? Неужели ты просто так ее бросил? — с надменной насмешкой поинтересовалась она, осторожно присев на стул, стоявший около доски, так, чтобы между ними было спасительное расстояние.

Стайлз хмыкнул. А потом, слегка согнувшись, безразлично посмотрел на свои руки.

— А что с ней случится? В конец концов, Рейкен не позволит ей скучать.

Молчание было каким-то странным и почти нервозным, Лидия не могла просто сидеть на месте, ерзая то и дело, бросая быстрые взгляды вокруг. Она не совсем понимала, почему сидит сейчас здесь, а не пакует чемоданы; не понимала, зачем вообще о чем-то с ним говорит. Мартин лишь ощущала странное единение — будто он был одним из немногих, кто видел ее насквозь или и вовсе понимал.

— На самом деле, в детстве ты был влюблен в меня, — почти шепотом заметила Лидия, слегка затаив дыхание.

— Ага, с третьего класса, — почти беспечно ответил он, резко перестав рассматривать свои руки и подняв взор. — Ты была любимой ученицей моей матери. До тех пор, пока не уехала отсюда, она постоянно говорила о тебе. Даже забавно, что в итоге ты бросила то, к чему тебя так упорно готовили и что пророчили тебе все детство.

— Поэтому ты так злобно отреагировал, когда я пришла в студию? Тебя бесило, что все старания твоей матери пошли даром?

Тяжело вздохнув, Стайлз слегка криво усмехнулся, по-прежнему в упор рассматривая ее лицо, а потом, резко выпрямившись, с каким-то веселым прищуром проговорил:

— Да нет. Меня бесило то, что ты строишь из себя жертву и не можешь решиться ни на что. Удивительно было наблюдать за тем, как годы лишили тебя характера — кажется, это было одно из немногих, что держало тебя на плаву.

Что-то екнуло в сердце, и Лидия, не стерпев, резко поднялась со стула, слегка бессмысленно уставившись на него. Где-то внутри ей так о многом хотелось рассказать, так многое поведать, а потом обязательно расплакаться, чтобы вместе со слезами вышла вся та боль, что мешала ей двигаться. Но одновременно с этим сам разговор казался таким бессмысленным, ведь, право, что связывало их? Они не были даже друзьями, чтобы делиться чем-то личным и поддерживать друг друга.

— Я уезжаю, — уверенно начала Лидия, резко вскинув голову, сверкнув всего на секунду глазами. — Не могу здесь жить: мне не хватает темпа большого города.

— А учеба? — быстро спросил Стайлз, слегка сузив глаза. Что-то то и дело мелькало в его взгляде, казалось, он будто изучал ее, считывал каждую эмоцию.

— Брошу, — также уверенно бросила Мартин. — Не хочу учиться. Я еще не нашла себя.

— А когда же найдешь?

Лидия осеклась, посмотрев на него в нерешительности, а потом, сжав пальцы в кулак, быстро отвернулась, не находя более сил смотреть в эти пронзающие, такие серьезные карие глаза.

В конец концов, ей всего лишь хотелось попрощаться, а потом уйти, чтобы начать новую жизнь. Но так ли бы она отличалась от старой?

Вздохнув, Лидия уверенно направилась к двери, мечтая поскорее вернуться домой и заняться наконец-то делом. Ожидать поддержки или принятия от Стилински было глупо, но ей все равно не хотелось исчезать вот так просто, как и много лет назад.

— Ну ты же опять убегаешь, — сказал он тогда, когда Лидия уже распахнула дверь и стояла в проеме.

Дернувшись, словно ручка обожгла ее руку, Лидия бросила быстрый, почти отчаянный взгляд на него, насупив брови. Если бы он сказал, что ему важно ее присутствие — возможно, она бы осталась. Но Стайлз этого не говорил. И ему, как и той же Эллисон, уже давно стало плевать на нее.

— Не уезжай, Лидия.

Нервно сглотнув, она тут же нахмурилась, смотря на него почти разъяренным взглядом, чувствуя, как бьет ее мелкая дрожь. Нужно было решаться. Только сил ни на что уже давно не было.

Встрепенувшись, бросив последний взгляд, Лидия быстрым шагом спустилась вниз, а потом также быстро направилась прямиком домой, бросая то и дело взгляд назад. Вся ее жизнь была побегом. От проблем, от мыслей, от собственной боли, от того, что было важным. И Стайлз был прав — она никогда не найдет себя, пока наконец не сможет без посмотреть правде в глаза: чтобы восстать из пепла, недостаточно понять причину, по которой ты был сожжен. Нет. Нужно было еще найти план действий.

Дом был объят тишиной. Натали уехала за билетами на самолет, и Лидия, присев на краешек кровати, даже не попыталась начать собираться. Пронзающий взгляд карих глаз оставил свой след в душе — и Лидия, думая над его словами, чувствовала, что никакой Нью-Йорк не станет ее спасением. Дело было не в городе, дело было в ней самой.

Натали вернулась ближе к одиннадцати, и, видимо, не увидев горящий свет в ее комнате, подумала, что Лидия уже спит. Только она не спала. Лежала опять бессмысленно в кровати, пронзая взглядом знакомый потолок. Разбросанные вещи, вываленные из шкафа, лежали на полу, и Мартин даже не успела достать чемодан. К ее поездке не было ничего готово, как впрочем, и она сама.

Беспокойный, короткий сон охватывал то и дело ее сознание, и когда часы показали шестой час, Лидия наконец встала с кровати. Было раннее утро. На улицах пока было безлюдно, и она была почти уверена, что ее мать еще спит.

Бросив быстрый взгляд на разбросанные вещи, Лидия помедлила где-то с секунду, а потом быстро подошла и стала уверенными, решительными движениями складывать их обратно. Уже через пятнадцать минут Мартин собрала в сумку все нужные тетради и, стоя у зеркала, накручивала волосы на плойку, то и дело поправляя свой макияж.

День только начинался, когда она уверенным, быстрым шагом вышла из комнаты и услышала обеспокоенный возглас матери:

— Лидия, ты куда? У нас же рейс через час!

Обернувшись, Мартин безразлично пожала плечами, сильнее стиснув в руках сумку.

— Я никуда не еду, мам. Если хочешь, возьми кого-нибудь другого.

Не найдя в себе силы смотреть на удивленный взгляд матери, Лидия также быстро и уверенно спустилась вниз, распахнула дверь и оказалась на улице. Возле аккуратно подстриженных кустов ходил то и дело человек, и Лидия сразу узнала его — вечно сутулый Стайлз прочно обосновался в ее памяти, и она бы могла узнать его из тысячи таких же фигур.

— Лидия? — удивленно спросил он, когда заметил Мартин, вышедшую на дорогу.

Она была одета совсем не для перелета: короткая юбка, высокие каблуки явно не вписывались в понятие «комфортно и удобно», а когда он заметил слишком маленькую для багажа сумку, Стилински почти усмехнулся. Она видела это по тому, как едва дрогнул один из уголков его губ.

— Надеюсь, ты приехал сюда на машине, — безапелляционно заметила Лидия, выгнув бровь. — Боюсь, день сегодня будет тяжелый. Кажется, контрольная по математике, не так ли?

И, не сдержавшись, наблюдая за тем, как на секунду прояснились его глаза, Лидия улыбнулась. Улыбка была почти искренней и не зажатой, Мартин чувствовала внутри себя странный прилив сил и будто бы даже надежду — возможно, все было совсем не так плохо, как она сама себя уверяла.

В конец концов, пора было уже начинать жить, а не убегать, вечно подменяя себя и свои желания какой-то искусственной и даже изуродованной куклой.