Полюби меня, если сможешь (гет)

Это было как выстрел. Как беспощадный удар, выбивающий воздух из легких и почву из-под ног. Это была любовь. Та самая любовь, о которой пишут в дурацких книжках и снимают мелодрамы, та самая любовь, что «с первого взгляда и на всю жизнь». Это сначала, еще в учебке, при упоминании фамилии легендарного Бати было восхищение, уважение, трепет — все то, что только можно испытывать по отношению к безоговорочному кумиру, недосягаемому идеалу, примеру для подражания. А потом…

А потом, ворвавшись в микроавтобус, полный бойцов, она просто встретилась глазами с его недоуменно-изучающим насмешливым взглядом. И поняла как-то разом, вдруг: если в ее жизни и будет по-настоящему какой-то мужчина, то только он. Он один и никто больше. Не раз влюблялась, морочила головы парням, вертела ими как угодно — и все для того, чтобы встретить мужчину, с которым у нее никогда-ничего-не-может-быть. Но запущенная реакция оказалась необратимой: тогда, в поезде, разговаривая с бандитом Холодным, она нисколько не соврала — если бы понадобилось, умерла бы за командира, не раздумывая ни одной лишней секунды.

А потом были те проклятые горы, крушение вертолета… и боль, неотступная, грызущая день за днем — боль потери, разве что немного притупленная необходимостью выживать. А еще был Кот — синеглазый пацан, легкий, веселый, импульсивный, взрывной, смотревший на нее так, что дрогнуло бы любое каменное сердце. И она дрогнула — просто желая ненадолго избавиться от этого невыносимого, уничтожающего чувства, а еще хотя бы немного ощутить себя живой. Выжившей.

Вот тогда-то и без того непростая ситуация запуталась еще больше — Кот что-то придумал себе и сдаваться не захотел. А ей, честно признаться, льстило — льстило неприкрытое обожание в его глазах, демонстративные жесты, попытки завоевать… А еще с ним было легко и просто — как с мальчишкой из соседнего двора, с которым в десять лет вместе лазите по деревьям, а в четырнадцать впервые целуетесь за школой. И он чем-то неуловимо напоминал Булатова — насмешливым прищуром, привычкой в какие-то особенные минуты называть ее снисходительно-покровительственным «Мурашова», уверенностью и серьезностью, порой пробивавшимися сквозь мальчишескую пылкость… Наверное лет через десять-двадцать он превратился бы во второго Батю — столь же легендарного и разбившего немало женских сердец, но… Но разбудить к нему те же самые чувства, что испытывала к командиру, у нее так и не получилось. Хотя и пыталась. Потом, понимая, что ничего не выходит, отталкивала его, не в силах больше врать самой себе — и все смотрела украдкой на Булатова в надежде увидеть, заметить хоть что-то, хоть что-нибудь большее, чем отеческую насмешливую строгость — но не видела ни-че-го… Контр-адмирал Булатов умел держать собственные эмоции за семью замками — даже от самого себя, что уж тут говорить о других? Хотя иногда, очень редко, мелькало что-то настолько неуловимое, что потом казалось: она просто себе все придумала, как в тот раз, когда он прижимал ее к себе в коридоре, раненую осколками взрывного устройства; а она, скорчившись от боли, думала о том, что готова постоянно подставляться под взрывы, пули, ножи — только бы чувствовать неожиданно бережные прикосновения его рук… Это было единственно настоящее — единственное, ради чего она готова была выдержать что угодно.

Вот только ему это оказалось совершенно не нужно.

* * *

Разбиться пришлось на три группы: Бизон и Ума должны были проследить за заказчиком серии терактов, Мура и Батя — взять главаря боевиков, а Кот с Багирой, оставшись на базе, ожидали появления бандитов, чтобы зачистить их.

— Кот, ты чего? — Багира перехватила напряженный взгляд Ионова, которым тот проводил отъехавшую машину, и даже тронула за плечо, возвращая в реальность. Василий, нахмурившись, качнул головой и попытался улыбнуться.

— Так, паранойя… не обращай внимания.

Кот никогда не верил всяким предчувствиям, но, глядя на то, как Булатов за руку помогает Жене забраться в машину, испытал какое-то неприятно-холодное едкое ощущение — ощущение чего-то непоправимого, что непременно должно рано или поздно произойти. Ерунда какая-то… Но внутри продолжало неприятно свербить. Одни в захудалой гостинице, опасная спецоперация… кто знает, что может произойти?

— Вась, да расслабься ты, не впервой, — Рита ободряюще улыбнулась. — Батя знаешь в каких переделках бывал? Ничего, справится, и Муру в обиду не даст.

— Хорошо бы, — пробормотал Кот, поежившись. Но спокойнее на душе не стало, скорее наоборот. Что-то должно было случиться, Василий это чувствовал — но как бы он хотел ошибаться!

* * *

Провинциальная гостиница оказалась крохотной и откровенно убогой: выцветшие обои, потертый линолеум, допотопный телефон с диском на стойке ресепшена. Администратор, дама лет за сорок, с мелкими кудряшками и впечатляющим бюстом, оказалась под стать заведению. При виде Булатова сразу оживилась, заулыбалась, окинув будущего постояльца заинтересованным взглядом.

— Номер у нас, к сожалению, только один, какие-то заняты, другие на ремонте, — стреляя густо накрашенными глазами, сообщила сразу. — Будете брать?

— Берем, берем, — располагающе улыбнулся контр-адмирал, доставая деньги и паспорт. А Мура, глядя со стороны, с неожиданно острой болью подумала, что даже у этой немолодой неухоженной тетки шансов куда больше, чем у нее.

— Кровать в номере одна, но, если нужно, можно достать раскладушку для вашей дочки, — продолжала щебетать администраторша, буквально пожирая Булатова глазами. Женя, не сразу даже сообразив, кого она имеет в виду, вспыхнула до ушей.

— Спасибо, — продолжал источать любезность командир, совершенно не торопясь уходить. — А где у вас тут можно чайку раздобыть?

Тетка кокетливо поправила кудряшки.

— Вообще-то у нас запрещено держать в номере электроприборы, но вы, я вижу, человек хороший, надежный, — тут она окинула взглядом мощные бицепсы контр-адмирала и чуть ли не облизнулась, — поэтому для вас сделаем исключение, вы пока обустраивайтесь, я вам и чайник принесу, и все, что нужно… А вы тут по службе или как?

— Да бог с вами, какая служба! — вполне убедительно изумился Батя. — Мы фотографы, решили вот с дочкой, — бросил лукавый взгляд на застывшую чуть в стороне Женю, — немного поснимать, места у вас красивые.

— Что есть, то есть, — томно протянула администратор и перегнулась через стойку, демонстрируя внушительные прелести. Женя, не в силах больше смотреть на этот спектакль, громко откашлялась.

— Бать, я пойду вещи в номер закину.

— Иди-иди, я сейчас, — кивнул Булатов, даже не повернувшись.

Медленно шагая по обшарпанному коридору мимо однотипных хлипких дверей, Женя вдруг вспомнила, как Вася кокетничал в магазине с молоденькой продавщицей — тогда она не испытала ничего, кроме досады и раздражения от уязвленного женского самолюбия. А сейчас… Господи, почему ей так больно сейчас?