Тот, кто может всё (джен)

Мерзкое варево из овсянки и ещё непонятно чего на азкабанском холоде застывало сразу — не меньше четверти и без того скудной порции намертво приклеивалось к плошке, превращаясь в жесткую корку. Ложек заключённым не полагалось — и изо дня в день, все эти двенадцать лет, чуткий собачий слух Сириуса пытали звуки тюремного обеда: царапанье, бряканье, тихие ругательства.

Сириус отнёс плошку с остатками каши в самый дальний и тёмный угол своей камеры, перекинулся в Бродягу, прижал её лапами к полу и принялся вылизывать.

Шершавый язык справлялся с присохшими ошмётками гораздо лучше ногтей — быстро подобрав всё до последней крошки, Бродяга свернулся калачом и задремал.

Это было опасно: перекидываться в пса днём, да ещё и дремать притом — но так хотелось хоть немного забыться в иллюзии сытости и тепла.

К тому же, только днём, в настороженной полуяви-полусне, он мог позволить себе вспоминать, поэтому, несмотря на явную опасность, Сириус готов был рискнуть.

— Бродяга, что за книжонку ты всё время читаешь? Это просто невежливо! В кои веки мы все собрались, как в старые добрые, а он читает!

Джеймс выхватил небольшой томик из рук Сириуса и, открыв наобум, продекламировал:

— Всё человеческое покидает её лицо, скоро она растворится в тихой растительной трясине. Останься, моя безумная любовь… Бродяга! Что это за муть?!

Сириус усмехнулся, забрал книгу и постучал ею по лохматой голове Поттера.

— Тебе не понять, Сохатый. Ты ещё очень молод и слишком любишь свою жену. Святая радость, каждый раз озаряющая лицо великолепной Эванс, ослепила тебя, и ты не видишь горькую правду жизни. Тебя ещё не коснулось тяжкое бремя опыта взрослого мужчины, радуйся, пока можешь, сынок.

— Что за бред, Сириус! Ну погнал опять, — Джеймс отвел руку Сириуса от своей головы. — Я уже успел отвыкнуть от такого твоего юморочка.

— Это не бред, — вдруг негромко проговорил сидевший до этого молча Питер Петтигрю.

Наблюдавший с улыбкой за своими друзьями Ремус внимательно посмотрел на него.

— Не бред, — повторил Питер. — Когда встречаешь девушку, самую… возвышенную, чистую. Умницу. И понимаешь, что это Она… И представляешь, как она ждёт тебя вечером у камина, с ребёнком на руках… А потом видишь это лицо — в поту, красное. Рот открыт, глаза как у течной суки…

Ремус нахмурился, коротко глянул на Сириуса. Тот захохотал:

— А мальчонка Пит совсем вырос! — протянул через стол, едва не опрокинув кружки с пивом, длинную руку, похлопал Питера по плечу. — Он знает, как доставить настоящее удовольствие женщине!

Джеймс резко отодвинулся от стола, проскрежетав ножками стула по плиткам пола.

— Так, с меня хватит, я за мясом.

Потянулся, встал и вышел через кухонную дверь на задний двор; подошёл к небольшой печке, сложенной из серого камня прямо посреди грядок и плодовых деревьев, и достал из неё что-то большое, завёрнутое в фольгу.

— Сохатый, что ты там копаешься? — крикнул ему Сириус. — Лунатик сейчас с голоду умрёт!

— Эй, говори за себя, Блэк, — засмеялся Люпин и бросил в Сириуса салфетку. — Хотя раз тебя потянуло на сомнительную философию о женской любви, ты действительно не голоден. Не принуждай себя из вежливости. Мы не обидимся, если ты просто попьёшь чайку, пока мы будем есть мясо.

Сириус прижал указательным и средним пальцами углы Ремусовой салфетки к столу, накрутил из неё смешного задастого человечка и, шевеля пальцами, заставил того приплясывать канкан.

— Я голоден, я голоден, я голоден всегда. Мясо, мясо, мясо, ну где же наше мясо.

— Джентльмены! Вот и главный номер нашего шоу! — объявил с порога Джеймс. — Быстро подняли свои мародёрские зады и разгребли бардак на столе!

Ремус осторожно взял лежащий на краю столешницы томик, перелистал несколько страниц, замер на пару секунд, перевёл изумлённый взгляд на Сириуса.

— Кто это? Откуда эта книга?

Сириус, трясший левой рукой в попытке стряхнуть туго обмотанную вокруг пальцев салфетку, а правой левитировавший грязную посуду в мойку, коротко пожал плечами.

— У дяди Альфарда в доме валялась, а портрет — автора…

Ремус собрался было что-то ещё спросить, но тут Джеймс развернул фольгу, и кухню заполнил восхитительный запах запечённого со специями и приправами свиного окорока.

— Это Лили сделала! Это она ещё вчера замариновала, по своему рецепту! — воскликнул смеющийся Джеймс в ответ на свист, аплодисменты и восхищённые вскрики друзей.

Запах мяса оглушал. Пасть Бродяги наполнилась слюной, желудок сжался в голодном спазме, громко заурчал. Сириус, ещё окончательно не очнувшись от дрёмы, перекинулся обратно в человека и удивлённо принюхался. Едой пахло по-настоящему. А из коридора доносились голоса и даже смех: вежливый, бонтонный и лживый, — смех, который он ненавидел с детства. Сириус подскочил к решётке, притиснулся к холодным прутьям, стараясь заглянуть подальше в коридор.

Ароматы изысканных блюд, вина, духов — сытой, чистой свободной жизни — стали сильнее. Он разглядел группу богато одетых магов, вокруг которых подобострастно крутились охранники, по-видимому, что-то рассказывая и объясняя. Маги подходили к камерам заключённых, о чём-то их спрашивали. Сириус услышал надменный хохот Беллатрикс, прерванный чьим-то «Силенцио», невнятное бормотание Алекто и язвительный голос Долохова.

Между камерой Долохова и его были всего две; да и те пустые. Сириус отошёл от решётки на два шага и сел прямо на пол.

— Узник номер триста девяносто — Сириус Блэк. Осуждён на пожизненное за убийство кавалера ордена Мерлина Питера Петтигрю и нарушение Статута секретности, повлёкшего смерть двенадцати магглов.

Сириус оскалился, отвернулся от решётки. Смотреть на гладких, разрумянившихся от сытного обеда чиновников было противно. Даже дементоры, маячившие рядом, не могли стереть важное самодовольство с их лиц. Сириус плюнул в стену.

— А ну встань, предатель, когда с тобой господин министр Фадж разговаривает, — ожёг его заклинанием охранник.

Сириус зашипел от неожиданной боли. Поднялся, внимательно посмотрел на стоящего прямо перед ним мага в полосатой мантии и маггловском котелке.

— Ну зачем вы так, — тот укоризненно обратился к охраннику. — Наша цель — сделать Азкабан лучшим местом для заключённых, — местом, где они смогут осознать свои преступления и искренне раскаяться. Насилие в таком вопросе совершенно недопустимо, мы не станем уподобляться тем, кого хотим исправить и вернуть в лоно Магического сообщества.

Сириус ошеломлённо уставился на министра. Фадж улыбнулся ему.

— Есть ли у вас какие-нибудь жалобы или пожелания?

Сириус опустил глаза, демонстративно оглядел свою рваную и грязную тюремную робу, поднял взгляд на Фаджа.

— Никаких жалоб, я всем доволен, господин министр.

Прижал ладонь к сердцу и поклонился.

Фадж кашлянул, переложил из одной руки в другую свёрнутую в рулон газету.

— Очень хорошо, Сириус Блэк. Я рад, что вы проявляете такое несвойственное другим вашим товарищам, но такое уместное благоразумие. Жаль, что ваши преступления столь чудовищны, что мы будем лишены удовольствия лицезреть вас когда-нибудь среди нас.

— А как мне жаль, господин министр! — воскликнул Сириус. — Что я не смогу лицезреть никого из вас… никогда. Но хотя бы узнавать новости мне будет позволено? Чем дышит сейчас Магическое сообщество, и в какое лоно направляет его отеческая рука Министерства?.. Газетку не одолжите, господин министр?

Фадж покраснел, потом побледнел, швырнул газету в камеру и быстро зашагал прочь по коридору. Тюремщики, министерские, дементоры устремились за ним.

Охранник, запустивший жалящим в Сириуса, отстал от всех, и, не таясь, ещё раз хлестнул его заклинанием. Но Сириус только молча посмотрел ему в глаза.

— Мордредов Блэк, — пробурчал охранник и пустился рысцой догонять остальных.

Его смешной Патронус — маленький толстый суслик — ускакал за ним, и в коридоре стало совсем темно, несмотря на золотистые лучи закатного солнца, пробивающиеся сквозь забранные толстыми решётками тюремные окна. Надвинулись чёрные тени, повеяло ледяным холодом и безысходностью, — это дементоры вышли на ночное дежурство. Сириус вернулся в дальний угол своей камеры, где была небольшая выемка в полу, опять превратился в пса, улёгся в неё, запрятав подушечки лап и нос в густую шерсть, и закрыл глаза.

— Альфард, остановись, я ещё не договорила!

Вальбурга, позабыв о приличествующем чистокровной волшебнице достоинстве, сбежала по лестнице, вспугнув неяркое пламя газовых рожков. На последних ступеньках зацепилась острым каблучком за ковровую дорожку и свалилась прямо в руки своего «глупого упрямца» брата.

Увидеть бегущую и спотыкающуюся Вальбургу и остаться при этом непроклятым, мало кому удавалось. Альфард, смеясь, притиснул её к себе и ущипнул за туго обтянутый изысканной мантией бок.

— Пусти! Ненавижу, когда ты так делаешь! — Вальбурга резко оттолкнула Альфарда. — Если ты ещё раз приведёшь сюда этого маггла…

— Он не маггл.

— Всё равно! Сквибское отродье — хуже маггла! Если он ещё хоть раз подойдёт к моим сыновьям, то я…

— Что? Что — ты, Вэл? Что ты тогда сделаешь с ним: запытаешь, убьёшь? — Альфард взял Вальбургу за плечи, развернул лицом к свету, несильно встряхнул. — Когда ты стала такой?

Вальбурга сбросила его руки и отошла к стене, в тень.

— Какой — «такой»? Я просто оберегаю свою семью. Сириус и так, за год на проклятом Гриффиндоре, стал совершенно неуправляемым, а тут этот…

— Вэл, — Альфард шагнул к Вальбурге, слегка наклонился, поймал её взгляд, — но разве ты не видишь, как он похож на Сириуса? Больше, чем ты или Орион. Это наша кровь, блэковская!

— Я не знаю, кто и когда, какой предатель блэковской крови, спрятал мерзкого сквиба у магглов. Спрятал, а не утопил ублюдка, как ненужную паршивую собачонку, — Вальбурга придвинулась почти вплотную к Альфарду, по-звериному оскалилась. — Я не знаю, почему эта тварь не сдохла. Мне противно думать, что у неё было потомство. Не хочу даже предполагать, откуда они взяли магию для своего отродья. Но если этот ещё раз появится здесь, то я его просто уничтожу.

Вальбурга обошла Альфарда, поднялась на пару ступенек, выпрямилась, чинно сложив руки на поясе — палочка, как положено по этикету благовоспитанной ведьме, небрежно зажата между указательным и большим пальцами, — вежливо улыбнулась.

— Милый брат, я прошу вас больше не приводить в мой дом вашего протеже и не только не пытаться сводить его с моими сыновьями, но даже и имени его при них не упоминать.

— А чем вам не нравится имя Лацерт Блэк, милая сестрица? — Альфард тоже выпрямился и тоже вежливо улыбнулся. — Прекрасное имя.

— Мы ведь поняли друг друга, брат, — по-прежнему с улыбкой ответила Вальбурга.

Повернулась и пошла вверх по лестнице мимо высушенных голов домовых эльфов, уродливо оживляемых пляшущими из-за неровного, так и не успокоившегося пламени тенями.

— Поняли, мадам Блэк, — вздохнул Альфард.

Забрал у почтительно поклонившегося домовика шляпу, вышел за дверь и аппарировал.

На верхнем этаже Сириус тихо, чтоб не скрипнула, прикрыл дверь своей комнаты, метнулся в противоположный угол к рабочему столу, раскрыл несколько книг, попавших первыми под руку, макнул перо в чернила. И только успел написать на пергаменте «Эссе. Варианты зелья от фурункулов», как в комнату стремительно вошла его мать.

— Занимаешься, сын? — Вальбурга пригладила упавший на лоб Сириуса локон, поправила бархатный бант на его блузе. — Похвально.

И также стремительно вышла.

Мальчишка шумно выдохнул, разлохматил чёлку, взял чистый пергамента и каллиграфическим почерком аккуратно вывел посередине листа: «Лацерт Блэк?!!»

Сириус проснулся ещё до восхода Солнца. Ухватившись руками за прутья оконной решётки и упершись ступнями в стену, он висел на окне и пытался через это небольшое отверстие разглядеть звёзды. Ночь была безлунной и ясной, и Сириусу была хорошо видна «Маленькая Кассиопея» между Андромедой и Лебедем. Вдруг прямо оттуда чиркнула яркая стрелка метеора, за ней ещё одна. Сириус быстро прошептал «Гарри» и засмеялся, потому что успел проговорить имя крестника до того, как погасла вспыхнувшая третья.

Небо поблёкло, звёзды выцвели — наступал рассвет.

Сириус спрыгнул на пол, поправил под одеждой подвязанную под грудью оторванными от подола робы полосками ткани газету, лёг на нары и сам не заметил, как уснул. Проснулся, когда по коридору загрохотала тележка с завтраком.

Получив свои полпинты жидкого пива, ломоть остистого хлеба и кусок засохшего сыра, Сириус сел на невысокий уступ стены, заменяющий стул, быстро всё съел и вернулся к окну.

Косо падающие солнечные лучи очертили на каменных плитах прямоугольник света — Сириус осторожно, как хрупкую драгоценность, поднёс к нему газету.

И словно золотым ветром дунуло с её страниц. И как будто послышался весёлый смех и радостные голоса.

— Артур, Молли, — широко улыбнулся Сириус. — Ну надо же, в Египте! Раз, два, три... семь. Семеро! Молодцы! Билла и Чарли помню, этих двоих одинаковых — тоже. А девчонки у вас тогда не было… Смешная какая.

Он тихонько гладил картинку, ласково прикасаясь пальцами к лицам на колдографии.

— Младший вроде ровесник Гарри, на Гриффиндоре, наверное, оба. Может, даже дружат… И что это за тварюшка у тебя на плече?

Сириус поднёс газету ближе к глазам и зарычал, сжав бумагу.

— Питер! Ублюдок! Мерзкая крыса! Не сдох, падаль! Значит, мне не показалось тогда! Выпустите меня, выпустите! Мне надо в Хогвартс, он в Хогвартсе!

Сириус заметался по камере, схватил кружку, бросил с размаху в коридор. Та разбилась вдребезги — черепки рассыпались по камням.

— Заткнись, Блэк, долбак! — заорал Долохов. — Грёбаный урод!

— Выпустите меня! Он в Хогвартсе! Гарри, Гарри! — кричал Сириус, тряся стальные прутья. — Выпустите!

— А-а-а! — завела на высокой ноте Беллатрикс. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

— Белла, Белла, — умоляюще воскликнул Лестрейндж, — пожалуйста, Белла…

Коридор заполнился дементорами. Завизжала Алекто, забилась в истерике. Дементоров становилось всё больше и больше. Отовсюду доносились вскрики и стоны, громкий плач.

Чёрные балахоны облепили решётку камеры. Сириус упал, его сотрясала крупная дрожь, он заскулил по-собачьи и пополз к стене.

В толпу дементоров ворвались Патронусы: толстый суслик и баран с огромным курдюком. Дементоры исчезли. От камеры к камере перебегали охранники, заклиная узников:

— Конфундус, Конфундус!

— Он в Хогвартсе, в Хогвартсе, — хрипел Сириус, протягивая к охранникам руки. — Выпустите, мне надо… Гарри…

— Конфундус! — рыкнул охранник.

И Сириус потерял сознание.

— Так и сказала? «Уничтожу»?.. Горячая штучка.

— Она не шутила, Даг. У мадам Блэк с юмором всегда было плохо. Ты её просто в бешенство привёл. Зачем ты с ней флиртовал? И этот твой говорок: все эти придыхания, многозначительные паузы. Зачем? А твои штаны и куртка? Даже я понимаю, что это за гранью приличия.

Альфард поднялся с кресла и подошёл к сидевшему возле камина, прямо на ковре, молодому мужчине, сел рядом.

Тот повернул к нему кудрявую голову, изогнул в усмешке красиво очерченные губы и негромко пропел:

— Он был чудовищем, одетым в чёрную кожу, она была принцессой, королевой…

Альфард засмеялся, подхватил без слов мелодию.

Даг подобрал по-турецки ноги, полностью развернулся к Альфарду. Подсвеченные сбоку пламенем камина его серо-синие глаза светились как у кота.

— Понимаешь, Алф, она так похожа на моих Мистера и Миссис, такая вся правильная, напыщенная — я не смог удержаться. Но мелкому же понравилось.

— О да! Сириус был просто в восторге.

Даг вздохнул и посмотрел на огонь.

— Она потеряет его. Вернее, он сам выкинет их из своей жизни.

— Как твоя семья потеряла тебя?

Даг не ответил, наклонил голову — тёмные кудри закрыли лицо. Альфард не отводил от него пристального взгляда, ждал.

— Я, наверное, слишком много от них хотел. Это же так много: желать быть самим собой и чтобы тебя любили таким, каким ты желаешь быть, — Даг откинул волосы за спину, улыбнулся. — Мы ведь не бедствовали. Даже наоборот. Приёмы, вечеринки — местечковый светский прайд. Как я это ненавидел. Как же было здорово плюнуть бумажной пулькой прямо в лоб какому-нибудь мистеру «у меня всё под контролем» или точнёхонько в дряблое декольте престарелой местной матроне… В конце концов они просто стали оставлять меня дома.

— О, Мерлин, — хмыкнул Альфард, — да они святые люди. Сириус бы за такое неделю стоял в углу на горохе.

— Нет, мои просто орали. Вернее, мать жаловалась «он то, он сё», а отец орал. Брат обычно начинал реветь через минуту, а на меня не действовало. Может, если бы он просто выпорол меня, нам обоим стало бы легче, — Даг лёг на спину, положил руки под голову, уставился на покрытый лепниной потолок. — Знаешь, мне всегда казалось, что всё вокруг не по-настоящему, что это сон, игра. Это мучило меня, потому что я чувствовал жизнь, чувствовал себя в ней, я хотел вгрызаться в неё, жрать её. Мне нужен был Отец — столп, причал. Мне надо было знать, что, даже если я явлюсь домой в дерьме по уши, меня примут, вымоют и накормят. Я не хотел ничего знать про его карьеру и про то, как должен вести себя достойный сын… Но какими бы ни были мои родители, всё равно я был порядочной свиньёй.

— Был?

— Да — был… надеюсь на это, — Даг опять сел, посмотрел в глаза Альфарду. — Теперь я понимаю, что меня так ломало. Я ведь чувствовал, что могу многое: странное, необычное — но на деле у меня ничего не получалось.

— Ещё как получалось, — усмехнулся Альфард. Ты думал, что так легко подчиняешь себе людей, потому что начитался всяких книжонок об управлении толпой? Нет. Это была твоя магия, и даже магглы чувствовали её. Как это ни печально, но именно твои выкрутасы, запои и шаманские безобразия — да-да, по-другому я не могу назвать эти представления, — именно они и не дали тебе стать обскуром и помогли мне найти тебя. Хотя я чуть не опоздал.

— А откуда ты знаешь, что я читал? — Даг прищурился. — Выпотрошил всех с помощью ваших штучек?

— Наших, наших штучек, — усмехнулся Альфард. — И нет, не всех. Твою семью, женщин, близких друзей, адвокатов я не трогал. А остальных — да, как ты выражаешься, выпотрошил. Мне надо было убедиться в том, что я не ошибся на счёт тебя.

Он вздохнул. Нахмурился.

— И я чуть было не опоздал.

Даг хмыкнул, отмахнулся.

— Ну и опоздал бы — невелика потеря.

— Нет — велика, — воскликнул Альфард. — Ты пока не понимаешь, как важно иметь семью. Как это страшно, видеть, как угасает твой род. Блэков осталось очень мало. Мальчишек только двое. Но Вальбурга… Если она поступит со своими сыновьями, также как моя мать поступила со мной, она останется без внуков. Хотя Регулус послушный сын…

— Хорошо. Согласен. Я важен, — поднял руки в жесте примирения Даг. — Но вот имечко ты мне подогнал, конечно…

— Ты же сам себя так называл!

— Да… но какое-то оно мелкое, я хотел бы что-то более значительное.

— А разве не ты говорил, что хочешь быть чёрным и простым, — засмеялся Альфард. — Лацерт Блэк, как заказывали. Я же уже говорил тебе о блэковских традициях, могу предложить взамен только Стеллиона или Дракона.

— Ну уж нет, — хмыкнул Даг, — лучше пусть остаётся Лацерт.

Бродяга, прихрамывая на заднюю лапу и иногда поджимая её, упрямо бежал на юг. Пропитанная солью, свалявшаяся шерсть почти не грела, но он терпел ночной холод, чтобы, не теряя ни минуты, скорее добраться до дядиного коттеджа. Он точно знал, что там есть две палочки. И если одной он никогда бы не осмелился воспользоваться, то другая ему бы ещё могла послужить.

Он тявкнул, почувствовав знакомые запахи, и перешёл на размашистый галоп. Вывалив язык, он широкими прыжками нёсся по лесной тропинке. Деревья поредели, и сквозь их ветви Бродяга увидел знакомый дом на холме. Он перешёл на трусцу, потом сел, тяжело поводя боками. Отдышался и не удержался: задиристо залаял и даже погонялся за собственным хвостом. У него получилось!

Теперь надо было дождаться ночи и пробраться в дом. Бродяга нашёл уютную ямку под кустом акации, покрутился в ней, устраиваясь на днёвку, лёг и задремал.

В наступившей темноте он пробрался в дом. Принюхался, но не уловил никаких подозрительных запахов. Здесь всё осталось по-прежнему: мебель была раскидана; из камина торчал полуобгоревший остов скамеечки для ног; старинный сервант в затейливых завитушках валялся на боку, высыпав из своего чрева тускло блестевшие в свете луны бутылки, хрустальные графины и бокалы. Бродяга повёл носом — вином не пахло. К сожалению.

Так он бы сейчас напился…

Сириус превратился в человека, мрачно оглядел комнату. Вспомнил, как он всё здесь разгромил, когда узнал, что Бемби погибла…

Он ничего не забыл. Было так же пусто и так же больно.

Вот на этом ковре перед камином они любили друг друга, валялись голые, нежась в тепле, смотрели на огонь, мечтали, как родят кучу детей, переженят с детишками друзей, — все станут одной семьёй.

«Глаза как у течной суки»

— Тварь! Тварь!

Сириус хрипло закричал, схватил себя за волосы, рванул, упал на пыльный ковёр.

«Где же ты тут тогда прятался, тварь? Подглядывал, вынюхивал. Копил злобу. А потом тешил свою подлую душонку — как ты всем отомстил. За всё ответишь, тварь, за всё…»

Сириус вспомнил, что где-то на кухне Бемби хранила херес для десертов. Поднялся, нажал на каминной полке скрытый рычажок, вынул из тайника старую потрёпанную палочку Альфарда и мешочек с галлеонами. Прошёл на кухню, покопался в шкафах, выудил бутылку. Поболтал, взвесил на руке.

Потом вернулся в гостиную, стащил в угол за опрокинутым диваном подушки и покрывала. В несколько глотков опустошил бутылку с хересом, перекинулся в пса, улегся на подушки и провалился в сон.

Альфард остановился на верхней ступеньке Гринготтса, устало потёр лоб.

— Господин?

Он оглянулся, услышав голос своего домового эльфа.

— Маду?

— Маду просит прощения, но хозяин сам говорил, сразу сообщить, если с молодым господином будет что-то не так, — низко поклонился домовик, протягивая хозяину руку.

Альфард без слов сжал ладонь домовика, позволив тому перенести их домой. Увидев, что эльф перенёсся в оранжерею, а не в сам коттедж, Альфард вопросительно приподнял брови и присел на высокий бортик крошечного круглого пруда с лотосами:

— Я слушаю.

Домовик мял ткань на тощей груди, раскачивался, разглядывая стеклянный потолок, и молчал. С облаком пушистых седых волос над круглой головой он был похож на одуванчик. Альфард улыбнулся.

— Я жду, Маду.

— Молодой господин сильно пьян, — вздохнул Маду и показал три узловатых длинных пальца. — Вот сколько выпил огневиски, три бутылки, а сейчас взял ещё русскую водку.

Альфард нахмурился.

— Когда он успел? И почему? С утра всё было хорошо. Я отправился к гоблинам, он сказал, что прогуляется по Лондону. Что случилось?

— Маду не знает, — поклонился домовик.

— Да я тебя и не спрашиваю. Где он сейчас?

— В гостиной, хозяин, возле винного поставца. Как пришёл, так сразу к нему, и не отходил ни разу.

— Шесть лет держался, и без усилий. Он даже иногда мог выпить пару бокалов со мной вечером у камина, и ему не хотелось больше, — я же видел! С чего вдруг? — сокрушённо покрутил головой Альфард.

— Маду не знает, — опять поклонился эльф.

— Да не спрашиваю я тебя! Ужин готов?

— Готов.

— Тогда кофе свари и приготовь умиротворяющее и укрепляющее. А я пойду, поговорю с ним.

Альфард вошёл в полутемную, освещаемую только пламенем камина комнату.

— Сумерничаешь один? — спросил он у Дага, взмахом палочки зажигая светильники. — Как день прошёл?

— Плохо, — пьяным, западающим голосом ответил ему Даг.

Он стоял возле буфета со спиртным, спиной к двери, и не повернулся, когда вошёл Альфард, только, пошатываясь, приветственно помахал рукой. На столешнице шкафа рядом с Дагом стоял резной хрустальный штоф с водкой — грани красиво переливались в отсветах пламени камина. Бокал он держал в руке.

— Может, ты повернёшься ко мне, сядем, поговорим, — Альфард подошёл к нему. — А, Даг?

— Нет, нет, так лучше, — Даг одним глотком осушил бокал, налил новый. — Она умерла, Алф, уже три года как, а я не знал…

— Кто?

Альфард сел на скамеечку для ног — ближе ничего больше не оказалось.

— Моя жена.

— А разве ты был женат?.. А, это та, которая считала себя ведьмой?

— Нет, не она… а моя малышка... моё сумасшедшее первобытное дитя, — Даг горько рассмеялся. — Я ведь оставил ей всё, думал, она ни в чём не будет нуждаться. Там только чистыми было полмиллиона... А они затаскали её по судам! Ну от своей семьи я ничего другого и не ждал. Но ребята! Мы же с ними были одним целым! Три года она скиталась по каким-то мужикам, без денег, без жилья. И умерла. А суд присудил ей всё всего через неделю, представляешь? Тут уж моя семейка подсуетилась, оторвала свой кусок у её родаков. Разорвали нас живьём, заглотали и валяются — сытые — в крови своих же детей…

— Ты так любил её? — мягко спросил Альфард.

— Не знаю… я не верил ей. Мне всё время казалось, что она знает, кто я на самом деле, но не говорит. Я думал, что вот так намотаю на кулак её рыжие волосы, тряхну как следует, — Даг потряс зажатым в ладони бокалом. — Она мне всё и расскажет… Мучил я её, как последний урод.

Альфард смотрел на ссутуленную спину Дага, на его низко опущенную голову, молчал и вздыхал.

— Никак же нельзя было сообщить ей, что я жив? — прошептал Даг.

— Нет, Даг, прости, — извиняющимся тоном ответил ему Альфард. — Ты же был мёртв… для маггла… Ни один врач не смог бы тебя вытащить… Это только потому, что ты маг — ты жив. И только потому, что у Блэков есть свои зелья и свои заклинания… Прости.

Даг выпрямился, набрал полную грудь воздуха, с шумом выдохнул.

— А как прошёл твой день?

— Продуктивно… Сириус сбежал из дома.

Даг оглянулся, ухмыльнулся.

— По-другому и быть не могло. Как он?

— Весел, бодр и возмутительно счастлив. Поттеры приняли его как родного. Они с Джеймсом второй день стоят на ушах, — хохотнул Альфард.

— А мадам Ви как?

— Выжгла его с родового гобелена и лишила наследства… Вот об этом я и хочу с тобой поговорить.

Альфард встал со скамеечки, пересел в кресло, призвал из буфета бокал и бутылку Бакарди. Наколдовал два кусочка льда, плеснул рому, отлевитировал бутылку обратно.

— В общем, я решил умереть.

Даг закашлялся.

— Что? Зачем?

— Чтобы обеспечить Сириуса. Я оставлю ему этот коттедж и блэковский сейф, а тебе — тот домик на островах, помнишь, он тебе тогда понравился, ну и добавлю ещё галлеонов в твой сейф.

Даг опять отвернулся, обхватил себя руками, бросил резко:

— Мне ничего не надо.

— Подожди, Даг, — Альфард встал с кресла, подошёл к Дагу, коснулся его локтя. — Прости, я глупо пошутил. Я просто уеду из Англии и из Европы. Всё дело в правилах наследования Блэков. Разделить семейный капитал или передать его кому-либо можно только в случае моей смерти. Понимаешь? Я договорился с гоблинами: я исчезаю и из маггловской, и из магической Великобритании; ни с кем не поддерживаю связь, не получаю и не передаю никакой информации — умираю. И это надо сделать до окончания Сириусом Хогвартса, не сидеть же ему на шее у Поттера. Да и женится он когда-нибудь…

Альфард положил руку на плечо Дага.

— Останешься в Англии или, может, поедешь со мной? В Перу, в Уарас? У меня там есть домик — Вилла «Пуйя Раймонда». Вырублен прямо в скале над озером. Вода, не поверишь, бирюзовая… Там удивительно хорошо. Название у домика громкое, но он небольшой: две спальни и кабинет на втором этаже да кухня с гостиной на первом. Мансарда ещё есть с балконом и мастерской, — Альфард вздохнул, мягко улыбнулся. — Или снимем жильё в Марасе? Там, неподалёку, соляные озёра — Салинас-де-Марас — магглы выпаривают соль из местного ручья. Не меньше пяти веков уже. Если смотреть с холма: как будто река из смальты течёт в ущелье — завораживающее зрелище. Ещё рядом Морай — там шаманы инков выращивали волшебные травы. Удивительные экземпляры порой попадаются, нигде больше таких нет.

Даг наклонился, вытащил палочку из-за голенища сапога, очистил стакан и отправил его вместе с хрустальным штофом в буфет, повернулся к Альфарду.

— И мы откроем бюро путешествий и заработаем кучу денег, потому что уговариваешь ты как заправский турагент. Можешь не уговаривать — ты всё, что у меня здесь осталось. Конечно, я поеду с тобой.

— Мы пойдём на яхте, не торопясь. Мне спешить некуда, — хмыкнул Альфард. — Я теперь вроде как немного мёртв.

— Как и я, — улыбнулся в ответ Даг. — Как и я.

Сириус, тяжело дыша, отбивал одно заклятие Долохова за другим. Ублюдок только что поразил Грюма, и Сириус не знал, жив ли тот. Уродливо перекошенное лицо Пожирателя прорезал злобный оскал, он отвёл палочку в сторону как-то по-особому, и у Сириуса похолодело в груди: он не успевал докрутить Протего. «Сдохни, долбак», — прочитал он по губам Долохова.

— Петрификус тоталус! — вдруг прозвенел рядом чистый мальчишеский голос.

Долохов упал.

«Сохатик!» — молнией мелькнула мысль.

Сириус метнул сформированное заклятье щита между Нимфадорой и психичкой Беллой.

Та заверещала и кинулась к нему, проорала какую-то тёмно-магическую абракадабру.

Сириус отбросил чёрную пакость, потом ещё одну. Засмеялся и пропустил удар.

— Я убила Сириуса Блэка, убила предателя!!! — взвизгнула Белла, заливаясь безумным хохотом.

А Сириус с удивлением почувствовал странную лёгкость и покой. Посмотрел на беснующуюся Беллу и начал падать навзничь. По лицу будто скользнула ветхая ткань, мир выцвел, посерел и исчез.

На окаймлённые белыми полосками соли разноцветные кирпичики озёр Салинас-де-Марас при ярком свете дня смотреть было почти невозможно. Водяная мозаика всех оттенков коричневого цвета — песочного, охряного, кофе с молоком, терракотового — обрамлённая, словно алмазной крошкой, соляными кристаллами, сверкала подобно самоцветам. Как будто это было не творение рук человеческих, опять исказивших мир для своих ничтожных нужд, а драгоценное оплечье, в незапамятные времена обронённое среди холмов одним из древних богов инков.

Альфард с удовольствием огляделся. Вокруг никого: ни работников, ни туристов — всё вымерло до конца жаркой сиесты. Он поудобнее устроился на наколдованном кресле, обновил охлаждающие чары; «Серебро и золото — вот горы Испании» промурлыкал тихонько, отбивая ритм по подлокотникам.

Крупный тёмно-серый филин, сделав пару кругов над долиной, сел на валун рядом с Альфардом, важно вытянул вперёд лапу с письмом — на полуденном солнце блеснуло серебряное кольцо почтовой службы Гринготтса — невозмутимо вытерпел возню Альфарда с завязками пергамента и сразу же улетел, взмахом широких крыльев подняв в воздух облачко коричневой пыли.

Альфард задумчиво похмыкал, не торопясь, раскатал свиток, вчитался и резко подскочил, опрокинув кресло. Палочка задрожала в его руке. Он прерывисто вздохнул, замер на несколько мгновений, одним коротким движением развеял кресло и аппарировал.

Оказавшись на каменной террасе «Пуйя Раймонды», он остановился перед входной дверью и прислушался, но ничего, кроме тихого плеска ручейка, стекавшего по скале прямо в озеро, не услышал.

— Маду, — позвал Альфард, по-прежнему не заходя в дом, — ты где? Маду?

Домовик вывалился ему под ноги, плача и дёргая себя за седые волосы.

— Маду виноват! — рыдал он. — Маду не может разбудить мастера Лацерта. Добрый хозяин Альфард должен наказать Маду. Маду — плохой!

— Ну-ка, прекрати этот балаган! — прикрикнул на домовика Альфард. — С каких пор ты разговариваешь как придурковатые эльфы чистокровок? Что случилось с Лацертом? Дай руку, отведи к нему!

Альфард несколько раз постучал в дверь спальни Лацерта, не дождавшись ответа, открыл её и зашёл внутрь.

Даг, одетый в свою любимую расшитую шелком джеллабу, лежал на заправленной кровати. Лицо в ореоле тёмных волос выглядело не просто бледным, а совсем белым; нос заострился, глаза запали.

— Он жив? — прошептал Альфард.

— Жив, жив, — опять заплакал Маду. — Только спит глубоко… далеко.

Альфард шагнул к кровати, сел рядом с Дагом, приложил ухо к его груди. Сердце билось — но глухо и редко.

— Рассказывай, — всё так же шёпотом, приказал Альфард.

— Мастер Лацерт вчера, как всегда, в девять утра позвал Маду подать завтрак, — запричитал домовик, — потом он читал, творил чары, писал и рисовал, опять читал, обедал, брал метлу и вернулся с мокрой головой. Маду подал чай. Мастер Лацерт опять читал и играл на пианине. Потом Маду подал ужин, и мастер Лацерт сказал, что Маду может до утра быть свободен. Маду скрылся и не показывался. А сегодня утром молодой господин не позвал Маду ни в девять, ни в десять, ни в полдень. Маду решился и пришёл сам, а мастер Лацерт лежит прямо на ковре, во вчерашней одежде, руки вот так…

Домовик раскинул свои тоненькие ручки, показывая, как лежал Даг, и, завыв в голос, повалился на пол.

Альфард подошёл к Маду, наклонился, погладил по голове и потянул за локоть, вынуждая подняться.

— Что было дальше, Маду?

— Маду перенёс мастера Лацерта на кровать… Почистил всё… Наказал себя, — домовик с пугливым упрямством посмотрел на хозяина. — Потом ещё наказал, но молодой господин так и не проснулся.

— А что ты чистил, Маду? — встревожился Альфард. — Кровь? Лацерт поранился?

— Нет, нет! — замахал ладошками домовик. — Чернила! Мастер Лацерт писал, когда…

Маду всхлипнул, достал из складок накрученного вокруг его тела куска шторы свиток пергамента, протянул Альфарду.

— Вот…

Альфард развернул пергамент. Неровные, торопливые буквы почерка Дага, никогда не обращавшего внимания на каллиграфию, кое-где были размыты, а сам пергамент казался влажным.

— Ну кто бы мог подумать, что в таком старом тщедушном эльфе столько воды? — укоризненно посмотрел на домовика Альфард.

Маду закрыл лицо ладонями, но слёзы опять потекли из-под его покрытых старческими пятнами морщинистых кистей.

— Ты читал?

Маду часто закивал, не отнимая рук от лица.

Альфард строго кашлянул. Надел пенсне и повернул пергамент к свету.

«Здравствуй, мой дорогой друг. Ты в отъезде уже пять дней, и даёшь мне этим полное право на пространное письмо к тебе. Альфард, я хочу предупредить тебя заранее, что в следующем письме или при встрече ты не увидишь или не услышишь никаких «дорогой друг» или «Альфард». Теперь я буду обращаться к тебе — «Отец». И лучше бы тебе начать привыкать к этому прямо сейчас, потому что ты и есть мой настоящий отец».

— О, Даг, Даг… — прошептал Альфард и оглянулся на кровать.

Солнечные блики сияли на шёлковом покрывале, на вышивке джеллабы Дага. Казалось, что вот прямо сейчас он сморщится, поднимет руку, закрываясь от ослепляюще-яркого луча, дерзко пробравшегося сквозь ольховые ламели венецианских штор. Альфард вздохнул. Притихший было Маду опять зарыдал: «Бедный господин, бедный мастер Лацерт».

«Двадцать пять лет назад ты родил меня подобно Зевсу, родившему Диониса, вырвав меня из разлагающегося тела моей прошлой жизни и дав мне покой, заботу и защищённость, каковых я и не знал до этого. Эти двадцать пять лет промелькнули как один год, не оставив в памяти ничего, кроме радости и удовольствия от новых открытий и дел. Никогда моя жизнь не была так наполнена ощущением нескончаемости и осмысленности. Что бы я ни говорил или ни делал раньше — всё это было просто детской игрой. Я объявил себя всемогущим, а на деле не мог даже совладать с собственными бесами: растрачивал, уничтожал, мучил себя и мучил своих близких. А теперь я смотрю в зеркало и вижу молодого мужчину, а не пятидесятилетнего пропойцу. Как я благодарен тебе, как я люблю и тебя, и старого ворчуна Маду — свою настоящую и единственную семью!»

Дальше пергамент был пуст, если не считать мокрых разводов от слёз Маду. После восклицательного знака последняя строка обрывалась кляксой и длинным росчерком пера.

Маду, уже не в силах рыдать, лежал ничком на ковре и подвывал, как больной зверёк: «Мастер Лацерт, мастер Лацерт…»

— Что ты скулишь, — прикрикнул на него Альфард, — он же не умер!

— Молодой господин не проснётся, Маду знает, — глухо пробормотал в ворс ковра домовик.

— Проснётся, — твёрдо сказал Альфард. И подал вскочившему с пола и пристально смотрящему на него домовику пергамент из Гринготтса. — Читай вслух, если ты такой грамотный.

Эльф выпрямился, поправил свою шторку, подтёр глаза, почтительно склонившись, принял из рук хозяина пергамент.

— Настоящим Южноамериканское отделение банка Гринготтс по поручению Банка уведомляет вас о том, что восемнадцатого июня одна тысяча девятьсот девяносто шестого года скончался Сириус Орион Блэк.

Маду ахнул, выронил пергамент, уставился на Альфарда стремительно наполняющимися новым горем глазами.

— Не смей опять плакать, — жёстко скомандовал ему тот. — Продолжай.

Маду поднял пергамент и хриплым, прерывающимся голосом продолжил:

— Тем самым все договорённости, имевшие место между банком Гринготтс и Альфардом Поллуксом Блэком, теряют силу. Если в течение шести месяцев с вашей стороны не поступит требования о признании за вами права наследования, всё оставшееся после Сириуса Ориона Блэка имущество будет передано, согласно оставленному им завещанию, его крёстному сыну — Гарри Джеймсу Поттеру. Просим вас, как можно скорее поставить нас в известность о принятом вами решении по наследству семьи Блэк. С уважением, банк Гринготтс.

Маду опустил голову, безвольно повесив руки вдоль тела и изо всех сил стараясь не плакать.

— Ну? Ты хочешь сказать, что ничего так и не понял? — посмотрел долгим многозначительным взглядом на тихо всхлипывающего домовика Альфард. — Подумай ещё.

— О-о-о, — ошеломлённо выдохнул тот и поднял глаза на хозяина, — так господин Сириус и мастер Лацерт… о-о-о…

— Я всегда подозревал, всегда надеялся на это, — кивнул Альфард. — Они были слишком похожи, слишком! Таких совпадений не бывает! И я чувствую… И ведь ты тоже чувствуешь, Маду?

— Да, да, хозяин! Маду чувствует! — воскликнул домовик. Щёлкнул пальцами, выхватил из воздуха тонкую паутинку ажурного покрывала из шерсти сури, лёгким жестом всколыхнул его над Дагом, расправил, укрыв спящего Блэка. — Но сколько нам ждать, хозяин Альфард, пока молодой господин проснётся?

— Немного… Я не думаю, что дольше двадцати четырёх лет, — хмыкнул Альфард.

— Двадцати четырёх! — подскочил Маду. — Маду так стар…

— Будешь опять просить меня скорее повесить твою голову на Гриммо, — потянул домовика за ухо Альфард, — чтобы утереть нос «задаваке Кричеру»? Бросишь меня одного?

Домовик крепко обхватил Альфарда за ноги, молча замотал головой.

— Маду живёт, пока нужен своим магам, Маду будет рядом всегда. И будет ждать.

Альфард погладил домовика по пушистым седым волосам.

— Что ж, тогда будем ждать вместе.

Он падал в темноту.

Вокруг стало так тихо, страшно тихо, словно кто-то задёрнул занавес, и яркий и громкий мир пропал, оставив после себя только далёкое эхо смутно знакомого голоса, звавшего кого-то: «Сириус! Сириус!..» Потом смолк и этот голос, растворился в безысходной тишине.

Он падал. Тонул. Развеивался. Исчезал.

«Я не хочу! Нет!»

Он попытался крикнуть, чтобы прогнать этот мучительный ужас, но тело не подчинилось, его как будто и не было совсем. Ничего не было.

«Как же холодно! Холодно! Холодно! Помогите, кто-нибудь! Кто-нибудь! Помогите! Мама, мама! Мамочка...»

— Мамочка, мамочка, мамочка…

Вдруг кто-то обнял его. Мягкие губы коснулись лба.

— Тшш, малыш, это всего лишь сон, просто сон, не плачь, — ласковые руки гладили его по голове, нежно прижимая к груди, — тшш.

Он слышал, как бьется чужое сердце: быстро, взволнованно. После жуткой тишины той бездны, в которую он упал — минуту, век назад? — этот стук оглушал, гремя набатом: «Ты живой, живой, живой!»

— Си-Джи, когда же мы поедем? Малыш Ми напуган. Все эти тела, столько крови, это совсем не то, что нужно видеть маленькому мальчику.

Он вывернулся из-под ладони обнимавшей его женщины — матери? — осмотрелся. Они сидели на заднем сидении автомобиля. Передняя дверь у водительского места была открыта. Возле машины, спиной к ней стоял высокий мужчина, закрывая собой дорогу. Женщина опять прижала его к себе, не давая смотреть в окно. Мужчина — отец? — быстро сел за руль, захлопнул дверь. Автомобиль тронулся с места, стремительно набирая скорость.

Он опять выскользнул из объятий женщины — «мамочка Ла» вспыхнуло у него в памяти — и из-за её плеча посмотрел в заднее стекло. Но увидел лишь скопище машин, озаряемых какими-то сине-красными сполохами и бескрайнюю, выжженную солнцем долину, прорезанную посередине светлой лентой дороги, начинающейся у одного края горизонта и стремительно влетающей в противоположный.

Дороги широкой, прямой и бесконечной…