Лестница (гет)

Северус Снейп был убежден в том, что напрасно появился на свет. Его рождение не принесло ни радости, ни счастья. И хотя мать на вопрос: «А ты меня любишь?» скупо отвечала «да», мальчик чувствовал, что это ложь.

В детстве почти не ощущаешь, насколько узок мир, в котором живешь. Северус не знал, что маленький домик с низким потолком, где в двух комнатах ютилась семья Снейпов, мог быть намного больше, светлее, уютнее. Он никогда не выходил дальше калитки, потому что всегда останавливал грубый окрик матери, но принимал как должное то, что его никогда не отпускали на улицу одного. Веселый смех детей манил, заставляя высовываться из окна и провожать взглядом быстро удаляющиеся фигурки.

— Мам, а почему мне нельзя на улицу? — длинные волосы падали на лицо. Северус подтянул шорты, державшиеся лишь при помощи ремня, и с надеждой посмотрел на женщину, ссутулившуюся над котелком. Губы ее шевелились, будто отсчитывая секунды.

— Не мешай мне, — тихо сказала она, стараясь не сбиваться со странного счета. — Ступай.

— Можно я пойду… погуляю?

— Нет! — темные глаза вспыхнули, и тут же потухли. — Тебе нельзя. Нам нельзя.

«Но почему? Почему нельзя? Чем я отличаюсь от других? Мама сказала, что я волшебник… Но ведь я слышал, что волшебников любят. Все хотят быть волшебниками!» — эта детская уверенность в том, что его поймут и примут таким, каков он есть, давала надежду. Надежду на то, что когда-нибудь мама одумается и осознает, что Северус похож на мальчишек, гоняющих по улицам на велосипедах.

Сам он не замечал за собой необычных способностей. Оставалось лишь заворожено слушать рассказы матери о далеком мире, где есть добрые и злые колдуны, где есть великолепный замок, многие века принимающий в своих стенах учеников, и верить, что очень скоро он тоже туда поедет.

Горькое понимание пришло в день, который должен был стать праздником. Воспользовавшись тем, что мама увлечена очередным зельем, Северус накинул потертую куртку, доставшуюся ему от отца, и вышел за дверь, тихонько притворив ее. После дождя пахло свежестью и ветром, и, шлепая по лужам, он наслаждался этим ароматом, не обращая внимания на грязную реку, больше похожую на сточную канаву, на раскиданные бутылки и спящего на лавке бездомного кота. Мальчик думал, что мама не права. Он не волшебник. Не может быть волшебником. Он обычный. Так почему нельзя на улицу?

— Эй, Чарли, смотри, что за мелкий идет!

— Да это же сын Снейпа! Того, что раньше преподавал в школе, а сейчас работает на фабрике по ту сторону реки! А что — похож, такой же красавчик!

Мальчишки дружно заржали, а Северус словно наткнулся на невидимую стену. Над ним смеялись и потешались, тыкая пальцами. Радужная картинка, нарисованная воображением, рассыпалась на части, как стекло, в которое попал мяч. Сказки не существует, есть одна жестокая реальность.

— Ты где эту куртку достал, дурак? Не великовата? — прошепелявил остроносый пацан, у которого не хватало двух передних зубов.

— Да он, по-моему, еще и разговаривать не умеет, — протянула девчонка лет двенадцати. — Иди отсюда, урод. Возвращайся в свой Паучий тупик, откуда пришел, а это наше место, слышал? И малышне здесь делать нечего.

— И кстати, на тебе, — самый старший, Чарли, вытащил из кармана скомканную бумажку и кинул ею в Снейпа, попав в плечо. — Купи себе чего-нибудь. Я помню, что Снейп всегда учил нас относиться с пониманием к убогим, — и они снова покатились со смеху.

Медленно подняв купюру с земли, на которую упали первые крупные капли начинающегося дождя, он посмотрел на компанию:

— Но я хочу с вами…

— Ты что, не понял? Тебе не место среди нас.

Эти слова звучали в ушах даже тогда, когда Северус уже забрался под одеяло в спальне, которую родители делили с ним. Дождь за окном усиливался, а он, вытирая лицо старым одеялом, пытался не слушать, как отец с матерью опять ругаются.

— Не надо, Тобиас!

Мама громко кричала. Северус схватил подушку и накрыл ею голову, однако звук ударов просачивался даже сквозь стену, казавшуюся картонной, забирался под старую рубашку, доставшуюся от отца, и отдавался в ушах.

— Мерлин, сделай так, чтобы мама перестала плакать! — умолял он шепотом. — Я не буду больше просить конфеты, я буду слушаться папу, не буду проситься на улицу, только сделай так, чтобы отец не бил ее!

Этот отчаянный шепот не успокаивал и не помогал. Жалобные стоны не прекращались до тех пор, пока Тобиасу не надоело истязать жену. Северус вытер слезы наволочкой и, стараясь не попадаться папе на глаза, пошел на кухню, где Эйлин обрабатывала ушибленные места каким-то раствором.

— Мама! — его худые ручонки тянулись к бледной шее, но тут же на них обрушились удары кухонной тряпкой.

— Иди отсюда, паршивец! Всю кровь мне уже выпили! Такой же, как отец — ничего не умеешь, а жрать всегда просишь! — всхлипнула она. — Ты хоть понимаешь, что тебе уже семь?! Семь! Ты же уже должен быть волшебником, а ты ноль без палочки, — Эйлин хлестала его по рукам вонючей тряпкой, которой только что вытирала со стола. — Неужели в него пошел? Сквиб.

Тогда мальчик не понял значения слова, сказанного с таким презрением, да и не до этого было: Тобиас, обдавая сына запахом алкоголя, схватил его за волосы. Мать не шевельнулась, только рука едва дрогнула, но страх перед расправой оказался сильнее призрачной родительской любви.

— Я что девку, что ли ращу?! Что за патлы? Какую чертовщину ты внушаешь паршивцу? Волшебство? Маги? Ха, никакого волшебства не существует, а твоя мамаша, на которой я по недоразумению женился, просто ничтожество! Ты понял, сопляк? И если ты веришь ей, то и ты — ничтожество.

Сильные пальцы, безумный взгляд, тонкие губы, растягивающиеся в злобной усмешке… «Мерлин, папа, что же ты делаешь?» …вскрик, боль, ненависть, желание ударить, слезы, рев… «Не трогай! Я же твой сын! Я люблю тебя!» …несколько шагов, взмах материнской палочкой, всполох света, ощущение полета, удар, боль, тьма… «Я не хотел».

Что-то холодное и липкое стекало по лицу, вызывая чувство тошноты. Северус лежал на спине, со лба только что убрали мокрую прядь.

— Что же ты наделал? Во имя Агриппы, что же наделал?

— Мама, — слабо позвал он. — Что произошло?

— Ты волшебник, — прошептала мать, и, несмотря на закрытые глаза, мальчик ясно представил, какой безумной улыбкой озарилось ее лицо. — Ты чуть не убил отца, — голос в одно мгновение изменился, превратившись в осуждающее шипение. — Тобиас и так ненавидит магию, а теперь… — Эйлин заплакала, и сын заставил себя открыть глаза, превозмогая боль в затылке.

Та же самая кухня, тот же стол, мама, ссутулившись, сидела на полу около мальчика. Ничего не изменилось. Только испуганные глаза и сжатые губы заставили его поежиться.

— Мама, я не хотел. Я хотел защитить тебя. Папа…

— Тише, не говори ничего. Он вернется. Не может не вернуться. Он просто маггл, привязанный ко мне пусть не любовью, но колдовством, — мать опомнилась, оглянувшись на Северуса: — Не обращай внимания. Несу, не знаю что. Он маггл, — повторила она, — а мы — волшебники, — Эйлин пошевелила губами, будто читая известную лишь ей молитву. Резко поднявшись, женщина быстро подошла к кухонному шкафчику и, пошарив рукой, вытащила из него пакетик конфет в помятой обертке.

— Держи, сынок, и запомни, что ты — не такой, как другие.

Заворожено глядя на невиданные сладости, Северус потянулся за леденцами, аккуратно взяв уголок упаковки. Эйлин вернулась к котлу, в котором что-то кипело уже третий день, а он попятился, чтобы выйти из кухни. Опрометью бросившись в ванную и не веря внезапной радости, закрылся там, соображая, на сколько дней должно хватить конфет.

«А что, если угостить ими тех ребят с площадки? Может быть, тогда она возьмут меня к себе?» — он задохнулся от предвкушения, одновременно пытаясь раскусить первую карамельку.

Северус залез на стул и заглянул в мутное зеркало, висевшее в ванной. Из-под длинной челки на него смотрели черные глаза, худое исцарапанное личико выглядело изможденным, а отцовская рубаха, порванная в нескольких местах, висела мешком. Перекатывая во рту конфету, он прошептал:

— Я должен научиться. Тогда мама поверит в меня. И папа.

* * *

Отец, разумеется, вернулся. Лишь спустя пару лет Северус понял, почему: магия заставляла даже самого упрямого человека делать то, чего хотел колдун. Тобиас вернулся и продолжал свою обычную жизнь. Снейп привык к запаху алкоголя, привык и к синякам матери. Он отучил себя плакать и умолять папу остановиться, перестал прятаться в ванной или спальне, когда родители начинали ругаться. Но с каждым днем сильнее становилось желание убежать из ненавистного дома как можно дальше. Ему надоели бесконечные ссоры и упреки, унизительные удары грязной тряпкой и полные злобы и опасения взгляды отца. К счастью, теперь, когда он научился контролировать свои способности, мама успокоилась:

— Ешь и иди, погуляй, — приказала она, ставя перед ним тарелку с кашей.

Как же ему надоела эта каша! Однако спросить, когда появится разнообразие, Северус не решился и принялся за еду. Под прожигающим взглядом, он съел все и потянулся за чаем, но получил удар по руке:

— Это для отца! Попей из-под крана!

«Конечно, для папы, — горько подумал он, глотая сырую воду. — Все для этого урода, который ежедневно избивает тебя. Все для него. А от меня требуется лишь идеальное знание зелий и заклятий. Разумеется, мама, все для него».

Он ненавидел отца настолько, что при его появлении сразу же убегал из дома, если была возможность. Вместе с ненавистью к Тобиасу пришла ненависть ко всем этим людям, живущим по соседству. К людям, у которых есть все. Эти магглы могли позволить себе покупать детям игрушки и одежду, жить в просторных домах и не запивать скользкую кашу водой, источником которой, по всей видимости, была соседняя речка.

Северус отчаянно завидовал соседской девчонке, которая приходила на детскую площадку, задрав нос, и демонстративно разворачивала шоколадку, купленную матерью в ближайшем магазинчике. Она словно не замечала мальчишку, глотавшего слюни при одном воспоминании о вкусе карамельки, съеденной на последнее Рождество.

— Что смотришь? — слегка картавый голосок заставил вздрогнуть. Она не совсем выговаривала букву «р», отчего становилось еще противнее.

Шоколад таял на солнце, стекая по хрустящей фольге, которая в свете солнечных лучей казалась серебряной, а девочка, вымазанная лакомством, все еще с ожиданием смотрела на Северуса. Он чувствовал, как пахнет сладкая конфета. Этот запах запоминался надолго, хотя возможность насладиться им выпадала лишь раз в год.

— Ничего, — холодно ответил он. Привычка держаться отстраненно выработалась за несколько лет подобного общения.

— А мама говорит, что ты — умственно отсталый, и что с тобой нельзя разговаривать, — заявила девочка.

— Вот и не разговаривай, — буркнул Северус, бросая на нее злой взгляд.

— Урод нищий, — резюмировала она, отодвигаясь подальше.

— Заткнись! — в отчаянии выкрикнул мальчишка, вытирая пот с лица грязной ладошкой. — Я нормальный!

— Нет! Ты — урод.

«Ненавижу», — мелькнула мысль, и руки сжались в кулаки.

Но ее светлые волосы уже мелькнули за кустом, на ветке которого остался маленький лоскуток ее платья. Едва сдерживая слезы, закусив до боли губу, Северус поплелся домой, пиная мелкие камешки и стараясь следить, чтобы великоватые ботинки не спали с ног. Запах дешевой выпивки ударил в нос, как только открылась дверь. Медленно сняв обувь и повесив на гвоздь куртку, которую носил даже в жару, он прошел в кухню и подергал мать за юбку.

— Мама, а можно мне купить шоколадку? — тихий вопрос повис в воздухе.

— Какую еще шоколадку? — резко спросила она, вытирая руки кухонным полотенцем. — Разве у тебя день рождения? Вот и не мешай: скоро придет отец, мне нужно успеть приготовить ужин…

Эйлин взмахнула палочкой, при этом украдкой поглядев по сторонам, словно проверяя, что за ней никто не следит. Огонь под кастрюлей, в которой варилось что-то кислое, утих, а Северус, задумчиво глядя на синеватое пламя, решил не сдаваться:

— Мам, я видел у одной девочки на площадке шоколадку. Ей купили. Я тоже хочу, — шепотом закончил он.

— Хочет он! — с досадой повернулась к нему мать. — Нужно умерить желания! У нас денег почти не осталось, а отца недавно с работы уволили. На что мы будем жить? Шоколадку ему подавай… — продолжая бурчать себе под нос, Эйлин принялась помешивать суп.

Она разговаривала с сыном, как с ровесником, и никогда не задумывалась над тем, что ребенок не умеет понимать некоторых вещей. Со временем пришло знание, что семья не может позволить себе многого. Северус носит за отцом одежду, потому что нет денег на новые рубашки, он лишь один раз в жизни ел волшебные сладости, потому что мать подарила пакетик леденцов однажды — когда узнала, что способности мага у ребенка все-таки есть. Его не принимают соседские дети, потому что он нелепо выглядит в своей мешковатой одежде. А еще ребенок ненавидел свой нос, за который его постоянно дразнили. Часами можно смотреть в зеркало, но ничего не изменишь: да, все-таки урод.

Он все это понимал, но изменить пока что не мог. Снейп понимал, что не нужен родителям, что для них сын — обуза. Постоянные ссоры вскоре перестали казаться трагедией. Какой смысл обвинять в черствости отца, когда мать раз за разом прощала его? Эйлин с маниакальным блеском в глазах хватала Северуса за руку и, прижимая к себе, отчаянно шептала:

— Папа не желает нам зла и хочет, чтобы ты вырос достойным человеком, вот и воспитывает тебя…

— А тебя он тоже воспитывает? — спросил как-то Снейп, за что получил удар по губам.

— Не смей так об отце!

— Когда же ты поймешь, что он любит только себя?! — крик сорвался на визг, но тут же прекратился, когда мать схватилась за палочку.

— Ты будешь слушаться! — властно произнесла Эйлин. — Меня и отца.

— Я ненавижу его, — прошептал Северус. — Хоть бы он… — договорить «умер» не получилось, потому что из раны на щеке хлынула кровь.

Мать заплакала и села прямо на пол, закрыв лицо руками, а он кинулся в ванную и, промыв ссадину, нырнул под низкий столик. Пошарив ручонкой среди мелкого хлама и мусора, который лежал здесь годами, мальчишка вытащил на свет что-то, завернутое в фольгу. Хотел приберечь, да видно не получится.

Доедая последний кубик шоколадки, спрятанной еще на Рождество, Северус повторял про себя словно мантру:

«Я хочу в Хогвартс. Как можно быстрее».