Предания Севера и Юга (гет)

Таких баб, как она, и на севере днем со днем не сыщешь, а тут вот те на — южанка с самого, что ни есть, юга! Могучая, гордая — ух, настоящая медведица, кому, как не Тормунду Великанья Смерть, знать? Только вот медведица слишком опасалась его, все время в железках или с сестрой Лорда Сноу, хмурилась, взгляд отводила. Ну ничего. Они тут все на одной стороне, а супротив Тормунда еще ни одна девица не устояла. Придет его час, запоет медведица не своим голосом!

Ну, а пока Тормунд ждал и наблюдал. Издалека, как голодный кот, облизывался, намеками разбрасывался, а Бриенна из Тарта все скромницу строила. Эх, ей бы родиться одичалой, мигом бы забыла свои причуды. Среди них Бриенна была бы что ихняя королевой — Тормунд ей так и сказал, а она вся раскраснелась и ничего не ответила. Совсем загнобили девку, южные ироды. Ну ничего — с ним она взовьется выше Морозных клыков.

Тормунд все дивился, что это она от него так скочит. А когда узнал, то громко и смачно сплюнул. Медведица его продалась смазливому калеке-южанину. Такого и убивать-то тошно.

Не говоря уж о том, что южанин смеялся над ней! И она позволяла — краснела, что твоя свекла, огрызалась, но и не останавливала. А ведь могла — хоть ты тресни, могла. Конечно, Тормунд бы ему зубы пересчитал, а заодно бы и ручонку золотую засунул бы туда, где мать родная не нашла б, если б не Лорд Сноу. Ему, видите ли, мир нужен. Дерьмо ему собачье досталось вместо мира; южан этих даже смерть не сплотит. Впрочем, и парня понять можно: он умер, как никак, и умер за Свободный народ, так что не мог Тормунд просьбы его отрицать. На счастье золотого лорденыша.

— Знаешь, однорукий, ты ж не ровня ей, — сказал Тормунд однажды, когда они остались одни на площадке Черного замка, а медведица ушла к своей маленькой подопечной.

— Простите? — нагло поинтересовался Ланнистер.

— Женщине, — пояснил Тормунд, прищурив один глаз. — Не ровня. От силы этак совсем.

Однорукий ухмыльнулся, точно твой волк, и сказал, только уж как-то сухо да заученно:

— Если бы только у меня была рука, ты бы говорил по-другому, дикарь.

— Ее нет. — Спорить лорденыш не стал, это Тормунд почти уважал. — Не трусь, калек я не бью.

— А я не бью стариков.

Тормунд расхохотался.

— Хар! Кто тебя так, однорукий?

— Один… козел.

— Небось, горло друг другу грызли за бирюльки какие, а?

Ланнистер странно улыбнулся.

— За сапфиры.

— Что с вас взять — южане, одни камни на уме. Да ты глянь-то, глянь на себя, однорукий, даже украсть ее не смог бы!

— Украсть? Ах, да, традиции одичалых. Думаешь, ты смог бы?

— Остер! Ну вас молодых. Ты еще подожди, она глаза-то разует, сразу убежит от тебя.

— К тебе?

— К кому же еще, хар! — Тормунд вытер ладонью рот и проникновенно заявил, положа свою лапищу на плечо калеки: — Она заслуживает куда большего, чем ты или я, золотой лорд.

Однорукий сразу же как-то замрачнел и криво, будто мучил его кто, оскалился:

— Да. Я знаю, — и зачем-то добавил, стряхнув Тормундову руку: — Но мир вообще несправедлив. С чего бы ему сделать какое-либо исключение… даже и ради нее? Даже и сейчас? Особенно сейчас, — тут же поправился лорденыш. — Нет, пусть уж все так, как есть. Да и нет у нее времени искать кого-то получше, сам видишь.

Тормунд покачал головой.

— Зубы заговариваешь. И себе, и мне.

Однорукий тонко улыбнулся.

— Может быть. Увидимся на поле брани, я полагаю?

«Вот в этом-то, хар», — подумал Тормунд, глядя вслед уходящему лорденышу, — куда как сомневаться».