Нагэки (гет)

* * *

Айзен был побежден жертвой рыжеволосого мальчишки из Каракуры и рассудительностью Урахары Киске. С этим известием к Нагэки пришло облегчение. Она не хотела видеть его победителем. Это разрушило бы мир, который Мотидзуки Нагэки знала. А изменения не могли бы пойти на пользу.

В том, что она расскажет ему о существовании его ребенка, не было сомнений. Так было бы честно. Но сейчас она не была к этому готова. Хотелось повременить по крайней мере до тех пор, пока станет спокойнее. Слежка за ней закончилась, но излишняя ее навязчивость может вызвать подозрения. К тому же Нагэки боялась обращаться с просьбой к главнокомандующему Ямамото. Странно, что этот человек так и не использовал ее, дабы повлиять на Айзена Соуске. Должно быть, понял, что это было бы неблагоразумно.

Нагэки берегла свое чадо, старалась разумно сокращать свою трудовую деятельность, чтобы это не сказалось на ее организме. Акон всячески помогал, чувствуя свою ответственность за благосостояние напарницы. Было время, когда она помогала ему самому встать на ноги, пришло время ответить тем же. Нагэки была признательна за помощь и не отвергала ее, однако никогда ничего не просила. Ее напарник сам подходил, когда видел, что существует вероятность, что возникнут некие затруднения с физическими нагрузками.

Когда время пришло, она не хотела уходить. В который раз дав наставление, взволнованная Мотидзуки вопрошала:

— Тебе больше нечем помочь?

— Ты знаешь, что нет. Я уже говорил это, — вздыхал Акон, понимая, что ей дорог институт и царящая в нем атмосфера познания, и поэтому она желает отсрочить разлуку.

После предательства Айзена Нагэки еще больше стала цепляться за свою работу, хотя и себя ограничивала, боясь вредоносного для малыша перенапряжения.

— Я справлюсь. Если хочешь, буду присылать тебе сообщения.

Ее уход был неизбежен, и его было невозможно предотвратить. В конце концов, нельзя оспаривать приказы капитана.

— Это скрасит мои будни, — улыбнулась Мотидзуки, понимая, что мальчик давно уже вырос и никогда особо не нуждался в опеке. — И я в тебе не сомневалась.

— Можешь идти, — слишком поспешно произнес юноша, ощущавший себя неловко из-за тех слов. — Только не будь опрометчивой. Вернись, когда твой ребенок окрепнет.

— Не переживай. Я готова заниматься его воспитанием больше, чем работой, — отозвалась Нагэки. Ей показалась забавной пришедшая на ум ассоциация с девочкой, уходящей из отчего дома в свободное плавание, и отца, дающего ей советы.

Распрощавшись с Аконом, она отчиталась капитану о своем уходе. На ее слова Куротсучи, не сильно расположенный к беседе, ответил без особого интереса, после чего Нагэки отправилась к себе придаваться скуке и забвению.

По дороге произошла неожиданная встреча.

— Привет, Нагэки. Я как раз искал тебя, — поздоровался капитан Кьёраку, находившийся в хорошем расположении духа.

Со времени признания Мотидзуки перед членами Готей 13 они сильно сблизились. Наверное, из-за того, что он видел ее опустошенность.

— По какому поводу? — удивилась шинигами.

— По поводу твоего переезда, — он говорил, как будто это заявление было в порядке вещей. — С сегодняшнего дня ты будешь жить в свободном особняке моей семьи. Технически этот дом принадлежит мне, но он уже долгое время пустует. К приему гостя все готово, так что можешь не беспокоиться.

— Простите, но я об этом впервые слышу, Кьёраку-тайчо, — застигнутая врасплох Нагэки положила руку на заметно округлившийся живот.

Заметив, что он скорее не обрадовал, а испугал внезапной новостью, Кьёраку сразу стушевался, но, быстро придя в себя, заверил:

— Эй, не волнуйся, Нагэки. Мне показалось, что для тебя будет куда безопаснее быть вдали от Готей 13. Если возникнет какая-то угроза, я буду уверен, что тебе ничего не будет угрожать. Там может расти твой ребенок, — его решительный рассудительный голос пробуждал в Нагэки чувство защищенности. — Поэтому я уже все организовал. Прости, что не предупредил заранее. Я немного поторопился, — на его лице отразилась извиняющаяся улыбка.

Нагэки кивнула, позволяя ему распоряжаться своей дальнейшей судьбой. Шунсуй, похоже, был рад ее решению, поэтому жизнерадостно объявил:

— Тогда Нанао-чан поможет собрать вещи, — после чего позвал племянницу, которая тут же появилась, держа в руках увесистую папку.

Когда капитан сказал ей о поручении, девушка отвергла возможность оказания помощи, но, услышав о положении, в котором находится знакомая Кьёраку-тайчо, незамедлительно согласилась. Она не задавала вопросов, предчувствуя, что ей не понравится ответ. Но в ее душе разгоралось подозрение о том, что капитан — возможный отец ребенка, поэтому так и печется о своей бывшей подчиненной.

Нагэки все еще не до конца пришла в себя из-за заявления Кьёраку, поэтому спокойно позволяла подготавливать свои немногочисленные пожитки к переезду, даже не возмутилась, когда лейтенант отвергла ее помощь, попросив не вмешиваться.

Поняв, что здесь она только мешается под ногами, Мотидзуки вышла из помещения и обратилась к капитану, стоящему у стены, с вопросом, который мучил ее:

— Зачем вы это делаете, Кьёраку-тайчо?

— Потому, что я это хочу, — ответил мужчина с приветливой улыбкой, приподняв полу широкой соломенной шляпы, наклоненной так, чтобы скрывать лицо от палящего солнца.

Нагэки удовлетворил ответ. С ним невозможно было поспорить, поэтому она ничего разумнее не нашла, кроме как сказать единственное слово, которое для него стоило всех усилий:

— Спасибо.

* * *

Нагэки не была в одиночестве в новом пристанище. В просторном особняке ютилось несколько нанятых слуг, которые, несмотря на некую отрешенность своей новой госпожи, привязались к ней и любили за неформальное к себе отношение. Кьёраку с удовольствием отмечал, что его дом обрел жизнь, которой до этого был наделен лишь однажды. Сам он появлялся здесь в лучшем случае пару раз в неделю, в худшем — отсутствовал некоторое время, однако, когда он уходил, Нагэки знала, что он вернется.

Момоку но джосэй одобряла его и говорила, что ему можно довериться и она чувствует себя спокойнее, когда мужчина бывает рядом с ее подопечной. Мотидзуки Нагэки все больше убеждалась, что на этот раз не пренебрегут ее доверием и ловила себя на мысли, что искренне рада, когда он возвращался домой.

«Он вернулся домой...», — с расстановкой повторила она в уме, ощущая, что в этих словах стало звучать для нее нечто обыденное, от чего на душе было как-то по-особенному тепло.

Изредка приходили вместе с ним Укитаке или Нанао, иногда навещала Момо с дозволения капитана пятого отряда, вернувшего прежнюю должность после заключения под стражу Айзена Соуске. С Хинамори как-то выбралась и Рангику, но ей быстро наскучило общество Мотидзуки, поэтому рыжий лейтенант больше не появлялась. Когда удавалось найти свободное время, заходил к ней и Акон. Он, бывало, жаловался на свою загруженность и на капитана, с ее отсутствием ставшего совершенно невыносимым.

— Пожалуй, ты была ему симпатична. Не вижу большей причины придираться ко мне с учетом того, что раньше он был куда сдержаннее, — недовольно ворчал заместитель директора НИИ.

— Все куда проще, — отвечала Нагэки, положив руку ему на плечо в успокаивающем жесте. — Он просто еще не привык к переменам. Он был таким же, когда стал капитаном. Потом, когда полностью закрепился на своей должности и стал чувствовать себя более уверенно на новом посту, Куротсучи-тайчо престал быть настолько деспотичным. Помнишь? Дай ему время.

Акон согласился с ее словами и впредь не позволял себе так быстро выходить из состояния полнейшего спокойствия из-за недовольства капитана. Со временем, как Нагэки и пророчила, работать стало более сносно.

Однажды к Мотидзуки явился Комамура. Он хотел выяснить, нет ли нужды в его помощи. Помня свои слова на совете, капитан седьмого отряда считал своим долгом, хотя бы пару раз навестить Нагэки с коротким визитом. Она была признательна ему за его приходы, а в особенности за слова, сказанные им за закрытыми дверями, переданные Шунсуем. Именно от Комамуры Нагэки впервые услышала, что ее малышу никто не навредит, ведь для большинства шинигами, согласно быстро распространившимся слухам, отцом ребенка является капитан восьмого отряда. Даже если бы правда раскрылась, такая защита не позволила бы недовольным причинить ему боль. Тогда Нагэки смутилась, но решила, что эта сплетня пойдет всем на пользу.

Вне зависимости от посещения редких гостей, Кьёраку всегда справлялся о ее здоровье и приносил что-то с собой для нее или для будущего ребенка. Странно, но в то же время приятно для него было порождать в душе мысли, что он заботится о своей маленькой семье. Раньше казалось, что он не готов к этому, но, когда обрел ее, пришло удивительное осознание, что для него эта идиллия продолжается довольно долгое время и прошлое, в котором он оказывал знаки внимания другим женщинам, кажется каким-то далеким. Он помнил, что когда только начал опекать Нагэки, то действовал с мыслью, что помогает той, кто в этом нуждается, но со временем понял, что все обстоит куда глубже, чем обыкновенное желание. Это чувство было не похоже на то, что он испытывал по отношению к различным хорошеньким представительницам прекрасного пола, оно казалось более осмысленным и серьезным и со временем никуда не исчезало, даже становилось сильнее, когда он все больше узнавал Нагэки.

Роды проходили тяжело. Врачи боялись, что может погибнуть либо мать, либо ребенок. Напряженный капитан морально готовился к тому, что будет или утешать Нагэки, или сам воспитывать ее дитя. Он не думал о том, что может быть как-то иначе. Это его ответственность. Тем более, что Нагэки предупреждала, что, что бы ни случилось, доверяет ему свою жизнь и жизнь своего ребенка. Услышать подобное от нее было равносильно признанию, поэтому он, нисколько не сомневаясь, пообещал, что сделает все, что будет в его силах.

На свет появился мальчик.

— Мать хорошо себя чувствует, пускай и очень устала. Ее навестить не получится: она сейчас отдыхает, — говорила ему просветлевшая медсестра.

Мужчина почувствовал облегчение от того, что не сбылись его самые страшные опасения. В душе разгоралась убежденность, что теперь все будет хорошо.

Нагэки назвала ребенка Макото, ведь он — то правдивое в ее отношениях с Айзеном, в чем действительно не было сомнений, и счастливо улыбалась, впервые взяв его на руки. Это ее сын, кровь от крови. Она никогда не думала, что отвергнет малыша из-за предательства его отца. В уголках глаз были заметны слезы. Кьёраку, наверное, на всю оставшуюся жизнь запомнит эту подкупающую чистоту и радость, которым он стал невольным свидетелем.

Только тогда собрались все немногочисленные друзья семьи. На празднество с опозданием и без приглашения заявился Кенпачи вместе с Ячиру, которая, пока позволяло время, принялась опустошать запасы сладкого, принесенного Укитаке. Капитан одиннадцатого отряда почти сразу ретировался, узнав, что мальчонка вполне здоров и крепок. Куротсучи Маюри пригласили лишь из уважения, понимая, что капитан будет скорее изливать реки сарказма, чем покажет себя более этичным. Так и вышло. Однако ему не было нужды задерживаться среди гостей. Вскоре после ухода Кенпачи он быстро попрощался и ушел в сопровождении своего лейтенанта.

Макото в возрасте десяти месяцев назвал Шунсуя отцом. Оба взрослых оторопели. Кьёраку помнил, что учил мальчика называть Нагэки матерью, Мотидзуки же все еще не обсудила с Шунсуем такого его обозначения, посчитав, что тот может отвергнуть излишнюю поспешность, ведь не прошло и полугода, как они объяснились друг с другом. Оба ждали, что кто-то из них первым начнет разговор на эту тему и, в конце концов, ничего друг другу не сказали. Скорее всего, если бы добрая старая женщина, помогавшая Нагэки, не стала подсказывать Макото, так они бы и молчали до сих пор.

— Отец — не тот, кто поспособствовал рождению, а тот, кто воспитал, — произнесла Нагэки, укачивая Макото. Она чувствовала небольшую неловкость из-за произошедшего.

— Без сомнения, Нагэки, без сомнения, — улыбнулся Кьёраку, целуя возлюбленную, положив руку на русую головку ребенка, которого он, наконец, с удовольствием мог называть своим.