Перерождение, или Молиться надо осторожно (гет)

Вещие сны — тех, конечно, известно и разных — немало, но никогда ни один не приносит внезапных последствий, что можно всем разглядеть и пощупать — пощупать реально. Тут же, глядишь, налицо чудеса на земле совершились: звонкой монетой платить за причуды легко и приятно, и ни один из торговцев ни разу в претензии не был: мол, ваши деньги недавно бесследно исчезли, верьте, не верьте, клянусь в том Гермесом.

Что ж ожидало теперь согрешивших Данаю и Тусу? Ведь дар богов — как он есть — никогда не дается впустую: он иль награда, иль рок, и совсем нелегко догадаться.

Дни потекли чередом, и Данаю те сны отпустили, будто рукой беспощадною их отвели в одночасье, вот и страдала она, одинокая, в башне, просто не в силах понять, почему запропал тот красавчик. Или внезапно она оказалась его недостойна? Или любовная ночь по душе не пришлась визитеру?

Так что терзалась она ежечасно и нощно в сомненьях, впрочем, ни мига той ночи она до сих пор не забыла.

Даная не поняла, отчего через месяц у нее как обычно не пошла кровь, да и Антуса не насторожилась — набранное дармовое золото исчезло, но не все, и оставшаяся часть вполне достойно отвлекала мысли от злобы дня.

А злобой были странные фантазии воспитанницы — то рыба у нее вызывала тошноту, то она просила орехов с медовыми пирогами, аж заплакать была готова... Купить можно было все, но золото тратить не хотелось. Однако Даная, ставшая странно капризной, могла теперь доконать кого угодно.

Но даже предположить, что это — беременность, никто из них не мог. Даная — по неопытности, а старая служанка не могла поверить в чудо, да и что там делал дождь из золота с ее подопечной, ее не больно-то интересовало — вот вам надо смотреть на другого человека, когда на вас обоих сыплются монеты и золото? Правильно, смотреть надо, куда больше валится, чтобы быстро-быстро подобрать. Себе. Ну а что — царская дочка никогда ни в чем особо не нуждалась до недавнего времени, да и сейчас ее отнюдь не держали в черном теле — всего лишь в башне. А служанке пригодится!

Антуса, сведущая в травках и отравках, наверное, могла бы что-то сделать, но когда появился живот, что-то делать было уже поздно, и она это прекрасно знала.

"Не гневи богов", — говорила она себе — и понимала, что этого действительно стоило опасаться.

Потому что — а кто еще, кроме них, был способен на такое? А уж если взяла божественное золото... то и отчитаться, наверное, придется. Да и с Данаей поговорить надо, ребеночка спрятать надобно, не пощадит ведь царь невинное дитя!

— Ты беременна... — решилась наконец Антуса.

— Я знаю, — всхлипнула Даная и разрыдалась, костеря отца, судьбу и богов за то, что понесла при том, что в жизни даже ни разу не была с мужчиной.

Антусе показалось, что последнее прозвучало как-то нарочито, словно игра актеров на сцене, но она ведь знала точно: в башню, замурованную снизу, хода не было никому. Кроме ветра и, как выяснилось, дождя. Боги, конечно, но кто же именно?

Дружным шепотом они озвучили раздумья по этому поводу, что удивительно их сблизило. Хотя могло ли быть иначе — живя вдвоем долгие дни и месяцы? Делить им было нечего, служанка-няня воспитанницу любила, та ее — тоже, по-детски, конечно, но шансов повзрослеть у Данаи особо и не было.

Теперь каждый день они сплетничали о богах, благо Антуса знала много легенд, сказок и историй — жизнь она прожила длинную. Кто же "Он"? Аполлон? Гермес? О, ничто не было так увлекательно!

Аид, Гефест и Посейдон были отметены по ряду соображений, хотя по поводу последнего сомнения все же имелись. Дождь ведь та же вода, верно? Но с другой стороны — золото. Гермес. Или сам Зевс. А может, Арес?

— Ой, нет, — Даная даже засмеялась от такого предположения, впервые за неделю, наверное.

— Да кто их, охальников, знает, — ухмыльнулась Антуса.

Да уж, она с каждой новой беседой открывала воспитаннице много нового о пантеоне богов, чего невинной девице раньше было нельзя. Ну а теперь — какая же она девица-то?

А время шло, ребенок в животе рос, и, к счастью для обеих женщин, настроение и здоровье будущей мамочки перестали доставлять им лишние хлопоты. Прошла тошнота, постепенно исчезли перепады настроения, и все как-то успокоилось, и обеим не хотелось думать, что такое затишье бывает перед грозой.

* * *

— Ой, он толкается! — взвизгнула Даная и тут же прикрыла рот ладошкой.

Няня рассказала ей, в чем причина ее несчастий — слухи о пророчестве, данном царю, давно разошлись как круги по воде, добавив немало домыслов, но суть от этого не менялась.

— Если будет девочка, — прошептала Даная, — может, отец сменит гнев на милость?

— Бледность лица говорит о том, что на свет появится девочка, а здоровый розовый румянец указывает на рождение мальчика, — с умным видом произнесла Антуса и задумалась.

Даная была бледной — еще какой! — совсем недавно. Но стоило ей успокоиться, как на щеках снова заиграл румянец. Антуса вздохнула. Кажется, ребенок полностью сформировался, и родится все-таки мальчик. Вызывать преждевременные роды она не умела, но вот принимать приходилось, и не единожды. Почти десяток раз она была omphalotomoi, перерезывательницей пуповины, и семеро из тех детей даже выжили. Ничего особенного.

— Покажи-ка мне свою грудь...

Даная с готовностью обнажилась.

— Странно, — вслух рассуждала Антуса. — Если соски вниз глядят, то девочка родится...

Даная опустила глаза.

— Так хорошо ведь, если девочка? Может, нас выпустят отсюда?

— А вдруг в пророчестве говорится не только о сыне, а вообще о ребенке?

— Но девочка... — Даная недоумевала. — Что может сделать девочка, Антуса?

— Когда подрастет, — грустно и одновременно хитро улыбнулась та, — она сможет что угодно попросить у мужчины — так, что все сделает он.

— Почему ты не говорила мне раньше? — расплакалась Даная. — Я бы попросила кого-нибудь меня увезти!

— Да уж, — няня погладила ее по голове. — Знала бы, сама бы нашла, кто бы нам помог убраться. Ну да ничего — живая, сытая, одетая, не в темнице тебя держат... Живи себе.

— Но все равно пленницей!

— Да ты и пленницей вон что учудила, смогла...

— Я? От меня хоть что-то зависело? И где он, этот бог, или его сын, или кто он там! Нет чтобы помочь — удрал! Антуса... ты говорила, что многие мужчины таковы, но ведь есть нормальные семьи! Папа с мамой... Дядя с тетей...

— Какое же ты еще дитя, — улыбнулась служанка. — Да сколько раз они с другими... хм-м-м, может, и не стоило мне говорить тебе об этом?

— Да? А как же... отец? А мама?

— Мама у тебя тоже не образец супружеской верности. Помнишь начальника внутренней стражи? Ты вполне могла быть его дочкой.

— Ой. А... я точно не его?

— Да вроде не похожа. В зеркало на себя посмотри! Глазки точно от отца, а профиль мамин.

— И волосы...

— Ну да, и волосы. И фигура.

— Но как же они?..

— Да ты сама же видела. Вроде ничего, вполне счастливы.

Вот так и разбиваются наивные девичьи мечты...

Даная хотела было над ними поплакать, но почувствовала, как в ней шевелится малыш, которого она уже любила, и улыбнулась.

Спокойствие Антусы постепенно передавалось и ей, и теперь она с умилением трогала свой живот и мечтательно улыбалась. Антуса, рожавшая девять раз, из которых целых пять — вполне удачно, вспоминала, как это было. Мудро ограничиваясь удачными случаями. Даная внимала. И часто рассматривала собственные соски — ведь если они смотрят вверх, то будет мальчик, сын...

Хотя если родится девочка, то это, наверное, безопаснее, но все же... она слышала, и не раз, как упрекали других женщин в том, что они как-то неправильно вели себя, что их ребенок недоразвился до мальчика и родился девочкой. А еще мелькала злая мысль — ведь если пророчество настоящее, то оно исполнится? И ее сын отомстит отцу за эту башню, за сводящие с ума каменные стены, за то, что ее отрезали от жизни, от семьи, от всего! Ведь ее малыш — ребенок бога!

А если малышка... Она ведь тоже не будет обычной смертной. Или будет?

* * *

Когда Антуса поняла, что время родов приближается, то начала выпрашивать у обслуги башни петуха. После того, как они получили штуки три зажаренных птичек, ей стоило немалого труда объяснить, зачем и почему нужен живой — так, чтобы не возникло особых вопросов... Придумала, будто Даная очень тоскует и хочет завести питомца. В конце концов, можно доставить царской дочери такую маленькую радость?

Царь посоветовался с кем надо, после чего по его распоряжению проверили всех местных петухов — кроме тех, кого уже сварили, конечно, Даная громко поистерила на предмет того, как она хочет птичку, попеняла папеньке на его жестокость, и наконец-то в отдельном мешке им отправили птицу с запасом зерна на пару недель. Кое-кто — а именно: советник царя — вполне справедливо предполагал, что девица вряд ли продержится дольше. Видимо, имел дело с петухами лично.

Теперь по утрам Данае с нянюшкой приходилось вставать куда раньше, чем они привыкли — проклятая птица громко орала, часто ела и все время гадила, а вдобавок еще и линять начала. За ней приходилось убирать, что было, увы, не делом царской дочери, так что Антуса поджимала губы и, зло зыркая на третьего жильца башни, считала дни и мечтала поскорей свернуть его тощую, ярко-рыжую жилистую шею.

Наконец она увидела, как поздно вечером Даная схватилась за живот и беспомощно посмотрела на нее.

— Ну наконец-то! — обрадовалась она, и воспитанница слабо улыбнулась. — Давай, вставай, руками можешь на кровать опереться. Только старайся потише, мало ли. Подумаешь, живот болит, помнишь, как однажды неспелого винограда наелась? Примерно так же и будет, так что переживешь.

И, хищно улыбаясь, двинулась к петуху.

Горластый птиц оказался не промах — начал носиться по комнате как бешеный, Антуса за ним, а Даная то хохотала, глядя на это безобразие, то стонала от боли, то пыталась принять посильное участие в его поимке.

— Что там происходит? — заорал старший стражник, когда подчиненные, озадаченные тем, что слышали, подозвали его к башне.

— Петуха ловим! — призналась Даная, которую только что отпустила боль.

— Зачем? Вернуть хотите?

— Нет, погладить! — рявкнула Антуса.

Царю доложили, что его дочь немного не в себе, однако такое было не в первый раз.

— И не в последний, — вздохнул Акрисий и... даже не подумал ничего делать.

Пока дамы переговаривались со своими стражниками, петух успокоился, и хитрая Антуса смогла накинуть на него мешок, а потом, наконец, и схватить.

* * *

Благодаря словоохотливой Антусе, когда все началось, Даная была более-менее подготовлена и знала, что ее ждет. Каменный пол холодил колени⁽¹⁾, но уже через пару минут ей стало не до этого. Поза на четвереньках ничуть не облегчала боли, но Даная скрипела зубами и изо всех сил сдерживала стоны. Еще не хватало, чтобы кто-то узнал, что происходит! Вдруг ей не дадут родить? Почему-то она думала, что вот родит она малыша, и все образуется.

Антуса с наслаждением прирезала петуха во славу Асклепия в специально отведенном ею для этого углу и молилась, придерживая Данаю, чтобы та не свалилась на пол, когда начались схватки. Роды прошли удивительно быстро и легко, и вот обессиленная молодая мать, обтертая от крови и пота, с усталой улыбкой смотрела, как у ее груди засыпает малыш. Сын.

Значит, все сбудется! Он освободит ее, обязательно освободит!

В голову, которая после схваток и потуг была пустой, мысль о том, как, собственно, это может сделать новорожденный кроха, даже не пришла...

Пришла она немного позже, и вот тогда Даная не на шутку переполошилась. Да и Антуса задумалась — а долго ли они смогут скрывать малыша? Пока ребенок вел себя замечательно — ел и спал. И рос. Плакать ему не давали — грудь матери всегда была наготове, а в остальном дитя оказалось исключительно здоровым и даже каким-то на удивление серьезным. Мать нарекла его сама — Персеем; имя просто возникло в ее голове, когда она брала сына на руки.

А потом у ее малыша начали резаться зубки, и все закончилось...

Не помог никто. Ни няня, которая исчезла, едва только царь со стражниками вошли в башню, где плакал ребенок. Ни треклятый отец Персея, кто бы он ни был и где бы он не был. Ни сам отец, приказавший такое, что у Данаи кровь застыла в жилах. И даже когда их засовывали в ящик — здоровенный, просмоленный — для чего? Зачем? За что?

Гады они. Все гады. Особенно мужчины — все, кроме ее сына.

А малыш все еще сосал ее грудь, словно надеясь на что-то, что позволит им выжить...

Даная всхлипнула, но плакать уже не могла — она уже отрыдала все слезы, все силы.

Их покачивало на волнах, а отлив относил ящик с матерью и ребенком все дальше и дальше от берега...

1) В Древней Греции считалось, что такое положение может облегчить муки женщины.

Вернуться к тексту