Форсайт: гармония, пошедшая прахом (джен)

К 1926 году я уже оставил врачебную практику. С Холмсом мы виделись нечасто, но неизменно тепло. Каждый раз, берясь за очередное дело, он категорически утверждал, что уж оно-то точно станет последним. Но ему никак не удавалось полностью посвятить себя разведению пчел. Новые загадки одна за другой вставали на его пути. Поэтому я не удивился, когда он телефонировал мне, приглашая присоединиться в очередном расследовании. Мы встретились на вокзале, чтобы сесть на один из поездов в сторону Рединга. В пути Холмс, по обыкновению, вводил меня в курс дела.

— На самом деле, Ватсон, мы едем в Мейплдерхем — это поместье в трех с небольшим милях к северо-западу от Рединга. Принадлежит оно некоему Сомсу Форсайту. Бывший юрист и совладелец юридической фирмы, но давно отошел от дел. Очень богат. Недавно в газетах писали о пожаре в его картинной галерее.

— Да, Холмс, я читал об этом.

— Меня пригласила его дочь, миссис Монт. Несколько сумбурное, надо сказать, было приглашение. Пожар начался ночью, как и почему, никто не знает — или не говорит. В доме были сам Форсайт, его жена, дочь и внук. Из слуг — горничные, шофер и садовник. Тревогу поднял мистер Форсайт. Заставил всех родственников покинуть дом, пытался потушить пожар огнетушителями, когда они кончились — сбрасывал картины из окна, на растянутое слугами одеяло. Отопление в доме водяное. Мистер и миссис Форсайт курят, как и миссис Монт. Слуги не курят, но у шофера под рукой бензин. А теперь самое любопытное: в галерее обнаружены несколько очагов возгорания, все — вдоль дальней стены. А это, как вы знаете, признак умышленного поджога.

Вскоре шумный Лондон остался позади, и за окном поезда замелькали зеленые поля. В Рединге мы арендовали автомобиль, Холмс сел за руль, и мы без приключений добрались до нужного поместья.

Вероятно, до пожара белый фасад здания, украшенный ползучими растениями, выглядел прелестно. Сейчас же дом производил удручающее впечатление. Часть стекол в окнах второго этажа лопнули, и вокруг них мрачно чернела копоть. Встретила нас молодая женщина, назвавшаяся миссис Монт. Красивая, стильно одетая, модно подстриженная, она была напряжена, как натянутая струна. Глубокий серо-синий цвет ее платья напоминал о грозовых тучах. Выразительный рот был крепко сжат, толстый слой пудры на лице скрывал то ли следы слез, то ли признаки сильного утомления.

— До чего же я рада, что вы приехали! — без обиняков заявила она Холмсу. — Пройдемте в столовую — и вы, доктор, разумеется, тоже! — изящным жестом округлой белой руки она указала направление. — Все уже собрались, там что-то ужасное происходит!

На первый взгляд ничего «ужасного» в столовой не наблюдалось. Несколько джентльменов — худой старик, наш старый знакомый, пронырливый Лестрейд, и некто безликий сдержанно беседовали. Эффектная леди лет 40-50 молча курила, не принимая участия в разговоре. Безликий оказался экспертом страховой компании, а старик — хозяином дома, мистером Форсайтом. Миссис Монт представила всех присутствующих, и Форсайт окинул нас тяжелым взглядом. Особенно ему не понравился Холмс.

— Частный детектив, — неприязненно протянул он.

— Совершенно верно, — бодро отозвался Холмс.

— Я знавал людей вашей профессии, — промолвил старик, глядя на Холмса с еще большим отвращением. Не было никаких сомнений, что он считает профессию ассенизатора более достойной, самого Холмса в его коричневом костюме — слишком экстравагантным, а меня и вовсе досадной помехой.

— Господа, если наше присутствие неуместно… — начал я.

Однако миссис Монт была не робкого десятка. Она подошла к отцу со спины и положила руки ему на плечи успокаивающим жестом.

— Папа, прошу тебя! Господа, это я пригласила мистера Холмса. Уверена, всем нам будет полезно, если он примет участие. Мистер Холмс раскрывал самые запутанные дела, — чарующая улыбка Холмсу, пристальные взгляды на остальных. — Считайте, что в этом деле он представляет интересы нашей семьи!

— Миссис Монт, при всем уважении — я всегда на стороне истины.

— Конечно-конечно, именно это я и имела в виду!

— Тогда продолжим в новом составе, — заявил представитель страховой компании.

— Мы остановились на вопросе, кому может быть выгоден поджог, — сказал Лестрейд.

Холмс рассмеялся.

— Помилуйте, Лестрейд! Раньше вы не склонны были все усложнять! Ну как поджог может быть выгоден кому бы то ни было! Вероятно, на стенах галереи висело целое состояние!

— Ответ неверный, — Лестрейд назидательно поднял указательный палец. — Сразу видно, что вы человек, далёкий от искусства! Какие картины были уничтожены? — задал он риторический вопрос и тут же сам на него ответил: — Уокер, Констебль, Сислей, Дега — у меня тут целый список, одиннадцать штук! Так вот, их рыночная стоимость значительно упала и вряд ли поднимется в ближайшие лет десять! Я специально привлек Думетриуса в качестве эксперта — это один из крупнейших специалистов по живописи в стране!

Выражение лица Холмса постепенно менялось от насмешливого к заинтересованному.

— Но галерея была застрахована на крупную сумму. И обратившись за страховыми выплатами, мистер Форсайт получит гораздо больше, чем рыночная стоимость сгоревших картин!

— Я достаточно обеспечен, — презрительно процедил старик. — И моя репутация в Сити безупречна! За годы моей деятельности как юриста никто не может сказать, что Сомс Форсайт занимался сомнительными делами! К чему мне устраивать подобное варварство?

Страховщик выпрямился и положил ладони на стол.

— А как же та история с Обществом Гарантийного Страхования, года три или четыре назад? Что-то насчет дефицита по германским контрактам, недовольные пайщики, ваш эффектный выход из правления общества… если не сказать скандальный…

Форсайт засопел и собирался возразить, но страховщик его опередил:

— Да-да, я прекрасно помню — вам так и не было предъявлено обвинение. Но чувствуется, что вы питаете давнюю слабость к страховому делу, мистер Форсайт.

— О ваших мотивах полиции есть что сказать, — Лестрейд перехватил инициативу. Он положил на стол заключение эксперта, достал из папки следующие документы и обвел всех торжествующим взглядом. — Сэр Лоренс Монт, девятый баронет Монт, недавно скончался, оставив огромные долги. А мистер Майкл Монт — собственно, теперь уже десятый баронет — как почтительный сын, принял наследство вместе с долгами! Почему ваша дочь проживает вместе с вами?

— Она приехала ко мне погостить вместе с малышом, — высокомерно заявил старик. — Что может быть естественней? Или вам это кажется странным?

— Погостить, значит? А не потому ли, что особняк Монтов продается с аукциона? Образ жизни вашей дочери и зятя не способствует созданию накоплений, да еще постоянные благотворительные проекты мистера Монта! Зарплата парламентария далеко не покрывает его расходы! Я многое разузнал об их реальном положении, продолжить?

Миссис Монт молча щелкнула зажигалкой, закуривая тонкую папиросу.

— Возмутительные инсинуации! Я бы даже расценил их как клевету!

— Факты, господин Форсайт, упрямая вещь, — тонко улыбнулся страховщик. — Обычно мы оставляем без внимания такие вот безосновательные попытки получить страховку.

— Но поскольку вы обратились в полицию, придется заняться установлением истины, — подхватил Лестрейд. — У меня при себе ордер на обыск вашего особняка.

* * *

Пока полицейские выбирали понятых и проводили обыск, Холмс решил осмотреть место поджога. Нам никто не мешал — и полиция, и представитель страховой компании уже видели все, что их интересовало, а хозяев больше волновали результаты обыска.

Резкий диссонанс между красотой коллекции старого Форсайта и условиями, в которых она находилась, оставлял неприятное, гнетущее впечатление. Я никогда особо не разбирался в живописи, но, без сомнения, картины обладали немалой ценностью. Яркие закаты, нежные виды сельской Англии, выразительные портреты лишились стекол и покрылись копотью. Часть картин просто стояла на полу, часть осталась висеть на грязных стенах, где вода из пожарных шлангов размазала сажу. В помещении стоял тяжелый запах горелой краски. По милости Холмса мне довелось побывать на многих местах преступления. Были среди них и убийства, и похищения — самые низменные проявления человеческой натуры. На сей раз не пострадал ни один человек, но это варварское уничтожение произведений искусства я назвал бы в числе самых омерзительных злодеяний.

Мой старый друг, как и всегда, не отличался впечатлительностью. Он вооружился лупой, рулеткой и начал работать как ни в чем не бывало. В первые минуты мне казалось, что невозможно обнаружить какие-либо улики среди следов вакханалии огня и воды. Но Холмс с присущей ему четкостью мысли указывал мне на свои находки. Я поражался, как этого можно было не заметить, и печальная картина происшедшего становилась все яснее. Холмс обратил мое внимание на глубокие черные прогары кляксообразной формы в паркете — без сомнения, оставшиеся от сгорания лужиц бензина. Трейлером он назвал соединявшую их зигзагообразную дорожку, также прогоревшую глубже, чем остальные доски. Подобный же глубокий прогар Холмс обнаружил на одной из стен и сделал вывод, что преступник планировал облить горючим сами картины, плеснул бензином на одну из них, но побоялся, что ему не хватит принесенного бензина, и сменил тактику. В одном из углов Холмс обнаружил закопченную жестянку с выбитой на ней надписью «Little Greene». Осматривая ее, Холмс морщился от характерного запаха.

— Здесь нам больше нечего делать, Ватсон. Пойдемте вниз.

Но до сада мы не дошли. При обыске в гардеробе мистера Форсайта нашли туфлю со следами бензина на подошве. Представитель страховой компании продолжал многозначительно улыбаться. Находка Холмса их нимало не смутила. Жестянку из-под краски, по их мнению, любой мог использовать, чтобы принести в галерею немного горючего. И напрасно Холмс доказывал, что на территории поместья не проводилось никакого ремонта или покраски — а значит, злоумышленнику, будь он из Мейплдерхема, было бы куда удобнее выбрать емкость для бензина из имеющихся под рукой, что-то вроде канистры или даже банки из-под столь любимого миссис Форсайт варенья.

Следующий вопрос Лестрейда стал полной неожиданностью.

— Кому принадлежит эта вещь?

Он продемонстрировал маленькую овальную шкатулку червленого серебра, усыпанную гранатами, поверх камней изрезанную тончайшей резьбой. Лестрейд прищелкнул ногтем, крышка отскочила, и на темном дне стала видна выемка с лежащей в ней наполовину выкуренной дамской сигаретой.

— Удобная вещь, — кивнул инспектор, — пепельница, покуришь, пепел и окурки в нее сбросишь, и несешь в кармане или сумочке до первой урны. Она лежала на полу в галерее — закатилась за корзину для мусора.

Объяснение нашлось у миссис Монт. По её словам, пепельничка принадлежала мисс Феррар, внучке маркиза Феррар, неизменной героине светской хроники и скандальных новостей. На вопрос, дружат ли между собою молодые леди, миссис Монт очаровательно покраснела. Старик Форсайт засопел так, что все мы поняли — между дамами возникла распространенная в обществе «заклятая дружба». Я даже вспомнил о произошедшем между ними несколько лет назад судебном разбирательстве, что-то насчет оскорблений и свободы современных нравов. Без сомнения, этот великосветский процесс был лакомым кусочком для охотников за сенсациями всех мастей.

Миссис Монт пояснила, что за два дня до пожара Марджори Феррар проезжала мимо Мейплдерхема на гоночном автомобиле, увидела, как она гуляет с сыном, остановилась поздороваться, но в дом заходить не стала. («Еще бы!» — проворчал Форсайт). Когда мисс Феррар уехала, миссис Монт заметила, что она обронила пепельницу, и передала горничной, попросив вернуть по адресу. Но вызванная для допроса миссис Кавендиш — хмурая женщина средних лет в черно-белой униформе — говорила что-то невразумительное. Отправила, но когда — не помнит, кто был посыльным — тоже забыла.

Тем не менее Лестрейд и страховщик не скрывали, что появление на сцене загадочной мисс Феррар их не впечатлило. Оба подозревали в первую очередь старого Форсайта — его мотивы казались очевидными, хоть улики и указывали на двоих.

Наконец неприятные посетители откланялись. К моему удивлению, неприветливый хозяин не стал намекать, что мы с Холмсом злоупотребляем гостеприимством Мейплдерхема. Наоборот, он пригласил нас в гостиную, чтобы расставить все точки над i. Там уже была миссис Монт — писала какое-то письмо, изредка отвлекаясь на телефонные звонки.

— Все это дело крайне неприятно.

Слова давались старику с большим трудом. Сложно было определить, что его раздражает сильнее — боль от ожогов, гибель картин или столь нелестная для него позиция властей. На его месте любой кипел бы от злости и описал бы происшедшее куда более образно. Но сдержанность, присущая людям его класса и поколения, не давала Форсайту выразить свои чувства в полной мере.

— А вы и ваш друг… Я не любитель, знаете ли, частных расследований…

— Я здесь по приглашению вашей дочери, — напомнил Холмс. — Но если между вами не будет полного единодушия, мне проще отказаться от дела. Хотя, не буду скрывать, оно представляется весьма интересным.

— Вы неверно поняли, — брюзгливо заявил Форсайт. — Раз уж так получилось, что вы оба с нами почти с самого начала… На этих молодчиков рассчитывать не приходится… В общем, я хотел бы, чтобы именно вы занялись этим расследованием.

— Чтобы я нашел виновника, кем бы он ни оказался? — негромко спросил Холмс.

Форсайт расправил плечи и выпятил и без того выдающийся подбородок.

— Мне нечего бояться. Я-то знаю, что не поджигал собственной галереи!

— Я не совсем об этом, сэр. Когда Лестрейд нашел эту злополучную туфлю, это укрепило меня во мнении, что вы невиновны. Хотите знать почему? — обратился Холмс одновременно ко мне и Форсайту. — Вы нездоровы, но не простужены. Следовательно, вы не могли не заметить запах бензина от собственной обуви. Будь вы виновником, вы избавились бы от этой улики до прибытия полиции. Кто-то пытается подставить вас, мистер Форсайт. И этот кто-то, вероятно, из вашего ближайшего окружения. Даже имеет доступ к вашим личным вещам.

Я подумал о миссис Форсайт — зрелой красавице-француженке чуть ли не на двадцать лет младше мужа. О милейшей миссис Монт, которая вместе с дворянским титулом обзавелась множеством долгов и вероятно, очень страдала от неясных перспектив и нависшей над ней необходимости урезать расходы. Могло ли для кого-то из них быть выгодно получение Форсайтом страховки? Напрямую — вряд ли, но ведь обе — его наследницы… И ход моих мыслей стал совсем уж мрачным.

— Именно этого я и хочу — установить истину, какой бы она ни оказалась, — твердо ответил Форсайт. — Я всегда был убежден, что честность — лучшая политика! И если вы считаете, что поджёг кто-то из членов семьи — я хочу, чтобы вы нашли его до полиции, и я сам решу, что с ним делать!

Но когда Холмс поинтересовался, были ли у Форсайта враги, заявленная честность и открытость старика будто испарилась. Первой в списке врагов он назвал упомянутую Марджори Феррар, «рыжую кошку». Затем — одну из своих родственниц, некую мисс Джун Форсайт. Но дальше дело застопорилось. Крайне сдержанно и осмотрительно, тщательно подбирая слова, Форсайт сознался, что у него всегда были натянутые отношения с частью родственников — потомками его дяди, которого в семье звали «Старым Джолионом». В чем была причина взаимной многолетней неприязни, старик так и не объяснил, ограничившись туманным «из-за собственности». Я уже видел, что Холмс готов взорваться и предоставить Форсайту хранить свои семейные тайны хоть до скончания века, но тут снова вмешалась миссис Монт.

— Мистер Холмс, честное слово, нам нечего больше добавить. Сегодняшний день был довольно утомительным — да, папа? Думаю, сейчас стоит прерваться. Хотите, я покажу вам сад, вы ведь собирались осмотреть его, верно? До чая как раз есть немного времени!

Продолжая щебетать, миссис Монт увлекла нас в сад. Я мог бы поклясться, что старый хозяин вздохнул с облегчением, избавившись от настойчивых вопросов моего друга.

— Папа всегда старательно обходит эту тему. Семейная ссора, видимо, была на славу! Лучше я сама расскажу вам все, что знаю, но старшее поколение — понимаете, они такие скрытные…

— Я уже насладился их сдержанностью, — проворчал Холмс.

Выяснилось, что пресловутой «собственностью», которая расколола большую семью на две противоборствующих группировки, была первая жена Форсайта, Ирэн. Ангельски прекрасная, предмет долгого соперничества двух Форсайтов, она в конце концов выбрала «молодого Джолиона», кузена нашего нанимателя. Его уже не было в живых, а Ирэн Форсайт жила за границей, но давняя вражда по-прежнему довлела над членами почтенного семейства, вынуждая каждого принять ту или иную сторону. Старшее поколение не торопилось посвящать молодежь во все подробности своей личной жизни, но у нас с Холмсом сложилось впечатление, что за любовным треугольником кроется какая-то грязная тайна. Кроме того, из недомолвок миссис Монт мы вынесли, что она и сама крепко недолюбливает нежную и прекрасную Ирэн Форсайт, а упоминание ее сына от «молодого Джолиона», Джона Форсайта, вызывает у нашей юной хозяйки чувство неловкости и напряжения. Холмс, казалось, без труда ориентировался в бесконечных Форсайтах и хитросплетениях родственных связей. Я был уже близок к тому, чтобы окончательно их всех перепутать, когда миссис Монт объяснила: Джун Форсайт, дочь «молодого Джолиона» от первого брака, как раз относилась к враждебному лагерю и никогда не скрывала неприязни к Сомсу Форсайту. Выяснилось, что накануне пожара Джун Форсайт побывала в Мейплдерхеме. Она покровительствовала художникам и скульпторам, и один из ее подопечных, «прерафаэлит», сейчас заканчивал портрет миссис Монт. Оплачивал сеансы Сомс Форсайт.

— В тот день Джун имела нахальство попытаться навязать папе ещё один портрет, на этот раз — мамин. И папа был с ней весьма резок, а она — дама с характером, очень вспыльчивая. Она, — миссис Монт против воли улыбнулась, — всегда считала папу ретроградом и консерватором, из тех, кто душит современное искусство. Но мне кажется — главное не это, а та старая ссора… Но Джун не поджигала галереи, это совершенно невероятно!

— То есть недавний конфликт случился именно из-за нежелания вашего отца финансировать картину «прерафаэлита»? — уточнил Холмс.

— Из-за всего сразу, — ответила миссис Монт. Между ее бровей прорезалась скорбная морщинка.

Напоследок Холмс поинтересовался мнением миссис Монт о Марджори Феррар.

Выяснилось, что светская леди проиграла суд с миссис Монт, но месть за не полученную два года назад компенсацию, да еще в такой странной форме, как поджог, показалась Холмсу неправдоподобной.

— Дело даже не в том суде, — миссис Монт нервно сжала губы и посмотрела куда-то вдаль, мимо нас. — Эта женщина способна на все! Ей могло показаться забавным поставить меня… всю мою семью на место! Или просто испытать новые острые ощущения! Она, знаете ли, принимает кокаин, летает туда-сюда на аэроплане… Марджори — по натуре разрушительница! Она была помолвлена с очень солидным джентльменом — и расторгла помолвку. Был другой поклонник — очень чистый, порядочный молодой человек, она могла бы покончить со своим богемным хаосом, уехать с ним и начать тихую спокойную жизнь, как все! Но ее и это не устроило! Все отношения Марджори распадаются, она вечно по уши в долгах… ничем не дорожит! Простите, я что-то увлеклась…

Когда миссис Монт основательно испортила в наших глазах репутацию мисс Феррар, Холмс наконец перешел к осмотру сада. Наученный многолетним опытом, я не стал путаться у Холмса под ногами. Слишком часто я слышал его ворчание в адрес полицейских, затаптывающих следы на месте преступления. Поэтому я остался стоять неподалеку от крыльца. Часть сада, расположенная под окнами галереи, тоже значительно пострадала при тушении пожара. Кусты роз и гортензий были переломаны, почва — размыта потоками воды и покрыта следами пожарных и прислуги. Мы ничего не ели с самого завтрака, и мне хотелось перекусить и передохнуть. Холмс уже не первый год подшучивал над моим брюшком. С белой завистью я наблюдал, как он, худой и подвижный, неутомимо двигается по саду, наклоняется и разгибается, внимательно рассматривает землю и что-то измеряет рулеткой. Энергии моего друга можно было только позавидовать.

Миссис Монт в задумчивости осталась стоять рядом со мной. Она подняла руку к лицу, и мне показалось, что она стирает слезу. Поймав мой взгляд, она нервно улыбнулась и быстро проговорила что-то о соринке в глазу.

— Я очень сочувствую вашей семье. Представляю, как все это тяжело, — успокаивающе проговорил я.

Миссис Монт резко рассмеялась.

— Не то слово! Я всегда думала, что папа — этакий… незыблемый столп. Он всегда так избегал неприятностей, он — сама благопристойность, и всё у него защищено и продумано… скучно даже, — она виновато улыбнулась. — А теперь — у меня весь мир с ног на голову становится! Когда я увидела отца без сознания — надышался дыма, пока отстаивал галерею — я чуть сама в обморок не упала! А вечером мы узнали о смерти сэра Лоренса, потом — похороны, потом… Майкл всегда шутил, что титулы больше не в моде, и вот он — десятый баронет, но…

Миссис Монт оборвала сама себя, видимо, не желая развивать тему долгов.

— Я вовсе не жалуюсь! — она вскинула прелестную головку. — Знаете, я руководила столовой для добровольцев во время стачки, а недавно организовала дом отдыха для работниц детского приюта. Я люблю такие вещи, но нужно столько… — она снова скомкала конец фразы, улыбнулась, будто призывая не придавать значения ее трудностям. — Я хотела бы снова заняться чем-то серьезным, а то совсем потеряюсь, но сначала — это дело с галереей… Как сказали бы подопечные Майкла из трущоб — «жизнь бьёт ключом по голове»!

Холмс нагнулся и поднял с земли что-то маленькое, темное — мне показалось, что это комок земли. Через некоторое время восьмифутовая приставная лестница, лежащая плашмя прямо на одной из садовых дорожек, вызвала его живой интерес.

— Как вы думаете, сколько времени ему понадобится? Вероятно, осмотр близится к завершению?

— Ну что вы, миссис Монт. Холмс только начал.

Миссис Монт подняла брови.

— В таком случае буду ждать вас внутри, — она улыбнулась и скрылась в доме.

Изучая землю, Холмс прошагал от лестницы до живой изгороди и с победным криком обнаружил в ней дыру. Точнее, это была не совсем дыра — скорее место, где кусты оказались чуточку реже, чем в остальных местах. Мой друг добросовестно протиснулся между кустами, потом зачем-то вернулся и проделал тот же путь на четвереньках. Он скрылся из виду в густой зелени можжевельника и снова показался уже по ту сторону изгороди — бережно прятал что-то пинцетом в крохотный пакетик. Я подошёл ближе.

— Возвращайтесь на эту сторону, Холмс. Я не настолько гибок, чтобы пролезть за вами.

— Жаль, друг мой, очень жаль. Я мог бы показать вам место, где поджигатель курил и, насколько я понимаю, любовался пожаром.

Холмс протянул руку в сторону и ударом пальца стряхнул воображаемый пепел с воображаемой сигареты. Я содрогнулся, представив наглость и цинизм происходящего.

— Вы уверены?

— Полностью. Нам очень повезло, что на этой неделе не было дождя. Там, где работали пожарные, а Форсайт и прислуга спасали картины, естественно, затоптаны все следы. Но вон там садовой лестнице совсем не место, а рядом с ней — следы «оксфордов» длиною около 11 дюймов*. Неплохие ботинки… были много лет назад. Сейчас они разношены, а их хозяин припадает на правую ногу. Он бежал до самой изгороди, вот досюда. А здесь — следы сигаретного пепла. В саду, конечно, был ад кромешный. Галерея еще горела, вот та часть сада была освещена, а злоумышленник был скрыт темнотой. Мне не удалось найти подходящие осколки — стекла лопались от жара, а затем дробились повторно при ударе о землю. Но, судя по лестнице и следам, он проник в галерею через окно, разрезав стекло с помощью алмаза или стеклореза. Затем оттащил лестницу подальше от дома, чтобы не привлекать внимание. А сейчас — самое интересное.

Холмс таинственно улыбнулся, достал из кармана тот самый маленький пакетик и раскрыл его.

— Что скажете?

— Самая обыкновенная пуговица, — ответил я.

Холмс нахмурился.

— Ватсон, соберитесь. Какая же она обыкновенная?

Я всмотрелся в позеленевшую медь, прочитал рельефную надпись.

— «POSTES ET TELEGRAPHES». Почтальон? Французский?.. Здесь, в одном из центральных графств? Нелепость какая-то.

— А ещё? Что вы скажете вот об этом?

— Это голубое пятно? — пуговица была диаметром чуть меньше дюйма, и по ее правому краю был глянцевый ярко-бирюзовый потёк. — Без сомнения, это след масляной краски.

— Верно. На какие мысли это вас наводит?

— Не представляю, где искать этого загадочного почтальона.

— Минимум примет у нас есть, не правда ли?

— Хромота?

— Верно. А также высокий рост — вспомните о размере его ноги. Ну или у поджигателя непропорционально большие стопы, что тоже может считаться особой приметой. А ещё подозреваемый очень беден. Есть вероятность (правда, не стопроцентная), что он работал почтальоном во Франции, а после занимался отделкой помещений или живописью. Если он не купил форменную куртку у какого-нибудь старьевщика.

— Не понимаю, почему вы сделали вывод, что он беден. Нормальные люди, собираясь совершить поджог, не наряжаются в смокинг, — хмыкнул я.

— Представьте себе, что вам предстоит карабкаться по лестнице на второй этаж, а потом убегать. Какую обувь вы выберете?

— Помилуйте, ну откуда же мне знать! Удобную, вот какую!

— Вот именно! А вы только полюбуйтесь на его следы! На левой подошве — поперечная трещина! Набойки на каблуках сточены до самого основания! Нет, дорогой мой друг, я крепко подозреваю, что это единственные ботинки преступника.

— Значит, подозрения сняты с тех леди, о которых рассказывали Форсайты, не так ли?

— Ватсон, Ватсон, — покачал головой Холмс. — Вы торопитесь с выводами!

— У поджигателя могли быть соучастники! — догадался я.

— В яблочко! А кроме того, я ещё не всё вам показал. Вот ещё одна находка. Я поднял это с земли вот там, в розарии.

Холмс раскрыл передо мной один из контейнеров, предназначенных для улик. На дне его лежало то, что я недавно принял за ком грязи — выпачканный в земле дамский носовой платок. Изначально белый, сейчас он стал охристо-коричневым.

Холмс расправил краешек с помощью пинцета, и в углу стали видны инициалы «J.F.»

Примечания:

* — соответствует 45 размеру по российской размерной сетке

Холмс решил пройти по следам хромого злоумышленника, теряющего пуговицы в чужих изгородях, так далеко, как это возможно. Сопровождать его пешком было выше моих сил, и я схитрил — решил следовать за ним на арендованном авто. Холмс на этот раз не стал подтрунивать над моей физической формой. Как врач я и сам отлично видел, какую пользу ему приносит активный образ жизни и любительские занятия боксом. Но еженедельные голодовки Холмса приводили меня в ужас, как он ни распинался о бодрости и лёгкости после них. Мы распрощались с Форсайтами, и я вывел автомобиль за ворота, а Холмс вернулся к дыре в живой изгороди. Некоторое время я бездействовал, ожидая дальнейших указаний. Медленно, не отрывая взгляда от следов, Холмс пересёк лужайку снаружи от изгороди, затем махнул мне рукой, указывая в сторону дороги на Рединг, и сам уверенно пошел в том же направлении.

Я повел машину, примериваясь к скорости Холмса. Заминки возникали, когда следы прерывались — подозреваемый то шел по обочине, то по траве, то зачем-то бросался в придорожные кусты. Цепочку следов нарушали то следы автомобильных шин, то коровьих копыт. Небо затянуло плотными облаками, поднялся резкий западный ветер, и я сдержал улыбку, когда он чуть не сорвал кепи с моего друга. На его месте я бы давно уже пришел греться в машину.

Но Холмсу было всё нипочем. Придерживая кепи рукой, он изучал следы преступника, пока они окончательно не перестали быть видимыми, в общей сложности пройдя чуть больше мили. На лобовое стекло упала первая тяжёлая капля, и Холмс наконец забрался в автомобиль.

— И что же дальше? — спросил я. — Он мог двинуться на… как бишь его… Токерс-Грин, — я достал карту, которой нас снабдили в пункте проката машин. — Или пойти вон по тому проселку в сторону Чейзи-Хит.

— Или даже до Рединга, — продолжил мысль Холмс.

— Дотуда более трех миль, а он хромает.

— За эту милю, что я прошел по его следам, он дважды присаживался отдохнуть, — покачал головой Холмс. — И в Рединге есть нечто очень привлекательное для человека, желающего скрыться — вокзал.

— Мы никогда не найдем этого типа, — вздохнул я. — Он может быть сейчас в любой точке Англии.

— Терпение, дорогой Ватсон! Не так уж много способов передвижения по этой стране, и мы знаем их все.

Нужно было тщательно опросить прислугу Форсайтов, но, посовещавшись, мы решили, что сегодня это делать не стоит. Вечерело, и возвращаться в Мейплдерхем было несколько бестактно — хозяевам могло показаться, что мы напрашиваемся на приглашение к ужину. Я снова двинулся в сторону Рединга, но уже с приличной скоростью.

* * *

Инициалы «J.F.» могли принадлежать двоим из ныне живущих Форсайтов — Джун и Джону, но платочек был дамским. Мне казалось совершенно невероятным участие в поджоге пожилой — под шестьдесят — леди. Ночной сад (чужая частная собственность), проникновение через окно с помощью лестницы, жестянка с бензином — всё это было несовместимо с понятием респектабельности. Холмс рассмеялся и напомнил мне о множестве случаев, когда преступниками оказывались те, кого никак нельзя было заподозрить. Пусть он и не нашел подозрительных женских следов в саду, но они могли просто не сохраниться. Миссис Монт рассказала, что мисс Форсайт приходила и уходила через парадный вход, в саду не гуляла, все время была на глазах у хозяев — то есть не могла обронить там платок во время визита. Но миниатюрная пепельница представлялась Холмсу ещё более важной уликой, так как была обнаружена в галерее. Поэтому он решил начать с мисс Феррар.

* * *

На время расследования Холмс остановился в своей лондонской квартире — все той же, на Бейкер-стрит. Старой доброй миссис Хадсон уже не было в живых, ее сменила мисс Хадсон — такая же терпеливая, обаятельная, но и прижимистая, как ее мать. То, что Холмс продолжал арендовать эту квартиру, купив свою пасеку, меня втайне забавляло. Это был верный знак, что мой друг никогда не откажется от столь любезного его сердцу частного сыска. Но пчеловодство, вероятно, было именно тем, что ему нужно. Я всегда говорил, что лучший отдых — это смена деятельности. Увлечения моего друга были весьма разнообразными. В момент нашего знакомства меня потрясла его добровольная ограниченность, узконаправленность интересов и их экстравагантное сочетание. Но то ли Холмс с годами стал менее непримиримым к «бесполезным», как он выражался, областям человеческого знания, то ли я стал глубже понимать его. Сейчас я признавал, что мало найдется настолько эрудированных людей, как он. Миссис Ватсон, искренне привязанная к Холмсу, продолжала мечтать, чтобы он ещё и женился. По словам этой мудрейшей из женщин, нельзя считать гармоничной личностью того, кто не изведал семейного счастья. Но это уже относилось к области фантастики.

Всю дорогу до Бейкер-стрит меня одолевали фантазии на тему увлечений Холмса. Вот он достает из ульев рамки с сотами, на лице — защитная сетка, на руках — боксерские перчатки, а обут он в альпинистские ботинки. Или еще: Холмс стоит посреди цветущего луга и вдохновенно играет на скрипке. Подчиняясь мелодии, пчелы не мечутся хаотично от цветка к цветку, а слаженно двигаются в танцевальном ритме. Пиджак Холмса расстегнут, чтобы не стеснять движения. При одном особенно сложном пассаже пиджак распахивается, и под ним становится видна кобура с пистолетом. Или вот еще: Холмс быстро едет на спортивном велосипеде. За его спиной развевается полосатый шарф, длинные ноги неутомимо крутят педали. Из карманов Холмса падают на дорогу и разбиваются пробирки с химическими реактивами — помню, в молодости он увлекался опытами. Химикаты выливаются на дорогу и начинают реагировать друг с другом, и путь Холмса сопровождается то белым паром, то желто-зеленым дымом, то вспышками пламени. Когда я выходил из такси, какая-то прехорошенькая девушка посмотрела на меня с веселым изумлением. Только после этого я осознал, что невольно посмеиваюсь. Я вежливо поклонился незнакомке и вошел в подъезд.

На скатерти остывала овсянка и яйца с беконом, над чашкой кофе истаивал парок, а Холмс, скорчившись у окна со своей бесценной картотекой, постукивал карточками, шелестел газетами и бормотал «прелестно», «любопытно», «занимательно».

— Что именно? — я старательно срезал ложкой верхушку яйца.

— Очаровательная женщина эта Марджори Феррар! — хмыкнул мой друг, и ложка в моих руках дрогнула.

— Холмс, прошу вас…

— Оставьте, Ватсон, уверен, вам она тоже покажется занимательной. Эти современные дамы, в коротких платьях, с короткими волосами и такими же короткими любовными историями! Помните, как было удобно в наши дни? Подозреваемым проходил или муж, или возлюбленный. Два, самое большее — три человека. Но у мисс Феррар столько возлюбленных, что, боюсь, мы потратим неделю, чтобы только встретиться со всеми ними.

— Возможно, это сплетни, Холмс, — тон, которым Шерлок говорил о «подруге» нашей клиентки, успокаивал и отгонял даже тени мыслей о возможности повторения истории с «Той женщиной». Я дожевал последнюю полоску бекона. — Рассказывайте, я весь внимание.

Передо мной колыхнулись газетные страницы. Портрет молодой, бесспорно привлекательной женщины с короткими волосами. Подпись: «Мисс Марджори Феррар, прелестная внучка маркиза Шропшир, невеста сэра Александра Мак-Гауна, члена парламента».

— Невеста? Но миссис Монт говорила…

— Газете два года, Ватсон, мисс давно простилась с членом парламента. И кстати, ни с кем более не объявляла о помолвке.

— Чем она занимается? — я рассматривал портрет предполагаемой поджигательницы. Прав Холмс, эти современные женщины… Чего стоят, например, их стрижки! И вопрос даже не в стрижках, а в самих женщинах и их стремлении «попасть в первую дюжину тех, кто обрезал волосы» или «тех, у кого они начали отрастать». Меня откровенно возмущало, что об этом пишут в колонках светской хроники. Миссис Ватсон, более чем достойная женщина, до сих пор носит ту же прическу, которая была на ее прелестной головке в день нашего знакомства.

— Друг мой, вы слушаете? Я говорю, что внучка маркиза зарабатывает на жизнь самостоятельно.

Сыщик протянул мне маленькую афишку театра «Водевиль»*. Нельзя сказать, что со сцены сего храма искусства демонстрировалось что-то неприличное, но эти измазанные белилами лица, песни, пляски, жуткие гримасы меня утомляли. Как-то в «Водевиле» триста ночей показывали одну и ту же пьесу. Что-то связанное с цветами, то ли «Три маргаритки», то ли «Четыре фиалки»*. Я вновь уставился на афишу — желтоватый лист бумаги был изрезан косыми буквами: «Рыжеволосая Марджори Феррар в роли…» — дальше что-то неразборчивое. Чуть ниже — схематичное изображение женщины, стягивающей с одного плеча платье.

— Мисс стала профессиональной актрисой, весьма известной в определенных кругах, — кивнул приятель.

— О, Холмс, не хотите же вы сказать?..— непонятно почему, но эта картинка меня расстроила. Шерлок с усмешкой покачал головой, придвинул стул к столу и притянул к себе тарелку.

— Что вы, Ватсон, что вы! Просто есть театры, режиссеры которых свято чтут традиции, а есть те, которые отдают предпочтение новым пьесам. Но все в пределах приличий. Современная молодежь называет их «смелыми» и «передовыми».

— Режиссеров или пьесы? — скривился я, наливая кофе.

— Обоих. В свое время, как я понял, мисс пробовала себя на ниве творчества — писала картины, стихи, танцевала и выходила на сцену. Ее имя также указано в графе «художник по декорациям». Нет, это совершенно невозможно есть, — Холмс оттолкнул холодную овсянку.

— О, она пишет картины? Но в этом случае…

— Умерьте ваш пыл, дорогой друг. Мы не можем подозревать каждого художника в поджоге только потому, что у него под рукой скипидар и бензин. Это равносильно тому, что за каждым ножевым ранением может стоять врач, — теперь Шерлок кромсал остывший омлет.

Я снова придвинул газету, глядя на мисс Феррар. Тонкие черты, тонкие брови, тонкая прядь, зацепившаяся на ключицу, тонкие запястья. Наверное, у нее карие глаза. Сочетание рецессивного и доминантного признаков у рыжеволосых — весьма частое явление.

— Что вам еще известно о ней?

— Мисс живет по принципу: «Неудача? Пренебречь, вальсируем!» Играет на скачках, правда, знает меру. Была замечена в салонах, где курят опиум, танцует не самые скромные танцы, весьма быстро передвигается на гоночном автомобиле, летает на аэроплане.

— Она еще и пилот? — не скрывая удивления, выдохнул я. Миссис Монт что-го подобное говорила, но я полагал что это ирония.

— Что вас так поразило, Ватсон? Уверен, аэроплан не сложнее в управлении вашей страшной тарантайки, называемой мотоциклом.

— Миссис Ватсон никогда не изъявляла желания воспарить над нашей грешной землей! — буркнул я, пытаясь вообразить мисс Феррар в очках и летном шлеме. Картина получилась несколько яркой, и пришлось оттолкнуть газету и долить себе еще кофе.

Холмс наблюдал за мной с некоторым неодобрением. Он, видимо, отказался от мысли позавтракать, найдя остывший омлет непригодным в пищу, и сейчас энергично жевал хлеб, намазанный маслом.

— Из всего вышеозначенного следует, что наша мисс вполне могла лично поджечь картины мистера Форсайта, после чего домчаться на своем автомобильчике или на своем же аэроплане в любую точку мира, чтобы создать себе алиби. Ну, согласен, не в любую, — кивнул Шерлок, усмехнувшись на мой протестующий жест, — лишь туда, куда хватило бы бензина.

— Вы верите, что она могла это сделать?

— Я пока не уверен в причинах. Репутация «разрушительницы по натуре», богемный образ жизни не кажутся мне вескими основаниями. Но если я пока не вижу мотива, это не значит, что его нет. Предлагаю не исключать подобную возможность, — Холмс встал, собирая со стола газеты. — Составите мне компанию? Я еду в Челси, познакомиться с мисс Феррар.

— Буду готов через десять минут, — кивнул я, вытирая рот салфеткой. Одернул жилет, тщательно стряхнул крошки с рубашки, и уже подходя к двери, небрежно уточнил:

— Холмс, а что было на том суде между миссис Монт и мисс Феррар?

— Мисс Феррар назвала нашу клиентку выскочкой, а мистер Форсайт мисс Феррар — предательницей. Обо всем было в той газете, мой друг, которую вы читали последние полчаса, — в голосе Холмса звякали флаконы с ядом.

Марджори Феррар приняла нас в гостиной (беж, темный шоколад, бирюза, пустые вазы на полках, пафосная винтовая лестница на несуществующий второй этаж). Должен сказать, что мисс не оправдала моих ожиданий. Во-первых, не стриженая, во-вторых, не рыжая, в-третьих — не дерзкая.

Актриса была задрапирована в короткое платье сиреневого оттенка, запястье обнимал широкий черный браслет с эмалевыми изображениями кистей и палитр, в длинных пепельных прядях тускло вспыхивали металлические серьги странной формы. Нам предложили сесть и одарили скрупулезно-усталым взглядом. Казалось, молодая леди старательно подсчитывает под моей кожей кровеносные сосуды, при том, что сам процесс подсчета ее категорически утомляет.

— Мисс Феррар? Мы с доктором Ватсоном…

— Я принимаю по вторникам, джентльмены, — перебила моего друга подозреваемая, — но если вы уже здесь, а мне скучно… — голос мисс Ферарр, прохладно-сладковатый, был похож на клубничное мороженое.

Рука в легких кольцах порхнула в сторону чайного столика, густо забитого фарфором, серебром, сэндвичами и булочками. Я с некоторым осуждением потер переносицу. Хозяйка раздраженно дернула красивым плечиком.

— Да, мистер Ватсон, я пью чай, когда пожелаю. Еще ем сыр с грушами и торт с марципановой глазурью. А завтракаю пирожным с шоколадом.

Я моргнул, некстати уставившись на талию собеседницы — как врач я не стал бы рекомендовать подобное меню. Но фигура мисс была стройной, осанка — ровной, а здоровый румянец вопил о бессменных партиях в гольф и теннис. Так что я удержал рвущиеся с губ медицинские рекомендации.

— Полагаю, изменение вашего образа жизни связано с частыми поездками во Францию? — учтиво поинтересовался Холмс, присаживаясь к столику и протягивая руку к молочнику, — благодарю, мисс Феррар, я не завтракал сегодня.

Привычно отметив удивление на лице дамы (как, впрочем, и любого, кого заставала врасплох наблюдательность моего друга), я пошарил глазами вокруг в поисках подсказки. Почему Холмс говорит о Франции?

Негромкий голос слился со звяканьем чашек и вспышками пламени спиртовки.

— Раньше я много времени проводила в Париже, однако последний год — увы! — приходится жить воспоминаниями о тех днях, — актриса несколько нервно погладила браслет. — Французы куда менее подвержены давлению традиций, нежели мы. При желании они не только могут выпить чашку чая в неурочное время, но и искупаться в ресторанном фонтане.

— Полагаю, после подобной ванны затруднительно было бы продолжать обед, — невозмутимо обронил Холмс, прихватывая очередной сэндвич.

Мисс Феррар закатила глаза, бросила в накрашенный рот конфету и пододвинула к нам молоко.

— Так чем я обязана счастью видеть вас, господа?

— Мы хотели бы поговорить о пожаре в доме мистера Сомса Форсайта.

— О, тот милый старик, на подбородок которого можно повесить чайник? Но, кажется, ничто и никто не пострадали? Я читала в газетах, — она развернула новую конфету.

— И более того — даже проезжали мимо? — поднял я брови.

Актриса осталась невозмутима, разве что пальцы, сомкнувшиеся на браслете, постукивали в слишком бойком темпе.

— За два дня до пожара. Полагаю, как и многие другие. Не беспокойтесь, на ночь пожара у меня есть алиби, — протянула мисс, зажевывая свое спокойствие третьей конфетой, — я была на репетиции.

— Ни секунды в этом не сомневался, узнав о вашей преданности храму Мельпомены, — с готовностью кивнул Холмс, — подскажите, где и с кем?

— С моим сценическим партнером, его зовут Эдмунд Кин. Репетировали «Отелло» перед прослушиванием в «Друри-Лейн»**. Наша репетиция закончилась в полночь, после чего я отвезла его домой, он живет в Сохо, а сама вернулась в Челси.

На лице Холмса не отразилось ни грамма удивления, я же был вынужден спрятаться за чашку. Мисс «Водевиль» желала получить главную роль в главном драматическом театре столицы нашей империи? Она может быть бесконечно талантлива, но, помилуйте, с ее репутацией? Впрочем, какое мне дело? Я проводил глазами номер телефона мистера Кина, который черкнула мисс для Холмса, услышал ее прохладное: «Звоните вечером, обычно он в постели до полудня» и последовал за Шерлоком на лестничную клетку. Там остановился зашнуровать ботинок, почему-то эти коричневые новые шнурки вечно расползались в самый неподходящий момент. Будто и не шелковые, а поди ж ты!

— Алло? — голос, похожий на клубничное мороженое, за стенкой весьма ощутимо нервничал. Вернее, нервничала его обладательница, что, признаюсь, весьма удивляло после демонстрации такого снежного спокойствия там, в шоколадно-бирюзовой гостиной. Я машинально стал ближе к двери, незамедлительно ко мне присоединился Холмс.

— Это Марджори, Элис, где твой брат? Что? О Господи, ты снова курила? Эдмунд же просил тебя! Элис Кин, повторяю, где твой брат? Нет? И как давно его нет? Несколько дней? Да, что ты за… Хорошо, хорошо, забудь. Сама его найду. Но если он появится, а ты будешь трезва, передай, что я его искала. Пусть срочно перезвонит.

Мы молча вышли на улицу. Я достал сигару, Холмс — пачку жевательной резинки. Еще одна загадочная привычка сыщика — носить с собой в кармане пару упаковок этой дряни. Он не жевал ее, лишь крутил в пальцах, когда в чем-то сомневался. Кажется, он пристрастился к этому американскому изобретению после того, как газеты неделю вопили о предотвращенной аварии самолета королевских военно-воздушных сил. Хотя, я, например, до сих пор не уверен, что дыру в двигателе можно было заклеить жвачкой.

— С чего вы взяли, что она бывает во Франции? — сделал я затяжку.

— Предположил. У нее на полке флакон французских духов, сделанных на заказ. Прекрасная парижская фирма, весьма яркие ароматы и соответствующие цены. Но этот запах был популярен в прошлом году. Как и браслет, которым мисс так дорожит, и шарф от французского модного дома в прихожей. Конечно, ей могли это прислать, но учитывая ее новомодные французские привычки и наличие аэроплана, мне показалось логичным, что она часто бывает в столице Франции.

Я подавил желание спросить, откуда Холмс знает так много о женских украшениях, особенно теперь, когда он проводит столько времени в обнимку со своими ульями. Безусловно, мой друг всегда умел удивлять.

— Полагаете, мисс Феррар звонила мистеру Кину, чтобы предупредить и просить подтвердить ее алиби? — пепел на кончике моей сигары был точно такого же цвета, как волосы нашей подозреваемой.

— Все возможно, Ватсон, — Холмс был на удивление серьезен, — а значит, мы должны найти мистера Кина раньше. И не только его. Уверен, столь оригинальная леди платит своей прислуге отнюдь не регулярно, а прислуга, как правило, подобное недолюбливает. Такси!

Я швырнул сигару в урну, совершенно некстати вспомнив, что глаза у мисс Феррар голубые. Рецессивный гетерозиготный признак. У рыжеволосых весьма частое явление.

* * *

Вскоре мы узнали, что мистер Эдмунд Кин вечер и ночь дня пожара провел в больнице на операции и, соответственно, никак не мог изображать Отелло. Приходящая прислуга мисс Феррар, любовно оглаживая десятифунтовую бумажку, рассказала, как на следующее утро после поджога собирала по ковру состриженные, опаленные волосы хозяйки.

* * *

Холмс не обошел вниманием и жителей Мейплдерхема. Он тщательно расспрашивал всех, чтобы получить представление об их привычном образе жизни и действиях в ночь пожара. Миссис Форсайт подробно рассказала об обеих горничных, шофере и садовнике. Миссис Кавендиш была неприветлива, мисс Поултни была болтлива и медлительна, Ригс то и дело сбивался с дороги, а Форрестер упорно высаживал лишь те цветы, которые нравились ему. Миссис Форсайт была не слишком ими довольна, но мистер Форсайт тяжело привыкал к новым людям. Холмса почему-то очень интересовали друзья и родственники прислуги. Выяснилось, что Форрестер жил бобылем, выбираясь в город только изредка. У Ригса были пожилые родители в Манчестере, и он навещал их не чаще раза в год. Миссис Кавендиш была вдовой и имела единственного брата, рабочий из Рединга. Семейные же связи мисс Поултни были чуть ли не сложнее, чем у самих Форсайтов. В Рединге у нее была огромная и не слишком благонадежная семья: отец — один из лидеров профсоюза железнодорожников; старший брат — активный участник чуть ли не всех забастовок за последние десять лет; второй — пьяница, чуть ли не ежемесячно попадающий в полицию; третий — безыдейный бездельник, регулярно вылетающий с работы; наконец, сестра, о которой миссис Форсайт, скривив губы, выразительно намекнула, что «род ее занятий неясен». Я удивился, как она решилась держать на работе подобную особу, какие бы хвалебные рекомендации она ни представила! Миссис Форсайт страдальчески поморщилась.

— Все они одинаковы, доктор. Будто гнилые яблоки — отличаются только местами, на которых гниль. Джейн Поултни не ворует, не болеет, не кокетничает с мистером Форсайтом…

Я так и не понял, всерьез она говорила или это был специфический французский юмор.

— …и довольно чистоплотна. Да ещё настолько некрасива, что вряд ли выйдет замуж. А о большем, — миссис Форсайт вздохнула, — в наше время мечтать не приходится.

Потом работников Мейплдерхема стали присылать к Холмсу по одному. Ригс завалил нас подробностями о храбрости старого Форсайта во время пожара. Миссис Кавендиш мне понравилась — отвечала на вопросы Холмса коротко и по делу. Крепкая, невозмутимая, она держалась со спокойным достоинством человека, которому нечего скрывать. Мисс Поултни, напротив, была нервозной и настолько болтливой, что у меня началась мигрень. Холмс же терпеливо выслушивал сплетни об отношениях Форсайта с женой — хозяйка, конечно, красива, но скуповата, придирчива, душевности в ней нет, о, эти француженки! О миссис Монт — прелестная юная леди, но так избалована, с детства была такой, о, эти единственные дети! Чего только не рассказала нам мисс Поултни! О маленьком сыне миссис Монт, о лентяе-Форрестере и глупости Ригса, о непутевом брате миссис Кавендиш — уже год, как он вернулся в Рединг откуда-то издалека, а до сих пор не может найти работу по специальности! Она переживает за него, как за малого ребенка, а ведь брат-то старший!

— Как вам сегодняшний улов, Ватсон? Кого из работников подозреваете?

— То есть обеих дам вы сбросили со счетов? — удивился я. — Вы ведь говорили, что замешан кто-то из самых близких…

— Та-а-ак… Продолжайте, прошу вас!

— Флер Монт, допустим, остро нуждается в деньгах. Мне, конечно, не нравится подозревать ее, она мне глубоко симпатична, но…

— Давайте помыслим логически. Форсайт пожара не устраивал — надеюсь, я вас убедил.

— Верно. Но они могли вступить в сговор: замысел — Форсайта, исполнение — жены или дочери.

— Сговорились они или действовали по собственному почину — в любом случае они бы избавились от той туфли. Малейшее подозрение против Форсайта ставит под угрозу получение страховки, то есть теряется весь смысл преступления. Во-вторых, было бы проще и убедительнее имитировать случайное возгорание. Неосторожное обращение с огнем, понимаете? Что-то вроде непотушенной сигареты, брошенной в галерее. А вы помните, как выглядела галерея?

— Согласен.

— Ну и, наконец, развести пожар во всей галерее, чтобы уничтожить лишь картины, упавшие в цене — это огромный риск. Могла погибнуть вся коллекция, и Форсайты потеряли бы больше, чем получили. А они — все трое — представляются мне весьма расчётливыми. Форсайту было бы проще начать продавать картины, хоть страховщик и не признает это открыто. Нет, Ватсон, среди мотивов этого поджога я бы поставил на первое место ненависть. Только вот пока не уверен, на кого — или на что — она направлена. Итак, кто же из прислуги, по-вашему, замешан?

— Ставлю на Поултни.

Холмс медленно кивнул.

— Весьма вероятно. Впрочем, проверять я буду всех.

* * *

Направляясь в Челси во второй раз, Холмс был на удивление задумчив и, судя по мечущимся бровям и недоуменным жестам, явно спорил сам с собой. Я молчал, нет нужны мешать Шерлоку опровергать собственные блестящие гипотезы. Ранне-осенний Лондон, золотисто-зеленый, яркий и терпкий, будил во мне какую-то юношескую сентиментальность и безрассудность. Хотелось прогуляться по высокому бордюру, продирижировать зонтиком в такт падающим листьям и даже, что за странная мысль — съесть эту булку с сосиской, мода на которые пришла к нам из Америки. Не могу сказать, что одобряю эту моду — булки продают из разрисованных передвижных вагончиков и к ним не подают салфеток. Но, в конце концов, у меня есть платок.

— Не понимаю, Ватсон, — выдернул меня из гастрономических мыслей Холмс, — искренне не понимаю. Я могу допустить, что это мисс Феррар подожгла галерею, но я совершенно не понимаю — зачем?

— Ну, вспоминая полученную вами информацию, нелишним будет отметить, что мисс не отличается благонравным поведением, — пожал я плечами. Нет, не пойду покупать хот-дог. Вокруг вагончиков вечно болтаются стаи оборванных шавок, а это неприятно.

— Выкурить один раз трубку с опием и поджечь подлинники Сислея, на мой взгляд, неравнозначные деяния. — Холмс нетерпеливо махнул рукой, — Вы же видели ее, Ватсон, она любит красоту. Да, своеобразную, да, не всегда понятную нам, старым мамонтам, но, положа руку нА сердце, вы можете представить эту женщину, уничтожающую именно импрессионистов?

— Я с трудом представляю вас, Холмс, столь горячо радеющего за женщину. — осторожно подбирал слова я. Мы уже подошли к нужному дому, но входить Шерлок не торопился, и я вытащил сигару.

Мой друг перестал нервно подергивать бровями и негромко рассмеялся, проводя рукой вдоль нескольких разноцветных припаркованных у тротуара автомобильчиков.

— Ватсон, современная женщина может быть весьма и весьма опасным преступником. Опасно недооценивать их, ведь взгляните, сколько всего умеют наши современные дамы, а главное — задумайтесь о том, чего они хотят!

— И чего же? — я не отрываясь смотрел, как на темный тротуар легко ложились красные кленовые листья с зеленоватыми прожилками.

— Не уверен, Ватсон, — в голосе сыщика чуть ли не впервые в жизни звенело сомнение, — я не могу этого до конца понять. Основа их жизненных принципов — гибкость и свобода, но мы-то с вами знаем, что гибкость без четкого стержня приведет тебя хоть на эшафот за убийство, хоть на получение Нобелевской премии за величайшее открытие.

— Нобель? Этот человек изобрел динамит, Холмс, стоит ли брать его кровавые деньги? — пожал я плечами, стряхивая пепел под ноги.

За спиной прошуршал издевательской смешок, и мы обернулись. Мисс Феррар в легком пальто цвета кофе с молоком и шляпке, украшенной изумрудно-зеленой лентой, задумчиво выпустила из губ сначала мундштук, потом — почти идеальное колечко табачного дыма. Я удержался, чтобы не сообщить актрисе, что курение на улице, во-первых, вредно, во-вторых, вульгарно.

— Добрый день, мисс, — приподнял свое кепи Холмс.

— Добрый день, джентльмены, — кивнула актриса, — вы желаете выпить со мной чаю в неурочное время или поговорить о несостоятельности моего алиби?

Она была идеально спокойна. Неторопливо сняла с рукава осенний лист, погладила тонкую кожаную перчатку, опустила мундштук в изящную кожаную сумочку. У меня мелькнула нелепая мысль — сейчас мисс во всем сознается и попросит отвезти ее в Скотланд Ярд.

— Да, нам стало известно о болезни мистера Кина и о ваших сожжённых волосах, — кивнул Холмс. — кстати, передайте мое восхищение вашему парикмахеру. Прекрасные накладные пряди.

— Сегодня же рассчитаю служанку, — вздохнула Маржори, — убирает из рук вон плохо, зато болтает со всеми без остановки. Полагаю, если скажу, что провела весь тот день и ночь дома за мольбертом, а волосы сожгла щипцами, вы мне не поверите?

— Я попрошу предоставить доказательства, — непривычно мягко ответил мой друг, — в противном случае предложу отправиться с нами к инспектору Лейстреду.

Тонкие брови чуть шевельнулись, девушка сделала неуверенный жест рукой, будто убеждая себя в чем-то. Сплела и расплела пальцы, выдохнула, полюбовалась носочками своих туфелек. Мы терпеливо ждали.

— Я могу надеяться, мистер Холмс, что мое алиби останется неизвестным не только для широкой публики, но и для полиции, если только мне не будет грозить тюремная камера? — она твердо посмотрела в глаза сыщику.

— Безусловно, мисс Феррар.

Кожаные перчатки выудили из недр кожаной сумочки ключи с брелоком, и современная мисс шагнула к припаркованной у тротуара ярко-алой спортивной машине.

— Что ж, тогда, прошу вас составить мне компанию. Не беспокойтесь, — усмехнулась девушка, закидывая руки на руль, — я не гоняю, если со мной пассажиры.

— Куда мы направляемся? — из вежливости поинтересовался я, занимая заднее сиденье. Холмс старательно укладывал свои ноги в крохотном закутке слева от водителя.

— В доки, — уронила мисс, поворачивая ключ в зажигании.

* * *

Желаете что-нибудь спрятать? Прячьте на складах в Вест-Индских доках. Гору трупов, маленький паровоз, большой автомобиль, поверьте, здесь даже индонезийского дракона не заметят. Длина причальной линии более десяти км, причалы с электрическими кранами, паровыми кранами, гидравлическими кранами, насосная станция, пакгаузы, шум, гам, скрежет, стук. И среди всего этого бардака мы в алом пежо, хозяйка которого именно сейчас решила улучшить свой гардероб.

Мисс Феррар, стянув с волос шляпку, старательно укладывала изумрудно-зеленую ленту, яростно орудуя булавками. Если раньше лента топорщилась бантом, теперь она напоминала заостренную палку. Холмс провел ногтем по лбу, взглянув на это произведение искусства, и выжидательно уставился на Марджори. Та и бровью не повела.

— Прошу за мной, джентльмены. Продолжаю надеяться на ваш такт и скромность.

Далее мы петляли, ныряли, выныривали, огибали, спотыкались, пригибались, чертыхались. Во всяком случае я, когда угодил в лужу креозота своим новеньким ботинком. Как мисс Феррар ориентировалась в этом лабиринте из крепких складов, обшарпанных сараев, ям, гор щебенки, для меня осталось тайной. Если она наведывается в эти сомнительные месте регулярно, то она более чем неосторожна. Разумеется, сейчас она под охраной двух джентльменов, мы с Холмсом вступимся за её честь и кошелек. Но когда мисс приходит сюда в одиночестве, что мешает копошащимся здесь рабочим всех мастей хорошенько приложить ее по голове любым булыжником и обчистить карманы?

— Не делайте такое лицо, Ватсон, мы идем посмотреть на сердечного друга мисс Феррар, которого она прячет, — хмыкнул Холмс, придерживая меня за локоть.

— С чего вы взяли? — просипел я в носовой платок. Ужасная вонь тухлой рыбы, креозота, керосина, горелого масла и еще сотни столь же малоприятных вещей заставила даже для меня потерять самообладание, а ведь я врач, которому запах формалина все равно что глоток утреннего кофе.

Холмс, не обращая внимания на ароматы вокруг, жизнерадостно перепрыгивал лужи, камни и доски.

— Лента на шляпке нашей мисс уложена в форме стрелы. На женском телеграфном языке это означает: есть сердечная привязанность. Но мисс сложила и приколола ленту прямо сейчас, ранее это был бант, что значит — заинтересована в общении с мужчинами. Следовательно, она желает продемонстрировать кому-то свою преданность.

— Холмс, да кто кроме вас понимает эту женскую чушь с лентами и шляпками? Я удивлен даже, что вы в этом разбираетесь! — не поверил я, вытирая пот со лба.

— Как я и говорил, мой друг, женщина — противник опасный, а значит, недооценивать ее не стоит, нужно изучить ее оружие. Что же касается ответа на ваш вопрос… Полагаю, в подобных знаках разбираются люди творческих профессий. Художники, поэты, актеры.

В ту же минуту мы чуть ли не ткнулись лбами в крепкую дверь, окованную железом. Почему мисс выбрала именно эту, для меня снова осталось загадкой — справа и слева было по десять ровно таких же. Актриса за мгновение замялась у стены, потом потянулась к железной ленте, потом что-то щелкнуло и дверь медленно, беззвучно поползла внутрь склада.

— Разумно, — оценил сыщик, — если, не дай Бог, при мисс найдут ключ от склада в доках, неприятностей не оберешься. А так — спрятал в щелку двери, и никаких утомительных расспросов.

Мы шагнули в темную пропасть, следуя за кофейным пальто, и я едва удержал крик — с потолка свешивались огромные змеи.

— Уистен? — голос мисс Феррар вновь стал похож на клубничное мороженое. Она небрежно погладила этих монстров и прошла вперед, — ты здесь?

Гигантские змеиные шкуры приветственно заколыхались, махнув хвостами. Я, вцепившись в руку Холмса, до конца осознал значение этого глупого выражения из женских романов о холоде, который сковал тело плотной коркой и не дает возможности пошевелиться.

Темноту полоснул луч фонаря, потом стало совсем темно, через мгновение — светло. Я огляделся. Мы с Холмсом стояли в пыльном помещении, забитом деревянными ящиками, заставленном железными сундуками, заваленном разномастными свертками. С потолка свисали змеиные шкуры непередаваемых размеров, самая мелкая была шириной с двух Холмсов и волочилась по полу. Рядом с этим кошмаром замер стройный юноша в замызганном фартуке, который придерживал под локоть мисс Феррар.

— Добрый день, господа. Моя фамилия Оден, Марджори сказала, что вы хотите со мной поговорить, — молодой человек кивнул на крепкие табуретки у стены. Заметив, что наше внимание намертво приковано к шуршащим золотисто-коричневым шкуркам, усмехнулся:

— Анаконда и аметистовый питон. Повесил на просушку, — в крепких руках с грязными ногтями возник серебряный термос. — Желаете глинтвейн?

Глинтвейн был хорош — крепкий, пряный, густой. Мисс Феррар пила уже вторую чашку, и я поневоле задумался, как мы попадем домой. Не думает же она, в самом деле, что я сяду в машину к нетрезвому водителю!

Рассказ мистера Одена показался банальным даже с учетом того, что слушал я его под сенью останков анаконды и питона. Ему восемнадцать, он любит мисс Феррар, пишет стихи и подрабатывает на складе. Ту ночь они провели здесь — он принимал ящики с африканской слоновой костью и специи из Индии, а мисс пряталась в дальней комнате, ожидая, пока уйдут поставщики. Оставались до утра, потом Марджори отвезла его домой. Да, он готов подтвердить это под присягой, если ей будет грозить подозрение в поджоге. Нет, он надеется, что в этом не будет необходимости, дело в том, что в ближайшее время будет объявлено о его помолвке с мисс Рендел, медсестрой из Бирмингема. Еще глинтвейна? Как пожелаете.

Марджори, как Оден называл нашу бывшую подозреваемую, улыбалась так, словно принимала в подарок Тадж-Махал. Я молча крутил в руках пустую чашку. Что ж, понятно, почему мисс Феррар желала умолчать о своем друге. Одно дело — провести всю ночь с актером в его квартире и сообщить: мы репетировали. Максимум, что грозит — сальные улыбочки и шепотки за спиной. А вот сказать: «Я всю ночь провела на складах в доках, с моим другом, который принимал партию черного дерева из Индии» — чревато многочасовыми допросами у полиции. Особенно, если полицейские сравнят кожу на сумочке и перчатках мисс Феррар с той, которая просушивается на тех же складах. И немилосердно подванивает, между прочим. Я вздохнул. Участвует ли актриса в контрабанде, помогает ли мистеру Одену воровать у своих работодателей или просто принимает подарки от влюбленного юнца, меня не касается. Меня, вернее, нас с Холмсом интересует только ее алиби. Мисс Феррар легко, только кончиками пальцев дотронулась до ладони своего поклонника, и я почему-то подумал, что она куда красивее его, гораздо старше, что, по данным «Лондонского бюллетеня», каждую неделю погибает как минимум один докер — обычно на них падают ящики с грузом, а зарабатывают они очень мало. А еще думал, что если мисс Феррар не поджигала картины мистера Форсайта, то у нас остался минимум один подозреваемый — Джун Форсайт. Да еще тот загадочный тип, что оставил следы в саду — если считать его самостоятельным фигурантом.

— Всего доброго, мистер Оден, приятно было с вами познакомиться, — пока я предавался отвлеченным размышлениям, Холмс вытряхнул из поэта все интересующие его детали и сейчас прощался, — я ни в коем случае не хочу пугать вас, но вам ведь известно, что за подобное — жест моего друга объединил сумочку мисс Феррар и свисающую с потолка змеиную кожу, — вам грозит от пяти недель каторжных работ?

— Пять недель обычно дают за бутылку Хеннесси, мистер Холмс, — безмятежно отозвался Оден, вставая, чтобы проводить нас. — Здесь я получу куда больше.

Мисс Феррар с непередаваемой улыбкой протянула молодому человеку руку для поцелуя и пролавировала к двери. Юный мистер Оден проводил ее восхищенным взглядом, я — исключительно профессиональным, мисс была слишком бледна.

— Мисс Феррар! — окликнул актрису Холмс, и девушка замерла прямо возле серо-зеленых шкур этих тварей. — Горничная миссис Монт передала вам вашу карманную пепельницу?

Марджори неожиданно совсем по-детски сдула пушистую пепельную прядь со лба и радостно улыбнулась.

— Пепельницу? С гранатами? Она у Флер? Я ужасно расстроилась, когда решила что потеряла ее, это дедушкин подарок!

— Значит, не передала, — резюмировал мой друг, допивая глинтвейн.

____________

Примечания:

_____________________________

* Театр был открыт в Вестминстре в 1870 году. Репертуар — комические пьесы с танцами и песнями. Спектакль «Две розы» действииельно шел в «Водевиле» триста ночей подряд

** Королевский театр на Друри-Лейн — старейший из театров Великобритании. В XVII — начале XIX веков считался главным драматическим театром британской столицы. Актер Эдмунд Кин был звездой этого театра, особенно удавались ему пьесы Шекспира, в частности «Отелло». Правда, лет за сто до описываемых в фике событий

* * *

В 1911 году член команды Королевских военно-воздушных сил Великобритании заклеил дыру в водяной рубашке двигателя жевательной резинкой, предотвратив тем самым аварию самолета.

— Вы меня подозреваете, — с явным удовольствием протянула мисс Джун Форсайт, поглубже ныряя в ярко-синий плед. У мисс были короткие седые волосы под кирпичного цвета шляпкой, чуть впалые щеки и бледные, резко очерченные губы.

— Безусловно, — с самой изысканной вежливостью подтвердил мой друг.

Родственница нашего клиента расплылась в довольной улыбке.

— Что ж, должна признаться, мне это льстит, джентльмены.

Усилием воли я удержался, чтобы в отчаянье не закатить глаза.

Озеро Серпентайн клубилось привычной густой светло-серой дымкой, как обычно, здесь крякали утки, кричали вороны, белели лебеди. У берега в ворохе хрустяще-жёлтых листьев утопали чёрные кованые скамьи. На одной из них мы с Холмсом и обнаружили мисс Форсайт — ту самую нелюбимую родственницу и покровительницу художественных талантов. Забравшись с ногами на лавку, обернувшись в три синих пледа и два кофейных шарфа, мисс Джун не сводила глаз с молодого худощавого мужчины в темном кепи. Установив свой мольберт чуть ли не у самой воды, он упоенно мазал красками холст, периодически бросая взгляды на озеро.

— Харолд Блэйд, — сообщила мисс Джун, указав на него глазами, прежде чем мы успели представиться. — Не стоит отвлекать гения от служения искусству.

Холмс согласился, что это было бы весьма неприятно, и присел рядом. Я остался стоять, опираясь на спинку скамейки. Мой друг напомнил о трагедии в доме ее родственника. Мисс Форсайт незамедлительно выразила желание помочь всем, чем сможет. С той благословенной минуты прошло уже полчаса, и за это время она не ответила ни на один вопрос. Говорила об искусстве, о живописи, о Харолде Блэйде, о неприязни к Сомсу и даже о красоте закатов. Обо всем, кроме интересующего нас дела. Кажется, даже феноменальное терпение моего друга трещало, как льдина под ледорезом.

— Мисс Форсайт, давайте вернемся к нашему вопросу. А лучше — к вашему ответу. Где вы были в ночь поджога? — Шерлок говорил уже чуть ли не с полицейскими интонациями. Плохой признак, не припоминаю за ним подобного.

Мисс Джун пристально посмотрела на серо-голубое осеннее небо, искривила губы в чем-то, что по недоразумению считала улыбкой, и снова начала рассуждать и вспоминать.

— Не уверена, что стала бы поджигать галерею Сомса, но, как уже и говорила, мы не особо ладили. Я никогда не скрывала, что не люблю этого Форсайта, — она независимо повела плечами. — Родственные связи, знаете ли, на редкость живучи. А Сомса еще мой дед недолюбливал.

— Вы до такой степени принимаете сторону вашего дедушки? — не удержался я от сарказма.

Подумать только! А ведь мисс позиционирует себя как самостоятельную, сильную, решительную женщину. Разве это не предполагает некого… как нынче говорят? Самостоятельного мышления?

— Вы не знаете Сомса, — фыркнула мисс Форсайт, поднимая меховой воротник темно-красного пальто. — Все, кому не повезло оказаться рядом с ним, чахнут от тоски и одиночества. Например, Ирэн, одна из его жен, была с ним ужасно несчастной.

— А нынешняя миссис Форсайт прекрасно выглядит. Да и миссис Монт показалась мне вполне довольной жизнью, — вновь не удержался я.

Не могу сказать, что специально злил нашу потенциальную подозреваемую, или что интересовался хитросплетениями форсайтовской семейной жизни. Но после прочтения заметки о поджогах и поджигателях у меня сложилось впечатление, что чиркнуть спичкой, чтобы уничтожить, может человек, у которого нет уважения ни к законам, ни к обществу, ни к традициям. Возможно, наш клиент обозначил свою родственницу в качестве подозреваемой именно потому, что ее репутация весьма специфична? И сейчас, глядя на пожилую седоватую мисс, которую при всем желании не смог бы назвать «леди», я признавал, что в чем-то согласен с мистером Форсайтом. В мисс Джун начисто отсутствовала трепетность, нежность, бережность. Она явно привыкла рубить сплеча, если дело касалось отношений с людьми. Возможно ли, что чуть больше повезло картинам?

— Сомс баловал Флер с детства, — в голосе звучало явное неудовольствие пополам с некоторой растерянностью. — Не мое дело вмешиваться в воспитание чужих детей, но, поверьте, ни к чему хорошему это не привело. Она не умеет противостоять элементарным жизненным сложностям, чуть что не по ее — бежит к отцу. Мой отец любил меня, но никогда не баловал, считая подобное излишним. И взгляните, я не рассыпаюсь от легчайшего ветерка!

Я вздохнул и дал себе зарок не вмешиваться более в беседу. Накануне этой встречи Холмс, сверяясь со своей картотекой, изложил мне семейную историю этой части форсайтовской семьи. Джолион Форсайт бросил семью, женился на гувернантке мисс Джун и более десяти лет не общался с дочерью. У него родились еще двое детей во втором браке и младший сын в третьем. Третий брак и был с той самой Ирэн, первой женой нашего клиента. Представив, что подобная жизнь была бы у моего отца, я содрогнулся. Возможно ли, чтобы подобное не оставило ни следа на этой женщине, сколько бы лет ей ни было?

Меж тем мисс подалась вперед и заговорила горячо и быстро:

— Наша с Сомсом неприязнь была взаимной много лет. Но, подчеркиваю, до моего последнего визита мы могли держаться в рамках светских приличий. Но тогда! Он чуть было не запустил в меня пепельницей! Сомс-собственник, всегда выдержанный, застегнутый на все пуговицы, всегда холодный, как рыба!

Джун перевела взгляд с неба на молодого человека, которого считала гением. Вокруг него молчаливо бродили лебеди и пеликаны, тщетно дожидаясь крошек.

— А я ведь просто предложила заказать Харолду портрет Аннет. Портрет Флер вышел превосходно, так почему бы не продолжить? Пустых стен у Сомса достаточно, а Харолд нуждается в деньгах.

— Харолд Блэйд, ваш протеже, — сверился с записями Холмс, — рисует и живет в вашей студии, вы организуете ему заказы?

— Поддержка очень важна для молодых художников! — она выдвинула подбородок вперед, и я машинально подумал, что скоро на него, как и на подбородок Сомса, тоже можно будет повесить чайник. Во всяком случае — молочник. Харолд может запечатлеть обоих Форсайтов в профиль на одном холсте. Подбородок к подбородку. Возможно, получится эффектно.

— Так что насчет ночи пожара, мисс? — Холмс постукивал пальцами о скамью.

Полицейские нотки не пропали, судя по голосу, мой друг из последних сил наскребал остатки своей знаменитой невозмутимости. И я его понимал как никогда.

Представительница враждующей родственной ветви на этом буйно-лиственном родословном древе меня утомляла. И, что примечательно, я затруднялся сказать, чем именно. Она отнюдь не преступала норм светского приличия, о ее стремлении переводить все разговоры на этого художника мы узнали от миссис Монт, мисс Джун не говорила чересчур громко, не двигалась слишком шумно, не высказывала идей, противоречащим здравому смыслу. Нет, отнюдь нет! И тем не менее мне она не нравилась. Возможно, поэтому Джун Форсайт казалась идеальной подозреваемой. Я рассматривал ее и пытался быть объективным. Лет шестьдесят, худощава, подвижна, богата, явно недолюбливает нашего клиента. Ей ничего не мешало либо нанять поджигателя, либо самостоятельно проникнуть внутрь с банкой бензина. Ведь, по словам миссис Монт и мистера Форсайта, расположение картинной галереи для их родственницы не было секретом. И почему она так упорно избегает вопросов о своем алиби? Значит ли это, что его нет? Хотя, вновь воззвал я к своей объективности, часто отсутствие алиби — отнюдь не доказательство вины.

— Полагаю, Харолд может написать ваш портрет! — звеняще-восторженный голос полоснул ножом по нервам, и я выпал из задумчивости. Портрет? Чей? Мой? Холмса? Зачем?..

Холмс, приподняв брови, казалось, оценивал всю привлекательность этого предложения. Пожилая мисс щебетала как стая жаворонков.

— Получилось бы изумительное произведение! Вы довольно известны, мистер Холмс, благодаря доктору Ватсону и его забавным рассказам. Изображение сыщика стало бы прекрасной рекламой и для вас, и для Харолда. Поверьте, вы оцените трюизмы Блэйда! Они видны в каждом портрете!

Я покопался в памяти, вспоминая значение слова «трюизм», и неожиданно для себя разозлился. Получается, что этот рафаэлит, или какой там у него стиль, тычет в лицо клиенту тем, что и без того очевидно? И на этом пытается сделать себе имя?

Заметив мое скептическое выражение лица, мисс Форсайт тут же кинулась на защиту своего художника:

— Трюизмы — это единственное, что в нашем обществе считается новым и значительным! В то время как искусством обозвали все непонятное, картины Харолда возвращают нам ценность прошлого! Они ошарашивают и сбивают с ног именно тем, что он не боится быть понятым!

— Боюсь, я вынужден отказаться, мисс Форсайт, — голос Холмса был негромок и сосредоточен. —  Видите ли, у меня есть принципы. Я не позирую преступникам. У вашего друга уже были в прошлом неприятности с законом. Несколько драк, два-три поддельных чека, одна ночь в полиции. Кроме того, если вспомнить единственную выставку мистера Блэйда…

— Неужели вы были в моей галерее? — просияв улыбкой, перебила мисс Форсайт. — Значит, вы понимаете, что он за человек…

— Нет, мисс Форсайт. Я лишь хотел напомнить о статье, которую посвятил вашему другу некий Харви Николсон после выставки.

Холмс и мисс Форсайт не смотрели на меня, но я согласно кивнул. Не кто иной, как я, помогал вчера Холмсу перелопатить несколько тонн подшивок газет, публикующих художественные обзоры. И именно я нашел эту небольшую, но полную яда ехидную статью.

Холмс достал газету и зачитал вслух:

— «Может ли это новое дарование похвастать благородством классических сюжетов или строгостью рисунка, как старые мастера? Нет и еще раз нет. Возможно, Харолд Блэйд, не достигнув высот Рафаэля (хоть он и называет себя рафаэлитом), может взамен показать нам что-то новое? Снова нет! Ни воздушных мазков и тонкого чувства цвета Дега, ни смелости Пикассо, ни сумрачного романтизма Коро — ничего! Скучнейший реализм в небрежном исполнении…»

— Прекратите! — не выдержала Джун Форсайт.

Как ни раздражала меня эта дама, на сей раз я прекрасно ее понимал. Слушая колкости критика в исполнении Холмса, я вспомнил давно, казалось бы, забытый эпизод. Я был молодым ординатором, и наш куратор раскритиковал меня за неверно поставленный диагноз, затем за недостаточно дотошный расспрос пациента, а под конец сделал вывод, что я не умею находить подход к людям, поэтому из меня вряд ли выйдет толковый врач. Чувство бессильной злости и унижения всплыло в памяти так живо, будто это было вчера, а не четыре десятилетия назад. А ведь я не пытался перенести на полотно свои сокровенные чувства и не проявлял на том злосчастном обходе ничего личного! Что же должен был чувствовать художник, получивший такой отклик на первую свою выставку!

— Странное совпадение — при пожаре пострадали как раз «любимчики» этого критика⁽¹⁾. И пока мне не будут представлены доказательства непричастности мистера Блэйда к поджогу, я оставляю за собой право считать его одним из основных подозреваемых.

Мисс Форсайт мгновенно закрыла рот, и я мысленно зааплодировал. Воистину, мой друг не только великий сыщик, но и гениальный знаток человеческих душ. Сообразив, что мистера Блэйда не удастся исключить из диалога, он поставил художника под удар. Наконец-то она осознала всю серьезность ситуации. Теперь будет слушать и отвечать хотя бы для того, чтобы не дать «утопить» этого самого Харолда.

Холмс одобрительно кивнул в ответ на молчание меценатки и в сотый раз за последние полчаса поинтересовался:

— Мисс, расскажите мне, где вы и мистер Блэйд были в ночь пожара?

Из-под скамейки, на которой мы расположились, выбрался крупный, розовато-серый пеликан с трепыхающимся голубем в клюве. Не обращая внимания на нас, он заглотнул свою добычу и гордо направился к воде⁽²⁾. Мы с Холмсом переглянулись. Мисс Форсайт не обратила на птиц ни малейшего внимания. Она нервно теребила серьги — длинные подвески с круглыми зелеными камнями и красным узором. Судя по виду — очень дорогие. Холмс ждал.

— Если понадобится, у Харольда будет один из лучших адвокатов, — наконец сообщила Джун, и мне очень захотелось начать биться головой стену. Ну почему, почему? Почему нельзя просто ответить на вопрос?

— Вас волнует то, что у него нет алиби? — участливо дернул бровями Холмс.

Почитательница художественных талантов подняла на моего друга светло-синие глаза. Вздохнула, вытянула руки вперед, сцепив ладони в замок. Уставилась на траву под ногами Холмса.

— Проблемы Харолда с законом, о которых вы узнали — уже в прошлом, к нему давно никто не имеет никаких претензий! Во время учебы у Харолда были некоторые долги, он любил азартные игры, и, возможно, чересчур увлекался. А в ночь пожара… Харолд сказал, что гулял всю ночь. И я ему верю! — мисс Джун чуть ли не выталкивала из себе слова, не отрывая взгляда от пожелтелой травы.

— Вас что-то смутило в его объяснениях? Одежде? Возможно, прическе?

— Нет! — слишком быстро и, пожалуй, чересчур громко выкрикнула мисс Форсайт.

— А вы провели ночь дома?

Родственница Сомса вновь выдвинула вперед внушительный подбородок. Шарфы и пледы за время нашей эмоциональной беседы сползли с ее тонкой фигурки и я задумчиво рассматривал распахнутое на груди тонкое пальто кроваво-красного цвета с ярко-синей подкладкой. У Джун Форсайт странный, весьма странный вкус. Почему бы ей не носить синее пальто с красной подкладкой? С ее-то синими глазами?

— На собрании общества вегетарианцев, — поистине королевским тоном уронила эта оригинальная женщина.

— Ночью? — не удержался я, хотя и дал себе твердое обещание не вмешиваться в разговор.

Сомнительная мода на растительную пищу пришла к нам из Индии. Ее подхватили любители философии, идейные буддисты, молодежь и светские женщины. Как врач я не одобрял подобной диеты в климатических условиях Британии. Это в Индии вам будет достаточно три раза откусить банан, остальное сделает жара. А в нашей стране только на обогрев тела уходит половина стейка. Впрочем, это не так важно, интересно, почему вполне легальная организация предпочитает проводить свои собрания по ночам.

— Мы писали речь для выступления в Гайд-парке, — мисс уже окончательно пришла в себя, она говорила спокойно и лишь слегка вызывающе. — Многие нюансы и формулировки вызывали определенные разногласия, и потому пришлось задержаться.

— Как надолго? — Холмс вскинул карандаш наизготовку.

— Я была дома около пяти утра. Вам нужны имена тех, кто может это подтвердить? Пишите, — в голосе мисс звучало некое обреченное торжество. — Наше выступление сегодня вечером около восьми, в уголке оратора⁽³⁾. Призываем отказаться от убийств животных. Согласитесь, великодушие важнее шикарно сервированных обеденных столов.

— Соглашусь, — кивнул Холмс, черкая фамилии в блокноте. — А когда пришел мистер Блэйд?

— Через час после меня. Он вел себя как всегда, и одежда его была в полном порядке! Я узнала о пожаре в тот же вечер. Возможно… — мисс снова запнулась, но тут же продолжила, разве что голос ее слегка дрогнул. — Полагаю, Харолд был у возлюбленной или у проститутки.

Я кинул удивленный взгляд — надо же! И не подумал бы, что она знает такие слова и может делать такие смелые предположения.

Холмс достал из кармана тонкую ткань с вышитыми инициалами.

— Мисс Форсайт, недалеко от дома мистера Сомса был найден платок с вашими инициалами.

Она чуть нахмурилась, покрутила платок в руках, что-то вспоминая. Кивнула, возвращая его Холмсу.

— Да действительно. В тот мой приезд, когда я уходила, у горничной кровь пошла из носа, вот я и дала ей платок. Сомс этого не одобрил, но я считаю…

— Которая из горничных? — поинтересовался Холмс.

— Не знаю, как ее зовут. Русые волосы, высокая такая…

Ужасная манера излагать факты! По сравнению с пятью футами мисс Форсайт обе горничные Форсайтов могли считаться высокими. И, без сомнения, темные с проседью волосы Кавендиш можно было отнести к русым с тем же успехом, что и жидкие светло-русые волосы Поултни.

— Вы можете поговорить с Харолдом и убедиться, что он ни в чем не виноват, — мисс Форсайт так старательно маскировала тревогу в своем голосе, что мне на минуту даже стало ее жаль.

— Я уверен, мистер Блэйд расскажет нам, что произошло той ночью. Всего доброго, мисс Форсайт.

Холмс пожал мисс Джун руку и широкими шагами направился к мольберту, за которым орудовал художник. Я несколько торопливо устремился за ним, опасаясь, что мисс вновь заговорит. Но она не произнесла ни слова, лишь еще плотнее завернулась в плед. На миг мне показалось, что женщина сейчас заплачет.

Подойдя к мистеру Блэйду, я бросил взгляд на холст и вздохнул. Гений, не отрывая глаз от белоснежных лебедей, мастерски изображал на холсте выпотрошенные коровьи туши.

Беседа с художником заняла у Холмса не более пяти минут. Да, мистер Блэйд слышал о пожаре. Нет, он не имеет к этому никакого отношения. Да, он знает, картины каких художников могли пострадать. Нет, он не является поклонником Дега или Констебла, а вот Коро хорош. Да, он в ту ночь он был у своей знакомой, вот имя и адрес. Да, вернулся под утро. Нет, его совершенно не волнует, будет ли эта информация предана огласке, хоть в газетах пишите. Знакомая? Нет, она его тоже не волнует. Что значит «возможно, ей это будет неприятно»? В каком смысле?

Рассматривая нарисованную кровь, я не удержался от вопроса:

— Что это?

— Зоопарк, — буркнул сквозь зубы художник, нанося мазок за мазком. — С другой стороны. Зоопарк создали для того, чтобы одни животные могли жить дольше. И для этого приходится убивать других животных. Мрачноватая ирония, не находите?

Я почувствовал себя окончательно сбитым с толку.

— А почему вы пишете зоопарк, глядя на озеро?

Харолд уставил на меня свой недовольный взгляд и поскреб заросший подбородок. Гений мисс Форсайт был некрасив — квадратный, смуглый, хмурый. Но в его лице была какая-то сила, сродни той, которая чувствуется у припадочных.

— Это прекрасное озеро, — отрезал он, снова возвращаясь к краскам. — Только то, что здесь решила утонуть недостойная жена одного из величайших поэтов Англии, делает его значительным и интересным⁽⁴⁾.

Наступила пауза, и Холмс бросил на меня выразительный взгляд. Пора!

Симуляция всегда удавалась мне хуже, чем ее распознавание. Но мы с Холмсом делали ставку на то, что мистер Блэйд и мисс Форсайт — не профессионалы. Я застонал и мягко осел на землю, молясь о том, чтобы выглядеть естественно. И о том, чтобы травы подо мной оказалось больше, чем песка — мне совсем не хотелось испачкаться!

— Ватсон! Очнитесь! Пожалуйста, помогите мне перенести его на скамью!

Меня подхватили за ноги и под мышки и оторвали от земли. Я не решался подсматривать и мешком висел в заботливых руках Холмса и грубых, цепких — художника, пока меня тащили к лавке. Затем последовал поток беспокойных вопросов и советов от мисс Форсайт, что-то мягкое подложили мне под голову, что-то пушистое накрыло меня сверху, коснувшись подбородка и рук — без сомнения, это были её пледы.

— У него должны быть при себе пилюли, — пробормотал Холмс. Пришло время мне «придти в сознание».

— В левом кармане, — проговорил я слабым голосом. — Я сейчас…

Я открыл глаза. На меня тревожно смотрели Холмс и мисс Форсайт.

— Я страдаю обмороками, понимаете, слабое сердце…

— Я больше не нужен? — резко спросил Блэйд. Не дожидаясь ответа, он зашагал к мольберту с видом человека, который даром потерял массу бесценного времени.

Материнский инстинкт, которым природа щедро одарила мисс Форсайт, похоже, заставлял ее опекать всех «несчастненьких» в радиусе пяти миль вокруг. Я выслушал массу замечаний о своей бледности и нездоровом виде и с великим трудом отвертелся от немедленной поездки ко врачу мисс Форсайт на такси. Под ее острым взглядом я добросовестно проглотил своё «страшно важное лекарство для больного сердца» и запил парой глотков прекрасного чая — теплого, крепкого, без сахара — из её же термоса. На самом деле это были широко разрекламированные Патентованные Укрепляющие Пилюли МакКормака — средство настолько же безвредное, насколько и бесполезное, чистой воды шарлатанство. После этого я «почувствовал в себе достаточно сил», чтобы подняться на ноги. Мы попрощались и направились к аллее, причем Холмс бережно поддерживал меня под локоть.

Уходя, я оглянулся. Мистер Блэйд так же сосредоточенно рисовал. Мисс Форсайт так же одиноко сидела на скамейке. Рядом с ней примостился крупный, взъерошенный пеликан. Не исключено, что это был тот, который сожрал голубя на наших глазах.

— Ну что? Вы успели рассмотреть его походку?

— Прекрасно рассмотрел, Ватсон. Ничего общего с походкой поджигателя. Ни малейшей хромоты, зато Блэйд слегка косолапит.

— Но их могло быть и трое, верно? Мистер Блэйд — идейный, так сказать, вдохновитель, а мисс Форсайт и некий громила из бедного квартала отомстили за талант, которым пренебрегает общество…

— Вполне возможно! Но опрос свидетелей разрешит наши сомнения.

— Холмс, а как же походка Одена, вы ведь её не оценивали! — спохватился я.

— Не понимаю, почему некоторые такого мнения о моих умственных способностях, — обиделся Холмс. — И это после стольких лет! Разумеется, я видел, как Оден двигается. Вы же помните, что он провожал нас до двери склада?

Слова мисс Форсайт и мистера Блэйда подтвердились в тот же вечер. Ещё одна перспективная версия привела нас с Холмсом в тупик.

1) полный перечень авторов сгоревших картин из канона: Уокер, Кокс, Констебль, Коро, Дега, Гарпиньи, Сислей, Пикассо

Вернуться к тексту

2) Дорогие читатели! Что касается пеликанов, согласно источникам в Инете, в основном эта милая птица ест рыбу, ракообразных или крабов. Еще может слопать черепаху. Но также: «известны случаи, когда пеликаны съедали других птиц и мелких животных (крыс и мышей), если им удавалось поймать их на берегу» (Википедия).

На голубей, судя по всему, пеликаны перешли не так давно, чем очень удивили директора российского зоопарка (был случай в Пензе) и представителя Королевского общества защиты птиц Великобритании (был случай в Сент-Джеймсском парке)

Здесь — милые фотографии, если интересно https://masterok.livejournal.com/1585132.html

Вернуться к тексту

3) Северо-восточный угол Гайд-парка, где каждый желающий может высказаться на любую тему

Вернуться к тексту

4) В озере Серпентайн утонула первая жена Перси Шелли, оставив предсмертную записку. На момент смерти Гарриетт была беременна вторым ребенком

Вернуться к тексту

Миссис Ватсон всегда с большим уважением относилась ко времени, которое я посвящал расследованиям Холмса или их последующему описанию. Но ей тоже нужна была моя помощь. Нашему щенку-бультерьеру требовалось мужское воспитание — если я долго отсутствовал, он становился совершенно невыносимым. Когда миссис Ватсон приглашала гостей, она ласково настаивала на моём присутствии — что за званый обед без хозяина! Поэтому некоторое время меня не было рядом с Холмсом. Но я снова присоединился к расследованию, когда мой друг сообщил, что близок к завершению дела. Мы встретились в Рединге, в обеденном зале гостиницы «Дубовая роща». Гостиница, между нами говоря, не лучшего пошиба обладала двумя несомненными достоинствами: близость к дороге на Мейплдерхем и наличие телефона.

В мое отсутствие Холмс развил бурную деятельность. Оказалось, последние дни он посвятил изучению записей о рождении и смерти в Редингской церкви, а также запросам в Лондонскую полицию. На вопрос о целях Холмс туманно ответил: «Искал следы прошлого, конечно». Гораздо больше ему хотелось обсудить планы на завтра.

— Вчера я снова собрал всю прислугу Форсайтов и объявил им, что напал на след поджигателя, а соучастникам пригрозил всеми карами небесными. Никаких признаний не последовало, да я их и не ждал. Я хотел, чтобы сообщник поджигателя забеспокоился и выдал себя — ударился в бега или попытался предупредить нашего хромого друга. Мне пришлось привлечь к делу двоих помощников. Фаулер будет изображать в поместье нового секретаря Форсайта, а на самом деле — следить за всеми входами в особняк. Симпсон же будет дежурить в Токерс-грин.

— Круглосуточно? Они не выдержат. Вы ведь не знаете, сколько дней это займет, а вашим помощникам нужно хотя бы несколько часов в сутки для сна!

— Совершенно верно. Поэтому когда Фаулеру понадобится перерыв, прислугой займутся Форсайты. Старик горит жаждой мести, и обе прелестные дамы весьма впечатлены поджогом, — Холмс сдержанно улыбнулся. — Боже, помоги прислуге Форсайтов! Миссис Форсайт и миссис Монт обещали, что в доме пройдет масштабная, всепроникающая уборка после пожара, и в дневное время все работники будут под их постоянным присмотром. Кроме того, слуг не подпустят к телефону. Но мы не станем лишать их честно заработанных выходных. У Поултни он завтра, у Кавендиш — послезавтра, у мужчин — во вторник. И как только кто-то из них покинет поместье (будь то открыто, в выходной, или ночью, тайно), Фаулер телефонирует мне и Симпсону в Токерс-грин. В этой деревне телефоны есть только у врача и в полицейском участке. Врача я не стал беспокоить, а вот участок — это очень удобно. Помните ту развилку на основной дороге? Если подозреваемый свернёт на Токерс-грин или Чейзи Хит, его поведет Симпсон. Если же он пойдет в сторону Рединга, на входе в город его встречу я. Хотите присоединиться?

Во мне боролись противоречивые чувства — азарт, настороженность и неуверенность в себе. Мне очень хотелось своими глазами увидеть раскрытие дела, но… следить за подозреваемыми? Далеко уступая Холмсу в навыках и выносливости? В моем-то возрасте?..

— Насколько я понимаю, вы предусмотрели всё. Что нужно будет делать?

* * *

Уже на следующее утро Холмсу доложили, что Джейн Поултни вышла из Мейплдерхема, миновала повороты на Токерс-Грин и Чейзи Хит и двигается в сторону Рединга. Пришлось действовать быстро.

Холмс всегда был мастером перевоплощения. Слуги Форсайтов знали нас в лицо, и нужно было значительно изменить внешность. Я опасался, что Холмс выберет свой излюбленный способ маскировки — облик бродяги. Иногда мой друг выглядел настолько убедительно, что я поражался, почему его не забирали в участок. Но на этот раз он не слишком увлекся, и образ получился смягченным — Холмс был похож не на бездомного, а скорее на бедняка, ещё не перешедшего роковой черты. На ботинках не обнаружилось дыр, из которых бы торчали большие пальцы. Старое пальто было поношенным, но не грязным. Погода стояла холодноватая для августа — сегодняшний пасмурный день с северным ветром был достоин, пожалуй, октября. Это позволило Холмсу скрыть низ лица за двумя витками теплого шарфа и нацепить на голову бесформенную вязаную шапку. Холмс ссутулился и из подтянутого джентльмена без возраста превратился в уставшего от жизни старика, отдавшего многие годы какой-нибудь тяжёлой работе. В довершение образа он надсадно раскашлялся, наводя на мысль о профессиональном бронхите или даже о чахотке.

Я, волнуясь, наблюдал за его преображением. Какую маскировку Холмс придумал для меня? А если я не справлюсь? А вдруг мне придется выглядеть так же неопрятно и жалко? Миссис Ватсон лишилась бы чувств, узнав, чем мы здесь занимаемся!

К счастью, для меня Холмс выбрал менее экстравагантную внешность. Мне предстояло изображать пожилого джентльмена — то есть, по сути, самого себя. Но короткая темная бородка и очки в роговой оправе изменили лицо до неузнаваемости. Я даже задумался, не отрастить ли настоящую бороду такой же формы, когда Холмс закончит дело.

Когда Джейн Поултни показалась на дороге, мы уже дежурили на окраине Рединга. Мне доводилось бывать здесь, но сейчас я старательно изображал туриста, который решил не упускать ни минуты этого промозглого дня и насладиться старинной архитектурой сполна. Я держал в руке путеводитель, добросовестно глазел по сторонам и иногда одобрительно кивал.

Холмсу не было нужды демонстрировать любопытство. Он медленно брел по другой стороне улицы, глядя вниз, шаркая и сутулясь — будто придавленный грузом лет и усталости. Поултни не обратила на нас внимания. Она тоже шла не спеша, видимо, подустала за три с лишним мили до города. Но я тем не менее боялся упустить их с Холмсом и не сводил глаз с ее зелёного пальто. Она и правда была некрасива, бедняжка. Очень худая, подпрыгивающая походка, плохая осанка… Миссис Ватсон намного старше её, а как держится!

Поултни привела нас прямиком в местную церковь. Прихожан было немного. Холмс уселся на скамью через ряд от Поултни, я — ещё дальше, наискосок от них обоих. Служба показалась мне бесконечной, но я выслушал проповедь и добросовестно пропел все псалмы вместе с остальной паствой. Наконец служба окончилась. Кожа под фальшивой бородой зудела, и я почесал подбородок, прежде чем осознал, что не стоило его трогать. Поултни встала со скамьи и направилась к двери, а за ней и Холмс. Я, нервничая, пытался решить, следовать за ними или срочно искать уединённое место, чтобы проверить, не испортил ли я бороду. Пока я колебался, ко мне подошёл священник, поздоровался и преспокойно затеял светскую беседу — о том, как отрадно видеть новое лицо на воскресной службе и как он надеется, что я стану постоянным прихожанином. Я мямлил в ответ что-то невразумительное, разрываясь между страхом отстать и необходимостью «вести себя естественно». Холмс тем временем вышел за дверь. Рискуя показаться грубым, я торопливо извинился перед священником и проследовал к выходу из церкви. Я выглянул наружу как раз в тот момент, когда знакомое зелёное пальто скрывалось за поворотом. К счастью, за Поултни шел бедно одетый старик.

* * *

Джейн Поултни удалось нас удивить.

Она не пошла ни за покупками, ни в гости. Пренебрегла Редингским рынком. Холмс допускал, что подозреваемая может предупредить сообщника письмом или по телефону, но она обошла вниманием и почтамт, и телефонные будки, встречавшиеся на нашем пути. Начался дождь, но Поултни не посчитала нужным передохнуть в одной из чайных или кафе. Она всего лишь раскрыла над головой унылый огромный черный зонт… и повернула в сторону Мейплдерхема.

Она возвращалась обратно.

Стоя в отдалении друг от друга, мы с Холмсом наблюдали, как Поултни бездарно использует свой выходной. Она прыгала по лужам и держала зонт двумя руками. Почему же она не пошла хотя бы навестить свою семью? Может, она с ними в ссоре? Или, как женщины выражаются, «не в настроении»? Вероятно, пришел мой черед вслед за Холмсом воскликнуть, что женские поступки не поддаются логическому объяснению!

Холмс отвернулся от дороги на Мейплдерхем и вошел в телефонную будку — кричаще-красную, с полукруглой крышей и решетчатыми застекленными стенами. В этом году будки обзавелись украшениями в виде золотых корон над дверцами и стали выглядеть ещё более безвкусно. На мой взгляд, эти понатыканные тут и там коробки нелепо-футуристического вида только портили неброскую красоту таких вот старинных городков, как Рединг. Но Холмс, этот воплощённый прагматизм, только радовался. Он строго выговаривал мне, что время приезда полиции на место происшествий сократилось в разы, поэтому раскрываемость и даже предотвращение преступлений увеличились на сколько-то там процентов. И будь его, Холмса, воля — он бы выкрасил их ещё ярче, неоновой краской, и освещал бы круглосуточно, лишь бы сделать их ещё заметнее — ночью, в густом тумане, во время проливного дождя! Технический прогресс проникал во все щели, а двадцатый век победоносно наступал на традиционный английский уклад.

Холмс предупредил Симпсона, что Поултни возвращается, передавая в его руки дальнейшую слежку. Сегодня мы все вытащили пустой номер, но это сужало круг подозреваемых до трёх.

* * *

На следующее утро мы подобным же образом начали слежку за пришедшей в город Кавендиш. Поначалу я радовался, что сегодня понедельник, и нам не придется следовать за подозреваемой в церковь. Но ветер был таким же пронизывающим, небо снова набухло дождем, и уже через полчаса я признался себе, что был бы не против, как вчера, передохнуть на удобной скамье под философскую речь священника. Впрочем, я бы согласился и на магазин каких-нибудь милых дамских нелепостей — галантереи или украшений. Не то чтобы я в них разбирался, но сделал бы вид, что выбираю подарок для жены. А может, и вправду купил бы какую-нибудь мелочь, чтобы порадовать миссис Ватсон. Но Кавендиш не дала мне такой возможности. Она целеустремлённо двигалась на юго-восток, не оглядываясь и нигде не задерживаясь. Мы пересекли Темзу, железнодорожные пути, Кеннет-энд-Эйвон-канал. Я издали полюбовался Редингским музеем — величественное серо-коричневое здание щетинилось множеством башенок и ещё каких-то остроугольных украшений на фасаде. Прошли мимо руин аббатства Рединг — в сегодняшний пасмурный день серые каменные громады выглядели особенно мрачно. Миновали здание университета — массивное, из красного кирпича. Постепенно становилось все меньше нарядных витрин и ухоженных изгородей. Мы прошли респектабельный центр города, дальше следовало несколько улиц с «террасными домами». Как врачу мне бы хотелось видеть больше зелёных насаждений. Как джентльмена, большого ценителя личного пространства, меня приводила в ужас одна мысль о двух общих стенах с домами соседей. Слышать шум, музыку, детский плач или супружеские ссоры — и доподлинно знать, что соседям справа и слева тоже слышно все, что их совершенно не касается! Мне казалось, что подобное жилье противоречило самому духу англичан, замкнутому и в то же время свободолюбивому. Но сейчас, бросая взгляды на длинные ряды одинаковых одноэтажных фасадов по обе стороны аккуратно замощенных улиц, я невольно подумал, что в этом что-то есть. Некая строгость, четкость и даже законопослушность. Надо будет обсудить с миссис Ватсон.

Террасные дома тоже остались позади, начался ещё более бедный квартал. Я сомневался, можно ли их назвать трущобами. Все же в домах были целые окна и двери. Оказываясь в подобных местах, я всегда испытывал дискомфорт, которому затруднялся дать название. Это был не стыд — не моя вина, что в некоторых уголках Англии люди живут в тяжёлых условиях. Это нельзя было назвать страхом — после военной службы и множества проведенных мною хирургических операций меня сложно чем-либо напугать. Да и коллеги, работавшие в благотворительных больницах, рассказывали, что врач в трущобах может рассчитывать на самое уважительное отношение — якобы даже отпетые маргиналы знали в лицо этих немногочисленных подвижников. Правда, этим моим коллегам приходилось оплачивать уважение нечеловеческими усилиями — всех не вылечишь! Но что-то я отвлёкся.

Стайка весёлых растрепанных ребятишек играла рядом с уличным насосом. Худая бледная женщина пыталась их отогнать, чтобы набрать воды. Группа неряшливо одетых мужчин громко переговаривалась. На Кавендиш не обратили внимания — видимо, ее здесь знали. Холмс в своем сегодняшнем облике смотрелся среди бедняков совершенно органично — как ни в чем не бывало шлёпал и шаркал вслед за подозреваемой. А вот я привлек внимание обитателей квартала. Один из мужчин вынул изо рта сигарету и звучно сплюнул, другой присвистнул, и все уставились на меня.

— Что за хрен? — громко вопросил пропитой голос.

— И что вы здесь забыли? — ехидно поинтересовался второй. Ещё двое отделились от стены и будто невзначай перегородили мне дорогу. Сутулая спина Холмса неспешно удалялась вслед за Кавендиш.

— Добрый день, джентльмены, — спокойно ответил я, приближаясь.

Оборванцы заморгали.

— Вы, может, ищете кого?

Ясное дело — если не работаешь, если день заполнить нечем — только любопытство и спасает от скуки. Главное, не проболтаться, что я врач!

— Возможно, кое-кому из здешних жителей полагается наследство, — неопределенно пояснил я.

— Не может быть! Вот это штука! А кому? А от кого? А… — загалдели они хором.

— Пока преждевременно об этом говорить, — строго сказал я. — Сначала я должен все проверить.

— Вас, может, проводить? — сделал последнюю попытку тип с подбитым глазом.

— Нет, благодарю. Я знаю, где это. Всего доброго, джентльмены.

Оборванцы расступились, и я с замиранием сердца продолжил свой путь — кажется, потерял Холмса! Но почти сразу я разглядел вдали его серо-коричневое пальто и гадкую шапчонку оранжево-зеленой расцветки. Вдруг он нырнул в черную дыру раскрытого подъезда близлежащего дома. Твердым шагом, изображая уверенность, которой не чувствовал, я двинулся туда же.

У этого дома тоже была дверь. Но, похоже, ее столько раз выбивали, что теперь она безвольно висела на петлях, неспособная перегородить кому-либо путь. Затхлый запах в подъезде говорил о том, что этот дом ни разу по-настоящему не протапливали. Куда же дальше? Я заглянул в длинный коридор справа и — о, радость! — обнаружил Холмса, устало сидящего на корточках у одной из дверей. Никто из случайных наблюдателей не сказал бы, что он подслушивает. Человек устал и присел отдохнуть, а может быть, он пьян с утра? Правда, если бы у Холмса было настолько слабое здоровье, как он изображает — он не рискнул бы садиться так низко, чего доброго, суставы подведут, и он не сможет подняться! К счастью, в коридоре сейчас не было посторонних, и некому, кроме меня, было оценить актерский талант Холмса. Я подкрался ближе и присоединился к нему у двери.

— …ты должен немедленно уехать, этот сыщик, которого хозяин нанял, сказал, что уже все знает! Я боюсь за тебя!

— Я не мальчишка, чтобы бегать по всей стране от непонятно кого! — прорычал мужской голос. — И я никого не боюсь, он ничего не докажет!

Я думал, что наша цель — подслушать как можно больше, но Холмс поднялся, мягко отодвинул меня от двери и вошел.

Нашим глазам предстала темноватая, холодная, довольно большая комната. Кавендиш сидела на скрипучем стуле у большого стола с какими-то бумагами — единственной чистой вещи в комнате. Холмс заслонял от меня ее собеседника, и я машинально отметил большую малярную кисть в углу; листы с какими-то набросками, прикрепленные к стенам; рейсшину, тушь, карандаши и перья на столе поверх бумаг.

— Прошу прощения за вторжение, — только я, знавший Холмса много лет, мог уловить в вежливых словах ноту сарказма. Он выпрямился, неторопливо размотал свой длиннющий шарф, преображаясь на глазах. Узнав его, Кавендиш вскочила со стула, у нее вырвался негромкий возглас.

— Позвольте представиться: Шерлок Холмс, частный детектив. А кто же вы?

Я выглянул наконец из-за спины Холмса. У окна сидел широкоплечий мужчина лет шестидесяти, небритый, с мешками под глазами.

— Вон отсюда, — угрожающе процедил незнакомец.

— Форсайты верят, что вы, миссис Кавендиш, навещаете в Рединге брата. Но я навел справки — ваш брат погиб в Лондоне много лет назад, его тело было возвращено сюда, на родину, и захоронено на кладбище той же самой церкви, где он был крещен. Следовательно, вы ей никакой не брат, — повернулся он к мужчине. — Зато я знаю о вас многое другое!

Холмс всегда любил театральные эффекты. Взять хотя бы то забавное хулиганство, когда он подложил найденный бриллиант Мазарини в карман своему клиенту. А уж случаи, когда он ошарашивал преступников подробным описанием всех их секретов, я даже считать перестал. Вот и сейчас Холмс применил свой излюбленный прием. Он заявил, что нашелся свидетель, который видел поджигателя и сможет опознать. В доказательство своих слов Холмс детально описал поджигателю все его действия во время пожара. Во мне полыхал тот же охотничий азарт, что и в Шерлоке. Я с нетерпением ждал разгадку этого странного дела.

— Единственное, что мне еще не известно — мотив. Кто вы и с какой целью сожгли картины Форсайта? Расскажите мне правду, и я посмотрю, что смогу для вас сделать. Если нет — я немедленно вызываю полицию.

Незнакомец хрипло рассмеялся, вскочил и попытался ударить Холмса в челюсть. Он был массивнее Холмса и шире в плечах, но не представлял, с кем связывается. Я замахнулся тростью, но не успел вступиться за друга. Два быстрых удара — и Холмс уже прижимал строптивого поджигателя к грязному полу и заламывал ему руку за спину.

— Я понял, вы не склонны к праздным разговорам. Что ж, как скажете! Ватсон, приведите сюда констебля, будьте так любезны!

Кавендиш опустилась на пол рядом с преступником, коснулась его плеча.

— Послушай! — ее голос дрогнул. — Не надо тебе в полицию. Помнишь, что было с отцом Джейн? А с ее братьями? А с прошлым твоим соседом? Расскажи все этим сыщикам, пусть знают, что ты тоже джентльмен, и причины у тебя — будь здоров! Расскажешь покрасивше — и любой поймет, что ты просто не в себе от горя был! А может, и мистер Форсайт не захочет грязное бельё ворошить, а, сэр?

Кавендиш уставилась на Холмса так пронзительно, словно хотела его загипнотизировать.

— Пустите меня, мистер, — пробормотал поджигатель с пола. — Будь по-вашему, объясню, как было дело. У меня и правда смягчающие обстоятельства. Сейчас поймёте, что из себя представляет этот ваш Сомс Форсайт.

— Ровно сорок лет назад я построил для Форсайта дом. Не этот, в Мейплдерхеме, в котором он сейчас живет, а другой, в Робин-Хилле. Дом, которому не было равных во всем графстве! Я с таким увлечением строил и отделывал его, я создал настоящее произведение искусства… и допустил небольшой перерасход. И этот прилизанный сукин сын имел наглость попытаться взыскать его через суд! А для меня это были огромные деньги, и раздобыть их было негде!

— Так «небольшой» — или все же «огромные деньги»? — холодно уточнил Холмс.

Преступник ответил неприязненным взглядом.

— Триста пятьдесят фунтов — много это или мало? Если помните, сорок лет назад джентльмен мог прожить — пусть и скромно — на пятьдесят фунтов в год. Но для Форсайта это были пустяки! Он уже в те времена был набит деньгами, как и вся его семейка, и мог бы пойти мне навстречу! Хотите знать, почему он этого не сделал?

Злоумышленник сделал драматическую паузу и сам ответил на свой вопрос:

— Мы с его женой полюбили друг друга!

— Аннет Форсайт?.. Да ведь она тогда была ещё девочкой — если вообще была на свете!

— Это ещё кто? Вторая миссис Форсайт? Не знаю её и знать не хочу. Я имел в виду его первую жену, Ирэн. Это была восхитительная женщина! Мало того, что она была сказочно прекрасна — она была очень нежной, мягкой, беспомощной… А как чувствовала красоту!

Не желая мешать Холмсу получить бесценные показания, я постарался держать свое мнение при себе. Очаровательно, нечего сказать — соблазнить жену заказчика да еще превысить смету! Существует грубая поговорка (ни за что не признался бы в обществе, что я ее знаю), предельно точно рисующая эту ситуацию. И этому типу следовало бы сделать ее своим девизом! *

— Так вот, о перерасходе! Я был в отчаянии, — решительным тоном продолжал поджигатель. — Раздобыть денег было негде…

— Но ведь вам не грозило тюремное заключение, — возразил Холмс. — Насколько мне помнится, в то время уже действовала смягченная версия закона о несостоятельных должниках — верно, Ватсон?

— Можно было остаться на свободе только лишь с согласия кредитора, — покачал головой Босини. — А я не мог полагаться на милосердие Форсайта. Если уж он считал, что нечто положено ему по праву — вцеплялся в свою собственность, как бульдог! А этот злосчастный перерасход было легко расценить как «другое нечестное поведение» — то есть, по сути, аналог мошенничества — лишний повод для ареста. Да даже если бы удалось избежать заключения — по этому закону было положено «справедливое распределение будущих активов должника»! Я никогда особо не разбирался в законах, в тот раз меня просветил адвокат. Он очень старался, но не скрывал, что дело дрянь. Мне совсем не хотелось годами гнуть спину, отдавая все заработанное Форсайту в счёт долга! Но даже это было не главным. Ещё важнее было наконец вырвать Ирэн из лап Форсайта. Он был настолько низок, что… — поджигатель замялся, подбирая слова, — что применил силу, настаивая на супружеских правах!

Я внутренне поёжился. Хотя за годы моей врачебной практики мне следовало бы привыкнуть. Все мы в той или иной степени были порождениями двуличной викторианской морали, но я всегда старался придерживаться здравого смысла — и выстраивая собственную семью, и давая советы пациентам. А мне чего только не рассказывали! Большинство добропорядочных англичан вряд ли одобрили бы мои советы публично, за пределами моего кабинета. Но я — не священник и не сотрудник полиции нравов. Меня интересовало одно — чтобы мои пациенты были здоровы и относительно довольны жизнью (насколько это возможно в наше время). Любой посредственный врач, боящийся крови или плохо владеющий скальпелем, мог приобрести знаменитый массажёр доктора Грэнвилла** и сразу же поднимал цену на свои услуги вдвое. Я был глубоко убежден, что любой муж в состоянии сделать подобный массаж собственной супруге, не привлекая к этому деликатному делу посторонних. Многие медицинские светила — а вслед за ними и мораль образованной верхушки общества — утверждали, что порядочная, благовоспитанная, здоровая женщина не стремится к удовольствию в супружеской жизни и не способна испытывать экстаз* * *

, отдавая предпочтение христианским идеалам долга и самопожертвования. Но мой жизненный опыт говорил другое. Можно и нужно стремиться хотя бы к такому явлению, как satisfactio sinu orgazmo. А если супруга случайно разделит чувства мужа на брачном ложе — не мне осуждать своих пациентов, а распространяться о самом сокровенном им совершенно не обязательно. В памяти всплыла нынешняя миссис Форсайт — цветущая, ухоженная, самодовольная. На первый взгляд Форсайт не производил впечатления чудовища. Как же получилось, что он взял силой то, что мог получить в подарок?

— В тот вечер был очень густой туман, как сейчас помню. Пока я метался по Лондону, ломая голову в поисках выхода — чуть не попал под колеса экипажа. Это и навело меня на чудесную мысль — инсценировать собственную смерть!

Поджигатель торжествующе улыбнулся, будто приглашая нас разделить его радость.

— Не возвращаясь домой, я помчался к своему школьному товарищу — он работал коронером в одном из лондонских моргов. Я все ему выложил и, кажется, был на редкость красноречив. Мой друг проникся сочувствием и ко мне, и к Ирэн, и в тот же вечер мы нашли подходящий труп. Мне несказанно повезло — мужчина одного со мной возраста, так же хорошо сложенный, попал под омнибус. Одно из колес проехало прямо по его лицу, и даже самые близкие не смогли бы с уверенностью сказать, я это или не я, — рассказчик вновь радостно улыбнулся. Какая чёрствость! Мне доводилось видеть переломы костей лицевого черепа — пренеприятное зрелище!

— После этого я дал знать сестрёнке, — он благодарно посмотрел на миссис Кавендиш. Та сидела всё на том же сломанном стуле, напряжённо выпрямившись. Взгляд ее метался от меня к Холмсу и обратно, она явно пыталась понять, какое впечатление на нас производит рассказ.

— Моя затея пришлась Энджи не по душе, и я не стал посвящать ее в подробности, не называл фамилий. В конце концов она согласилась заявить о моей пропаже, а потом опознать тот труп как Филиппа Бейнза Босини. У нас ведь к тому моменту не осталось больше родственников, кроме друг друга. Вот так и получилось, что того покойника увезли сюда, в Рединг, и захоронили под моим именем. Возможно, его и искали, да так и не нашли. Думаю, этот человек по-прежнему считается «пропавшим без вести». А я назвался Питером Уэсли. Так звали молодого человека из нашего прихода — круглого сироту, не имевшего родных. Он покинул Рединг, едва достигнув совершеннолетия, и я решил, что шансы быть уличенным во лжи минимальны. Ирэн, понятное дело, пережила несколько неприятных дней, пока считала меня погибшим. Но вскоре я дал ей знать, что жив и жду её, и она ушла наконец от Форсайта. Это была авантюра чистой воды, но провидение было ко мне благосклонно, и она удалась. Никто не пытался вывести меня на чистую воду. Ирэн была ангелом! О да, ангелом во плоти — удивительно стойкой, на редкость нежной, терпеливой…

Босини поморщился, словно внушительный перечень достоинств Ирэн Форсайт вызывал у него оскомину.

— Но и на солнце бывают пятна. Я хотел по-прежнему заниматься чем-то близким к архитектуре или строительству. Собрал бригаду и начал брать подряды на строительство и отделку зданий.

— Лучше б ты этого не делал, — глухо проговорила Кавендиш.

— Это не моя вина, что заказчики глупы, как пробки! — вспылил Босини. — Здания обладают не меньшей индивидуальностью, чем люди! А строящийся дом требует столько же внимания, сколько ребенок! Если экономить на стадии строительства, можно загубить весь проект! А мои клиенты этого не понимали! Кучка тупиц и снобов! Жадные, как свиньи, и некомпетентные, как… как табуретки!

Судя по истории с домом для Сомса Форсайта, клиенты Босини имели право лишь восхищаться и платить по счетам. Не исключено, что Босини был профессионалом и знал свое дело лучше заказчиков, но его позиция не укладывалась у меня в голове. Кто платит — тот и заказывает музыку, разве не так?

— Наши с Ирэн отношения продлились двенадцать лет. Мы не афишировали эту связь, и ее знакомые по прошлой жизни удивлялись, как такая красавица может жить одна и ни с кем не встречаться. Когда у меня были неудачные периоды в делах, приходилось выкручиваться. Она давала частные уроки музыки, потом взялась переводить с французского. Но Форсайт привык все мерить деньгами, покупать и продавать — и избаловал ее. Нет, Ирэн не оскверняла наши отношения таким мещанством, как деторождение. Но ей хотелось путешествовать! Венская опера, замки на Луаре, Швейцарские Альпы! А я не мог себе позволить праздно тратить деньги и время! Я уже был во всех этих местах — путешествовал в молодости пешком, изучал европейскую архитектуру. Наступил момент, когда Ирэн заявила, что устала от меня. Я тоже был готов к новой фазе своей жизни. Дела мои шли здесь все хуже. Я хотел заново получить диплом архитектора, под новым именем, но в Англии это было невозможно. Все мои профессора из RIBA* * *

были живы и продолжали преподавать, и я не смел там показаться. Поэтому я уехал во Францию — один, без Ирэн.

Когда Холмс раскрывал очередное дело, я всегда смотрел и слушал очень внимательно — и в силу природной любознательности, и потому, что для будущего рассказа могла пригодиться любая мелочь. Но сейчас я начал уставать от откровений неудачливого архитектора. Я ждал, когда же он перейдет к сути — объяснит, чем ему не угодили Сислей и Констэбль, Дега и Коро. Но Босини, казалось, вознамерился рассказать нам о каждом дне своей жизни под чужим именем. Он красочно описывал лишения, которые перенес, откладывая средства на обучение. Перечислял всех несостоявшихся заказчиков, обругал каждый проект, который разрабатывал не он. Я рассеянно скользнул взглядом по стенам, присмотрелся и уже не мог отвести глаз.

Часть изображений на стенах представляла собой чертежи зданий. Они не вызвали особого интереса, я слабо разбираюсь в таких вещах. Но вот эскизы разнообразных домов, выполненные в цвете, поразили даже меня, дилетанта в архитектуре. Одни — простые в хорошем смысле этого слова, складные и соразмерные — привлекали внимание выверенным сочетанием цветов. Бежевый, розовый и белый. Голубой, серый и сиреневый. Целая палитра оттенков зелёного. Другие здания удивляли необычными формами. Нечто ажурное и воздушное указывало несколькими заострёнными крышами в небо, безудержно стремилось вверх, вверх, вверх! По сравнению с этим зданием знаменитая Эйфелева башня казалась грубым нагромождением ржавого железа. На соседнем листе были высокие зелёные холмы, нечто вроде финских сопок — передний был изображён крупно, подробно, остальные еле намечены. Присмотревшись, я с удивлением понял, что небольшие округлые пятна на переднем холме — это… окна и дверь…

— Это что же — дом? — вырвалось у меня против воли. — Нелепость! Неужели кто-то захочет поселиться внутри горы! Должно быть, там адски сыро и холодно!

— Не вижу ничего нелепого! — рассердился Босини. — В этом доме все рассчитано — от системы отопления до величины окон! На стенах и крыше — тонкий слой дёрна, а под ним влагостойкий…

— Не отвлекайтесь, — сурово прервал его Холмс.

И Босини продолжил свой невесёлый рассказ. Несмотря на повторно полученное образование, во Франции его профессиональная судьба сложилась ничуть не лучше, чем на родине. Он менял профессии, постепенно скатываясь по социальной лестнице все ниже и ниже. Босини ругал черствых и жадных французов, не желающих вкладываться в красоту. Но жёлтые склеры, обвисшие щеки, расширенные капилляры на носу и веках яснее всяких слов говорили мне, что было причиной его неудач.

Я тем временем рассматривал очередной рисунок. На фасаде дома кремовый цвет оттенял теплый темно-оранжевый и шоколадный. Не знаю, что имел в виду Босини, но у меня это сочетание ассоциировалось с пломбиром с карамельным соусом и шоколадной крошкой. Я рассматривал два крупных симметричных овальных окна, двускатную крышу с широкими карнизами — и вдруг мне показалось, что этот дом похож на голову какого-то гиганта! Я зажмурился и вновь открыл глаза. Впечатление не исчезло — дом задумчиво наблюдал за мной своими большими окнами, нахлобучив на голову шляпу-крышу! Да ещё, кажется, улыбался длинным рядом маленьких оконец на первом этаже! Что ж, идея вполне в духе Босини — он ведь говорил, что у каждого дома свой характер…

Когда бывший архитектор оказался в шаге от социального дна — без работы, без перспектив, в долгах как в шелках — его снова выручила миссис Кавендиш. Она прислала брату денег на оплату долгов и переезд на родину, истратив почти все свои сбережения.

— Когда я вернулся в Рединг — мне первым делом захотелось узнать, где Энджи работает…

— Да ничего подобного, — перебила Кавендиш с беззлобной насмешкой. — Тебе всегда было плевать, где я работаю. Просто тебе приспичило на поместье поглядеть!

— И это тоже. В Рединге очень хвалили Мейплдерхем — прекрасно сохранившийся дом елизаветинских времён, и водяная мельница ещё действует, естественно, мне захотелось побывать там. Только владелец не открывал поместье для туристов, и мы с Энджи выкроили время, когда хозяев не было дома. И выяснилось, что она работает на того самого Сомса Форсайта! А он, мещанин до кончиков ногтей — теперь, оказывается, строил из себя мецената, ценителя живописи!!! Слугам было не до нас, и мне удалось подняться в галерею. Она поразила меня в самое сердце. Знаете злобную шутку о том, что невозможно описать произведение искусства, говоря «оно сине-зеленое, квадратное, размером три на три фута»? Форсайт — как раз из таких! Ему просто не дано было сообразить своими обывательским мозгами, что стремились выразить великие мастера — так же, как он не оценил в свое время Ирэн! Красивую, обаятельную жену иметь престижно, и он наложил на нее лапу собственника, запер в своем безвкусном мирке! Хоть бы раз задумался, что она чувствует, интересно ли ей обсуждать сплетни, курсы акций и еду!!!

Пламенный монолог Босини прервался. На глазах у него сверкали настоящие слезы. Совладав с чувствами, он продолжил:

— Я считаю, что красота должна быть свободной! Любой может пойти в Британский музей или галерею Тэйта и прикоснуться к прекрасному! А этот благопристойный подонок, Форсайт, прятал в своем гаденьком особняке то, что был не в состоянии понять! Только потому, что кто-то ему сказал, будто картины вырастут в цене! Это было… — Босини развел руками, ему явно не хватало слов. — Морланд, Коро и Гарпиньи перевернулись бы в гробах, зная, что Форсайт покупал их картины на вес! И я подумал — Ирэн я спас из форсайтовской паутины, спасу и картины. Помните того русского, который сжёг свою рукопись? А Стрикленда, который завещал сжечь его хижину вместе с росписью на стенах?

— Счастье, что вам не вздумалось спасать Ирэн Форсайт подобным же образом, — сухо заметил Холмс. — И вы могли украсть картины, разве нет?

Я незаметно толкнул Холмса ногой. Я пытался понять, следует ли считать идею Босини о свободе и спасении красоты бредовой. А для этого нужно было слушать его крайне внимательно, не мешая высказаться.

Кавендиш нервно рассмеялась.

— Да вы не промах, сэр! Слышал бы вас старик Форсайт!

— Да, мне неоднократно говорили, что из меня вышел бы отличный преступник, вздумай я направить свои силы против закона, — невозмутимо ответил Холмс. — И все же, Босини — разве не гуманнее было бы украсть картины и позволить им и дальше украшать мир? Или вы признаете только красоту, построенную из дерева и камня?

Босини коротко, неприятно хохотнул.

— Вы их видели, картины эти?! Или для вас они тоже только дорогостоящие объекты? «La Vendimia» — ею же убить можно! А импрессионисты, а французские пейзажисты — неподъемные! Да я бы с радостью подъехал к поместью на каком-нибудь новомодном танке, снёс бы пару стен — и забрал бы всё, чего Форсайт недостоин. Да только финансов, сами понимаете, не хватило. У бедняков другие способы классовой борьбы!

Босини зло усмехнулся. В его лице сейчас было что-то пиратское — жестокое, свободное… Я вдруг с удивлением понял, что, должно быть, он был очень хорош собой, пока неудачи и разочарования не оставили на нем свой след.

— Я всегда любил такие встряски. Мне хотелось пробить брешь в скорлупе Форсайта. Собственники не терпят, когда в их маленькие затхлые берлоги вторгается красота и свобода. Ну, а остальное вы знаете…

Холмс перевел строгий взгляд на Энджелу Кавендиш.

— Что? Намекаете, что мой черёд? Да мне и рассказывать-то особо нечего. Я всегда знала, что не видать мне красивой жизни. Семья наша обеднела, и матушка всегда повторяла, что Филу образование нужней. Только я не завидовала, я все равно его любила. Фил — он с малолетства был не от мира сего. Мы когда играли — он больше всего любил домики строить. Из коробок, дощечек, из чего угодно — и себе, и мне. У меня были лучшие кукольные домики на нашей улице, — она грустно улыбнулась. — Потом родители умерли, у Фила в карманах ветер гулял — все на учебу уходило. И я так рассудила — лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я, конечно, не прочь была бы выйти замуж за богатого, наряжаться в шелк да на пианинах бренчать. Только, знаете, коли нет приданого — даже красавицам туго приходится! Повидала я таких — последние деньги спускают на туалеты, «надо себя подать», а толку с гулькин нос! Или возят девицу на выданье по всем курортам, как вон миссис Пирсон свою дочку — авось кто замуж возьмёт* * *

! Только бесприданницы мало кому нужны, будь у нее хоть профиль греческий, хоть фигура как у статуи! Вот с тех пор я и работаю прислугой — с пятнадцати лет. Главное, не прыгать выше головы, не строить из себя невесть что, — Кавендиш покосилась на брата. — Если судьба так складывается, значит, так тому и быть…

Ее широкие скулы, широкая нижняя челюсть, широкие плечи оставляли впечатление физической и душевной силы и моральной стойкости. Неприветливо и внимательно рассматривая нас с Холмсом, Кавендиш продолжала:

— Так я и жила — работала, хозяев меняла иногда. Замуж сходила, — она подумала и равнодушно добавила: — дважды. И у меня всегда была заначка, не то что у Фила. Только я почти всю жахнула на его долги. А когда Фил увидел картины хозяина — был как пыльным мешком стукнутый. Я-то поначалу подумала, что ему картины приглянулись. А его вдруг прорвало! И про красоту, и про то, какой мистер Сомс негодяй — всё то же, что он сейчас нес. Так что когда загорелось наверху, я сразу поняла, что это он, будто он подписался большими буквами. И наутро после пожара, покуда хозяин отлеживался, а миссис Аннет и мисс Флер вокруг него хлопотали — я стащила у Ригса немного бензина да и капнула мистеру Сомсу на башмак. А потом бросила ту серебряную штуку в галерее — я ведь не так и не отправила её той леди, а платок кузины хозяина — в саду, ещё и в земле его извозюкала.

— То есть вы хладнокровно пытались оклеветать ни в чем не повинных людей? — холодно спросил Холмс.

— Нет, сэр. Я так рассудила — мистер Сомс собаку съел на законах, настоящий крючкотвор, да ещё богатый — ничего ему не будет, выпутается. А насчёт остальных — эти леди между собою незнакомы, доказательства против них только дело запутают, и никто в точности не скажет, подожгли они, или это просто бабьи дрязги…

Кавендиш помолчала и хмуро буркнула:

— Кто ж знал, что хозяева вас наймут.

Некоторое время Холмс задумчиво молчал.

— Вы ведь случайно обронили ту серебряную пепельницу в галерее? — спросил он наконец, пристально глядя в глаза Кавендиш.

Та заморгала.

— Подумайте как следует, — настаивал Холмс.

Кавендиш ответила таким же внимательным взглядом и медленно проговорила:

— Не нарочно, сэр, как на духу говорю, не нарочно! Я ее потеряла, а сознаться боялась — она же дорогущая, серебро с каменьями! А уборка галереи входит в мои обязанности, вот, видно, и обронила там.

— А платок мисс Джун?

— А его я вообще выбросить хотела — он ведь в крови был, и пятна никак не отстирывались. Я про себя решила — если вспомнит про него, извинюсь да предложу возместить… если бы она решилась снова заявиться в Мейплдерхем.

Холмс кивнул.

— Вот этой версии и держитесь.

Робкий луч обманчивого осеннего солнца заглянул в комнату архитектора. Осветил ветхое одеяло на кровати, многомесячный слой грязи на полу, творческий беспорядок на столе. На всех стенах красовались необыкновенные рисунки зданий, которые так и не были построены.

Примечания:

*don't shit where you eat — звучит даже лучше, чем по-русски

** имеется в виду вибратор.

Статья об изобретении вибраторов: https://www.popmech.ru/diy/593133-v-medicinskih-celyah-kak-poyavilis-pervye-vibratory/

* * *

на эту тему можно почитать "Любовницу французского лейтенанта" Фаулза, там много интересного про викторианскую Англию

* * *

Королевский Институт Британских Архитекторов

* * *

реальный факт из биографии Ады Немезиды Пирсон, жены Дж. Голсуорси и прототипа Ирэн Форсайт

После разговора с Босини и Кавендиш Холмс вызвал-таки полицию. Но их реакция на представителей закона оказалась гораздо более спокойной, чем я ожидал. В обоих соучастниках было сильно предубеждение, будто английское правосудие по-разному относится к беднякам и высшим сословиям. Странные люди — за много лет знакомства с Лестрейдом я никогда ничего подобного не замечал. Но во имя общего спокойствия мы с Холмсом не стали лишать брата с сестрой иллюзий, будто новый статус Босини — не спивающегося разнорабочего, а восставшего из мертвых джентльмена — даёт ему право на некие привилегии.

* * *

Лестрейд подошёл к предоставленным доказательствам со всей ответственностью. При обыске у Босини нашли форменную тужурку — из плотного густо-синего сукна, с надписями «Postes et telegraphes» на каждой пуговице и множеством пятен краски. Левый обшлаг был измазан голубой краской, а одна из пуговиц отсутствовала. У Босини сняли отпечатки пальцев — и один из них обнаружился на той жестянке из-под краски, что была найдена в галерее Форсайта. Эту ёмкость Босини позаимствовал в доме, где недавно подрядился делать ремонт, там же (из хозяйского автомобиля) взял и бензин. Он слышал о дактилоскопии и пошел на «дело» в перчатках, но по неопытности недостаточно тщательно стёр с жестянки свои старые отпечатки. Таким образом, даже если бы Босини вздумалось отказаться от своего признания, это бы ничего не изменило.

* * *

Выписывая чек для Холмса, Сомс Форсайт прибавил значительную сумму к изначально обговоренному гонорару. Только это и служило намеком, что старик доволен результатом расследования — по поведению Форсайта никак нельзя было сделать такой вывод. Пытаясь удержать маску благопристойности, он расхаживал по гостиной и нелестно отзывался об архитекторах и о «всяких там фантазерах, витающих в облаках». Его речь была до смешного приличной и невыразительной — а на лице обиду сменяла злоба. Я быстро понял, почему Босини сравнивал Форсайта с бульдогом — в какой-то момент мимика старика сделала бы честь бойцовому псу. Внезапно Форсайт остановился.

— Я завещал всю коллекцию живописи государству! И это не вчера сделано, этому завещанию уж лет двадцать! Да я во время пожара… своими руками!.. — Форсайт замолчал, видимо, боясь сказать что-то пафосное или мелодраматичное. Но его перевязанные ладони говорили сами за себя — ещё не зажили ожоги, полученные во время поистине героического спасения картин. — Это я-то недостоин ими владеть? Да кто он такой, чтобы…

— Будьте милосердны, сэр, — мягко возразил я. — Он не отдавал отчёта в своих действиях.

Серо-стальной взгляд старика пронизывал насквозь, идеально гладкая седая шевелюра поблескивала подобно старинному шлему.

— Вы полагаете, что он сумасшедший? — сдержанно спросил Форсайт.

— Я бы этого не сказал, — осторожно ответил я. — Скорее это было состояние аффекта.

— Холмс?

— Из нас двоих врач — Ватсон, — пожал плечами мой друг. — Я человек материальный, тонкости душевного состояния преступников — не по моей части.

Форсайт переключил внимание на меня, но мне не хотелось развивать тему душевного здоровья Босини. Старик был юристом, а я был уверен, что Босини слишком хорош и для Маршалси, и для Бедлама. Я пробормотал, что я всего лишь семейный врач, а не специалист по душевным или нервным недугам. Форсайта это не смутило.

— Ничего страшного, доктор. Существуют эксперты. И каким бы ни оказалось их заключение — я сотру этого молодчика в порошок!

Выражение лица Форсайта снова поразило меня своей агрессивностью. Я попытался было возразить, но он веско ответил:

— Босини мне всю жизнь испортил!

— Всю ли, mon cher? — прозвучал рядом мелодичный голос. Миссис Форсайт водрузила посреди стола вазу с астрами и обернулась к нам. Ее каштановые волосы были уложены красивыми волнами, чёрное платье подчеркивало статную фигуру. Форсайт нахмурился.

— Ты что же… — кажется, он хотел проворчать «подслушивала», но выбрал более мягкое выражение, — много ли из нашего разговора ты слышала?

Аннет Форсайт непринужденно пожала плечами.

— Ты, дорогой мой, пессимист! Зря ты бросил аутотренинг по системе Куэ! Испорченная жизнь, скажите на милость! Ты забыл, как мы ждали твоего развода?

Форсайт неодобрительно глянул на жену, шевеля седыми усами.

— И не делай такое лицо, друг мой! — продолжала миссис Форсайт с чисто французской эмоциональностью. — Ты не сделал ничего противозаконного, а мистер Холмс и доктор Ватсон, пожалуй, знают о тебе больше, чем ты сам! Когда я поняла, что мистер Форсайт имеет серьёзные намерения, я была в восторге! — обратилась она к нам с Холмсом. — Он был такой солидный, образованный…

«…и богатый», — мысленно дополнил я.

— Это было совсем как в сказке про Золушку! Но тогда его связывал брак с той дамой, — в голосе Аннет Форсайт звенело презрение, — которая порхала по заграницам — в то время как мне приходилось вести бухгалтерию в мамином ресторане! Соломенное вдовство — вот как это называется! Но мистер Форсайт всегда был человеком благородным — сама благопристойность! И мы — мы все, и я, и мама, и он — страшно переживали, пока не удалось наконец раздобыть доказательства супружеской неверности!

Огненный темперамент миссис Форсайт грозил испепелить Форсайта вместе с его угрюмостью. Она активно жестикулировала и сверкала глазами, и в ее маленьких ушках раскачивались длинные золотые серьги. Я подавил усмешку. Похоже, частная жизнь Форсайтов весьма насыщенна! Как же скучно живём мы с миссис Ватсон!

— И в итоге все сложилось так, как ты хотел! Разве ты о чем-то жалеешь? Посмотри вокруг! — она развела руками.

Гостиную заливал яркий солнечный свет. На фортепиано валялись ноты, забытые миссис Монт, и красовался второй букет — из ярко-желтых, оранжевых и багровых осенних листьев. На маленьком столике рядом с уютным диваном лежали неоконченная вышивка и игольница. Возможно, в гостиной было не место рукоделию, но, по моему мнению, без него комната была бы не такой уютной.

Будто в подтверждение слов миссис Форсайт, в гостиную вбежал расстроенный маленький мальчик с игрушечным молотком, по пятам преследуемый няней. Няню, в свою очередь, пыталась ухватить за лодыжку небольшая серая собака. Няня пыталась увести ребенка, «чтобы он не мешал дедушке разговаривать с джентльменами», но мальчик стоял на своем. Не сразу, но из его лепета мы поняли, что он пытался «починить» молотком автомобиль, а Ригс ему не позволил. Форсайт взял малыша за ручку. Похоже, он разрывался между тремя желаниями: не проявлять чувств при посторонних; поспорить с женой, выплеснув накопившуюся нервозность; утешить внука. Поэтому мы посчитали за лучшее свернуть разговор и распрощаться. Уходя, мы слышали, как Форсайт говорит мальчику:

— Пойдем-ка на кухню, там должны быть бисквиты.

* * *

— Почему же вы меня не поддержали! Если бы вы встали на мою сторону…

На этот раз за рулём был Холмс. Он, хмурясь, смотрел на дорогу — хотя пустой сельский проселок вряд ли требовал столько внимания.

— Не сердитесь, Ватсон, но я не вмешивался, потому что не согласен. Босини — преступник. Он опасен — пусть не для людей, а для культурных ценностей, но это ещё хуже. Я глубоко убежден, что преступники заведомо стоят на более низкой ступени развития, чем добропорядочные граждане!

— А как насчёт Мориарти?

— Это исключение! Да и вряд ли его можно назвать нормальным человеком! И я не пойму, чего вы добиваетесь. Ваша версия об аффекте не выдерживает никакой критики. Ну не бывает аффектов, длящихся по сорок лет!

— Джефферсон Хоуп, двойное убийство в 80-е годы, — напомнил я. — И прочие «преступления страсти», которые вы расследовали в достаточном количестве! Напомнить, сколько раз вы отпускали на свободу убийц?!

Холмс раздражённо обернулся ко мне, и именно этот момент бродячая собака выбрала, чтобы выскочить на дорогу. Холмс ударил по тормозам, и мы оба чуть не вылетели сквозь лобовое стекло.

— Вот ведь бестолковое животное! — отскочившая было собака задрала хвост и уверенно перешла-таки дорогу. На ее морде было написано презрение к невнимательным двуногим и их неуклюжим четырехколесным друзьям. — Вы целы? Так вот, Ватсон! — Холмс не торопился продолжать путь, и машина по-прежнему стояла посреди дороги. — Я понимаю, что Босини вас потряс. Я не забыл, как вы бормотали свои «невозможно» и «невероятно» в тот день, когда его арестовали! Но сравнивать его с капитаном Кроукером или доктором Стерндейлом* неуместно! В Англии полно людей, которых я терпеть не могу! Ещё больше тех, которые, по моему скромному мнению, зря коптят небо! Не умеют мыслить логически, не развиваются, не приносят пользы! И тем не менее я не вламываюсь к ним в дома и не уничтожаю национальное достояние! Хотя у меня бы это получилось куда эффективнее!

— Не сомневаюсь, — тихо ответил я. — И даже в чем-то вас понимаю. Босини эгоцентричен, оторван от реальности, нечистоплотен в личной жизни — и все же… Эти его проекты…

— Половина из них — нелепость, — покачал головой Холмс.

— А мне кажется, что этот человек опередил свое время.

* * *

Уже на следующий день я стоял с папкой в руках перед дверью маленькой картинной галереи на Корк-стрит. Я собирался просить мисс Форсайт устроить выставку эскизов Босини. Мне казалось, что его судьба тронет пожилую покровительницу искусств. Эскизы я выпросил «под честное слово» у миссис Кавендиш — пришлось поклясться, что я не порву их, не потеряю, не стану продавать — «а не то Фил с ума сойдёт». Разумеется, Форсайт уволил ее, хоть по совету Холмса она и настаивала, что не имеет отношения к бензину на хозяйской туфле. Более того, он отказался давать Кавендиш рекомендацию. В этом ее выручил я. Миссис Ватсон приняла близко к сердцу судьбу преданной сестры непризнанного гения и даже предложила самим нанять ее. Но у нас уже были и кухарка, и горничная. Тогда миссис Ватсон написала для Кавендиш крайне лестную рекомендацию, разве что не в стихах. Если бы я не знал обеих женщин достаточно близко — честное слово, едва прочитав эту рекомендацию, предложил бы Кавендиш руку и сердце. Я так и сказал миссис Ватсон, чем немало ее развеселил. Кавендиш было запрещено покидать Рединг до окончания дела, и она поселилась в комнате брата — аренда была оплачена до конца месяца, а на более приличное жильё у нее не было средств. Волшебным образом захламленная комната архитектора стала почти уютной, на полу появились очертания половиц, а окно стало пропускать свет. Я был уверен, что эта терпеливая женщина не пропадет — очень уж крепко она стояла обеими ногами на земле. Возможно, миссис Кавендиш даже предстояло в очередной раз «сходить замуж» — не снимая униформы горничной и даже не меняя хмурого выражения лица.

* * *

Джун Форсайт долго рассматривала эскизы, очерчивая кончиками пальцев окна придуманных Босини домов. Наконец, легко улыбнулась:

— То есть мистер Босини уверен, что здесь, в моей галерее, его искусство будет свободно?

Я не сдержал удивленного жеста. К чему этот сарказм? Мисс Форсайт слыла покровительницей талантов, рисунки мистера Босини оригинальны, сама история с пожаром и мотивами архитектора-неудачника получила широкую огласку в прессе. Выставка, вполне возможно, могла стать неплохой рекламой для самой галереи. К сожалению, сегодня людей привлекает подобная скандальность.

Мисс Джун еще раз с прищуром оглядела дом, впаяный в зеленый холм, и удовлетворенно кивнула:

— Что ж, я всегда знала, что Фил — гений. Конечно, я возьму их. Повешу, пожалуй, вон там, но подсветку нужно будет…

И уже разговаривая сама с собой, направилась к окну. Стены ее студии были густо увешаны картинами — уродливыми и красивыми, яркими и нежными.

Я вышел не прощаясь. Подумал, что сегодня меценатка была совсем не похожа на себя. Тогда, в парке — взбалмошная, неуверенная, болтливая. Сейчас — решительная, властная, ироничная. Странная женщина. Вообще в этом деле фигурирует столько странных женщин!

Последние дни были, пожалуй, слишком насыщенными. Я был переполнен впечатлениями, противоречивыми эмоциями и мыслями. Мне было жизненно необходимо заняться чем-то обыкновенным, рутинным. Я закурил и жестом подозвал такси. Я собирался плотно пообедать, хорошенько выспаться, пригласить к ужину несколько человек — самых обыкновенных, ничем не выдающихся. Но я знал, что уже скоро придет время — и меня неудержимо потянет к пишущей машинке. Нужно будет отдать должное всем причастным к делу о поджоге в Мейплдерхеме.

Примечания:

*герои рассказов "Убийство в Эбби-Грэйндж" и "Дьяволова нога". Оба совершили по убийству, но Холмс отпустил их с миром