Форсайт: гармония, пошедшая прахом (джен)

— Ровно сорок лет назад я построил для Форсайта дом. Не этот, в Мейплдерхеме, в котором он сейчас живет, а другой, в Робин-Хилле. Дом, которому не было равных во всем графстве! Я с таким увлечением строил и отделывал его, я создал настоящее произведение искусства… и допустил небольшой перерасход. И этот прилизанный сукин сын имел наглость попытаться взыскать его через суд! А для меня это были огромные деньги, и раздобыть их было негде!

— Так «небольшой» — или все же «огромные деньги»? — холодно уточнил Холмс.

Преступник ответил неприязненным взглядом.

— Триста пятьдесят фунтов — много это или мало? Если помните, сорок лет назад джентльмен мог прожить — пусть и скромно — на пятьдесят фунтов в год. Но для Форсайта это были пустяки! Он уже в те времена был набит деньгами, как и вся его семейка, и мог бы пойти мне навстречу! Хотите знать, почему он этого не сделал?

Злоумышленник сделал драматическую паузу и сам ответил на свой вопрос:

— Мы с его женой полюбили друг друга!

— Аннет Форсайт?.. Да ведь она тогда была ещё девочкой — если вообще была на свете!

— Это ещё кто? Вторая миссис Форсайт? Не знаю её и знать не хочу. Я имел в виду его первую жену, Ирэн. Это была восхитительная женщина! Мало того, что она была сказочно прекрасна — она была очень нежной, мягкой, беспомощной… А как чувствовала красоту!

Не желая мешать Холмсу получить бесценные показания, я постарался держать свое мнение при себе. Очаровательно, нечего сказать — соблазнить жену заказчика да еще превысить смету! Существует грубая поговорка (ни за что не признался бы в обществе, что я ее знаю), предельно точно рисующая эту ситуацию. И этому типу следовало бы сделать ее своим девизом! *

— Так вот, о перерасходе! Я был в отчаянии, — решительным тоном продолжал поджигатель. — Раздобыть денег было негде…

— Но ведь вам не грозило тюремное заключение, — возразил Холмс. — Насколько мне помнится, в то время уже действовала смягченная версия закона о несостоятельных должниках — верно, Ватсон?

— Можно было остаться на свободе только лишь с согласия кредитора, — покачал головой Босини. — А я не мог полагаться на милосердие Форсайта. Если уж он считал, что нечто положено ему по праву — вцеплялся в свою собственность, как бульдог! А этот злосчастный перерасход было легко расценить как «другое нечестное поведение» — то есть, по сути, аналог мошенничества — лишний повод для ареста. Да даже если бы удалось избежать заключения — по этому закону было положено «справедливое распределение будущих активов должника»! Я никогда особо не разбирался в законах, в тот раз меня просветил адвокат. Он очень старался, но не скрывал, что дело дрянь. Мне совсем не хотелось годами гнуть спину, отдавая все заработанное Форсайту в счёт долга! Но даже это было не главным. Ещё важнее было наконец вырвать Ирэн из лап Форсайта. Он был настолько низок, что… — поджигатель замялся, подбирая слова, — что применил силу, настаивая на супружеских правах!

Я внутренне поёжился. Хотя за годы моей врачебной практики мне следовало бы привыкнуть. Все мы в той или иной степени были порождениями двуличной викторианской морали, но я всегда старался придерживаться здравого смысла — и выстраивая собственную семью, и давая советы пациентам. А мне чего только не рассказывали! Большинство добропорядочных англичан вряд ли одобрили бы мои советы публично, за пределами моего кабинета. Но я — не священник и не сотрудник полиции нравов. Меня интересовало одно — чтобы мои пациенты были здоровы и относительно довольны жизнью (насколько это возможно в наше время). Любой посредственный врач, боящийся крови или плохо владеющий скальпелем, мог приобрести знаменитый массажёр доктора Грэнвилла** и сразу же поднимал цену на свои услуги вдвое. Я был глубоко убежден, что любой муж в состоянии сделать подобный массаж собственной супруге, не привлекая к этому деликатному делу посторонних. Многие медицинские светила — а вслед за ними и мораль образованной верхушки общества — утверждали, что порядочная, благовоспитанная, здоровая женщина не стремится к удовольствию в супружеской жизни и не способна испытывать экстаз* * *

, отдавая предпочтение христианским идеалам долга и самопожертвования. Но мой жизненный опыт говорил другое. Можно и нужно стремиться хотя бы к такому явлению, как satisfactio sinu orgazmo. А если супруга случайно разделит чувства мужа на брачном ложе — не мне осуждать своих пациентов, а распространяться о самом сокровенном им совершенно не обязательно. В памяти всплыла нынешняя миссис Форсайт — цветущая, ухоженная, самодовольная. На первый взгляд Форсайт не производил впечатления чудовища. Как же получилось, что он взял силой то, что мог получить в подарок?

— В тот вечер был очень густой туман, как сейчас помню. Пока я метался по Лондону, ломая голову в поисках выхода — чуть не попал под колеса экипажа. Это и навело меня на чудесную мысль — инсценировать собственную смерть!

Поджигатель торжествующе улыбнулся, будто приглашая нас разделить его радость.

— Не возвращаясь домой, я помчался к своему школьному товарищу — он работал коронером в одном из лондонских моргов. Я все ему выложил и, кажется, был на редкость красноречив. Мой друг проникся сочувствием и ко мне, и к Ирэн, и в тот же вечер мы нашли подходящий труп. Мне несказанно повезло — мужчина одного со мной возраста, так же хорошо сложенный, попал под омнибус. Одно из колес проехало прямо по его лицу, и даже самые близкие не смогли бы с уверенностью сказать, я это или не я, — рассказчик вновь радостно улыбнулся. Какая чёрствость! Мне доводилось видеть переломы костей лицевого черепа — пренеприятное зрелище!

— После этого я дал знать сестрёнке, — он благодарно посмотрел на миссис Кавендиш. Та сидела всё на том же сломанном стуле, напряжённо выпрямившись. Взгляд ее метался от меня к Холмсу и обратно, она явно пыталась понять, какое впечатление на нас производит рассказ.

— Моя затея пришлась Энджи не по душе, и я не стал посвящать ее в подробности, не называл фамилий. В конце концов она согласилась заявить о моей пропаже, а потом опознать тот труп как Филиппа Бейнза Босини. У нас ведь к тому моменту не осталось больше родственников, кроме друг друга. Вот так и получилось, что того покойника увезли сюда, в Рединг, и захоронили под моим именем. Возможно, его и искали, да так и не нашли. Думаю, этот человек по-прежнему считается «пропавшим без вести». А я назвался Питером Уэсли. Так звали молодого человека из нашего прихода — круглого сироту, не имевшего родных. Он покинул Рединг, едва достигнув совершеннолетия, и я решил, что шансы быть уличенным во лжи минимальны. Ирэн, понятное дело, пережила несколько неприятных дней, пока считала меня погибшим. Но вскоре я дал ей знать, что жив и жду её, и она ушла наконец от Форсайта. Это была авантюра чистой воды, но провидение было ко мне благосклонно, и она удалась. Никто не пытался вывести меня на чистую воду. Ирэн была ангелом! О да, ангелом во плоти — удивительно стойкой, на редкость нежной, терпеливой…

Босини поморщился, словно внушительный перечень достоинств Ирэн Форсайт вызывал у него оскомину.

— Но и на солнце бывают пятна. Я хотел по-прежнему заниматься чем-то близким к архитектуре или строительству. Собрал бригаду и начал брать подряды на строительство и отделку зданий.

— Лучше б ты этого не делал, — глухо проговорила Кавендиш.

— Это не моя вина, что заказчики глупы, как пробки! — вспылил Босини. — Здания обладают не меньшей индивидуальностью, чем люди! А строящийся дом требует столько же внимания, сколько ребенок! Если экономить на стадии строительства, можно загубить весь проект! А мои клиенты этого не понимали! Кучка тупиц и снобов! Жадные, как свиньи, и некомпетентные, как… как табуретки!

Судя по истории с домом для Сомса Форсайта, клиенты Босини имели право лишь восхищаться и платить по счетам. Не исключено, что Босини был профессионалом и знал свое дело лучше заказчиков, но его позиция не укладывалась у меня в голове. Кто платит — тот и заказывает музыку, разве не так?

— Наши с Ирэн отношения продлились двенадцать лет. Мы не афишировали эту связь, и ее знакомые по прошлой жизни удивлялись, как такая красавица может жить одна и ни с кем не встречаться. Когда у меня были неудачные периоды в делах, приходилось выкручиваться. Она давала частные уроки музыки, потом взялась переводить с французского. Но Форсайт привык все мерить деньгами, покупать и продавать — и избаловал ее. Нет, Ирэн не оскверняла наши отношения таким мещанством, как деторождение. Но ей хотелось путешествовать! Венская опера, замки на Луаре, Швейцарские Альпы! А я не мог себе позволить праздно тратить деньги и время! Я уже был во всех этих местах — путешествовал в молодости пешком, изучал европейскую архитектуру. Наступил момент, когда Ирэн заявила, что устала от меня. Я тоже был готов к новой фазе своей жизни. Дела мои шли здесь все хуже. Я хотел заново получить диплом архитектора, под новым именем, но в Англии это было невозможно. Все мои профессора из RIBA* * *

были живы и продолжали преподавать, и я не смел там показаться. Поэтому я уехал во Францию — один, без Ирэн.

Когда Холмс раскрывал очередное дело, я всегда смотрел и слушал очень внимательно — и в силу природной любознательности, и потому, что для будущего рассказа могла пригодиться любая мелочь. Но сейчас я начал уставать от откровений неудачливого архитектора. Я ждал, когда же он перейдет к сути — объяснит, чем ему не угодили Сислей и Констэбль, Дега и Коро. Но Босини, казалось, вознамерился рассказать нам о каждом дне своей жизни под чужим именем. Он красочно описывал лишения, которые перенес, откладывая средства на обучение. Перечислял всех несостоявшихся заказчиков, обругал каждый проект, который разрабатывал не он. Я рассеянно скользнул взглядом по стенам, присмотрелся и уже не мог отвести глаз.

Часть изображений на стенах представляла собой чертежи зданий. Они не вызвали особого интереса, я слабо разбираюсь в таких вещах. Но вот эскизы разнообразных домов, выполненные в цвете, поразили даже меня, дилетанта в архитектуре. Одни — простые в хорошем смысле этого слова, складные и соразмерные — привлекали внимание выверенным сочетанием цветов. Бежевый, розовый и белый. Голубой, серый и сиреневый. Целая палитра оттенков зелёного. Другие здания удивляли необычными формами. Нечто ажурное и воздушное указывало несколькими заострёнными крышами в небо, безудержно стремилось вверх, вверх, вверх! По сравнению с этим зданием знаменитая Эйфелева башня казалась грубым нагромождением ржавого железа. На соседнем листе были высокие зелёные холмы, нечто вроде финских сопок — передний был изображён крупно, подробно, остальные еле намечены. Присмотревшись, я с удивлением понял, что небольшие округлые пятна на переднем холме — это… окна и дверь…

— Это что же — дом? — вырвалось у меня против воли. — Нелепость! Неужели кто-то захочет поселиться внутри горы! Должно быть, там адски сыро и холодно!

— Не вижу ничего нелепого! — рассердился Босини. — В этом доме все рассчитано — от системы отопления до величины окон! На стенах и крыше — тонкий слой дёрна, а под ним влагостойкий…

— Не отвлекайтесь, — сурово прервал его Холмс.

И Босини продолжил свой невесёлый рассказ. Несмотря на повторно полученное образование, во Франции его профессиональная судьба сложилась ничуть не лучше, чем на родине. Он менял профессии, постепенно скатываясь по социальной лестнице все ниже и ниже. Босини ругал черствых и жадных французов, не желающих вкладываться в красоту. Но жёлтые склеры, обвисшие щеки, расширенные капилляры на носу и веках яснее всяких слов говорили мне, что было причиной его неудач.

Я тем временем рассматривал очередной рисунок. На фасаде дома кремовый цвет оттенял теплый темно-оранжевый и шоколадный. Не знаю, что имел в виду Босини, но у меня это сочетание ассоциировалось с пломбиром с карамельным соусом и шоколадной крошкой. Я рассматривал два крупных симметричных овальных окна, двускатную крышу с широкими карнизами — и вдруг мне показалось, что этот дом похож на голову какого-то гиганта! Я зажмурился и вновь открыл глаза. Впечатление не исчезло — дом задумчиво наблюдал за мной своими большими окнами, нахлобучив на голову шляпу-крышу! Да ещё, кажется, улыбался длинным рядом маленьких оконец на первом этаже! Что ж, идея вполне в духе Босини — он ведь говорил, что у каждого дома свой характер…

Когда бывший архитектор оказался в шаге от социального дна — без работы, без перспектив, в долгах как в шелках — его снова выручила миссис Кавендиш. Она прислала брату денег на оплату долгов и переезд на родину, истратив почти все свои сбережения.

— Когда я вернулся в Рединг — мне первым делом захотелось узнать, где Энджи работает…

— Да ничего подобного, — перебила Кавендиш с беззлобной насмешкой. — Тебе всегда было плевать, где я работаю. Просто тебе приспичило на поместье поглядеть!

— И это тоже. В Рединге очень хвалили Мейплдерхем — прекрасно сохранившийся дом елизаветинских времён, и водяная мельница ещё действует, естественно, мне захотелось побывать там. Только владелец не открывал поместье для туристов, и мы с Энджи выкроили время, когда хозяев не было дома. И выяснилось, что она работает на того самого Сомса Форсайта! А он, мещанин до кончиков ногтей — теперь, оказывается, строил из себя мецената, ценителя живописи!!! Слугам было не до нас, и мне удалось подняться в галерею. Она поразила меня в самое сердце. Знаете злобную шутку о том, что невозможно описать произведение искусства, говоря «оно сине-зеленое, квадратное, размером три на три фута»? Форсайт — как раз из таких! Ему просто не дано было сообразить своими обывательским мозгами, что стремились выразить великие мастера — так же, как он не оценил в свое время Ирэн! Красивую, обаятельную жену иметь престижно, и он наложил на нее лапу собственника, запер в своем безвкусном мирке! Хоть бы раз задумался, что она чувствует, интересно ли ей обсуждать сплетни, курсы акций и еду!!!

Пламенный монолог Босини прервался. На глазах у него сверкали настоящие слезы. Совладав с чувствами, он продолжил:

— Я считаю, что красота должна быть свободной! Любой может пойти в Британский музей или галерею Тэйта и прикоснуться к прекрасному! А этот благопристойный подонок, Форсайт, прятал в своем гаденьком особняке то, что был не в состоянии понять! Только потому, что кто-то ему сказал, будто картины вырастут в цене! Это было… — Босини развел руками, ему явно не хватало слов. — Морланд, Коро и Гарпиньи перевернулись бы в гробах, зная, что Форсайт покупал их картины на вес! И я подумал — Ирэн я спас из форсайтовской паутины, спасу и картины. Помните того русского, который сжёг свою рукопись? А Стрикленда, который завещал сжечь его хижину вместе с росписью на стенах?

— Счастье, что вам не вздумалось спасать Ирэн Форсайт подобным же образом, — сухо заметил Холмс. — И вы могли украсть картины, разве нет?

Я незаметно толкнул Холмса ногой. Я пытался понять, следует ли считать идею Босини о свободе и спасении красоты бредовой. А для этого нужно было слушать его крайне внимательно, не мешая высказаться.

Кавендиш нервно рассмеялась.

— Да вы не промах, сэр! Слышал бы вас старик Форсайт!

— Да, мне неоднократно говорили, что из меня вышел бы отличный преступник, вздумай я направить свои силы против закона, — невозмутимо ответил Холмс. — И все же, Босини — разве не гуманнее было бы украсть картины и позволить им и дальше украшать мир? Или вы признаете только красоту, построенную из дерева и камня?

Босини коротко, неприятно хохотнул.

— Вы их видели, картины эти?! Или для вас они тоже только дорогостоящие объекты? «La Vendimia» — ею же убить можно! А импрессионисты, а французские пейзажисты — неподъемные! Да я бы с радостью подъехал к поместью на каком-нибудь новомодном танке, снёс бы пару стен — и забрал бы всё, чего Форсайт недостоин. Да только финансов, сами понимаете, не хватило. У бедняков другие способы классовой борьбы!

Босини зло усмехнулся. В его лице сейчас было что-то пиратское — жестокое, свободное… Я вдруг с удивлением понял, что, должно быть, он был очень хорош собой, пока неудачи и разочарования не оставили на нем свой след.

— Я всегда любил такие встряски. Мне хотелось пробить брешь в скорлупе Форсайта. Собственники не терпят, когда в их маленькие затхлые берлоги вторгается красота и свобода. Ну, а остальное вы знаете…

Холмс перевел строгий взгляд на Энджелу Кавендиш.

— Что? Намекаете, что мой черёд? Да мне и рассказывать-то особо нечего. Я всегда знала, что не видать мне красивой жизни. Семья наша обеднела, и матушка всегда повторяла, что Филу образование нужней. Только я не завидовала, я все равно его любила. Фил — он с малолетства был не от мира сего. Мы когда играли — он больше всего любил домики строить. Из коробок, дощечек, из чего угодно — и себе, и мне. У меня были лучшие кукольные домики на нашей улице, — она грустно улыбнулась. — Потом родители умерли, у Фила в карманах ветер гулял — все на учебу уходило. И я так рассудила — лучше синица в руках, чем журавль в небе. Я, конечно, не прочь была бы выйти замуж за богатого, наряжаться в шелк да на пианинах бренчать. Только, знаете, коли нет приданого — даже красавицам туго приходится! Повидала я таких — последние деньги спускают на туалеты, «надо себя подать», а толку с гулькин нос! Или возят девицу на выданье по всем курортам, как вон миссис Пирсон свою дочку — авось кто замуж возьмёт* * *

! Только бесприданницы мало кому нужны, будь у нее хоть профиль греческий, хоть фигура как у статуи! Вот с тех пор я и работаю прислугой — с пятнадцати лет. Главное, не прыгать выше головы, не строить из себя невесть что, — Кавендиш покосилась на брата. — Если судьба так складывается, значит, так тому и быть…

Ее широкие скулы, широкая нижняя челюсть, широкие плечи оставляли впечатление физической и душевной силы и моральной стойкости. Неприветливо и внимательно рассматривая нас с Холмсом, Кавендиш продолжала:

— Так я и жила — работала, хозяев меняла иногда. Замуж сходила, — она подумала и равнодушно добавила: — дважды. И у меня всегда была заначка, не то что у Фила. Только я почти всю жахнула на его долги. А когда Фил увидел картины хозяина — был как пыльным мешком стукнутый. Я-то поначалу подумала, что ему картины приглянулись. А его вдруг прорвало! И про красоту, и про то, какой мистер Сомс негодяй — всё то же, что он сейчас нес. Так что когда загорелось наверху, я сразу поняла, что это он, будто он подписался большими буквами. И наутро после пожара, покуда хозяин отлеживался, а миссис Аннет и мисс Флер вокруг него хлопотали — я стащила у Ригса немного бензина да и капнула мистеру Сомсу на башмак. А потом бросила ту серебряную штуку в галерее — я ведь не так и не отправила её той леди, а платок кузины хозяина — в саду, ещё и в земле его извозюкала.

— То есть вы хладнокровно пытались оклеветать ни в чем не повинных людей? — холодно спросил Холмс.

— Нет, сэр. Я так рассудила — мистер Сомс собаку съел на законах, настоящий крючкотвор, да ещё богатый — ничего ему не будет, выпутается. А насчёт остальных — эти леди между собою незнакомы, доказательства против них только дело запутают, и никто в точности не скажет, подожгли они, или это просто бабьи дрязги…

Кавендиш помолчала и хмуро буркнула:

— Кто ж знал, что хозяева вас наймут.

Некоторое время Холмс задумчиво молчал.

— Вы ведь случайно обронили ту серебряную пепельницу в галерее? — спросил он наконец, пристально глядя в глаза Кавендиш.

Та заморгала.

— Подумайте как следует, — настаивал Холмс.

Кавендиш ответила таким же внимательным взглядом и медленно проговорила:

— Не нарочно, сэр, как на духу говорю, не нарочно! Я ее потеряла, а сознаться боялась — она же дорогущая, серебро с каменьями! А уборка галереи входит в мои обязанности, вот, видно, и обронила там.

— А платок мисс Джун?

— А его я вообще выбросить хотела — он ведь в крови был, и пятна никак не отстирывались. Я про себя решила — если вспомнит про него, извинюсь да предложу возместить… если бы она решилась снова заявиться в Мейплдерхем.

Холмс кивнул.

— Вот этой версии и держитесь.

Робкий луч обманчивого осеннего солнца заглянул в комнату архитектора. Осветил ветхое одеяло на кровати, многомесячный слой грязи на полу, творческий беспорядок на столе. На всех стенах красовались необыкновенные рисунки зданий, которые так и не были построены.

Примечания:

*don't shit where you eat — звучит даже лучше, чем по-русски

** имеется в виду вибратор.

Статья об изобретении вибраторов: https://www.popmech.ru/diy/593133-v-medicinskih-celyah-kak-poyavilis-pervye-vibratory/

* * *

на эту тему можно почитать "Любовницу французского лейтенанта" Фаулза, там много интересного про викторианскую Англию

* * *

Королевский Институт Британских Архитекторов

* * *

реальный факт из биографии Ады Немезиды Пирсон, жены Дж. Голсуорси и прототипа Ирэн Форсайт