Рудник Полынь (джен)

Четыре винта тихо застрекотали. Конструкция из отполированного до зеркального блеска металла размером с добрую свинью плавно поднялась в воздух и неподвижно зависла на высоте четырех футов. Игорь Сикорский — облаченный в строгий деловой костюм серьезный молодой мужчина с пышными усами — с нескрываемой гордостью протянул руку и любовно погладил аппарат по обтекаемому корпусу. От прикосновения тот качнулся, но моментально вернулся в исходное положение и замер, как влитой.

— Первая массовая модель пароптаха, — объяснил Сикорский. — Может нести до двадцати пяти килограмм груза. Алексей Шавров, мой коллега, разработал новый механизм рециркуляции пара специально для него. Благодаря этому решению нам удалось довести время автономного полета до восемнадцати часов…

Я слушал вполуха, не сводя глаз с парящего передо много пароптаха. Он застыл в полной неподвижности, лишь иногда покачиваясь от налетавшего ветерка из вентиляционного отверстия под потолком. Как, черт возьми?

— Мистер Сикорский, — в конце концов не выдержал я.

— Слушаю вас, доктор Лудгейт, — с явным неудовольствием обернулся он ко мне, так и не закончив лекцию об уникальной форме лопастей.

— Я не понимаю… Каким образом вам удается добиться идеальной синхронизации между винтами? Больше того — гашения любых внешних воздействий? Я думал, без использования технологий кибернетики это невозможно. Но если они у вас есть, в чем тогда моя роль?

Он загадочно улыбнулся, а потом, не выдержав, рассмеялся, чем полностью разрушил мое первое о нем впечатление. Посадив пароптах на испытательную площадку, он поманил меня рукой и зашагал между верстаков к противоположной стене лаборатории. Я не сразу приметил скрючившегося за столом крохотного человечка в огромных круглых очках, норовивших свалиться с его носа. Мятый халат, должно быть, побывал в жарком бою или как минимум под дождем из концентрированной кислоты. Подошва левого ботинка отстала и держалась лишь на Божьей благодати. При нашем приближении он, не разгибаясь, вывернул голову почти на сто восемьдесят градусов, отчего его сходство с болотной совой стало разительным. Картину дополняла ужасно остриженная рыжая клочковатая борода, которая нелепо топорщилась во все стороны, преимущественно в левую.

— Алексей, познакомься с нашим британским коллегой, доктором Лудгейтом, — неожиданно фамильярно обратился к нему Сикорский. — Он только вчера прибыл в Киев.

Тот вскочил со своего места и принялся трясти мою руку, заверяя меня в своем совершеннейшем почтении по-птичьи высоким голосом.

— Алексей Шавров первым предложил использовать гомеостат для решения проблемы синхронизации, — пояснил Сикорский.

— Гомеостат? — попробовал я на вкус незнакомое слово. — Вы имеете в виду…

— О, меня вдохновили работы Клода Бернара и Шарля Рише, — снова защебетал Шавров, нервно вышагивая вокруг меня, отчего я впервые с утра ощутил приступ головокружения. — Ну, знаете. Принципы постоянства внутренней среды организма, отрицательная обратная связь, подавляющая внешние воздействия… Мне пришло в голову, что давно используемый нами автоматический регулятор давления пара по сути использует тот же подход. Нечто подобное я и положил в основу своего гомеостата.

— Это выдающееся достижение, — серьезно кивнул Сикорский и, устав стоять прямо, облокотился на уходящую в потолок широкую трубу, сверкающую полированной латунью. — Но этого мало. Нам нужна полноценная система управления. Способная прокладывать маршрут, уходить от опасности, выбирать цель и координировать атаку. Нам требуется работа группы пароптахов как одного целого. Дистанционное радиоуправление, к сожалению, не решает всех проблем, сами понимаете… Все пароптахи оборудованы фотоэлектрическими ячейками Эльстера, но мы пока не нашли способа для эффективной передачи изображений по радио. Очень надеюсь на вашу помощь, доктор Лудгейт.

Я замялся. Как бы ни сочувствовал я своим увлеченным коллегам, инструкции, которыми меня снабдили, не оставляли выбора. Вздохнув, я проговорил:

— Я бы очень хотел помочь вам, мистер Сикорский. Но решение принимать не мне. Я вправе поделиться принципами кибернетики только после явного разрешения от королевы. Произойдет это не раньше, чем мы заключим договор о совместной разработке рудника. И, буду честен, мое руководство все еще сомневается, что выгода от сотрудничества достаточно велика. Многие настаивают, что безопасней действовать в рамках прежних договоров.

От моих слов в воздухе осязаемо разнеслось само уныние. Алексей Шавров сник, развел руками и с неприкрытым разочарованием вернулся за стол. Игорь Сикорский отреагировал более сдержанно. Он кивнул и сказал:

— Да, нам это известно. Тем не менее, мы работали на опережение и в любое время готовы к… сотрудничеству. Все наши пароптахи оборудованы средствами для подключения ваших устройств управления. Нет, не смотрите так, доктор Лудгейт, прошу вас. Это не шпионаж. Обломки ваших аппаратов не раз попадали в руки вашим врагам — только это абсолютно не помогло им понять, как работает кибернетика. Даже воспроизведя их устройство во всех деталях, никто не добился ровным счетом ничего. В том числе и мы.

Я с трудом удержался от самодовольной улыбки.

— И неудивительно, мистер Сикорский. Секрет кибернетики — отнюдь не в устройстве. Устройство тривиально.

— Именно к этому выводу мы и пришли… Знаете, доктор Лудгейт, я не надеялся, что вы немедленно откликнитесь на нашу просьбу. Но вы прибыли сюда не просто так. Ваша страна желает знать, за что платит столь дорого и что она получит взамен помимо неясных перспектив. Мы готовы показать.

Вы когда-нибудь видели загадочную улыбку языческого индуистского божества? Синекожие небожители на барельефах и фресках многочисленных храмов в Индии часто смотрят на тебя так — с позиции бесконечного превосходства, будто знают секрет, дающий им безграничную власть над простым смертным. Нет ничего странного в том, что на тебя так смотрит бог. Даже похожая улыбка Джоконды никогда не вызывала у меня особенных вопросов, несмотря на жаркие дебаты знатоков Леонардо да Винчи. Но когда с такой улыбкой на меня посмотрел Игорь Сикорский, мне стало не по себе.

* * *

Температура ощутимо повышалась с каждым десятком футов над головой. Свист воздуха из системы вентиляции соперничал с нараставшим ревом буровых машин, но чем мог помочь этот ручеек прохлады в море удушливого жара? Пот градом катился по нашим лицам. Не выдержав, я плюнул на этикет, стащил шляпу и стал ей обмахиваться. И напрасно: картонная карточка с обозначениями немедленно вылетела из-за полей и угодила Уолшу прямо в глаз.

— На какой мы глубине? — спросил я Мирославу, когда закончил сеанс раскаяния. — Полмили? Миля?

Едва я проговорил это, клеть остановилась, и створки с лязгом распахнулись.

— Три с половиной километра, доктор Лудгейт. Больше двух миль. Именно здесь мы нашли фрагменты… оболочки.

— Вы про оболочку звезды Полынь? — несказанно удивился я. — Вы хотите сказать, внешние слои?

Мирослава загадочно улыбнулась — совсем как недавно Сикорский. В противоположность ему от улыбки она сделалась настолько милой, что мне ужасно захотелось обнять ее и расцеловать. Несмотря даже на страшный жар, Уолша с покрасневшим глазом и хмурые взгляды охраны в мокрых от пота мундирах. Тем не менее, я все же сдержал свой душевный порыв, и мы проследовали за Мирославой по узкому коридорчику, освещенному рядом мерцающих электрических ламп. Коридорчик пробуждал отчетливую клаустрофобию — даже у меня, некогда спокойно спускавшегося в тесном батискафе на дно Солуэй-Ферт при исследовании Камбрийского Осколка.

— Как вы думаете, Эдвин, что такое звезда Полынь? — спросила Мирослава.

— Принято считать, что это небольшой астероид, — осторожно сказал я. — Астероид с аномальным химическим составом, который, вероятно, прибыл к нам из межзвездного пространства. Нигде раньше мы не находили ни следа таких элементов, как пирум, не говоря уже про мистерий.

Улыбка на ее лице стала еще более загадочной, а глаза засияли.

— Вы уверены, что это элементы?

— Ну… Мистерий — нет. Судя по всему, это экзотическая модификация углерода с примесями мышьяка и некоторых тяжелых металлов, я тоже исследовал его. Но пирум… Что еще это может быть? Невероятно прочные, химически инертные кубические кристаллы — ни с чем подобным мы никогда не сталкивались.

Мирослава не ответила. Коридор уперся в мощную стальную дверь, помеченную дважды перечеркнутой окружностью. Из любопытства я взял свою карточку с обозначениями и нашел странный символ. «Опасная зона, риск обрушения», — прочел я в самом конце списка.

— Поможете мне, Эдвин? — спросила Мирослава, взявшись за массивное стальное колесо, по всей видимости, отпиравшее дверь, и мы гурьбой кинулись на помощь.

Колесо со скрежетом провернулось. Раздался лязг, и, повинуясь коллективному натиску, дверь отворилась, и в лицо мне пыхнуло волной раскаленного воздуха. Мирослава вошла первой. Я последовал за ней в полутемную пещеру, освещенную лишь несколькими электрическими фонарями, укрепленными над дверью. Увидев, что находится передо мной, я замер на месте, и Уолш, шедший следом, врезался в меня, не сдержав сдавленного ругательства, — совершенно непозволительное поведение для порядочного английского слуги.

Мне не раз доводилось видеть породу, составляющую основную часть звезды Полынь и ее осколков. В основном это пористые силикаты, в которых, как замерзшие во льду рыбки, разбросаны кристаллы пирума, перемежающиеся участками мистерия. Порой попадались металлические прожилки и довольно крупные фрагменты из железистого сплава. Состав и структура породы — крайне необычны, спору нет. Но за десятилетия тщательного изучения звезда Полынь успела утратить всю некогда окружавшую ее атмосферу загадочного, давшую название мистерию. Звезда Полынь стала привычной — вот в чем дело. В день, когда я переступил порог двери в двух милях под поверхностью, для меня все бесповоротно изменилось.

Боясь дышать, я сделал несколько шагов вперед — к массивному металлическому фрагменту, выступавшему из неровного слоя породы, — и, не веря своим глазам, вгляделся в буквы латинского алфавита, выбитые в потемневшей поверхности. Над ними я разглядел окружность, сложенную из пятилучевых звезд. Метал был деформирован, покрыт тонким слоем окалины, но мне не составило труда прочесть сохранившуюся часть: «…ropean Union, 2086». Ошарашенный, я повернулся к Мирославе.

— Это… это… — все что я смог из себя выдавить.

— Это не наша работа, — просто сказала она. — Мы нашли этот фрагмент около года назад, когда бур налетел на металлический слой. Были и другие находки. Эдвин, это не астероид. И не творение рук… или щупалец каких-нибудь марсиан, как в романе мистера Уэллса. Вряд ли марсиане говорят по-английски.

— Что же это такое? — прошептал я.

— Хотели бы мы знать, — пожала она плечами. — Но представьте себе, что еще мы можем найти здесь. Мы исследовали ничтожную часть Полыни, и этого хватило, чтобы до неузнаваемости изменить нашу промышленность, экономику и транспорт.

— Мира… Вы думаете, вот эти цифры… Это год? Год от Рождества Христова?

— У вас есть объяснение получше? — ответила она вопросом на вопрос и развела руками. — Мы пока не умеем создавать такое, да еще и в космосе. И я никогда не слышала ни о каком Европейском Союзе.

Я обернулся к сопровождавшим. Охрана с непроницаемыми лицами стояла у входа. Уолш растерянно переводил взгляд с меня на Мирославу и обратно, судя по всему, не имея ни малейшего представления о том, что происходит. 2086-й год. Конец XXI столетия. Разумом я понимал значение того, что только что увидел. Осознать — не мог, и никакая «Машина времени» мистера Уэллса не в силах была подготовить меня к столкновению с подобным событием. Где-то там, в будущем, отдаленном от нас на долгие двести лет, неведомый Европейский Союз построил в космосе, недалеко от Земли… нечто.

Вероятно, произошла катастрофа, о природе которой мы, должно быть, еще долго не будем иметь ни малейшего представления. У нас не будет даже слов, чтобы описать ее. Этот исполинский посланник из будущего, перенесшийся на столетия в прошлое, рухнул на Землю, навсегда изменив историю цивилизации. Стал ли мир лучше от этого? Невозможно сказать. Но… В голове у меня все еще звучали слова Мирославы, сказанные в поезде: «Если бы не звезда Полынь, не было бы никакой Киевской Сечи. И я бы, вполне вероятно, просто не родилась на свет».

— Как вы считаете, Эдвин, потенциальные находки покроют риски, связанные с передачей нам секретов кибернетической технологии? — спросила она.

— Безусловно, — кивнул я. — Вне всякого сомнения. Мира, это же… У меня нет слов, чтобы описать значение этого открытия. Я отправлюсь в Киев завтрашним поездом и сообщу послу. Уверен, мне позволят передать все сведения о принципах кибернетики в кратчайшие сроки.

— Замечательно, — улыбнулась она, на этот раз просто и открыто. — В таком случае, вы, возможно, не откажетесь от прогулки по окрестностям рудника? Здесь невероятная природа.

К сожалению, я ничего не мог сказать о румянце на лице — мы все были краснее вареных лобстеров в этом пекле. Но никакой жар залежей пирума, находящегося под давлением миллионов тонн породы, не мог скрыть смущенного взгляда огромных глаз. Я ничего не знал о том мире — целой вселенной, которая, наверное, уже не возникнет. Но для себя я твердо решил, что вселенная с Мирославой нравится мне куда больше, чем без нее.

* * *

Я уснул с блаженной улыбкой и моментально провалился в сон, в котором по-прежнему шел рядом с держащей меня под руку Мирославой по едва заметной тропинке между могучих стволов деревьев. Кроны вздымались на такую высоту, что, казалось, достигали облаков, а лучи солнца, пробиваясь через самую зеленую на свете листву, пронизывали воздух, приманивая танцующих в теплом воздухе огромных лесных мотыльков.

В лесу никогда не бывает по-настоящему тихо. Тихое жужжание насекомых, шум листьев над головой, треск уставшей от собственного непомерного веса древесины, крики птиц и прочих лесных обитателей, кроющихся в зеленоватом сумраке между деревьев, с первых мгновений становятся привычным фоном, стремящимся ускользнуть от восприятия. Но этот звук, ворвавшийся в тихий и величественный мир, звук, несущий в себе что-то плохое, — он не принадлежал лесу вовсе. Мирослава обернулась ко мне сказала:

— Это началось.

Открыв глаза, я не сразу понял, где нахожусь. Стоял странный шум, стены время от времени сотрясались, поднимая волны сухой пыли. За моей дверью кто-то бегал — я слышал топот сапог и резкие окрики. И что хуже всего, пространство заполнял протяжный и тоскливый вой сирены, не оставлявший сомнений — случилась беда. Сев на кровати, я осоловело смотрел перед собой, вслушиваясь в эти звуки, пока дверь с гротом не отворилась, впустив бледного Уолша.

— Сэр! — воскликнул он тонким голосом, в котором мне слышались возмущенные нотки. — Сэр! Война!

— Какая война, Уолш? — пробормотал я, спустил ноги с кровати и стал искать взглядом свой костюм. — Где?

— На нас напали, сэр!

Я окончательно проснулся и дрожащими руками принялся натягивать брюки, вслушиваясь в звуки за пределами гостевой комнаты. Как бы я ни был обеспокоен, но первым делом, одевшись, я выволок из-под кровати саквояж и убедился, что с ним все в порядке.

— Надо найти Мирославу, — принял я решение. — Моя охрана у двери?

— Верно, сэр, — простонал Уолш, который явно раскисал и поддавался панике все больше с каждой проходящей минутой.

Покинув свою временную обитель, я сделал знак охране следовать за мной и отважно ринулся в стальные лабиринты рудника, поминутно сверяясь с указателями и их расшифровкой в карточке. Вместо Мирославы я наткнулся на есаула Марченко: тот носился взад и вперед рядом с открытыми воротами арсенала, отдавая приказания зычным голосом, от которого у меня вмиг заболели уши. Завидев нас, он ринулся навстречу с таким свирепым видом, что, опешив, я сделал шаг назад.

— Доктор Лудгейт! — рявкнул он мне в лицо. — Настоятельно прошу вернуться в выделенную для вас комнату. У нас чрезвычайная ситуация!

— Скажите хотя бы, кто напал! — в отчаянии возмутился я.

Богдан Марченко, продолжая наступать на меня, покачал головой и заявил:

— Вам все объяснят. Пожалуйста, проследуйте в свою комнату.

— Пойдем, Эдвин, — услышал я за спиной голос Мирославы. — Я все расскажу.

Разом успокоившись, я развернулся к ней.

— Мира! Вы не представляете, как я рад вас видеть, — сказал я. — Вокруг творится невесть что…

— Да, ситуация непростая, — кивнула она и, взяв меня под руку, повела обратно через хитросплетения коридоров.

Чувствовать ее пальцы на локте было настолько приятно, что на какое-то время я забыл о происходящем вокруг и опомнился только у дверей своей комнаты. Войдя следом за мной, Мирослава чуть ли не силком усадила меня на стул, разместилась напротив и сказала:

— Слушайте внимательно, Эдвин. Мы действительно в опасном положении. Я только что говорила с Киевом: сегодня на рассвете войска Австро-Венгрии пересекли границу и пошли в атаку при поддержке воздушного флота. Мы к этому готовились, но все оказалось сложнее.

— Что случилось?

— Московское царство. Пока наша армия была занята на западной границе, вторая группа войск Австро-Венгрии атаковала с территории своих союзников. С севера. И, судя по всему, это и было основное направление удара: вся возня на западе — просто способ отвлечь нашу армию. Ночью они бросили в самоубийственный рейд паротанковый дивизион и уничтожили наши противовоздушные орудия вдоль границы. А следом отправился воздушный флот. Словом… Мы в окружении, Эдвин.

У меня возникло такое чувство, как будто я все еще сплю, да только мирный и спокойный сон обратился кошмаром. Конечно, мы живем в опасный век и войны вспыхивают повсеместно, но, черт возьми, почему здесь? И почему сейчас — когда меня угораздило притащить в зону боевых действий самый тщательно охраняемый секрет своей страны?

— Но… — пробормотал я в смятении. — Что сейчас делает ваша армия? Киев пытается прорвать окружение?

— Само собой, — кивнула Мирослава. — Но на это нужно время. Им приходится действовать как минимум на два фронта. Нам нужно продержаться хотя бы три дня: раньше на помощь рассчитывать не приходится.

Я вскочил со стула. Хотелось что-то делать, куда-то бежать, но остатки моего здравомыслия, придавленные шоком и смятением, скромно подсказывали: некуда. Я ничего не могу сделать. Я ничем не могу помочь — я не армия и даже не солдат.

— Вы говорили, что рудник Полынь — это крепость, — сказал я наконец. — Какие бы силы они ни бросили на штурм, на то, чтобы взять все эти эти мили подземных переходов, у них уйдет год.

Она грустно покачала головой и со вздохом сказала:

— Вентиляция, Эдвин. Если они выбьют нас с верхних ярусов, то просто прекратят подачу воздуха и перекроют шахты охлаждения. Или вовсе запустят в вентиляцию сернистый газ.

Наверное, я так изменился в лице, что Мирослава подошла ко мне и взяла мою ладонь в руки.

— Но взять под контроль даже верхние ярусы им будет очень непросто, — улыбнулась она.

Не знаю, подействовала ли так ее улыбка, но от паники, подступавшей ко мне с силой цунами, вдруг не осталось и следа. Мой мозг, пусть и с непростительным запозданием, заработал в поисках пути к спасению. План врага ясен — одним сокрушительным ударом лишить Киевскую Сечь важнейшего стратегического объекта, заодно получив неисчерпаемый источник ресурсов. Ради такого многие пожертвуют и десятками тысяч солдат, не говоря уже о технике. Значит, наш долг — сделать их жертвы напрасными. Продержаться достаточно долго, чтобы армия Сечи смогла прорвать окружение.

С минуту я молчал, принимая решение. Мирослава терпеливо ждала, не пытаясь повлиять на него, но я отлично понимал, о чем она думает. Какой у меня был выбор? Военные секреты Британской империи не помогут нам, когда альянс Австро-Венгрии и Московского царства подомнет Европу, используя пирум из бездонного рудника Полынь, захваченные авиационные технологии Киевской Сечи, а может, и полумифические дальнобойные ракеты Циолковского. Нам удалось отразить атаку германского флота, но никакая кибернетика не позволит устоять перед объединенной военной мощью континентальной Европы.

— Мистер Сикорский упомянул, что его пароптахи уже обородованы средствами сопряжения с устройством кибернетического управления, — сказал я. — Отведете меня в его лабораторию? В ближайшие дни нам предстоит адский труд.

Мирослава кивнула и, помедлив, неожиданно заключила меня в объятия. Я на секунду замер, прежде чем обнять ее в ответ.

— Спасибо, Эдвин, — услышал я шепот.

В следующее мгновение она ринулась к выходу, крепко сжимая мою руку. Ничего не понимающие охранники на мгновение замерли, но тут же последовали за нами, и выглядела наша процессия, надо сказать, на редкость комично. Навстречу вереницей пронесся взвод вооруженных козаков в полном обмундировании.

— Сколько времени вам понадобится, чтобы оборудовать три сотни пароптахов? — спросила Мирослава, пока мы спешили к подъемнику.

— Не могу сказать, — покачал я головой, что она вряд ли увидела на бегу. — Может быть, два дня. А может, вся неделя. Я никогда не занимался массовым производством, я же просто исследователь. Но каждый лишний день, который мы сможем продержаться, добавляет нам шансов.

Мимо нас, сотрясая воздух бранью, пронесся Богдан Марченко. Мира, не отпуская мою руку, вцепилась в его ремень и крикнула:

— Богдан!

Тот притормозил и развернулся, с явным трудом удерживаясь от гневной отповеди: тот факт, что он стоит перед дочерью самого гетмана, в этот момент, похоже, беспокоил его в наименьшей степени.

— Они уже выдвигали какие-то условия? — спросила Мирослава.

— Естественно! С флагмана связались по радио, обещали сохранить всем жизнь, если мы сложим оружие и впустим их на рудник.

— Что вы им сказали?

— То, что я сказал, при женщинах лучше не повторять, пани Франко. С вашего позволения, мне нужно…

— Как долго гарнизон сможет удерживать верхние ярусы? — перебила его Мирослава.

— Пока не сдохнем! — вспылил Марченко. — Что за идиотские вопросы, прошу прощения?

— Нам нужно время, — нимало не смутившись, но с прохладцей в голосе сказала она. — У вас многолетний военный опыт. Будьте так добры, сделайте приблизительную оценку наших оборонительных возможностей, есаул, с учетом обстановки.

Тот ответил тяжелым взглядом, но все же умерил гнев и, шумно выдохнув, заявил:

— Наши оборонительные возможности — паршивые, а обстановка — дерьмо, простите меня. Я только что с поверхности. Там чертов воздушный флот с магнитными сетями. В таких количествах, что света белого не видно. К северу от нас прямо сейчас высаживают десант с мортирами. Обстрел начнется с минуты на минуту. Пани, они готовились к этому очень долго. Поверьте, они все продумали.

— Не совсем. У нас есть кое-какие козыри. Наши козаки продержатся три дня?

Марченко бросил на нее очередной гневный взгляд, потом хмыкнул и сказал:

— Козаки будут держаться столько, сколько понадобится, пани Франко. Но вы уж поторопитесь со своими козырями.

Над головой что-то тяжко ухнуло, и пол ушел у меня из-под ног. Коридор окутался дымом, свет замерцал. Марченко сдавленно чертыхнулся и, не говоря больше ни слова, припустил к лестнице в конце коридора.

— Они начали обстрел, — сказала Мирослава. — Бежим к подъемнику.

Когда клеть, заскрежетав, ухнула в бездонную шахту и заскользила вдоль натянутых стальных тросов с нарастающей скоростью, у меня мелькнула запоздалая мысль об Уолше: я не видел его с тех пор, как он принес мне весть о нападении. Должно быть, он у себя в комнате — выполняет распоряжение Марченко. Но насколько там безопасно? Нас разместили слишком близко к поверхности, и никакая защита не сможет долго сдерживать навесной огонь из тяжелых мортир. Оставалось лишь надеяться, что у старины Уолша хватит здравомыслия вовремя убраться на нижние ярусы.

Взрывы с поверхности доносились все тише. Сердце звезды Полынь обволакивало нас тишиной, нарушаемой пульсирующим гулом исполинских машин рудника.