Личный мир (гет)

Сознание уже не было волчьим, но, казалось, ему было сложно снова стать полностью человеческим. Вакцина от проклятия сбила его цикл — вернее, сбила его основные характеристики. Ведь ты или человек, или волк — раз уж стал оборотнем. И стоит это помнить и не пытаться изменить ход вещей.

Иначе следует расплата.

... Драко стоял, прижавшись лбом к холодной стене. Слева от него находились двери в Больничное крыло. А оттуда доносились леденящие душу крики. Словно человек, находившийся там, подвергался пыткам пострашнее Круцио.

Почему-то это случалось именно ночью. Днем Драко не посмел бы сюда придти. Здесь всегда ходило много народу, да и в любое время к вновь попавшей в медпункт Грейнджер могли прийти ее верные гриффиндорцы. Нет, Драко приходил сюда поздно, после полуночи, после того, как уставал чинить Исчезающий шкаф. Он приходил сюда вечером, а уходил перед рассветом. Целые часы просиживал возле двери, не осмеливаясь войти, и слушал крики. Он не понимал, почему Гермиона так кричит. Наверное, она заболела. Но почему тогда ее не положат в клинику Святого Мунго? Драко не знал. Как не знал и того, почему уже неделю стоит под дверьми, жертвуя пятью часами сна из восьми. И так каждую ночь. Он не знал почему.

Ведь в этот раз он точно не был виновен в том, что произошло. Честно говоря, он и не понимал, что произошло. После того, как он принес Грейнджер сюда, он ни разу ее не видел. Слышал только ее крики, от которых у него по спине пробегал непонятный холодок. Однако его сюда тянуло как магнитом.

Первую ночь — Драко был уверен — Помфри и Дамблдор постоянно находились рядом с больной. Потом директор куда-то исчез — его не было во время трапез в Большом Зале, как не видел его Драко и в коридорах. Наверное, он искал лекарство для своей ученицы — другого объяснения Малфой не видел.

Грейнджер — Драко был уверен — никому не рассказывала о том, что происходит с ней ночами. День назад он услышал краем уха разговор Поттера и Уизли — те радовались, что их подруга поправляется. Странно, что она им не рассказала.

Драко был одним из немногих, кто знал о ее истинном состоянии.

Он хотел войти. Хотел посмотреть, жива ли она еще, когда ее крики ненадолго утихали. Но тогда они слышались снова — и парень вздыхал с непонятным облегчением. Пусть ей больно... но она кричит, а значит, худшее не произошло. Она жива.

Он хотел войти. Иногда мог простоять час с протянутой рукой, едва касаясь дверной ручки. И тогда думал о том, что будет, если он войдет. Если он увидит Грейнджер, а она — его. Что он скажет?

Он не знал. И продолжал стоять. Слушать... то ее крики, то неспокойный стук своего сердца.

И вот теперь стоял, прижавшись лбом к стене, ощущая, как от усталости ломит кости. Он в последнее время едва ходил на занятия. Пару раз даже уснул — в прямом смысле этого слова. Первый раз на истории магии — что было, в прочем, не так и страшно. А второй раз — на Астрономии. Профессор заметил это и ругался ползанятия. И сняла двадцать баллов со Слизерина.

Однокурсники хихикали как ненормальные.

И вот сейчас, пребывая в состоянии нервного и физического истощения, Драко не сразу услышал приближающиеся шаги. А когда заметил, было уже поздно прятаться. Из-за поворота появился смутно знакомый высокий силуэт. Приглядевшись, Драко узнал Дамблдора. Директор, как ни в чем не бывало, подошел к ученику.

— Что вы делаете здесь в три часа ночи, мистер Малфой? — тихо спросил он.

Драко захотел ответить, но горло оказалось слишком сухим, и вместо слов получилось непонятное шипение. Парень сглотнул и попытался снова. Голос был хриплым и тихим:

— Почему она так кричит? Каждую ночь?

— Вы часто здесь бываете? — Дамблдор выглядел крайне усталым.

— Каждую ночь... уже неделю, — просто ответил Драко.

— А почему не днем?

— Днем я занят, — соврал парень. Он был уверен, что директор это понял — по крайней мере, его глаза за стеклами очков непонятно блеснули, однако расспросов больше не было.

Директор ничего не сказал, а просто отворил дверь в медпункт и зашел туда. Дверь он за собой не закрыл — и Драко понял это как приглашение. Секунду посомневавшись, он все же последовал следом.

Гермиона лежала, укрытая легкой простыней, одетая в обычную белую рубашку, и казалось, что она спит. По крайней мере, глаза ее были закрыты. Но руки девушки постоянно дергались, как и ее веки. Волосы разметались по подушке. Она была бледна, как смерть. Стоило Драко переступить порог, как тело девушки вдруг выгнулось дугой на постели, и она издала очередной истошный вопль.

Дарко вздрогнул. Мадам Помфри, сидевшая до того неподвижно на стуле возле больной, встала навстречу директору.

— Как я вижу, никаких изменений? — пробормотал Дамблдор, становясь рядом с ними. Драко не мог отвести взгляда от бледного лица девушки. На нем читалась такая мука, словно ее закляли Круциатусом.

— Никаких, профессор. Я все перепробовала, — вздохнула мадам Помфри.

— Почему вы не отвезете ее в больницу? — спросил шепотом Драко.

— Мистер Малфой, что вы здесь... — начала было Помфри, но Дамблдор остановил ее взмахом руки.

— Я разрешил ему прийти, — сказал он. — Драко, мисс Грейнджер попросила, чтобы мы этого не делали. Она не хочет, чтобы кто-то, кроме нас, узнал о ее недуге.

— А что с ней?

Дамблдор немного подумал, что ответить.

— Гермиона недавно получила сильную травму от одного заклинания. Увы, такое бывает даже с самыми опытными колдуньями. Последствия травмы, как вы видите, ужасны.

— Но вы можете ее вылечить? — Драко почувствовал, что директор чего-то недоговаривает, но расспрашивать не стал.

— Попытаюсь.

Дамблдор достал из кармана какой-то маленький флакончик с черной жидкостью. Склонившись над замершей в забытье Гермионой, он зажал ей пальцами нос и быстро влил жидкость в рот. Девушка поперхнулась и открыла глаза.

Драко отступил на шаг. Такого он еще не видел.

Глаза без радужной оболочки. Абсолютно черные. Темнота, всепоглощающая тьма — даже в тусклом свете свечей она пугала.

Но это продолжалось лишь миг. Девушка вновь закрыла глаза, а потом ее тело постепенно расслабилось. Руки перестали дергаться, дыхание выровнялось. Она уснула.

— Я могу чем-то помочь? — спросил Драко. Эти слова из уст слизеринца звучали непривычно. Мадам Помфри как-то непонятно дернула рукой, но ничего не ответила. А вот Дамблдор спокойно сказал:

— Думаю, Гермиона наконец-то успокоилась и проспит до утра. Мадам Помфри, вы совсем устали за эту неделю, пора и вам отдохнуть. А вы, Драко, можете посидеть здесь с мисс Грейнджер столько, сколько захотите.

Драко ничего не ответил, а вот мадам Помфри, казалось, была не согласна.

— Я не хочу ее оставлять!

Дамблдор посмотрел на Драко.

— Она будет не сама. Если что, я вас позову, — сказал слизеринец. Директор выразительно посмотрел на медсестру.

— Ну ладно, — буркнула та и пошла в свой кабинет, где, судя по всему, ночевала. Когда за ней закрылась дверь, Дамблдор пожелал доброй ночи и тоже ушел.

Драко просидел с Гермионой до рассвета.

Спать ему совсем не хотелось. Зато он много думал. Даже больше, чем за все последние ночи — если такое вообще было возможно.

Он наконец-то понял, почему пришел. Грейнджер — подружка Поттера, лучшая ученица школы, к которой он за все эти годы слова нормального не сказал... вызывала в нем непонятные чувства. После того злосчастного Рождественского бала он, чёрт побери, стал чувствовать вину перед ней и ответственность за ее состояние. Парень так и не смог убедить себя в том, что она не из-за него тогда замерзла, хотя слухи доносили, что сама Грейнджер отрицала это. Он иногда ловил на себе ее взгляд — холодный, пронзительный, проникающий в душу. Она раньше так на него не смотрела; могла, конечно, глянуть свысока, когда в чем-то превосходила его на занятиях; могла обжечь горячим взглядом презрения, когда он ее обижал. Но так — внимательно, холодно — она не смотрела никогда. Да и сейчас стоило ему лишь посмотреть на нее, как девушка глядела уже в какую-то другую сторону. И Драко даже начинал сомневаться — ее он взгляд почувствовал на себе или нет.

Впрочем, он слишком во многом в последнее время сомневался. Например, в своем ли он уме.

Он простаивал часами у дверей в Больничное крыло, но его проблемы никуда не девались.

Во-первых, этот ужасный Исчезающий шкаф. Он уже начал сниться Драко каждые три часа его сна в сутки. Волдеморт не заставит его долго ждать наказания, если задание не будет вовремя исполнено. Отец в своем последнем письме уже весьма прозрачно намекнул о том, что его положение в обществе повелителя с каждым днем становится все шатче, а все из-за него, из-за Драко. Сын был не согласен — надо было нормально показать себя в Министерстве, а не спихивать все на него. Но уважение к отцу не позволяло ему написать в ответ такие мысли.

Во-вторых, Астерия. Драко мучило то, что скоро начало нового семестра, а значит, она вернется в школу. Если ночью его мысли занимала в основном кудрявая гриффиндорка, то днем он сто раз порывался написать письмо когтевранке. Брал пергамент, чернила, перо. Писал ее имя... и, смяв только что начатое письмо, комкал его и выбрасывал. Он не знал, что написать. А день ее приезда становился все ближе. И Драко понимал: если он хочет вернуть ее расположение, значит, надо встретиться и поговорить. Не так, конечно, как в прошлый раз. Он тогда думал, что хуже не сделает. Сделал. В другой раз такая ошибка была бы непростительной.

Наступив на горло своей вредности и высокомерию — впервые в жизни, наверное, — Драко понимал, что сам виноват во всем случившемся. Можно было, конечно, спихнуть часть вины на придурка Блейза — ведь курево, приведшее к столь плачевным последствиям, было его идеей! — но юный Малфой подсознательно понимал, что легче от этого не станет. В конце концов, отец вот уже сколько лет говорит ему одни и те же слова, когда хотел, чтобы Драко чего-то добился: «Будь, наконец, мужчиной». И вот пора быть мужчиной. Пора разруливать сложившуюся ситуацию самостоятельно.

Шестой курс выдавался неожиданно странным. Ладно, если бы еще только проблемы с заданием. Его еще есть время решать.

А вот неодолимое чувство, что времени разобраться в себе становится с каждым днем все меньше, не давало покоя. Драко влюбился в одну девушку и непонятным образом попал в зависимость од другой. И если первое еще естественно, то он понятия не имел, что делать с чувствами к Гермионе.

Она слегка повернула голову во сне и улыбнулась. Драко давно не видел ее улыбки — после бала Грейнджер стала непривычно скованной и беспристрастной. Он несмело протянул руку и коснулся ее щеки. Та была теплой.

Ее волосы оказались мягкими и шелковистыми, а вовсе не соломой, как уверенно утверждала вот уже шесть лет Паркинсон.

Драко закрыл лицо руками.

Что он делает?

Что ему делать?

* * *

Гермиона открыла глаза и сразу ощутила себя как-то непривычно. Она повернула голову — уже было светло, лучи утреннего солнца проникали в палату, озаряя ее мягким, приятным светом. Когда она засыпала, шел снег. Теперь небо за окном было голубым и глубоким, совсем без туч. В палате никого не было.

Девушка села в постели и коснулась пальцами лица. Самочувствие было просто чудесным. Голова, в последнее время болевшая целыми днями, была ясной. И...

Гермиона довольно зажмурилась. Она наконец-то спала! Спала! Впервые за неделю...

Нет, больше она не даст ставить над собой эксперименты. Тридцать-сорок процентов... А о последствиях кто должен был подумать?

Сознание девушки не могло стать полностью ясным после превращения. Как только на небе всходила луна, Гермиона начинала чувствовать устрашающую боль. Превращения в волка не было — менялось не тело, а внутреннее состояние. Сознание не становилось волчьим, не оставалось человеческим — блуждало между двумя сущностями, словно не находя себе места. Если бы не какие-то капли, которыми ее напоил Дамблдор в первую же трудную ночь, она давно лишилась бы рассудка.

Боль, воспоминания, жар. Гермиона каждое утро смутно вспоминала свои крики. Еще бы. Любое воспоминание человека, столкнувшись с чувствами волка, приносило боль. Любое волчье воспоминание, столкнувшись с чувствами девушки, приносило муку. Мозг, казалось, готов был взорваться от напряжения. Затишье, темнота...

— Ааааа!

Маленькая она бежит по дорожке, выложенной одинаковыми белыми камушками, и запинается. Падает, разбив колени. Хныкает. Из дома выбегает мама.

— Гермиона! Что случилось? Ну-ну, тише...

Лицо мамы становится лицом Снейпа.

— Зелье нормальное, — нехотя говорит он, глянув на какую-то бурую жидкость в ее котелке. Гермиона едва сдерживает улыбку.

Кажется, это был курс третий...

Подземелья растворяются в темноте.

И вдруг она несется небом над громадой Лондона. А под ней пустота. Вернее, там есть невидимый ей фестрал, но от этого не легче. Порывы ветра трепали её волосы , словно те были совсем невесомыми.

Лес, лес. Жажда мчать дальше и дальше. Которая уже за миг сменяется желанием завыть, запрокинув голову вверх — туда, к манящей луне.

Она воет.

Гравийная дорожка.

Луна словно смеется над одинокой волчицей.

— Я поцеловал грязнокровку!

— ААААААА!!!!!!

И каждую ночь новые воспоминания, новая боль. Детство, Министерство, Турнир Трех Вошебников... Гарри, Рон, Джини, Дамблдор... Малфой. На короткие мгновения ее крик становился столь страшным, что переходил в хрипение. В такие моменты Гермиона на секунду или две приходила в себя, успевала заметить белый потолок Больничного крыла или перепуганное лицо мадам Помфри. А потом ее вновь поглощала тьма.

Хорошо хоть, что днем она была в сознании. Приходили друзья — и она улыбалась, говорила с ними. Уверяла, что спит крепко и без сновидений. А когда они уходили, без сил откидывалась обратно на подушки.

Странно, но она дошла уже до того состояния, когда даже учеба перестала ее беспокоить. Ничего, если она поправится, то все пройдет за несколько дней. Если не поправится — то зачем ей Травология и Зелья тогда?

И вот теперь Гермиона вдруг поняла, что все — все закончилось. Ее пытка прекратилась. Наверное, Дамблдор сумел как-то вылечить ее. Надо будет поблагодарить его.

Пустота, воцарившаяся у Гермионы в душе после Рождественского бала, внезапно стала уступать место острому ощущению реальности, которое становилось четче с каждым мигом.

Она человек.

Она жива.

* * *

На следующий день Гермиона вернулась в гриффиндорскую башню.

Друзья аж сияли от радости. Да и большинство народу с их факультета высыпали в гостиную, чтобы ее встретить. Гермиона была польщена. Она не могла заставить себя вернуться в состояние прежнего холодного обращения — и не хотела. Минувшая боль не прошла и не забылась, но слегка притупилась. И с ней можно было жить. В конце концов, ей есть ради кого жить и зачем.

Даже Лаванда Браун, вымучено улыбаясь, поздравила ее с выздоровлением. Парвати же, казалось, была намного более искренней в своих чувствах, нежели ее подруга.

Гарри где-то достал два ящика сливочного пива. И Гермиона — староста, умница Гермиона — встретила его поступок как и все остальные — криками радости.

Спать все ушли далеко за полночь — ведь завтра была суббота. Можно и поспать.

И все же Гермиона пошла спать раньше всех своих соседок — несмотря на выпитое пиво и хорошее настроение, она все еще была слаба. Девушка как раз забралась в постель, как в спальню зашла Парвати.

— Привет, — сказала она. — Не спишь?

— Да нет, пока только собираюсь, — улыбнулась Гермиона. Она не задернула полог на кровати и поэтому наблюдала за передвижениями однокурсницы по комнате с ленивым интересом.

— Я хочу тебе кое-что сказать, — Парвати сбросила мантию и осталась в юбке и свитере. Не смотря на Гермиону, она начала развязывать галстук от школьной формы.

— Давай.

— Мне кажется.... То есть, я не совсем уверена... Я... — она замолчала.

— Парвати!

— Мне нравится Рон. Кажется, — выпалила Патил и густо покраснела. Гермиона от неожиданности села в кровати.

— Давно?

— С тех самых пор, как они с Лавандой начали встречаться. Я ужасный человек, да? — Парвати уселась на свою кровать и закрыла руками лицо.

Гермиона встала со своей кровати и села рядом с девушкой. А потом осторожно коснулась ее плеча.

— Лаванда в курсе?

— Ты что! — Парвати убрала руки от лица, и Гермиона увидела на нем страх. — Она б меня убила!

Гермиона хотела возразить, но поняла, что Парвати права.

— Я думаю, они скоро расстанутся, — сказала Гермиона. — Она Рону надоела. Тогда у тебя будет шанс.

— Шанс на что? Быть заменой лучшей подруги? Это же... предательство! — Парвати, казалось, была готова расплакаться. Гермиона немного растерялась. Она привыкла к общению с Гарри и Роном, она всегда могла найти выход из любой сложной ситуации, в которую они попадали. А сейчас впервые столкнулась с тем, что ей приходится утешать девушку.

— Это не предательство. Рон не маленький. Раз она ему не нравится, то это его решение, от тебя оно никак не зависит. Я готова помочь вам, но при условии, что ты тоже в стороне не останешься. Ладно? А ну, не куксись! Ты что!

— Извини, — пробормотала Парвати, вытерев тыльной стороной ладони слезы, потекшие по щекам. — А как ты поможешь?

— Поверь, уж я-то придумаю что-нибудь, — ласково улыбнулась Гермиона. — Только не реви. Ты должна быть красавицей, раз хочешь ему понравиться. И твоя ситуация, поверь, не так ужасна, как это бывает в некоторых случаях.

— В каких это еще случаях? — внимательно поглядела на нее Парвати. — Ты что? Тоже в кого-то влюбилась?

Гермиона засомневалась — говорить или нет. Но Парвати ведь раскрыла перед ней все свои карты.

— Да, влюбилась.

— В кого?

— Я... не могу сказать, — пробормотала Гермиона. В один миг они поменялись местами.

— И почему вы не вместе?

— Он любит другую, да и вообще — мы слишком разные. Все, больше я не хочу об этом говорить.

— Поздно, сказала «А» — говори и «Б»!— Парвати, казалось, совсем забыла о своей проблеме. — Не хочешь говорить его имя — не надо. Скажи только: он из нашей школы?

Гермиона кивнула.

— А ты знаешь, что ты красивая?

Гермиона грустно улыбнулась и помотала головой.

— Так теперь знаешь. А еще ты хорошая и умная. Так что — вперед!

Знала бы ты, Парвати, о чем говоришь...

Гермиона промолчала.

* * *

Утром она шла в совятню, чтобы отправить письмо родителям. От нее больше недели не было ни слуху ни духу — наверное, они очень взволнованы. Гермиона была погружена в свои мысли: вчера с Парвати они долго болтали о том, о сем, лежа в постелях, пока где-то перед рассветом не вернулась Лаванда. Услышав ее шаги на лестнице, обе замолчали и скоро заснули. Гермиона засыпала с приятными ощущениями — о любви они не говорили, но зато говорили о детстве, о том, как живут вне школы. Девушка столько времени ни с кем вот так просто не разговаривала — без увиливаний и недоговорок — что на душе у нее неожиданно воцарился покой. Впервые за последние месяцы, наверное.

Гермиона была так погружена в свои мысли, что не заметила, как столкнулась с кем-то в коридоре пятого этажа.

— Извините, — тихо сказала она, уже собираясь пройти дальше, но что-то привлекло ее внимание. Гермиона остановилась. Женщина, на которую она наткнулась, кивнула и пошла себе дальше. Странно, но девушка никогда раньше ее не встречала, а ощущение было такое, словно уже где-то видела эту незнакомку. Темные кудрявые волосы, темные глаза. Аристократически бледная кожа, красивое лицо. Ей было слегка за тридцать. Дорогая синяя мантия. И застежка на воротнике в виде белой совы.

Пребывая в плену непонятных чувств, Гермиона пошла дальше, отправила письмо и вернулась в гостиную. И лишь тогда ее осенило. Она вспомнила, где видела эту женщину!

Несмотря на ранний час, Гермиона взбежала по ступенькам и, быстренько постучавшись, залетела в спальню мальчишек. Симус и Дин еще спали, Невилл как раз оделся, Гарри рылся в чемодане, ища что-то. Он еще был в пижаме. Рон столкнулся с Гермионой нос к носу. Он только вышел из душа, и из одежды на нем не было ничего, кроме полотенца на бедрах. Такого ошарашенного лица у своего друга девушка давно не видела.

— Гермиона! Что ты... — прошипел он, быстро краснея. Девушка шутливо прикрыла глаза ладонью и проскользнула мимо Рона к Гарри.

— Привет, — улыбнулся тот. Невилл тоже поздоровался.

— А если бы я был голый? — буркнул Рон, вновь скрывшись в душе. Гермиона никак не отреагировала на его слова.

— Гарри, мне нужен альбом с фотографиями, который дал тебе на первом курсе Хагрид, — быстро сказала она.

Гарри явно удивился.

— Зачем тебе?

— Просто надо. Быстрее, Гарри!

Получив альбом, девушка уселась на кровать друга и стала быстро искать нужное фото. Вот оно. Свадьба Поттеров.

Джеймс, Лили и Сириус. И красивая брюнетка рядом с Лили. Гермиона выдохнула — она не ошиблась.

— Ты знаешь, кто это? — указала она на девушку пальцем.

— Судя по всему, свидетельница. Наверное, какая-то мамина подруга, — пожал парень плечами. — А что?

— Не знаю, но я точно встретила эту самую девушку в Хогвартсе, — тихо сказала Гермиона. — Теперь она старше, конечно, но я точно говорю — это она.

В глазах Гарри она прочла тот же немой вопрос.

Что делала свидетельница свадьбы Лили и Джеймса Поттеров здесь, в школе? В субботу утром? Столько лет спустя?

И почему, если она все еще жива, Гарри ничего о ней не слышал?

Гермиона ощутила азарт. Что-то подсказывало ей, что эту загадку стоит разгадать.

Девушка перевернула фото. Там была надпись:

«Свадьба Джеймса Поттера и Лили Эванс. Свидетели: Сириус Блэк и Белла Превет».

Неизвестно, кто сделал эту надпись.

Но зато стало понятно, о ком придется узнавать.

— Кто ты такая, Белла Превет? — пробормотал Гарри.