За углом начинается Рай (гет)

— Клянёшься ли ты, Драко Люциус Малфой беречь и хранить Асторию Касандру Гринграсс до конца дней своих?

— Клянусь.

— Быть надеждой, опорой и верой для своей жены?

— Клянусь.

— Подписываешь ли кровью договор о покупки власти над женой у главы её семьи, принимаешь ли то, что при не исполнении вышеуказанных клятв договор будет, не только наказуем, но и недействителен?

-Принимаю.

* * *

Весьма нехарактерное для Лондона августовское солнце ярко светило слепя глаза. Осень мягкой поступью вступала в свои права, наколдовывая полудрёму на обитателей Магического Проспекта. Пахло яблоками, и небо было девственно чистым, нежно-голубым.

Я помню это голубое небо и пьянящие ощущения счастья и вседозволенности. Это чистое небо было одним из последних, въевшихся в мою память, дальше были лишь рваные тучи и гнойные язвы по всему небосклону, и проливные слёзы небес, сопровождающие меня до самого смертного одра.

Младшая дочь четы Гринграсс, Астория, медленно покачивает чуть спавшей туфелькой в такт плавному напеву фортепиано и улыбается. Улыбается искренне, доверчиво, так как умеет лишь она. Солнечные блики игриво плескаются в её золотистых локонах, которые изящно спадают по тонкому стану девушки.

Длинные, аристократичные пальцы Дафны быстро перебегают с клавиши на клавишу, с белой полосы на чёрную, с одной холодной плитки на другую. Чуть неуверенно, почти шёпотом, два голоса сливаются в одно мощное созвучие, отражаясь от купольного свода комнаты, останавливаясь на дрожащих зеркалах, вплетаясь в музыку самой природы.

Идиллию нарушает хлопок резко открывшийся двери, голос дрогнет и постепенно угасает, будто поглощаемый вакуумом и в мраморный зал входит в развевающемся на ветру летнем платье хранительница домашнего очага и ледяного счастья Ника Гринграсс.

Я любила свою мать. Честно, любила, пусть немного странной, с наивной поволокой на глазах, любовью и безграничной верой в её силы. Тогда я ещё не знала, что эта женщина с совершенно бесстрастным выражением лица разобьёт мои розовые очки и спляшет на их осколках своеобразный ритуальный танец, понятный только ей.

— Мама? — звенящая тишина оглушает и давит на уши, а я смотрю в её глаза, пытаясь прочесть в них что-то, но тщетно.

— Астория, твоей аудиенции просит Нарцисса Малфой. Нам нужно немедленно спуститься вниз. — Мать чеканила каждое слово, а на лице была написана крайняя обеспокоенность и, совсем немного, раздражение.

В сердце поселяется беспокойство, и я неуверенно киваю, поднимая подол своего шёлкового платья. Каблучки отстукивают непонятный ритм, создавая своеобразную симфонию, навязчиво дробящую в голове. Мои ладони потеют и я, как можно не заметнее пытаюсь вытереть их о кружево, опоясывающее мою талию, провожу по лицу, отбрасывая белоснежные локоны и нервно соображаю, приемлем ли мой вид для встречи с хранительницей очага семейства Малфой?

Нарцисса сидит на кремовой софе с идеально выпрямленной спиной и тщательно уложенной причёской, из которой не выбивается ни она прядь. Я моментально замечаю резкий контраст между ней и моей матерью — Нина, конечно, необычайно красива, но не этой, замораживающей сердце и пронзающей душу красотой. Она взрывная, с тяжёлым характером, предпочитающая высказать всё сразу, не таясь, а Нарцисса же само спокойствие и лёд в глазах, на дне которых притаились острые крупицы боли.

Тогда маленькая наивная девочка во все глаза рассматривала кубики льда её сердца. Наивная девочка ещё не знала, что эта женщина подставит своё хрупкое плечо, в тот момент, когда все отвернуться от неё. Она не сломала эту девочку, лишь подтолкнула, давая сделать выбор самостоятельно.

Я делаю реверанс, как того требуют приличия и сажусь лишь тогда, когда мне это позволяют. Шестерёнки в моей голове нервно крутятся, и судорожно пытаюсь понять, что вот он — первый в моей жизни прием у матери семейства.

Нарцисса внимательно разглядывает меня своими ледяными глазами и смотрит буквально в душу. Стоит звенящая тишина, которую несколько минут спустя нарушает грохот настенных часов, который заставляет меня отвести глаза.

— Астория... — начинает говорить миссис Малфой, — мне крайне сложно просить тебя о чём-то подобном, но я не могу иначе. Выбор женщины всегда стоит очень много, а решения, сделанные ими, не имеют права на ошибку. Я, в своё время свой выбор и счастлива, в силу нашего положения в данное время. — Она судорожно вздохнула и лишь на секунду я разглядела под маской безразличия невообразимую скорбь одинокой женщины, чей муж не смог вымолить прощения, за что и поплатилась вся семья. — В силу нынешнего шаткого положения семейства Малфой, мы можем предложить выбор тебе самой: Астория Касандра Григрасс, согласны ли Вы быть помолвленной с Драко Люциусом Малфоем, а уже позже быть верной женой его, и в горе и радости?

Я рассеяно моргаю и думаю о том, что мне это, вероятно, показалось. Я втягиваю раскалённый воздух, и он обжигает мои лёгкие, грозя их сжечь дотла. Перевожу взгляд на свою мать и пытаюсь прочесть что-то, хоть что-нибуть, в её глазах! Судорожно комкаю платье, и перед глазами всплывает белоснежные волосы, противная ухмылка и странная одержимость Поттером. Во рту появляется металлический привкус, и я думаю, смогу ли я прожить с этим человеком всю оставшуюся жизнь? Мириться с его эгоизмом, самовлюблённостью и тщеславием, стать опорой Пожирателю Смерти и суметь полюбить его ради своих детей. Забыть о самой себе, своих принципах и собственными руками разрушить идеалы «счастливой жизни», о которой мечтает каждая девчонка.

Я не смогу.

Опускаю глаза в пол и уже начинаю отрицательно мотать головой, не в силах произнести хоть слово, от комка в горле и резко вскидываю голову, смотря в ледяные глаза Нарциссы.

Отчаянье обрушилось на меня проливным ливнем, и глубокое разочарование въедалось в кожу разъедающей кислотой. Малфой пронизывала меня своим взглядом и скупо поджимала бескровную губу, будто бы безмолвно коря себя за столь опрометчивый выбор.

Кожа обугливается, шипит и отвратительно воняет, и я вдыхаю своим аристократическим носом этот тошнотворный запах и захлёбываюсь им. Выпуклая линза часов насмехательски мерцает, и стрелки издевательски шевелят своими деревянными стрелками, как тараканы усами, которых я в детстве боялась до одури.

Девочка кивает, соглашаясь на пожизненное рабство.

И вплоть до пятнадцатилетия это девочка искренне верила в то, что ни о чём не жалеет. Но лишь сейчас я понимаю, что человек, ни о чём не жалеющий, просто не вставал на распутье перед серьезным выбором.

* * *

Я быстро бегу по тёмному коридору, эхо отдаётся звоном в ушах и моё хриплое дыхание наводит ужас. Здесь мокро, сыро и холодно, очень холодно, и, кажется, что стены говорят со мною, шепчут мне своими скрипящими жуткими голосами, обволакивают, заставляют споткнуться и упасть на ледяные плиты. Они протягивают свои иссохшие руки, и я истошно кричу, вспарывая кожу острыми ногтями. Голоса набрасываются, и я яростно отбиваюсь от них, но их в сотни, в тысячи раз больше и они заполоняют меня, хватают своими костлявыми руками за горло, перекрывая воздух, и вырывают мои глаза из глазниц, отправляя в спасительную темноту. Туда, где нет липкого страха и ужаса.

Я открываю глаза и резко поднимаюсь на постели, испуганно оборачиваюсь, боясь вновь почувствовать на своём теле кости, обтянутые кожей, именуемые руками. Рядом с громким хлопком появляется домовик, смешно шевелящий своими большими ушами, доверчиво смотря на меня своими глазами с теннисные шары, на губах, против воли возникает умилительная улыбка, и страх постепенно уходит, уступая месту волнению.

— Мисс уже проснулась? — с удивлением спрашивает Вилли, главная домовиха нашего поместья. — Миссис Гринграсс просит спуститься юную мисс ко столу, — и, с почтительным поклоном домовик аппартировал.

Медленно спускаю сначала одну ногу, а затем и вторую на мраморный холодный пол и быстро перебегаю от своей кровати до ванной комнаты. Наскоро умывшись и причесавшись, я проделываю тот же маршрут быстрыми перебежками. Сколько себя помню — пол всегда был холодный, гораздо холодней мороженного, которое мы с Дафной пробовали у мороженщика в магловской части Лондона.

Тогда я ещё не знала, что Лондон и его вечно куда-то спешащие маглы станут вторым домом, укрытием, норой, в которую я медленно закапывалась от безысходности. Эта нора засасывала меня, широко раскрывая пасть и желая сожрать не переваривая. Потом, отъев пузо, нора лениво разваливалась и сладко посапывала, а маленькая девочка судорожно долбила кулачками изнутри и медленно сходила сума.

И киваю Нарциссе и быстрым шагом поднимаюсь по парадной лестнице всё выше и выше, почти под самую остроконечную крышу этого великого особняка, где совершенно отсутствует свет и темно, как в гробу. Серые тени, завидев меня, извиваются и смеются хриплыми лающими голосами, касаясь своими костлявыми пальцами нежной кожи щеки и тихо-тихо шепчут: «Недолго тебе осталось, деточка...». Стены липкие, с гнойными язвами, половицы страшно скрипят за спиной, и, кажется, сам старик-дом против моего вмешательства в свое личное пространство. Холодная струйка стекает по моей спине, и костлявый палец, сквозь все полы пышного платья схватывает её и подносит к зияющей дыре на своём отвратительном лице.

В темноте зажигаются две лампочки, я мысленно прощаюсь со своей жизнью, думая, что вот он — свет в конце туннеля. Вид иссохшего, пергаментно бледного лица с глазами-лампочками вырывают из моей груди леденящий душу крик. Тени хватают за горло, забираясь пальцами в глотку, и прижимаются всем телом, совсем, как в моём сне.