Отпусти меня (джен)

Валерий ушёл двенадцатого января, через день после того, как началась самая длинная третья четверть. В тот вечер я совсем не думал, что он придёт, поэтому даже вздрогнул, увидев тёмный силуэт на фоне шторы.

― Кей, я пришёл попрощаться.

Я молчал, понимая, что его решение, о котором он предупредил меня несколько дней назад, окончательно и бесповоротно: его волосы тщательно собраны на затылке, на плечах ― тяжёлый дорожный плащ, из-под которого тускло поблескивает рукоять меча.

― Я не возьму тебя с собой, ― прочёл он мои мысли. ― Не хочу ни с кем ссориться. И не скажу, куда иду. Я вернусь через месяц или чуть больше, ― продолжил он, успокаивая меня. ― И обещаю, что со мной не случится ничего плохого, тем более, что я уверен, что у тебя хватит терпения дождаться... В моей отлучке нет ничего страшного, а ты делаешь из этого трагедию, вот, ― укорил он.

― Да? ― воспрял я немножко духом.

― Конечно, ― заверил он меня. ― Теперь спи и не тревожься ни о чём.

Я улёгся, и он поправил на мне одеяло.

― Ты тёмный, ― пробормотал я. ― Но ты не тьма.

Он помолчал.

― Когда-нибудь я расскажу тебе больше о себе.

― Возвращайся скорее.

― Спи. Все будет хорошо, вот…

А сегодня на дворе стояло двадцать первое февраля. Я был на исходе. Я вечерами вглядывался в проклятую жёлтую штору, ожидая, не шелохнётся ли она, я смотрел на фотографии, пытаясь встретить взгляд Валерия, но он был направлен всегда сквозь меня.

Приходила злость, но чаще ― отчаяние и усталость. Иногда мне снились страшные сны, после них я всегда ощущал вину и горькое чувство утраты. Однажды я взял и написал стихотворение. Странно, никогда раньше не тянуло на стихи. Только на прозу, но сейчас весь мир был не на своём месте. Интересно, что бы сказал Валерий, если бы прочел? То же, что сказал когда-то давно, возвращая мне мои тетрадки?

― Прежде чем я выскажу своё мнение, я хотел бы услышать твоё.

― Это глупо?

― Разве это мнение?

― Тогда очень глупо.

― Почему ты так считаешь?

― Потому что я… графоман?..

― Ничего графоманского в твоих сочинениях я не увидел, потому что там нет основного, что отличает графоманскую писанину от произведения ― бессодержательности.

― Ты думаешь, это у меня нечто большее? ― я пожал плечами, стараясь не выдать своей заинтересованности.

― Я думаю, тебе не стоит бросать.

― Да уж, я не брошу, ― пообещал я, с ужасом вспоминая, как разрывало меня на части, когда я пытался перестать марать бумагу.

― А ещё я думаю, что это не пройдёт, потому что это всё-таки не болезнь.

― И получается, что у меня нет выбора, ― мрачно подытожил я. ― Только писать и больше ничего.

― Почему? Пока не поздно, готовься поступать на юридический.

― Ну уж нет, ― запротестовал я.

― У тебя впереди лежит путь, на который ты ступил сам… хотя, может, и помимо своей воли. Тем не менее, он ещё не пройден…

― Ты понимаешь, ― заговорил я. ― Я не знаю, что на нём меня ждёт.

― Но это же зависит от тебя, ― мягко напомнил он. ― Какой ты сделаешь свою жизнь.

― Да, наверное, ты прав, ― призадумался я. ― А как быть с тем, что говорит мама?

― А что она говорит? ― прищурился он.

― Ну… Что всё это годится только на помойку… Даже если я стану суперзвездой.

Кейнюшка, у тебя всё получится, Валера прав, не слушай завистников! ― прим. АРК.

Кей… тебе это… рисунки нужны к этой повести? ― прим. Художника.

Ну, я этого не говорил, но… имел в виду! ― прим. Валерия.

― Я, конечно, твою маму очень уважаю, но тебе не следует прислушиваться к тем, кто судит о чём-то, не познакомившись с этим как следует, ты с моим мнением согласен? ― Я кивнул, и он продолжал: ―Ты чётко схватываешь детали, а ведь из них рождается целое, и у тебя есть слог, который тебя выделяет; впрочем, работы ещё очень много, и про учёбу не забывай к тому же, вот…

― Да уж, ― вздохнул я тогда, косясь на свалку учебников на столе: половина уроков была не приготовлена, но мне позарез нужно было доконать главу.

Ну вот, а сегодня, двадцать первого февраля, я гулял в огороде, сидел на деревянном ящике и, по вредной своей привычке, думал. В последнее время мне всё чаще казалось, что я выпадаю из пространства и времени. Меня не замечало всё больше народа, и я не знал, что тому причиной: внезапно появившийся у меня дар хамелеонства или неожиданная эпидемия слепоты и глухоты.

― Дай листок, пожалуйста, ― просил я Иру.

― Сейчас, ― отзывалась одноклассница, успевая решать два варианта проверочной ― свой и Художника. В результате листок раздобывала АРК где-то на последней парте.

После школы я провожал Аню и шёл бродить по городу. Возвращался домой, и бабушка встречала меня удивлённым возгласом:

― А что так рано? Урок отменили? ― и я подозревал, что дело было вовсе не в часах, которые я однажды уронил...

Может быть, подобная чертовщина только послужила причиной того, что я стал ещё более замкнутым, хотя куда уж больше.

― Ты что такой мрачный? ― АРК обрушилась на пол рядом со мной. ― Вот я ― у меня есть повод.

― Что случилось? ― насторожился я.

― Мои стихи не взяли в газету, ― устало сообщила она.

Я вспомнил, что в школьной газете был раздел «Творчество учеников».

― Твои стихи? «Семнадцать»?

― Да, и ещё одни, про осень и смерть.

Что ты придумываешь, нет у меня таких стихов! ― прим. АРК.

Я же их читал! ― прим. автора.

Кей… не говори пока Ане о стихах, которых нет. ― прим. Валерия.

― Почему не взяли?

― Ну…―замялась она. ― Мне сказали, что очень уж они пессимистичные.

― Ты обиделась? ― полюбопытствовал я, желая предугадать её дальнейшее поведение.

― Да нет, я и не рассчитывала особо, ―она упрямо тряхнула хвостиками. ― Кей, скажи, неужели они такие плохие, мои стихи?

― Нет, ― честно ответил я. ― Лучше моих.

― Ладно, и на этом спасибо, ― вздохнула она. ― А ты что такой грустный? Как будто у тебя умер кто…

Умер?! Никто у меня не умер!

― Нет, ничего… А у тебя плеер с собой? Дай одну песню переслушать?

Получив плеер, заткнул уши и включил так, чтобы не слушать шум перемены.

Валерий умер, умер, слышишь, умер. И никто больше не шагнёт в комнату сквозь плотно задёрнутые шторы. А я останусь здесь, навсегда. Я останусь здесь, школа, институт, работа, квартира, машина, семья, дети, диван, халат, ожирение, инфаркт. Постепенно уйдёт в прошлое музыка, шелестящие страницы, летящая мне навстречу дорога. Зачем я это узнал, зачем?!

Но тебе хочется жить в реальном мире, общаться с реальными людьми. Вот этот шанс! Я прислушался к разговору Славки и Макса, забывших, что они на уроке:

― Ну вот, я лежу, перед глазами (вымарано Валерием) такая творится, что просто (вымарано Валерием), только слышу, кто-то где-то (вымарано Валерием).

― У меня весь туалет потом!.. Я вас больше к себе на день рождения не позову, (вымарано Валерием) такие!!

Я обернулся в другую сторону. Там Ксюша объясняла Миле, Маше и разинувшей рот Аньке:

― Крови совсем немного, тем более, что, когда любишь, ты этого совсем не замечаешь. Главное ― расслабиться и двигаться плавно…

…школа была тиха, лишь изредка по коридорам разносилось слабое эхо чьих-нибудь шагов. Я приплёлся на первый этаж и сел на лавку в вестибюле. Уже должен был начаться факультатив, но Надежда Петровна что-то опаздывала, а одноклассники мои убежали: некоторые на курсы, некоторые на репетицию Последнего звонка, некоторые просто по домам, пятница же. Короче, до русского добрались только мы с Таней.

Бросив сумку под ноги, я сидел и читал, Таня присела поодаль. Поглощённый описанием штурма Салгул Аенто, я не забывал в то же время следить за ней. Её повадки я уже успел достаточно изучить, а момент сейчас был слишком подходящий, чтобы…

Подхватив сумочку, она перепорхнула ко мне поближе:

― Ты не возражаешь?

Я отодвинул ногой свой рюкзак в знак того, что не возражаю. Что на уме у Тани, мне было кристально ясно ― душеспасительнощипательная беседа.

А что, уже раньше такие были? ― прим. АРК.

Были. ― прим. автора.

О_О ― прим. АРК.

Она ― девушка с двойным дном, многое подозревает, но молчит… ― прим. Валерия.

О тебе?! ― прим. автора.

Может и обо мне… ― прим. Валерия.

Таня поправила причёску.

― А можно вопрос?

Я неопределённо пожал плечами, глядя по-прежнему в книгу, но видя уже понятно что.

― Почему ты так мало общаешься с окружающим миром?

Что я подумал, писать не буду, всё равно Валерий вычеркнет потом.

Валерий…

― Мне кажется, с тобой есть о чём поговорить…

Говори.

― Не очень-то приятно вещать, как радио, на одну сторону…

Не вещай.

Молчание. Секунды текут мимо.

― Что читаешь, ужасы?

― Фантастику.

Опять молчание. Я безучастен, и время не трогает меня.

― Куда собираешься поступать?

― Ещё не знаю, ― в нашем молчании я нашёл нечто мрачно-забавное

― Я вижу, ты…

Шаги вниз по лестнице, и завуч останавливается перед нами:

― А вы что сидите?

― Надежду Петровну ждём, ―объясняет Таня.

― Она заболела, идите.

Я ушёл так быстро, как только смог, почти убежал, да почему почти? Лишь проходя по двору школы, понял, почему во всё время разговора меня не отпускала странная тревога: я так и не смог посмотреть ей в глаза.

Да, чёрт возьми! *с усмешкой* ― прим. АРК.

Может быть, причиной было моё сидение на морозе, может, просто пришла пора авитаминоза, но закончилось всё это тем, что я заболел. С утра я почувствовал сухость в горле, которая, как я уже знал, не сулила ничего хорошего, разве что неделю отдыха и тетрадь под подушкой. Только придя в школу, я вспомнил, что на мне висит доклад по «Поединку». Пришлось готовиться на переменах, но чем ближе к уроку литературы, тем хуже мне становилось. Выйдя, наконец, на седьмом уроке к доске, я откашлялся и совершенно больным голосом объявил:

― Повесть Александра Ивановича Куприна «Поединок» была написана в 1905 году. Автор ставил цель конкретно и обоснованно показать…

Я говорил, глядя на противоположную стену, Надежда Петровна сидела на последней парте, на первом ряду спали, на втором ― играли в точки, на третьем ― записывали.

― Назанский ― единственный, кто способен понять Ромашова, но сам он не в силах вырваться из пут того мира, к которому принадлежит…

― Шурочка, которая выглядит как дама высшего света, на поверку оказывается…

― Брем, он же Рафальский, спасается от жизни, заперевшись в своём доме, полном зверей…

Те, кто в начале урока спали, приподнимались, а мне резали горло вечные истины:

― …Ромашов в одиночку, даже не осознавая этого, противостоит окружающему его миру и гибнет потому, что носит в своей душе мечту, которую этот мир не в силах ни понять, ни смириться с её существованием…

Уходя из класса с дневником, в котором стояла жирная пятёрка, я собирался было героически отправиться на факультатив по алгебре, но встретил в коридоре маму, которая тут же определила, что я захворал:

― Домой! Лечиться! Лук, мёд, лимон!

О да, помню… ― прим. АРК.

Вопреки своему бедственному положению, домой я пошёл не напрямик, а через Анькин двор. Вероятнее всего потому, что понимал: долго ещё мне не придётся провожать подругу. Когда вспомнил, что АРК сейчас на факультативе, на душе стало немного полегче.

Вот и качели. Помню последний экзамен после девятого класса ― по географии. Пока комиссия проверяла результаты и проставляла отметки, а класс стонал под дверями кабинета, мы с АРК, не в силах сидеть в душной школе, убежали сюда. Я сел на крайние слева качели, Аня ― на средние. Она рывками взлетала в поднебесье, болтая что-то про японский экспорт, я раскачивался осторожно, вполсилы. АРК обернулась, помахала рукой: небрежно перекинув через руку пиджак и осторожно ступая по песку налакированными парадными туфлями, к нам приближался Художник. Подошёл к третьим качелям, сел, прищурился на солнышко:

― Кто-нибудь что-нибудь знает про железнодорожные сети в ФРГ?

― Nein! ― хором ответили мы с АРК, а я перегнулся, чтобы посмотреть на друга:

― Что, не повезло?

― Похоже, да, ― улыбнулся он и стал машинально раскачиваться.

Да, здесь узнаваемо, живо получилось. ― прим. АРК.

А я такого не помню. ― прим. Художника.

…сейчас у его качелей провалилось сиденье, а качели АРК выворочены из земли. Мои ещё стоят…

Домой я добрался без приключений, разве что показалось, что рыжая лохматая женщина, роющаяся в мусорном ящике, дёрнулась вперёд, как бы пытаясь что-то сказать, но передумала и только прошлась по мне зелёным лисьим взглядом.

Подожди… *ахает* Это кто?! ― прим. АРК.

Кто это? ― прим. Художника.

Кей?! Ну ты даёшь! Хотя это логично ― прим. Валерия.

Там такое ещё раньше есть… похожее. ― прим. автора.

Дома признался бабушке, что заболел. Перемежая ругань с охами и ахами, та согрела чаю и непонятно зачем впихнула в меня целое блюдце крыжовенного варенья. Пошатываясь, я отправился в постель. Отчаянно хотелось спать. Голову стискивало будто обручем, болели глаза. На тюли вместо узора прыгали странные лица с неуловимым выражением, и, чтобы не мучиться, я попытался заснуть, но не смог, потому что никак не удавалось согреться: руки и ноги были ледяными.

В комнате постепенно становилось темно. Пришла бабушка, задёрнула шторы, на которых сразу же обозначилась тень от стоящей за окном липы. «А я заболел», ― мысленно пожаловался я тени. Тень молчала.

Очнулся я потому, что пришедшая мама засунула мне под мышку ледяной градусник.

― Тридцать восемь и пять! Поздравляю!

Ночь была ужасна. Я просыпался каждые полчаса ― то от холода, то оттого, что мне казалось, будто рядом с моей постелью кто-то стоит, его лица не видно в темноте и непонятно, чего он хочет: то ли убить меня сонного, то ли схватить и утащить в своё логово, чтобы замучить там…

Кей, скажи, что это был сон! ― прим. АРК.

Нет… Да… Не знаю… Это было полубредом и для меня. ― прим. Валерия.

Утром мама разбудила меня и, объяснив, где стоят лекарства и как часто надо их принимать, ушла на работу. Я дремал до обеда, проснувшись, обнаружил, что держу за ухо спящего у меня на животе Кузю. Сунул окоченевшие ноги в тапки, накинул халат поверх трусов и пошёл хлебать бульон. После обеда тишком выплюнул взятый было в рот лимонный сок, выкинул в форточку луковицу, которую велено было съесть безо всего, а проходя мимо стола, цапнул с него мобильник. В общем, начал выздоравливать. Свернул в туалет, закрывая дверь, поправил шпингалет, держащийся на одном шурупе вместо двух. Да, помню, это я его тогда сорвал… Когда прибежал от АРК, бросил сумку в прихожей и, не снимая ботинок, заперся здесь, щеколда не поддавалась, я стукнул ребром ладони и сорвал её… Бабушка орала за дверью (ты что удумал, я тебя растила!), я как мог успокаивал её (ба, у меня живот болит), а сам стоял, прислонившись к кафельной стене, выравнивая дыхание, не зная, что это было, и взгляд мой бессмысленно блуждал по обшарпанной стене: Аня, Аня… А… ня…

Я бросил телефон на постель и лёг сам. Закрыл глаза, намереваясь снова соснуть, но он пискнул под одеялом. Я выловил его, открыл.

Художник: 15:00 опять в запой ушол без меня?

Я улыбнулся (насколько это было возможно в моём положении) и стал стучать ответ:

Кей: 15:03 Это ты пьёшь, тебе положено, а я болею! Ты-то как?

Я бросил телефон и забылся на несколько минут.

Художник: 15:06 отлично рисую тебе что-нибудь нарисовать

Кей: 15:08 Хочешь, демона нарисуй.

Художник: 15:10 зачем

Кей: 15:11 Ты же мне друг?

Художник: 15:13 как ты думаешь почему ты мне друг

Кей: 15:17 Ты сам говорил, что мы soulmates, мы нашли общий язык.

Художник: 15:25 я недавно читал историю про человека которого судил господь и не мог отправить ни в рай ни в ад

Это откуда? ― прим. АРК.

А интересный у вас круг чтения… ― прим. Валерия.

Кей: 15:27 Почему не мог? Он был мятущейся душой?

Художник: 15:33 когда бог спросил почему я не могу отправить тебя в рай он ответил потому что никогда и нигде я не смог бы этого представить. объяснишь?

Мой усталый мозг постарался напрячься, но телефон пискнул снова.

АРК 15:34 Hy 4to, key, tbl kak, boleewb? Mbl c xydogHukom cky4alu. cegodH9 tan9 4ytb He ywla be3 nalbto, u mulka bbla o4eHb pacce9HHa9. Ho eto He u33a teb9. HoBoctej Hukakux. Bbl3dopaBluBaj ckopee!

Кей: 15:37 Болею, не надо, не скучайте, скоро приду.

Кей: 15:42 Вообще его надо отправить в небытие. Бог знает, что такое рай, а жалкий человеческий разум познать не может, его для него нет. Нужно перешагнуть это.

Художник: 15:46 ты атеист давно ли а как бога познать

АРК: 15:47 no4emy? 9 3a teb9 becnokoycb, mne npucHulc9 nloxoj con… Bbl3dopaBluBaj!

Кей: 15:50 Никак, его же нет. Недавно. Ты же тоже в церковь не ходишь, креста не носишь.

Художник: 15:59 церковь для меня другое колыбель всех искусств я не могу с тобой спорить

Кей: 16:02 Не обращай внимания, со мной всё будет хорошо))) спасибо.

Кей: 16:05 Ты же сам дал мне эти книги.

Художник: 16:09 и ты стал считать себя лучше других да ты и так считал

Кей: 16:11 Это что, обвинение в эгоизме?

Да, Кей, ты эгоист! ХДХД ― прим. АРК.

Я бы не выражался так грубо… ― прим. Валерия.

Я сказал потому, что мне так показалось. ― прим. Художника.

Значит, так оно и есть! Но если сам себя не пожалеешь, кто пожалеет? ― прим. автора.

Лучше побольше с ним общайтесь, вот и всё. ― прим. Валерия.

Мы общаемся, но что с ним делать, если он забьётся в угол со своими мечтами? *возмущённо* Не силой же его вытаскивать! ― прим. АРК.

А хоть бы и силой… ― прим. Валерия.

Ты с ума сошёл, хуже будет! ― прим. автора.

Да, знаю… Прости, так сказал, не принимай всерьёз, вот… ― прим. Валерия.

Художник: 16:15 как хочешь я просто сказал

Кей: 16:21 Я же вроде ничего не сделал, ты мне друг. Почему ты так говоришь?

Художник: 16:25 и даже больше

Кей: 16:27 Ну да, а что? Разве это плохо?

Художник: 16:30 нет я ничего не говорю я просто хотел спросить как ты себя чувствуешь

Кей: 16:34 Плохо, голова болит, температура. А вы разве там скучаете без меня?

Художник: 16:39 аня очень печалилась сегодня сидела со мной отселила иру к саше

Кей: 16:42 Ха-ха, она может. А ты сам как, рисуешь?

Художник: 16:51 да типа того а ты ещё не влюбился я давно хотел тебя спросить

Кей: 16:58 И как тебе в голову такое пришло? Конечно нет.

Художник: 17:01 понятно(( я слегка огорчён надеюсь всё ещё будет

Кей: 17:04 Не надейся, а с чего такие вопросы?

Художник: 17:10 глупо быть одиноким или это опять книги да просто спросил что нельзя))

Кей: 17:13 Да можно. А ты не одинок?

Художник: 17:20 не знаю

Кей: 17:22 В смысле, у тебя есть девушка?

Художник: 17:23 не знаю

Кей: 17:28 Ну вот, ты всегда так говоришь когда не хочешь отвечать…

Художник: 17:31 ну да)) а ты нет

Кей: 17:36 Почему ты защищаешься, ты же ничего не боишься?

Художник: 17:39 почему боюсь ножей например они блестят))

Кей: 17:41 Ну я-то не сделаю тебе ничего плохого…

Художник: 17:42 не знаю

Художник: 17:44 ой это я машинально ну наверное нет

Кей: 17:47 Я уже испугался…

Художник: 17:50 вот видишь тебе важно что о тебе думают друзья значит не всё ещё потеряно мне теперь не так тревожно за тебя

Кей: 17:52 А было тревожно?

Художник: 17:54 да было впрочем ты наверное устал спокойной ночи я рисовать пойду выздоравливай чудо))

Кей: 18:00 Да? Ладно, пока. Спасибо))

Сунув телефон под подушку, я улёгся поудобнее, прикрыл слезящиеся от света дисплея глаза. И тьма сомкнулась вокруг меня.

И из этой тьмы пришёл ко мне Валерий, маминой рукой коснулся моего лба, и странно двоилась комната за его спиной.

―Выпей, это жаропонижающее… Выпей, так надо… ― отзывались голоса родителей

Здесь тоже зарыта московская сторожевая? ― прим. АРК.

в моей голове, моих губ коснулся край чашки и горло мне обожгла тягучая горькая жидкость.

Повернув голову, я увидел слабый свет ночника на тумбочке. Рядом с ночником ― чашка, мамины очки, градусник. Сама мама сидела в кресле и, видимо, спала. Я хотел позвать её и не смог: меня потащило куда-то во мрак.

На площадке на вершине самой высокой башни стоял я, кутаясь в чёрный плащ и не в силах согреться; не отрываясь смотрел на пламя одной из двенадцати свечей, стоящих на перилах, окружающих площадку. Ветер трепал мою одежду и волосы, рвал маленькие слабые огоньки, но не мог ни погасить их, ни сделать что-то мне.

Сколько я пробыл так, сколько бесновался ветер, сколько плясало, извиваясь, пламя, я не знал. За стенкой, у соседей, часы отбивали удары, отбивали медленно и торжественно почти целую минуту в полной тишине. А я стоял, боясь поднять голову к небесам, в которых мерцали белые звёзды; наконец поднял, зная, что смотреть нельзя, но я посмотрел, и время истекло для меня, его больше не было, кто-то идёт сюда, идёт за мной, и мне холодно, очень холодно, он не человек, мне должно быть страшно, но моя душа замёрзла и уснула во мраке зимнего леса, ей уже всё равно, и идущий сюда хоть и может согреть, не согреет, я не для этого ему нужен, звёзды смеются надо мной, о кто ты, пощади, я не хочу, согрей, не причиняй мне зла, не надо, прошу тебя…

Я падаю.

…кленовый лист, кружась, опускается на землю; проплывает мимо перекошенное от ужаса лицо старика; сумрак пробирается в комнату; паук висит в паутине; я обнимаю АРК; Дуська воет во дворе; офицер в чёрной форме кричит на меня резкими грубыми словами; я заворожённо смотрю в чьи-то глаза серого стального цвета; розовая вода сбегает в раковину с моих рук; узоры переливаются на оконном стекле; алеют крыши домов; вспыхивает перед глазами дисплей телефона; чёрное пёрышко пушистой лодочкой опускается в бегущую воду

нет пожалуйста не отнимай мою душу я знаю ты заберёшь её а меня оставишь жить

Валерий стоял надо мной, держа в ладонях живой синий огонёк, шепча что-то на языке, который нечасто слышала земля; и так странно на него смотреть, будто это не совсем он…

…солнце в вышине сжигает самое себя; папка летит в груду других папок; бесконечно медленно падает в воду белая лилия из моей руки; трава склоняется на ветру; стрелка часов сдвигается на одно деление назад; бабушка выдирает тетрадку из моих рук; гроб выносят со школьного крыльца; мама сидит в кресле; я, задыхаясь, разрываю ворот рубашки; Художник переворачивает над партой портфель; цепь на моём бедре покачивается в такт шагам; АРК разрывает бумажку с неровными строчками

не надо пощади мне холодно и страшно кто бы ты ни был сжалься не причиняй мне зла я живой я тёплый просто замёрз

Часы за стеной всё били и били, и недвижим был мой страж, но не было у меня сил протянуть к нему руки; пламя колыхнулось, моё сердце пропустило удар и меня снова повело во тьму…

…дождь, звёзды и свет; и чаша, полная восхитительно сладкой отравы, ждёт меня на столе; и тучи раскалённого песка летят над пустыней, в которую можно попасть через одну только дверь; и прожигают насквозь глаза демона Ааджерима; золотой огонь среди темноты и тишины; ломая ногти, я откапываю шкатулку, зарытую у корней двухсотлетнего дуба; рассыпаются листки из блокнота; колышется белая занавеска, вселяя в душу тёмный страх; и голосом Валерия полны небеса; Художник балансирует на стволе склонившейся к воде ивы; мои пальцы дотрагиваются до горячего Светкиного локтя; стоит на полу бутылка водки; опускается за горизонт плавящее небо солнце; флейта лежит на подоконнике рядом со шкатулкой

за что я не хочу что ты сделаешь со мной ну почему ты молчишь ты же слышишь меня

И Валерий обнимает меня, пытаясь удержать, а я падаю сквозь сумрак, падаю, падаю…

Что это? Не люблю, когда нет действия. ― прим. АРК.

Что-то странное. Но что-то в этом есть… ― прим. Художника.

Просто важная сцена. ― прим. автора.

(Написано, вымарано). ― прим. Валерия.

Что-то хотел сказать? ― прим. автора.

Нет, ничего, передумал. ― прим. Валерия.

Опять он всё скрывает? ― прим. АРК.

Я скрываю только то, что надо, просто не хочу ни с кем ссориться. ― прим. Валерия.

Утром в воскресенье я встал с постели и подошёл к окну. Постоял босиком на ворсистом ковре, глядя в светлое зимнее небо, но Валерий скоро заставил снова лечь: он боялся, что я заболею опять. Все эти дни он не отходил от меня, а я, понимая, что он сам ещё не пришёл в себя, не спрашивал его ни о чём, даже не смотрел в глаза. Сил было только на то, чтобы измерять температуру, пить бульон и периодически чихать. Всё остальное время я просто лежал и смотрел в потолок, без чувств, без желаний. Я слишком ясно помнил, что пережил в своём бреду. Боль ушла, наверное, помог анальгин. Холод тоже: я был закутан в тёплое шерстяное одеяло. Остался страх. Заполз, пробрался в грудь, свил холодные кольца, стиснул мою душу, если она у меня ещё была.

Валерий присел в изножье моей кровати, и я понял, что разговора не избежать.

― Кей, как ты себя чувствуешь?

― Ничего, ― с усилием произнёс я.

― Кей… ― произнёс он и замолк ― я знал, почему.

― Ты всё знаешь? Знаешь, что со мной было? ― я решил ему помочь, хотя на самом деле не хотел говорить.

― Да… И отчасти я в этом виноват, ― он опустил голову. ― Не знаю, сможешь ли ты меня когда-нибудь простить…

― Что это? ― я заставил себя это произнести, всё-таки заставил, хотя ранее обещал себе ни слова об этом не говорить и не пытаться выведать.

― Я не знаю, ― ответил он. ― Не знаю. Ты веришь мне?

― Верю. А раньше ты… ты встречал это раньше?.. ― мой голос стал тих.

― Я… ― он не знает, как об этом сказать? Или не хочет вспоминать? Я вглядывался в его профиль, пытаясь угадать, что происходит у него в душе.

― Встречал, да?

― Да, ― он не отрываясь смотрел на штору, так же, как и я. ― Я забрёл в одно место… ― тяжело говорить, ему физически тяжело говорить; мои пальцы нервно теребят край одеяла: я не могу, как себе помочь, а кто поможет нам обоим? ― Я не знаю, что это такое, пойми, не знаю!! ―он примолк, наверное, сообразив, что только пугает меня. Помолчал. ―Он говорил со мной, без слов, рассказал про тебя. Велел не бояться, велел мне быть с тобой, и я тогда же понял, что он имеет право велеть. Я не знаю, почему ты, почему я. Я следил за тобой, был рядом. Он ничего мне не сделал, хоть я был в его власти и боялся его. Я думал, он всё… больше не будет меня трогать… ни меня, ни тебя… вот…

― Ничего? ― зашептал я, плохо понимая, что говорю. ― А как он вырвал у тебя клятву, что ты всё сделаешь, как он приказал?

Он обернулся, и только тут я встретился с ним взглядом и поразился страшной усталости, скрытой в глубине его глаз.

Красиво… ― прим. АРК.

/давится, не может сказать ни слова/ ― прим. автора.

Аня! ― прим. Художника.

― Давай не будем об этом, хорошо? ― попросил он, и за вежливостью я услышал стон-мольбу смертельно измученного человека. И осознание это было настолько страшным, что я даже забыл о том, что угрожает мне самому.

Я обнял Валерия, не подумав, что ни обнимать, ни утешать не умею вовсе, тем более того, кому бессилен помочь.

― Пожалуйста, не надо, не отчаивайся, мы придумаем что-нибудь, пожалуйста…

― Прости меня, Кей, ― и дрогнул его голос. ― Прости, что не смог тебя защитить…

― Не надо, ― испугался я, ― вдруг бы стало ещё хуже?.. Послушай… ведь я жив, жив, правда?..

― Правда, ― машинально подтвердил он.

― Так вот, всё хорошо, всё хорошо, ― зашептал я. ― Не бойся, пожалуйста, не бойся, потому что, когда ты боишься, мне тоже страшно… Понимаешь, я знаю, что ему нужен, понимаешь, дай мне пройти это, если это моя судьба…

По-моему, Кей, ты скатываешься в маразм! ― прим. АРК.

Он отстранился, посмотрел внимательней, чем раньше.

― Кей, ты говоришь это только потому, что не хочешь подставлять меня; каждый из нас чувствует себя виноватым: я не смог уберечь тебя, ты боишься, что что-то случится со мной, но мы ведь даже не разобрались хорошенько, что это за сила вступила с нами в контакт и что ей надо, а боимся уже заранее, ничего хорошего из этого не выходит, только истерика и ранняя седина, вот… ― он нашёл в себе силы улыбнуться ― пусть совсем слабо, но я всё же обрадовался.

Я осторожно привёл в порядок его растрёпанные волосы, я обнял его, я ткнулся ему в плечо ― словом, совершал абсолютно ненормальные для себя действия, лишь бы только заставить его расслабиться, не думать о страшном. А сам я не мог выкинуть из головы одну мысль, хоть и безумно боялся, что Валерий её всё же прочтёт: он бросит нас обоих в вечную боль, бросит и будет смеяться…

Кто? ― прим. АРК.

Если б я знал… ― прим. автора.

…Носком валенка я поковырял ледок у стены сарая. Дзинь! Это упала капля с края крыши. Буль! ―меланхолично отозвалось с другой стороны. Я поднял голову: там, наверху, плыло меж разрывов в облаках блестящее, слепящее глаза солнце.