Огонь, отбрасывающий тень (джен)

Дабы избежать непонимания читателей и прочей нудятины в конце глав, вашему вниманию представлены некоторые слова:

1. Курултай — у монгольских народов — орган народного представительства, всенародный съезд знати для решения важнейших государственных вопросов.

2. Аке — отец.

3. Баурсаки — традиционное блюдо кочевников-скотоводов Средней Азии, в виде небольших пончиков (круглых или квадратных), изготовляемых путём жарки во фритюре в казане.

4. Улыхан — с монг. — великий хан, титул верховного правителя Монголии.

5. Той — праздник.

6. Кесе — чаша для питья айрана, кумыса или чая.

7. Айран — разновидность кислого молока, кефира.

8. Достархан — прямоугольная скатерть служащая столом, или круглый низкий стол.

9. Шанырак — деревянный обод, укреплённый изнутри крестообразно скрещенными жердями, служащий для выхода дыма через верх юрты и в качестве окна.

10. Салиметсызге — обращение, уважительного характера, вроде «Здравствуйте».

11. Бешбармак — мясное горячее блюдо с лапшой.

12. Курт — монгольский кисломолочный продукт, сухой молодой сыр.

13. Джигит — наездник, отличающийся отвагой, выносливостью, искусством управлять конём и владеть оружием.

Н был полон радостных чувств, чувств в основе своей содержащих гордость за себя, за свою благородную кровь, за то, что он едет сейчас на курултай навстречу судьбе. Аке обещал сделать его ханом почти целого Дешт-и-Кыпчака! Даже в самых смелых мечтах Н не мог себе этого представить. Он уже видит, как рука аке резко, но по-отечески заботливо пересаживает беркута на его плечо, как Н поднимает глаза полные истинной преданности и их с отцом взгляды пересекаются. Н закрывает глаза в сладостном предвкушении и его лошадь спотыкается. «Минутная слабость чуть не обернулась для меня верной смертью, » — подумал Н и огляделся.

— Э-гей, братец, — услышал он знакомый голос, — И это великий хан!? Едешь на своем Акате, а думаешь о баурсаках!

Ч резко соскочил с лошади, откинул носком сапога камень и приблизился к Н. «Вот кто настоящий хан, мой брат — Ч, Однако Аке его недолюбливает». Ч помог Н спуститься с лошади, придержав больную ногу, и сделав ему при этом много больнее, как если бы он спустился сам. Однако своеобразная помощь брата была воспринята спокойно. Оказавшегося на земле Н нельзя было отличить от лихого батыра — уткнув кулаки в бока, он оглядел старшего брата. Смуглая кожа Ч, выцветшая со временем в песчаных бурях и под шквальным ветром, теперь лоснилась, а губы, рассеченные глубоким шрамом, невольно застыли в улыбке. Он разразился недобрым смехом:

— Ты представь себе, любимый братец, меня просто вырвали с поля боя! Не дали, понимаешь, всадить по самую печень нож этому могулу!

Н удивленно поднял бровь: старшего брата, великого полководца, забирают из почти завоеванного Могулистана.

-Что, прости?— спросил Н, и голос его звучал намного мягче, чем у старшего брата.

Клубы пыли поднялись над равниной неподалеку.

— Да, вот, — вздохнул Ч, махнув рукой в ту сторону, и употребил резкое слово.

С оглушительным шумом, разорвав тишину в клочья, на холме появились два наездника. Кучка крикливых собак, облезлых и мокрых, с пятнами грязи на остатках шерсти, путались в ногах коней. Утомленные долгой дорогой кони были не дурны, хотя бы потому, что поспевали за Тулпаром Ч всю дорогу. Люди эти огляделись и, заметив Ч, спрыгнули с коней и спустились по холму. Оба выглядели дико. Растрепанные ленты и ремни огибали все их одеяние и развевались на ветру. Меньший из них тащил наперевес знамя.

— Мы сопроводили вас, о достойный Ч, мы выполнили свои обязательства перед Улыханом.

Ч махнул рукой, всем своим видом показывая, что провожатые могут убираться ко всем чертям. И не выказав великому полководцу и тени уважения, они исчезли так же шумно, как и появились.

* * *

На курултай принято ставить юрты у берега реки, чтобы отпраздновать сам курултай, устроить той, радоваться от души и поднимать кесе за дух Улыхана!

В этот раз юрты располагались на холме чуть поодаль от места встречи братьев. Там уже суетились люди. Лошади, привязанные к столбам, фыркали и уныло поедали сухую сентябрьскую траву. Взгляды обоих братьев устремлены на холм. Становится непривычно тихо. Легкое течение реки сопровождается шелестом сухой степной травы. Воздух наполнен миллионами запахов — от запаха свежего айрана — до приторно-сырого запаха подмерзшей речки, одним словом — запахи Дешта. Мимолетную гармонию срывают ликующие крики.

— Аке приехал! — догадался Ч и пихнул брата в плечо. Н оступился, на мгновение потерял равновесие и оперся на больную ногу. Стон безудержной боли сорвался с его губ.

— Прости меня, братец! — с досадой пробухтел Ч — Я и забыл… — придерживая лошадей и помогая Н взобраться на холм, он умудрялся напевать песенку, знакомую обоим с детства. Но Н было не до песенок, хотя он бы с радостью посмеялся вместе с братом, да только боль не давала думать о хорошем.

* * *

Несколько недель назад он был предательски ранен — подбит из лука. Он не был готов к тому, что личный визир и верный друг пустит ему в бедро стрелу. Рана была глубока, и он мог бы лишиться жизни в столь молодом возрасте, но всевышний, видимо, не хотел его смерти. Несмотря на рану, в отличие от Ч его никто не сопровождал в пути, и он был очень горд этим.

* * *

Их появление было встречено бурным ликованием, немудрено, ведь один из них вскоре станет Улыханом. Н не хотел расписываться в своей слабости перед собранием, поэтому легонько оттолкнул Ч, до сих пор придерживающего его, и вышел вперед. Вокруг братьев образовалась толпа, людей, спешивших всячески угодить обоим, возможно даже одновременно. Обмениваясь объятиями и рукопожатиями, они продвигались к главной юрте и наконец, вздохнули с облегчением, войдя в нее.

Юрта устроена просто, но оказавшись в ней, человек понимает, что это — целый мир. Его окружают тысячи ощущений, запахов и та аура уюта, присущая каждому дому. Вся юрта была устлана коврами лучших мастеров Монголии. Огромный достархан уже был накрыт. Множество блюд невольно пробуждали аппетит у присутствующих. Слабый свет шанырака выхватывал из темноты силуэт сидящего за достарханом светлокожего мужчины с довольным округлым лицом. Вошедшие братья впустили в юрту шум дня и, наверное, вырвали его из размышлений. Взгляд мужчины снова ожил, а лицо озарила привычная спокойная улыбка. Да, перед ними восседал во всем своем великолепии сам Чингисхан.

— Салиметсызге, Аке! Как доехали? Как ваше здоровье? — живо осведомился старший из братьев.

— О сыны мои, мое сердце бьется с большей силой, когда я знаю, что вы молоды, полны сил и здоровы, — он сделал паузу и, прищурившись, оглядел сыновей, после чего встал и плотнее задернул полог юрты. Он обернулся к сыновьям, теперь, стоя на свету, он выглядел гораздо старше своих лет. Утомленный годами сражений, терзаемый собственной силой, он не мог выказать своей слабости на людях, но в одиночестве не мог оставаться бездушным. Почувствовав тот немой порыв отцовской любви, братья подались к старцу. Чингисхан распахнул обычно прищуренные глаза и обнял своих сыновей. Тогда Н невольно задержал дыхание, тело отца утопало в его руках, и он знал, что для старшего брата эта минута так же дорога. Чингисхан снова расправил плечи, и в его темных глазах заиграл лихой огонек — удовлетворив свою слабость, он мог снова стать хладнокровным правителем, покорившим Дешт-и-Кыпчак. Поправив шапку, он снова приблизился к занавеси и резко отдернул ее.

— Э-гей! А где же пир на весь мир? — прокричал он, и по его голосу нельзя было сказать, что минуту назад он пустил слезу в объятиях сыновей.

Мгновенно юрта заполнилась людьми, голосами, красками и светом. Братья, усевшись по левую руку от отца (по правую же сидел совет), окунулись в неподдельное веселье. Зачем же грустить, если завтра ты уже великий хан?

Обед был отменным, в Монголии не принято обедать убого: или с размахом, или никак. Нынешний стол никак нельзя было назвать скромным. Каждый сидящий за столом мог утолить голод бараниной, или бешбармаком, если же гость не имел привычки или желания есть мяса, то он мог бы отведать баурсаков, лепешек или курта, хотя чаще этим угощались за чаем.

Курултай имел свои обычаи, отступление от них же считалось грехом, любой ритуал или любая речь являлись, по сути, данью богам. Последние глубоко почитались в Монголии, настолько что им до сих пор приносились жертвы. Одним из особых обычаев являлось «немое чаепитие». В день курултая необходимо было не пить чая, либо делать это в немом молчании.

В белоснежные расписные кесе разливали пахучий чай. Его терпкий бодрящий вкус вызывал у присутствующих то восклицание изысканного удовольствия ароматом или вкусом, выходящее из легких в сладостном стоне. Старший брат, по натуре своей не выносивший тишины, пихнул младшего в плечо. Н захлебнулся чаем. Ч с довольным видом потянулся, чтоб похлопать брата по спине, но поймал на себе холодный взгляд Чингизхана. Отец прекрасно видел эту заварушку у стола. Настоящий джигит должен иметь терпение, и ни в коем случае не может нарушать обычаев! Всю эту гневную усмиряющую мысль он предал в своем коронном взгляде, от которого мурашки бежали по коже, а страх подбирался к самому сердцу. Ч мгновенно похолодел, пленка застыла на его кесе.

По окончании чаепития юрта опустела, и участники совета собрались у ритуального места. «Достойные» сидели ближе к Улыхану, визиры и остальные члены совета расположились поодаль. Начались, по обычаю, разговоры о ситуации в стране и о пышных победах на дальнем фронте. И, когда голоса визиров слились в бесконечную хвалебную оду хану, Аке подал знак к началу ханских выборов. На мгновение замолкшие визиры сменили пластинку и снова залились хором. Наконец, когда Ч, единственными науками которого были военное дело и стратегия, заскучал. Зачем его притащили сюда, когда война почти завершена, а ханом станет брат? Пусть он и в числе достойных, он не собирается брать в свои руки удел больше своего собственного, просто потому что он неопытен в этих делах. Брат же наоборот, сейчас не годен для войны, но его голова всегда работает хорошо и не важно, в состоянии ли он махать секирой…

Старший брат посмотрел на младшего, тот внимательно слушал речи и изредка кивал в знак согласия. С рождения Н мечтал быть таким же, как Ч, он был похож на него внешне, дух его не был слабее, а рука легче. Даже теперь, отходивший от раны Н ни в чем не уступал брату.

Наконец тяжба была окончена. Братья вышли на площадку к отцу. На руке Улыхана восседал гордый беркут.

— Почтенные гости, — торжественно начал хан, — перед вами сейчас мои сыновья, великие силой и умом. Пускай же, тот кто против того, чтобы один из них стал ханом, выйдет к нам и дерзнет объясниться.

Таковых не нашлось. Повинуясь жесту отца, Ч и Н опустились перед ним на колени.

— Одному из вас предстоит стать великим ханом, и править до конца в жизни в Дешт-и-Кыпчаке. А другому — прославлять свое имя в военных походах… — голос Чингисхана звучал с особой силой и отдавался негромким эхом. Стоявшие на колене братья устремили взгляды на птицу. Воцарилась тишина.

— Достойным править из вас стал…

— Достойным править из вас стал мой любимый сын, великий джигит, умелый воин. Человек сильного нрава и глубокого уважения к традициям предков… Великий Ч.

Совет разразился изумленными восклицаниями, лишь достойные с горькой покорностью обратили взгляды на Улыхана. Он не изменился в лице, казалось, давая ложные надежды младшему сыну, он подводил все к его возмущенной реакции. Но Н ни сколько не поменял своих чувств, и вовсе не из-за собственной бесхарактерности или неопытности, а скорее из-за несгибаемого духа, искренней любви к брату и неоспоримого уважения к отцу. Ничего не говорило о возможности возразить решению великого правителя. Роковая церемония должна была продолжаться. Беркут, пересаженный на плечо Ч гордо расправил крылья, но на фоне поникшего Ч это выглядело неестественно. Одно лишь слово изменило судьбы целых народов. Одна лишь церемония, подходившая к с завершению, породила новую ветвь в истории. А Чингисхан, казалось, был далек от всего этого, его сознание давно уже покорили мысли о великой цели.

Совет расходился, Чингисхан в сопровождении достойных направился в другую сторону от стоянки, только братья остались на проклятом отныне обоими чингизидами(1) месте.

— Да простят меня боги! — вырвалось, наконец, у Ч, — Что же это такое? Все пошло не так! Лучше бы меня прикончил этот несчастный могул, которого я оставил в живых. Ащ-щещен!(2) — выругался он.

Н молчал, но внутри у него все клокотало. «Почему же Аке поступил так? Неужели я, в конце концов, подал себя неправильно?» — думал Н, заламывая руки. Наконец, братья, не сговариваясь, медленно поплелись в одну сторону и зашли в юрту. Никто не последовал за ними, дав братьям право побыть наедине. Когда занавесь опустилась за вошедшими чингизидами, погас последний луч света, достигавший стен юрты. Оба бессильно рухнули на пол. Н обхватил голову, а Ч стал биться об ковер. Тишина окутала их и покалывала иголочками измотанные сердца братьев. Не прошло и минуты, как старший не выдержал:

— Знаешь что, любимый братец? Это все из-за тебя, Н! — он тряс брата за плечи, Н пустыми глазами смотрел куда-то мимо старшего чингизида, — Да ты?!

Ч отвесил брату пощечину. Усталые, но все-таки возмущенные глаза Н обратили взор на провокатора.

— Что тебе еще нужно? — горько прошептал он.

— Ты и твоя поганая шкура, брат! — прошипел в ответ Ч.

Н испуганно поднялся. Вены на руках Ч напряглись, он закатал рукава и сжал кулаки.

— Если хватает у тебя совести — пойдем на улицу, — спокойно обернувшись, сказал младший брат. «Твое дело, где тебе умереть!» — с ехидством подумал Ч и последовал за младшим.

Выйдя из юрты, они умело скрылись от глаз совета и спустились под холм, оказавшись в том самом месте, где несколько часов назад встретились. Наконец, братья остановились, разойдясь на несколько шагов и бросая друг другу гневные взгляды, скинули полушубки и шапки.

Стараясь не хромать, Н приблизился к брату. Глаза новоиспеченного правителя окрасились кровавой ненавистью, карие и бездонные раньше, теперь стали фиолетово-черными.

В драке Н никогда не робел. Не было еще человека, победившего его в честном бою, но никто и не говорил на счет нечестного.… Несмотря на свою больную ногу он был не победим, но не стоит забывать о боевой силе более грузного брата.

Братья сцепились как звери. По силе они были равны, но больная нога заставляла Н больше обороняться, чем наступать, и Ч умело этим пользовался. Н понимал плачевность своего положения: брат хотел убить его во что бы то не стало. Братья оказались уже у самой воды, когда Н решил положить конец этому побоищу, поэтому что есть силы окунул брата головой в воду, с гневным — «Остынь!».

Снова почувствовав легкими воздух, Ч действительно остыл, огонь в его взгляде погас, а опустившиеся кончики глаз и намокшие ресницы вызывали жалость, а не страх.

Превозмогая боль, Н помог брату подняться, однако скоро понял, что ему самому не обойтись без помощи. В приступе бесконечной боли Н вдохнул холодный воздух и в глазах его потемнело. Видя, как брат, не подавая признаков жизни, опустился на землю, Ч мгновенно осознал все содеянное им, на него накатили волнами страх и покаяние. Моментально подхватив брата на руки, он нащупал у него биение сердца, аккуратно касаясь его холодной кожи. Он огляделся.

Безжизненный пейзаж — серо-желтая осенняя степь, устланная сухой травой, и тихая река, в объятиях которой побывал Ч. Солнце оставляло последние блики на ее волнах и готово было скрыться за горизонтом. Где-то недалеко надрывалась полудохлая птица, но ее изнеможенное пение перебивалось криками и говором там, наверху. Прохладное тело брата нагревалось от его горячих боевых рук. Прижимая второго чингизида к себе, он понял, что нервы его не выдержали. Еле различимое дыхание Н постепенно пришло в норму. Однако, не имея возможности адекватно оценить состояния брата, Ч нарушил тишину:

— Только попробуй, щещен, умереть! — с беспокойством сказал он и потряс брата за плечо.

— Помниться, тебе была нужна моя шкура… — Бессильно ухмыльнулся пришедший в себя Н.

* * *

C прошествием некоторого времени после заката братья вернулись к площадке напротив главной юрты, наводненной людьми. Н, как ни в чем не бывало, бойко расхаживал между рядами «великих умов», беседовал, улыбался, в общем, находил в этом обществе свое место. Произошедшее там, у реки никак не вязалось с поведением брата, и это в высшей степени выводило Ч из себя. У него снова зачесались кулаки, и он пришел к выводу, что если бы он снял тогда скальп с брата, то испытывал бы меньше мучений, чем видя сейчас его довольное лицо. В конце концов, он лишь спасал свою шкуру. На рану Ч досыпало соли то, что ему не видать привычной жизни, как своих ушей.

Его не прельщала участь правителя. Сидеть безвылазно в своей ставке, вершить судьбы людишек, утопать в море лжи, лицемерия и сплетен, он молил богов, чтобы этот список не имел продолжения. Теперь Ч понял, почему у всех правителей и ханов такие грустные лица, будто их в дерьме обваляли. Всю будущность Ч действительно можно сравнить с мучением, по крайней мере, в глазах новоиспеченного хана. И, конечно, никаких походов и битв, хоть фактически ему никто не запрещал возносить меч над умоляющими о пощаде татарами, но за хана в бои идут военачальники. Ч покосился на брата, сидящего недалеко, именно он будет его правой рукой. Ч уже мысленно рисовал картину того, как он отправляет брата подальше от себя, а возможно, что и еще дальше, и, безусловно, на верную смерть. Лицо Ч озарила коварная улыбка, которая в прочем тут же сползла с его лица. Как он мог забыть, что его окружат противные советники и визиры, которые только и умеют охать да ахать, да раздувать слона из мухи. На совете они поднимали настолько нелепые темы, на которые стыдно говорить даже в пьяном бреду. Они снуют за каждым несчастным и с рассвета до заката нашептывают, наговаривают свои решения. Только самому Чингисхану удавалось отгонять от себя этих прилипчивых, назойливых созданий. Перед Ч стояла вполне реальная перспектива с непривычки свихнуться, от мысли об этом по его телу пробежала дрожь, а лицо исказилось отвращении и неудержимом гневе.

Равнодушный ранее к чувствам брата Н заметил, как на него накатили эмоции. Сейчас можно было видеть человека во всей его печальной красоте. Н замер и обратил взор на брата, его незадачливый собеседник моментально исчез, недоговорив своей содержательной реплики. В глазах Ч читалась безысходность, с которой он умело боролся, но бездна отчаяния поглощала его. Он поднял лицо к небу, темному туманному своду, и закрыл глаза. На улице было свежо, ветер зарывался в его волосы. Темные губы Ч застыли в неестественной улыбке, шрам, рассекший нижнюю часть его лица, белел на фоне смуглой кожи. Все его существо стремилось ввысь, руки судорожно сжимали полы платья. Теплое дыхание вырывалось светлой дымкой и поднималось к столь желанному небу. Н почувствовал волны отчаяния, испускаемые братом, и отделился от толпы. Приближаясь к брату настолько, чтобы тот все еще не обратил на него внимания, Н заметил нечто заставившее его разочароваться хотя бы в своем существовании. Слезы поблескивали на глазах Ч, он не моргал, чтобы не дать им скатиться вниз, более он ничего не мог сделать. Он закусил губу, но поняв, что от этого легче не станет, начал шептать знакомую песенку, приобретшую для него другой смысл.

«Не то, чтоб не умелы батыры были все,

А просто нет сокровищ на проклятой горе.»

Ч чуть было в бессилии не опустился на землю, как раз в тот момент, когда Н приблизился к нему вплотную. Их взгляды встретились, Ч стало еще противнее.

— Зачем ты вообще появился на свет! Мне нигде от тебя нет покоя! — прерывистое дыхание Ч уносилось ветром. — Ты — животное! Всю жизнь я страдаю из-за тебя! В сравнении с тобой я ничтожество в глазах Аке, если бы судьба мне дала шанс, я бы… — Ч замолчал, зло уставившись на брата, и сжал кулаки, он не мог закончить фразы. Сама мысль о смерти бросит любого в дрожь.

— Убирайся, пока я и тебя не прикончил! — коротко закончил Ч.

Но Н не собирался уходить, или в его случае ухрамывать. Он не отрывал взгляда от брата. Он не боялся, он хотел, чтобы ему стало хоть немного легче.

— Ударь меня, — спокойно сказал он, — ударь, если ты действительно меня ненавидишь.

— Нет смысла делать это сейчас, я убью тебя, как только захочу. Не забывай, что я твой начальник. — Ч старался говорить спокойней, но голос его срывался, а дыхание не приходило в норму. Он смотрел в сторону, чтобы не показывать своих чувств ненавистному брату.

Н положил руку на плечо Ч, от его тела веяло теплом. Старший брат напоминал ему отца, сильного воина, скрывающего чувства и не терпящего родственников. Они стали достойными, пройдя тяжелый путь стратега и воителя, сами, их оценивали без предвзятости. Отец вспомнил о них, когда они проявили себя лучшими из лучших, только тогда он назвал их любимыми, хотя раньше не хотел ничего знать о них.

Глаза Ч все еще поблескивали, когда он обернулся к брату.

— Слушай, Братец. Если хочешь жить выслушай меня …

1. Чингизиды — кровные потомки Чингисхана, правящая каста Монголии и образовавшихся из нее государств.

2. Щещен — вообще-то оратор, мастер слова, но в качестве ругательства используется как «Балабол», «Тунеядец», «Проклятый».

Рука, легкомысленно положенная на плечо Ч, была вывернута. Ошеломленный Н не успел опомниться, как оказался заботливо придавленным братом к земле. Старший чингизид беспощадно заламывал руки младшему, следуя своей старой привычке.

— Что ты задумал? — вполголоса спросил Н, пытаясь высвободиться из «объятий брата». Полный непоколебимого рвения осуществить свой коварный замысел, Ч пробормотал над самым ухом Н:

— Сейчас пойдешь со мной и чтоб ни звука,— он поднял голову и прислушался.

Ночной воздух утопал в тишине, луна медленно выплывала из-за облака. Замерли все живые существа. Эта бесконечная ночь подходила к полуночи…

— Понял? — резко спросил Ч, от чего Н передернуло, назвать поведение брата нетактичным, с его точки зрения, — ничего не сказать.

— Понял? — гневно переспросил Ч.

— Да-да, понял я! — простонал Н, когда брат, негодуя, снова заломил ему руку. Удостоверившись в том, что все идет по плану, Ч отпустил брата. Как и полагал новоиспеченный правитель, они двинулись к реке без лишних вопросов. Как же полезна иногда бывает грубая сила…

Н судорожно собирал мысли в голове, но не мог себе представить, что же пришло братцу на ум. Наконец, ему надоели раздумья и он выпалил:

— Ты утопить меня хочешь? — однако он не получил никакого ответа со стороны Ч, тот лишь пихнул его в спину, чтоб быстрее шел. Где-то в душе Н строил планы побега из лап брата, но в то же время понимал, что это не лучшая идея. «Брат сильнее меня, но не сумасбродней. Надеюсь, он не собирается снять с меня голову», — пришел к несмелому выводу Н, когда оба стояли уже у самой воды. Снова зависла тишина. Они были далеко от ставки, поэтому могли наслаждаться почти полным беззвучием. Всё это время Ч размышлял, как сделать лояльней то, что он хотел. И ничего белее не придумал, как в очередной раз подсечь брата и чуть не макнуть его головой в воду. Он опустился рядом с недоумевающим Н и вцепился ручищей ему плечо, на тот случай если подчиненный захочет дать деру. Полная луна отражалась в водах реки, ее свет достиг наивысшей силы. Ч провел рукой по отчетливому отражению воинов, замутив воду. Когда образы отражений снова появились, он указал на них и прошептал:

— Приглядись-ка получше к этому… — копия Ч подняла бровь и уставилась на копию брата.

— И что? Я ли своего отражения не видел? — усмехнулся Н, но тут же осекся. Его сарказм явно шел не в то русло. Лицо Ч исказилось на мгновение, но после снова приняло обычную невозмутимость.

— Смотри, — процедил он сквозь зубы, — мы с тобой чертовы близнецы. — Ч раздраженно выдохнул и его вздох поднялся клубом пара к небу. Н устремил свой взор на воду. Будь он сейчас пьян, то клялся бы всеми богами, что у него в глазах двоится. Но это было не так. Пусть они не были единоутробными братьями, но их нельзя было назвать непохожими. Смуглая кожа, тонкие брови, горбатый нос, волосы почти одной длины и даже собраны одинаково. Слегка колышущаяся поверхность воды не могла скрыть только одного различия — шрама, рассекшего старшему чингизиду губы. Привлекшие внимание младшего брата губы дернулись, и совершенно спокойно, уравновешенным размеренным тоном Ч пробормотал:

— Сам знаешь, что ты у нас правитель заядлый, а не воин, посмотри на себя, братец. А я, — его голос наполнился злобой, — уж точно не стратег. Думаю, тебе придутся по вкусу медовые речи совета.

«Верно думаешь,» — пронеслось в голове у Н, а вслух он сказал:

— И к чему ты клонишь?

— Что если мы станем теми, кем нам положено быть небесами? Теми, кто усилит Монголию, действительно мастерами своего дела, — начал Ч издалека.

— Пойти против воли Аке? — испуганно спросил Н.

— Нет, почему же, — уверенней добавил Ч, его отражение ковано усмехалось, — Человек, называемый Н, будет воевать, а старший сын Чингисхана Ч — править, — Ч улыбнулся и его отражение рассеялось. Н поднял глаза на брата, тот невинно играл кинжалом в руке.

— Ты предлагаешь мне стать тобой? — совершенно серьезно спросил Н, косясь на кинжал.

— А я-то думал у тебя такой же прогнивший ум, как у советников нашего отца! — засмеялся Ч, Н последовал его примеру, нервно захохотав.

— Ну, тихо! — Ч приложил палец к губам брата, когда ему надоело наигранное веселье. Делая обеими руками загадочные пассы, он стал медленно говорить:

— Если ты все правильно понял, я думаю, ты не откажешься…

В следующее мгновение что-то блеснуло в воздухе, и капли крови упали на воду.

— Дрянь! Что ты наделал! — закричал Н, плотно прижимая ладонь к губам. Из-под ладони сочилась кровь, два блестящих ручейка, перевиваясь, стекали к подбородку. Дальше крупные капли оставляли след на меховом воротнике и рукаве, растекаясь густыми пятнами. Лицо Ч озарилось неясной улыбкой, сделав точный удар, он убрал нож. Старший чингизид моментально опомнился, стоило ему осознать, сколько боли принесла ему эта рана. Ч неловко обнял своего брата и прошептал:

— Прости, Н.

Его одежда покрывалась небольшими кровавыми пятнами, однако это было меньшим, что его сейчас волновало. В практику Ч не входило врачевание врага своего, но не брата, как бы он его не ненавидел. Помощь не заставила себя ждать, рана была промыта и мало-мальски обезболена. Собирая кровь брата в ладони, Ч почувствовал еще более сильное рвение к своему предназначению. Ему казалось, что уже нечего терять, что самые сильные и выгодные люди теперь на его стороне.

Когда кровь снова остановилась, а Н смог говорить, оправившись от болевого шока, Ч вновь потащил его к воде.

— Ну как? — боязливо спросил он, — работал профессионал! — добавив это, он провел рукой по воде в месте, где имели свое начало запачканные кровью воротники. Н вздрогнул, на секунду забыв о боли — в зеркале воды медленно появлялись два совершенно одинаковых лица. Младший брат убрал от лица руку и ударил ей по воде, не желая ничего видеть. Ненависть, переполнявшая его до этого, сейчас готова была вырваться наружу. Младший чингизид пошатнулся и опустился на влажную землю. Судорожно сглатывая кровь, он закрывал голову руками и пресекал любые попытки брата прикоснуться к нему. Наконец, он обессилел и поддался физически. Ч прижал брата к себе, стиснул его в железных объятиях, подворачивал под себя руки. Больше он не знал никаких способов успокоить человека, ему становилось совестно, когда он снова слышал:

— За что? За что? — шепот Н увлекался с ветром в долину реки. Уткнувшись в твердое плечо брата, он продолжил:

— Почему же все распоряжаются моей судьбой? Все! Кроме меня!

Запрокинув голову, Ч еще крепче прижал к себе брата.

— Так будет лучше в любом случае.

Н смиренно вздохнул. «Может действительно лучше?» — подумал он, и тут его посетила плачевная мысль. Он с силой отстранился от воина.

— Ч, ты забыл одну вещь, — сказал он и ударил со всей силы по земле — я же чертов хромой!

Он ожидал увидеть в лице Ч некоторые перемены, но воин сдержанно и даже отвлеченно ответил, рассматривая причудливый след от руки Н:

— Слушай, это твои проблемы уже. Завтра я вернусь в свою ставку у Могулов, и никто не посмотрит хромой я или нет, — его взор прояснился и он добавил не без улыбки, — Я вечно, то сижу, то стою, — почему то он умолчал о кровопролитных битвах войском на войско или один на один.

— А что я должен делать? — спросил Н, поняв, что брата это нисколько не беспокоит.

— Почему я должен думать за тебя? — язвительно спросил Ч и уставился на брата.

— Потому что если раскроют меня, то тебя тоже по головке не погладят… — задумчиво сказал Н и замолчал. Ч смог спокойно любоваться результатом своих деяний: брат со свежим кровящим шрамом сидит напротив и не думает отступаться от плана. Но к удивлению Ч, радости это не навевало.

— Я нашел! — воскликнул Н и повалил брата на землю, — что если мы просто подрались? Это может все объяснить, только для полной достоверности мне придется и тебя порезать, понял? — воодушевленно прокричал Н, передразнивая брата, — понял?

— Э-гей! — возмутился Ч, но ничего не смог поделать лежа на земле.

С присущей ему быстротой, Н нащупал в одежде Ч кинжал и твердой рукой раскровил брату шрам. Сам он побледнел от вида крови, когда Ч сохранял спокойное лицо. Воткнув злосчастный кинжал в землю, Н отстранился от брата, но Ч и не собирался вставать.

— Ты что? — спросил его довольный Н, и открыл рот, чтобы позвать кого-нибудь. Моментально поднявшись, Ч удалось пресечь это. Он повалил его не землю последний раз в это бесконечную ночь. Над самым ухом раздался спокойный шепот:

— Замри.

В глазах Н темнело, он пригнулся к ноге, стараясь выдержать боль. Брат исчезал, их руки последний раз коснулись друг друга. «Эта дрянь собирается сбежать!» — отголосок этой мысли покидал воина и он утонул в темноте бессознательности.