Огонь, отбрасывающий тень (джен)

— Достойным править из вас стал мой любимый сын, великий джигит, умелый воин. Человек сильного нрава и глубокого уважения к традициям предков… Великий Ч.

Совет разразился изумленными восклицаниями, лишь достойные с горькой покорностью обратили взгляды на Улыхана. Он не изменился в лице, казалось, давая ложные надежды младшему сыну, он подводил все к его возмущенной реакции. Но Н ни сколько не поменял своих чувств, и вовсе не из-за собственной бесхарактерности или неопытности, а скорее из-за несгибаемого духа, искренней любви к брату и неоспоримого уважения к отцу. Ничего не говорило о возможности возразить решению великого правителя. Роковая церемония должна была продолжаться. Беркут, пересаженный на плечо Ч гордо расправил крылья, но на фоне поникшего Ч это выглядело неестественно. Одно лишь слово изменило судьбы целых народов. Одна лишь церемония, подходившая к с завершению, породила новую ветвь в истории. А Чингисхан, казалось, был далек от всего этого, его сознание давно уже покорили мысли о великой цели.

Совет расходился, Чингисхан в сопровождении достойных направился в другую сторону от стоянки, только братья остались на проклятом отныне обоими чингизидами(1) месте.

— Да простят меня боги! — вырвалось, наконец, у Ч, — Что же это такое? Все пошло не так! Лучше бы меня прикончил этот несчастный могул, которого я оставил в живых. Ащ-щещен!(2) — выругался он.

Н молчал, но внутри у него все клокотало. «Почему же Аке поступил так? Неужели я, в конце концов, подал себя неправильно?» — думал Н, заламывая руки. Наконец, братья, не сговариваясь, медленно поплелись в одну сторону и зашли в юрту. Никто не последовал за ними, дав братьям право побыть наедине. Когда занавесь опустилась за вошедшими чингизидами, погас последний луч света, достигавший стен юрты. Оба бессильно рухнули на пол. Н обхватил голову, а Ч стал биться об ковер. Тишина окутала их и покалывала иголочками измотанные сердца братьев. Не прошло и минуты, как старший не выдержал:

— Знаешь что, любимый братец? Это все из-за тебя, Н! — он тряс брата за плечи, Н пустыми глазами смотрел куда-то мимо старшего чингизида, — Да ты?!

Ч отвесил брату пощечину. Усталые, но все-таки возмущенные глаза Н обратили взор на провокатора.

— Что тебе еще нужно? — горько прошептал он.

— Ты и твоя поганая шкура, брат! — прошипел в ответ Ч.

Н испуганно поднялся. Вены на руках Ч напряглись, он закатал рукава и сжал кулаки.

— Если хватает у тебя совести — пойдем на улицу, — спокойно обернувшись, сказал младший брат. «Твое дело, где тебе умереть!» — с ехидством подумал Ч и последовал за младшим.

Выйдя из юрты, они умело скрылись от глаз совета и спустились под холм, оказавшись в том самом месте, где несколько часов назад встретились. Наконец, братья остановились, разойдясь на несколько шагов и бросая друг другу гневные взгляды, скинули полушубки и шапки.

Стараясь не хромать, Н приблизился к брату. Глаза новоиспеченного правителя окрасились кровавой ненавистью, карие и бездонные раньше, теперь стали фиолетово-черными.

В драке Н никогда не робел. Не было еще человека, победившего его в честном бою, но никто и не говорил на счет нечестного.… Несмотря на свою больную ногу он был не победим, но не стоит забывать о боевой силе более грузного брата.

Братья сцепились как звери. По силе они были равны, но больная нога заставляла Н больше обороняться, чем наступать, и Ч умело этим пользовался. Н понимал плачевность своего положения: брат хотел убить его во что бы то не стало. Братья оказались уже у самой воды, когда Н решил положить конец этому побоищу, поэтому что есть силы окунул брата головой в воду, с гневным — «Остынь!».

Снова почувствовав легкими воздух, Ч действительно остыл, огонь в его взгляде погас, а опустившиеся кончики глаз и намокшие ресницы вызывали жалость, а не страх.

Превозмогая боль, Н помог брату подняться, однако скоро понял, что ему самому не обойтись без помощи. В приступе бесконечной боли Н вдохнул холодный воздух и в глазах его потемнело. Видя, как брат, не подавая признаков жизни, опустился на землю, Ч мгновенно осознал все содеянное им, на него накатили волнами страх и покаяние. Моментально подхватив брата на руки, он нащупал у него биение сердца, аккуратно касаясь его холодной кожи. Он огляделся.

Безжизненный пейзаж — серо-желтая осенняя степь, устланная сухой травой, и тихая река, в объятиях которой побывал Ч. Солнце оставляло последние блики на ее волнах и готово было скрыться за горизонтом. Где-то недалеко надрывалась полудохлая птица, но ее изнеможенное пение перебивалось криками и говором там, наверху. Прохладное тело брата нагревалось от его горячих боевых рук. Прижимая второго чингизида к себе, он понял, что нервы его не выдержали. Еле различимое дыхание Н постепенно пришло в норму. Однако, не имея возможности адекватно оценить состояния брата, Ч нарушил тишину:

— Только попробуй, щещен, умереть! — с беспокойством сказал он и потряс брата за плечо.

— Помниться, тебе была нужна моя шкура… — Бессильно ухмыльнулся пришедший в себя Н.

* * *

C прошествием некоторого времени после заката братья вернулись к площадке напротив главной юрты, наводненной людьми. Н, как ни в чем не бывало, бойко расхаживал между рядами «великих умов», беседовал, улыбался, в общем, находил в этом обществе свое место. Произошедшее там, у реки никак не вязалось с поведением брата, и это в высшей степени выводило Ч из себя. У него снова зачесались кулаки, и он пришел к выводу, что если бы он снял тогда скальп с брата, то испытывал бы меньше мучений, чем видя сейчас его довольное лицо. В конце концов, он лишь спасал свою шкуру. На рану Ч досыпало соли то, что ему не видать привычной жизни, как своих ушей.

Его не прельщала участь правителя. Сидеть безвылазно в своей ставке, вершить судьбы людишек, утопать в море лжи, лицемерия и сплетен, он молил богов, чтобы этот список не имел продолжения. Теперь Ч понял, почему у всех правителей и ханов такие грустные лица, будто их в дерьме обваляли. Всю будущность Ч действительно можно сравнить с мучением, по крайней мере, в глазах новоиспеченного хана. И, конечно, никаких походов и битв, хоть фактически ему никто не запрещал возносить меч над умоляющими о пощаде татарами, но за хана в бои идут военачальники. Ч покосился на брата, сидящего недалеко, именно он будет его правой рукой. Ч уже мысленно рисовал картину того, как он отправляет брата подальше от себя, а возможно, что и еще дальше, и, безусловно, на верную смерть. Лицо Ч озарила коварная улыбка, которая в прочем тут же сползла с его лица. Как он мог забыть, что его окружат противные советники и визиры, которые только и умеют охать да ахать, да раздувать слона из мухи. На совете они поднимали настолько нелепые темы, на которые стыдно говорить даже в пьяном бреду. Они снуют за каждым несчастным и с рассвета до заката нашептывают, наговаривают свои решения. Только самому Чингисхану удавалось отгонять от себя этих прилипчивых, назойливых созданий. Перед Ч стояла вполне реальная перспектива с непривычки свихнуться, от мысли об этом по его телу пробежала дрожь, а лицо исказилось отвращении и неудержимом гневе.

Равнодушный ранее к чувствам брата Н заметил, как на него накатили эмоции. Сейчас можно было видеть человека во всей его печальной красоте. Н замер и обратил взор на брата, его незадачливый собеседник моментально исчез, недоговорив своей содержательной реплики. В глазах Ч читалась безысходность, с которой он умело боролся, но бездна отчаяния поглощала его. Он поднял лицо к небу, темному туманному своду, и закрыл глаза. На улице было свежо, ветер зарывался в его волосы. Темные губы Ч застыли в неестественной улыбке, шрам, рассекший нижнюю часть его лица, белел на фоне смуглой кожи. Все его существо стремилось ввысь, руки судорожно сжимали полы платья. Теплое дыхание вырывалось светлой дымкой и поднималось к столь желанному небу. Н почувствовал волны отчаяния, испускаемые братом, и отделился от толпы. Приближаясь к брату настолько, чтобы тот все еще не обратил на него внимания, Н заметил нечто заставившее его разочароваться хотя бы в своем существовании. Слезы поблескивали на глазах Ч, он не моргал, чтобы не дать им скатиться вниз, более он ничего не мог сделать. Он закусил губу, но поняв, что от этого легче не станет, начал шептать знакомую песенку, приобретшую для него другой смысл.

«Не то, чтоб не умелы батыры были все,

А просто нет сокровищ на проклятой горе.»

Ч чуть было в бессилии не опустился на землю, как раз в тот момент, когда Н приблизился к нему вплотную. Их взгляды встретились, Ч стало еще противнее.

— Зачем ты вообще появился на свет! Мне нигде от тебя нет покоя! — прерывистое дыхание Ч уносилось ветром. — Ты — животное! Всю жизнь я страдаю из-за тебя! В сравнении с тобой я ничтожество в глазах Аке, если бы судьба мне дала шанс, я бы… — Ч замолчал, зло уставившись на брата, и сжал кулаки, он не мог закончить фразы. Сама мысль о смерти бросит любого в дрожь.

— Убирайся, пока я и тебя не прикончил! — коротко закончил Ч.

Но Н не собирался уходить, или в его случае ухрамывать. Он не отрывал взгляда от брата. Он не боялся, он хотел, чтобы ему стало хоть немного легче.

— Ударь меня, — спокойно сказал он, — ударь, если ты действительно меня ненавидишь.

— Нет смысла делать это сейчас, я убью тебя, как только захочу. Не забывай, что я твой начальник. — Ч старался говорить спокойней, но голос его срывался, а дыхание не приходило в норму. Он смотрел в сторону, чтобы не показывать своих чувств ненавистному брату.

Н положил руку на плечо Ч, от его тела веяло теплом. Старший брат напоминал ему отца, сильного воина, скрывающего чувства и не терпящего родственников. Они стали достойными, пройдя тяжелый путь стратега и воителя, сами, их оценивали без предвзятости. Отец вспомнил о них, когда они проявили себя лучшими из лучших, только тогда он назвал их любимыми, хотя раньше не хотел ничего знать о них.

Глаза Ч все еще поблескивали, когда он обернулся к брату.

— Слушай, Братец. Если хочешь жить выслушай меня …

1. Чингизиды — кровные потомки Чингисхана, правящая каста Монголии и образовавшихся из нее государств.

2. Щещен — вообще-то оратор, мастер слова, но в качестве ругательства используется как «Балабол», «Тунеядец», «Проклятый».