Разбившись, я открою новый мир (гет)

Ходьба по краю

Бывают моменты в жизни, когда начинаешь задумываться о том, к чему ты пришел, и сколь тернистой была дорога на твоем земном пути.

Только сейчас, глядя на резвящуюся Ренесми, я осознала, что моя история достигла своего апогея — вокруг собрались все самые любимые близкие люди, но впереди у нас все равно есть еще вечность, чтобы разделить ее друг с другом.

С появлением Ренесми наша семья стала по-настоящему полной. Так, словно наконец-то соединились три поколения рода — родители, дети, внуки, и невольно я стала вспоминать свою семью из прошлого, еще человеческого бытия.

Моя жизнь началась в тихом пригороде Колумбуса и шла своим чередом, степенно утомляя скукой молодой, ищущий приключений разум. Живой, гибкий, нелогично мыслящий он горел огнем воздушных фантазий, которые в условиях сопутствующей обстановки и территориального сообщения не имели никаких шансов на реализацию.

К тому же все мои мечты о работе преподавателем пресекались на корню. Отец называл их грешными помыслами, противоречащими предназначению благопристойной девушки. А мать поддакивала и добавляла, что главное для женщины — это удачно выйти замуж и беречь семейный очаг, а там, когда появятся дети, будут мне столь желанные хлопоты. Я внимала информацию, как подобает воспитанной дочери, и только с тоской смотрела на дорогу на редкие дилижансы, едущие мимо в неизведанные мною места.

Когда всю молодежь в округе переженили, и возможные отговорки закончились, отец строго сказал, что хватит мне ходить в девках и позорить семью. Так без особых пререканий в возрасте двадцати двух лет меня выдали замуж за Чарльза Эвенсона, широкоплечего работящего мужчину с черными как смоль волосами и по совместительству друга семьи. Он был достаточно красив и весел, и все время немало барышень из нашего округа на него заглядывалась, и я даже стала допускать мысль, что смогу стать той самой хорошей женой и верной спутницей.

Свой дом и земля рядом — казалось, о чем еще стоит мечтать. Но я смотрела вокруг и видела не ладно постеленную крышу и ровный забор, а клетку, меж прутьями которой максимум, что можно сделать, это просунуть руку, чтобы почувствовать, насколько мягче трава с другой стороны, и насколько больше неизведанных ароматов несет оттуда теплый ветер. Но мысли мои были положительны, а сердце открыто, и я постаралась со всей отдачей окунуться в супружескую жизнь.

Спокойствие длилось недолго, и уже через месяц я ощутила свою первую пощечину посредством тяжелой руки Чарльза за то, что посмела переложить его ружье подальше от спальни. С тех пор и начались мои адовы будни. Казалось бы, навела порядок, ан нет, не так легко угодить мужу.

Чарльза не устраивало все. Если он хотел найти повод, он его находил, даже если за день до того давал противоположные указания. Бил размашисто, не щадя, и в большинстве случаев по тем местам, которые максимально были закрыты от любопытной общественности, ведь днем на людях мы должны были создавать видимость идеальной семьи. А если все же кара приходилась на лицо, то Чарльз говорил, что, мол, жена у него хилая — как сквозняк где-то дунет, так и сляжет она с простудой.

Я ночами плакала, но продолжала степенно играть выданную мне роль, мысленно успокаивая себя тем, что отдаю дань родительской заботе, и что, возможно, в этом мое предназначение, а, значит, я должна принимать его достойно и с благодарностью. Легче от этого, правда, не становилось ни на миг.

Конечно, нельзя так говорить, и нельзя никому желать зла, но радости моей не было предела, когда Чарльза призвали на Первую мировую. Это было самое беззаботное время, учитывая, что единственными моими хлопотами было содержание дома в чистоте и себя в порядке. Тогда я очень часто улыбалась, и только редкие новости о победах наших на передовой могли омрачить мой досуг. Вероятно, я была единственным в мире человеком, который не хотел, чтобы война быстро закончилась, но это меня ни капли не смущало, ведь я знала, чего на самом деле стоит бояться.

Ужас не заставил себя ждать. Чарльз вернулся целым и невредимым, но теперь уже каким-то отчаянно злым.

Лично мне везло, когда у мужа выдавался удачный на драку вечер в баре. Тогда он приходил домой с шальным блеском в глазах и сбитыми костяшками пальцев, рассказывал, как отлично развлекся, и относительно спокойно заваливался спать. В иные дни его развлечением была я.

Преимуществом послевоенного времени для Чарльза было то, что он научился бить сильнее, но при этом практически не оставлял переломов.

Я даже научилась сносить это все с достоинством, наверное, родители гордились бы мной, если б узнали, что я, наконец, натренировалась держать лицо, как они меня воспитывали. И пока продолжалась пытка, я могла лежать с умным видом, обдумывая, где еще стоит вытереть пыль в доме, урожайный ли будет год, и куда запропастилась пуговица с воротничка Чарльза.

Оказалось, что есть так много укромных уголков, где можно ненадолго спрятать воспаленный разум от разрушительного действия чужой воли.

Когда стало совсем невмоготу, я прибежала под отчий кров просить помощи и укрытия, но была лишь выдворена на улицу со словами отца, что у меня теперь другой дом, где есть свой хозяин, и чтоб я больше не приходила с подобными глупостями.

Только в глазах матери я разглядела затаенную тоску, но она ничем не могла мне помочь, ведь сама была в собственности мужчины, благо, хоть в ее случае по доброй воле. Обернувшись у ворот, я увидела, что она выглядывает в окно и крестит меня в дорогу. В кои-то веки хоть мысленно она была со мной.

Прыжок/освобождение

Однажды утром я проснулась на полу с очередным синяком под глазом, разбитой губой и четко оформленной мыслью, что больше в этом доме я не останусь ни дня.

Пока Чарльз был на работе, я собрала сумку и, предварительно спрятав ее в подвале от греха подальше, стала ожидать наступления темноты. Получив вечером очередную порцию оскорблений и некое подобие супружеского долга, я выждала, пока Чарльз нахлебается какой-то остро пахнущей дряни и отключится, и ночью, чтобы не заметили пытливые неугомонные соседи, убежала.

Смутно помню те дни в пути, проведенные в бесконечном страхе погони, когда ночевать приходилось и в захудалых деревушках, и в поле, лишь бы находиться подальше от основных дорог. Я старалась передвигаться, ориентируясь на солнце, чтобы случайно не совершить поход по кругу, и в какой-то момент остановилась, будучи не в силах идти дальше. Успокаивала мысль, что я уже прилично продвинулась на север, судя по названиям городов, о которых я никогда даже не слышала.

Чуть позже, когда я относительно устроилась, и меня даже утвердили на работу в местной школе, я узнала, что беременна, и поняла, что это мой малыш уберег нас от страшной участи, добавив решимости и вовремя подтолкнув к мысли о побеге.

Моей радости не было предела. Потеряв всех — а теперь было абсолютно ясно, что дороги назад у меня нет — я обрела смысл в новой жизни, которая зародилась словно наперекор всем бедам и ненастьям. Еще безумно окрыляло понимание, что моя личная мечта стала явью, и что я вольна впервые за двадцать пять лет жизни делать то, чего пожелаю.

Так и пролетели все восемь месяцев моей настоящей жизни перед тем, как все рухнуло. Мой сын не прожил и несколько дней после рождения…

Когда-то, будучи еще подростком, я свалилась с дерева и очутилась в больнице со сломанной ногой. Там мной занимался удивительный белокурый красавец врач со странным именем — Карлайл, чья внешность мне тогда показалась ангельской, словно божья искра снизошла, чтобы меня исцелить. Моя любовь к нему развернулась быстро, но была скорее сродни поклонению сказочному существу, настолько он виделся мне неземным.

Со временем от той истории остался лишь прекрасный образ в мыслях и жуткий страх высоты. Я не могла находиться на выступах, ступеньках, и даже стоя на небольшой горке, я чувствовала, словно какая-то сила изнутри все время норовит столкнуть меня вниз. Дико кружилась голова, и приходилось хвататься за первую попавшуюся опору, чтоб не упасть навзничь.

Откуда мне тогда было знать, что когда-нибудь в подобном психическом состоянии никто не будет видеть ничего сверхъестественного — только обыкновенную склонность к суициду.

Но я пыталась найти причину этому явлению более глубокую, чем просто последствие падения с дерева, и думала, что, вероятно, тело тянет меня вниз, в душе надеясь снова увидеть своего спасителя из юношества. Потому и не гнала от себя подобные мысли, скрывая в них фантазии о чем-то невозможном и оттого еще более желанном.

А когда сына не стало, мне показалось символичным закончить жизнь, столкнувшись лицом к лицу со своим самым иррациональным страхом и самой сильной одержимостью из прошлого.

Я думала, что все годы с тех шестнадцати лет были прожиты словно не мной. Словно я должна была еще тогда погибнуть, свернув шею с высоты. И все, что происходило потом, это просто неисправность станка судьбы, неудачно прописанная веха, слишком мелкая в масштабе людской истории, от того и позволительно ошибочная. А, как известно, ошибки следует исправлять, даже если они не твои.

Не будучи от рождения тщеславной, я не выбирала самую высокую и самую острую скалу на побережье. Я подошла к ближайшей от города и, не раздумывая долго, дабы не растерять с шагами решимость, бросилась камнем вниз, раскрыв руки в попытке последний раз обнять землю.

Сначала была тихая темнота, а затем через неопределенное время агония. Казалось, что тело разваливается на мельчайшие кусочки и кривыми руками раз за разом собирается заново. Я даже умудрилась подумать, что, наверное, таким образом бракованные души переправляют в загробный мир, чтобы хоть там слепить из них что-то стоящее.

Когда боль прошла, и глаза, наконец, открылись, я осознала, что все еще нахожусь в этой стороне вселенной, и что по неизвестной мирозданию причине мой ангел снова меня спас, превратив в нечто совершенно новое, дающее неведомые простым смертным возможности.

Карлайл сразу попытался меня занять. Он днями напролет рассказывал о жизни вампира, успокаивал мои эмоциональные всплески, учил правильно охотиться, не нанося вред людям, и крайне редко оставлял меня одну. За всем этим я совершенно не успевала остановиться и подумать, что вообще произошло и как. И когда спустя несколько недель Карлайл познакомил меня с юным Эдвардом, назвав членом своей семьи, я вдруг поняла, что хочу побывать там, где последние дни провела живой. Тогда Карлайл скрепя сердце поведал мне о том, что происходило в городе, после моего падения.

Оказалось, он заставил всех поверить, что меня похоронили в закрытом гробу на местном кладбище, чтоб якобы не везти изувеченное тело в родной город, и даже отослал несколько писем с уведомлениями, чтобы никому даже в голову не пришло меня искать.

А через неделю после фиктивной погребальной церемонии абсолютно пьяный Чарли сорвался с той же скалы. Если такому человеку все же свойственно было чувство вины, то, думаю, это оно столкнуло его с края.

Стараясь не думать о сыне, я выдохнула и решила, во что бы то ни стало, перевернуть эту страницу своей жизни, раз уж мне выпал шанс начать все с начала.

Игры в самоубийц

Пока я пыталась научиться совладать со своим телом и новыми инстинктами, все чаще стала чувствовать покойного мужа рядом с собой — то едва ощутимые прикосновения, то легкое дыхание в затылок. Но сильнее всего ощущался холод.

Кто-то, возможно, назвал бы его могильным, но мне сложно представить, что это значит. А вот сравнить его с тем, как от ужаса сковывает все внутренности, когда пьяный муж вваливается ночью домой и орет, что есть мочи, угрожая медленной и болезненной расправой, — могу без проблем.

Могу сравнить с абсолютной пустотой и безнадегой, которая поселяется внутри, когда теряется смысл жить и двигаться дальше. Когда каждый день это мука, и ты не в силах терпеть больше ни мгновенья, да и незачем, нет ради кого. Все это уже было, когда я потеряла малыша. И теперь мне казалось, что какой-то злой рок решил заставить меня пережить все заново, словно это вообще можно стереть из памяти.

Холод практически не исчезал, и я все чаще старалась оставаться одна, благо большой дом позволял при желании не слишком часто видеться с его обитателями. Карлайл относился к подобным действиям с пониманием, хоть и не с тем, что было необходимо, связывая мою отстраненность напрямую с последствиями перевоплощения. Порой я была ему за это благодарна, а порой про себя молилась всем богам, чтобы меня вытащили из пропасти оживших страхов.

Когда я увидела Чарльза, стало казаться, что я схожу с ума.

Прозрачный бесплотный дух с иссиня-черными кругами вокруг глаз почти не был похож на того коренастого статного мужчину, мужеством которого я восхищалась, будучи еще юной девушкой. Но у того Чарльза был бойкий, местами жестокий нрав и непреодолимая тяга устанавливать везде свою власть — абсолютная противоположность сочетанию силы, здравомыслия и спокойствия, которое излучал Карлайл. Оказалось, что для взрослой женщины так несравнимо велика разница между брутальной бравадой неврастеника и нежной заботой настоящего мужчины.

Эта непонятная мутная субстанция, висевшая в воздухе напротив меня, действовала преотвратно — она заставляла верить либо в собственное полнейшее безумие, либо в заслуженные муки ада. И я больше склонялась к последнему варианту — католицизм, в коем меня ревностно растил отец, не допускает прощения самоубийц.

Когда Чарльз впервые заговорил, натянутая струна моей души лопнула, оставляя за собой кровавые ошметки сознания, выпавшего из окружающей реальности.

Он не спрашивал обо мне, только обвинял в смерти своей и нашего сына и прямо говорил, что вернулся с того света, чтобы меня извести.

Как только я могла подумать, что наверху мне все спустили с рук и дали еще одну попытку на жизнь?!

Глубокий басовитый голос Чарльза с утра до ночи и с ночи до утра вливал в мои уши вязкую желчь слов, казалось, безвозвратно отравляя чувства, мысли, сознание.

Отчаявшись и устав от боли, которая разрывала мне сердце, я стала каждый день приходить на злополучную скалу и раз за разом падать в пропасть, повторяя сцену суицида, а со временем и вовсе перестала покидать это проклятое место. Вампиры не знают усталости, не нуждаются во сне, а голод…

Тот, кто убит горем, не замечает жажду.

Я думала, что, прыгая, смогу разорвать свой порочный круг, выберусь из этого жалкого подобия дня сурка. Наивная дура, словно это возможно — перелезть из седьмого круга ада в первый (1).

Карлайл не сразу вычислил, где я пропадаю, а потом долго просил, уговаривал, даже привел Эдварда, чтобы утащить меня подальше от этих мрачных камней. Но разве могли они справиться с новообращенной?!

Все попытки были бесполезны, а потому со временем они прекратились. Только теперь по левую руку от меня стоял неугомонной мрачной тенью Чарльз, а по правую — молчаливый Карлайл, в глубине глазах которого поселилась необъятная тоска. Но я не желала остановиться, чтобы ее разглядеть.

— Что ты там видишь? — однажды спросил Карлайл, наблюдая очередной мой прыжок и прослеживая траекторию моего взгляда в момент падения. — Поделись со мной, прошу тебя.

— Ты не поверишь.

— Я долго путешествовал и много видел. Попробуй меня удивить.

Вероятно, когда живешь не одну сотню лет, то невольно обучаешься мудрости спокойствия и терпения, достаточной для того, чтобы не впадать в отчаянье, глядя на то, как важный для тебя человек в прямом смысле слова скатывается в пропасть. Но, видно, на то она и мудрость, чтобы не терять надежду и бесконечно искать выход там, где, казалось, все потеряно уже навечно.

— Иногда ты меняешь угол зрения. Это… человек? — Карлайл не унимался, и я решила ответить.

— Не знаю, как сейчас, но раньше точно им был, — пробормотала я и тут же поморщилась, услышав гневную отповедь того самого «человека».

Право слово, ну не говорить же будущему мужчине о бывшем. А мне тогда, честно, очень мечталось, что когда-нибудь я назову Карлайла своим, если только этот кошмар закончится до того момента, как я окончательно не сойду с ума.

— Что он от тебя хочет?

— Он мстит, — через силу произнесла я, услышав сбоку тяжкий вздох и понимая, что вот-вот от меня снова отвернется близкий человек, и я останусь наедине со своими ставшими явью кошмарами.

Но, вероятно, Карлайл был послан мне небесами за все пережитые страдания. Он тихо подошел, крепко обнял меня и, целуя в висок, прошептал:

— Потерпи еще совсем чуть-чуть. Я скоро вернусь, и все плохое закончится, — ни на миг не оглядываясь, он поспешил в сторону города.

Его не было немногим больше суток, но мне казалось, что прошла целая вечность.

Присутствие Карлайла дивным образом успокаивало, и порой подле него моральная и физическая боль, которую заставлял меня чувствовать призрак, становилась почти незаметной, почти терпимой. Никогда не думала, что за какие-то пару месяцев человек может стать настолько близким и родным.

Он пришел к исходу второго дня, когда я уже выбралась из пещеры у подножия скал, где скрывалась от людей и света днем, дурея в иррациональном обществе ожившего тирана, и ловила в новом падении отблески уходящего солнца.

Карлайл поймал меня на лету, повернув так, чтобы именно его тело оказалось спиной на камнях, и, не разжимая объятий, сказал, что это был последний раз.

— Это Чарльз Эвенсон, не так ли? — спросил он чуть позже.

Мне оставалось только ошарашено моргать в ответ, словно мне все еще свойственна эта человеческая привычка, и думать о том, как он догадался, что меня донимает покойный муж.

— Судя по всему, этот человек не принес тебе счастья в жизни и не дает покоя в смерти, — проговорил он, держа меня за руки так, словно уговаривал дослушать до конца. — В полночь, когда свет столкнется с наступающей тьмой, у тебя будет ровно минута, чтобы понять, простить, отпустить и двигаться наконец-то дальше. Он исчезнет, как только ты ему позволишь, — я молчала и пыталась осознать эти слова, изо всех сил стискивая пальцы Карлайла в ладонях. — У тебя всего два часа, чтобы подготовиться, советую не тратить их впустую, попрыгать с утеса мы с тобой всегда успеем. Вместе.

Два часа. Так много времени, чтоб не скатиться в скандал самой с собой, и в тот же миг так мало, чтоб вспомнить все и переоценить так, будто это были не худшие годы в моей довольно короткой жизни, а просто определенный этап, ступень на пути к истинной судьбе.

Я провела эти часы на камне, опустив ноги в воду там, где она бьет сильнее всего, отрезвляя разум, и когда настал нужный момент, в одну фразу я постаралась уместить всю свою скорбь и все возможное прощение, отпуская себя на свободу:

— Если бы не ты, то, возможно, я никогда бы не научилась принимать решения, бороться за свои мечты, не встретила бы снова человека, которому важно, чтобы я жила, и не стала бы тем, кем я есть сейчас. Спасибо тебе и прощай.

Несколько долгих секунд я смотрела в желчные глаза Чарльза, затем он вспыхнул как спичка и исчез. А Карлайл взял меня на руки и понес в свой дом, позволяя комкать пальцами рубашку и опалять плечо сухими рыданиями.

Свободный полет

Говорят, что к хорошему быстро привыкаешь. Вот и я с тех пор научилась жить по-другому, даря всю нерастраченную любовь самым близким и важным людям и получая в ответ такое же чувственное тепло. Раньше я боялась даже мечтать, а теперь просто говорю мужу свои безумные идеи и на семейном совете мы как всегда решаем, какое следующее приключение нас ждет.

На прошлой неделе, спустя почти сто лет, я попросила Карлайла сопроводить меня на ту скалу — своеобразный памятник прошлой жизни. Он не отказывался, хотя было видно, что его что-то угнетает, какая-то мысль не давала ему покоя, искажая сказочно красивое лицо сведенными вместе бровями. Но я не торопила его с откровениями, зная за прожитые годы, что услышу все, когда будет необходимо.

Только там, у кромки, он признался, что накануне той ночи ездил на личную встречу с какими-то летописцами, которые поведали ему единственно верный способ избавления от напасти. И что я тогда не прощалась с призраком, а лишь отвлекала внимание в назначенное время, пока Эдвард на одном из кладбищ Колумбуса сжигал останки Чарльза, тем самым уничтожая мстительный дух.

Карлайл объяснил, что после «ритуала» я была так рада акту всепрощения, что он не спешил меня разубеждать, а впоследствии все наладилось настолько, что он и думать об этом забыл.

Как ни странно, новость меня не огорчила и не расстроила, но на несколько дней я впала в состояние тихой задумчивости. Весь прошедший век я была уверена, что лишь моя сила воли позволила исчезнуть тому жестокому привидению и дала толчок в будущую счастливую жизнь. А оказалось, что это мой персональный ангел-хранитель в очередной раз прогнал беса с моего левого плеча.

Но прошлое вдруг стало тяготить, и развалины той человеческой жизни стали все отчетливей проступать у меня перед глазами.

Я силилась понять, как избавиться от фантомной тянущей боли, ведь за долгие годы даже лица стерлись из памяти, но образы словно отчеканились на подкорке моего внутреннего мира и только ждали нужного момента, чтобы проступить наружу тошнотворными спазмами.

И в один миг я осознала, что если тебя что-то гложет, если какое-то место, звук, запах ассоциируются с негативными моментами из прошлого, и порой, наблюдая их в своей голове, тебе кажется, что ты задыхаешься от нахлынувших тяжких эмоций — все просто, необходимо только заменить одни воспоминания другими, лучшими.

Если ты тоскуешь, чувствуя запах духов прошлой любви, и не можешь перестать любить этот аромат — подари его новой пассии, и он будет вызывать у тебя чувство радости.

Если какая-то мелодия заставляет тебя грустить о былом — просто потанцуй под нее в кругу родных и близких людей.

Если определенное место на земле вызывает у тебя нервную дрожь при одном только воспоминании о нем — приведи туда семью и наслаждайся тем, как резвятся твои дети и внуки.

Я стою на утесе и смотрю, как занимается рассвет. Скоро станет совсем солнечно, и пора будет уходить, пока никто не заметил, как на дневном свету переливается кожа наших тел.

Кричу, чтоб собирались, но в ответ слышу только радостный визг, с которым мимо меня проносится Ренесми и прыгает в воду, несколько раз кувыркнувшись в воздухе. Гляжу, как на камнях поодаль вовсю целуются Эдвард и Белла, и строго их окликиваю, стараясь на мигах показать, мол, тут же дети. Слышу, как фыркает и отплевывается Джейкоб, перебирая большими лапами и пытаясь оторваться от Ренесми, которая, догоняя, поочередно хватает его за ухо и загривок.

Поворачиваю голову и вижу, как внизу, в воде, Карлайл улыбается и раскрывает для меня свои объятья.

Если бы это было возможно, я бы подумала, что у меня кружится голова от шальной радости и чересчур быстрого биения сердца. Сегодня очередной день рождения моей жизни, и я ощущаю чистый восторг.

Ведь я больше не падаю. Я разгоняюсь и лечу.

1. В «Божественной комедии» Данте Алигьери описано 9 кругов ада. Первый круг — лимб — там пребывают души тех, кто не заслужил ада и вечных мук, но не может попасть в рай по независящим от него причинам. Мерой наказания там служит безболезненная скорбь. Седьмой круг, второй пояс — лес самоубийц.