Прекрасная смерть (джен)

Абсолютное бессмертие не несет за собой счастья или же избавления от боли. Это Эрна поняла очень скоро. Оно лишь обрекает тебя чувствовать ее вечно.

Когда девушку впервые потащили на костер, объявив еретичкой, ей было страшно. Такого ужаса она ее испытывала даже глядя на свою мать, хоть и могла поклясться до этого, что ничего страшней и больней не будет.

Эрна, когда возликовавший народ разошелся, так и осталась лежать среди углей. Черная, сгоревшая кожа сползала кусками от любого прикосновения, осыпалась почерневшими кусочками, обнажая алое мясо, дергающиеся нервы. Обожженные легкие не давали сделать полноценный вдох, а после каждого приходилось выплевывать кровь. Эрна не была уверена, билось ли ее сердце. Но она знала, что если остаться здесь, то утром придут люди и снова сделают ей больно. Поэтому она встала, превозмогая боль, отхаркивая кровь и отрывая с себя кожу. И Хель накрыла ее своим мантелем, который когда-то согрел Эрны, а теперь давал столь необходимую прохладу еще тлеющему телу.

Эрна не помнила, сколько она пролежала в таком состоянии в какой-то землянке. Не помнила она и того, как оказалась в ней. В памяти остался только хриплый голос Хель, которая постоянно напевала девушке: то Колыбельную, то что-то еще.

Когда Эрна окончательно пришла в себя, следов от сожжения почти не было — только несколько красных пятен на местах, где кожа особенно тонкая и нежная. От волос остались клочки медных пружинок, которые Эрна отрезала, оставив короткий ежик, и повязав все это платком.

Эрна умело убивала в себе все человеческое.

В следующий раз, когда инквизиция волокла ее на костер, девушке больше не было страшно. Когда огонь облизывал ее ноги, Эрна смотрела на звезды. Потом снова на людей — они боялись ее спокойствия. Когда огонь полностью охватил тело и начал его пожирать, Эрна смеялась. Так громко и безумно, что даже у зевак в задних рядах мурашки шли по коже. Им хотелось, чтобы она поскорей заткнулась. Они видели в ней зло, но Эрна-то знала, что зло стоит перед ее костром. Когда легкие наполнились копотью и кровью, смех смолк. Но улыбка на губах девушки застыла, пока не потух огонь. Больше ей была не страшна даже самая ужасная боль. Эрна, вообще, забыла, что значит страх. А физические травмы залечит еще одна песня Матери Сущего.

Чувства и эмоции одно за другим исчезали, стирались временем. Любовь, страх, радость, боль. Все это больше не имело значения, становилось сиюминутным. Иногда Эрне казалось, что она сама стирается временем, исчезает, смазывается. Пустое тело, плывущее в формалине секунд и веков.

Количество трупов, тянущееся за ней, росло, а вина за каждого погибшего сходила на нет. Теперь это воспринималось как должное. И Эрне было больше не страшно и не больно держать на руках умирающего собрата.

Смерть — не более чем игра для глупой девочки.

— Значит, ты их глава? — спросил статный офицер, листая ветхий кодекс культа и книжку с его историей. Эрна задумчиво рассматривала серебристого орла на фуражке, лежащей на столе. Пожалуй, в солдаты рейха она бы пошла только ради красивой, богатой формы.

— Отвечай на поставленный вопрос, — с нажимом произнес мужчина.

— Я не просто их глава. Я главный хранитель нашего культа.

— Значит, если ты прикажешь остальным, они будут повиноваться? — Эрна кивнула и потыкала пальцем орла. — Не трогать. Вы убиваете с помощью так называемой Колыбельной?

— Да. Вам продемонстрировать? Уверяю, вы ее полюбите всей душой. Правда, ненадолго.

— Не дерзи мне, девчонка! — стукнул кулаком по столу офицер. — Одно мое слово — и ты, вместе со своим культом, отправитесь по концлагерям. Поэтому сотрудничать со мной — в твоих же интересах. Ты ведь не хочешь, чтобы люди, которых ты должна оберегать, как их глава, погибли?

— Знаешь ли ты, самолюбивое ничтожество, сколько их уже умерло у меня на руках? — хмыкнула Эрна, с удовольствием отмечая загоревшиеся бешенством глаза офицера. — Столько, сколько ты за свою мизерную, короткую жизнь никогда не сможешь убить, сидя в своем чистеньком и уютном кабинете. Они умирали из-за меня и ради меня. Но я ни разу еще их не предала. Так почему ты думаешь, что сейчас я соглашусь изменить всем идеям Арс Фатрум и отдать своих братьев и сестер тебе в рабство? Любой из них лучше умрет, чем пойдет у вас на поводу и вызовет гнев богов.

— Это мы еще посмотрим. Уверен, что ты и твои люди уже через пару недель будут выполнять требования рейха. Даже если ты этого не захочешь, не все согласятся умирать за идею.

— Ну ваши солдаты же сражаются за сомнительную идею уничтожения, умирают. Почему вы думаете, что адепты Арс Фатрум не будут готовы погибнуть за идею спасения?

Офицер вышел изо стола и подошел к Эрне. Он нагнулся и взял ее за подбородок, крепко сжимая пальцы. Светлые глаза мужчины с презрением и чувством собственного превосходства сверлили девушку. Он надеялся увидеть страх или отчаяние, покорность ему, желание выжить, но ничего подобного в этой чудачке не было. Черные глаза были словно пустыми, матовыми, затягивающими, а тонкие, потрескавшиеся от голода губы изгибались в язвительно усмешке, наполненной смесью жалости и отвращения, словно девушка видела перед собой мерзкое, никчемное создание. Непокорность и смелость на грани глупости бесили офицера до дрожи в руках. И Эрна это видела.

— Вы же все меня боитесь на самом деле? — прошептала она, улыбаясь все шире. — Маленькие, глупенькие людишки, мечтающие подмять под себя не только весь земной мир, но и силу самих древних богов. Но как бы вам не пожалеть потом об этом. Ведь я даже сейчас могу убить тебя десятком слов. И где же будет твое величие, человек? Нет, тебя так же, как и всех остальных, будут жрать черви. С той лишь разницей, что из-за твоего тщеславия это наступит гораздо раньше.

Офицер резко отдернул руку. Раздался звонкий звук пощечины. Мужчина с ненавистью глянул на Эрну и вышел из кабинета. Девушка облизнула губы и ухмыльнулась. От сильного удара щека горела, а из прокусанной губы шла кровь, неестественно темная. Эрна еще раз провела кончиком языка по ранке, ощущая солоноватый вкус. В последнее время она руководствовалась лишь принципом, что если у тебя все еще идет кровь, то ты жив, реален. В потоке времени так легко утратить это чувство собственной реальности.

— Забирайте ее, — крикнул в коридоре офицер, — и прикажите в ближайшее время отправить в Уккермарк. Пусть ею так займуться врачию. Наверняка ее способности не ограничиваются силами каким-то там древних богов. Все это можно изучить и выявить алгоритм. Этим пусть и займутся. — Мужчина вернулся в кабинет. — Можешь считать, что уже допелась. Либо ты сотрудничаешь с нами, либо тебя ждут трудовые работы в концлагере и газовая камера.

— Легко быть великим, когда твою работу делают сотни чужих рук, — вздыхает Эрна. — Мы в этом плане куда честней.

— Ты сейчас договоришься, что я прикажу вырезать тебе язык и голосовые связки. Тогда ты свою работу тоже не сможешь выполнять.

Эрна ничего не сказала, лишь улыбнулась. Ее сила, возросшая за века почти до силы Матери Сущего, позволяла теперь не бояться таких угроз.

* * *

Лагерь для молодежи Уккермарк, филиал Равенсбрюка, ничем особо не отличался от других. Только чуть больше женщин и девушек. Иногда Эрна видела в нем адептов Арс Фатрум, но чаще они стыдливо отводили глаза и старались спрятаться.

От голода живот сводило болезненными спазмами. Ночами, когда Эрна оставалась один на один с собой, она скручивалась калачиком и тихо, чтобы никто не слышал, напевала себе Колыбельную. И без того мизерную часть своего пайка девушка отдавала более слабым, кто нуждался в этом больше. Ведь она все равно не сможет умереть от голода. А боль можно и перетерпеть.

Мало кто знал, кроме ученых, причины, почему Эрна находилась здесь. Но иногда она приходила к другим заключенным и рассказывала о себе настоящей. И пела им. Потому что это было необходимо.

Жизнь в Уккермарке напоминала ей времена чумы — в той же мере были востребованы ее способности. И только это успокаивало Эрну, заставляло поверить, что все это не зря. Если она не может спасти людей, то хотя бы может помочь избавиться им от боли.

Заключенные лагеря постоянно занимались какими-то общественными работами, хотя казалось, что все уже было сделано сотню раз. Но люди предпочитали это возможности попасть в руки ученым рейха.

У Эрны выбора не было. День изо дня ее волокли в лазарет. Многочисленные анализы крови, инъекции, после которых приходилось чуть ли не выплевывать свои органы, эксперименты. Эрна выла от боли, а потом скалилась в лица ученых, которые только руками разводили на вопросы проверяющих офицеров из рейха. Ведь ее сила лежала еще глубже. Дело было не в строении голосовых связок, которые только разве не пытались вырезать, хоть офицер в тюрьме и обещал, не в крови, которую разобрали за месяцы изучения на мельчайшие составляющие. Сила, до которой так хотели добраться нацисты и использовать в своих интересах, находилась за пределами физиологии. Но сколько бы Эрна не говорила об этом на допросе, врачи продолжали разрывать ее на части в поисках этой жилы магии. Ночью девушка бережно заживляла свои раны, напевая себе Колыбельную, а утром все начиналось заново.

Буквально за пару месяц границы времени стерлись. В какой-то момент Эрна прекратила разделять день и ночь, дни недели. Увидев где-нибудь свое отражение, девушка долго не могла соотнести его с собой. Но вовсе не потому, что жизнь в Уккермарке так ее изменила. Эрна чувствовала, как ее сознание с каждым днем все больше рассыпается и наполняет все окружающие предметы. Она до смешного остро чувствовала боль и страх всех тех, кто жил в Уккермарке, и тех, кто уже умер. И Эрне не верилось, что такой поток чувств может уместиться в хрупком, истощенном теле рыжей семнадцатилетней девочки. Ее сознание было слишком огромно даже для целого мира.

Эрна сняла неудобную обувь и ступила босыми ногами на осеннюю пожухлую траву, мокрую после дождя. Но ничего не почувствовала. Ее матовые глаза захватили этот вид, мозг подсказал, какие должны возникнуть ощущения, но ответной реакции не последовало, словно нервный импульс застрял, потух где-то на полпути. Чем больше Эрну заполняла эмпатия, тем менее чувствительным становилось ее собственное тело, будто в нем не оставалось места для личных эмоций и ощущений.

Над лагерем поднимался туман, на одежде быстро оседали капли влаги. В бараках было удивительно тихо, словно нарочно нагнеталась зловещая атмосфера. Эрна чувствовала, как с каждой минутой нарастает страх, но никак не могла вспомнить, в чем же причина, хоть наверняка знала.

Сейчас она думала только о том, что ей необходимо зайти в крайний барак — кому-то там было очень плохо и больно. И это острое чувство вело за собой девушку, как маячок.

В комнатах еще все спали. Люди беспокойно ворочались под колючими одеялами, стонали и вскрикивали. Эрна бесшумно ступала по полу, словно призрак.

Когда она подошла к источнику боли, девушка остановилась. Над прерывисто дышащей женщиной склонилась фигура, укутанная в одеяло, и что-то шептала ей в самое ухо. Эрна остановилась в нескольких шагах и подождала, пока незнакомец закончит.

— Арс Фатрум эаогейн, — шепнула Эрна, когда человек в одеяле поднялся. Он вздрогнул и обернулся. Это оказалась девчонка лет пятнадцати. Ее огромные глаза испуганно смотрели на Эрну. Она явно хотела бы бежать, но вместо этого настороженно замерла.

— Она не просила петь, но очень в этом нуждалась, — пролепетала девчонка.

— Я знаю, — ответила Эрна, подходя к ней и садясь на пол. — Все они здесь боятся боли больше, чем смерти. И я их понимаю. Скажи, чего боишься ты?

— Подвести вас, фрау Фогель, — с трепетом прошептала девочка.

— Самый глупый страх, который я когда-либо слышала, — покачала головой Эрна. — Я ведь вас подвела, каждого. Из-за меня большая часть культа оказалась в подобных лагерях, из-за меня вы умираете в мучениях, из-за моего упрямства и глупости я, считай, каждый век обрекаю на погибель целое поколение культа. Таких вот, как ты, детей.

— Это лучше, если бы вы позволили взять нас в рабство и предать саму идею Арс Фатрум. Ни один из нас под вашим руководством не пошел за рейхом, не стал убивать невинных. И это правильно! Идея Арс Фатрум состоит в самопожертвовании ради ближнего, в отречении от себя.

— Если ты возьмешь в руки кодекс, ничего такого ты там не найдешь, — глядя перед собой пустыми глазами, прошептала Эрна. Разумом она знала, что такая фанатичность девочки должна ее пугать, но не могла ничего чувствовать.

— Дело не в кодексе! — горячо воскликнула девочка, но тут же понизила голос, побоявшись перебудить всех. — Я говорю о нашей собственной идеи, морали. Которой придерживаются люди. Она выше и важнейших текста кодекса, потому что она определяет нашу человеческую сущность, в то время как кодекс говорит, как нам стоит работать.

— Арс Фатрум далек от человечности.

— Сам культ — да. Но его адепты — это все те же люди. И они должны сохранять в себе человеческое, чтобы не стать чудовищами, как им диктует возможность пользоваться Колыбельной.

— И тебе будет не страшно умереть за это?

— Страшно. Но я не буду об этом жалеть.

Повисло молчание. Эрна продолжала разглядывать что-то на полу расфокусированным взором. Девчонке было неловко просто уходить от впавшей в ступор главы Арс Фатрум, но и находиться рядом с ней становилось невыносимо. Теперь она понимала, почему другие адепты культа стараются избегать общения с Эрной, хоть и продолжают ее боготворить и уважать. Просто эта девушка разительно отличается от всех остальных. Ходили слухи, что она бессмертна, но, только пообщавшись с ней, начинаешь в это верить.

— Нас и без того слишком много пало жертвами человеческой глупости, жадности и тяги к власти, — спустя, казалось, целую вечность произнесла Эрна, поднимаясь обратно на ноги. — Так что, при должном опыте, слова «человечность», «быть, как человек» могут преобрести совсем другой характер. И лично я не готова пасть жертвой ради идеи быть человеком, а не чудовищем. Лучше уж оставаться честным с самим собой. Хотя один мой давний друг, которого я не видела уже десяток лет, был бы приятно удивлен такому твоему суждению, и радовался бы, что вы придумываете подобные моральные правила, глядя на меня. Но я не хочу больше играть роль жертвы, которую каждый может линчевать, когда ему вздумается.

Эрна спокойно вышла на улицу, оставляя девчонку наедине со своими мыслями. Тут и там Эрна выхватывала вспышки боли и страха, которые требовали ее участия, но не шла на этот зов.

Девушка остановилась посреди дороги и осмотрелась по сторонам. С каждой минутой ощущение, что замерший мир набирает обороты, ускоряется, становилось все более явным. В воздухе будто повис затхлый запах, от которого горчило на языке, а рот наполнялся слюной. Эрна несколько растеряно покачала головой. Разве так должна пахнуть смерть? У ее Колыбельной запах полевых трав. И смерть, будучи самым прекрасным актом для этой глупой девочки, ничего не знающей о жизни, не могла нести за собой такие отвратительные запахи.

Эрна медленно зашла в барак, где находилась ее койка. Некоторые из женщин уже проснулись. Увидев свою соседку, они умолкли, но когда Эрна улеглась на кровать, бездумно глядя в потолок, снова начали перешептываться. Девушка старалась их не слушать, но отголоски все равно долетали.

В Равенсбрюк недавно прибыл Иоганн Шварцгубер, начальник печально известного Аустерлице. И теперь Уккермарк становится таким же лагерем смерти, откуда нет выхода. Больше эвакуаций не будет. Не зря же вот уже несколько недель пропадают люди.

Что ж, так бывает.

Чем выше поднималось солнце, тем больше становились беспокойства людей. Эрна не могла не согласиться со слухами. Что-то определенно шло не так. Раньше в это время ее бы давно уже тянули в лазарет. Но сейчас было пугающе тихо. Но девушке было все равно. В голове лишь на мгновение промелькнула мысль: «Опять мне придется умирать».

Всего за несколько месяцев в лагере построили здания газовых камер. Теперь слухи об упразднении воплотились в правду. Ежедневно из бараков забирали десятки женщин, а из основного лагеря Равенсбрюка их, напротив, привозили, рыдающих над своими розовыми карточками.

Надзиратели пришли, как обычно, в четыре утра. Они выгнали всех на перекличку и, накинув на умерших одеяла, вышли следом. Эти действия повторялись день ото дня, но сегодня во взглядах надзирателей словно что-то изменилось. В глазах некоторых читалась откровенная насмешка, злая и презрительная, а у некоторых напротив можно было увидеть жалость, но такую, которую испытывают, глядя на животное на бойне.

Запах гнилостной смерти становился настолько невыносимым, что Эрна, даже почти полностью абстрагировавшись от своего тела, чувствовала подступающую тошноту.

Перекличка закончилась на удивление быстро, а не растянулась на два часа, как это случалось обычно. Было солнечно, а апрельский ветер нес с собой тепло. Эрна чувствовала, как у некоторых женщин просыпается вера в то, что все еще может наладиться, как они надеются на победу над великим Рейхом, о которой все говорили. А еще Эрна чувствовала гнилостный, тухлый запах смерти, которая пыталась ухватиться желтыми зубами в глотку.

— Сегодня работы не будет, — сказал один из надзирателей, сверяясь со списками под радостные возгласы женщин. — А теперь все развернулись налево и пошли за мной. За попытку бегства расстрел на месте. Пошли.

И женщины послушно поплелись за надзирателем. Оживление и радость быстро сходили с их лиц. А когда толпа поняла, что она идет в сторону недавно построенных газовых камер, началась паника. Толпа, как огромный, единый организм, зашевелилась, застонала и начала плакать. Эрне хотелось заткнуть уши и ничего не чувствовать, но ей приходилось двигаться вместе с остальными, слышать их, чувствовать прикосновения.

Раздался выстрел. Эрна вздрогнула и вышла из транса, отделилась от сознания толпы, которая закричала и заплакала еще громче. Девушка замедлилась и обернулась. По асфальту нелепой кляксой растекалась лужа крови, сочащейся из головы седоволосый женщины, которая хотела бежать. Иногда Эрне не верилось, что умирать можно так просто и глупо. Глаза женщины остались открытыми, и в них все еще плескалось отчаянье и страх. Женщина будто просто споткнулась и упала, а время успели поставить на паузу в этот момент. Только увеличивающаяся лужа крови доказывала реальность происходящего. Никто так и не подошел к телу, будто и не случилось ничего.

Кто-то толкнул Эрну в спину, и толпа за минуту унесла ее потоком от места выстрела, но та нелепая лужа крови словно отпечаталась на сетчатке. Эрна наконец смогла нащупать свои собственные чувства в потоке бесконечной эмпатии. И этим первым за долгое время собственным чувством была злость.

— Быстро раздеваемся и заходим! — громогласно скомандовал комендант лагеря. — Будете тянуть время — вас насильно разденут и запихают в камеру. Выбора у вас все равно нет. Так давайте хотя бы облегчим мне работу.

Комендант мерзко загоготал. Рядом с ним стоял статный офицер и властно улыбался. Даже спустя столько времени Эрна узнала его. Именно этот человек проводил ее допрос перед тем, как отправить в лагерь.

Офицер тоже узнал девушку, когда его взгляд скользнул по толпе. Он впился глазами в Эрну. Его лицо мгновенно приобрело победное выражение. Офицер нагнулся к коменданту и что-то у него спросил. Получив ответ, мужчина с наигранной разочарованностью вздохнул и покачал головой, но тут же презрительно-насмешливо изогнул губы, зная, что Эрна на него смотрит.

Девушка не могла оторвать взгляда от высокомерного эсэсовца, который запер ее в этом аду. Смутные собственные чувства поднимались со дна сознания, но еще не могли быть обнаружены.

Проходящий мимо солдат тыкнул стволом автомата в бок Эрны и приказал поторапливаться. Девушка пошатнулась, растеряно проводила взглядом солдата, и начала снимать полосатое, колючие платье.

Женщины стремились прикрыться руками, сжимали до последнего уродливое платье. Солдаты улюлюкали и скалились. Эрна стянула платье и кинула его на землю. Она видела, как с каким победным выражением лица стоял офицер из рейха. Вместо того, чтобы пытаться себя прикрыть, спрятаться от унижающего взгляда, девушка так же пристально начала смотреть на мужчину. Она этого не боялась. Тело — это всего лишь тело. Оно может быть красивым и не очень, изможденным, худым, толстым, старым и молодым. Но это всего лишь тело. Оно ничего не значит. Главное — разум. А с каждой минутой разум Эрны все больше обособлялся, эмпатия ослабевала. Повинуясь случайному порыву, Эрна показала офицеру язык и широко улыбнулась, будто превосходство здесь на ее стороне. Лицо мужчины в одну секунду сменило выражение с победного на злобное. Он сорвался с места и, распихивая хныкающих женщин, подошел к Эрне.

— Думаешь, твоя смерть — свидетельство твоей победы? — прошипел он, с силой дергая девушку за плечо. — Как бы не так. Ты столько рассказала мне об идеях своего культа, о страхе перед богами, но я был прав — страх перед нашими лагерями оказалась сильней. Пусть это всего пару человек из тех нескольких сотен, что мы смогли поймать, но они теперь на нашей стороне. У нас даже есть текст этой чертовой песни. Так что, победа остается за мной! А ты просто подохнешь, как никчемная шавка, вместе с теми, кто решил за тобой идти.

— Заполучить в свое распоряжение Колыбельную и тех, кто сможет для тебя ее спеть, еще не значит победить, — спокойно сказала Эрна, даже не пытаясь вырваться из крепкой хватки. — Я бы даже сказала, что это твоя самая большая ошибка. Ну да ты настолько глуп и самоуверен, что вряд ли поймешь это до того, как станет поздно.

Офицер озлобленно рыкнул и с еще больше силой дернул девушку за руку, толкая ее на землю. Сустав в плече подозрительно хрустнул, но тело отозвалось только слабой болью.

— Я обязательно зайду посмотреть на твое бездыханное тело и позабочусь о том, чтобы тебя скормили собакам.

Офицер сделал глубокий вдох, успокаивая нервы. Поправил фуражку и спокойно пошел обратно к коменданту.

— Ты в порядке? — обеспокоенно поинтересовалась некая пожилая женщина, подбегая Эрне и помогая ей подняться. — Вот ведь зверье. Уже и ребенок им чем-то не угодил.

— Да, все в порядке, — тихо ответила девушка, стирая кровь с ободранных ладоней и коленей. — Могло бы и хуже.

— Куда уж хуже, — горько усмехнулась женщина. — Сейчас нас сгонят в это здание, как скот. Но они даже сейчас не могу повести себя по-человечески. Надеюсь, им воздастся за их деяния.

Эрна вздрогнула и перевела взгляд на женщину. Ее фраза казалась смутно знакомой, словно призрак чего-то прошлого, давно стертого веками. Но Эрна никак не могла вспомнить, где же ее слышала, и почему она отозвалась неприятной болью в груди.

— За что ты здесь? — едва слышно спросила женщина, когда их начали загонять в здание. Эрна устало глянула на свою соседку. Она знала, что женщина пытается вести непринужденную беседу, чтобы успокоить свой животный ужас.

— Не стала сотрудничать с Рейхом.

— Ты же знаешь, что нас ждет?

— Да.

Женщина кивнула и отвела глаза, которые всего за секунду стали пустыми, стеклянными, потеряв последнюю надежду. Поток заходящих в здание быстро разделил их.

Помещение, куда загнали женщин, было тесным и душным. Запах, который заполнял пространство, Эрна узнала сразу. Именно им провонял за несколько месяцев весь лагерь. Гниющий, тошнотворный запах смерти. О природе пятен на полу даже не хотелось думать.

В камеру загнали больше сотни женщин. Они были разных возрастов и разных национальностей. Но своим отчаяньем они слились в нечто единое. Кто-то из них рыдал навзрыд, кто-то сидел на полу, угрюмо глядя перед собой, не издавая ни звука, но все они чувствовала одна и то же — липкий, удушающий страх. И Эрне хотелось куда-нибудь убежать от этого чувства, которое омерзительно оседало на коже, но бежать больше было некуда. Поэтому Эрна закрыла глаза и уши, стараясь думать о чем угодно, но не о том, что все эти люди сейчас умрут.

Эрне очень хотелось позвать на помощь. Но она знала, что никто не придет.

Дверь со скрежетом закрылась, лишая всякой надежды.

Так решило руководство — лагерь Уккермарк нужно упразднить. Просто так бывает.

Но Эрне все равно больно и неприятно. Не за себя, нет. За себя она уже давно не волнуется. Но все эти женщины, находящиеся здесь, не заслужили этого. И Эрна никак не могла исправить происходящее.

Девушка услышала шипение и поняла, что оно исходит из вентиляции. Меньше, чем за минуту, на языке появился горьковатый привкус, а рот наполнился вязкой слюной. Подняв голову, Эрна увидела под потолком легкую дымку. Вот как выглядит казнь в газовой камере? Ты просто умираешь, потому что умеешь дышать. И это совсем не так страшно, как казалось.

Не в силах стоять на ногах, девушка опустилась на пол, забыв о том, насколько он грязный. Глаза непроизвольно закатились, а по телу прошла легкая судорога. Слюну глотать все сложней. Сердце замедлилось, давление начало падать. В голове словно шумело море — умиротворяющее, спокойное.

Как же все это легко и быстро.

Становится пугающе тихо.

Усилием воли Эрна открыла глаза и увидела, что многие женщины уже без сознания. Те, кто полностью ослаб от голода и каторжной работы уже вовсе прекратили дышать.

Эрна закрыла глаза обратно и позволила своему сознанию хоть ненадолго унестись в мир спокойствия. Она не могла умереть, но могла уйти на несколько мгновений в первичный Хаос, откуда появилась Мать Сущего.

На лице Эрны появилась судорожная безумная улыбка. А ведь Колыбельная имеет много общего с газовой камерой — так же быстро, легко и безболезненно. Только вот Колыбельная призвана избавлять от страданий, а газ — уничтожать неугодных. И Рейх хочет превратить Колыбельную в такое же оружие уничтожения.

Но ведь если Рейха не станет, люди будут избавлены от страданий?

Эрна открыла глаза. Сердце медленно начинало биться снова. Легкие наполнились воздухом, в котором уже не осталось ядовитого газа. Вентиляция гудела.

Девушка не знала, сколько прошло времени с момента закидывания в вентиляцию баллончика с газом. Вероятней, несколько часов. Как только газ полностью выветрится, придут солдаты Рейха, чтобы вынести тела. И что же они будут делать, увидев, что Эрна осталась в живых? Попытаются пристрелить? Разберут на кусочки в своих лабораториях? Вероятней сначала первое, а потом второе.

Эрна поднялась на ноги. Впервые за долгое время ее сознание, расползшееся по всему периметру лагеря, было спокойно, не выискивало боль и страх. Девушка подошла к двери и без особой надежды дернула ее. Как и ожидалось, она была наглухо заперта.

Взгляд скользнул по телам умерших. Нет, газ не имеет ничего общего с Колыбельной. Он несет за собой боль и страх, как быстро бы не действовал. Все лица женщин были обезображены этими эмоциями.

Дрожь прошла по изможденному телу Эрны. Взгляд застыл. Всего за одну секунду ее сознание, расширившееся до огромных масштабов, сжалось в одну точку. Казалось, это было равносильно тому, если бы небо внезапно рухнуло на плечи. Тонкие ниточки эмпатии с треском рвались и хлестали, разрушая каждым ударом разум.

Рядом, всего в нескольких шагах от дверей, лежало хрупкое тельце пятнадцатилетней девочки с короткими рыжими волосами. Уродливая судорога свела ее лицо, заставляя застыть его с безобразным выражением.

— Нет, — хрипло выдохнула Эрна. — О боги, нет.

Именно с ней девушка говорила совсем, казалось, недавно. О человечности, о морали. Именно она сказала Эрне, что готова умереть за идею Арс Фатрум, пожертвовать собой. И теперь она действительно мертва. Мертва и уродлива, и в произошедшем нет никакого благородства или отваги. А Эрна не смогла ее спасти, хоть была обязана сделать это любой ценой. И сколько еще людей из Арс Фатрум погибли точно так же или даже страшнее? А сколько еще погибнет за нее? Но Эрна будет продолжать жить.

Замки на двери заскрежетали. Этот звук вывел девушку из ступора, заставил отвести обезумевший взгляд от мертвого тела. Сознание, которое только недавно было еще направлено вовне, теперь воронкой затягивало в себя все, что попадалось в его поле захвата и тут же уничтожало. Словно где-то внутри Эрны образовалась всепоглощающая черная дыра.

Дверь открылась, а в помещение со смехом зашло шестеро солдат, оживленно что-то обсуждающих, будто им предстояла веселая игра, а не уборка трупов. Но увидев стоящую на их пути Эрну, они замолкли и испуганно попятились назад.

— Ну, привет, — с полуулыбкой сказала девушка. Внутри нее одно за другим обособлялись собственные чувства, которые она раньше не замечала в себе: злость, презрение, боль и ненависть. И все они разъедали разум, подталкивали к чему-то страшному и неправильному.

— Чего встали тут, остолопы? — недовольно крикнул комендант, заходя в помещение вместе с офицером и кое с кем из врачей. — Вам заняться, что ли, нечем? Вон, сколько работы… Это еще что такое?! Как?..

Эрна с удовольствием отметила, как лицо офицера, столь сдержанное даже в гневе, преобразилось ужасом. Мужчина сделал несколько шагов назад, но, пойманный в черный омут матовых глаз, не мог никуда бежать.

— Ну и кто теперь победил? — спросила Эрна, с некоторой жалостью изгибая брови. — Где твоя сила, человек? Храбрость? Уверенность? Величие? Тебе стоило запомнить мои слова о том, что твое тщеславие тебя погубит.

— Ты не посмеешь, — фыркнул мужчина, пытаясь взять себя в руки. — В твоем же кодексе запрещено это. Мы просто отдадим тебя в лаборатории Рейха, там пусть разбираются, что делать с твоей устойчивостью к газу. Возьмите ее и отведите в лазарет.

Солдаты переглянулись и нерешительно двинулись к Эрне.

— В кодексе говорится, как сохранить в себе человека. Я же чудовище уже настолько долго, что мне поздно беспокоиться о таких мелочах.

Почувствовав прикосновения рук, Эрна закрыла глаза и сделала глубокий вдох. Даже сейчас, в этом изможденном теле, голос ее звучал четко и громко.

— Заткните уши и не слушайте ее! — в панике крикнул офицер, но это не имело смысла. Нити Колыбельной уже опутали его, прошили насквозь — не избавиться и не спастись. Колокола в голове звучали как-то особенно громко. Вкус меда и вишни сменили мерзкую горечь удушающего газа.

Чем больше Эрна пела, чем крепче становился ее низкий голос, тем более полноценной и живой она себя чувствовала. Словно Колыбельная наполняла ее вены чем-то горячим. Словно, она была благодарна за то, как ее используют… И это опьяняющее чувство собственной реалистичности вызывало эйфорию сродни наркотической.

Когда Колыбельная закончилась, Эрна с трудом заставила себя открыть глаза. Ей не нравилось, как быстро покидает ее чувство полноценности, и возвращается изможденность, усталость и боль.

Пошатываясь, девушка подошла к офицеру и недовольно сморщилась. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот человек умирал с улыбкой на лице, навсегда застывая в счастливых моментах жизни. Но выбирать не приходилось.

Эрна присела рядом с ним и взяла фуражку, погладила красивого орла и осторожно водрузила ее на голову.

— Если ты собираешься меня убить в наказание за этот проступок, то поторапливайся. Я жду этого уже больше сотни лет.

— Я не могу тебя убить, — вздохнула Хель, с сожалением поглаживая по голове пятнадцатилетнюю девочку. — Как бы ты ни поступала, наш договор это не может расторгнуть.

— А как же наказание богов, о котором постоянно упоминается в кодексе? Просто сказки? — спросила Эрна, продолжая стягивать с офицера эсэсовскую форму и одевая ее на себя, с сожалением отмечая, что она великовата.

— Нет, не сказки, — ответила Хель, переходя к телу еще одного умершего адепта Арс Фатрум. — Любого другого, конечно, постигло бы наказание. Но ты еще успеешь наказать саму себя за произошедшее. Песня Смерти не забывает таких выходок. И будучи единожды отравленной корыстными целями, она теперь всегда будет требовать от тебя такого же. Ведь изначально ее суть именно в этом, а не в помощи людям. — Хель подошла к Эрне, которая застегивала на себе белую рубашку. — Мне жаль, что я бросила тебя так надолго. И что не смогла спасти от этого поступка.

— Смешно, — резко оборвала Эрна. — Меня не нужно было спасать. Я бессмертна. Со мной ничего не произошло. Тебе должно быть жаль не из-за того, что я спела Колыбельную тем, кто мучает людей голодом, трудом, убивает их в камерах и расстреливает. Тебе должно быть жаль ее, — девушка указала пальцев на мертвую девочку, которая так хотела пожертвовать собой ради идей культа. — Это ее ты не смогла спасти, а не меня. Это она умерла сейчас, а не я.

— Все верно, — кивнула Хель. — Ты ведь мертва уже очень давно.

Эрна промолчала, но тяжесть сказанных слов заставила ее сильней согнуть плечи, склонить голову.

— Что же ты собираешься теперь делать, борющаяся со смертью?

— У меня впереди еще много времени, — прошептала Эрна. — И если даже ты заметила, что я уже мертва, хоть и продолжаю топтать землю, пора найти то, что сможет меня вернуть к жизни. Пусть на это уйдет сотня и тысяча лет, способ должен найтись. Ну, и раз договор все еще в силе, мне нужно спасти оставшихся адептов культа. Теперь, будучи полноправным чудовищем, это будет проще сделать. Только вот пойдешь ли ты со мной, владычица Хельхейма? Или у тебя есть дела важней?

— Я ведь обещала быть рядом. Хватит того, что, единожды нарушив это обещание, я позволила умереть в тебе остаткам человечности. А теперь я просто обязана увидеть твое воскрешение.