Руины Тиррэн Рина. Пламя на углях (джен)

Ночь с 12 дня на 13 день роэ́нана 1064 года от Серой Войны; Замок Лиррэ́, Лэ́свет, Странный Мир

Мрак за окном всё сгущался, расползался по воздуху почти ощутимо. Казалось, что не могло стать ещё темнее, но становилось. Казалось, распахнёшь ставни, протянешь руку — почувствуешь его мокрое бархатное прикосновение, и он прольётся в комнату вязкими чернилами, въестся в ковёр и белый каменный пол. Казалось, что ночная тьма пожрала все звёзды на небе, оставив лишь горстку самых ярких, но словно потускневших сейчас далёких светил.

На драконьем звёзды называются «ла́эс», внезапно вспомнил Иза́р.

Тэзарна лаэ фавар ма гэ миэн. «Путеводную звезду увидишь лишь во мраке». Так ты говорила, Фредерика? Прости за всё, если сможешь. Все путеводные звёзды ты, видно, унесла с собой в могилу, оставив мне лишь ехидно щурящийся сверху Янтарный пламень в созвездии Ворона.

Внизу, под высокими стенами стелился туман, оплетая землю рваными клочьями. Не рано ли для туманов? Не прошла ещё и половина роэнана, даже листья пока не желтеют, а воздух пышет солнечным жаром.

О стекло тяжело ударилась первая крупная капля дождя, затем ещё одна и ещё. И ещё.

— Простите, Магистр… Я не смог. Я не смогу их убить.

Изар крепче сжал на подоконнике побелевшие пальцы, почти ломая ногти о камень. Боль не отрезвляла. Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть на коленопреклонённого юношу, хотя его больной, тяжёлый, ощутимый кожей взгляд молил об этом, прожигая спину в магистерской мантии насквозь.

— Магистр… Они же дети, просто маленькие дети… За что мне лишать их жизни? Чем они смогут нам навредить?

— Ты сам знаешь, чем драконьи маги угрожают нашему миру и нашей стране. Ты сам знаешь, сколько в них может быть силы уже сейчас. Не ты ли снёс врата Замка в шесть лет, когда впервые появился здесь, Сильвестр? Твою жизнь я готов сохранить, потому что доверяю тебе как родному сыну, знаю, что ты сможешь защититься от его влияния… Знаю, чего от тебя ожидать. Но чего ожидать от этих детей? Они непредсказуемы, они живут по законам другого мира, мне не известным. И они не всегда будут маленькими детьми, которых ты сегодня пожалел, — Изар чуть заметно качнул головой.

Юноша молчал. Молчал и Магистр, сдерживая яростно клокочущий по телу огонь. Капли бились о стекло всё сильнее и чаще. Вдалеке, словно вышедший на охоту мощный дикий зверь, низко зарокотал гром.

Быть сильной грозе.

— Прости, Сильвестр, — наконец сказал Изар и всё-таки обернулся к нему, — их надо уничтожить, и это должен сделать ты. Я человек, мне закрыт проход в другой мир, иначе бы я взял это на себя. Я прошу тебя, не как глава Белого Совета, а как твой наставник. Ты сам понимаешь, что у нас нет иного выхода.

Понимаешь ведь?

— Но Магистр! Магистр, должен же быть иной выход, иной путь! — Сильвестр отчаянно вскинулся. Его глаза, покрасневшие, воспалённые, лихорадочно горели, прорезая полумрак комнаты двумя синими, нечеловечески синими звёздами. Вот почему драконье «лаэ», «звезда», так созвучно с драконьим же «лли́э» — «глаз».

Сильвестр ведь был одним из них.

— Магистр, вы ведь должны что-нибудь придумать!..

— Прости, — Изар криво, через силу, улыбнулся, — у меня нет над ними власти.

Драконёнок вновь уронил голову, серебристо-белые волосы упали на его лицо, скрывая огни глаз. Он вдруг мелко затрясся, словно борясь с собой, словно ломая что-то глубоко внутри себя, стирая в порошок, изничтожая в пыль. Магистр снова отвернулся, не в силах смотреть на то, как трескается и ломается образ гордого и непреклонного юноши, что так долго и кропотливо возводил его воспитанник, отчаянно не хотевший казаться слабым.

Он никогда и не был слабым. В шесть потерял всю семью и в одиночку добрался из какого-то захолустья до столицы, не побоялся прийти в Замок Лиррэ и требовать аудиенции у самого Главного Магистра. Это сможет не каждый взрослый… Быть может, конечно, всё дело в его крови, драконята взрослеют рано, но… Слабым Сильвестр не был никогда.

Просто и сильных можно довести до ручки.

И Изар не имеет права сердиться на мальчишку, выплескивать на него свою бессильную ярость, свой собственный страх — он должен был искать обходные пути.

Но и у сильных есть предел. Как искать, как мыслить здраво, если в висках стучит бешеный пульс, а внутренний голос шипит, воет ревущим пламенем его огненной магии — не убьёшь детей сейчас, и через десять лет твоя страна превратится в обугленные руины.

Как и весь континент.

И если бы только континент.

— Магистр… — вновь негромко позвал мальчишка. Голос его был сух и надтреснут. — Есть ещё один вариант.

— Говори.

— Сейчас самой старшей из них двенадцать, младшему же — около восьми, — он говорил тихо, медленно, словно сам не веря ни в свои слова, ни в то, что они будут услышаны, — они ещё довольно малы, и воздействовать на их сознание будет достаточно легко, особенно для такого сильного мага, как Э́мил Курэ́. Я думаю, он согласится сделать это, если вы попросите лично.

— Что именно ты предлагаешь? — Изар бросил на него внимательный взгляд, прикрывая своё почти что отчаяние лёгким интересом. Пусть мальчишка считает его бездушным чудовищем, пусть. Лучше так, чем если он поймёт, что на самом деле чувствует его наставник. Наступают тяжёлые времена, и драконёнок должен видеть в нём тэзарна лаэ, путеводную звезду — путеводную, хоть и жестокую, а не готового завыть старика.

А думал ли ты тогда, четырнадцать лет назад, что в сорок уже будешь казаться себе стариком, а, Изар?

Ослепительно сверкнула молния, через удар сердца гулко зароптал гром, оглушительным грохотом прокатившись по кабинету. Ливень с силой забил по стеклу, словно умоляя впустить его.

— Я… Я предлагаю забрать детей в наш мир, я предлагаю вам вырастить их, как вы вырастили меня, воздействовать на их сознание, чтобы они никогда и не вспомнили о своём доме, обучить их магии, предложить в будущем сражаться на нашей стороне… Я понимаю, как это рискованно, что всё может обернуться крахом… Но этой иной выход, не убийство, и если вы согласитесь…

— Я… — Магистр медленно выдохнул, окончательно беря верх над бьющимся внутри магическим огнём. — Я рассмотрю твоё предложение. Но ты сам понимаешь, что этот вариант ненадёжен. Память рано или поздно может пробудиться — они ведь не люди, заклинания даже уровня магистерской магии подействуют на них слабее, чем должно. Но я подумаю, Сильвестр. Приходи за ответом утром. Сейчас тебе стоит отдохнуть.

* * *

— Значит, мальчик не смог? Это было вполне ожидаемо, сам же понимаешь, — Эмил Курэ пригубил терпко пахнущий травами и специями напиток, задумчиво постучал пальцами по боку гранёного стакана, в который тот был налит. В его покоях с плотно задёрнутыми шторами гроза почти не ощущалась, и было удушающе жарко от горящего камина, в котором булькал и кипел очередной отвар.

Свечи тоже не горели. Комната освещалась лишь отблесками огня, во всех углах залегли густые дрожащие тени. Изар не любил темноту, но треск поленьев и привычные запахи лекарственных трав, которыми пропиталось всё вокруг, смягчали её, заставляли отступить на задний план.

— Я всё же надеялся, хоть это и несколько малодушно, что Сильвестр справится. Но я не могу винить его в этой неудаче. Если бы я мог, то сделал бы всё сам. Это было бы проще. Правильней, — Магистр качнул головой, жёстко провёл от глаз к вискам пальцами, пытаясь вернуть разуму ясность. Не получалось, мир плыл в бликующем мареве.

— Подожди ещё минуту, друг мой, и мы продолжим разговор, — Эмил отставил свой стакан, легко, словно двадцатилетний, поднялся с кресла, подошёл к котлу, принюхался, глубоко втягивая в себя ароматный пар, зачерпнул всё ещё кипящее варево деревянной ложкой и плеснул в стоящий на камине кубок.

Потом протянул его Изару:

— Пей.

— Надеюсь, здесь есть хоть капля алкоголя, — фыркнул Магистр, принимая отвар из его рук.

— Это успокоительное, — недовольно бросил Эмил и вернулся в своё кресло. Его, прокля́того менталиста, не могло смутить ничто. Кто, кроме него, продолжил бы сидеть в одном халате, закинув ногу на ногу и попивая какой-то травяной сбор, если бы к нему среди ночи заявился сам Главный Магистр Белого Совета? Пожалуй, подобную роскошь мог позволить себе только Средний Магистр этого же Совета.

— Успокоительное… Тогда почему так мало? — Изар залпом опрокинул в себя обжигающее мятой и чем-то сладковато-горьким варево.

— Потому что не далее чем вчера ты уже допил мои запасы этого самого успокоительного, заставив меня пополнять их гораздо раньше, чем я рассчитывал. Это и так двойная доза, друг мой, но скоро тебе и её перестанет хватать, — Эмил поджал губы и хмыкнул, — что же касается нашего разговора… Тебе действительно так жаль мальчишку, Изар? Да и о каком, прости меня, великодушии может идти речь, учитывая твою биографию?

— Сейчас — действительно жаль. Ему шестнадцать-то исполнится лишь через несколько сезонов, он и так пережил множество потрясений, а я, заботливейший из наставников, отправляю его на такое задание! Поверишь ли, мне от самого себя тошно.

Огонь внутри медленно успокаивался, оставляя после себя лишь прохладную горькую апатию. Лучше бы ты налил вина, друг…

Эмил промолчал, взмахнул рукой, и продолжающий мерно булькать отвар закрутился по часовой стрелке, помешиваемый зависшей в воздухе ложкой.

— Ты… думаешь согласиться на его предложение?

— Если ты мне поможешь, как и в тот раз. Одному мне не провернуть всё это, — Магистр опустил голову, стиснул виски пальцами, — это единственный вариант, который позволит обойтись без лишнего кровопролития, я и так погубил достаточно людей… И погублю ещё, будем честны. Но убивать детей… Это слишком даже для прошлого меня, не находишь?

— Ещё день назад это тебя ни капли не смущало. И что же, ты действительно собираешься взять на себя ответственность за судьбы этих троих детей и всего материка? Остановись, пока не стало слишком поздно. Знаешь, как трудно будет не дать ему пробраться в их головы? Знаешь, как трудно будет удержать их на нашей стороне, если они вспомнят? Обратного пути уже не будет, Изар, — Эмил взглянул на него с беспокойством, плохо скрываемым за привычной полуиронией.

— Трудно. Но возможно. А обратного пути… его ведь уже давно нет. Отступать нужно было ещё четырнадцать лет назад, когда мы взвалили на свои плечи судьбу всего Лэсвета. Отступать уже некуда, друг. Ты мне поможешь?

— Да.

* * *

Туман вновь стелился по земле, полз, как и вчера, рваными клочьями, делая наступившие сумерки ещё более зловещими. Разница была лишь в том, что прошлой ночью Изар смотрел на белёсую мглу из окна своего кабинета, а сегодня стоял у подножия стен, утопая в ней с головой. Туман, его сырые влажные прикосновения, его текущий водяной дым он не любил так же сильно, как и темноту.

Может, перечитал в детстве сказок о Смерти, Владычице тумана и крови?

Магистр тихо фыркнул, и этот звук утонул во мгле, словно и не было его никогда. Стояла тишина, туман всё курился белым, не спеша окрашиваться в багровый, что свидетельствовало бы о близости самой мрачной из Семерых. Верил ли Изар в них, в этих Семерых? Возможно, когда-то и верил. Теперь же они остались для него лишь в песнях и легендах. Странник, Смерть, Природа, Лёд, Пламя, Скала, Ветер… Если они и есть, то почему молчат, почему позволяют происходить всему, что творится сейчас?

Вечный вопрос, на который и верующим не дать ответа.

Он нервно вздохнул, крутанул на указательном пальце массивный магистерский перстень. Прав был Эмил, даже двойная доза уже не помогает ему успокоиться полностью. Сам Эмил стоял тут же, прислонившись к одной из створок Врат и цепко вглядываясь в ночь тёмными карими глазами. Сейчас они казались чёрными провалами.

Напряжение, нарастающее в течение нескольких последних сезонов, ощутимо повисло в воздухе.

Время шло, часы на Пурпурной Башне давно уже пробили час после полуночи. Мрак окутывал Замок, словно кокон паутины, мир тонул в вязкой темноте. Перстень всё ощутимей давил на палец.

Лишь через полчаса раздался тихий звон разбивающегося льда, и воздух рассекла синяя воронка магического перехода, развернулась, застыв серебрящимся голубым провалом. Сначала, словно в полудрёме, из неё шагнули две рыжеволосые девочки. Значит, драконята из огненных. Сделав несколько шагов, они остановились, покачиваясь, как в трансе. Свет портала плясал на их коже синеватыми бликами, превращая детей в оживших мертвецов.

Через несколько секунд появился и Сильвестр, держащий на руках спящего мальчишку. Воронка с тем же звоном схлопнулась за его спиной, оставив их в темноте, и Изар запалил над ладонью блуждающий огонёк размером с небольшое яблоко. Магия внутри сыто вздохнула, радуясь возможности быть использованной и выйти во внешний мир.

Сильвестр быстрым, но дёрганым шагом двинулся к стоящим у Врат. Девочки медленно и неловко побрели следом, спотыкаясь о собственные ноги, натыкаясь друг на друга.

Изар видел, как напряжён его воспитанник и каких трудов стоит ему удерживать сознание детей под контролем.

В метре от Врат Сильвестр остановился, чуть склонил голову, не имея возможности поклониться по правилам лэсветского этикета.

— Магистр Ма́уг, Магистр Курэ. Я привёл их.

— Как всё прошло? — Эмил опередил вопрос Изара, оторвавшись от своей створки и заинтересованно посмотрев на бездумно застывших девочек. Это был интерес матёрого волка, заметившего щенка за охотой на оленя. «Это не твоя территория, моя, но мне любопытно посмотреть на то, что у тебя выйдет», вот что говорил этот взгляд.

— Их мать создала небольшую задержку, — Сильвестр вдруг скривил губы в болезненной усмешке, — как оказалась, драконья кровь досталась им от неё, но я не смог заметить это в первый визит. Произошёл магический выброс, я не успел вовремя взять контроль над её сознанием… Я ведь не так искусен в этом, как вы, Магистр Курэ. Это не моя специализация… Дом загорелся. Мне пришлось открывать переход прямо оттуда, но из-за огненной стихии, чуждой ледяному порталу, координаты сбились, а я получил… травму, некоторое время пролежав без сознания. Не знаю, что случилось с этой женщиной, мне нужно будет вернуться и найти её. Теперь я знаю запах её магии, я почую её, если она жива. Девочек я смог подчинить, они не ушли далеко, мальчика же просто усыпил и переместился к вам так быстро, как только смог. Прошу простить меня за столь долгое ожидание.

— Насколько травма серьёзна? — спросил Изар, осознанно допуская в голос нотки лёгкого беспокойства. Драконёнку важно было знать, что за него волнуются и переживают. Тем более, отчасти так и было.

— Я смогу её излечить, — Сильвестр вскинул голову, упрямо поджал губы.

Эмил вгляделся в его лицо, незаметно для мальчишки усмехнулся.

— Вряд ли. Целитель из тебя ещё более никудышный, чем менталист. Ты можешь повредить себе. Сколько бы ты ни бился, магия природы так и останется тебе чуждой. Ты ведь не человек, способный при должном старании и некоторых задатках развить в себе способность управляться с несколькими видами магии. Так что пойдём в мой кабинет, и лучше передай мне ребёнка. Ты сильно ослаб.

Сильвестр полыхнул глазами, явно хотел что-то возразить, но не стал, смиренно опустил веки, гася сияние радужек, мельком кинул взгляд на Изара, а после осторожно передал спящего ребёнка и послушно вошёл в распахнувшиеся Врата вслед за Магистрами.

* * *

Эмил устало вздохнул, убирая руки с головы спящей девочки, и вытер выступивший на лбу холодный пот, выше закатал рукава светлой рубашки. Его мантия аккуратно висела на жёсткой спинке рабочего кресла, такая же пурпурная, как и у Изара, но только с двумя золотыми полосами на воротнике-стойке.

Друг помассировал пальцами виски, отпил из бокала очередной отвар и обернулся:

— Теперь они ничего не вспомнят о своей прежней жизни. Я внушил им, что их мать погибла несколько лет назад от эпидемии… Помнишь же, была в окрестностях Нециса вспышка красной горячки? Тогда много народу полегло, прежде чем целителям удалось остановить её распространение. Мать умерла, они выжили, и их приютили какие-то дальние родственники со стороны отца. Когда же они, в связи со своими драконьими корнями и, соответственно, огромным потенциалом, получили твоё любезное приглашение отправиться на обучение у лучших специалистов в Замке Лиррэ, то поехали в Белозар. Дописанное мной заканчивается на том, что им выделили комнаты, и они преспокойно уснули, преисполненные желания учиться и служить во благо Лэсвета. Дальше ты и сам справишься. Уже думал, какую пользу извлечёшь из их присутствия, помимо подпитки Сердца?

— Думал. Когда они вырастут, двоих я отправлю охранять границы, а одного оставлю в Белозаре, непосредственно для подпитки. С драконьей мощью Сердцу хватит сил, чтобы держать блок и на таком расстоянии… Ты ведь задействовал его ресурсы для заклинания?

— Конечно! — фыркнул Эмил. — Завязывать на себя самого три заклинания такой мощи, постоянно требующих подпитки, смерти подобно! Даже моего сосуда хватило бы, в лучшем случае, на неделю. А вот Сердце справится. Оно способно питать блок и одновременно забирать излишки магии наших милых драконят. Его это не ослабит, а лишь укрепит.

— Спасибо, друг. Надеюсь, твои труды не будут напрасными.

— Я тоже на это надеюсь, — он отвернулся к открытому окну, в которое утекали остатки каминного жара, — теперь всё зависит от того, достаточно ли усилий ты приложишь для их воспитания. Дети очень восприимчивы, особенно к словам родителей и наставников, поэтому я советую тебе придерживаться той же линии поведения, что и с Сильвестром, то есть — быть мудрым наставником, учителем и старшим другом, тем, кто всегда поддержит и поймёт. Они должны тебе доверять, иначе ничего не выйдет. Но думаю, ты и так это понимаешь…. Я же постараюсь, по мере своих сил, конечно, помочь тебе.

— И я очень ценю это. Я рад, что когда-то ты стал моим другом, Эмил, — Магистр подошёл к нему и крепко сжал его плечо, не зная, как ещё выразить всю свою благодарность и признательность, — спасибо тебе за всё, что ты для меня делаешь. И не только для меня, но и для Лэсвета. Хоть ты и не был обязан изначально им заниматься, ведь это не твоя родная страна. Ты мог бы направить свои таланты на благо Баути́ра, служа одним из советников Его Величества Маркуса.

— Я уже больше лэсветец, чем баутирец. Я прожил здесь много лет, к тому же, — друг усмехнулся, — я всё же стал Средним Магистром этой страны, улучшать и развивать её — теперь и моя забота… Хотя ты, признаться, поступил очень неразумно, принимая на этот пост иностранца, Изар. Если бы на моём месте был кто-то другой…

— Если бы на твоём месте был кто-то другой, и я не занимал бы сейчас своего поста, — Изар тепло улыбнулся, — как бы всё обернулось тогда, хотел бы я знать…

— У тебя бы точно не было племянницы-полуэльфийки, — хмыкнул Эмил, а затем добавил чуть тише и задумчивей, — зато была бы сестра.

— Тоже скучаешь по Рике? — Магистр перевёл взгляд на темноту за окном. Туман постепенно проходил, далеко на востоке неспешно расползалось красновато-жёлтое марево рассвета.

— Скучаю, друг мой. Выпьем за добрую память Светлейшей Фредерики из рода Маугов? — он отсалютовал ему бокалом.

— Выпьем. Иногда я думаю, что…

— Не думай, Изар, не думай. Ты всё равно ничего уже не изменишь.

— Правильно, неправильно — уже ничего не изменить, да. Я помню те твои слова.

Снова стало холодно и пусто. Изар ушёл слишком глубоко в себя, чтобы заметить внезапно заклубившуюся над старшей из девочек чёрную дымку, что на секунду окутала её, а после растворилась без следа.

От автора:

Время года в Странном Мире (он же Ти́ррэн Рин) измеряется сезонами, а не привычными нам месяцами, хотя дней в году у них столько же. Всего сезонов семь, в каждом из них (кроме роэнана) пятьдесят два дня. Называются они в честь древних божеств (Семерых): вэ́ссан (середина и конец зимы), клоэ́нан (начало и середина весны), сэрэ́нан (конец весны, начало лета), тэ́йеман (середина лета), роэ́нан (конец лета, начало осени), элэ́йнан (середина и конец осени) и сэтэ́ван (конец осени, начало зимы).

Вечер 20 дня элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

— Что? Мертва? — слова Магистра эхом отдались в ставшей вдруг совершенно пустой голове.

Мертва, мертва, мертва…

— Да, Сильвестр. Я выслал лучших людей для её сопровождения, ты и сам это знаешь… Прости, я уже ничего не могу сделать, никто не может. Но поверь мне, она знала, на что шла, соглашаясь на эту поездку. Да, это тяжёлая потеря, но мы должны её пережить. Близится война, боюсь, это лишь первая наша утрата, за которой последуют и другие, — Изар Мауг сжал его плечо в попытке приободрить, кинул сочувствующий взгляд и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь.

Для него смерть одной из подопечных драконьих магов означала множество проблем, возможно — внеочередной созыв Финнского Альянса, объяснения с входящими в него правителями, с братом и сестрой погибшей, несколько бессонных ночей и крушение планов, ведь вместо четырёх драконов у Лэсвета осталось только трое.

Сильвестр же тяжело, как неизлечимо больной, только что узнавший свой диагноз, опустился на кровать.

Мертва? Его Серафима мертва? Он не верил, не хотел верить. Понимал, что это глупо, что от её тела не осталось даже клочка — тёмные волки сжирают своих жертв без остатка, с костями и потрохами, они вечно голодны, но…

Как можно осознать, как можно поверить в то, что та, кем ты жил все последние годы, мертва? Что всё, момент упущен, и нет её больше, и никогда не будет, и не услышать больше тихого спокойного голоса, не коснуться растрёпанной косы, не заглянуть в тёплые прищуренные глаза, не обнять, не увидеть больше, не попрощаться.

Не успеть сказать всё, что хотел.

Серафима… Она была такой маленькой, такой тонкой, несмотря на свои семнадцать, хрупкой даже. Казалось, заденешь неосторожно — сломается. Немногие её любили — пусть по её венам и текла драконья кровь, магии в ней была капля, что для государства с магократией являлось практически преступлением. По силе она не могла сравниться даже с обычным магом уровня ивега́рда⁽¹⁾. Огненная стихия, яркая и яростная, не желала ей покоряться, лишь раз за разом обжигая. Казалось, Серафима и вовсе не имела отношения к клану Ла́рсен, но глаза — драконья пламенная зелень — служили неоспоримым знаком причастности.

Не досталось ей и огненного характера — она не была ни вспыльчивой, ни резкой, напротив — всегда спокойной, молчаливой, редко проявляющей сильные эмоции, но неизменно тёплой и мягкой по отношению к семье.

Она включала его в свою маленькую семью, всегда была с ним искренней, он чувствовал это на подсознательном уровне, знал, что она никогда не оттолкнёт.

Серафима была его персональным лучом света. После смерти родителей, после предательства и побега сестры он замкнулся в себе, и трудно было даже говорить с кем-то, подпустить кого-то к себе. Пробиться сквозь это отчуждение смог только Главный Магистр, человек, принявший его в своём Замке после почти что года скитаний, человек, давший ему кров и пищу, одежду, образование, всё, чем Сильвестр сейчас владел, человек, понявший его, ставший наставником и другом. Сильвестру не хватило бы и жизни, чтобы расплатиться с Изаром Маугом за всё то, что он для него сделал.

Потому честью и обязанностью стала для него посильная помощь Магистру. Сначала Сильвестр мало что мог и умел, но с каждым годом росли его знания, а вместе с ними и мощь. И пять лет назад, когда Иокийский вопрос встал так остро, он сам предложил Изару Маугу помощь в поиске других выживших драконов и драконьих магов.

Знал бы он тогда, чем это обернётся…

Но Сильвестру было пятнадцать. Он хотел показать, доказать всему миру — и в первую очередь себе — что он чего-то да стоит. Что он уже не тот беспомощный мальчишка, сумевший выползти из горящего дома, но не сумевший ни помочь родителям, ни остановить сестру. Как глупо, он называет Альбу сестрой даже после того, что она сделала…

Интересно, хватит ли ему духу убить её теперь?

Её и его.

Тогда, пять лет назад, он задумывался об этом гораздо меньше, надеялся, что они смогут избежать войны — что он поможет её избежать. И ломал пространство, взрезал его порталами, выжимая из себя все соки, идя лишь на запах родственной магии, основываясь лишь на туманных образах из книг Главного Магистра.

Драконов не было больше нигде — это пугало так, что кровь стыла в жилах, что тело сводило в судорогах, что магия почти выходила из-под контроля.

Сильвестру повезло лишь в одном мире — странном, непонятном мирке, названия которого он даже не знал. Он был так горд, так рад, когда нашёл этих детей, и он не был готов к следующему приказу.

Убить их.

Он мог ожидать этого с самого начала, он мог понимать, что у Магистров Белого Совета вряд ли хватит сил, чтобы выиграть в схватке с Иокийцем и удержать их на своей стороне, но ещё он понимал, что не сможет исполнить приказ.

И он не смог.

Но Изар Мауг почему-то прислушался к нему и его глупому отчаянному предложению, и Сильвестр вновь открыл переход, чтобы вернуться из него уже не в одиночку.

В маленькой тесной комнатушке едва тлела настольная лампа. В ней, вместо свечи, тускло горела странная грушевидная стекляшка. Сильвестр осторожно спрыгнул с подоконника. Устланный деревянными панелями пол чуть скрипнул.

Из-за приоткрытой двери раздавался негромкий голос, кажется, женский.

— Как мы? Да так, живём потихоньку. Думаю, скоро на ремонт накоплю, пора в детской обои переклеить. Да и пол бы ещё перестелить, но это после холодов, до осени не успею уже, а она у нас такая морозная… Сашка бы не простил меня, если бы я оставила мелких жить в такой конуре… Что, скучаю ли? Нинка, в марте уже семь лет было, как его нет, а ты до сих пор спрашиваешь меня, как я. Смешная ты… Да-да, смешная.

Голос ненадолго затих, но потом вновь продолжил.

— Скучаю, конечно, безумно скучаю. Без него сложно… Тебе не представить, как сложно, Нина… Вот подниму на ноги детей, Фимка школу окончит, в институт поступит — она у меня умненькая такая, знаешь? Почти что на одни пятёрки учится. Да, бывает и трояки приносит, но что уж тут поделать, не бить же. Элька? Её мать моя совсем избаловала. Сашка бы, наверное, давно ремнём её за капризы… Не веришь? Он, когда сердился сильно, мог бы и ремнём… Да, конечно, я бы ему не дала, мягкотелая такая. Всё-то ты знаешь, Нинка. Мир, представь себе, первый класс на одни пятёрки закончил. Да-да, я сама-то с трудом верю, он такой сорванец… Да, я помню, как он сломал забор дяди Гриши и удрал в лес, помню… Но он исправился, таким серьёзным стал… Но смешной безумно, особенно когда хмурится. Ну и вылитый Саша, он таким же забавным Лисёнком был в детстве. Да, несколько фотографий осталось…

Так вот, Фимка школу окончит, пойдёт в институт — ну или в универ там, да, образование всё равно получать надо, потом выдам её замуж за кого-нибудь хорошего. Как раз и Элька уже школу закончит, да и Мир тоже выпускником будет… Вот тогда, в принципе, можно и умирать. Я такое местечко присмотрела — мост, река внизу, вокруг деревья шумят… Красиво… Да не пугайся ты, милая, ну чего ты? Шучу, конечно, разве не слышишь?..

Устала, да. Безумно, безумно устала. Только ради мелких и живу… Мужчину себе найти? Не смеши меня, Нинка, ей-богу. Да, никого после Сашки. Никто мне не нужен, надоела со своими советами… Под мужчину нужно подстраиваться, ухаживать за ним, еду ему готовить, убирать, прилежной женой и хозяйкой быть, постель ему ночами греть… Не хочу так, Нинка. Никому я не нужна с тремя детьми. Какой мужик на это согласится, сама-то подумай? Четвёртого, общего, я не потяну… Ну всё, всё, не обижайся на меня… Да, знаю, есть такие, что и на троих чужих согласятся, и курящей бабой за тридцать прельстятся… Это глупый спор, Нин. Всё, иди, Серёжа тебя уже полчаса спать зовёт. Завтра созвонимся, да. Через неделю, в субботу? Нет, не могу, обещала наконец-то взять отгул и свозить детей погулять… Да хоть в парк какой, мало их у нас, что ли… Накормлю мороженым, может, в кино сходим, если денег хватит… Да брось ты, Нинка! Нет, ни рубля не возьму! У вас самих двое! Всё, иди уже, я завтра позвоню, договоримся.

Голос затих, послышались короткие гудки. Затем скрытая от его глаз женщина выдохнула сквозь зубы:

— Боже, как же я устала… Влас, знаешь, я тебя ненавижу… Если бы не ты… — она издала горький смешок, — о чём это я, конечно. Но если бы не ты, всё было бы гораздо проще. Сколько лет прошло, уже даже не тринадцать, ещё больше… А ты по прежнему моя головная боль.

Что-то щёлкнуло, затрещало, и через несколько секунд Сильвестр уловил аромат сигаретного дыма. Да, это точно был он, пусть в Лэсвете и курили что-то другое. Значит, на этот раз он всё-таки застал мать детей дома, и теперь здесь, в захудалой квартирке, они впятером. Она одна, судя по всему. Сильвестр не слышал второго голоса, говорила она, похоже, по тому странному устройству, что он видел и у других людей, добираясь сюда.

Сильвестр сделал несколько осторожных шагов. Босые ноги ступали тихо, гораздо тише, чем могли бы ступать даже самые мягкие сапоги. В комнатке теснились три узкие деревянные кровати — две у одной стены, одна у другой, рядом с массивным шкафом и высоким коричневым стеллажом. На одной из верхних полок стояла уже виденная им картина в маленькой рамочке, нарисованная неизвестными ему красками. С неё весело и беззаботно улыбался во весь рот молодой мужчина — рыжеволосый, лохматый, с прищуренными глазами. Видимо, тот самый Саша. Рядом, в ещё одной рамочке стояло письмо, написанное на расчерченной мелкими квадратами бумаге.

Сильвестр осторожно подошёл ближе, стараясь не шуметь.

«Любимые мои девчонки (и мальчишка!), через неделю уже поеду к вам. Скучаете? Я вот соскучился ужасно! Невероятно давно не дёргал за косичку мою маленькую забияку Эльку и не ездил на рыбалку с Фимкой. Представляете, эти обалдуи не верят, что девчонка в четыре года может ловить рыбу, и ловить успешно! В следующий раз повезу её с собой, и она утрёт им носы. Да, Фимка? Целую тебя в твой очаровательный носик. Элька, привезу тебе столько конфет, что тебе их до самого Нового Года хватит. Мир пока читать не умеет, так что передавайте ему мою любовь в устной форме. Скажите, что папка скоро вернётся. Ксюша, мой огонёк, люблю тебя ещё на капельку больше, чем раньше. Береги мелких, скоро встретимся.

За сим подписываюсь, счастливый муж, отец и прочее».

За этим следовало криво и размашисто нарисованное сердечко.

Сильвестр сделал в голове пометку — рассказать Магистру о том, что после перехода он начал понимать не только устную речь, но и письменную. Затем сглотнул. Внезапно стало гадко. Он чувствовал, что залез туда, куда не следует, что сейчас по воле неизвестных этому миру людей он разрушит чью-то жизнь, чьи-то надежды на будущее, что, забрав детей с собой, окончательно сломает эту надтреснутую уставшую женщину, курящую сейчас где-то за приоткрытой дверью спальни.

Но если этого не сделает Сильвестр — за детьми явится уже Иокиец, что будет гораздо хуже. Хуже для всех.

Сильвестр перевёл взгляд на ближайшую к стеллажу кровать. Девочка на ней спала, свернувшись в клубок и высунув из-под одеяла лишь длинную худую ногу да растрёпанную голову. Почти всё её лицо, бледное в темноте, острое, было скрыто тяжёлой тканью так, что виднелись лишь кончик заострённого носа и прикрытые подрагивающими веками глаза. На вид девчонке было лет двенадцать. Сильвестр протянул руку, зашептал про себя слова заклинания. Сейчас она проснётся и будет слушаться его. Если он сделает всё быстро, мать даже не узнает о том, что кто-то приходил. Пусть это бесчеловечно, пусть. Он всё равно не сможет провести сквозь портал и её. Лучше так, чем… чем если он убьёт детей, как приказывали ему изначально.

— Ты от Власа?

Сильвестр замер, обернулся к двери. Женщина стояла там, одетая в длинный махровый халат, с едва дымящейся сигаретой в руке. Рыжая, рыжая как огонь, зеленоглазая, как и все драконьи маги огненного клана Ларсен! Марра́к⁽²⁾, как он мог так ошибиться?!

Почему не рассмотрел цвета глаз мужчины на картине?! Люди тоже бывают рыжими. Маррак побери…

На протянутых к девочке пальцах медленно тлели нити магии.

— Значит, не от него. Что ты забыл в моей квартире? Что… что ты делаешь с моей дочерью?! — глаза женщины вспыхнули. Она видит, видит нити… Вспыхнула огнём и сигарета, а Сильвестр вдруг с ужасом понял, что она, эта женщина, не может этим управлять. Он чувствовал в ней отголоски драконьей крови, но никто не обучал её. И теперь магия могла просто…

За сигаретой полыхнули и женские пальцы, рукава халата, её волосы, но женщина, казалось, даже не заметила этого. Она сделала шаг вперёд, и языки огня сорвались с её ладони в воздух копошащимся багровым клубком. Сильвестр выбросил наперерез ледяной щит, пламя отразилось, разлетелось во все стороны, поджигая стеллаж, занавески, стены… Завизжал кто-то из проснувшихся детей, испуганно вскрикнула, отшатываясь в заполыхавший дверной проём, женщина в горящей одежде. В её глазах больше не было пламени, лишь страх.

Она сама не понимала, что произошло.

Как нелепо…

Дракон внутри взревел, взорвались болью мышцы, развернулись крылья, с треском разрывая рубашку, снося хлипкие стены. Перед глазами потемнело, потом вспыхнуло снова. Вся комнатушка превратилась в переплетение потоков чуждой, хоть и похожей на его магии. Огонь… Враг. Враг, враг, враг…

Дети. Дети. Дети.

Синяя воронка взрезала раскалённый воздух ножом, зазвенел лёд. В Замок, мне нужно в Замок… Одной рукой забросить в портал первую девчонку, уже не думая о том, что он может порезать её когтями. Рвануться к другой стене, схватить за шкирку плачущих детёнышей… Как же бьётся дракон внутри… Швырнуть их в переход, прыгнуть следом. Дети, дети, дети… Огонь кружит голову, обжигает виски, в глазах темнеет, под щекой что-то холодное и мокрое… Трава?..

Нам нужно в Замок?..

Где мы?..

Сильвестр помнил, что было дальше. Бег по ночному полю, оглушающая боль в голове и бешеный стук крови в висках, поиск сбежавших детей — он нашёл их, испуганных и грязных, в каком-то овраге спустя час. Сил едва хватило на то, чтобы подчинить их и открыть портал — в этот раз куда нужно. Потом была неделя в лазарете под присмотром Эмила Курэ — магистра ментальной магии и мастера природной.

После он вновь вернулся в тот мирок. Он должен был узнать, что случилось с той женщиной… Угасающий запах магии привёл его на свежую могилу.

И первые сезоны Сильвестр просто не мог заставить себя посмотреть в глаза этим детям. Намеренно избегал их, игнорировал любые попытки заговорить, почти заперся в своей комнате… А потом Серафима сама пришла к нему, попросила помочь перевести с драконьего какую-то книжку со старыми легендами, передаваемыми в их мире из поколения в поколение вместо сказок. Кажется, её особенно заинтересовала история о герое Ларсена́ре, служившем богине Пламени — Элэ́йн. Кажется, она сказала, что Главный Магистр послал её к нему.

Знала бы Серафима, какую грязную роль сыграл Сильвестр в её жизни.

Но она не знала, лишь дарила ему свою заботу, свою дружбу, по-детски искреннюю привязанность, и он просто не смог однажды не ответить ей тем же. И как вышло так, что со временем тихая девчонка без магии стала панацеей от всего, светом, необходимой потребностью? Как вышло так, что он вновь почувствовал каково это — быть почти самым обычным человеком, купаться в чужом тепле, не думать о войне и магии, забыть о собственном злом прошлом?

Не стоило забывать, не стоило отпускать, не стоило думать, что что-то может длиться вечно.

Стоило помнить о нём. Об Иокийце.

Маррак, Сирион, да хоть Семеро! Как же Сильвестр его ненавидел! Если бы он только мог добраться до него, драть когтями, прорывая кожу и мышцы до самых костей, если бы мог оторвать ему эти проклятые руки, что вновь принесли в его жизнь смерть, если бы он мог выколоть ему глаза, вырвать язык, оставить от тела один кровоточащий кусок мяса, а после скормить марраковым тёмным волкам, которых он играючи решил натравить на весь континент!

Если бы он только мог…

Но Иокиец превосходил Сильвестра в силе в тысячи раз, в сотни лет обучения магии. Да даже если бы он смог прорваться к нему сквозь Тьмыш, сквозь стаи волков, сквозь все магические щиты, что возведены вокруг — его бы уничтожили мановением пальца.

Сильвестр не ровня этому существу. Пока не ровня.

Но имеет ли хоть какой-то смысл пытаться ею стать? Имеет ли смысл мстить? Месть — бесполезна, она уже не вернёт ни Серафиму, ни родителей, не образумит Альбу, разве что погубит его самого. Глупая смерть — пасть в бесплодных попытках отомстить.

Изар Мауг прав — нужно идти дальше, это не последняя потеря, лишь первая.

Но почему, почему Магистр послал на эту марракову вылазку именно Серафиму? Эли́н или Велимир ведь гораздо сильнее её и в магическом плане, и в физическом! Почему не послал самого Сильвестра?

Он догадывался, конечно.

Если бы Лэсвет лишился кого-то из них троих, практически начавшаяся военная кампания Финнского Альянса потеряла бы гораздо больше. Смерть Серафимы почти ничего не решала. Наверное, она и сама это понимала, раз согласилась на поездку к Тэйвским горам.

Разве можно винить в этом Магистра?

Конечно же, нет.

И всё же внутри кипела боль, и ярость, и отчаяние…

Сильвестр зарычал и швырнул подвернувшуюся под руку чернильницу в стену. Затем бессильно закрыл глаза и уронил голову на ладони, судорожно вцепился пальцами в волосы, пытаясь заглушить рёв дракона внутри.

Когда-то он был рад тому, что его Серафима почти что обычный человек, теперь же проклинал это. Всё не имело смысла. И пусть, забрав её в Тиррэн Рин, он и подарил ей пять лет жизни, в конечном счёте Иокиец всё равно до неё добрался. И Сильвестр уже ничего не сможет сделать, разве что глупо мстить.

Было бы гораздо лучше, если бы Серафима родилась обычным человеком. Да, тогда бы они никогда не встретились, но она была бы жива. Эта война не была её войной. Этот мир не был её миром.

Но что уж теперь говорить и думать? Прошлое не вернуть, ведь даже в их магическом мире, как и в любом другом, никто не умеет поворачивать время вспять.

Вечер 23 октября 2016 года от Рождества Христова; Земля

Серафима медленно брела по знакомой серой улице, низко опустив голову и пиная ногами попадающиеся на пути камешки. Было тихо. Изредка раздавался шум проезжающих мимо машин, шелест шин по неровному асфальту и свежим лужам, оставленным сегодняшним ливнем. Мигал и потрескивал умирающий старый фонарь у края дороги.

Голова — уже привычно за последний месяц — ныла. Если подумать и сравнить с тем, что было в первые дни, когда Серафима едва могла открыть глаза из-за казавшегося слишком ярким и острым света и часами лежала, боясь даже пошевелиться — ныла несильно. Тогда, в те дни, её не покидало ощущение, что она забыла что-то очень-очень важное, что из неё вырвали целый кусок, сгусток воспоминаний, и, в перерывах между вспышками дикой, плавящей мигрени, она до скрежета сжимала зубы, пытаясь вспомнить.

Лишь потом, через три дня, когда боль начала отступать, в мысли вернулась хоть какая-то ясность. И она поняла, что это ощущение потери было верным.

Проклятая амнезия унесла с собой пять лет жизни и разделила эту жизнь на «до» и «после».

«До» была семья. Вечно работающая, но безумно любящая их мать, младшая вредина-сестра, сорванец-брат, несмотря на свою хулиганистость учащийся на одни пятёрки, изредка приходящая ворчливая старушка-бабушка, придирчивая и требующая обращения по имени-отчеству, и где-то там, в прошлом, погибший в аварии отец.

«До» была школа — пусть и не очень любимая, пусть старая и давно требующая ремонта, но такая родная, и надоедливые, но привычные одноклассники. «До» было счастье. Бесконечное мамино тепло, светлая память об отце, дружная семья... а потом яркая искра пожара.

«После» был холод, промозглые сквозняки в старенькой бабушкиной квартире с дырявым плинтусом, вечно скрипящие двери, голоса врачей, какие-то дурацкие лекарства и больницы, больницы, больницы…

А ещё пять пропавших лет. Серафима ничего не помнила. Ни-че-го. Ни как выбралась из пожара, ни как погибли мать, брат и сестра, ни даже где она сама пропадала столько времени. Просто обычная размеренная жизнь, огонь и удушающий дым, затем провал — и знакомая обшарпанная дверь бабушкиного подъезда, ранняя осень, рыжей волной захлестнувшая город, и ледяные кнопки домофона под дрожащими пальцами. Домофона, с устройством которого Серафима не могла разобраться полчаса, словно разучилась элементарно звонить в дверь.

Потом был целый месяц таскания по врачам, каких-то рекомендаций и исследований, пропитанный запахом больницы и приторного растворимого шоколада, которым её пичкала сердобольная дежурная медсестра, громогласно жалевшая «несчастную деточку». Медсестра причитала, врачи наперебой уверяли, что рано или поздно воспоминания вернутся, что нужно стараться, что-то делать, пробовать…

Бесконечная череда советов.

А Серафиме не хотелось. Ничего не хотелось. Ей не хотелось вспоминать эти пять лет, ведь от этого ничего не изменилось бы.

Не ожила бы мать, не вернулся бы Велимир, не поджала бы снова губы недовольная чем-то Элин, не построился бы заново их дом. Всё осталось бы прежним, лишь прибавилось бы Серафиме кошмаров, как будто их и так ей не хватает! Что это, если не кошмар наяву, кошмар, у которого нет конца?

Кто знает, где её носило всё это время?

Приходившие в больницу полицейские — всю первую неделю она провела там, на стерильно белой койке под тонким байковым одеялом; почему-то постельное бельё остро врезалось в её память: белая простыня, пододеяльник в какой-то глупый зелёный горошек и нежно-розовая наволочка на подушке — расспрашивали её об этих годах, о том, не встречала ли она незадолго до пожара кого-то подозрительного, точно ли не помнит, из-за чего он произошёл, не мог ли это быть поджог. Дежурные вопросы. Серафима не видела в их глазах никакого интереса — они просто выполняли свою нудную приевшуюся обязанность. Новость о внезапном нахождении считавшейся ранее погибшей девочки всколыхнула весь их маленький городок как студенистое желе, он пошёл волнами, новости печатали в газетах, заголовки пестрели однотипными фразами и фотографиями с тем, что осталось от их дома после пожара.

Пару раз, кажется, в больницу даже приходили журналисты, но ни врачи, ни медсестра их не впускали, и за одно это им можно было сказать спасибо.

А потом у бабушки кончились сбережения и Серафиму отправили домой. Врачи, казалось, даже вздохнули с облегчением, когда она под руку с поджавшей губы Мартой Афанасьевной — именно от неё Элька переняла этот жест — вышла за двери больницы. Казалось, что действительно расстроилась и распереживалась только радушная медсестра, не преминувшая перед её уходом посетовать о том, что деточку так и не вылечили. Она потрепала тогда Серафиму по щеке, заверила в том, что стоит просто следовать указаниям докторов («Они же не просто так докторами стали, милая! Конечно, память к тебе вернётся, просто делай, что они говорят! Врачи у нас хорошие, не смотри, что такие угрюмые!») и вручила целую коробку пакетиков с тем самым растворимым шоколадом.

Не то чтобы Серафима когда-то его любила, но забота всё же была приятна.

Ещё через неделю шумиха потихоньку улеглась, а расследование угасло, так толком и не начавшись. Остро встал вопрос об окончании школы. Серафиме было семнадцать — боже, целых семнадцать! — а отучилась она всего-то шесть классов. Все её сверстники перешли сейчас в одиннадцатый, и наверстать весь пропущенный материал, чтобы успеть присоединиться к ним и окончить школу, не представлялось возможным.

Да и не была она в состоянии учиться. Вечными спутниками после провала в памяти стали головная боль, слабость до кружащейся головы и подкашивающихся ног, и всё чаще нарастающая промозглыми вечерами апатия.

От этого не помогали тонны дурацких таблеток и сотни бесполезных советов врачей. Ничто не могло спрятать Серафиму от расползающейся всё шире чёрной пустоты в душе, грозящей скоро пожрать её с потрохами и окончательно похоронить.

Глупо, но она всё равно не хотела, чтобы воспоминания возвращались. Сколько новой боли они принесут? Зачем вообще нужны такие воспоминания, от одной мысли о которых выворачивает наизнанку? Даже если полицейские были правы в своих дежурных вопросах и предположениях, и действительно имело место какое-то похищение или что-то вроде него — зачем об этом вспоминать? Вряд ли в это время происходило что-то хорошее, так ведь?

Возможно, это было неправильным. Наверняка кто-нибудь другой на месте Серафимы всей душой жаждал бы вспомнить и понять, разобраться, что же произошло, но никого другого на её месте не было, только она сама, маленькая испуганная девчонка. Серафима понимала, что не права — об этом лучше всего говорили почти неприкрыто укоризненные взгляды бабушки, но ей действительно не хотелось вспоминать о произошедшем, где-то там внутри, на подсознательном уровне, словно что-то запрещало ей даже думать о тех пяти годах. И она заталкивала это «что-то» поглубже в себя и продолжала пить таблетки, и ходить по местам, где была, казалось, в прошлой жизни.

Но вместо памяти оставалась всё та же пустота. Иногда Серафиме казалось, что она не просто забыла, а что воспоминаний и вовсе нет больше в её голове, и вспомнить она ничего и никогда не сможет. Словно её память — исписанный лист, из которого вырезали кусок в самой середине, смяли и выкинули, а две оставшиеся части неумело склеили, и теперь, пытайся не пытайся, смысл написанного уже не понять.

Но она старалась вспомнить, действительно старалась.

Новый дом, пятиэтажный, выкрашенный жёлто-серой краской, уже привычно стоял на месте их старого, сгоревшего в пожаре. Серафима видела в газете фотографию того, что от него тогда осталось — лишь чёрные от копоти обугленные стены, пустые провалы разбитых окон, выбитая дверь. Тот пожар, пожар невероятной силы — его тушили почти сутки — унёс несколько жизней, в том числе жизнь её матери. Про брата и сестру ничего не было известно — не нашли даже костей, но заведомо считали их погибшими. Говорили, что пожар был очень сильным, что возгорание произошло именно в их квартире, и никто не мог уцелеть, и удивительно, что удалось обнаружить хоть какие-то останки.

Но Серафима же как-то выжила?

Последнее, что она помнила, это языки огня, лижущие обои в детской комнате. Что могло произойти потом, она даже не пыталась вообразить. Но ей думалось, что никакого похищения, которое предполагали полицейские, быть не могло — кто бы мог похитить их из горящего дома? — а возгорание было случайностью, и она просто сумела неведомо как выбраться из квартиры ещё до прибытия спецслужб, да вот хоть в окно могла бы выпрыгнуть. А там уж… Да что угодно могло случиться. Стукнулась головой или машина сбила, вот и поехала у Серафимы крыша, и пошла она околачиваться по трущобам, что объясняет её рваную и грязную одежду.

Хотя, конечно, чего уж скрывать — в подобном бреде она не могла убедить даже саму себя. Но больше в больную голову ничего не приходило, а выдвигать какие-то другие версии не хотелось, как и просто лишний раз думать про тот день.

Была в её неожиданном возвращении ещё одна странность — татуировка на левом запястье в виде чёрной ладони с белым женским силуэтом в короне внутри неё, и тонкой витиеватой подписью под нею на неизвестном, но смутно знакомом языке. Странность была даже не в самой татуировке — каких только рисунков не бывает, — а в том, что, кроме Серафимы, её никто не видел.

Психолог, к которому её целенаправленно водила бабушка, авторитетно заявил, что это некая галлюцинация, раскрытие смысла которой повлечёт за собой возвращение воспоминаний. Мол, это сама память даёт ей подсказку, и стоит Серафиме прочитать эту подпись и понять смысл силуэта, короны и ладони, как всё сразу встанет на свои места.

Серафима честно пыталась прочитать, настойчиво убеждая себя, что она не сходит с ума и всё это временно. Однако время шло, а написанные слова всё так же оставались загадкой. Порой казалось, что ещё чуть-чуть, и она разгадает её, но чуда не происходило — буквы всё так же витиевато плясали перед глазами, словно насмехаясь над её тщетными попытками.

В доме, построенном на месте пожарища, мало кто жил. Люди их маленького городка, вдобавок к болтливости и склонности из-за серости собственной жизни долго мусолить любую мало-мальски интересную новость, были очень суеверны. Им казалось, что на месте такой трагедии жить нельзя — оно ведь непременно должно притягивать несчастья. В итоге дом так и стоял полузаселённым и не слишком ухоженным. На испачканной чем-то стене, под самыми окнами первого этажа, кривой расползшейся кляксой красовалось ярко-малиновое граффити — единственное яркое пятно во всей этой желтоватой серости. Район был не из центральных, никто не спешил его закрашивать.

Серафима суеверна не была. Она старалась смотреть на вещи здраво, не верила в мистику и всевозможные народные приметы. Но от этого места, несмотря на все доводы рассудка, её часто пробирала дрожь.

Хотя, если подумать, у Серафимы как раз были для этого все основания.

Она уже привычно для себя остановилась и опустилась на скамеечку перед домом, где раньше наверняка гнездились бабушки. Сейчас она пустовала, лишь валялся под ней опрокинутый и рассыпавшийся пакет семечек, уже полностью растасканный птицами. Выл между домами промозглый осенний ветер, где-то в стороне одиноко каркала ворона. Небо начинало потихоньку чернеть. Значит, у Серафимы оставалось не так уж много времени до того момента, когда ей нужно будет вернуться домой. Всё же не хотелось бродить в потёмках.

Подобные вечерние променады теперь стали для неё обыденными. Врачи советовали побольше гулять, особенно по значимым для неё прежде местам — авось, это даст какой-то толчок к возвращению воспоминаний. Гулять не то чтобы хотелось, но сидеть в четырёх стенах бабушкиной квартирки не хотелось ещё больше. Самой же Марте Афанасьевне, казалось, и вовсе было всё равно, есть Серафима дома или нет. Да, она водила единственную из оставшихся внучек по больницам, записывала к психологу, покупала таблетки, которые выписывали бесконечные врачи, но взгляд её всегда был холоден. Серафима понимала, почему. Бабушкиной любимицей всегда была Элька и только Элька, безумно похожая на деда, и Серафима знала, что бабушка предпочла бы, чтобы вернулась именно она.

Ветер резко подул сильнее, закачав ветви деревьев и сдув пакет куда-то в сторону. Серафиме даже показалось, что мимо промелькнуло несколько крупных снежинок. Неожиданно стало холоднее, словно температура за секунду упала на десяток градусов. Она выше натянула шарф и недоуменно нахмурилась. По коже против воли побежали мурашки.

За спиной раздались чьи-то медленные осторожные шаги. Серафима несколько секунд напряжённо в них вслушивалась, пока незнакомый человек не остановился в нескольких метрах от неё.

А потом чужой тихий голос проговорил:

— Серафима?

Она быстро, почти не отдавая отчёта в собственных действиях, обернулась. За скамейкой стоял высокий юноша, а, может, уже и мужчина. Полумрак скрадывал его лицо и силуэт, но Серафима разглядела одежду необычного покроя и неестественно белые длинные волосы. Может, парик? Во всяком случае, выглядел этот человек так, словно сбежал с какого-нибудь конвента, вроде КомикКона, или со съёмок очередного фантастического фильма. Конечно, ни то, ни другое в их городке не проводилось, но объяснило бы и его странно светящиеся синим глаза. Наверняка просто цветные линзы, от которых отражается свет старого фонаря.

Серафиме очень не хотелось думать про то, что свет фонаря был жёлтым и тёплым, а глаза у юноши мерцали в сумерках каким-то странным — бабушкина соседка тётя Люба, любительница ужасов, сказала бы, что мистическим — холодным огнём. Да и в целом вид его не внушал доверия.

— Простите, мы знакомы?

— Ты меня не узнаёшь? Но как же… — в голосе незнакомца послышалось явная растерянность, а в голове у Серафимы словно что-то щёлкнуло.

Она не знала этого человека, а вот он, судя по обескураженному виду, определённо был с ней хорошо знаком. Может ли он иметь отношение к тем пяти годам?

Серафиме почему-то не хотелось это выяснять. Небо уже темнело, и ей пора было возвращаться домой к бабушке, под иллюзорную защиту старых стен с ветхими обоями, и пить свои таблетки. Может она бы и посидела здесь ещё, если бы была одна, но незнакомец спутал ей все планы и просто-напросто напугал, в чём ей очень не хотелось себе признаваться. Ну, что он ей сделает? Подумаешь, просто ошибся, обознался, со всяким бывает. Он не может иметь к ней никакого отношения, наверняка даже не местный.

— Не узнаю. Вы, наверное, обознались. Простите, но мне пора идти.

Серафима поднялась с места, стараясь не делать резких движений, но тут же испуганно рванулась прочь, потому что незнакомец вдруг сделал ещё один шаг вперёд и протянул к ней руку с абсолютно реальными острыми когтями, длиной с пол его ладони каждый.

Ветер завывал в ушах от быстрого бега, леденяще обжигая лицо и шею. Шарф слетел и остался за предыдущим поворотом. Старый и слишком длинный пуховик путался в ногах, жарко лип к взмокшему телу. Кровь гулко стучала в висках, от нехватки воздуха перед глазами темнело, ноги дрожали и подгибались. Серафима на секунду остановилась, оперлась о колени руками, прерывисто вдохнула несколько раз и вновь бросилась вперёд по мокрой от дождя улице. Ботинки шлёпали по лужам, обдавая ноги холодными брызгами.

Сколько продолжалась эта погоня? Она не знала. Перед незнакомцем у неё не было ни единого преимущества, кроме возможности сворачивать в еле заметные приезжим подворотни и закоулки. Однако долго это продолжаться не могло — Серафима чувствовала, что сил у неё осталось совсем немного. К горлу подкатывал ком, она начинала задыхаться. Мигрень калёным железом жгла где-то над левым глазом.

Её преследователь и не думал отставать. Она буквально чувствовала спиной его взгляд и слышала следующие за ней по пятам шаги. Всё ближе, всё громче, всё отчётливей.

Первые пять минут погони он кричал ей, просил остановиться, что-то спрашивал, но она не слушала, полностью отдавшись бегу. Кто этот человек? Человек ли он вообще?

Что за бредовый кошмар остался у неё вместо нормальной жизни…

Серафима вылетела на длинную широкую улицу и бросилась по проезжей части на другую сторону, не утруждая себя поисками пешеходного перехода. Вряд ли в такое время и в таком месте кто-то проедет, а так она быстрее добежит до другой улицы, потом до угла и наискосок через перекрёсток, а там уже рукой подать до бабушкиного дома…

Визг тормозящей машины она услышала одновременно с отчаянным криком своего преследователя. А затем раздался короткий треск, ярко вспыхнуло льдисто-синим, и машину смело в сторону дико полыхающей и крутящейся в воздухе пентаграммой.

Серафима застыла, дрожа, будучи не в силах сдвинуться с места и отвести взгляд от яркого синего пламени, охватившего машину, из которой начали вылезать испуганные и что-то кричащие люди.

Перед глазами встала та, другая авария, и изломанная, изрезанная, испачканная красным рука, торчащая из искорёженной груды металла. Папа…

Через секунду её крепко прижали к себе сильные руки. Блеснули у самого лица серебристые когти и чешуя на чужих длинных пальцах.

— Я не знаю, что произошло с тобой, Серафима, действительно не знаю. Но оставаться здесь тебе нельзя.

Воздух с тихим звоном раскололся. Вспыхнул ослепительно голубой свет.

1) В Странном мире принята следующая восьмиступенчатая система изучения магии: ивегард — ионир — адепт — амисион — матэр — фальто — мастер — магистр. Её придумал и утвердил учёный-человек из вольного города Грань Карвир Аркас в 1003 году Эпохи Магии.

Вернуться к тексту

2) Существует верование о Марра́ке и Сирио́не (Тьма и Свет, в общем-то). Сирион — божество света, воплощение любви, мира и процветания. В противовес ему Маррак — воплощение тьмы и злобы. Считается, что они извечно борются друг с другом, и у них есть как посредники на земле, так и легионы мёртвых душ, что участвуют в этом противостоянии. Имя Маррака часто используется как ругательство. Считается, что всяческие злые силы служат ему, и что именно он виновник всех бед.

Вернуться к тексту

Ночь с 23 дня на 24 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный Мир

Незнакомец вёл Серафиму по залитой синим ночным сумраком галерее, схватив её за запястье столь крепко, что его острые когти практически царапали её кожу. Он словно боялся, что сейчас она вырвется и убежит, а потом снова попадёт под случайную машину.

Его опасения были обоснованы — если бы Серафима могла, то действительно убежала бы, но по нескольким причинам это не представлялось возможным. Первая причина, самая весомая: сил на бег после ночной погони у неё уже не осталось. Она была измотана как морально, так и физически, и уже с трудом переставляла гудящие дрожащие ноги. Голова противно ныла, к горлу подкатывал горький тяжёлый ком, а мир перед глазами иногда начинал немилосердно расплываться, превращаясь в череду мутных пятен.

Вторая причина: Серафима не имела ни малейшего представления о том, куда ей бежать — они совершенно точно находились не в её родном городке, и, даже выберись она за пределы галереи, ничего не решится.

Хотя, если бы не отвратительное самочувствие, она всё равно попыталась бы…

Третьим было то, что Серафима просто боялась лишний раз шевелить рукой.

После той голубой вспышки света, когда незнакомец нырнул куда-то, увлекая её за собой, на них внезапно обрушилась синеватая мутная темнота, давящая со всех сторон, словно они вдруг оказались под толщей чёрной воды. Затем — секундное ощущение полёта, потеря опоры под ногами и жёсткое, но всё же чуть смягчённое дёрнувшим её вверх незнакомцем приземление на мощёную золотистыми камнями дорожку. Дальше — лишь непроглядная ночь вокруг и мерцающие всё тем же золотом замковые ворота впереди. Они распахнулись, когда незнакомец, перехвативший Серафиму за руку и больше не прижимающий её к себе, шепнул что-то на мелодичном, но каком-то рычащем языке. А после он буквально втащил её внутрь и повёл за собой по бесконечно длинным коридорам, переходам и галереям.

Серафиме начало казаться, что они действительно бесконечны. Незнакомец, продолжающий волочить её за собой, миновал долгий лестничный пролёт и свернул в очередной коридор, когда на неё вдруг накатила тошнота, и Серафима вынужденно дёрнулась в сторону, прислоняясь к каменной стене и зажимая рот свободной рукой.

Ну как, господин таинственный похититель, насколько ты будешь рад моменту, когда эти прекрасные белоснежные полы будут запачканы тем, что было раньше обедом? Бабушкины голубцы очень мило будут смотреться вот на этой симпатичной плите. Из чего она там, из мрамора?

— Серафима? Маррак, да что же происходит! — простонал незнакомец, отпустил её многострадальное запястье и приобнял за плечи, поддерживая. — Милая, всё хорошо… Сейчас я отведу тебя к Магистрам, они помогут. Веришь? Всё будет хорошо…

От звучавшей в его голосе непонятной нежности и совершенно нелепого в данной ситуации «милая» Серафиме очень захотелось насмешливо фыркнуть, но она сдержалась, боясь лишний раз пошевелиться и всё-таки запачкать несчастный пол.

Интересно, кто такой этот Маррак? И что за Магистры? К которым, впрочем, идти совершенно не хотелось.

— Фима?..

Ещё и Фима. Кто ты, чёрт побери, такой, чтобы так к ней обращаться? Сначала украл, затем притащил в какое-то непонятное место, теперь вот у стеночки за плечи держишь и сокращённым именем называешь! Не многовато ли?

— Не молчи, пожалуйста… Ай, да пошло оно всё к Марраку! — на этом терпение её похитителя наконец-то кончилось, и он, подхватив Серафиму на руки и вспоров когтями несчастный пуховик, стремительно зашагал дальше.

Как оказалось — недалеко. Пройдя весь коридор до конца, незнакомец остановился у массивной двери из красного дерева и постучал. Этот стук разнёсся в ночной тишине громом набата.

— Это я, Магистр.

За дверью раздались быстрые шаги. В следующую секунду она открылась, и яркий свет, полившийся из комнаты, ослепил Серафиму. Мигрень взвыла с новой силой, глаза заслезились, но сквозь спешно прищуренные веки она всё же смогла рассмотреть высокий мужской силуэт в тёмной мантии.

— Сильвестр, что привело тебя?.. — спросил силуэт низким глухим голосом, а потом словно запнулся:

— Серафима?..

— Да. Я нашёл её…

И Магистр посторонился, жестом приглашая их в свой кабинет.

* * *

Магистр оказался харизматичным мужчиной средних лет и средней комплекции, с проницательным взглядом золотисто-карих глаз, похожих на глаза хищного зверя — то ли волка, то ли одной из крупных диких кошек — и короткой, чуть заострённой бородкой. Небольшая странность была в его волосах, аккуратно зачесанных в хвост — они были насыщенного чёрно-багрового цвета, что никак не вязалось с образом обычного человека. Серафима бы даже предположила, что они крашеные, если бы не тот факт, что и бородка, и брови Магистра были точно такого же оттенка. Никто же в здравом уме не будет красить брови и бороду в такой цвет, так ведь? И вообще, может он тоже не совсем человек, как этот… Сильвестр с его когтями и чешуёй.

В данный момент лицо Магистра не выражало ни капли удивления, и Серафима даже позавидовала его самообладанию и невозмутимости. Сама она вряд ли смогла бы оставаться настолько спокойной, если бы к ней посреди ночи ворвался какой-то… какое-то существо наподобие Сильвестра, пусть даже и знакомое, тащащее на себе девушку вроде неё — зеленовато-бледную, растрёпанную, с синюшными кругами под глазами и выражением полного непонимания на лице. Магистр же выглядел так, словно её похититель проделывал такое чуть ли не ежедневно и ничто, совершенно ничто не выходило за рамки приличий.

Он усадил их обоих за стол, на котором возвышались стопки бумаг, впрочем, тут же куда-то убранные, щелчком пальцев и несколькими короткими пассами явил из ниоткуда две чашки с чаем. Серафима уже ничему не удивилась, махнула рукой на то, что не стоило ничего брать у подозрительных незнакомцев, и, вцепившись в чашку обеими руками — уж слишком они тряслись, — осторожно пригубила. Напиток оказался весьма бодрящим и даже отчасти снял усталость. Да и на вкус был очень приятным — в этом чае определённо присутствовал любимый ею барбарис.

Сильвестр к предложенной чашке и не притронулся. Он сидел, прямой, как игла, напряжённый, вцепившись пальцами в подлокотники кресла. Прежде гладкие и лакированные, они уже украсились длинными и глубокими бороздами от его когтей. Но долго находиться на одном месте её похититель не смог. Он лязгнул зубами — Серафима отстранённо отметила, что никакие это не зубы, а самые натуральные клыки, — вскочил и принялся мерить кабинет шагами.

Иногда он кидал на неё долгие взгляды, и глаза его, так и не переставшие светиться, были совершенно безумными.

Магистр, следящий за ним с самого начала перемещений, внезапно бросил вполголоса:

— Сильвестр, перестань на неё смотреть, ты же видишь — её это напрягает. Серафима уже никуда не исчезнет из моего кабинета, так что перестань нервировать нас всех, успокойся и расскажи, всё-таки, где ты её нашёл.

После этих слов Серафима даже прониклась к мужчине некоторой симпатией. Надо же, какой тактичный.

— Я… — похититель наконец остановился сбоку от стола, нервно сцепил пальцы, с неприятным скрежещущим звуком скользнув когтями по чешуе, — я встретил её у того места, где раньше был её дом. До пожара.

Серафима едва не подавилась чаем. Значит, они всё же были знакомы в те пять лет. И к пожару он имеет какое-то отношение, или же, по крайней мере, она ему о нём рассказывала.

— И как ты там оказался? — вскинул брови Магистр.

Сильвестр ниже склонил голову, сжал пальцы до хруста.

— Мне сложно объяснить… Вы помните, в каком состоянии я был после пришедшего известия, и как себя вёл… Простите меня ещё раз за это безобразное поведение. В её мир я отправился сегодня, абсолютно бесцельно, но… Что-то словно вело меня, что-то словно заставило меня открыть портал. Я не ожидал, я даже не думал, что найду Серафиму… Но я нашёл. Вот только она не узнаёт ни меня, ни, похоже, вас, — он всё же поднял глаза, и, несмотря на замечание Магистра, вновь вперил в неё долгий голодный взгляд. Серафима с трудом подавила дрожь и желание отодвинуться от него ещё дальше.

— Простите… Магистр, я понимаю, что всё происходящее и без того абсурдно, но почему Сильвестр говорит, что он отправился в «её мир»? То есть, в мой. Мы разве не на Земле?

— Определённо нет. Сейчас мы находимся в Странном мире, или, согласно драконьему языку, в Тиррэн Рине. Здесь ты прожила пять лет, и для меня является полной неожиданностью то, что ты этого не помнишь. Как, впрочем, и то, что ты жива и абсолютно здорова, если исключать провал в памяти, — Магистр бросил на неё короткий, но цепкий взгляд. — Тогда я должен представиться. Я — Главный Магистр Белого Совета Лэсвета, моё имя — Изар Мауг. Можешь обращаться ко мне «Магистр» или, соответственно, «Магистр Мауг». Это мой воспитанник Сильвестр Фиа́нто.

— Приятно познакомиться, — пробормотала Серафима. Что за издевательство? Как будто ей о чём-то скажет какой-то Белый Совет какого-то Лэсвета.

Могло ли это оказаться правдой? Могла ли она действительно провести здесь пять лет? В историю с другим миром совершенно не верилось, слишком уж это походило на сказочный бред. Хотя… Что вообще можно считать не бредом после её непонятного спасения из пожара, ещё более непонятной татуировки и амнезии, сопровождающейся постоянной головной болью, к которым теперь добавились ещё и драконы, порталы и похитители с чешуёй и звериными когтями вкупе с какими-то замками и Магистрами?

Может, Серафима просто сходит с ума? Или это какие-то галлюцинации после тех таблеток, которыми её пичкали весь последний месяц?

— Позвольте уточнить одну вещь, Магистр Мауг. Что значит эта ваша фраза? Что для вас неожиданно то, что я жива и здорова?

На несколько секунд в кабинете повисло напряжённое молчание. Потом мужчина вновь перевёл взгляд с Сильвестра на неё и с безразличным спокойствием сообщил:

— До нас дошла информация, что ты была убита несколько дней назад около границы Гирэ́я с АвиБе́лом, вблизи Тэйвских гор⁽¹⁾.

Магистр всё продолжал смотреть на Серафиму, видимо, ожидая какой-то реакции. Она же в недоумении застыла. Она была убита несколько дней назад? Как это может быть? Это же просто смешно и физически невозможно! Она ведь в это время была на Земле, а не в этом Тиррэн Рине, сидела у очередного врача, а, может, уже и в бабушкиной квартире, допивая остатки растворимого шоколада и слушая очередные её монологи на тему памяти и необходимости вспомнить обо всём. Это всё не могло быть правдой.

Не могло же?

Но почему тогда Магистр смотрит на неё и говорит с таким убеждением?..

Серафима нервно хмыкнула.

— Теперь я вижу, что информация была ошибочной. Но что ты, позволь узнать, делала на Земле? — продолжил расспросы мужчина. — Ведь полсезона назад я отправил тебя вместе с отрядом в поход, к драконам, которые, по слухам, ещё остались в горах Тэйвы.

— Но ведь это невозможно, — внезапно осипшим голосом прошептала она, — просто невозможно. Всё это розыгрыш, бред, глупая шутка! Это же всё просто смешно! Какие драконы в нашем-то двадцать первом веке? Да и не могла я пойти ни в какой поход, потому что месяц назад вернулась домой после пятилетнего отсутствия!

— После пятилетнего отсутствия где? И сейчас идёт одиннадцатый век, — уточнил Магистр.

— Я… Я не помню. Я ничего не помню про это время, но я точно не могла находиться ни в каком Странном мире! Или как вы там его называете, Тиррэн Рин?! — рявкнула вконец выведенная из себя его пугающим безразличием Серафима. — Хватит морочить мне голову! Не существует никаких других миров, никаких драконов, магии, Гирэев с АвиБелами! И Странного мира тоже не существует!

Ведь не существует же? Всё и без этого слишком сложно!

Чашка задрожала в её руках, остатки чая заплескались, пролились на пол.

— Тише, тише, — Сильвестр внезапно оказался совсем близко и, прежде чем она успела отшатнуться, обнял её за плечи, словно бы пытаясь успокоить, — теперь, когда ты вернулась, всё будет хорошо. Я обещаю, слышишь? Я всё сделаю, всё…

Изар смотрел на то, как его воспитанник, ещё день назад ходивший по Замку бледной тенью себя прежнего, стоит на коленях перед креслом с абсолютно испуганной и ничего не понимающей девчонкой, тщетно пытающейся таковой не казаться, и тоже ничего не понимал.

Когда всё успело так запутаться?

— Сильвестр, отведи Серафиму в её прежнюю комнату. Разумней будет разобраться со всем утром, сейчас вам обоим нужно отдохнуть и прийти в чувство. Ночь выдалась тяжёлой.

Драконёнок поднялся на ноги, увлекая за собой практически бьющуюся в истерике девчонку, вынул чашку из её рук и, осторожно, придерживая за плечи, повёл за собой обратно в тёмную галерею. Дверь за ними закрылась с тихим щелчком.

Магистр подошёл к окну, привычно вглядываясь в клубящийся ночной мрак. Его губы тихо шевельнулись, произнося одно-единственное слово.

В Лиловой Башне Замка Лиррэ, отведённой для опочивален верховных правителей Белого Совета, Средний Магистр Эмил Курэ вздрогнул и проснулся.

Тот же день; Резиденция к’Ва́рлогов, Кара, Странный Мир

В этой части АрсКа́ра темнело рано. Сейчас не было и шести часов вечера, но багровый солнечный диск уже клонился к западу, озаряя высокие деревья приглушённым красным светом. Ветер качал пышные зелёные кроны зачарованного леса: во всём остальном мире давно наступивший элэйнан уже окрасил листья в багрянец и золото. По мере продвижения невысокого бледного юноши в чёрном запылённом плаще, лес редел и будто расступался, а вдалеке уже показался тонкий витой шпиль к’Ва́рлогской резиденции, где не первый век собирались тёмные — те, кто поклонялся Госпоже Смерти. Хорошо защищённый замок среди древнего, пропитанного магией леса — чем не место для тайных встреч, о которых другим лучше не знать? Конечно, среди расы Забирающих было много тёмных, но некоторые всё же исповедовали другие религии — ту же необъективную, с его точи зрения, веру в драконов, Хранителей Мира. Некоторые отдельно взятые особи предпочитали вообще ни во что не верить.

Он давно перестал относить себя к ним, хоть и принял второе имя от Госпожи не так давно — всего-то три года пролетело с того сэрэнана (весьма символично, учитывая, что на драконьем «смерть» — это «сэрэа»), когда он, ещё совсем мальчишка, ещё Вело́рнэсс к’Саза́рен, пришёл сюда и стал Ми́рэдом — Идущим Во Мраке, в переводе с драконьего. Тогда деревья казались ему куда страшнее, теперь же он наслаждался их древней первобытной красотой. Хоть и с некоторой опаской, этого не отнять.

Здесь само время словно текло по-другому. В лесной глуши не было слышно ни пения птиц, ни хруста веток под лапами зверей. Никаких типичных для подобных мест звуков, лишь шелест деревьев, что качались даже без ветра.

И в этом шелесте слышался шёпот. Он убивал, сводил с ума тех, кто не должен был ступать по древнему мху и приближаться к малахитовым сводам замка, стоящего у того места, где Красная река второй раз разделяется на два рукава. Мирэду можно было здесь проходить. Он шёл с посланием, он нёс хозяину Малахитовой Резиденции информацию.

Про этого самого хозяина ходило много слухов, даже среди молчаливых тёмных. Его звали Вилье́р к’Ва́рлог, он был Мфа́йром Ка́ффэ, Забирающим Кровь⁽²⁾, одним из членов Змеиного Совета и главой рода к’Варлогов вот уже сто пятьдесят лет. Они знали его как правую руку Короля Тёмных, Тамерза́ра.

Его имя переводилось с драконьего как «древний змей», и — о да! — он действительно был очень древним змеем, хоть и сохранил молодое лицо до этих дней.

Ходили слухи, что ему больше пятисот лет, но напрямую никто не спрашивал, было несколько боязно, даже несмотря на уверенность в том, что тёмный не причинит вред тёмному: одно из свода негласных, но известных всем правил, за исполнением которых строго следила сама Госпожа.

«Тёмный да поможет тёмному», «тёмный да не навредит тёмному», «тёмный да не предаст тёмного — предателя ждёт расплата» — первые правила из свода, правила, которые должен соблюдать каждый из тех, кто хочет служить Смерти.

Сам Мирэд думал, что в те времена, когда Тамерзар пришёл в Чёрный Совет, тёмные так ещё даже не назывались. Ведь на самом деле, если верить летописям, хранящимся в Малахитовой Резиденции, когда Чёрный — тогда ещё Багровый — Совет только появился, те, кто общался с Госпожой Смертью, назывались именно «багровыми», и никак иначе. Но когда другие существа, более слабые и боязливые, не знавшие о ней достаточно, услышали о появлении ордена, ей поклоняющегося, то назвали всех, кто в него вошёл, «тёмными». Для всего мира Смерть была исконным злом, её боялись, от неё с проклятьями бежали, считая, что именно она убивает, что она забирает жизнь. Но никто из этих людей, троеруких, вьёлов или эльфов не удосужился подумать о том, что убивают друг друга они сами, а Смерть лишь принимает их души после этого и отправляет перерождаться, чтобы они могли вновь войти в жизнь. Так багровые в глазах общественности стали тёмными, жуткими убийцами и садистами, которыми матери пугали своих детей перед сном, хотя, по сути своей, были лишь воинами своего демиурга.

Мирэд обогнул высокий вековой дуб и облегчённо выдохнул, увидев, что дошёл до основного устья Красной Реки. Это значило, что до замка осталось не более трёхсот метров, и что он не сильно отклонился от курса, несмотря на угрожающе шепчущие деревья, напрочь скрадывающие расстояние.

Хорошо, что он смотрел внимательно. Ведь в этом лесу вода текла беззвучно, словно сдавленная древней необузданной магией.

Учуяв запах сырого мха, А́ин-За́ра высунула свою треугольную головку из его капюшона, выползла на плечо, скользнув по шее прохладной чешуёй, и спустилась вниз по руке, чтобы быстрой серой тенью скрыться сначала в траве, а потом в розоватой от закатного солнца воде.

«И как вода, моя усталая змейка?»

«Прекрасссна и холодна, в отличии от твоего плащщща, Нэссс»

«И чем же тебя не уссстроил мой плащ?»

«Он ссслишшком жжжаркий. Я готова расссплавиться, как твой металлсс… лучше нырни вссслед зза мной в воду…»

Мирэда словно обдало той самой водяной прохладой, которую сулила ему Аин-Зара. Он с сожалением качнул головой: «У нас нет на это времени. Нужно доставить послание». Он слышал, как в его голове раздалось недовольное шипение змеи. Затем он почувствовал, как её клыки на чём-то сжимаются, а в следующую секунду его заполнило ощущение сытости, а во рту явственно прорезался не слишком приятный вкус сырой рыбы.

Мирэд покачал головой и хмыкнул: «Тоже мне, нашла, как отомстить». Он давно был привычен к пакостным шуточкам своей вечно недовольной змеиной половинки.

Аин-Зара выскользнула из реки, довольно облизываясь. Тёмный присел и подставил открытую ладонь, по которой змея незамедлительно заползла в рукав рубашки и, обжигая руку почти ледяной прохладой, взобралась на своё прежнее место и обвила шею, напоследок лизнув его в щёку длинным раздвоенным языком.

«Снова будешь спать?»

«Пожалуй, вздремну немногоссс. Посссле той вылазсски я буду много ссспать. Сссам жже знаешшшь, а всссё равно сспрашшиваешшь. Балбессссина»

Через несколько мгновений змея перестала шевелиться, оставив Мирэда наедине с шёпотом деревьев и своими мыслями.

Он поднялся на ноги и быстрым шагом двинулся вверх по руслу реки. Про так некстати упомянутую вылазку вспоминать не хотелось абсолютно.

Замок вырос перед Мирэдом внезапно. Он всегда поражал его воображение, даже в сравнении с другими резиденциями Забирающих, которых ему довелось увидеть за свою недолгую жизнь значительное количество. Ни один из родовых замков не мог сравниться с замком к'Варлогов. Высокий, с витыми башнями, похожими на переплетение исполинских змеиных хвостов, узкими высокими окнами, украшенными поверху витражами из красного, бирюзового и белого стекла, сложенный из зелёного узорчатого камня, впитавший в себя всю мощь и древность, всю силу и магию — он был великолепен. От одного взгляда на замок — он стоял будто укутанный светом заката, ловящий гладкими стенами последние алые блики тонущего за лесом солнца — перехватывало дыхание, как впервые.

Мирэд справился с нахлынувшими эмоциями и подошёл к воротам. Огромная зарешеченная арка, увитая зелёным остролистым плющом, не казалась серьёзной преградой. Но лишь на первый взгляд — на самом деле на эти ворота, как и на весь замок, были наложены сильнейшие ритуальные заклинания, что веками сохранялись, обновлялись и дополнялись Королями Тёмных, Зэ́лен Манэ́рэ.

Он закатал рукав рубашки, оголяя кожу, и протянул руку с меткой Чёрного Совета сквозь частые прутья решётки. На секунду его запястье прошило могильным холодом. Очертания ворот смазались, превратившись в расплывчатое марево, а тихий голос прошелестел, гулко отдаваясь от сводов арки:

— Хозяева ожидают тебя…

Мирэд кивнул своему невидимому собеседнику — духу Малахитовой Резиденции, и направился к узкой винтовой лестнице, вырубленной прямо в боковой части широкой замковой стены. Он знал, куда идти.

В Сумеречном зале вполне ожидаемо было сумеречно и безлюдно. Ведь людьми ни Мирэд, ни Тамерзар, ни, тем более, Ра́йменн, Тёмный Король и чистокровный птицекрылый ван, не являлись.

— Ты принёс для нас вести, Мирэд? — голос Тамерзара был похож на шипение, которому вторила его змея, багровым кольцом обвившаяся вокруг ног. Ни у кого из Забирающих Мирэд не видел таких громадных змей. Сколько же Советнику должно быть лет и насколько же он должен быть силён, если его змея походит скорее не на змею, а на небольшого бескрылого и безлапого дракона с чрезмерно вытянутым телом?

— Да, — он чуть поклонился и извлёк из скрытого кармана плаща аккуратно сложенное и запечатанное охровым сургучом письмо, тут же переданное им Райменну.

Тот вскрыл его длинным острым когтём и тут же принялся за чтение. Пока он читал, Тамерзар лениво взглянул на Мирэда и неторопливо произнес, чуть растягивая слова в своей привычной манере:

— Что ж, Мирэд, а у нас есть для тебя новость. Думаю, за полсезона разлуки ты ещё не забыл о Лэйе́р?

Мирэд вздрогнул. Лэйер? Он помнил её. Это была тихая рыжая девчонка из драконьих магов, неведомо как завербованная Тамерзаром под самым носом у Главного Магистра около четырёх лет назад. У Мирэда были с ней не то чтобы дружеские отношения, но некоторые темы для разговоров находились, хоть она и была младше его самого на несколько лет. Лэйер исчезла около половины сезона назад. За несколько дней до этого она была чем-то взволнована, но они не смогли переговорить — Мирэда отправили за посланием в Вара́су, к их шпиону Чару, наверное, одному из немногих тёмных-людей. Когда он вернулся, Лэйер уже не было. Не появилась она и через неделю, и через две. Никто, даже Тамерзар, не знал, где она может быть. Потом Мирэд и сам перестал спрашивать, опасаясь разозлить Советника. Скорее всего, это было какое-то секретное задание, а, может — и самое худшее, окончательная и бесповоротная смерть от скифи. Мирэд не испытывал совсем уж жгучей горечи от этой потери, просто было до одури обидно и жалко девчонку, чья жизнь, скорее всего, оборвалась, так толком и не начавшись.

— Не забыл, Тамерзар.

— Вот и хорошо. Она вернулась, — Тамерзар чуть снисходительно улыбнулся, — и вас вскоре ждёт небольшая совместная... прогулка. Можешь не искать её в этом зале, в Резиденции она не появится ещё некоторое время. Может неделю, а может и сезон, зависит от неё, но будь готов.

— Благодарю за информацию, — Мирэд поклонился, с лёгким удивлением отмечая, что действительно начал исподтишка осматривать зал, в попытке увидеть хотя бы проблеск её рыжих волос и обычную полуулыбку на бледном лице.

Интересно, какую «прогулку» предложат им совершить? С Лэйер Мирэду ещё не доводилось работать, и увидеть её в деле было бы крайне любопытно.

— А теперь подойди ко мне, тёмный Мирэд, — властно произнёс Тёмный Король.

Мирэд непроизвольно вздрогнул и впился ногтями в ладони. Он знал, что последует за этим приказом. У Райменна, как и у любого другого мага, помимо специализации был дар — особое умение, не всегда с самой специализацией связанное. В случае Тёмного Короля даром было заглядывать в прошлое любого существа, коснувшись его кожи рукой. Это не было бы так страшно, если бы само существо не переживало все увиденные им события заново — как хорошие, так и плохие. Райменн частенько проверял своих подчинённых, Мирэд не знал — от скуки ли или просто перестраховывался на случай предательств и заговоров, и обычно не сильно боялся этого. Но сейчас он понимал, что ему снова придётся пережить эту вылазку, где они с Аин-Зарой прошли по самой кромке смерти, и его непроизвольно пробила мелкая дрожь.

Но ослушаться было нельзя.

Мирэд сделал шаг к подножию трона, сумеречно-багрового, почти сливающегося с царящим в зале полумраком, и покорно преклонил колени. Райменн без всякого выражения на благородном породистом лице коснулся его лба холодными пальцами.

Мирэд шёл к месту встречи тёмным переулком — ни к чему было показываться на глаза людям. Хоть между Карой и людской А́рсой и был заключён бессрочный мирный договор, появление Забирающего в столице, да ещё и ночью, выглядело бы очень странно. Впрочем, с рассветом он уже должен будет покинуть город. Нельзя задерживаться дольше необходимого.

Напали из-за угла, стремительно и неожиданно, когда Мирэд уже почти добрался до места назначения. Это были обычные душегубы, которых так много в небольших городах, но которых никак не ожидаешь встретить в тщательно охраняемой столице. Хотя не так уж и тщательно, как оказалось — ведь что Забирающий Сталь Мирэд, что разбойники смогли сюда проникнуть. И если бы не расслабленность из-за ложного чувства безопасности, если бы не обманчивая тишина городской ночи, Мирэд отбился бы без потерь. Он не должен был терять бдительность.

Но потерял. Кинжал просвистел у самой его шеи, на которой привычно лежала Аин-Зара, и едва ли не пробил её насквозь. Запахло змеиной кровью, что-то горячее потекло по его шее — кровь вперемешку с расплавленным в последний момент металлом уже бесполезного вражеского оружия. Мирэд рассвирепел, зашипел от ярости и боли и бросился в атаку, выхватывая Серый Меч из воздуха с невиданной доселе быстротой. В голове всё шло кругом от дикой змеиной боли и отчаяния, злости на беспечного себя и разбойников, посмевших напасть и ранить. Перед глазами стояла кровавая пелена, по коже тёк расплавленный металл, Аин-Зара дёргалась на шее, извиваясь в конвульсиях и едва ли не падая, затапливая его сознание темнотой, которая пронзалась только яркими вспышками боли. Вспышки становились все слабее и реже, змея умирала, и, казалось, умирал и сам Мирэд.

В себя его привела оплеуха. Обидный удар по лицу словно вырвал его из кровавой ярости. Перед собой он увидел Чара, колко и зло смотрящего на него.

— Что ты тут устроил, мальчишка? Как прикажешь понимать это побоище?

Мирэд оглядел переулок и вздрогнул: действительно, побоище. Это единственное слово, которое могло бы описать произошедшее. Залитая кровью мостовая и три неудачливых разбойника, поломанными куклами валяющиеся под ногами. Аин-Зара в голове вновь протяжно завыла, и Мирэд заставил себя оторваться от ужасающего зрелища. К горлу подкатил ком.

— Чар, ты… можешь мне помочь? Аин-Зару задело кинжалом… — перед глазами потемнело, и Мирэд рухнул куда-то вперёд. В голове набатом отзывались предсмертные хрипы Аин-Зары и собственный крик, всё тело горело, мир вокруг кружился всё быстрее, пока Мирэд, наконец, не потерял сознание.

Очнулся он перед рассветом в чьей-то постели. Аин-Зара с перебинтованным телом лежала на его груди, от неё исходили лишь волны слабости и умиротворения. В голове было пусто. Мирэд повернул голову: Чара в комнате не было, зато на стуле у кровати обнаружилась задремавшая девушка. Она походила на арских представителей магов воздуха — белокурая, светлокожая и тонкокостная, будто сотканная из света. Мирэд поднял руку и неловко дёрнул её за рукав.

— Госпожа, проснитесь.

Девушка дёрнулась, распахнула ожидаемо светло-голубые, почти прозрачные глаза и вскочила.

— Ты уже очнулся? Я — Вэ́йе, — она протянула ему левую руку, на запястье которой проступила метка тёмных. Под ладонью Госпожи Смерти действительно было написано «Вэйе» — на драконьем это значило «музыка», как вспомнилось Мирэду. Чуть ниже, второй строкой, значилось и настоящее имя — Мила́нтэ а’Кро́у.

Он осторожно пожал её ладонь, так, чтобы и она смогла рассмотреть оба его имени.

— Не позовёшь ли Чара?

— Я уже здесь, — Чар появился в комнате почти моментально, вновь скользнул по Мирэду едким взглядом и отточенным движением поправил каштановые волосы, — я устранил последствия твоего поступка и даже не буду спрашивать, как ты смог нарваться на разбойников. Отчитывать тоже не буду, я тебе не отец и не нянька. Думаю, ты уже и так достаточно наказан за свою поразительную неосмотрительность. Твоя змея теперь будет долго восстанавливаться и много спать, а также на некоторое время перестанет быть особо полезной в сражениях. Соответственно, часть своей силы ты временно потеряешь. И знай, что, если бы у меня была такая возможность, я бы нашёл другого посыльного… Сейчас, увы, у меня нет иного варианта.

Слова Чара жалили, как целый рой ядовитых троярских пчёл, но Мирэд не позволил себе показывать эмоции. Ни к чему унижаться ещё больше.

— Вэйе, будь добра, сними со змеи бинты. Её кожа уже регенерировала.

Девушка осторожно взяла Аин-Зару в руки и начала разматывать пропитанные каким-то пряно пахнущим отваром лоскуты. На Мирэда она смотрела с жалостью.

— Чар, зачем ты так с ним суров? Он же ещё совсем…

— Совсем что? Мальчик? Он тёмный, Вэйе. Он воин и должен быть осмотрительнее… И если бы эта неосмотрительность была самым большим его проступком! Он поставил под угрозу весь Совет! Я едва успел замести все следы до появления стражи. А если бы район был жилым, если бы кто-то из горожан увидел Забирающего в центре Варасы? Забирающего, размазывающего по мостовой людей! Неважно уже, разбойники они или нет, это был бы политический скандал!.. Этот случай послужит ему уроком, я надеюсь, — прошипел Чар, извлекая письмо из внутреннего кармана камзола.

— Но…

— Никаких «но». Ты ещё слишком многого не понимаешь, к моему сожалению. Иногда мне кажется, что я не должен был приводить тебя к Госпоже.

Девушка поджала губы. В её глазах блеснули слёзы, хотя, конечно, Мирэду могло и показаться. Она отдала ему слабо шевельнувшуюся Аин-Зару и стремительно вышла из комнаты. Чар снисходительно фыркнул и бросил Забирающему его одежду, выстиранную и сложенную аккуратной стопкой.

— Одевайся и выезжай. Скоро взойдёт солнце дня, и тебе будет сложнее выбраться из Варасы, — он подошёл к двери, но у самого порога остановился и бросил ехидное: — Ожог на твоей шее я залечил, но небольшой след останется. Так, лёгкое покраснение, ничего особо страшного. Моя магия не всесильна.

Мирэда вышвырнуло из воспоминаний. Он покачнулся, но удержал равновесие и поднялся. Теперь ему казалось, что и Тёмный Король смотрит на него с презрением.

— Отправляйся в гостевые комнаты, можешь отдохнуть до утра. После тебе нужно будет отправиться на Миро́⁽³⁾, в земли руссов, в качестве одного из охранников в отряде Зено́ра. Подробнее обо всём тебе расскажет именно он, — Тамерзар махнул рукой, его змея зашипела. — Свободен.

Мирэд снова поклонился и поспешил покинуть Сумеречный зал. Его пошатывало, но он не мог позволить себе упасть.

Уже у самой двери его нагнал негромкий, но чётко слышимый в тишине помещения голос Райменна:

— И в следующий раз будь осмотрительнее, мальчик, — его слова хлестнули кнутом. Король выбрал самое унизительное слово. Не «тёмный», не «к’Сазарен», а «мальчик». Словно Мирэд какой-то нашкодивший щенок… Но, с точки зрения Короля и Советника, он и был им — опозорившимся мальчишкой, что чуть не погиб в ночном переулке. Он теперь неблагонадёжен, и они десять раз подумают, прежде чем доверить ему что-то серьёзное.

Тамерзар наверняка уже жалеет о том, что сказал ему о следующем совместном задании с Лэйер.

Мирэд стерпел, хотя очень хотелось по-детски разреветься от безысходности и несправедливости или хотя бы разбить что-нибудь об стену. Ведь... всё не так уж и плохо, если уж его отправили на другое задание, не так ли? Да ещё и со знакомым ему Зенором.

Зенор был неплохим (если так можно было сказать о тёмном в пронизанном стереотипным общественным мнением мире) существом, просто чересчур простодушным, в этом сказывались гены матери.

Он был полукровкой — ча́рруссом, если точнее. Мать — русса, женщина из почти первобытного народа наивных голубокожих существ с глазами-хамелеонами, отец — простой человек («чар», по-драконьи), не слишком отягощённый понятиями нравственности, если судить по тому, что в самом начале своего жизненного пути маленький чаррусс оказался в корзинке посреди бескрайнего моря в полном одиночестве.

Там бы он и погиб, но совершенно случайно проплывающий мимо Тамерзар подобрал его и привёз в Малахитовую Резиденцию, где Зенор под бдительным присмотром ещё предыдущей Тёмной Королевы — Рэккэ́весс — и прожил восемь лет. Потом его благодетельница окончательно умерла, а Зенор не захотел уходить от спасшего его Чёрного Совета и, в итоге, стал тёмным. Сейчас ему было уже пятьдесят четыре года, но по доверчивости и добродушию он мог сравниться и с десятилетним. Однако в бою чаррусс кардинально преображался, терял всё своё добродушие и будто наполнялся холодной яростью и безжалостностью, позволяющими ему использовать весь свой арсенал заклинаний против соперников. Это, пожалуй, единственное, что спасало его от череды смертей. Мирэд усмехнулся, вспомнив невысокого всклокоченного Зенора, с остервенением поедающего пирожки с повидлом после какой-то особо тяжёлой стычки и совершенно беспечно рассуждающего о ерунде вроде птичек или обещанного вечером салюта. К тому же, с ним наверняка будет Вард, а уж он не даст Зенору натворить дел и поддержит, раз прицепился к нему так крепко, что на задания их теперь посылают только вместе. Надо сказать, что они неплохо работали вдвоём, как и любая связка маг-воин. Только в этой связке воин также был и мозгами, что случалось редко. Дураком Зенор не был, но иногда его наивность не знала границ. Интересно, чья идея поставить во главе отряда именно его?

По Варду, которого Мирэд видел последний раз аккурат перед своей не слишком удачной миссией, он совершенно по-детски скучал — тот был его лучшим и практически единственным другом. И пусть он, напрочь лишённый малейших представлений о менталитете и правилах приличия Забирающих, постоянно отпускал разнообразные шуточки, после которых Мирэд мог обижаться на него неделями, он всё же был единственным после матери, кто мог успокоить его во время нередкого приступа гнева.

Мирэд вошёл в самостоятельно открывшуюся неприметную дверь, рухнул на постель, сняв только плащ, и улыбнулся своим воспоминанием о друге уже открыто. Настроение снова поднималось.

К тому же эти неожиданные известия о Лэйер…

Мирэд всё же был очень рад, что девчонка не погибла, и что они, возможно, скоро столкнутся.

Ночь с 23 дня на 24 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный Мир

Эмил выслушал его и неодобрительно поджал губы. Под ними залегла жёсткая складка.

— Я ещё тогда начал подозревать, что ты что-то недоговариваешь. Чтобы ты, да отправил девчонку в поход, не обговорив этого со мной, своим первым советником, предварительно? Это уже звучало неправдоподобно. Но зачем, Изар? Почему ты не посоветовался со мной, когда это ещё было возможно?

— У меня не было времени. Это не входило в мои планы, сам ведь понимаешь. Всё случилось слишком неожиданно, и…

— Не оправдывайся, хватит уже. Я прекрасно знаю, каким гениальным ты можешь быть, и знаю, каким можешь быть глупцом. Но произошедшее — полностью твоя вина. Ты должен был лучше следить и за девчонкой, и за остальными обитателями Замка. Мне порой кажется, что если перед твоими глазами будет расхаживать с десяток шпионов, то ты ничего и не заподозришь.

— Ты думаешь, что она?.. — Изар скептически выгнул бровь.

— Вряд ли. Но ситуация всё равно складывается прескверная. Нужно больше выяснить об этой её потере памяти, — Эмил нахмурил лоб, размышляя, — вряд ли мы сможем сделать это через Сильвестра, мальчик слишком доверяет девчонке, что бы заподозрить хоть в чём-то, тем более, после этого чудесного «обретения».

— Тогда, быть может, попытаться узнать нужную нам информацию через Элин или Велимира? В конце концов, они её семья, — предположил Магистр.

— С Элин у неё всегда были натянутые отношения. Если эта потеря памяти мнимая, как я и предполагаю, то она не доверится сестре. А Велимир слишком мал и болтлив, он может не задумываясь рассказать Серафиме о нашей маленькой просьбе. Ему же всего тринадцать, сам подумай, глупо хотеть от него чего-то стоящего.

Они на некоторое время погрузились в молчание. Магистр поднялся из кресла и налил себе в бокал вина.

— Конечно, остаётся ещё один вариант, — вновь начал Эмил, — я могу снова задействовать свой образ Учителя. Всё же именно я обучал её основным аспектам магии, и она недолго будет ломаться, если я начну её расспрашивать. Мне она доверяет, несмотря на мою приближённость к власти Лэсвета, и думает, что я на её стороне, об этом я в своё время позаботился… и, конечно, если это не сработает, есть ещё некоторые варианты. Их можно обговорить позже.

— Это может подействовать, — задумчиво произнёс Магистр, — к тому же, ты всегда сможешь применить к ней свою магию разума.

— Однако есть один… аспект, который может мне помешать, — медленно протянул Эмил, — и это — Сильвестр.

— Сильвестр? — недоверчиво хмыкнув, переспросил Изар, прислоняясь к стене и отпивая из бокала.

— Именно. Ты знаешь, как он привязан к девчонке. Он слишком доверяет ей и может просто не замечать очевидного. Их отношения — это больше чем привязанность. Это уже зависимость. Да ты сам видишь, какими глазами он на неё смотрит! Носится с ней, как с писаной торбой… Как бы она не переманила его на свою сторону… если, конечно, предполагать наличие этой стороны.

— Он никогда не пойдёт против меня. Я заменил ему отца и наставника, я поддерживал его и растил. Он не предаст, в этом можно и не сомневаться, — твёрдо произнёс Магистр.

— Ты слишком в этом уверен, — Эмил покачал головой, — ты и не замечаешь, что держишь на поводке дикого дракона. Зверя. Ты думаешь, что он верен тебе, но не замечаешь толстую и крепкую цепь одержимости, которой он прикован к этой девчонке. И если она потянет его за собой, то твой поводок порвётся, больно хлестнув тебя по рукам, и ты получишь опасного хищника, которым управляешь не ты. Помни, что дракон никогда не покорится человеку. Хотя тебе ли этого не знать…

Он ненадолго замолчал, а после закончил тихим, предостерегающим шёпотом, особенно зловеще прозвучавшим в полумраке ночной комнаты:

— И главное — стоит избавиться от этой цепи, как зверя не удержит уже ничто.

1) АвиБел и Гирэй — два государства с северной стороны материка Финн по ту сторону Сафариных гор. Их граница начинается от сердцевины Карской пустоши и тянется до самых Тэйвских гор, которые также называют Круговыми из-за их формы — замкнутого кольца.

Вернуться к тексту

2) Мфайры Каффэ, Забирающие Кровь — одна из подгрупп расы Забирающих. Считаются одной из самых сильных подгрупп.

Вернуться к тексту

3) Миро — материк, соседствующий АрсКару.

Вернуться к тексту

Утро 24 дня элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

Серафиме опять снился отец. Его улыбка, сильные руки с широкими мозолистыми ладонями и загрубевшими пальцами, которыми он умел так нежно и ласково трепать её волосы. Его добрые глаза — прищуренные, серые, с коричневыми крапинками возле края радужки. Его любимая рубашка — клетчатая, зелёно-красная, от которой всегда так чётко и ясно пахло именно им. Его машина — старенькая, небольшая, фиолетовая (потому что мама всегда любила фиолетовый, а он всегда любил маму), ещё целая. Иногда он забирал на ней из детского сада маленькую Фимку.

Сколько ей было? Пять? А сколько было папе? Неужели она начинает забывать?.. Нет, нет. Папе было двадцать шесть. Тот день был очень солнечным… Было только начало марта, снег начал сходить, всюду мутнели грязные пузырчатые лужи, и мама тогда впервые обула её утром в новые резиновые сапоги. Такие жёлтые, как одуванчики. Серафима раньше очень любила одуванчики. И папа их любил.

Он приехал забирать её из садика, когда только-только начало темнеть. Было четыре? Или пять часов? Он припарковался недалеко от ворот, пошёл за ней и потом вынес к машине на руках. Она ещё тогда смеялась и много болтала. О чём?.. Потом папа подошёл к машине и опустил Серафиму на землю. И заходящее солнце так красиво играло на боку автомобиля… Папа отпер дверь со стороны дороги, и уже взял её на руки, чтобы посадить внутрь, а потом вдруг оттолкнул, и она отлетела куда-то обратно к воротам. И громко было, и так больно, ладошки разодрались об асфальт, один сапог свалился… А потом она подняла голову и увидела. И увидела.

Искорёженная груда металла, навалившийся сверху грузовик и торчащая наружу рука, одна только рука. Изломанная, изрезанная, испачканная красным.

А потом провал, чёрный-чёрный провал, и следующее воспоминание — могила с неровным крестом и фотография с папой. Улыбающимся, так широко улыбающимся, в зелёно-красной клетчатой рубашке.

Серафима скривилась сквозь сон, закусила губу до боли, вырывая себя из череды образов. Потом вздохнула. И ещё раз. И ещё. Скрутившее тело оцепенение постепенно спадало, сердце переставало бешено стучать где-то в горле. Ещё несколько минут она полежала с закрытыми глазами, успокаиваясь и прислушиваясь к своим ощущениям. Она явно лежала не на земле и не на своей кровати в бабушкином доме, с жёстким скрипучим матрасом и пахнущим кошками постельным бельём. Слишком мягкой была эта поверхность, как и то, что покрывало Серафиму сверху. Она осторожно приоткрыла глаза. Этого хватило, чтобы увидеть тёмно-зелёное вышитое одеяло и кусок совершенно незнакомой комнаты.

Серафима открыла глаза уже полностью, осматривая обстановку придирчивей. Резная мебель выглядела дорогой и сделана была весьма искусно (такую ей раньше доводилось видеть разве что в исторических фильмах), пол был сложен из светлого камня, определить название которого Серафима с первого взгляда не могла, на двух высоких арочных окнах висели двухслойные зеленоватые шторы. В комнате чувствовалась роскошь, но она всё же не была лишена некоторого уюта, да и выглядела обжитой — на зеркальном столике стояли разнообразные коробочки и склянки, на спинке стула у письменного стола, на котором стопками лежали какие-то книги, висела небрежно брошенная шаль.

Занятно, что если Серафима правильно запомнила вчерашний разговор с Главным Магистром, то в этой комнате она прожила пять лет, и все эти вещи в какой-то мере ей принадлежали.

И если продолжать и дальше задумываться о Магистрах и разговорах, то получалось, что большая часть сказанного ей всё же оказывалась правдой. Впрочем, этому нужны были более веские доказательства, чем незнакомая роскошная комната в не менее незнакомом и роскошном замке, который явно не мог находиться в окрестностях её городка. «А что ты хочешь увидеть как веское доказательство? Расписку от госслужащих и психиатра, что да, Странный мир существует, и что нет, ты не окончательно сошла с ума?», — ехидно вопросил внутренний голос.

Сбоку раздался шорох, и Серафима резко дёрнула голову, которая так и не перестала болеть, по направлению к звуку. «Хоть что-то в этой жизни не меняется», — с усмешкой подумала она. Привычная мигрень, как ни странно, успокоила.

Шорох издала свалившаяся с подлокотника рука Сильвестра. Кажется, именно так звали её вчерашнего беловолосого похитителя со сверхъестественными способностями. Даже сейчас, спящий в кресле недалеко от её кровати, он не выглядел обычным человеком, и продолжал немного её пугать. Конечно, если задуматься — то ничего плохого он ей ещё не сделал, только пытался поддержать. Даже от машины спас.

Если не считать за плохое само похищение.

Серафима воспользовалась случаем, чтобы рассмотреть его внимательнее. Сейчас его лицо почти не отражало ни тех невыносимых душевных страданий, ни безумия и зверства, что были заметны на нём ночью — лишь залегла на лбу складка, как если бы он напряжённо думал, да уголки тонких губ были опущены вниз. Серафима внезапно подумала, что он должен быть ещё очень молод, судя по почти юношескому лицу; пусть его волосы и были абсолютно белоснежными, как будто преждевременно поседевшими, а ресницы и брови — темными, словно в противовес.

Это создавало бы довольно забавный контраст, если бы не выражение какой-то усталой обречённости на его лице.

Сильвестра можно было смело назвать красивым, но красота эта, несмотря на отпечаток эмоций на лице, была холодной и безразличной. Такими же бывают статуи — бесспорно притягательными, но не живыми, каменными, застывшими в веках с искажёнными в боли или же в радости лицами. Да, он был очень похож на статую, вырезанную нечеловечески искусным скульптором.

Вчерашние когти куда-то исчезли, чему Серафима, бесспорно, обрадовалась. У неё не было ни малейшего желания прикасаться к ним снова — своей длиной и остротой они напоминали, по меньшей мере, кинжалы. Теперь она смогла рассмотреть ещё одну деталь, на которую ночью обратила мало внимания — чешуя. Тонкие длинные белёсые и полупрозрачные пластинки чешуи были заметны у костяшек и ниже на пальцах, там, где вчера они переходили в когти, небольшая россыпь белела у запястья, ещё несколько — на шее, висках, почти скрытых длинными волосами, и у кончиков ушей, неожиданно заострённых.

Вчера Главный Магистр говорил что-то о драконах. Серафима смутно представляла их себе, исходя из фильмов и фэнтезийных рассказов, но ей подумалось, что Сильвестр очень походил на какое-нибудь человеческое воплощение, к примеру, дракона льда.

Всё-таки, несмотря на расслабленную во сне позу, чувствовалось в нём что-то хищное и звериное, чего не было и не должно было быть в обычных людях.

Сильвестр распахнул глаза, и Серафима еле удержалась от того, чтобы шарахнуться в сторону. Ей всё же не показалось вчера — они действительно мерцали холодным синим светом и вовсе не отражали солнечные лучи из не задёрнутого шторами окна. Они скорее впитывали их в себя, обращая их свет в свой. По коже пробежал озноб.

— Ты… уже проснулась? — его голос был хриплым со сна и каким-то не верящим, как и взгляд, которым он скользнул по её лицу.

Сразу захотелось спрятаться, забиться обратно под одеяло, только чтобы он не смотрел так.

— Как видишь, да, — собственный голос показался Серафиме очень испуганным, чужим, и она поспешила взять себя в руки. — С… Спасибо, что довёл меня до комнаты ночью. Я была в несколько… невменяемом состоянии. Слишком много потрясений за один день.

Сильвестр медленно кивнул и так же медленно продолжил, всё ещё не сводя с неё пронзительного взгляда, так похожего на вчерашний.

— Я взял на себя смелость снять с тебя обувь и верхнюю одежду… Больше ничего не трогал. Не пугайся, пожалуйста. В следующий раз ты можешь спать в своей ночной рубашке, она, как и другие твои вещи, в шкафу, — он неопределённо махнул рукой, указывая нужное направление.

Казалось, что он пребывал не то в полнейшем смятении, не то в прострации, как будто тоже не до конца осознал всё происходящее.

Несколько минут они напряжённо молчали, сверля друг друга глазами. Серафима — с подозрением, Сильвестр — с каким-то непонятным ей выражением. Наконец он тихо проронил:

— Я должен спросить… Ты… Ты действительно ничего не помнишь?

— Действительно.

Возможно, её слова прозвучали быстрее и резче, чем должны были, но Серафиме, честно говоря, было не до переживаний своего похитителя. Особой приязни он ей не внушал.

А потом Сильвестр неожиданно — хотя почему неожиданно, ведь именно этого она и добивалась: того, чтобы он наконец-то перестал на неё пялиться — опустил взгляд, но Серафима всё же успела заметить ту беспросветную, совершенно чёрную тоску, появившуюся в его глазах.

Ей почему-то стало гадко от себя самой. Обычно Серафиме с трудом удавалось читать чужие эмоции, Сильвестр же внезапно лёг перед ней раскрытой книгой. Вдруг стало ужасно обидно: и за себя, и за свою пропавшую память, и за этого несчастного не-человека, которому она явно была небезразлична.

Однажды мама дала ей совет — прежде чем обвинять человека в чём-то, поставить на его место себя. И если ставить себя на место Сильвестра… Вот жили они спокойно эти проклятые пять лет, близко — видимо, очень близко — общались, а потом он сначала узнал, что она мертва, а затем вдруг нашёл её живой — но совершенно его не помнящей, а напротив — шарахающейся от него, зубоскалящей. Явно не такой, какой она была раньше.

Серафима нервно прерывисто выдохнула. Надо взять себя в руки и успокоиться. И разобраться в том, что же всё-таки произошло. Теперь причин для этого ещё больше, так ведь?

Она осторожно откинула одеяло из наверняка дорогой ткани и встала с кровати, машинально отметив, что да, Сильвестр не соврал и действительно снял с неё только верхнюю одежду — она всё ещё оставалась в своих потёртых джинсах и старой мешковатой футболке. Потом медленно подошла к замершему в кресле Сильвестру, с опаской и почти что через силу сжала его ладонь.

— Но… Я уверена, что память вернётся. Уверена. Надо просто подождать, и я всё вспомню, обязательно.

На самом деле она не была уверена ни в чём, но теперь появился небольшой, но шанс, что вспомнить получится, и что воспоминания окажутся не такими уж и пугающими, как ей думалось раньше. Если это действительно не бред, и она провела эти пять лет здесь, в этом Замке.

Будь что будет, от прошлого ей всё равно не убежать — оно само пришло за ней, значит… Значит, надо узнать, что она пережила и из-за чего всё забыла.

— И… Прости, что я веду себя так. Стоило бы, наверное, быть мягче…

— Не извиняйся, не надо. Я всё понимаю, — Сильвестр прервал её на середине фразы, крепче сжал её ладонь, а потом и вовсе притянул в объятья, неожиданно мягкие и бережные, совершенно не похожие на вчерашнюю жесткую хватку. Серафима дёрнулась, напряглась, стиснула зубы, потом глубоко вдохнула, как перед прыжком в холодную воду, и осторожно обняла его в ответ. Сильвестр выдохнул, улыбнулся, не смотря на неё, добавил негромко:

— И… Спасибо.

Они шли по восточному крылу Замка. Несколько раз мимо проходили женщины в одинаковых пурпурных платьях с белыми воротниками и золотыми нашивками на правом плече с изображением какого-то цветка, при приближении низко приседающие в подобии реверанса и подобострастно опускающие глаза. Как пояснил Сильвестр, женщины были одними из многочисленных замковых служанок, а цветок — гербом Лэсвета, страны, которой и правил Белый Совет во главе с тремя верховными Магистрами. Назывался он солнечным и символизировал красоту и процветание государства.

Один раз мимо проскочил слуга в пурпурном камзоле, но поклонился он скорее мимоходом. Это оказался камердинер то ли Младшего, то ли Среднего Магистра, Серафима не запомнила.

Солнце ярко светило в окна, пуская цветные блики по полу сквозь витражные вставки, из-за чего вся галерея казалась сотканной из разноцветного пламени и света. Место было действительно волшебным, и даже не верилось, что в Странном мире сейчас была середина осени, именуемая элэйнаном, в честь одной из сонма древних полузабытых божеств, называемых Семерыми. Элэйн олицетворяла пламя и время, когда-краснеют-и-опадают-листья. Как такового понятия «осень», как и «зима», «весна» или «лето» здесь не существовало.

Серафима с некоторым удивлением ловила себя на мысли, что уже начинает воспринимать это место как действительно отдельный и реально существующий мир, не похожий на её родную Землю, а не как бредовую фантазию своей не менее бредовой бедовой головы. Пока что она не задумывалась о том, каким образом собирается возвращаться обратно. И, если быть честной, пока что возвращаться и не хотелось, хотя Серафима понимала, что стоило бы. Хотя бы из-за бабушки.

Вряд ли, конечно, та будет сильно скучать и волноваться — с ней у Серафимы особо тёплых отношений никогда не было. Да и за пять лет Марта Афанасьевна, вероятно, уже полностью от неё отвыкла и примирилась с мыслью, что всё — нет у неё больше ни внуков, ни дочери, и жить остаётся только для себя и котов. Так что внезапное серафимино появление было встречено сначала проблеском радости — когда в первую секунду ей показалось, что вернулась другая внучка — а потом красноречиво поджатыми губами и закостенелым, таким привычным неудовольствием на лице. Ведь на вопрос: «А где же Эличка?», Серафима ответила: «Не помню». Вот уж кого бабушка действительно любила больше кошек, так это Элин. Ещё — дедушку, но ветреный скандинав Вильгельм Ларсен бросил её ещё до рождения дочери и укатил в родную Финляндию ради новой пассии.

Серафиме довелось видеть одну его фотографию, найденную тайком в старом бабушкином альбоме. И увиденного ей хватило, чтобы понять, почему именно Элька удостаивается такой любви. Она была точной копией деда, и с каждым годом сходства между ними было всё больше.

— Так куда мы идём?

— Сейчас увидишь, — Сильвестр остановился почти в самом конце галереи у двери из светлого дерева. — Ты сказала, что не помнишь ничего, начиная с пожара. Из этого я сделал вывод, что ты не знаешь, что произошло с твоей семьёй. Твои брат и сестра — живы. И они здесь, в Замке.

— Живы?.. А мама? Что с ней? — горло Серафимы пересохло. Она догадывалась, что услышит, но… Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

— Она мертва. Погибла в том пожаре, — Сильвестр отвёл взгляд, замолчал на секунду, а затем вновь продолжил, но уже тише. — И… ещё один момент, прежде чем я открою дверь и пущу тебя к Велимиру. Не говори ни с ним, ни с Элин о прошлом. Они не помнят, — он жестом остановил готовый сорваться с её губ вопрос, — их память изменена, и они ничего не знают о мире, в котором вы жили раньше. Я… Я расскажу тебе. Обо всём. Но не сейчас.

Серафима застыла. Она знала, что вся её напряжённая поза, окаменевшее лицо, направленные на Сильвестра глаза кричат об одном: «Как я могу тебе верить?». И он видел этот немой крик.

— Поверь мне, — затем он вздохнул, словно решаясь на что-то. — Сегодня же вечером ты узнаешь правду, я обещаю. Теперь иди, но прошу, придерживайся той информации, что ты узнала от Магистра Мауга, пока мы не разберёмся с этой ситуацией до конца. Ты была на задании, ездила к Тэйвским горам, чтобы проверить слухи о присутствии там других драконов. Задание окончилось неудачей, и ты вернулась обратно в Замок, вся информация засекречена. Ни к чему волновать твоего брата. К тому же, им не успели сообщить про… про твою смерть.

— То есть ты предлагаешь мне соврать собственному брату? — Серафима вздёрнула правую бровь.

— Лишь частично. Ты не можешь раскрыть ему правду сейчас, Серафима. Это повлечёт множество ненужных последствий… Что касается твоего задания… Магистр не стал бы лгать, значит, в этом ты брату не соврёшь, — Сильвестр покачал головой. — Такому человеку, как Магистр, стоит доверять, стоит верить. Верю я, верь и ты. Он поможет разобраться с ситуацией и вернуть твою память. Да, ты можешь сказать, что частично потеряла воспоминания, но, пожалуйста, ни слова о твоём мире.

— Верить ему… Я постараюсь. Прости, если обижаю тебя своими сомнениями, но на данный момент я не знаю здесь ничего и никого и не могу довериться сразу. У меня и так есть проблемы с доверием, а тут я ещё и в такой ситуации… Возможно, всё изменится, когда я вспомню. А пока — увы, мне сложно принимать ваши слова на веру, — она криво усмехнулась, — но, что ж, суть я уловила: придерживаться легенды Магистра. Теперь я могу войти?

Сильвестр, почему-то вновь принявший виноватый вид, безмолвно открыл дверь и шагнул в сторону, освобождая проход.

Комната Велимира оказалась светлой и просторной, но Серафима не стала приглядываться к обстановке, отметив её лишь краем глаза. Всё её внимание было приковано к мирно спящему брату.

Велимир, или, как его называли домашние, Мир (имя «Велимир» предложил папа, но маме никогда не нравилось сокращение «Веля» — поэтому она это «Мир» и придумала), был младше Серафимы на четыре года. Когда она последний раз видела его, ей было двенадцать, а ему, соответственно, восемь. Она, конечно же, понимала, что брат изменится, но не представляла, что настолько.

Но в том, что это именно он, сомнений не было, пусть и мальчишка, вольготно развалившийся сейчас на кровати этакой звёздочкой, напоминал маленького Мира лишь отдалённо. Всё те же ярко-ярко-рыжие, почти морковного цвета волосы, пушистой растрёпанной копной раскинувшиеся по подушке, всё то же по-детски беззаботное лицо, еле заметная россыпь веснушек... Которой, правда, раньше не было.

Приглядевшись, Серафима поняла, что это вовсе не веснушки, а чешуя, мелкими пластинками проступающая на кончике его носа и руках, на локтях, на пальцах с заострёнными бронзовыми когтями.

— Кхем, Сильвестр… А что с ним? — она не нашла слов, чтобы выразить свой вопрос более конкретно.

Но он её понял и, судя по голосу, обрадовался смене темы.

— Видишь ли, у драконьих магов после первого полноценного обращения проявляются некоторые драконьи черты и в человеческом обличье. Это незначительные изменения — вроде маленького количества чешуи или более ярких глаз. Более сильные изменения — когти, рога, крылья, хвост — появляются при боевой трансформации или при очень сильном всплеске эмоций, когда магу сложно себя контролировать. У Велимира первое обращение произошло около недели назад, поэтому ему ещё сложно сдерживать окончательно проснувшегося в нём дракона. У Элин это случилось годом ранее, и ей уже гораздо легче управляться с этим.

— Это всё, конечно, очень занимательно, но при чём здесь мои брат и сестра? Мы люди. В нашем мире никаких драконов не водится, если ты не знал. Или ты мне сейчас скажешь, что все эти вымышленные истории и книжки об эльфах, драконах, гномах и прочем — правда? — Серафима негромко хмыкнула.

— Не знаю, кто такие гномы, но эльфы и драконы действительно существуют. В нашем мире. История о том, как драконьих магов занесло к вам и каким образом они смогли стать вашими предками, очень долгая. И то, я могу опираться лишь на свои домыслы, мало чем подкреплённые. Я расскажу, если захочешь, но позже. Что касается твоей семьи — вы действительно относитесь к одному из кланов драконьих магов, к клану Ларсен, что с драконьего переводится как «горение». И ты, и твои брат с сестрой — драконьи маги, так же как и я. Правда, я принадлежу к другому клану, к клану Фианто. Моя магия — магия воды и льда, — тихо пояснил Сильвестр, — всего же кланов семь и выходцы из них самые сильные маги всего Странного мира. Есть поверье, что родоначальниками этих кланов были сами Семеро. Но это просто красивая легенда.

— То-то мне показалось, что ты всё-таки смахиваешь на какого-то ледяного дракона из сказок, — слабо улыбнулась Серафима, уже мало чему удивляясь, и про себя фыркнула: «Ну, дедушка, ну, удружил». — А почему же я выгляжу как обычный человек? Первого обращения ещё не было?

Сильвестр замялся на секунду, но всё же ответил:

— Дело в том, что в тебе практически нет огненной магии. Это странно, но это так. У тебя есть потенциал, и не маленький, сосуд тоже большой… Маррак, ты же не помнишь, что это. Я объясню, потом. Сейчас скажу проще: у тебя есть способности, но они никак не проявляются. Почему — непонятно. Но обратиться из-за этого ты не сможешь, магия просто не пробудилась в нужном объёме, её не хватит на это, — он чуть качнул головой, словно бы с сожалением, но в голосе его заметно не было.

— Ну, что ж… Не страшно. Я вовсе не стремлюсь стать сильным магом, — Серафима безразлично пожала плечами. Это волновало её сейчас в последнюю очередь. — Лучше скажи мне, сколько ещё таких драконов и драконьих магов в Странном мире? Мы же не единственные, если судить по словам того же Магистра. И какое между ними существенное различие?

— Да, мы не одни. Однако большинство драконьих магов погибло, их вырезали ещё во времена Серой Войны. После неё осталось лишь несколько семей с такими способностями, и с ними всё не так уж и просто. Кто-то, как, вероятно, выжившие из твоего клана, смогли открыть порталы в другие миры и уйти — это и было моё предположение, в пользу которого говорят несколько книг, — кто-то, как маги из моего, забаррикадировался в отдалённых уголках континентов. Но те, кроме нас, кто дожил до этого времени…

Он не успел договорить, а Серафима — осмыслить и ответить. Велимир с радостным воплем: «Фима! Ты вернулась!», бросился на неё как был — босиком и в ночной рубахе — и едва не проткнул своими когтями. Серафиму, наверное, ещё никогда так не сжимали и не трясли. Она еле смогла высвободить руку, чтобы погладить его по лохматым волосам, из которых яркой медью торчали загнутые назад рога.

Брат, однако, не внушал никаких опасений, в отличие от Сильвестра вчера. К его новой внешности она привыкнет. Главное сейчас, что он жив и снова рядом с ней.

24 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Окрестности Фирмона, Кара, Странный мир

Мирэд тихо, но от того не менее яростно ругаясь, вылезал из канавы, в которую его скинуло злобное животное, стоило ему только-только выпутать ноги из ремней. По волосам и плащу, заползая за шиворот и в нос, стекала жидкая грязь, какая-то слизь и просто отвратительная мерзотно-зелёная ряска. Хотелось рычать. Ссмерть, ну не виноват он был, что опыта езды на этом чудовище у него не было! Он и видел-то его первый раз в жизни!

И, как Мирэд надеялся, в последний.

Зинми́р — так называло эту пакость большинство смертных, ибо полное её название было слишком длинным и не слишком практичным (зинн ка́ффэ ми́рэ, конь кровавой ночи, — язык можно сломать с этим драконьим, который Мирэд даже изучал некоторое время, а потом забросил; даром, что похож был на наречие Забирающих). Издалека, да и вблизи, это… сссущество было весьма и весьма красивым: несколько смахивающее на чрезмерно высокого коня, с багряно-чёрной блестящей шерстью и перьями в исполинского размаха крыльях. Даже изогнутые заострённые рога были весьма ничего, хотя существ с рогами Мирэд несколько недолюбливал после одного случая в детстве, про который вспоминать было лишь чуть менее стыдно, чем про поездку в Варасу.

Но стоило на это… чудо природы залезть, как впечатление мигом подпортилось: спина была жёсткой, костлявой и неудобной, куда хуже, чем у обычной лошади, как и странная конструкция седла без стремян, в которое Мирэд с трудом вскарабкался. А уж когда зинмир злобно и многообещающе фыркнув, с разбегу взлетел и мигом вытянулся, согнув под себя вроде бы обычные конские ноги, а Мирэд удержался в седле разве что из-за ремней, которыми его собственные конечности были чуть ли не связаны… Одним словом, полёт не понравился никому из них и оба порадовались, что кончился он всего-то через пять часов.

Мирэд был готов выть волком. К тому же дала о себе знать абсолютно детская боязнь высоты, которой из-за своих змеиных половин страдала добрая часть Забирающих, и его едва не вырвало, пока он болтался в седле между небом и землёй. В чём он, конечно же, никому и никогда не признался бы.

И Мирэд бы даже смирился со своей слабостью и позволил себе полежать на земле и переждать головокружение, наплевав на затекающую во все щели грязь, но ему нужно было идти дальше и к вечеру быть в Фи́рмоне, что бы пересечься с Зенором и его командой, пока те не выехали. Смерть знает, каким путём и куда именно они решат двигаться.

Ещё бы и нормальную лошадь раздобыть…

Зинмир был жестом помощи со стороны Тамерзара, полноправного хозяина нескольких десятков этих тварей, что обитали в Резиденции и окрестностях небольшими стаями. Помимо помощи это был ещё и очередной тонкий намёк на то, что Мирэд не только неосторожный, но и нерасторопный — из-за раны он опоздал в Резиденцию на несколько дней. На удивление, Мирэд уже почти перестал чувствовать стыд и подавленность, хотя ещё вчера был готов чуть ли не зареветь от подобной жизненной несправедливости (или хотя бы расшибить что-нибудь об стену). Наверное, смирился с тем, что уже ничего нельзя исправить. Напротив, в нём даже появилась какая-то болезненная решимость доказать, что он не глупый мальчишка, что он способен выполнить задание, что на него можно положиться и он оправдает доверие.

Он мотнул головой, прогоняя мысли прочь. Сейчас нужно было сосредоточиться на деле, а не распускать сопли.

Аин-Зара задвигалась под рубашкой, елозя шершавой чешуёй по начавшему заживать ожогу, и зевнула: «Эта тряссска наконец-то кончилассь?»

«Да, к нашему счастью. Правда, теперь есть небольшая проблема — я весь в грязи и без коня»

«Сссочувсствую, Нэсс»

«Ну-ну»

Вряд ли Аин-Зара вообще умела сочувствовать. Скорее уж она ехидно потешалась над ним — не ей же краснеть за неподобающий вид. Будь на месте Мирэда кто-нибудь другой, канава не сильно осложнила бы дело — явись он в город мокрый и грязный, никто бы и слова ему не сказал, всё же Фирмонский лес место весьма болотистое, а неудачливых путников много. Но на месте Мирэда был лишь Мирэд, крайне брезгливый и ненавидящий грязь до бешеного шипения.

Из леса он выбрался злой на весь мир и готовый удушить следующего же встреченного им зинмира голыми руками. Аин-Зара опять бессовестно спала, плащ тяжёлой тряпкой лип к одежде, до этого тщательно завязанные волосы висели неопрятными лохмами, и потому Мирэд предпочёл надвинуть не менее грязный капюшон до самого носа. Пусть хотя бы его личность останется скрытой. Что бы сказал отец на то, что его сын и наследник расхаживает в подобном виде? Честно говоря, Мирэд не хотел бы этого знать.

Фирмон был довольно крупным торговым городом, четвёртым по размеру после столицы Кары Каара́ма. Дома здесь были высокие и презентабельные, даже на окраинах, но вот планировка подкачала — улицы то петляли, то расходились сразу на несколько маленьких улочек, то резко обрывались тупиками в подворотнях, то сужались, то расширялись и были запружены огромным количеством Забирающих. Периодически попадались даже представители других рас, из числа самых отчаянных и любопытных купцов — большинство приезжих торгашей заседало в портовом Ламе́нбере, не желая двигаться вглубь страны, где жили практически самые сильные маги Тиррэн Рина. Один из подобных торговцев пристал и к Мирэду, вдохновенно втюхивая ему какое-то дорогущее ожерелье: «Из самой Эмы! Вы только посмотрите, какие здесь роскошные аквамарины, господин! Это украшение достойно занять место на шее самой высокородной девушки, с ним вы покорите любого неприступного отца!».

Язык чесался сказать, что за наследника рода к’Сазаренов любой неприступный отец и так отдаст дочь, при этом ещё и радостно повизгивая аки молоденький поросёнок, но Мирэд сдержался. В конечном счёте торгаш был всего лишь слегка покусан разбуженной его квохтаньем Аин-Зарой и выпровожен в ближайшую лавку.

По городу Мирэд плутал ещё час, выспрашивая в местных тавернах про отряд существ из четырёх, среди которых затесались горный житель, коим являлся Вард, и чаррусс, но каждый раз ему отвечали отрицательно: мол, не видели, не слышали.

Однако в небольшом заведении с непримечательным для земель Кары названием «Красный Змий» обнаружилось искомое, даже без вопросов к владельцу и посетителям. Потому что за стойкой вольготно расположился, с бокалом чего-то определённо алкогольного, Вард. Мирэд узнал его мгновенно, в основном из-за того, что вряд ли в Каре найдётся ещё один мужчина, носящий восхитительно-густые тёмно-русые волосы до колен и не выглядящий при этом хоть каплю женственно. Женственностью в двухметровом широкоплечем горном и не пахло.

Мирэд подошёл к нему и, тихо тронув плечо, старательно прошепелявил:

— Ма́нэр та́ртас, Вард.⁽¹⁾

Вард повернул голову, глянул под капюшон и фыркнул:

— Твой драконий меня убивает, Идущий Во Мраке. Даже я говорю на нём лучше.

— В его карской вариации гораздо больше шипящих. А тут то рычать, то тянуть эту треклятую «э». Мой язык под это не заточен, — Мирэд пожал плечами. На душе потеплело — друг нисколько не изменился. Очень хотелось его обнять по традициям всё тех же горных, но грязная одежда этому не способствовала.

— Присоединишься? — Вард приподнял руку с пивным бокалом в приглашающем жесте. — Угощаю, сидр тут весьма недурственный. Так и веет яблочным духом, а какая кислинка… И сравнительно недорого, а то буквально в соседнем трактиришке я видел бутылку ценой в пятнадцать серебряных аспидов!⁽²⁾ Пятнадцать, ксара!⁽³⁾ Они там из чего его гонят, из яблонь в саду Змеиного Совета?

— Не иначе… Но у нас всегда всё было недёшево, тем более для приезжих. А выпить… Нет, не в этот раз. Отряд здесь остановился или мне снова блуждать по тавернам?

— Остановились-то они здесь, но буквально час назад Зенор со товарищи усвистал по «очень секретному заданию» и оставил меня в одиночестве, — Вард неодобрительно хмыкнул, — мол, кто-то должен охранять вещи, и вообще я слишком шумный и не вызываю доверия у благородных господ.

— И теперь ты запиваешь боль от столь свинского к тебе отношения? — хихикнул Мирэд.

— Вот ещё! Страдает, скорее всего, именно он. Своё волевое решение-то наш друг озвучил сгоряча, когда я совершенно случайно сломал местный стул — кто ж знал, что они тут такие хлипкие? — и теперь наверняка безумно раскаивается в содеянном. «А вдруг я его обидел?», — передразнил Вард тоненький голосок чаррусса. — О, он изрядно помотает свои нервы. Да и мои тоже, паршивец мелкий… А потом ещё придёт просить прощения с этой своей виноватой мордашкой. Эх, да какой из Зенора тёмный? Он же наивен как дитя, тьфу!

Мирэд рассмеялся:

— Зато сражается отлично, если разозлить. Меня очень забавляет то, как ты называешь Зенора «мелким», учитывая, что он старше тебя в два раза.

— А мозги у него при этом как у десятилетнего, заметь… Конечно, я понимаю, что руссы наивны и непосредственны всегда, но Зенор же наполовину человек! Должно же быть у него хоть что-то от отца? Нет, хорошо, конечно, что он не такая скотина, как бросивший его папенька, но думать же он чем-то должен, — Вард поскрёб заросший щетиной подбородок.

— Извечный вопрос с полукровками, — Мирэд вновь пожал плечами.

Плащ противно хлюпнул, отлипая от тела, и юноша тихо выругался:

— В ваших комнатах же есть хоть какая-нибудь ванная? Ненавижжуссс грязь.

— Есть, есть, змеёнок. Держи, — Вард с ухмылкой протянул ему ключ, — второй этаж, третья дверь слева. Можешь даже взять мою рубашку, ежели у тебя ничего сухого не осталось.

— Благодарю, — Мирэд изобразил традиционный поклон горных жителей.

— Надо держать спину прямо, а не скрючиваться, как букашка. И голову выше, в Круговых Горах тебя бы уже сочли рабом. Эх, бездарность, — он покачал головой, — дуй уже в комнату, будешь мне нужен через полчаса. Поедем догонять это наивное недоразумение, и пусть идёт к Марраку его приказ. Всё равно отрядом он управляет лишь номинально — кто в здравом уме будет всерьёз его слушаться, согласись?

Комнаты ожидаемо были не лучшего качества — по крайней мере, с точки зрения Мирэда. Но он-то привык к своим поистине королевским апартаментам в родном замке, которых по определению не могло быть в таверне, так что жаловаться не стал. Ванна вовсе казалась убожеством — деревянная бадья с рядом простеньких рун, активировавшихся при прикосновении к её краю. Но выбирать не приходилось.

Одежду пришлось полоскать буквально всю, что тоже не порадовало. Да и Аин-Зара проснулась в самый неподходящий момент — когда он это бельё развешивал на всех свободных от чужих вещей стульях, пребывая в не слишком пристойном виде. Шепеляво смеющуюся змею захотелось удушить, даром, что ещё не поправилась.

Потом пришлось вспоминать все огненные чары, которые он не очень внимательно проходил на первых курсах своего обучения основам стихийной магии. Конечно же, одиннадцатилетнему ему казалось, что такая мелочь в жизни не пригодится — он же Забирающий Сталь и его врождённая магия гораздо сильнее всей этой стихийной. Мог ли он тогда подумать, что ему придётся сушить свою одежду после купания в канаве? Нет, конечно. В итоге в одной из рубашек появилась дырка, а любимая пара носок, верой и правдой служившая ему вот уже год, сгорела, полыхнув алым пламенем, и Мирэд был вынужден принять-таки предложение Варда и взять у него рубаху, несоразмерно большую и доходящую ему почти до колена, как какая-то ночная рубашка.

За полчаса с трудом выполосканный плащ просохнуть, конечно же, не успел, и Мирэд, поминая Маррака, натянул на себя мокрые штаны и сапоги и спустился вниз, тихо тормоша Аин-Зару — мол, всё, пора на задание, проснись и пой, точнее, шипи. Свой собственный вид порядком угнетал, но с этим, как и с отвратной ванной, было ничего не поделать. Уже чистая вода капала с волос вниз, оставляя мокрые следы и заставляя одежду липнуть к телу. Но сушить волосы огнём Мирэд всё же не решился. Не хватало ещё остаться лысым, это был бы уже недопустимый позор. Смерть, ну что за неудачная неделя!..

Аин-Зара не преминула на него нашипеть, но он не обратил особого внимания ни на это, ни на то, что она довольно ощутимо укусила его за плечо — такое змея проделывала так же часто, как и пожирала сырую рыбу.

Вард встретил их приветственным кивком и смешливо сощуренными светло-зелёными глазами с вертикальными зрачками, бывшими одной из расовых особенностей горных жителей. Поговаривали, что изначально они произошли от мифических и давно вымерших троллей, породнившихся с людьми, и именно от них получили такие глаза, исполинский рост и широкие вытянутые уши с зазубринами на нижнем краю. В первое время они очень смешили Мирэда, и он всё норовил за них подёргать, а потом привык.

— Выглядишь, как крестьянин в жаркий день. Возьми уж мой плащ, на тебя смотреть холодно, — хмыкнул Вард.

Плащ оказался тяжёлым, чрезмерно длинным, но тёплым, и Мирэд сразу почувствовал себя уверенней. Хоть подтрунивание друга его и бесило, но он был прав — Мирэд откровенно плохо переносил холод. Впрочем, это было свойственно многим, если не всем Забирающим. А сейчас прошла уже половина элэйнана, приближался сэтэван — начало промозглого мороза, что продержится целых два сезона. Мирэд был откровенно доволен, что в это время его отправляют на Миро, поближе к экватору, пусть это и почти что ссылка. Там пережить холода будет легче.

Он отчасти завидовал Варду — его, прожившего полжизни в Тэйвских горах, никакой снег не страшил. Зато он плохо переносил жару, а это было, наверное, ещё хуже.

За подобными размышлениями он вышел вслед за другом из «Красного Змия» и двинулся вверх по улице.

— А ты уверен, что Зенору нужна наша помощь? — наконец спросил Мирэд.

— А мы и не будем ему помогать. Мы просто проследим, что бы он целым и невредимым добрался до таверны, пусть потешит своё самолюбие. Зачем его ещё могли поставить «главой отряда», как не за этим? — хмыкнул Вард, ныряя в переулок.

— Думаешь, он совсем ни на что не годен? В конце концов, ему уже пятьдесят четыре года, и сорок шесть из них он провёл в Чёрном Совете, — Мирэд свернул следом, поёжившись от накативших воспоминаний о точно таком же узком переулке в Варасе.

— Да на что он годится, этакая нежная фиялка? Разве что водной магией неплохо владеет, так ведь почти не применяет, гуманист, видите ли. Если его не разозлить как следует, конечно, но это такое редкое явление… В общем, вся надежда на сопровождающих, хотя кто знает, что они предпримут в случае опасности.

— Не доверяешь тем тёмным?

— Как говорится, доверяй, но проверяй. Я не ставлю под сомнение их верность Тёмному Королю и Госпоже Смерти, но ничего не знаю об их навыках владения оружием, — отозвался тот.

— Беспокоишься? — Мирэд усмехнулся.

— Не нарывайся, змеёнок.

Мирэд пожал плечами. Он прекрасно знал, как Вард не любит, когда его уличают в подобных чувствах — мол, не для воина все эти беспокойства и забота. Однако то, что он эти чувства не принимал, совершенно не изменяло того, что он их всё-таки испытывал. Это даже умиляло отчасти.

Вскоре они вышли на удивительно просторный для Фирмона светлый проспект, затем вновь нырнули в потёмки какого-то закоулка и наконец остановились за углом очередного презентабельного дома, откуда отлично просматривалась очередная же улица, неожиданно практически пустая.

— Они должны пройти здесь, — скупо пояснил Вард, старательно делая свой голос безразличным. Но Мирэда это не обмануло: он явственно расслышал в нём беспокойство и нетерпение.

Минут двадцать ничего не происходило, лишь Вард нервно стучал пальцами по деревянной рукояти своей двусторонней секиры, а затем раздался грохот, стук, какая-то возня, и в обозримый участок дороги вывалилась чья-то закутанная в тёмно-голубое фигура, что тут же вскочила и бросилась обратно, скрывшись из виду.

Это мог быть только эльфийский наёмник, и они, не раздумывая, кинулись следом.

На улице разгорелось небольшое побоище: троих тёмных окружили наёмников восемь в типично эльфийской одежде всевозможных оттенков синего и голубого. Лица их были ожидаемо скрыты повязками, из-под которых виднелись лишь глаза, острые уши и длинные светлые волосы. Среди тёмных Мирэд мелком увидел Зенора, человека и какого-то странного эльфа. В чём была его странность, Мирэд разбираться не стал, с разбега врубившись в толпу противников. Меч магической стали, или Серый Меч, как называли его знающие люди и не люди, плавно перетёк в руку прямо из воздуха.

Подобные мечи, или щиты, как в случае с Забирающими Опасность, появлялись у каждого Забирающего в боевой трансформации. Они использовались и как обычное оружие, и как проводник для их особых способностей. Эти самые способности Мирэд ещё не мог использовать в полной мере, в силу довольно таки юного возраста — основная масса знаний начинала открываться Забирающим только после тридцатилетия, до этого им рассказывали лишь основы основ. В случае Мирэда это были мелочи вроде плавления всех металлических элементов на теле существа при тактильном контакте с Серым Мечом и обучение сражению с помощью этого самого Меча.

Одного наёмника он успел ранить в бок, и кровь хлынула из раны широким потоком, когда взвывший эльф попытался дернуться и нанести ответный удар. По его шее потек расплавленный металл, совсем как по Мирэду недавно — видно, он носил какое-то украшение, этим грешили многие эльфы. Ещё одного на месте зарубил Вард, вытянув из-за пояса свою секиру. Эльфийская голова треснула, разбрызгивая кровь и мозги, Мирэд поморщился, когда несколько капель упали на его лицо. Другие тёмные времени тоже не теряли — человек и эльф, вот что удивительно, сражались клинками, Зенор, начавший входить в раж, напрочь убивший всю его гуманность, что-то наколдовал, обрушив на своего противника водяной шквал, припечатавший того к стене и наверняка сломавший пару-другую костей. Наёмники, видя, что проигрывают, подхватили раненых товарищей и исчезли в активированном воздушном портале — довольно дорогостоящей вещи, надо сказать, — напоследок наугад метнув ветреное лезвие, что совершенно некстати попало в плечо Зенора, впрочем, тут же испарившись. Кровь брызнула пульсирующим синим фонтаном. Чаррусс тоненько заскулил, почти мгновенно став из бирюзового бледно-голубым, и рухнул на руки подскочившего человека.

Вард вперил в него свирепый взгляд глаз и злобно лязгнул зубами, едва сдерживая обуявшие его эмоции:

— Гаррргарр та ламарр!⁽⁴⁾ Зенорр, ты беспечный… идиот! Ксара!

Вечер 24 дня элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

— Ты обещал, что расскажешь мне обо всём. Сегодня расскажешь. Я жду.

Тихий, но твёрдый голос Серафимы остановил его на пороге. Сильвестр обернулся. Она смотрела на него пристально и выжидающе, знакомым ему жестом чуть склонив голову набок.

Да, она изменилась, но не сильно. И пусть исчезла мягкость, а её место заняла жёсткость и требовательность — это была всё та же Серафима. Всё та же внимательная, дотошная, цепкая, помнящая всё, даже сказанное вскользь.

Сильвестр вздохнул. Он не хотел говорить, не хотел, пусть это и было нечестно по отношению к ней. Но всё же лучше будет, если она узнаёт всё от него, а не от одного из Магистров.

Но про пожар он не скажет ни слова, просто не сможет. Да, мерзко, да, неправильно, да, она должна знать о том, что он причастен к смерти её матери, но если он расскажет сейчас, то навсегда её потеряет. Она ведь только начинает ему доверять, он не может одним признанием разрушить всё, что только начало заново строиться!

Возможно, когда-нибудь потом… Но не сегодня, нет.

Сильвестр вернулся к креслу, где провёл всю прошлую ночь, будучи просто не в силах уйти, сел, помолчал пару секунд, собираясь с мыслями.

— Я начну издалека, если ты не возражаешь, — дождавшись согласного кивка, он продолжил, — ты не помнишь, конечно, но в нашем мире идёт война. Точнее, наш мир находится на грани войны, но в том, что она вот-вот начнётся, сомневаться уже не приходится. В любой момент она может разразиться в полную силу. Развязал же её человек, известный нам как Иокийский князь. Или же просто Иокиец… Хотя в народе его начинают величать уже чуть ли не Тёмным Властелином. В Лэсвете это пока мало заметно, но вот в других странах… Люди боятся.

Как смог выяснить Финнский Альянс — объединение правителей всех государств нашего материка, Финна, настоящее имя князя — Миртэ́ И́о. Он действительно князь — последний из рода князей, правящих Ио́кой, захудалым княжеством на северо-западе материка, по ту сторону Сафариных гор. Это княжество уже около пятисот лет обособлено и не ведёт ни с кем торговли. Люди и не пытались проникнуть в него за ненадобностью. Никаких ценных ресурсов там нет. С юго-востока Иока закрыта горами, с северо-востока — плотной завесой магии и Тьмышем, густым и непроходимым лесом. С моря её закрывают рифы.

Первые четыреста из этих пятисот лет всё было спокойно, и никого не волновало и не пугало то, что попасть на Иокийскую территорию невозможно — зачем идти к тем, кто и сам не рвётся общаться? Особенно, когда вполне хватает и своих земель. Потом же начались заметные изменения, и их уже стало невозможно игнорировать: деревья Тьмыша почернели, воды океана на побережье Иоки вымерли, завеса магии стала настолько плотной, что сквозь неё не пролетела бы и муха, а происходящее в лесу практически перестало быть видимым. Люди запаниковали, но было поздно, и выяснить что-то не представлялось возможным. В Иоке творилось что-то, чему никто не мог дать внятного объяснения. Над ней закружили чёрные драконы, о существовании которых до этого даже и не подозревали.

Сначала подумали на вернувшихся драконов клана Гэтэ́зэн — именно у них были чёрные с багрянцем тела, но когда при помощи заклинаний их смогли рассмотреть ближе, оказалось, что чешуя этих драконов совсем иная — она абсолютно неправильная, матово-чёрная, и словно бы впитывает в себя свет.

Больше трёх сотен лет ничего не менялось — непроходимая завеса висела, драконы кружились, сменялись поколения, люди уже и не помнили, что было до того, как всё это началось. А пятьдесят лет назад из-за завесы впервые вышли тёмные волки или же тайге́ры, новая, совершенно незнакомая нашему миру, а потому неизученная раса. Это страшные жестокие существа, они подчиняются лишь своим инстинктам и, как мы предполагаем, своему хозяину, Иокийцу.

Во время первого наступления жителям АвиБела, граничащего с Иокой, удалось их перебить, но с каждой новой волной тайгеров появлялось всё больше. В конце концов, у границ княжества выстроили магическую крепость, БаркВал, куда стеклись добровольцы и вооружённые силы всех стран Финнского Альянса. Пока что им удаётся успешно отражать атаки, но вряд ли это продлится долго. После каждого боя армия несёт чудовищные потери и лишь даёт отсрочку для того, чтобы мы могли разработать план… Я выпью воды, если ты не против…

А пять лет назад Главный Магистр получил послание от одного из своих шпионов, от которого мы и узнали о существовании Иокийца. В том же письме было сказано и о драконах. Князь подчинял их разум, порабощал целыми стаями, его не останавливали даже границы иных миров… Я сомневаюсь в том, что он человек или хотя бы некто, похожий на человека. Это ментальная магия такого уровня… Все драконы и драконьи маги, что смогли уйти из Странного мира тысячелетие назад, вновь вернулись, но уже подневольными рабами, теми чёрными драконами.

Я даже не могу предположить, что он может делать с ними, чтобы так менять их магию и сознание…

До этого письма возможность существования других миров рассматривалась лишь как гипотеза, не подкреплённая ничем, кроме старинных легенд о драконьих магах, умеющих открывать порталы. Никому из не-драконов это не удавалось, разве что эльфы изобрели какой-то свой малофункциональный способ, поэтому постепенно забыли и об этой гипотезе. Это письмо, а также возвратившиеся драконы заставили Магистра искать информацию о них и о существовании других миров. Согласно большинству древних книг, эти миры действительно существовали, и он решил рискнуть и отправить меня в один из них по способу, описанному в одном из манускриптов. Магистр отправился бы и сам, но у него не было такой возможности. Он, бесспорно, могущественен и силён, он самый сильный маг из всех, кого я знаю, но… Он не дракон. В отличие от меня.

Я смог открыть портал, ведь это одно из моих главных отличий от любых других магов, если верить книгам. Но ни в одном из миров я так и не смог найти драконов, а я ведь сумел побывать в более чем десяти…

Их следы я обнаружил только в твоём мире, на Земле, и то лишь после трёх сезонов бесплодных поисков.

Серафима, послушай, твоя семья — это всё, что осталось от клана Ларсен и от свободных драконьих магов. Магистр понимал, что скоро Иокиец придёт и за вами, как и за остальными, и уже невероятное чудо то, что он до сих пор этого не сделал. Но у нас не было власти, чтобы удержать вас от его зова, зова, который заставляет драконов слетаться к нему, где бы они ни находились, зова, который ломает их волю и заставляет подчиняться его приказам…

И Магистр приказал мне убить вас. А я не смог.

Тогда я не знал и половины того, что ты знаешь сейчас. Мне было пятнадцать… Пятнадцать, и я просто не смог навредить детям. Вы были такими маленькими и ещё совершенно ничего не понимали… — Сильвестр горько, через силу улыбнулся. — Поверишь ли, я был готов ползать перед ним на коленях. Я умолял его пощадить вас, изменить вам память, забрать в Странный мир… Не знаю как, но я уговорил его. Уже позже я узнал всю правду, как и то, что в ваших сознаниях стоит мощнейший магический блок, черпающий свои силы из самого Сердца Замка. И так вы прожили здесь пять лет, научились многому, и Магистр хотел, чтобы в дальнейшем вы охраняли рубежи Лэсвета. Вашей магии хватило бы на тысячу рядовых магов! Это просто колоссальная мощь!

В то же время Магистр нашёл и пророчество, древнее пророчество, которое давало надежду на спасение, потому что согласно нему у нас был шанс победить, если с нами будут не порабощённые драконы. А несколько недель назад, примерно месяц по твоему летоисчислению, Магистр получил ещё одно письмо — оказалось, что несколько неподконтрольных драконов всё ещё живут в Круговых горах, в Тэйве. Тогда он отправил в поход тебя и отряд своих лучших воинов. Ты, как носительница драконьей крови, смогла бы с ними поговорить и договориться. О походе он не сказал никому, было слишком рискованно, да и сам он не был уверен в том, что всё получится. Но, несмотря на то, что информация не разглашалась, вас засекли по ту сторону Сафариных гор. И убили. В том отряде не выжил никто, — его голос сорвался на хриплый шёпот. Горло пересохло от долгой речи, — и ты тоже не могла избежать смерти. Но теперь вновь появилась здесь. Живая, лишь потерявшая память. И я не знаю, я даже предположить не могу, что с тобой случилось. И вряд ли кто-нибудь может.

Серафима молчала. Лишь рассматривала свои руки так, будто бы видела их впервые.

— У меня много вопросов, но самый главный, наверное, этот. Скажи, — тихо произнесла она, — услышу ли я этот зов? Меня ведь месяц не было в Замке, с моей головой творится чёрт знает что… Вдруг это Сердце Замка уже на меня не действует?

— Вряд ли тебе что-то грозит. В тебе слишком мало драконьей магии, и теперь я даже рад этому, — Сильвестр вновь попытался улыбнуться, но не смог, лицо свело в гримасе, — потому что меня блок не спасает. Я слышу зов каждую ночь и не знаю, сколько ещё продержусь.

1) Тёмного дня, Вард.

Вернуться к тексту

2) Валютой Кары, государства Забирающих, являются золотые кобры, серебряные аспиды и бронзовые змеи. Одна золотая кобра равняется ста серебряным аспидам, один серебряный аспид — ста бронзовым змеям.

Вернуться к тексту

3) Ругательство на тэйварре, языке горных жителей.

Вернуться к тексту

4) Крайне грязное и нецензурное ругательство на тэйварре.

Вернуться к тексту

Утро 25 дня элэйнана 1069 года от Серой Войны; Фирмон, Кара, Странный мир

Утром нового дня Мирэд проснулся с трудом. Большую часть ночи лекарь — а тёмный человек Фирэ́йн с куцым хвостиком оказался именно им — зашивал руку Зенора. Рука была плоха. Воздушное лезвие прорезало плоть почти до плечевой кости, сильно повредив несколько мышц и практически перерезав артерию, из-за чего Зенор потерял много крови. Но ему, впрочем, ещё повезло: в него попало заклятье далеко не самое мерзопакостное — всего лишь Режущий Ветерок, который не препятствовал лечению раны, а лишь усиливал болевые ощущения. Если бы чаррусса задело тем же Режущим Ветром, то он бы истёк кровью за несколько минут. Раны от Ветра с трудом поддавались магическому лечению и не срастались сами.

К счастью, подобных тяжёлых ран никто не получил.

Кроме Зенора пострадал только Вард — ему прилетело по ноге Ранящим Дуновением, но это заклинание было самым слабым в цепочке воздушных боевых заклятий, и потому Фирэйн залечил его почти мгновенно. С раной Зенора ему пришлось гораздо сложнее, в первую очередь из-за того, что в «Красном Змие» не было приспособленного под операции помещения. Не нашлось в таверне и своего лекаря (хотя хозяин, морр⁽¹⁾ Нсайсс, тут же послал за ним одного из работников), и запаса трав и зелий, а у Фирэйна из подходящего к случаю было лишь обезволивающее и малое кровоостанавливающее зелья, которые совершенно не помогли.

На Зенора, принадлежавшего сразу к двум расам, целительская магия действовала не всегда предсказуемо — кровь не остановилась, лишь пошла чуть медленнее, став вязкой как мёд. Мирэд как наяву помнил звучную ругань проклинавшего полукровок Фирэйна, вынужденного перетягивать рану какими-то тряпками — создаваемые им магические бинты рассыпались, едва касаясь рассечённого плеча; помнил, как очнувшийся Зенор плакал, щуря ярко-фиолетовые от боли глаза-хамелеоны, и выл так, что наверняка распугал всех жильцов таверны. Как через несколько минут мучений в комнату неожиданно ворвался незнакомый Мирэду Забирающий Боль и в считанные мгновения стянул артерию и порезанные мышцы, а после свалился на самого Мирэда, едва не сбив того с ног и пребывая в глубоком обмороке. Его змея, бледно-бирюзовая, сипло прошипела о том, что её Забирающий — господин Сэ́расс к’За́расс — является лекарем района Алых Теней и к ночи слегка утомился (а за лекарскую помощь такого плана берёт пятьдесят серебряных аспидов, но для сородича сделает скидку в пять монет). Бледный нервный Вард крепко выругался, но отсчитал озвученную сумму и положил в указанный змеёй мешочек на поясе Забирающего.

Фирэйн глубоко вздохнул, поняв, что жизни Зенора уже практически ничего не угрожает, и выудил из воздуха тонкую магическую иглу. Пока Мирэд перетаскивал худого и неожиданно лёгкого господина к’Зарасса на кровать — не бросать же его на полу? — лекарь начал сшивать кожу. Зенор подвывал и кусал губы, но тех душераздирающих криков больше не было. Вард и тёмный-эльф держали его, не давая дёргаться, и тем самым облегчая Фирэйну работу. Через час рана была зашита и больше не кровоточила, но лекарь продолжал уже при свете свечей накладывать повязки и натирать шов какими-то пряно пахнущими травами. Закончил он только к середине ночи, когда в окно вовсю светило сэре́н мирэ́, солнце ночи. Выезжать же нужно было самое позднее на рассвете.

Когда они уходили, наскоро перекусив принесённым подавальщицей завтраком, лекарь Сэрасс к’Зарасс всё ещё спал. Его змея прощально кивнула Мирэду головой и даже что-то прошипела, но он не запомнил что именно. Наверняка это была какая-нибудь дежурная фраза вроде «Обращайтесь к нам ещё, сделаем скидку как постоянным клиентам».

Солнце дня только начинало вставать над горизонтом, а они уже выехали из Фирмона в сторону моря Меридэ́, к Ламенберу и его гаваням.

Путь предстоял неблизкий — около недели, если ехать по главной дороге. Изначально предполагалось, что они срежут и поедут напрямик через поля и леса, но из-за раны Зенора — пусть и излеченной большей частью, но всё ещё причиняющей боль — этот путь стал бы слишком тяжёлым и медленным. Проще было двигаться по ровной дороге. Конечно, Зенор божился, что рана нисколько ему не помешает, но Вард быстро его… переубедил, ткнув в неё пальцем. Согнувшийся пополам и зашипевший Зенор наглядно продемонстрировал всему отряду, как меняется цвет его глаз с обычного голубого на ослепительно-фиолетовый.

Поэтому их процессия рысью двигалась по главной дороге, что вела из Фирмона в Распутье — небольшой торговый городок на пересечении трёх дорог. Оттуда можно было относительно легко добраться и в Каарам, и в Ламенбер.

Благополучно продремав около трёх часов дороги и управляя лошадью чисто механически, Мирэд проснулся, когда они проезжали осиновую рощицу. Кое-как разлепив сонные глаза и проморгавшись, он осмотрел их маленький отряд. Утомившийся за ночь Зенор мерно качался в седле, прикрыв глаза, Вард и Фирэйн тихо о чём-то переговаривались, странный эльф откровенно спал, чуть ли не похрапывая. Его конь спокойно бежал рысцой, не выходя из общего строя, несмотря на то, что остался практически без управления.

Мирэд воспользовался случаем и решился всё же рассмотреть эльфа. При детальном осмотре стало понятно, почему же он вчера показался ему странным: от левого уха у него остался лишь ошмёток мочки (что не помешало, впрочем, этому ошмётку быть проколотым каплевидной серьгой с голубым камнем) да острый кончик с куском хряща. Выглядело это не то чтобы отвратно — Мирэд вещи и похуже видел, — но несколько специфически. Равно как и коротко и криво стриженые волосы — эльфы их так не носили, — и металлические пальцы на правой руке, выглядывающие из-под длинного рукава. Как и очень холодный и язвительный не эльфийский прищур эльфийских бледно-голубых глаз.

— Что, никогда не видел эльфа, Забирающий?

Голос, подтверждая его ожидания, тоже оказался не эльфийским. Возможно, когда-то он и был чистым и высоким, но сейчас звучал низко, хрипло и неприятно царапал слух.

— Эльфы, которых я видел, другие. Ты на них не похож, — честно признался Мирэд, вспоминая тех редких эльфов, которых ему довелось встретить. Все они, и мужчины, и женщины, были воздушными, лёгкими, жили себе на своём летающем острове, смотрели открыто и говорили звонкими мелодичными голосами, а волосы не то что не стригли — даже думать об этом боялись. Да и боевых шрамов не имели и мечами не сражались, используя только магию воздуха…

Хотя нет, Мирэд всё же был знаком с одной из тёмных-эльфиек — Вирэле́н, — специализирующейся на магии воды, но такие способности всё же встречались нечастно.

Эльф смерил его пристальным взглядом, потом неприятно и криво ухмыльнулся:

— Моё имя Квэа́рр. Раньше мы с тобой не встречались... Сколько лет ты в Чёрном Совете?

— Три года. Я прошёл посвящение в шестнадцать, и Госпожа дала мне имя Мирэд.

— Вот как? Значит, девятнадцать… А я думал, что помладше будешь. Не выглядишь ты на свой возраст, Идущий Во Мраке, — Квэарр фыркнул, окинув его с головы до ног пренебрежительным взглядом.

— И это мне говорит Дитя стали⁽²⁾, — съязвил оскорблённый в лучших чувствах Мирэд. Настроение начинало стремительно портиться.

— Не обижайся, мелкий, — к ним с улыбкой обернулся Фирэйн, — это Квэарр так шутит. Он вовсе не собирался тебя оскорблять. Да, о фея небес?

Вард откровенно ржал, пока Мирэд сначала бледнел, а затем краснел. Наконец он надвинул капюшон плаща на лицо так, чтобы видеть только дорогу. Он, конечно, пытался остыть, но понимал, что если кто-нибудь скажет ещё хоть слово, то приобретёт в его лице смертельного врага. Рост, как и внешность в целом, были крайне болезненной темой для всех Забирающих, а не для него одного.

— Ничего, ещё вырастешь. Глядишь, через пару лет и до плеча моего дотянешь, — горный продолжал ухахатываться.

И Вард, ссскотина такая, об этих болезненных темах знал.

Мирэд почти рычал. Перед глазами начинало темнеть от бешенства. Ладно, обычные тёмные, не знающие его, но Вард!.. Да как он мог надеяться, что в нём неожиданно проснётся хоть какая-то этика?

— Для Забирающего мой рост — всего лишь чуть ниже среднего. Просто ты у нас такой амбал, которому, наверное, и Светлейший Э́рнанн в росте уступит, — Мирэда крайне бесило то, что смеются над ним уже все, в том числе и проснувшаяся Аин-Зара. Дети Марраковы!

— Ого-го, какие слова я слышу от представителя ссславного рода к’Сссаззаренов! Я-то думал, что такому просторечию в твоём лексиконе места нет!.. Кстати об эльфах: у кого есть идеи, почему они на нас напали и что им было нужно?

Квэарр рассмеялся, и этот неправильный искорёженный смех прозвучал гротескным карканьем:

— Артефакт Попутных Ветров, конечно же. Мы ведь его и забирали у господина к’А́рчема.

25 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Небесная Резиденция, Элфа́нис, Странный мир

— Как это вы не отбили Артефакт? Вы, верно, неудачно шутите, господа вольные эльфы. Тёмных было всего трое, и если вы не смогли отбить его, то вы не наёмники, а кроткие монашки, у которых из оружия только сирионские круги⁽³⁾, — голос Пресветлого Э́ртара звенел почти не скрываемой злобой и ломким сэтэванским льдом.

— Простите, Пресветлый. К ним подошло подкрепление — Забирающий Сталь и горный житель. Один из наших эльфов погиб, ещё несколько тяжело ранены. Вы не предупреждали нас о том, что за Артефактом явятся и тёмные, мы не могли должным образом подготовиться к схватке, — командир отряда стоял перед ним согнувшись в полупоклоне, опасаясь шевелиться, но всё ещё смея изредка возражать. Старший сын Светлейшего Эрнанна от первого брака с Меридэ́ Эльро́нэ, если верить слухам, был почти так же силён, как и его отец, и к своим ста восьмидесяти девяти годам владел магией воздуха на предпоследнем уровне — уровне мастера, а магией воды — на уровне амисиона. Это само по себе говорило о нём как об очень сильном маге с большим потенциалом, а учитывая его дар — возможность комбинировать оба вида магии вместе, — делало ещё и очень опасным противником.

— Вы должны были быть готовы к любым неожиданностям, как я вам и сказал. Я знаю, что Забирающие сильные воины, хотя, по вашим описаниям, там был едва вошедший в силу мальчишка, не обученный своей природной магии в полной мере. Но. Вас было восемь, а их — пять. Восемь эльфийских наёмников, владеющих магией на уровнях от ионира до матэра, не смогли справиться с пятью тёмными, среди которых был всего лишь один маг и всего лишь один слабый Забирающий Сталь? И вы называетесь «элитным отрядом»? Это даже не смешно, — Эртар скривил красиво очерченные губы, чуть ли не выплёвывая слова. — Что ж, как вы понимаете, за задание вы получите только компенсацию за физический ущерб. Сколько золотых ветров⁽⁴⁾ нынче стоит наёмничья голова?

— Пятьдесят, Пресветлый. И ещё двое тяжело раненых, — командир склонился ещё ниже.

— Я распоряжусь выдать вам семьдесят… Нет, пожалуй, шестьдесят золотых, — Эртар подхватил лист тонкой дорогой бумаги из стопки, лежащей на столе рядом, чиркнул на ней несколько фраз, поставил печать и передал чинно подошедшему эльфу-слуге в белоснежной накидке с гербом Светлейших⁽⁵⁾ на спине. — Вас проводят.

Слуга жестом пригласил наёмников следовать за ним и степенно вышел за двери. Наёмники ещё раз откланялись, давя в себе нервную дрожь, и покинули помещение следом, не смея выпрямиться и так и пятясь в полупоклоне почти до самого конца зала. Стражи плавным заученным движением закрыли за ними двери и вновь статуями замерли по обе стороны от них. Некоторое время в зале раздавался лишь шорох бумаги и скрип пера. Затем из второго входа, ведущего вглубь резиденции, появилась юная эльфийка с золотым венцом Светлой на совершенно неправильных багровых волосах, густой волной спускающихся до самой поясницы.

— Они не справились? — она скользнула к Эртару парящей над полом бабочкой, слишком яркой и живой для этого места.

— Да. Ты как всегда права в своих предположениях, Илли́рия. Но неужели эти… личности и в самом деле были одними из лучших эльфийских наёмников? Это не воины, а один только позор для всего острова. Мне кажется, что с каждым поколением наши маги рождаются всё слабее и слабее, а амбиций у них всё больше и больше. Да, остаются ещё среди Звёздных⁽⁶⁾ древние рода вроде нашего, но даже в них младшие дети совсем слабы и едва дотягивают до ступени адепта. Да и у нас то же самое — я силён как отец, Рэ́ттан едва ли станет фальто, а в тебе магии и вовсе нет, — Пресветлый горько покачал головой, — да ещё и эти проблемы с островом. Отец не договаривает, он имеет право, но не доведёт ли он всё до абсурда? Он сказал мне только, что нужно в кратчайшие сроки добыть этот Артефакт, но чем он поможет?

— Не волнуйся так, брат. Что касается меня — Светлой магия может и не пригодиться. Я не воин и не займу никакой важной должности, а мой муж станет для меня защитой в случае опасности. Что касается остальных — возможно, проблемы со слабыми магами связаны с проблемами острова? А Артефакт сам по себе очень сильная вещь, одно его присутствие, возможно, даст какой-то эффект. Отец наверняка знает, что делает. Он Светлейший уже не одно столетие, — Иллирия подошла прямо к нему, присела на подлокотник кресла и ласково запустила руки в его волосы.

— Но в последнее время он не показывается даже нам. Пока что всё мирно, но скоро могут поползти слухи о том, куда же мог исчезнуть правитель. Пресветлые ещё никогда так долго не занимали трон при живом Светлейшем, — Пресветлый откинулся на спинку кресла, позволяя сестре перебирать тяжёлые золотые пряди, стекающие из-под искусно выполненного венца с аквамаринами.

— Не думай об этом. Отец не будет сидеть в подземельях вечно, — уверенно произнесла она, глядя, как играет в его волосах солнечный свет. — Скажи, с наёмниками всё действительно так безнадёжно? Неужели нет ни одного достойного отряда?

— Есть один, — Эртар поморщился, — про него ходят некоторые слухи. Говорят, слишком рьяно и жестоко выполняют эти наёмники свою работу. На их счету, однако, нет ни одного не выполненного заказа. Но они не нравятся мне иррационально… хотя, право слово, глупо полагаться на эмоции в таком деле. Все мы здесь изнежены жизнью в крохотном вечноцветущем мирке без горести и бед, вот и воспринимаем так резко любую жестокость или даже упоминание о ней. Да, пожалуй, я найму их. Лучше жестокие, чем мягкотелые. Они сегодня же будут здесь, а после отправятся на задание. Чем скорее, тем лучше, времени мало.

Зал на некоторое время погрузился в молчание. Эртар что-то обдумывал, морща лоб, Иллирия пропускала сквозь пальцы его волосы самого правильного для эльфа цвета, стражи стояли тихо и словно не дыша. Наконец Пресветлый негромко произнёс:

— Меня немало волнует Рэттан. Он просит отпустить его с наёмниками. Хочет повидать мир под нами. Возможно, это и пошло бы ему на пользу, но… слишком опасно отпускать второго наследника престола в такое время, тем более с наёмниками, от которых не знаешь, чего ожидать.

— Но если не сейчас, то когда? Скоро в мире начнётся война. Сам же понимаешь, сколько бы мы не отрицали Иокийскую проблему, она никуда не исчезнет. Нам придётся созывать на остров всех магов, чтобы выдержать возможную битву. К тому же, если ты не отпустишь его, то он сбежит. Ты ведь сам знаешь, насколько он эмоционален и чувствителен, особенно после смерти матери, он не выдержит очередного твоего приказа. Лучше отпусти его сам, приставь к нему несколько человек из стражи. К тому же, с такими наёмниками он не пропадёт, а они вряд ли решатся ему навредить, зная, насколько ты силён, — Иллирия вопросительно посмотрела на брата.

— Я мог бы… но нет, это всё же слишком опасно. Рэттану лучше остаться на острове, он от этого не умрёт. Большинство эльфов не покидали Элфанис ни разу за всю свою жизнь и были вполне счастливы… Нет, Иллирия, помолчи сейчас. Ты не переубедишь меня, и твои советы здесь ни к чему. Ты не осознаёшь всей серьёзности ситуации в силу своего возраста.

Светлая поджала губы:

— Зря ты переживаешь, брат. Даже если отец больше не сядет на трон, ты будешь готов надеть топазовый венец, корону Светлейшего. Из тебя выйдет непреклонный правитель. Но вот брат из тебя — бесчувственный.

Она высвободила пальцы из его волос, соскользнула на пол и церемонно поклонилась:

— Раз вы не хотите слушать мои мысли по поводу Светлого Рэттана, разрешите мне идти, Пресветлый.

— Иди, если тебе так угодно. Но ради Кло́ис, Иллирия… — Эртар прервал себя на середине фразы, покачал головой, венец на которой стал необычайно тяжёлым, и вновь принялся за свои бумаги.

Светлая отвернулась и летящим шагом вышла из зала сквозь всю ту же заднюю дверь. Проходя по открытой широкой галерее, она улыбнулась, глядя на скучающего в саду несколькими этажами ниже златоволосого эльфа.

— И всё-таки Рэт сбежит… Я ему помогу.

Вечерело. Небо вокруг Элфаниса окрасилось в нежно-розовый, с тонкими прожилками алого и желтовато-оранжевого. Сэрен та́ртас, солнце дня, ярким сгустком плавленого золота стекало вниз за край Вечного водопада. Рэттан знал, что скоро оно, как и всегда, совсем скроется из виду и утонет в одном из нижних морей, и тогда на остров падут светлые сумерки, а потом настанет серая ночь — такие ночи бывают только на Элфанисе. Не тёмный кромешный мрак, как в мире под ними, не светлый день, а так — серый приглушённый вечер начала роэнана. Время на Элфанисе навсегда замерло в этом роэнане: тёплом, бесконечном, ласкающем кожу мягким солнечным светом, полном сочной зелёной травы и ярких цветов, с раскинувшимся, куда ни посмотри, ясным голубым небом с узорами белых перистых облаков. Невероятно тёплая, золотистая красота.

Но Рэт чувствовал, что всё это словно не настоящее. Ведь там, под островом, лил дождь, дул штормовой ветер, падал снег, крутились вихри вьюг, опадали листья и заново раскрывались на голых деревьях первые почки. Там яркий, опадающий последними красками элэйнан сменялся холодным, слякотным и снежным сэтэваном не только по календарю, но и по погоде, а на Элфанисе всё так же ясно светило солнце и сладко-душно цвели вишни в саду у Небесной Резиденции.

Рэттан отчаянно завидовал тем эльфам, что покидали остров ради жизни в обычном, нормальном, правильном мире, и находили там своё место. Он так не мог и никогда не сможет, просто потому, что ему не повезло. Возможно, для кого-то родиться в правящей семье и было бы счастьем, но Рэту его положение перекрывало воздух. Он не мог уехать с острова навсегда, не мог найти себе работу по душе, не мог отправиться путешествовать, не мог даже жениться по своей воле. Ничего не мог без приказа свыше. Он давно это понял и смирился, но всё ещё лелеял мысли о маленьком путешествии, что приоткрыло бы ему окошко в нижний мир. Так хотелось вырваться из этого опостылевшего тепла хотя бы на пару дней! Он клятвенно обещал Эртару, что если тот отпустит его с наёмниками за Артефактом, то он больше никогда не покинет острова и будет примерно следовать намеченному жизненному плану, но брат остался глух к его просьбам. Как и всегда, впрочем.

Было горько осознавать, что брату плевать на его интересы. Нет, Рэт понимал, что его, как старшего наследника, временно замещающего правителя, гораздо больше интересовали дела короны, а не нытьё младшего дурного братца, но чем больше проходило времени в бесконечных скитаниях по резиденции и перелистывании давно прочитанных книг, тем чаще Рэт ловил себя на мысли о том, что начинает понимать, почему мама однажды спрыгнула с края острова.

Она просто не выдержала всей этой бесконечной бездумной жизни на крошечном клочке земли, парящем в небе.

Мало кто помнил, откуда появился Элфанис. Даже в хрониках, которые Рэт от скуки и одиночества зачитал до дыр, это упоминалось лишь вскользь: «… и призвал Светлейший Алмаэ́р могучую силу, и оторвал часть земли от материка Налми́ра, что и сам раскололся надвое от этой силы, и поднял в воздух остров великий, новый дом эльфийский — Элфанис…» — вот и всё, что в них упоминалось. Ни слова о том, что же это была за магия, почему действует до сих пор, хотя с Века Цветения, что закончился с концом Серой Войны, прошло тысячелетие. Наверное, именно с этой таинственной магией и появились какие-то сложности: брат вскользь упоминал о неких «проблемах» с островом, когда говорил про наёмников и Артефакт.

Посвящать его в подробности он, конечно, не стал.

Действительно, кто такой Рэт, чтобы знать? Всего лишь запасный наследник на тот маловероятный случай, если Эртар не оставит после себя детей и некому будет занять престол. А пока живи в неведении, Светлый, вверь свою жизнь в руки отца и брата, выполняй их указания и делай вид, что счастлив. Светлый не может быть несчастлив, так ведь?

В дверь комнаты тихо постучали, затем она отворилась и внутрь вплыла Иллирия, его младшая единокровная сестра, смотревшаяся среди обитающих в резиденции эльфов экзотической птицей. Дело в том, что её мать — вторая жена Светлейшего — была человеческой женщиной. Рэт хорошо помнил её: она появилась на острове за несколько лет до смерти его матери и состояла в её свите. В то время Главным Магистром Лэсвета стал её брат — Изар Мауг, и отец счёл нужным установить с ним хорошие отношения, поэтому пригласил юную Фредерику в свиту своей жены. Рэт не знал, сколько ей было лет, но она явно была ещё очень молода и довольно красива для человеческой женщины: с белоснежной, словно у иной эльфийки, кожей, густой копной багровых как закат волос и поразительными золотисто-карими, почти нечеловеческими глазами, всегда смотревшими по-доброму и с едва заметной смешинкой. А потом мама умерла, и отец, стоило кончиться трауру, женился на Фредерике. И смешинка в её глазах почти погасла. Отец же был удивительно счастлив — вероятно, для него это был не только политический брак.

Рэт, наверное, радовался за него, но так и не смог простить того, как он поразительно быстро забыл о своей первой Светлейшей. А через год умерла и вторая, явив на свет дочку-полуэльфа, названную почти человеческим именем Иллирия⁽⁷⁾. С тех пор прошло уже семнадцать лет.

Иллирия выросла удивительно похожей на мать. Чаще в таких смешанных парах дети перенимали все отличительные черты своего эльфийского родителя, но не в её случае — у Иллирии разве что уши были по-эльфийски длинными и заострёнными, а глаза — отцовскими, лазурно-голубыми. Всё остальное — и разрез этих глаз, и волосы, и фигура — точно повторяло Фредерику, и с каждым годом это сходство прослеживалось всё чётче.

Одного не досталось ей от матери — той радости, того блеска в глазах. Рэт знал, что Иллирию, как и его самого, тяготит эта закрытая, подчинённая правилам жизнь. Но всё же она не так остро как он ощущала одиночество — Эртар на удивление сильно был привязан к единокровной сестре.

Да и сам Рэт чувствовал к ней странную, щемящую нежность — она понимала его как никто.

Иллирия улыбнулась ему привычной кроткой и светлой улыбкой:

— Здравствуй, Рэт. У меня есть для тебя новости, и я думаю, они тебе понравятся… Пусть Эртар и не отпустил тебя с наёмниками, я взяла на себя смелость поговорить с ними. Они согласились взять тебя с собой, а после вернуть на Элфанис вместе с добытым Артефактом Попутных Ветров.

Рэттан, хотевший было поприветствовать её в ответ, замер посреди комнаты:

— Ллири…

— Я знаю, ты поражён. Я тоже удивлена тем, как легко смогла договориться с ними… Не надо, молчи и не спрашивай, что я отдала им взамен — я всего лишь задействовала некоторые связи моей матери, упоминания о которых я обнаружила в её дневнике… Впрочем, об этом не буду тоже. У меня, как и у всех нас, есть свои секреты, которые секретами и останутся.

— Ллири… Ллири, ты не представляешь, насколько я тебе благодарен! О Клоис, неужели это правда? Я сам ведь даже не думал с ними говорить, не думал, что разговор может что-то дать… — от внезапного счастья у Рэта едва не закружилась голова, однако его веселье тут же поутихло. — Но что скажет Эртар? Он не сможет не заметить моего отсутствия. Он может заподозрить тебя…

— Не волнуйся об этом. Кто заподозрит семнадцатилетнюю девушку в том, что она подготовила твой побег? Это ведь даже звучит нелепо, — Иллирия легкомысленно отмахнулась.

— Эртар и заподозрит. Ты же сама знаешь, какой он дотошный и как не любит, когда всё идёт не так, как ему хочется, — Рэт всё ещё не был уверен. Он колебался: с одной стороны, ему до боли и зуда в ногах хотелось сейчас же бежать к наёмникам и быстрее покинуть остров, с другой стороны его не отпускало чувство какой-то неправильности происходящего и тревоги — что будет, если Эртар узнает?

— Я найду, как отвести подозрения, Рэт, — Иллирия внезапно погладила его по голове, так, словно бы это он был её младшим братом, а не она его младшей сестрой, — лучше бы ты думал о том, что скажешь в оправдание для брата, когда вернёшься. За меня же не беспокойся.

Она улыбнулась и посмотрела на него глазами, в которых плясали те самые золотистые искорки-смешинки, который он так часто видел раньше в глазах Фредерики:

— Возьми с собой только самое необходимое, а лучше не бери ничего, только пустую сумку, куда ты сможешь сложить свою эльфийскую одежду. Встретимся с восходом сэрен мирэ у старого клёна. Я провожу тебя.

Иллирия выскользнула из комнаты. Рэттан ещё несколько секунд простоял в оцепенении, а затем бросился к шкафу.

Когда серебристо-белый диск сэрен мирэ засиял в сером небе над Элфанисом, Рэт уже стоял под означенным деревом. Небольшая сумка светлой эльфийской ткани у него на плече была почти пуста, как сестра и говорила. С собой он ничего толком не взял, лишь запасную рубашку, мешочек с деньгами и книгу по магии воздуха на случай, если он что-нибудь забудет. На шее под одеждой висел медальон с общим портретом всей семьи ещё с тех времён, когда мама была жива, и на одной с ним цепочке перстень — золотой обод с вязью цветочного узора и иссиня-чёрной звездой сапфира, перстень рода Эльронэ. Носить его на пальце Рэт права не имел, но и оставить пылиться в шкатулке с украшениями не мог.

Мама отдала ему это кольцо перед тем, как уйти. Рэт до сих пор помнил тот вечер, как будто это произошло не восемнадцать лет назад, а буквально только что.

Тогда Светлейшая Меридэ, против обыкновения, провела с ним весь день. Они гуляли по саду, она, улыбаясь как-то необычайно нежно, рассказывала ему о своём детстве, потом показала, как плести венок из цветов, пропуская между хрупкими ломкими стеблями нити магии. В тот день она почему-то была без венца Светлейшей, и лишь её любимые ярко-красные маки путались в сияющих солнцем волосах с незабудками и шалфеем. Это был первый день на его памяти, когда она позволила себе не соблюсти этикет и правила приличия. Они сидели на скамейке в тенистой аллее, обсуждали какие-то книги до самого вечера, а потом, когда на Элфанис опустилась ночь, вдвоём пили травяной сбор в его комнатах, и мама, словно в детстве, читала ему по памяти сказку о первом Светлейшем Нале́све и его возлюбленной — Деве дневного солнца Тарте. А наутро он проснулся и увидел у себя на пальце её родовой перстень, и понял, что больше она не придёт. Через час ему сообщили, что на рассвете Светлейшая Меридэ на глазах у своих служанок сбросилась с острова вниз и разбилась насмерть.

Рэт вздрогнул, поняв, что глаза опять слезятся. Ему нелегко удалось пережить смерть матери. Он до сих пор видел её во снах — она приходила к нему, гладила по волосам и говорила, что не могла поступить по-другому. После таких ночей он просыпался, уткнувшись в мокрую подушку, словно маленький ребёнок после кошмара, и весь день проводил в саду, сплетая венки из маков и голубых искр незабудок.

Сентиментально, правда, но иначе он просто не мог.

Иллирия выступила из тени деревьев, закутанная в светлую газовую шаль, которая странным образом сливалась с серыми сумерками в саду. Она мельком взглянула на его сумку и кивнула в сторону тропинки, ведущей к Вечному водопаду.

— Пойдём, Рэт. Наёмники уже готовятся отбыть. Эртар выделил им для спуска с острова золотую платформу⁽⁸⁾.

Наёмники и в самом деле ожидали их недалеко от водопада. Их было девять, расположились они не ожидаемой Рэтом плотной собранной группой, а скорее кучками по несколько человек, и среди них, что удивительно, были женщины. Одну из них, молодую девушку с короткими волосами, окружали двое эльфов, с которыми она о чём-то тихо разговаривала, вторую Рэт даже не сразу опознал из-за не слишком женственного загорелого дочерна лица с контрастно-белым шрамом на правой щеке и совершенно не свойственного эльфийкам лохматого пучка выгоревших волос на голове. Она сидела рядом со статным эльфом с мужественным, но не породистым лицом и что-то нашёптывала ему на ухо. Эльф в ответ как-то по-особенному щурился и криво — плотоядно? — улыбался, обнажая зубы.

При виде них он поднялся, что-то тихо сказав напоследок странной эльфийке, и почтительно поклонился:

— Тёплой ночи, Светлые.

— И вам, Таэ́рт, и вашему отряду. Я привела своего брата, прошу, обговорите с ним детали нашего соглашения.

— Конечно, дева Утреннего Света, — наёмник Таэрт галантно поцеловал её протянутую руку и повернулся к Рэту с абсолютно другим выражением лица: — Итак, что касается нашего соглашения. Мы берём вас с собой на нашу миссию и обеспечиваем некоторой частью охраны, вы же встаёте в нашем отряде на место запасного мага. По окончанию миссии, если вы, конечно, по своей глупости где-нибудь не погибаете, мы возвращаем вас на Элфанис и вместе с Артефактом Попутных Ветров передаём в руки Пресветлого Эртара, делая вид, что обнаружили вас на обратном пути и решили сопроводить на остров. К вашему побегу мы совершенно не причастны и ответственности за него не несём. Так же на время нашей миссии вы становитесь просто Рэттаном с Элфаниса, потому что никаких лишних привилегий у вас не будет и церемониться мы с вами тоже не станем. Если вас это устраивает, то милости просим в отряд «Вольных небожителей»… Да, согласен с вами, название совершенно ужасное, но сменить мы его уже не можем. Рэттан, вы согласны? У нас мало времени, решайте быстрее.

— Думаю да, — Рэт кивнул, — я могу прожить и без привилегий, к тому же давно хотел увидеть мир. Да и побыть «вольным небожителем» будет довольно интересным опытом. Что вы хотите взамен?

— Это касается только меня и Светлой Иллирии, Рэттан. Если она не сочла нужным говорить это вам, то не скажу и я. Думаю, вы не будете против, если мы перейдём на ты? — уклончиво ответил эльф, тут же переводя тему разговора. — Моё имя, как вы уже услышали, Таэрт, я командир этого отряда. Та прекрасная загорелая эльфийка — Олирэ́, моя жена, заместитель и превосходный воин-мечник. Это другие мои мечники: Гира́с, Ларка́н и Сэльф, у него меча два, да и не мечи это, а какие-то зубочистки…

— Я тебе сейчас своими зубочистками морду-то начищу! — оскалившись, вскинулся эльф с двумя парными клинками. — Простите, Светлая.

— Мнение Сэльфа по этому вопросу ты уже услышал. Это наши маги воздуха и воды, Лардэле́н и Ма́рвас. А вот там несравненная ученица лекаря А́рэ и сам лекарь Мели́фф. У него тоже есть зубочистки, как ты мог заметить.

— Присоединяюсь к мнению Сэльфа, Таэрт. В следующий раз ты проснёшься с зубочистками в горле и станешь мясным канапе, — лекарь бросил на него преувеличенно зловещий взгляд. Наёмники… заржали как лошади, иного выражения Рэт подобрать не мог. Их поведение выбивало его из колеи — раньше никакие эльфы не позволяли себе такого в его присутствии. Но то ли ещё ждёт впереди…

— Поскольку знакомство состоялось, я предлагаю выдвигаться. Миссия не ждёт, время капает, а время, как говорят троярские купцы, деньги, — Таэрт разбил сферу с заклинанием золотой платформы о землю и последний раз поклонился Иллирии:

— Светлой ночи, прекрасная дева.

— И вам, — Иллирия загадочно улыбнулась, и Рэту подумалось, что обычно семнадцатилетние девушки всё же не ведут себя подобным образом и не общаются с наёмниками на равных. Да и плата его тревожила — что они могут спросить с Ллири? Откуда у Светлейшей Фредерики были связи с наёмниками? Почему сестра решилась нарушить приказ Эртара и помочь ему уйти с острова? Их отношения действительно были хорошими, но зачем ей помогать Рэту в таком деле?

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, — он последний раз крепко обнял сестру и вскочил на платформу следом за другими наёмниками.

Все мысли выветрились из его головы вместе с яростным потоком воздуха, что с силой задул ему в лицо, растрёпывая и путая волосы, когда платформа, дрогнув, резко спикировала вниз, прямо с края острова. А под ним раскинулся целый мир, полный настоящей тёмной ночи и огромного океана… Рэт еле удержал себя от того, чтобы не закричать в полный голос от распирающих его эмоций. Он давно не был настолько счастлив.

Иллирия с секунду постояла, удовлетворённо глядя на бурно бегущую воду, и пошла обратно к Небесной Резиденции. В её глазах плясали золотистые искры.

О, как же Пресветлый Эртар удивится, когда узнает, что его брат нарушил приказ! Ради одного этого стоило постараться и всё это устроить.

1) Морр/морра — у Забирающих — уважительное обращение к какому-либо лавочнику или ремесленнику незнатного происхождения. Ко всем знатным особам всегда обращаются как к «господину» или «госпоже» (как и к любому клиенту, если нет точной и достоверной информации о его положении в обществе). Если же обращаются к помощнику лавочника или ремесленника, то его называют «морриш» или «моррша».

Вернуться к тексту

2) В переводе с драконьего "Квэарр" означает "Дитя стали".

Вернуться к тексту

3) Сирионские круги или око Сириона — знак светлого бога Сириона. Представляет собой кольцо, в центре которого находится кольцо поменьше; кольца соединяет вертикальная полоса. Как правило, отливается из металла и носится служителями Сириона на шее.

Вернуться к тексту

4) Золотые, серебряные и медные ветра — валюта Элфаниса. Соотношение такое же, как и в Каре.

Вернуться к тексту

5) Гербом Светлейших является белый с золотом лотос в голубой четырёхконечной звезде.

Вернуться к тексту

6) Звёздные — эльфийская аристократия.

Вернуться к тексту

7) Обычные женские эльфийские имена заканчиваются на «э».

Вернуться к тексту

8) Золотая платформа — заклинание, создающее платформу, позволяющую пролететь энное расстояние от точки до точки. При этом существа, находящиеся на платформе, являются невидимыми для всех, кто вне её. Относится к магии воздуха ступени мастера и отнимает много сил. Может быть заключено в одноразовую сферу. Ныне секрет этого заклятья есть только у семьи Светлейших и действует только с Элфаниса.

Вернуться к тексту

Вечер 28 дня элэйнана 1069 года от Серой Войны; окрестности Распутья, Кара, Странный Мир

До Ламенбера оставалось ещё около четырёх дней пути. Сегодня утром они миновали Распутье и весь день ехали по широкому дорожному тракту, изредка останавливаясь на привал. По пути им попалось несколько городишек и крупных деревень, но тяжёлая и тёмная элэйнанская ночь застала отряд у леса. До ближайшего селения, по памяти Мирэда, несколько раз путешествовавшего этой дорогой, было ещё немало. И они, возможно, и поехали бы дальше, наплевав на болящее от долгих нагрузок тело ради ночи в тёплой и уютной постели на каком-нибудь постоялом дворе, но Зенор смотрел на всех до того жалобными глазами, что, с неохотного одобрения всё ещё наблюдавшего за состоянием его плеча Фирэйна, отряд был вынужден остановиться на ближайшей лесной опушке. В конце концов, Зенор официально являлся их командиром, и его мнение и желания были в приоритете. Хотя Мирэд и считал глупым останавливаться, когда до нормального ночлега оставалось ехать не полдня, а несколько часов.

Костёр довольно быстро организовал Вард, Квэарр и Фирэйн отправились за дровами про запас, а сам Мирэд занялся привязыванием и рассёдлыванием лошадей. Зенор вздыхал под соседним деревом, особой пользы не принося.

Ужин готовили прямо на Вардовом костре. Честно говоря, Мирэд не был уверен, что Вард умеет готовить — сложно было представить его, двухметрового горного жителя, склонившимся над котелком с поварёшкой или помешивающим кашу деревянной ложечкой. Фирэйн, видно, придерживался того же мнения — едва подошедший к костру с явным намерением что-нибудь, а может и кого-нибудь зажарить, Вард был тут же отпихнут назад, а сам лекарь закатал рукава кафтана и принялся творить не иначе как зелье. Фирэйн едва ли не плясал вокруг котла, подсыпая туда то одну, то другую смесь из своей бездонной сумки, кроша корешки и методично помешивая получающееся варево длинной деревянной ложкой на тонкой ручке. Запахи по их полянке плыли просто невообразимые, даже Зенор перестал ныть и теперь смешно принюхивался, уставившись на булькающий котелок крайне заинтересованными глазами.

Похлёбка готовилась ещё целых полчаса, показавшихся вечностью. Вард разве что не круги наматывал вокруг костра, периодически пытался залезть в котёл и попробовать аппетитное варево, но Фирэйн неизменно отпихивал его в сторону самым жёстким образом — пинком ноги в грубом кожаном сапоге. Вард фыркал, ругался и отходил в сторону, но через несколько минут опять начинал подбираться к еде поближе.

Мирэда это изрядно веселило. Он со злорадством отмечал, как морщится в отсветах костра лицо Варда, и как он потирает то одно, то другое ушибленное место. Аин-Зара, глядя на это, закатывала глаза и снисходительно шипела что-нибудь из серии «Нэссс, ты эгоцентричный дураксс». Мирэд это определённо понимал, но слова, пусть и шуточные, никак не хотели забываться: в конце концов, был задет не только он, но и все Забирающие! Да, они не такие высокорослые, как те же горные жители или эльфы, но подобные скабрезные выражения неуместны. Забирающие ведь были едва ли не самой сильной из ныне живущих рас, владели крайне разносторонней магией, хоть этого и не афишировали, довольно уединённо живя на своей части АрсКара, и с ними нужно было считаться!

Ладно ещё Квэарр и Фирэйн, которые не видели и трети его возможностей как Забирающего Сталь, но вот Вард… Вард-то знал. И то, как это заденет всю расу в целом, и то, как зацепит конкретно Мирэда — действительно низковатого для Забирающего и даже не умеющего ещё нормально контролировать свои эмоции. Не то, чтобы у него были комплексы, хотя в детстве над ним и подшучивали из-за его роста, но опять захотелось кого-нибудь стукнуть чем-нибудь тяжёлым. Ну что за неудачная неделя! Да что там неделя — весь сезон всё идёт наперекосяк!

От тяжких дум его отвлёк Фирэйн, в малой мере осуществивший его мечты и флегматично стукнувший радостного и голодного Варда ложкой по лбу:

— Все к котлу, ужин подан.

Первая порция досталась-таки Варду. Он подхватил свою тарелку и с остервенением принялся есть, кажется, даже не прожёвывая. Дальше еды был удостоен Зенор, Квэарр, и только после них сам Мирэд.

— Держи, мелкий. Тебе двойная порция, — вновь подколол его Фирэйн. Однако это прозвучало настолько по-доброму (да и двойная порция никогда не была лишней), что Мирэд даже не стал как-то особенно реагировать на его слова, хотя рвущее и мечущее крайне обидчивое сознание подмывало огрызнуться, только почти беззлобно фыркнул.

Вард загоготал с набитым ртом и закашлялся, подавившись похлёбкой. Фирэйн кинул в его сторону лишь один взгляд и невозмутимо заявил, выскребая остатки в свою тарелку:

— Ешь осторожнее, цветочек⁽¹⁾. Тебе добавки не полагается.

Настала очередь Мирэда ехидно хихикнуть. Он присел на одно из брёвен, которые принёс в замену стульям Квэарр, и принялся за похлёбку. Она действительно оказалась на удивление вкусной: мясо птицы, которое они купили утром в Распутье, едва ли не таяло на языке, какие-то неизвестные специи пряно оттеняли вкус… Мирэд зажмурился от удовольствия. Фирэйн воистину мог дать фору поварам даже в самых дорогих тавернах! Наверное, вкуснее еда была только в Ну́мосе, доме Сарли́са и других к’Нуме́носов, и в Сазэ́ре, замке к’Сазаренов. Дома.

Сколько Мирэд не был в Сазэре? Уже почти что три сезона — всё ездил по заданиям Тёмного Короля, и времени посетить отчий дом не было. А мать ведь часто писала ему… Писала, что элэйнан нынче совсем холодный, что вода в Красной реке скоро покроется корочкой льда, а в Альма́не прошла пышная ярмарка, и очень жаль, что он её не увидел. И что под окнами замка засох старый клён, на который он часто забирался в детстве, что в волосах отца залегла первая седая нитка, и что вечером закат не к добру расцветает багровыми красками. И что она очень скучает, а его любимый пирог с дикими яблоками всегда стоит на столе, и они будут очень рады, если он заедет к ним хотя бы на пару дней.

При воспоминаниях о матери душу загрызли змеи, а рука сама потянулась к левому запястью, где висела тонкая золотая цепочка. Мирэд отчётливо помнил день, когда получил её: тогда он ушёл на своё первое задание. Был вечер, мама стояла на пороге, накинув шаль, и смотрела на него глазами, на дне которых плескалась горькая грусть. Её змей, Фав-Зар, обвился вокруг его ноги, не желая пускать и выдавая все её истинные чувства, которые она так старательно пыталась скрыть. У неё не получалось, он видел это. Но она не сказала ни слова упрёка, ни слова печали. Лишь тепло улыбнулась, обняла Мирэда слабыми руками и застегнула на запястье золотую цепочку. «Когда-то моя мать дала мне её и сказала, что она меня защитит. Теперь меня защитит твой отец, а цепочка пусть сохранит тебя, чтобы ты когда-нибудь вернулся домой. Я всегда буду тебя ждать», — так она тогда сказала. И отпустила.

— Отчего у тебя такое кислое лицо, Идущий Во Мраке? Оно портит всё очарование этой ночи, — раздался у него над ухом хрипящий голос Квэарра. — Не по нраву такая еда, предпочитаешь ужинать в ресторане где-нибудь в центре Каарама? Не удивлён, вы, аристократы, все такие.

— С чего ты взял, что я аристократ? И нет, еда мне по нраву. Похлёбка замечательная. Просто вспомнил кое-что, — неохотно ответил Мирэд. С эльфом, из-за которого и случилась ссора с Вардом, говорить не очень-то хотелось.

— Это видно невооружённым взглядом. Вся эта твоя манерность, заносчивость, истеричность… Видно, конечно, что по лесам и горам ты немало шлялся, но всё это из тебя и десять лет службы не вытрясут, — хмыкнул эльф с явно слышимой издевкой.

Раздражение в Мирэде всколыхнулось и зашипело с новой силой, но он сдержался и стиснул зубы. Не хватало ещё одной ссоры на ночь глядя. Но Квэарр, как сказала бы менее стеснённая в выражениях сестра, всё не мог заткнуться.

— Что же ты такое вспомнил, м? Это как-то связано с этой цепочкой? Муки первой любви?

Мирэд зашипел про себя, проклиная свою неосмотрительность, и поспешно спрятал украшение под рукав. Потом кинул на эльфа ядовитый взгляд исподлобья.

— Нет. Прощальный подарок матери. Надеюсь, на этом твои вопросы иссякнут.

Вопросы, может, и не иссякли, но Квэарр замолчал, опустился на другой конец бревна и принялся ворошить угли палкой.

Мирэд остыл так же быстро, как и загорелся, задумчиво уставился в огонь, пляшущий на поленьях жаркими языками и лижущий ноги теплом. Картина того давнего прощания снова встала перед глазами, затем вспомнился и его последний приезд и скоропостижный отъезд через три дня — новое задание, срочное, не терпящее и часа промедления. Матери тогда даже не было в замке — она уехала в город на несколько часов, отец ещё не вернулся с собрания Совета, и Мирэд был вынужден уехать не попрощавшись, оставив лишь короткую извиняющуюся записку. Ему было стыдно, ему было жаль, он не хотел расстраивать маму — искренне любившая своих детей, она тяжело переживала разлуку и с сыном, и с дочерью, вступившими в Чёрный Совет и почти переставшими появляться в замке. Она была ещё молода, всего сорока лет, но из-за болезненности, свойственной всем Забирающим Боль, о третьем ребёнке, который приглушил бы тоску по старшим детям, не могло быть и речи.

Да, не от Мирэда, совсем не от него зависела возможность проведать мать, но всё же в такие тёмные, глухие ночи как эта, он иногда чувствовал себя последним мерзавцем. Она ведь ждала его, ждала, а он так давно не был дома.

Глубоко уйдя в свои размышления, Мирэд понял, что произнёс последнюю фразу вслух, только когда ему ответили.

— Всех нас кто-нибудь да ждёт. Да и… прощальные подарки тоже у многих есть, в этом нет ничего постыдного и здесь нечего смущаться, — Фирэйн явно неправильно истолковал тот жест с прятаньем браслета. — У меня вон медальон от сестры на шее висит. Не знаю уж, когда до неё доберусь в следующий раз — в Южноземелье путь не близкий. Но когда-нибудь меня со всеми этими заданиями может и туда занести, верно? На это надеяться и остаётся. Можно и отпуск взять попробовать, конечно, но сами начальство наше знаете… Хотя хотелось бы… Ещё выскочит замуж без меня, а я об этом уже по племянничкам узнаю. Шете́о девушка видная, одни косы чего стоят — чистое золото, каждая в руку толщиной!.. Да, чую, так и случится, даже благословения моего не спросит. Скажет потом только: «Да ты уже десять лет всё по миру шляешься, братец, в жизни моей роли толком и не играешь, так с чего б мне тебя спрашивать? Ах, традиции? Да плевала я на традиции! Иди, откуда пришёл, раз уж к своим двадцати девяти семьёй не обзавёлся — не тебе меня жизни учить!». Вздорная она, ох вздорная, так хоть постоять за себя всегда сможет.

— Ох, Южноземелье? Это ведь в Эрке? Я читал о её княжествах, говорят, что на этом материке их около шестидесяти, — подал голос нежащийся вблизи костра Зенор.

— Да, я оттуда родом. Я думал, что это можно заметить — люди с подобной внешностью, — Фирэйн взмахнул рукой, проводя ею вдоль тела и словно демонстрируя редкое сочетание карих глаз, смуглой кожи и светло-русых, почти песочных, волос, — живут только на Эрке. И меня немало интересует то, откуда вдруг нарисовались такие цифры — княжеств у нас всего двадцать.

— Не все изучают другие расы так детально, чтобы знать, где и кто с какой внешностью водится, — Квэарр пожал плечами.

— Пожалуй, ты прав. И, в продолжение первоначальной темы разговора: цветик, есть ли у тебя прощальный подарок? Раз уж у нас тут намечается вечер воспоминаний, не могу не спросить, — лекарь пощёлкал пальцами, пытаясь привлечь внимание всё ещё упоённо жующего Варда. Видя, что это не помогает, он метко запустил в него ложкой, которой мешал похлёбку в котле. Ложка глухо стукнула того по лбу.

— Уй! — Вард недоуменно посмотрел на Фирэйна, потирая ушибленное место.

— Хватит жрать, растение! Конкретизирую свою цель: мы тут — я, по крайней мере, — пытаемся отвлечь нашего мелкого от горестных раздумий, так что скажи: есть ли у тебя какой-нибудь прощальный подарок от близкого человека? Не отбивайся от коллектива.

— Пфе, да какие у меня могут быть прощальные подарки? Я с позором сбежал с родных гор, гонимый родственничками с топорами, так что все мои нынешние близкие — это тёмные, а дом родной — Малахитовая Резиденция, — Вард пожал плечами. — А у тебя нет ещё одной порции?

Фирэйн фыркнул и злорадно потряс пустым котлом.

Вард вздохнул и продолжил с наслаждением очищать свою тарелку, вполголоса сетуя на то, что похлёбки в ней осталось уж больно мало, и вообще — он мужик, а не худосочная девица, и питаться ему нужно побольше и почаще.

— А у тебя что, рыбонька?

Зенор, кажется, не сразу понял, что обращаются к нему, а потом смущённо буркнул:

— Мой дом — тоже Малахитовая Резиденция. Родных своих я совсем не помню, меня вырастила королева Рэккэвесс. Она мне была почти как мать… то есть, свою настоящую мать я тоже найду, но… — он совсем растерялся под их взглядами — как и всегда, когда на него обращали слишком много внимания — и просто вытащил здоровой рукой кулон, спрятанный от чужих глаз за воротом рубашки.

Мирэд присмотрелся. Треугольник из зачарованной жёлтой стали, мерцающий кристалл аквамарина или другого похожего на него камня посередине. Мелкая вязь узоров на металле, может, какие-то руны? Нет, не прочесть в отблесках костра, уже стало слишком темно. Холодная элэйнанская ночь полностью вступила в свои права, зажигая на иссиня-чёрном небесном бархате искры созвездий. Вот изгибается над верхушками деревьев Большой Змей, слева от него, склонив увитую заёздами голову — Змей Малый, и его самая яркая звезда, голубовато-белый Глаз, щурится так ярко и словно бы затаённо-ехидно.

— О, узнаю работу старых эркских мастеров! Какая в нём магия? — заинтересованно протянул Фирэйн с почти осязаемым любопытством. Было видно, что ему хочется рассмотреть его внимательней и ближе, и он не делает этого только из-за тактичности.

— Не знаю. Рэккэвесс сказала только, чтобы я его не снимал, — Зенор пожал плечами, сморщился от боли, и спрятал кулон обратно под рубашку.

— Так он тебе от неё достался, — лекарь замолчал и, видимо, о чём-то глубоко задумался.

Мирэд же кинул взгляд на затихшего эльфа, спровоцировавшего этот «вечер воспоминаний», и вновь наткнулся взглядом на его серьгу. Раз уж этим вечером их разговор так или иначе крутится вокруг украшений…

— Квэарр, а твоя серьга — тоже какой-нибудь прощальный дар? Больно, наверное, носить её в израненном ухе, не стал бы ты так упорно таскать её в нём без причины, — спросил Мирэд скорее от любопытства, нежели из желания подколоть. Хотя, чего уж врать, оно всё же теплилось где-то на краю его мыслей навязчивым червячком.

Эльф вдруг напрягся, сжал челюсти так, что под кожей заходили желваки, но медленно кивнул.

— Раз уж ты мою цепочку приплёл к первой любви, то и твоя серьга, наверняка, дар от какой-нибудь златокудрой эльфийки, верно и преданно ждущей тебя на Элфанисе?

Мирэд не думал, что его слова хоть сколько-нибудь Квэарра заденут, пусть ему и хотелось где-то внутри вызвать в нём ответную злость сродни той, что он сам испытал от его недавних колючих фраз. Но по тому, как вдруг окаменело лицо эльфа, Мирэд понял, что всё-таки попал в больное место.

Возможно, где-то в нём и появилось желание всё же проявить свою хвалёную воспитанность, извиниться и закрыть эту тему, но Квэарр глухо проронил:

— Нет, Забирающий. Женщина, подарившая мне её, давно мертва.

…И все слова застряли в его горле, так и не прозвучав. Вдруг стало холодно и как-то пусто, повисло неловкое молчание. Мирэд всё же заставил себя сбросить оцепенение и открыл рот:

— Я…

— Лучше помолчи, Мирэд, — Фирэйн сжал его плечо, — лучше просто помолчи.

«И чтосс ты будешшь делать теперь, Нэссс?»

Квэарр резко поднялся с бревна и быстрым шагом удалился куда-то в лес. Его силуэт почти сразу исчез в темноте, лишь затрещали и захрустели ветки. Остальные стали располагаться на ночлег, так, словно ничего и не произошло. Мирэд механически расстелил плащ, накрылся походным одеялом, даже не замечая неудобства от сна на жёсткой земле. Он почему-то чувствовал себя совершенно отвратительно. Да, не стоило так переживать о Квэарре и о своих словах — в конце концов, не он начал придираться, а этот эльф, но сомнение всё же грызло его. Стоит ли извиняться? Мирэд не мог бы сейчас дать ответ на этот вопрос. Он понимал только то, что ему стоило бы задумываться о том, что он говорит другим существам.

32 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

С Серафиминого прибытия в Замок прошло около недели. Этого времени ей хватило, чтобы окончательно смириться с тем, что Тиррэн Рин действительно существует не только в её голове, и что с ума она всё-таки не сошла. Её собственной довольно скудной фантазии вряд ли бы хватило на то, чтобы придумать не то что целый мир с восемью материками и пятьюдесятью одной страной, в котором говорили на невообразимом количестве языков, но даже на то, чтобы предсказать до мельчайших деталей, какими вырастут Элин и Велимир.

Она-то помнила их ещё детьми восьми и десяти лет, и действительно не могла даже предположить, что они вырастут именно такими. Такими неуловимо непохожими на себя прежних и на людей в принципе. То, что не бросилось ей в глаза при первой встрече, с каждым днём раскрывалось всё ярче — она видела в них то же, что и в Сильвестре. Хищность, не свойственная обычным людям и почти пугающая совершенность, что-то звериное в горящих и поглощающих свет глазах. Этого не было в ней.

Хотя кое-что в обликах брата и сестры осталось неизменным: вечно растрёпанная копна волос Велимира и вечно высокомерный взгляд Элин. «Интересно, знай бабушка, какой выросла её «Эличка», она бы расстроилась или, наоборот, обрадовалась, что красавица-внучка подаёт себя именно так?» — иногда проносилось в голове у Серафимы, когда она видела, как величественно и помпезно шествует по коридору сестра в богатом платье с неизменным вырезом, чтобы непременно показать каждому встречному россыпь чешуи у ключиц, и со сложной причёской на голове, из которой экзотическим украшением торчали аккуратные загнутые рожки. Велимир с Элин составляли презабавнейший контраст, потому что рога и когти Мира вылезали абсолютно хаотично, а сам он большую часть времени был похож на пугало, которое совершенно не смущало место, в котором оно обитает. С ним контакт Серафима наладила довольно быстро, хотя некоторые казусы из-за её памяти возникали. С Элин отношения привычно и даже ожидаемо не клеились. В её взгляде иногда читалось откровенное презрение: кто ты такая, чтобы быть моей сестрой? Обычный человек, никто, не способный ни на магию, ни на обращение!

Когда это появилось в сестре? Или же что-то подобное дремало в ней всегда, а теперь лишь вылезло в троекратном объёме?

Впрочем, так к ней относилась только Элин. Миру было откровенно всё равно, умеет ли она творить заклятья и есть ли в ней драконья кровь, Сильвестр же продолжал относиться к ней с каким-то трепетом и чуть ли не нежностью, немало её напрягающими. Впрочем, если исключать это его отношение, которое Сильвестр, видя Серафимину не то чтобы положительную реакцию, пытался скрывать, с ним было на удивление легко. Не приходилось делать умное лицо, юлить, пытаясь скрыть большой пробел в памяти, или строить из себя что-то невообразимое. Она устраивала его и такой, ничего не помнящей и частенько ядовитой. Хотя в последнее время свой яд она всё же поубавила, проникнувшись к Сильвестру крайне шаткой, но приязнью. Она всё ещё помнила о том, что он её похитил, но с каждым днём ей казалось всё более глупым акцентировать своё внимание на этом. Он ведь привёл её в место, где живы брат и сестра, где нет холода и липкой темноты маленького городка, где она действительно кому-то нужна. И это ощущение нужности и тепло, которым, пусть и слишком навязчиво, но пытался окутать её Сильвестр, постепенно делали своё дело, заставляя расслабляться и доверяться.

Было лишь одно «но» в его тепле и доброте по отношению к ней — долгие непонятные взгляды, которые Серафима иногда ловила на себе и о значении которых думать пока не хотела.

Всю эту неделю она общалась с Сильвестром практически круглосуточно: он заново показывал ей Замок, водил в библиотеку, чтобы она могла набрать себе стопку книг по вкусу, рассказывал многочисленные истории — как из древних сказаний, так и из хроник мира, а через несколько дней обещал свозить на конную прогулку по окрестностям Белозара, столицы Лэсвета, рядом с которым и был построен Лиррэ — Замок Белого Совета, местной верховной правительственной организации. Сильвестр оказался очень интересным человеком, и порой по утрам Серафима ловила себя на том, что уже с нетерпением ожидает момента, когда он войдёт в её комнату и продолжит вчерашний разговор.

Интересным человеком…

Нет, всё же не человеком — драконьим магом. Их выделяли в отдельную малочисленную расу, как вскоре выяснилось. Серафима не смогла раскопать про них достаточного для удовлетворения своего любопытства количества информации в доступной ей части библиотеки, а в другую часть, закрытую, пускали лишь членов Совета. Даже у Сильвестра, практически усыновлённого Главным Магистром и иногда даже присутствующего на советах, не было туда доступа. Серафима решила не пытаться нарушить правила — если эта информация нужна будет совсем уж позарез, то она спросит у Среднего Магистра, Эмила Курэ.

Как оказалось, все те пять лет, что она провела в Странном мире, её учили магии. Учил непосредственно Магистр Курэ, который на довольно частых уроках превращался в Учителя. Давал он большей частью теорию, но изредка присутствовала и практика. Занималась Серафима отдельно от брата и сестры. Им огненная магия давалась легко, поскольку текла в их крови (если принимать в расчёт их увлекательную родословную), а учителем был один из рядовых магистров, почтенный огненный маг с роскошными седыми кудрями и усами, Асе́л Ума́р. Иногда Серафима сталкивалась с ним в коридоре, и он приветственно и безо всякого презрения кивал ей.

Однако то, почему сама Серафима, хорошенько постаравшись, могла зажечь максимум свечку, а Велимир, применяя такие же усилия, создавал внушительных размеров огненный шар, способный пробить каменную стену, оставалось непонятным никому.

Как Серафима узнала у Сильвестра, драконьи гены передались им от матери. Вариант того, что её удочерили, она отмела сразу. Доказательством тому были и фотографии, и схожая внешность (хотя это, как с усмешкой подумала Серафима, объяснило бы бабушкину к ней нелюбовь). Второй же родитель в данном случае не играл никакой роли — драконьи гены перебивали всё, а посему и Серафима, и исследовавшие этот феномен Магистры оказывались в тупике.

Что бы Серафима ни говорила, было несколько обидно — в магический мир она попала, а магией как таковой не пользуется. Но, в конце концов, ту часть жизни, которую Серафима помнила, она прожила без магии в принципе в абсолютно обычном мире, так что не чувствовать себя каким-то сверхчеловеком было привычно.

Пусть и немного досадно, этого не отнять.

Память так и не вернулась. Хотя на интуитивном уровне Серафима и ощущала некоторую правильность происходящего, да и этот мир казался ей знакомым и родным, жить без простейших для его коренных жителей знаний оказалось непросто. Магия здесь встречалась на каждом шагу и буквально пронизывала весь Замок насквозь. Как узнала Серафима из уроков истории страны, которые ей любезно преподавал по её просьбе тот же Магистр Эмил Курэ, население Лэсвета практически целиком состояло из магов. Поэтому магия и не воспринималась здесь как какое-то божественное чудо — она постоянно использовалась в быту. Крестьяне выращивали хлеб и собирали богатые урожаи вне зависимости от погоды, кузнецы создавали диковинное и очень прочное оружие, вплетая в металл нити магии, архитекторы возводили величественные здания, не всегда опираясь на законы физики. Основная масса населения являлась людьми-магами достаточно разрозненных специализаций.

Конечно, те же самые крестьяне больше изучали магию воздуха, воды, земли или природы, а архитекторы — магию земли и камня, но они были сведущи в большинстве магических направлений. Однако как раз из-за того, что они учили скопом всё, что находили, им редко удавалось подняться выше ступени ионира даже в том направлении, к которому они имели предрасположенность.

У более сильных магов были буквально одна-две специализации, это зависело от потенциала — количества чистой магии, которую маг мог вобрать в себя, чтобы в дальнейшем использовать в заклинаниях. От потенциала вообще много чего зависело: например, размер так называемого «сосуда», грубо выражаясь — места в маге, в которое из некого пятого измерения притягивалась чистая магия. Размер сосуда был равен размеру потенциала, сами же сосуды разделялись на пять категорий, для удобства обозначаемых цветами — зелёный (мизерный), жёлтый (маленький), оранжевый (средний), красный (большой) и синий (колоссальный), встречающийся довольно редко. Чем больше был сосуд, тем более сильное заклинание мог творить маг, поскольку, чем мощнее было заклинание, тем больше на его создание уходило чистой магии, единовременно содержащейся в сосуде.

Серафима подумала было, что вся её проблема состоит в том, что сосуд у неё очень маленький, какого-нибудь бледно-зелёненького цвета, но с помощью подробных диагностических заклятий магистр Умар выяснил, что наоборот — он неожиданно синий. Но, поскольку предрасположенность ни к огненной, ни к любой другой магии не проявлялась никак, его размер пропадал зря — пользоваться-то им Серафима не могла. Когда ей только об этом сообщили, она почувствовала себя ребёнком, которому родители купили большую коробку вкусных конфет и положили её на верхнюю полку комода, а потом забыли достать и ушли из дома. И теперь — прыгай не прыгай, пытайся не пытайся — вожделенное лакомство уже не получить. Это было ужасно обидным, но что она могла поделать? По этой причине в занятиях Серафимы шла сплошная, по сути бесполезная для мага без специализации, теория. Правда, она до сих пор не понимала, почему её обучает человек, занимающий второй по главенству пост в стране. Вряд ли это было делом государственной важности, учитывая, что в будущем она не могла принести этому государству особой пользы. Из чистого любопытства учёного, пытающегося разгадать всё неподдающийся ему феномен? Может, Магистр Курэ ещё на что-то надеялся? Или же хотел в дальнейшем использовать её как-то по-другому? Хотя какой с неё толк…

С памятью тоже ничего не прояснилось, однако как раз сегодня Учитель хотел провести один эксперимент с ментальной магией. Возможно, он всё-таки сможет что-то узнать? Серафима искренне на это рассчитывала. Тогда она избавилась бы от главной своей проблемы, которая не давала решать остальные.

Дойдя до ведущей в кабинет Магистра двери, Серафима вежливо постучалась. Обычно они занимались в другом помещении — в чём-то наподобие учебной комнаты, немного похожей на классы в её старой школе, только гораздо более просторной и светлой, всего с одной партой и учительским столом. Насколько Серафима понимала, комната эта появилась относительно недавно — всё те же пять лет назад, а до этого здесь не было, в общем-то, ничего.

Всё дело было в Сердце Замка — могущественном артефакте, что управлялся силой мысли и был способен заново творить целые этажи и башни, не говоря уже об относительно небольших комнатах. Доступ к нему имели лишь три верховных правителя, три Магистра — Младший, Средний и Главный. О происхождении этого артефакта ходили легенды. В одних источниках утверждалось, что его создали первые три верховных Магистра — одни из величайших магов древности, — и за одну ночь возвели весь Замок Лиррэ буквально из ничего, используя лишь Сердце, в других — что этот артефакт принесли им древние боги в дар своего расположения и покровительства. В версии одного летописца, принадлежавшего к религии сирионства, говорилось, что это был светлый бог Сирион Лучезарный, в других версиях — что это были сами Семеро, великие демиурги и, согласно многочисленным легендам, создатели Странного мира, в честь которых названы сезоны. Официально власти Лэсвета придерживались того варианта, в котором никакие высшие силы не участвовали, ибо государство было сугубо атеистическое.

Серафима не сильно углублялась в эту историю, но просто не могла пройти мимо нескольких древних томов в замковой библиотеке. Помимо своего наследственного любопытства, она до ужаса любила читать. Не всякая книга приходилась ей по вкусу, но в этой библиотеке все были словно на подбор.

Из кабинета раздалось достаточно приветливое для Магистра Курэ: «Входи».

Серафима вошла, осторожно прикрыв за собою чуть скрипнувшую дверь. Здесь ей ещё не доводилось бывать, или, по крайней мере, она этого не помнила. Но она и пришла затем, чтобы вспомнить.

Помещение оказалось довольно просторным, но уютным. Тёмная, с золотистым отливом деревянная мебель, высокие стеллажи с книгами и какими-то склянками, камин из резного охристо-коричневого камня, над ним — пейзаж в широкой раме, изображающий роэнанский пронизанный лучами заходящего солнца лес; позади массивного рабочего стола, за которым и сидел Магистр Курэ, — два арочных окна с пурпурно-красными раздёрнутыми шторами. В кабинете тепло и пряно пахло лесными травами и немного — корицей. В проникающем с улицы ярком дневном свете тихо кружились редкие пылинки.

Учитель жестом указал ей садиться напротив:

— Итак, Серафима, как я уже и говорил, сегодня я хочу провести небольшой эксперимент с ментальной магией и твоей памятью. Эксперимент заключается в определённом воздействии магией на твой разум, как, впрочем, ты могла догадаться и сама. Потеря памяти может быть вызвана несколькими причинами: например, организм в состоянии сильного потрясения постарался от воспоминаний об этом потрясении избавиться. Это вполне естественно, и в таком случае память постепенно вернётся. Также на память мог оказать воздействие сильный всё в той же ментальной магии человек извне; мы с Главным Магистром предполагаем, что так и случилось. В этом случае память сама не вернётся — на неё опять же нужно оказать магическое воздействие. Есть ещё один вариант, но его мы обговорим позже, — коротко обрисовал ситуацию Магистр Курэ. — Что же, ты готова начать? Я могу дать тебе немного времени, чтобы ты морально подготовилась.

— Не надо, Учитель. Думаю, я готова.

Он легко поднялся из-за стола и, обогнув его, встал за спинкой Серафиминого кресла.

— Ты ведь доверяешь мне, правда? Тогда расслабься и ничего не бойся. Это не должно быть больно. Неприятные ощущения возможны, но в минимальных количествах, — Магистр легонько сжал пальцами её голову и что-то тихо зашептал. Ещё несколько секунд Серафима ощущала тёплое прикосновение его пальцев, а потом словно провалилась в чёрный бездонный колодец.

Перед глазами воцарилась кромешная тьма. Спокойная, прохладная, мерно набегающая на её сознание как морские волны на песчаный берег, постепенно смывая его, стачивая сопротивление, зовя за собой, заставляя погрузиться в состояние безразличной апатии, почему-то вовсе не пугающей, а наоборот — какой-то влекущей и даже желанной. Вот чего не хватало ей все эти дни, слишком пёстрые, слишком нервные…

И как же хорошо теперь просто лежать, медленно утопая в вязкой сонной темноте, привлекающей нежно в свои объятья, скользящей по телу мягкими руками, словно гладя и лаская…

Все мысли, страхи и волнения исчезли, оставив после себя лишь эту тёмную, бархатную пустоту, больше не тревожащую, обволакивающую сознание мягким чёрным туманом, текущим спиралями и постепенно насыщающимся приглушённым, но всё разгорающимся багровым цветом, сквозь который начал проступать чей-то силуэт… Чей-то знакомый­­ силуэт…

Серафима уже шагнула ему навстречу, ведомая чёрной, тянущейся по пятам пустотой, готовая остаться здесь навсегда, уже протянула сквозь туман руку, зная, что там её встретит чужая ладонь, когда голос Эмила Курэ, нараспев читающего какие-то заклинания, и горьковато-пряный резкий запах чего-то незнакомого выдернул её обратно в пронизанный светом кабинет.

Она дёрнулась, щурясь от слишком яркого света, успевшего стать до рези в глазах непривычным. Ей в рот почти с силой влили какой-то отвратительный на вкус напиток, окончательно вырывая из странного, но отчётливо приятного состояния.

Напротив неё стоял непривычно бледный Магистр Курэ. В руках он сжимал какую-то склянку и странного вида кривой надломанный корешок, что и пах так необычно. Заметив её взгляд, Магистр бесцветно пояснил:

— Это корень солнечного дерева. Им обычно приводят в сознание после глубокого обморока, это очень… действенная вещь.

— Я… упала в обморок? Значит, вот как он происходит, — Серафима даже немного удивилась. Интересные в этом мире обмороки, однако… Больше на фантастический сон похожие. Пальцы левой руки всё ещё холодило, словно бы она действительно прикоснулась к туману.

Но что же это был за силуэт?..

— Нет, — Магистр покачал головой, — это были последствия ментальной магии. Никогда раньше на моей практике такого не случалось… Ты видела или чувствовала что-то необычное?

— Я чувствовала покой… Знаете, такое спокойствие на грани апатии, полное безразличие. Ещё было темно, но темнота была словно живая… И туман, там было много тумана, — «и в самом конце кто-то начал из него проступать. Кто-то или что-то», хотела добавить Серафима, но почему-то не решилась. Как и не решилась за всю неделю спросить хоть у кого-нибудь про татуировку на запястье, которую вновь никто не замечал.

Эмил Курэ медленно кивнул:

— Хорошо… Вернёмся к этому позже. Теперь мне нужно идти, — он вручил ей склянку, наполненную на две трети, — половину выпьешь сейчас, другую — через полчаса. А теперь иди в свою комнату, и побыстрее.

Они вышли из кабинета, Учитель тщательно его запер и быстрым шагом удалился к лестнице, что вела выше по Белой Башне, к кабинету самого Главного Магистра. Серафима же поспешила в свою комнату. Сердце испуганно ёкало где-то у горла. Что бы ни происходило, ей определённо это не нравилось.

— Что значит «не было памяти»? Что-то же должно быть? — Изар недоверчиво, удивлённо и почти разочарованно посмотрел на Эмила. Он думал, что эксперимент друга разъяснит хоть что-то и подтвердит его предположения, но всё, кажется, только запуталось ещё больше. Что же не так с этой девчонкой…

— Должно. Но то, что я видел, противоречит всем законам ментальной магии, — Эмил был бледен как полотно, его руки, сжимавшие бокал с одним из любимых им травяных настоев, мелко тряслись. Магистр никогда прежде не видел его таким, даже те девятнадцать лет назад.

— Так что же ты видел? Что, Эмил? — Магистр перегнулся через стол, пытливо вглядываясь в глаза друга. — Что, Маррак забери, с тобой происходит последнее время?.. Почему ты молчишь? Скажи мне хоть слово!

— Я видел пустоту. Я видел тьму и не единого проблеска воспоминаний. Ничего, ни клочка света, лишь беспросветный мрак с клубящимся туманом. Я словно был на дне сырого ущелья, барахтался в нём, бесконечно искал выход и не находил, а потом перестал, просто позволил себе тонуть в темноте, — в глазах друга застыла странная больная обречённость. — Эта пустота, эта темнота затягивает, Изар, так затягивает… Я не представляю, что случилось бы с нами обоими, со мной и с девочкой, если бы я всё же не смог вырваться, если бы окончательно сдался. Это как трясина, один шаг — и тебя затянет, тебя и тех, кого ты держишь… И эта магия… Она слишком могущественна. Это даже не уровень магистра, это… — он потрясённо и потерянно покачал головой, — что-то гораздо величественнее, гораздо. Такой силой могли бы обладать Семеро, если бы существовали на самом деле. За тёмными и Чёрным Советом стоит кто-то колоссальной мощи, если не сам Иокиец.

— Мне странно слышать это от тебя. Чтобы ты, и поверил в то, что в наши дни существует магия выше магистерской? Вспомни всему, чему нас учили. Да, в древности были маги более великие, чем нынешние, но постепенно наша магия вырождается, как это ни прискорбно, — к тому же, многие знания утеряны. Что касается девчонки… — Изар нахмурился, между его бровей залегла жёсткая непримиримая складка. — Она не может ничего не помнить, я уверен. Это какие-то неизвестные нам чары, но не более. Наверняка у этих марраковых детей тёмных сохранились какие-то древние манускрипты ещё с Эпохи Магии. Кто знает, что лежит в их гадюшнике… Я уверен, что у них есть какое-то место, какой-то центр, где заседает их верхушка… Наверняка кто-то командует ими. И я не буду удивлён, если всё ведёт в Иоку.

— Да, наверное, ты прав, как всегда прав, — Эмил взял себя в руки и вдруг отставил прочь бокал с настоем. — У тебя не найдётся бутылки красного вина?

— Меня обескураживает ход твоих мыслей, друг мой. Спиртное, да посреди рабочего дня? — Магистр усмехнулся и покачал головой. — И его просишь у меня ты, Средний Магистр, ответственнейший из людей, почти не пьющий с самого момента вступления на должность? Мир сошёл с ума, а твои нервы, видно, совсем сдали. Что, впрочем, немудрено с такой работой.

— Не держи меня за умалишённого алкоголика, Изар. Я всего лишь собираюсь сварить себе глинтвейн по одной занятной рецептуре, содержащей успокаивающие травы. Градус у этого напитка совсем низкий, и я прекрасно смогу закончить свои сегодняшние рабочие дела, — Эмил хмыкнул, перевязал растрепавшийся хвост тёмных волос и поднялся из кресла.

— Я разве возражаю, травница? Бери, у меня остались несколько бутылок вина тысячного года… Ещё из коллекции Магистра Ви́го… Впрочем, не будем об этом. И, знаешь что, иди и отдохни сегодня. Ты, в конце концов, только и делаешь, что горбатишься во благо страны круглые сутки. А закончить разбирать твои бумаги вполне в состоянии Сио́н, — он чуть поморщился на последнем слове.

— Ты зря с таким пренебрежением говоришь о Младшем Магистре. Он достойный человек и многое делает для страны. Пусть ты его и недолюбливаешь, но это нисколько не умаляет его заслуг, — Эмил Курэ тоже улыбнулся с какой-то затаённой усмешкой, — а отдых, я, пожалуй, приму. Действительно, в последнее время я слишком много работаю… А я уже не в том возрасте, чтобы не спать ночи напролёт, решая очередную внезапную проблему. Старость не радость, так сказать.

— Эмил, друг мой, я смею напомнить, что тебе всего лишь сорок шесть, и я, находясь в твоём же возрасте, прекрасно с этим справляюсь. Спина побаливает, конечно, но чем только не пожертвуешь во имя Родины… И да, я знаю, что Сион приносит пользу, иначе бы я давно вышвырнул его из Белого Совета, — Магистр махнул рукой, воздержавшись от фразы о том, что его и так подмывает именно это и сделать. — Ну, всё, иди, мне ещё нужно кое-что обдумать. За вином пришлёшь своего камердинера, я передам виночерпию приказ на выдачу двух бутылок.

Эмил наигранно весело усмехнулся, шутливо поклонился, прижав к заполошно стучащему сердцу ладонь, и вышел в коридор. Перед его глазами всё ещё стояла черная пустота.

Серафима задумчиво перелистнула несколько страниц относительно новых «Хроник Лэсвета», но информации о некоем загадочном Пророчестве, о котором она первый раз услышала от Сильвестра почти в самом начале своего здесь пребывания, больше не было. Собственно, и упоминалось о нём немного — достаточно, чтобы заинтересовать, но не достаточно, чтобы понять, что же это такое; не было сказано ни откуда это Пророчество взялось, ни что конкретно в нём говорится, кроме одной общей фразы, про то, что оно подарило надежду на победу как для Лэсвета, так и для некоторой части Финнского материка. Мол, будут с нами драконы, и мы победим. А о том, как победим, почему победим, достоверны ли эти сведения — ни слова.

«Хроники Лэсвета» за последние пять лет Серафима взяла почитать из библиотеки ещё два дня назад, чтобы быть в курсе тех событий, о которых она не помнила, однако руки у неё дошли до книг только сейчас. До этого у неё, что удивительно, совершенно не было времени: она исследовала Замок с Сильвестром, наблюдала за тем, чтобы Мир не покалечился, а заодно с удовольствием с ним общалась, и периодически ходила к Учителю, сейчас в несвойственной ему почти приказной манере отправившему её в комнату. Однако именно теперь у неё появилось время для книг. Сильвестр должен был прийти вечером, а значит, у неё оставалась ещё пара часов на себя.

Поэтому Серафима скинула уже ставшие ненавистными за эту неделю узкие туфли, в которые её далеко не широкие ступни с трудом помещались, и с ногами забралась на кровать, притянув к себе книгу с хрониками тысяча шестьдесят четвёртого года и жуткий отвар.

Несмотря на почти полное отсутствие информации о Пророчестве, история, что открывалась ей, оказалось до крайности интересной. Правда, Серафима всё ещё не могла до конца поверить в то, что это происходило на самом деле, и воспринимала «Хроники» скорее как фэнтези, написанное в своеобразном канцелярском стиле, нежели как реальность. То, что она слишком увлеклась и до сих пор не выпила лекарство, она заметила лишь когда у неё почему-то закружилась голова. Серафима дёрнула рукой, пытаясь дотянуться до склянки, но перед глазами всё завертелось, и она только разлила её содержимое по постели, запачкав зелёное покрывало вязкой жижей.

Встать уже не получилось, тело налилось свинцом, отказалось подчиняться, и Серафима вновь провалилась в чёрную затягивающую пустоту, тянущую к ней свои туманные руки. Эти руки тысячей мглистых щупалец сомкнулись вокруг неё, поглотили, обвили, не оставив даже шанса вырваться. Но вырываться уже и не хотелось…

Видения мелькали перед глазами призрачными молниеносными вспышками, бессвязными и странными, словно выныривающими из тумана образами чего-то, что уже случилось однажды. Или случится? Или не случилось и не случится вовсе?

Вот невысокий юноша в чёрном мундире и с тёмными волосами, перевязанными почему-то нитью серых бус, а не обычной лентой. Он хмурит тонкие брови и что-то говорит, Серафима детально отмечает каждое движение его лица. Оно острое, бледное, холёное, а во взгляде юноши что-то змеиное. Он не человек. И вот он чуть улыбается и качает головой, а затем его глаза — желтовато-зелёные, раскосые — вспыхивают ослепительно серебристым, завораживающим, и в его руке прямо из воздуха вырастает невиданной красоты серый меч, от чьего прикосновения металлический подсвечник на подоконнике плавится, парит вокруг лезвия раскалёнными каплями, а после собирается в единое целое, становясь почти неотличимым от своего первоначального вида. И из-за ворота мундира юноши выглядывает серая змея в тонкую коричневую полоску и что-то шипит, и она ловит в этом шипении отголосок каких-то эмоций — радости? — и в голове у Серафимы словно молоточком стучит: «Мирэд, Мирэд, Мирэд».

Но вот следующее видение. Статный мужчина в тёмной, сливающейся с мраком одежде, что-то ей объясняет. Его волосы тоже связаны ниткой бус, только багровых, и свет сэрен мирэ падает на его лицо и отражается в змеиных зелёных глазах двумя белыми пляшущими бликами. В тонких, но сильных пальцах мужчина сжимает два лёгких клинка. Он говорит что-то короткое и протягивает их ей.

А вот радостно смеющийся рыжеволосый мальчик. Это… Велимир? И он всё смеётся и смеётся, а на его ладонях горит алое пламя. И пламя разрастается, Серафима слышит его всё нарастающий треск и гул, а затем оно превращается в огненный шар, что несётся прямо на неё, и она слышит чей-то крик — свой собственный крик — и сипение сорванного голоса…

А затем из тумана неясным тусклым силуэтом, постепенно обретающим плотность и яркость, появляется высокая женщина с волосами цвета крови, в чьих глазах — таких же зовущих как мрак — она неожиданно видит разгорающийся всё ярче белый свет. Серафима протягивает руку навстречу, зная, что ещё немного и её пальцы коснутся чужой холодной ладони, но женщина отталкивает, её руки больше не тянут её во мрак и туман. И голос — тихий безликий голос — шепчет: «Ещё рано».

Лицо бледного и испуганного Сильвестра появилось перед глазами как-то совершенно неожиданно. Неожиданным был и его облегчённый вздох, и голоса двух крайне рассерженных Магистров.

— О чём, позволь спросить, ты думала, когда не выпила настойку в срок? Почему Сильвестр обнаружил тебя в окружении «Хроник Лэсвета» и в залитой зельем постели? — в голосе Главного Магистра не было ни малейшего намёка на эмоции, но в глазах полыхал огненный гнев, делая их из золотистых охристо-рыжими.

Если бы Серафима умела краснеть, то наверняка бы сравнялась цветом с переспевшим томатом. Да, должно быть это была воистину великолепная картина. Перед глазами живо встало собственное бессознательное тело в помятом платье и с голыми пятками, уткнувшееся носом в запачканное зельем покрывало и заваленное книжками. Боже, какой стыд…

— Вижу, этот небольшой обморок никаких серьёзных повреждений не нанёс, — Магистр Курэ улыбнулся, но в его голосе на секунду всё же послышалось облегчение. Или, по крайней мере, Серафиме хотелось услышать там его, а не злость или разочарование. — С тобой больше не происходило ничего необычного?

Серафима отрицательно замотала головой. В ушах всё ещё отзывалось странное «Мирэд», но рассказывать про это не хотелось, тем более в обществе верховных Магистров. Неправильно, да — хорошие и послушные девочки ничего никогда не скрывают, но всё внутри противилось тому, чтобы она рассказала хоть что-то о своих видениях.

А своей интуиции Серафима всё же предпочитала доверять.

— И в следующий раз читай подобную литературу, не выходя из библиотеки. У нас нет второй копии «Хроник Лэсвета», к сожалению, — флегматично заметил ещё один мужчина, которого Серафима прежде не замечала. Увидев её взгляд, он пояснил, — если ты не помнишь, то я — Младший Магистр Ина́р Сион. Отвечаю за культурное развитие этой страны.

— Приятно познакомиться, Магистр Сион, — Серафима тут же поспешила встать и поклониться, пытаясь соблюсти хоть какие-то приличия. Не стоило позориться ещё больше, хватит с неё…

Но вышло ещё хуже, чем если бы она и вовсе не вставала: предательское больное тело мгновенно дало о себе знать, мир перед глазами нещадно закружился, пол ушёл из-под ног. Однако Сильвестр среагировал быстро, сжав Серафимины плечи и удержав на месте. На какую-то долю секунды ей даже показалось, что он, как тогда, в тёмной галерее, подхватит её на руки. Но этого, к её счастью, не случилось.

Серафима стояла, ощущая на своих плечах чужие прохладные пальцы, стояла, и ей казалось, что она ещё никогда в жизни не испытывала такого стыда. Кровь стучала в ушах, хотелось сжаться в комочек и спрятаться в самом тёмном углу, как нашкодившей собаке. Эмил Курэ, видимо, единственный из присутствующих Магистров сохраняющий относительно хорошее расположение духа, поставил на прикроватный столик новый пузырёк с тем же странным зельем и сообщил:

— Выпьешь через двадцать минут. И главное — не забудь... Сильвестр, проследи. А теперь пойдёмте, друзья мои, пора бы закончить сегодняшний многотрудный день. Светлой вам ночи.

Главный Магистр, ещё раз сверкнув глазами, первым вышел за дверь. За ним в молчании удалились и два оставшихся Магистра.

Стоило двери с тихим щелчком закрыться, как Серафима отскочила от Сильвестра в сторону, что-то сбивчиво и невнятно бормоча себе в оправдание, пока он не прервал её сдавленным смешком. Она подняла взгляд: он улыбался, хотя было видно, что смущён не меньше неё. Почему бы? Что он-то успел натворить?

Серафима тоже сдавленно улыбнулась, стараясь выдохнуть и расслабиться — ничего страшного ведь не произошло, правда? Хроники целы, она сама вполне жива, значит, всё не так уж и плохо?

Мирэд, Мирэд, Мирэд… кто же он такой? Тот юноша с мечом?

Голова вновь закружилась, и Серафима поспешила сесть обратно на кровать.

На кровать? Матрас был непривычно жёстким. Серафима огляделась: в комнате, где она оказалась, всё было выполнено в синих и беловато-серебристых тонах, не типичных для золотистого и солнечного Замка Лиррэ; мебель, тёмная, в отличие от всего остального интерьера, была украшена тонкой, но плохо различимой без освещения резьбой: комната утопала в серых сумерках середины элэйнана. На высоком потолке раскинул крылья огромный ледяной дракон, выложенный мерцающими белёсыми и синеватыми камнями. Прикрытый тяжёлым веком кобальтовый глаз на узкой, венчающей длинную грациозную шею морде словно смотрел прямо на Серафиму. Увы, с таким светом рассмотреть его подробно не получилось. А жаль — он казался настоящим произведением искусства, сложно было поверить, что его создал кто-то из смертных. Но с магией, вероятно, возможно всё.

— Где мы? — конечно, после анализа обстановки ей и самой не составляло труда об этом догадаться, но нужно было спросить хоть о чём-то.

— Это моя комната, — Сильвестр отвернулся и подошёл к окну, раздёргивая занавески шире и несколькими мановениями пальцев заставляя чешую дракона вспыхнуть ярче. Теперь стало ясно, что он выполнял не только декоративную функцию, но и являлся своеобразным светильником.

— Но почему я здесь, а не у замкового лекаря? Было бы логичней отправить меня к нему, разве не так? — спросила Серафима, украдкой касаясь гладкого шелковистого покрывала с узором из мелких вышитых тёмно-синей нитью волн. Несмотря на то, что она жила в Замке уже достаточно времени, она всё ещё не могла до конца привыкнуть к его роскоши после городка, в котором прошло её детство. Покрывала в доме бабушки были совсем другими…

— Магистры решили не афишировать происходящее с тобой, по крайней мере — сейчас. Если бы сегодняшний случай был бы обнародован, поползли бы слухи.

— Они уже и так должны ползти, учитывая моё чудесное «воскрешение», — Серафима хмыкнула.

— Подробностей всё ещё никто не знает, и, думаю, до ближайшего собрания Финнского Альянса Главный Магистр не будет делать никаких заявлений касательно этого, — Сильвестр вновь повернулся к ней. Падающий из окна мягкий сероватый цвет делал его лицо почти человеческим, сглаживал острые совершенные черты.

— Скоро нужно будет пить зелье, но пока я могу организовать для тебя некое подобие ужина. Если хочешь, конечно.

— Если тебе не сложно, то организуй, пожалуйста. Правда, кухня, наверное, сейчас уже не работает?..

— Да, наверное, не работает, — согласился Сильвестр. — У меня осталось немного еды под термочарами. Не сказал бы, что это здоровая пища… — он кинул на неё косой и какой-то ребячий взгляд, но видя, что его слова Серафиму совсем не пугают, подошёл к накрытому белой скатертью-паутинкой столу и поднял с него не замеченную Серафимой ранее тарелку… неожиданно полную пирожков.

Сильвестр и пирожки вместе как-то не вязались и казались чем-то абсолютно не совместимым и существующим в разных плоскостях. Сильвестр, впрочем, не вязался с любой едой калорийнее лёгкого овощного салатика. Но на одном овощном салатике он, естественно, жить не мог, и поэтому Серафима прервала свои размышления на попытке представить Сильвестра, с увлечением поедающего, допустим, кремовый торт, и взяла первый пирожок.

1) С драконьего языка слово «вард» переводится как «репейник».

Вернуться к тексту

40 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Когда они наконец-то доплыли до Миро, Мирэд был готов вознести хвалебную молитву не только Госпоже Смерти, но и всем Семерым вместе взятым. Общество одного только Фирэйна ему уже порядком наскучило, ибо тот любил пофилософствовать, да и в целом говорил на его вкус довольно нудно. Любой вопрос, который Мирэд ему задавал, перетекал в нескончаемый монолог.

Например, когда он спросил лекаря, зачем руссам Артефакт Попутных Ветров — они ведь водные создания, но никак не воздушные — ему была рассказана целая легенда, вся суть которой сводилась лишь к тому, что давным-давно его передала им некая неизвестная эльфийка и завещала хранить, но руссы то ли позабыли, то ли не так поняли её изначально, и Артефакт стал считаться реликвией их народа — правда, без какого-либо применения; через несколько столетий «реликвия» была украдена предками некого господина Стэ́сса к’Арчема, которых прибило к берегу Миро штормом. Артефакт, однако, до этого господина дошёл, и он согласился передать его тёмным — а не согласиться он не мог, учитывая, что об услуге его попросил сам Тамерзар, имеющий как член не только Чёрного, но и Змеиного Совета огромное влияние среди Забирающих. Руссы же, конечно, будут очень рады возвращению своей «реликвии» и согласятся исполнить любое пожелание её нашедших, чем тёмные и собирались воспользоваться.

Фирэйн утверждал, что именно эту историю рассказал Тамерзар Зенору, отправляя того на задание.

Мирэд прекрасно понимал, что так просто ценную вещь никакой Забирающий не отдаст, даже если его просит один из Великих Змеев, но предпочитал не задумываться об этом — как и о том, откуда у Тамерзара подобные сведения. О Тамерзаре вообще не хотелось задумываться, потому что мысли о Тамерзаре влекли за собой мысли о Райменне, а снова вспоминать свой позор в Варасе не хотелось.

Хорошо, что никто из нынешней команды о нём даже не догадывается. С лекарем, всё же, было довольно интересно, и Мирэд не хотел, чтобы тот презирал его. Он уже успел немного к нему привязаться — пусть Фирэйн и был специфическим в общении, своими долгими живописными рассказами, что текли бесконечным монотонным потоком, напоминая почтенных учителей, что пытались обучать Мирэда стихийной магии, азам этикета и прочим премудростям. За исключением, конечно, того, что почтенные учителя не язвили, не смеялись и не называли его уже привычным уху «мелким», а так же не употребляли мешками лимонные леденцы. Как говорил сам Фирэйн, их виртуозно готовили на его родине, в Южноземелье, и он был влюблён в них по уши с самого детства. Леденцы, естественно, кончались с катастрофической быстротой, и Мирэд с ужасом думал о том, сколько денег спускает на них лекарь — пресловутые сласти плыли морем с самой Эрки и в не очень-то больших количествах. А судя по размерам мешка, который Фирэйн таскал с собой, он скупал все леденцы в округе, стоило ему только прибыть в крупный город.

С остальными же соотрядниками было и не поговорить: Зенор первые дни путешествия лежал пластом и ныл о бренности бытия и болящей руке, а после скакал по всему кораблю бешеной селёдкой, будь она неладна, и приставал к матросам, абсолютно не желающим общаться и делающихся этим ещё более для него привлекательными.

С Вардом и Квэарром Мирэд, как натура крайне обидчивая, и сам не желал общаться категорически. С эльфом он не разговаривал чисто из принципа, да и чувствовал себя виноватым за тот вопрос в лесу («Конешшно, горазсдо проще отмалчиватьсся, чем извиняться», — шипела на него решившая вдруг заменить глас совести Аин-Зара), а вот подлянка от друга всё никак не прощалась. Вард и сам не спешил мириться, развлекаясь в компании нового знакомого и придерживаясь мнения, что повод обиды не стоил. Мирэд и сам это понимал, но перешагнуть через себя и своё глупое аристократическое воспитание (упорно твердящее ему о том, что он всегда прав), признать свою неправоту, и, следовательно, несдержанность, было выше его сил. Хватит унижения перед Чаром, Тёмным Королём и его Советником, мысли о котором и так постоянно лезут в голову.

За невозможностью хоть как-то разрешить эту ситуацию, он изводился, шатаясь из угла в угол в своей каюте и пытаясь занять себя хоть чем-то, читал книгу по основам магии земли, оказавшуюся необычайно скучной, и изредка переговаривался с их «лимонным» лекарем.

Поэтому, когда они наконец-то сошли на берег пусть и не родной, но суши, Мирэд был готов прыгать от радости и возможности наконец-то размять ноги. Однако энтузиазм его быстро поутих — вокруг них раскинулся голый и пустынный каменный пляж и лишь где-то вдалеке смутно вырисовывались силуэты домов.

— Здесь мы расстаёмся, — сообщил капитан корабля, тёмный неопределимой расы — лицо его было скрыто за чернильно-чёрным туманным мороком, не разглядишь, лишь сверкали два разноцветных глаза, янтарный и сиреневый. — Ближайшее поселение руссов находится вот там, на юго-востоке, часа через три пути уже будут видны очертания домов. Это довольно большая по их меркам деревня под названием Уру́д. Там вы, вероятно, сможете найти их нынешнего вождя. Если выдвинетесь сейчас, то доберётесь до того, как взойдёт солнце ночи.

— Благодарю, капитан СэльСатар, — Зенор приложил левую руку к сердцу и коротко склонил голову, — да поможет вам Госпожа Смерть.

— Да прибудет и с вами её благословение, — капитан поднял вверх левую руку с оголённым запястьем, на котором читалась его тёмная метка. Мирэд из интереса всмотрелся в ряд букв, написанных под ней. Второго имени, настоящего, не было. Странно. Неужели при рождении родители не дали своему ребёнку имени? В это верилось с трудом, но он привык доверять знакам Совета. Интересно, что же с этим капитаном не так?

Воздел руки и весь их отряд — на своеобразном языке жестов тёмных это значило, что они расстаются в мире и не желают друг другу зла, а посему не считают нужным скрывать и настоящие имена. После они подхватили свои скудные вещи, выгруженные матросами на песок, и двинулись вперёд, к далёкой деревне.

* * *

Действительно, добрались до Уруда они ещё до восхода ночного солнца, как и было обещано капитаном СэльСатаром. Деревня, несмотря на свой более чем скромный размер, оказалась экзотически красивой и непривычной взгляду: в Каре никогда не встречалось такого дикого, но странно сочетающегося между собой количества цветов. Дома — небольшие и одноэтажные — были сложены из осколков разноцветных камней, странных зеленовато-синих водорослей и крупных раковин всевозможных оттенков от кремово-жёлтого до рыжевато-голубого. Держалось всё это на какой-то странной колышущейся полупрозрачной массе.

Подойдя ближе к одному из домов, Мирэд с удивлением обнаружил, что всё это была вода. Усмирённая неведомой магией, она удерживала вместе стены небольших строений и источала приятную прохладу, что оказалось очень кстати — этот край Миро располагался совсем рядом с экватором, и близость холодного сэтэвана вовсе не ощущалась. Мирэду, хоть и любившему тепло, но больше привычному к достаточно зябкому элэйнану Кары, пришлось снять плащ и расстегнуть мундир, он уже буквально плавился от жары. Зато Аин-Зара вела себя не в пример активнее, даже изволила позабыть свой постоянный сон и теперь ползла рядом, то и дело исчезая в неизвестных направлениях и пугая встречных руссов. Впрочем, руссов пугала не столько она, сколько вся их компания в целом, что целенаправленно двигалась к центру деревни, в абсолютно непривычной — для прикрывающихся лишь бусами и какими-то повязками из рыбьей кожи руссов — тёмной закрытой одежде. И если Фирэйн и Квэарр вели себя достаточно прилично, смотря прямо перед собой, как и Вард, что время от времени всё же поглядывал по сторонам, то воодушевление Зенора, казалось, троекратно возросло. Он выглядел здесь на удивление гармонично, отличаясь от своих сородичей по матери лишь цветом волос, заплетённых им в сложную толстую косу, — русых, как у отца, и постоянно вращал головой, глазея на жителей, дома, улицы и весь пейзаж в целом, улыбался как сумасшедший и был преисполнен радостных надежд. Мирэд, на месте местных аборигенов, тоже бы его боялся.

Зенор, наивный до ужаса, тешил себя мыслью, что может обнаружить здесь свою мать, в своё время оставившую его. Мирэд его оптимизма абсолютно не понимал: идея о том, что мать на самом деле вовсе не хотела его бросать, казалась ему бредовой. Руссы как никто были привержены обычаям и поверьям своих предков, ясно гласившим, что дети, не вобравшие всех черт их расы, отмечены Отцом-Океаном и поэтому приносились ему в жертву. Зенор это прекрасно понимал — об этой традиции Мирэд узнал от него же, но чаррусса это не останавливало. Мирэду же казалось, что даже если тогда у женщины, породившей Зенора, и был какой-то материнский инстинкт, замешанный на жалости к собственному ребёнку, то сейчас блудный сын ей точно не нужен — всё же пятьдесят четыре года прошло, за это время у неё могли появиться и другие дети, нормальных, не смешанных кровей.

Однако Зенор так не думал, и Мирэд не собирался его переубеждать — бесполезно, в таких случаях чаррусс становился упёртее гирэйского барана, да и вряд ли он в этой кутерьмес миссией вообще найдёт время искать женщину, чьего имени даже не знает. Нужно же будет вести какие-никакие, но переговоры.

Вскоре дорога вывела их к дому чуть более высокому и богатому, чем все остальные: в его стенах не было камней и водорослей, лишь крупные, в две ладони шириной, перламутровые раковины. Раньше Мирэд даже не догадывался, что такие существуют — самые большие из виденных им были вдвое меньше и отпускались за баснословное количество золотых кобр на одном из рынков Ламенбера. Среди разнообразия цветов дом выделялся большим светлым пятном. Видимо, он и был обиталищем вождя. Во внезапно опустившемся южном ночном мраке Мирэд не сразу понял, почему всё ещё видит так чётко, затем присмотрелся, сдерживая восхищённый вздох. Светилась вода, что держала на себе стены многочисленных домов, сверкали обильная россыпь звёзд в чёрном небе и особенно яркое здесь солнце ночи. Не требовалось даже факелов, чтобы рассмотреть вышедшую их встречать делегацию из нескольких руссов.

Во главе их шёл слишком высокий даже для своего племени русс, вероятно, сам вождь. Его одеяние кардинально отличалось от всех нарядов, что Мирэду приходилось видеть ранее, а видеть ему пришлось всё же немало. Помимо обязательной для руссов бесконечной череды бус из ракушек, жемчужинок и блестящих камушков, украшавших слишком длинную шею и, в меньших количествах, узкие запястья и щиколотки, на вожде не было ни единого предмета одежды, даже той рыбьей чешуи, которая встречалась у обычных поселян.

В ней и не было необходимости, его тело окутывала сама вода, которая мантией стекала с плеч и струилась вниз — почти до самой земли спереди, а сзади стелилась по песку полупрозрачным шлейфом. Вода мерно поблескивала и будто тихо журчала, напоминая диковинную и редкую магическую ткань. Вместе с ней вниз бледно-голубыми потоками струились и волны волос, из-за которых вождь руссов казался похожим на сошедшего со страниц легенд и вдруг обретшего разум водяного духа. В изменчивых глазах самого светлого синего цвета, который только доводилось видеть Мирэду, застыло умиротворение и странная, спокойная мудрость.

За плечом вождя стоял шаман, в противоположность ему низкорослый, наверное, лишь чуть выше самого Мирэда. Он не выглядел старым, но в нём чувствовалась древность. Глаза его смотрели прямо, но без холода и враждебности, лицо закрывала маска из воды. Одет шаман был, однако, не в неё — его тело буквально тонуло в грудах украшений. Это выглядело бы смешно, если бы не его взгляд.

— Я — вождь народа руссы с Миро, имя, которым я наречён — Водный Вихрь. Рядом шаман наш народ — Голубая Волна. Мы рады приветствовать наших гостей в Уруд и предлагать им провести тёмное время в нашем доме. Наши гости устать. Мы рады гости, что привести Океан. Мы любить хорошие гости. Когда взойдёт светлое солнце, мы провести беседу с вы и узнать, зачем вас привести сюда, — голос вождя был красив, мелодичен и текуч, и неправильное произношение ринского языка, который знал практически каждый, кроме, пожалуй, именно таких вот оставшихся на первобытном уровне рас, нисколько его не портило. Вождь иррационально располагал к себе и внушал доверие. Да и какого можно было ждать подвоха от русса, в самом деле? Они славились своим мягким и наивным характером, и для Мирэда оставалось загадкой, как при всех этих качествах они смогли пережить и войны, и восстания в королевствах на севере Миро, и сохранить при всём при этом свои территории, официально признанные нейтральными, и значительную численность населения.

— Мы благодарны вам, вождь Водный Вихрь, за гостеприимство. Мы с радостью станем вашими гостями и поговорим с вами, когда взойдёт солнце дня, — Зенор учтиво поклонился ему в ноги, мазнув волосами по песку. Было заметно, что он нервничает, но вряд ли руссы обратили на это внимание.

Вождь лишь медленно склонил голову в ответ, а после развернулся и поплыл, иначе и не скажешь, в сторону своего жилища. Вода текла за ним по пятам и билась о его ступни как приливные волны. Шаман, ступая по песку узкими ступнями и звеня украшениями, удалился следом, переступая непропорционально длинными ногами и напоминая большую белую цаплю из тех, что обитают в каарамских садах, принадлежащих Змеиному Совету.

К их отряду, поклонившись так же низко, как и Зенор только что, подошёл молодой русс в набедренной повязке из рыбьей чешуи и жестами попросил следовать за ним. Отвёл он тёмных недалеко — в соседний пустующий дом с покатой водорослевой крышей. Со слов Зенора, в своё время посвятившего много времени изучению обычаев руссов, это был «дом для гостей» — здание, присутствовавшее в любой деревне на случай непредвиденного появления чужаков, которых здесь действительно почитали дорогими гостями, посланными самим Океаном — объектом поклонения и божеством для руссов.

Изнутри дом казался чуть больше, чем снаружи, но всё же впятером они с трудом в нём поместились. Разделения на комнаты и мебели не было, лишь голый пол, устланный кусками вездесущей рыбьей кожи с чешуёй. Видимо спать предполагалось без кроватей, по всё тем же местным обычаям.

Мирэд внутренне скривился. Он спал и в паршивых тавернах, где по прохудившимся подушкам скакали жирные коричневые клопы, и в лесу, на мхе и траве, завернувшись в один только плащ и пытаясь спрятать лицо от мошкары, один раз пришлось ночевать даже в грязной подворотне на мокрых после дождливой мороси камнях, но на чешуе ему спать ещё не приходилось. И не особо хотелось — вряд ли это будет приятней, чем на земле, да ещё и рыбный запах, сейчас особенно резкий, энтузиазма не добавлял.

Пол оказался очень жёстким: под кожей был всё тот же каменистый пляж. Не помогал даже подстеленный плащ. Пахло ещё более отвратительно, чем у входа в дом — к рыбному духу примешивался щекочущий ноздри аромат тины и пота. На Миро стояла невозможная жара, одежда липла к телу, мыться было негде, и если на свежем воздухе запах почти не ощущался, то теперь, когда они впятером набились в один дом, дышать стало просто невозможно. Мирэд сморщился и попытался перелечь так, чтобы уткнуться носом в рукав рубашки. Мундир валялся где-то в углу. Можно было, конечно, положить его сверху плаща, чтобы хоть как-то смягчить жёсткий пол, но тогда становилось слишком жарко.

Мирэд думал, что он любит тепло? Он никогда так не ошибался.

Аин-Зара в ответ на его мысли шипяще фыркнула и поудобнее свернулась под его боком. Хорошо ей, в любых условиях спит в тепле и покое на личном мягком Забирающем.

«Мягком, Нэссс? Да тысс твёрдый, как матрассс в засссаленом грязссном трактиришшке!» — возмущённо отозвалась змея, стукнув его по груди хвостом. Мирэд не преминул тут же ей ответить:

«Если что-то не устраивает — спи на полу. Там чешуя, песочек — всё, как ты любишь, да? И никакого жёсткого противного меня»

Аин-Зара раздражённо куснула его за ключицу и замолчала, смертельно обидевшись. Теперь он слышал только её шумное сопение.

Мирэд тихо хмыкнул и прикрыл глаза.

На полу они, из-за катастрофической нехватки места, сгрудились довольно тесно. Мирэду по месту расположения относительно повезло, он оказался у водянистой стены, дарящей хоть какую-то прохладу и хоть немного, но перебивающей витающий в воздухе «букет» запахом моря. Обнаружилась другая проблема: рядом с Мирэдом лежал и Вард, с которым он за последнюю неделю не перекинулся и словом. Это очень нервировало, и Забирающий безрезультатно пытался отодвинуться подальше, чуть ли не вжимаясь в водяную стену.

— Слушай ты, змеюка высокомерная, хватит уже пыхтеть и телепаться. Надоел, честное слово, — голос Варда был тихим, сонным и как никогда похожим на шипение. Мирэд мстительно заелозил по шуршащей чешуе ещё громче, потом понял, что ведёт себя как последний идиот, и ответил:

— Я не хочу спать в такой близости от тебя.

И дело было даже не в ссоре, которую пора было заканчивать, а именно в запахе. Сформулировать, наверное, стоило бы не так, но было поздно: друг понял всё иначе, исходя из своих знаний об обидчивости Мирэда:

— Не хочешь, значит. Ну и… Да, тьфу на тебя, — Вард заворочался за его спиной и, видимо, отвернулся.

Мирэд же остался пристально разглядывать водную стену напротив своих глаз. Можно было бы растормошить его и объяснить всё ещё раз, чтобы он понял истинный посыл его фразы, но Мирэд знал — если Вард говорил таким тоном, то слушать объяснения сейчас не станет.

Из-за его глупого поведения их дружба медленно, но верно трещала по швам. Стоило что-то сделать и попытаться хоть как-то исправиться, но как? Что? Стоит ли пытаться?

«Нэссс, ты дураксс», — озвучила его мысли Аин-Зара.

«Знаю»

Ночь с 40 дня на 41 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Море Меридэ, Странный мир

— Отвечай, человек. Куда и зачем направлялись тёмные? И тогда я, быть может, пощажу тебя, — голос Таэрта был медленным и тягучим, словно патока. В нём остро чувствовалась опасность, она растекалась по телу, отравляла, заставляла замереть на месте, лишала воли.

Рэт не знал — и не хотел знать, что эльфы, с их высокими звонкими голосами, могут говорить так. Его собственный голос словно застрял где-то в горле, и он не мог проронить ни звука. Слова и интонации командира наёмников рождали почти первобытный ужас.

Человек, прикованный к стене трюма магическими цепями, бился в ознобе. По его лбу стекали капли пота, зрачки расширились, как у больного лихорадкой. Рэту было жалко пленённого и страшно от его вида, но он ничего не мог сделать: они практически вышли на след тёмных, а человек должен был назвать точное место, где стоило их искать.

После отбытия с Элфаниса «вольные небожители» были доставлены золотой платформой в Фирмон — один из торговых городов Кары. Там они долго искали некого господина к’Арчема — как узнал Рэт, именно он должен был передать первым наёмникам Артефакт. Рэту, после происходящего здесь и сейчас, даже не хотелось думать, как Таэрт выяснил у этого господина, что тёмные отправились в Ламенбер. Наёмники бросились следом, но догнать не сумели — у тёмных была фора во времени, и из-за поисков сначала господина к’Арчема, а потом и лошадей они сильно задержались. К тому же местность была им плохо знакома, и хоть как-то ориентировался в городах Забирающих только Сэльф — один из мечников, владеющий двумя тонкими парными клинками, которые Таэрт называл «зубочистками». Благодаря Сэльфу они и смогли добраться до Ламенбера относительно быстро — дорогу он знал.

Ламенбер, Обитель Моря, крупный карский портовый город, в отличие от шумного извилистого Фирмона, по которому они перемещались, не сильно всматриваясь в местные достопримечательности, поразил Рэта буквально с первого взгляда. Он даже смог уговорить Таэрта на то, чтобы тот отпустил его с кем-нибудь из своих эльфов посмотреть город, пока остальные будут расспрашивать о тёмных работников порта. Ллири, как подозревал Рэт, вероятно договорилась о чём-то с командиром наёмников — других причин тому, что их действительно отпустили на полдня, он не видел. Но любопытство пересиливало всё остальное, в том числе совесть, не позволявшую мешать выполнению задания: крупные города Рэт представлял довольно смутно. И результат превзошёл все его ожидания.

Архитектура Ламенбера разительно отличалась от архитектуры Элфаниса. На Элфанисе всё было эфемерным и воздушным, с лёгкими цветочными орнаментами, белыми камнями, ажурными полупрозрачными ставнями, золотыми узорами. Исполненный света, яркой буйнорастущей зелени, остров смотрелся не то чудесным солнечным цветком, не то кремовым пирожным, из-за чего его красота меркла: не оттенённая ничем контрастным, она приедалась и становилась слишком приторной.

Ламенбер же отличался иной красотой. В нём не было возвышенных небесных зданий, но и приземлёнными они тоже не выглядели. Сложенные из тёмно-синего и светло-голубого, бирюзового, кобальтового, лазурного, чёрного камня, они казались застывшими в веках морскими волнами, несокрушимыми и недвижимыми, безучастными к заботам снующих у их подножья существ, но, в то же время, надёжными и готовыми всегда принять в свои глубины усталого путника. Спугнуть восхищение Рэта не смогли даже ученица лекаря Арэ с воином Гирасом, посмеивающиеся за его спиной. Наверное, он и правда очень забавно выглядел, дорвавшись до свободы и неизведанных просторов. Но Рэт ничего не мог с этим поделать. От ощущения практически полной вседозволенности захватывало дух, а в голове становилось глупо и звонко-пусто.

А ещё, увидев Ламенбер, Рэт понял, почему в книгах это место называли не иначе как величайшим морским портом: этот город словно бы сам был частью океана, прекрасный и незыблемый, но в тоже время какой-то расплывчатый и изменчивый, как сама вода. Прекрасны оказались и его жители — гордые и восхитительно не похожие на эльфов темноволосые Забирающие со змеиными глазами. В этом городе, в отличие от других, расположенных глубже на материке, они составляли лишь половину населения — в Ламенбере встречалось множество торговцев и матросов с кораблей, принадлежавших к самым разным расам. Рэт даже углядел небольшую группу аар, смотревшихся среди тёмных домов Ламенбера огнями костров.

Он успел рассмотреть их только мельком: вот они идут, почти летят по мостовой, несмотря на дыхание близких морозов — босые, одетые лишь в шаровары и лёгкие туники ярких расцветок, волосы их — красные, багровые, тёмно-розовые, жёлто-оранжевые — пышными львиными гривами укрывают их до колен, оголённая кожа и острые треугольные лица мерцают золотом. Рэт бы подошёл к ним поближе, но наёмники в целях безопасности отвели его подальше. И Рэт даже понимал почему, он бы вряд ли сдержал своё любопытство и подошёл бы к ним слишком близко, а поведение аров, абсолютно непредсказуемых, как одной из самых закрытых рас зачастую, было очень странным и малопонятным, как и их традиции, и обычаи, тянущиеся из самой древности.

Долгое время, до того, как первые учёные из людей вышли с аарами на контакт, они и вовсе не считались разумными. Лишь потом, когда один из учёных вольного города Грань — Карви́р А́ркас, тот самый, кто смог ввести понятие «ступеней магии» — смог построить с ними осмысленный диалог, стало ясно, что аары обладают крайне высоким интеллектом и крайне интересными с точки зрения освоения пятого измерения знаниями и о магии, и о духах. Именно благодаря их помощи стало известно, что духи и призраки — совершенно разные вещи, а не одно и то же, как думали учёные раньше. Призраки, по словам аар, были осколками душ умерших, а духи представляли собой сгустки магии, воплощения стихий, не обладающие разумом, но способные выходить из своего измерения в привычные всем существам четыре и вредить им.

Уникальность знаний аар была и в том, что они умели подчинять духов и обращать их силу в помощь себе. До них это не удавалось никому. Рэт был бы рад узнать несколько аарских секретов — не из жажды могущества, но из жажды новых знаний, — но поговорить ни с кем из аар, конечно же, не мог, поэтому предпочёл продолжить осмотр города.

Самой главной достопримечательностью Ламенбера, бесспорно, были корабли. Они, выглядевшие маленькими неприглядными точками с высоты полёта Элфаниса, оказались массивными гигантами всевозможных расцветок и размеров. Лёгкие быстрые шхуны, грузовые величественные титаны, грозные военные судна рядами стояли в порту, мерно покачиваясь на тёмно-синих стальных волнах, бьющих о запруженную народом каменную пристань. От гремучей смеси новых запахов, которую Рэт бы никогда не почувствовал на родном Элфанисе, от множества голосов и звуков, мешавшихся в ушах в одну невообразимо прекрасную какофонию, кружилась голова. Рэт с восторгом понимал, что здесь, в толкотне, грозящей оторвать его от двух наёмников-сопровождающих, все принимали его за своего. Существам вокруг было всё равно, что он сын Светлейшего и происходил из знатного рода, они не стеснялись стоять при нём в полный рост, браниться, кричать, могли задеть его локтём и даже не извиниться. Один раз его чуть не спихнули прямо в воду, когда он подошёл слишком близко к краю. Тогда Гирас поймал его, с проклятьями отчитывая, а Арэ громко рассмеялась, щуря необычные для эльфов светло-карие глаза.

Для Рэта всё было в новинку. Он до зуда в пальцах надеялся залезть на крышу городской ратуши, чтобы увидеть Ламенбер привычно сверху, как много раз делал с башни Небесной Резиденции. Ему хотелось попробовать местную кухню, и Арэ, узнав о таком его желании, даже купила ему пирожок с рыбой и какую-то странную конфету на деревянной палочке, названную ей «леденцом». Ужасно хотелось побывать и на одном из кораблей-гигантов, подняться на дощатую палубу, рассмотреть ближе пушки, виденные им только на картинках… Однако, всё это было настолько в новинку, что Рэт не разочаровался, и когда Таэрт выбрал для нового путешествия совсем небольшое судно под названием «Серая тень», которое почему-то стояло даже не в основной части порта, а в какой-то небольшой бухте с другой стороны города. Как рассказала ему позже Арэ, один человек из служащих порта сообщил Таэрту, что попадающие под описания существа уплыли на юго-восток, да и капитан команды, какой-то «мутный тип», сказал править в сторону северного берега Миро, к землям руссов. Рэт, правда, совершенно не понимал — ни что такое «мутный тип», ни зачем тёмным нужно к руссам, первобытно живущей в деревнях по краям материков расе.

На «Серой тени» они пробыли ровно сутки, а потом, оставив корабль на попечение флегматичным и абсолютно безразличным к поведению наёмщиков матросов, взяли на абордаж судно, на котором, как всё тот же Таэрт предполагал, ушли в неведомые дали Миро тёмные с Артефактом Попутных Ветров. Точнее, слово «абордаж» было слишком ярким для того, что произошло: боя не случилось. Лекарь Мелифф велел всем задержать дыхание и с помощью мага воздуха Лардэлена распылил по всей палубе корабля тёмных какой-то порошок. Потом они долго ждали — Рэт понимал, что прошло всего десять минут, но ему они показались вечностью, и лишь потом ступили на чужую территорию.

Таэрт пытался оставить Рэта на «Серой тени», чтобы «не путался под ногами», но он смог уговорить командира наёмников, и тот махнул на него рукой. «Вольные небожители» обошли, как показалось Рэту, весь корабль и стащили всех обнаруженных матросов в трюм, где зачем-то подвесили на стены с помощью заклятья цепей. Рэт тогда ещё не догадывался, зачем они это сделали, и лишь удивился тому, какая интересная у заклинания формула — в ней была намешана не только магия воды, которой пользовался Марвас, но и что-то из магии стали. Когда все матросы оказались внутри, Гирас и Ларкан ушли проверять каюты — наверное, решили убедиться, действительно ли они нашли всех. Остальные наёмники вместе с Рэтом остались в трюме.

Сначала он не понимал, что должно произойти дальше, и зачем Таэрт достаёт из своей походной сумки что-то, похожее на клещи, и почему Арэ отвернулась, а остальные замерли безразличными истуканами. А потом командир наёмников взял руку дрожащего от ужаса человека — единственного из уже пришедших в сознание — и сжал клещами его палец до пробирающего до костей хруста. Рэт закрыл глаза и отшатнулся к стене, кто-то из наёмников поймал его за плечи, не давая упасть. Только ощущение чужих горячих рук удерживало Рэта от того, чтобы броситься прочь. Только бы не видеть, только бы не слышать…

Крики человека резали уши, голос Таэрта — всё такой же тягучий и мягкий, звоном отдавался в ушах и дрожью в теле. Рэт не ожидал такого. Он не представлял, что такое вообще может быть, что остроумный и смешливый командир «небожителей» может пытать человека и продолжать говорить таким абсолютно безразличным к его мучениям голосом. Что остальным наёмникам всё равно — словно бы это в порядке вещей, словно бы человек в двух метрах от них не бьётся в агонии. Рэт лихорадочно думал, словно отчаянно пытаясь убедить себя, о том, что на самом деле наёмники вовсе не чудовища, просто это их работа — выполнять заказ клиента любыми способами, что они делают это не со зла, а безразличие лишь маска… Но его била дрожь, и руки наёмника на плечах стали казаться чем-то до ужаса мерзким.

— Нет! Не надо! Я всё, всё скажу! Они идут в Уруд, им нужно… — то ли выкрикнул, то ли выстонал человек сорванным голосом, а затем раздался тихий хлюп и крики стихли. Стихло вообще всё.

Рэт всё ещё дрожал, но решился открыть глаза. По спине пробежали мурашки, и дело было не только в жутких увечьях, которые нанёс Таэрт человеку. Из глазницы уже навсегда замершего тела торчал кинжал, а Таэрт бросил окровавленные клещи и вытянул из-за пояса меч, напряжённо смотря куда-то в сторону. Рэт медленно обернулся, чувствуя, как отливает кровь от лица.

У стены гротескной тенью застыл незнакомец в иссиня-чёрном капитанском камзоле. Его лицо под капюшоном скрывала тёмная магическая дымка, сквозь которую проглядывали только хищные глаза, горящие в полумраке как два уголька — янтарный и мерцающе-сиреневый, да растянутый в клыкастом оскале широкий рот.

Незнакомец опасно грациозным движением поправил пояс спустыми ножнами:

— Просто ненавижу болтунов. Мог бы сам судить его в посмертии, с радостью отправил на перерождение в какую-нибудь крысу... Крысой, впрочем, Вэп⁽¹⁾ и был. А ещё, — он глумливо хмыкнул, — ещё я ненавижу наёмничьих выскочек, что обшаривают мой корабль. И эльфов как расу. Вы такие высокомерные сволочи, знаете?

Он поднял вверх затянутую в чёрную перчатку руку. Она была продолжением липкой темноты, в которой стоял незнакомец, она была щупальцем чудовища из ночного кошмара, она была тенью из подпола… она держала за волосы отрезанную голову Гираса. Предсмертная гримаса искажала его лицо, из разорванного рта и шеи капала кровь. Застывшие расширенные глаза слепо смотрели на наёмников. Такие неправильные, больше не горящие, кукольные глаза.

Незнакомец разжал пальцы. Голова с глухим стуком упала на пол и подкатилась к ногам Таэрта, пачкая доски. Рэта затошнило. Арэ за его спиной сдавленно вскрикнула и сломанной куклой упала на руки Мелиффа.

— Ты заплатишь за моего эльфа, тварь. И скажешь, зачем тёмные отправились в Уруд, — голос Таэрта, ещё минуту назад тягучий, вонзался в уши каменным крошевом.

— Настоящие тёмные не сдают своих… Что ж, мои матросы простят мне подобную вольность по отношению к их жизням. Госпожа будет к ним милостива, чего не могу сказать о вас, — незнакомец вновь осклабился и прижал ладонь к своему левому запястью, что-то бормоча на драконьем.

Как Рэт понял позже — молитву. А на тот момент он почти машинально принялся плести тонкую воздушную сеть, недоумевая, почему не сделал этого раньше. Но долететь до тела противника ни она, ни несколько кинжалов и заклинаний и подскочивший с мечом Таэрт, не успели — незнакомец быстрым, отточенным движением выхватил из сапога нож, перерезал себе горло и тут же исчез в брызнувших из раны клубах багрового тумана. Весь трюм утонул в ватной темноте, стало нечем дышать, тошнотворно запахло железом. Рэт дёрнулся куда-то в сторону, влетел головой в стену. Резкая боль отрезвила.

Дальше он действовал по наитию, сбросив морок и вспомнив, что он маг воздуха уровня адепта, а, значит, не беззащитен. Рэт не знал, что это за туман, откуда он взялся и как его уничтожить, поэтому сделал первое, что смог придумать: отогнал его сильным порывом ветра и крикнул застывшим наёмникам:

— Уходим!

В лёгкие тут же забился затхлый воздух, и Рэт закашлялся. Но крик возымел эффект: «небожители» услышали его. Лардэлен и Марвас выстрелили в туман слаженным ударом двух боевых заклятий воздуха и воды, но тот только поглотил их и, кажется, стал ещё больше и плотнее. Таэрт дёрнулся было к тому, что осталось от Гираса и прикованным телам, но тотчас развернулся и рванул к лестнице, потащив за собой Олирэ.

Рэт прикрывал тылы как мог, раз за разом откидывая наступающую на них мглу и спиной вперёд пробираясь к выходу. Лардэлен, кажется, тоже посылал какие-то заклинания, остальных не было видно. Но туман был сильнее их обоих и, что самое странное, целенаправленно полз следом, давя своей волей. Рэт чувствовал в нём нечто могущественное, и в сравнении с этим нечто он был лишь жалкой досадной преградой. Он не мог тягаться с этой силой и этой волей.

Его сосуд исчерпывал себя. Отталкивающий Ветер с каждым разом требовал всё больше напряжения и чистой магии, чего раньше не бывало, а другие заклинания проходили сквозь клубящуюся тьму, словно раскаленный нож сквозь масло — легко, но не причиняя ни малейшего вреда. Рэт судорожно обернулся: наёмники как раз соскакивали на борт «Серой тени», а туман подобрался к нему на расстояние вытянутой руки. Рэт слышал, как скрежетали и ломались доски палубы и буквально видел чёрный пролом где-то под багровой клубящейся дымкой.

Он встретился взглядом с Таэртом, пересчитывающим свою команду, и на секунду ему показалось, что наёмники так и оставят его здесь, сбегут, пользуясь выигранным временем, и плевать им на договор с Ллири, но этого не случилось. Тарэт лязгнул зубами и вскочил на фальшборт.

— Прыгай, пока оно тебя не сожрало! Я поймаю тебя!

Рэт сделал к нему шаг, ещё раз отшвыривая дымные щупальца. Перед глазами всё поплыло, мир накренился…

— Какого Маррака ты медлишь?!

Рэт сделал ещё шаг, пытаясь понять, в каком направлении теперь двигаться. Всё утопало во мгле, выли доски, рычал Таэрт, качался умирающий корабль. Выбор был невелик: остаться здесь, позволить смертельному туману растерзать своё тело, или же попытаться спастись, прыгнуть в неизвестность и молиться Клоис, чтобы не утонуть в сошедшем с ума море. Ноги подгибались, сил не осталось вовсе, но жить… Жить хотелось. Рэт сделал ещё шаг, наткнулся животом на борт, слепо пытаясь разглядеть что-то за пеленой.

Он с трудом взобрался на скрипящие и гнущиеся доски, замер, пытаясь нащупать опору. Под сапогом хрустнуло, нога соскользнула… Рэт прыгнул, вкладывая в прыжок остатки сил и магии, прыгнул через туман, отчаянно надеясь, что где-то там его ещё ждёт корабль. Багровые щупальца царапнули по спине, впились, не желая отпускать, воздух загустел, как мёд, но бушующий в крови ветер подхватил, потащил вперёд…

Рэт уже не понимал, ни куда он падает, ни сколько длится это его падение, и падает ли он вообще, когда его схватили чужие, жёсткие руки и дёрнули за собой. Он и держащий его упали на палубу — целую, серую, пахнущую солью, и Рэт наконец-то начал проваливаться в небытие, краем сознания отмечая, как кто-то оттаскивает его в сторону, слыша, как Таэрт сорванным голосом выкрикивает команды. Потом корабль дёрнуло и понесло с такой скоростью, что Рэта чуть не вывернуло наизнанку. Спасло только одно — он наконец-то потерял сознание, всё ещё чувствуя, как багровый туман тянет из него оставшиеся крохи магии.

1) Вэп (драк.) — крыса (имеется в виду его имя при посвящении в тёмного)

Вернуться к тексту

41 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Проснулся Мирэд злым и с нещадно болящей головой. На щеке и тыльной стороне ладони остался след от рыбьей чешуи, волосы были мокрыми, противно липкими и мерзко пахли тиной — во сне он влез головой в водную стену. Тело от сна на неудобном лежбище ныло и не желало подчиняться, след от ожога начал неприятно болеть. Чар, конечно, сообщил, что никакой опасности он не несёт, хоть магия его убрать и не в силах, но Мирэд всё же немного нервничал. Он слышал, что с помощью каких-то целебных масел ожог можно частично уменьшить, и очень надеялся, что это действительно так. Кожа на месте раны покраснела и припухла. Это, возможно, и пройдёт со временем, но сейчас он даже не мог безбоязненно снять рубашку при отряде. Заметят. Начнутся ненужные расспросы, и проклятая Вараса снова всплывёт. Как же Мирэда раздражало то, что даже спустя несколько недель после вылазки он не может перестать думать о ней!

А ещё, глядя на Варда, после прошлой ночи окончательно охладевшего и теперь не менее демонстративно, чем он сам прежде, игнорирующего его, Мирэд испытывал жуткое сожаление и даже подумывал о том, чтобы всё-таки извиниться. При этой мысли внутри него поднимал голову склизкий внутренний голос и зло шептал: «Он сам вчера отвернулся и не дал тебе договорить. Теперь это не твои проблемы. Ты найдёшь себе куда лучшее окружение, если только захочешь… и вернёшься в Сазэр».

Мирэд был растерян и не понимал, что делать дальше.

Он получил другое воспитание. Его не учили извиняться, его не учили признавать ошибки и говорить об этом вслух. Его учили повелевать, смотреть на мир у своих ног с толикой презрительного снисхождения и никогда — а как иначе? — не называть существ в этом «мире у ног» друзьями. Это воспитание не только не пригодилось ему в жизни — оно испортило ему эту жизнь. Да, годы среди тёмных поубавили в нём спесь, но вековая кровь, текущая в его жилах, кровь господ — не вода. Этой крови не утечь сквозь пальцы, о ней невозможно не помнить, она заполняет его, бежит под кожей.

Мирэд часто думал о том, как бы сложилась его судьба, родись он в семье не господина Эрланса к’Сазарена, а какого-нибудь обычного городского разнорабочего. Что было бы тогда? Каким бы он был тогда? Попал бы к тёмным или работал бы в придорожной таверне? Наверное, всё же второе — в Чёрный Совет его привела сестра, познакомившаяся с Тамерзаром на одном из устраиваемых Змеиным Советом балов. Кто-то из древних, служивших Госпоже Смерти уже сотни лет, говорил, что если быть её воином — твоя судьба, то рано или поздно дорога приведёт тебя к воротам Малахитовой Резиденции, но Мирэд не знал, верить ли в это. Равно как и не знал — его ли эта судьба?

Он потряс головой, выжал мокрые волосы и поднялся на ноги. Было паршиво, Аин-Зара шипела бесконечные нотации, а тот, за дружбу с которым он боролся с собственной кровью, по сущей глупости всё больше отдалялся от него.

Обрадовало этим утром лишь то, что гостеприимные руссы вняли просьбам грязных и немытых тёмных и проводили отряд к какой-то малоприметной бухте всего в десяток метров шириной. Она напоминала большую неровную каплю и с двух сторон была окружена невысокими серовато-сизыми скалами, к концу бухты сужающимися и практически перекрывающими приток воды. Войти сюда на корабле было невозможно.

Руссы оставили их у воды и отошли в сторону, к самому началу скал, уселись на песок и завели тихую журчащую беседу на своём наречье. Если Мирэд правильно помнил то, что рассказывал ему Зенор, оно называлось лионка. Несмотря на то, что тёмные считались здесь гостями, сопровождающие продолжали за ними следить.

Мирэд отошёл в сторону, почти к самому краю бухты, скоро сбросил с себя одежду, скинул зашипевшую Аин-Зару на песок, куда едва набегали мелкие волны, и, сделав буквально пару шагов, нырнул в воду.

Всего пара метров золотого песка, где воды было едва ли по щиколотку, а после земля резко уходила из-под ног. Мирэд сделал мощный гребок руками, уходя ещё глубже, и распахнул глаза. Вода была прозрачная, светло-светло голубая, отливающая лёгкой морской зеленцой. На много метров вниз её золотом пронизывали солнечные лучи, и, казалось, почти достигали заросшего зелёными нитями водорослей каменистого дна. На руках играли белые пятна бликов, вода оказалась удивительно тёплой — в Каре такой не бывало даже в роэнан, по крайней мере, на севере. Мирэд словно плыл сквозь жидкое, ещё не застывшее желе — уже не кипящее, но и не растерявшее своего жара. Мимо пронеслась серебристая стайка рыб с жёлтыми плавниками. Мирэд повернул голову, следя за их передвижением, и увидел, как они ринулись к Зенору.

Чаррусс плыл над самой глубокой частью бухты, там, где вода насыщалась тёмной железной лазурью. Рыбы вились вокруг него, то сужая, то расширяя круги, и он сам казался огромной гибкой рыбой. Его бирюзовая кожа была лишь на несколько оттенков темнее воды, и оттого он почти сливался с ней. Выдавали его лишь волосы, набухшей тёмно-русой пряжей вившиеся вокруг головы. Он продвигался вниз плавными, сильными гребками, казалось, что раненая рука совсем ему не мешает. Жабры на его шее поднимались и опускались, от них взлетали вверх мелкие пузырьки. Сейчас он был одним из них, одним из руссов, сыном океана и моря. Мирэд впервые задумался о том, каким бы был Зенор, если бы родился не полукровкой? Были бы его волосы белыми, синими, светло-голубыми, как у вождя Водного Вихря? Проступал бы острее пластинчатый рыбий хребет на его спине? И какой она была — его мать, женщина, которую он так хотел найти?

Мирэд отвернулся и несколькими сильными движениями поднялся на поверхность, глубоко вдохнул влажный горячий воздух. Покидать бухту не хотелось, но дела тоже не ждали. Они приехали сюда не купаться.

На берегу он наскоро обтёрся старой рубашкой и натянул чистую новую — ту самую, в которой прожёг дырку ещё в «Красном Змие»: тут же закатал рукава по локоть, затем, после недолгих поисков, обнаружил шейный платок, который ему ещё год назад подарила сестра и который он так ни разу и не надел. По её словам, такие платки являлись последним писком моды среди знати, но Мирэду не сильно нравились эти абсолютно бесполезные куски ткани — они толком не грели и были весьма сомнительно привлекательны внешне. Однако сейчас он пригодился: Мирэд, промучавшись несколько минут, повязал его на голову, чтобы солнце не так пекло. Волосы он оставил распущенными, и теперь они липли к шее, скрывая пятно ожога — надеть мундир сейчас было бы смерти подобно, а длинные хвосты импровизированной косынки хоть всё же не могли скрыть то, что не должно было оказаться на виду. Можно бы было, конечно, употребить шейный платок по назначению и повязать на шею, но это выглядело бы слишком подозрительно — тот же Вард не преминул бы спросить, с чего это Мирэд принарядился.

Сапоги он тоже решил пока не надевать, и теперь грел босые ступни в тёплом золотистом песке.

К тому времени, когда весь отряд был помыт и одет, к бухте подтянулось ещё несколько руссов, нёсших с собой пару крупных плоских раковин, на которых, как на подносах, лежал приготовленный для гостей завтрак. Он не порадовал, но Мирэд был готов к чему-то такому: специфического вида рыба, похоже, сырая — в лучших традициях Аин-Зары, какие-то водоросли, невкусные уже на первый взгляд, и прочие мерзкие на вид дары моря, которые Мирэд недолюбливал. Но если он, более-менее привычный к подобным блюдам из-за выходок своей змеи, любящей проглотить что-нибудь малоаппетитное в качестве небольшой неприятной мести, съел свою порцию ненавистной рыбы, практически не кривясь, то остальным пришлось гораздо хуже.

Вард чуть ли не плевался, не пытаясь скрыть отвращения, и Мирэд даже привычно позлорадствовал по этому поводу; Фирэйн с вымученным лицом пытался проглотить единственный кусок, и по его глазам было понятно, что сейчас он готов в ответ скормить руссам одну из своих ядовитых настоек; Зенор недоверчиво ковырял зажатой в здоровой руке костяной палочкой, что заменяла здесь все столовые приборы разом, тошнотворно синюю водоросль, совсем не напоминающую зелёные нити на дне бухты, а Квэарр мужественно жевал зеленоватую икру с самой наилюбезнейшей миной на лице, обещающей руссам все муки посмертия.

Руссы этого, конечно, не заметили и, садистски подождав, пока вся принесённая еда будет съедена, с низким поклоном забрали у них раковины и жестами предложили следовать за ними. Повели их, вполне ожидаемо, к жилищу вождя Водного Вихря, но перед визитом к нему всё же разрешили зайти в их временное жильё, чтобы оставить вещи. Это заняло немного времени, и через несколько минут тёмные уже вновь стояли перед домом вождя. Днём он выглядел не менее впечатляюще, чем ночью, и Мирэд не мог этого не отметить.

Прямо перед порогом они совершили небольшое перестроение: Зенор со смехотворно, для знающих его людей, серьёзным лицом встал впереди их процессии, остальные выстроились за ним колонной по двое. Мирэд оказался в самом конце рядом с Фирэйном. Лекарь незаметно пил что-то из маленькой склянки, которую прихватил из «дома для гостей». Заметив его взгляд, он тихо шепнул:

— Сильно концентрированный мятный отвар. Успокаивает, да и перебивает вкус нашего чудеснейшего завтрака. Незаменимая вещь, — он достал из поясной сумки ещё одну склянку и передал Мирэду, — только не злоупотребляй ей, мелкий. Всего хорошо понемножку.

Мирэд благодарно кивнул, сделал один быстрый глоток и спрятал отвар в карман. Мята растеклась по языку горчащим освежающим привкусом. Аин-Зара в голове обиженно зашипела и недовольно стукнула его хвостом по плечу:

«Что сса гадоссть ты пьешь?»

«Привыкай, змейка. Теперь каждый раз, когда ты будешь есть сырую рыбу, я буду пить мяту. Пришёл мой черёд отомссстить тебессс».

Змея несильно, но ощутимо цапнула его за руку и сползла на песок, всем своим видом показывая, как разочарована подобной низостью с его стороны.

Зенор первым шагнул в дверной проём, занавешенный бусами из ракушек и полупрозрачных камней, сталкивающихся друг с другом и звенящих при каждом дуновении ветра.

Мирэд зашёл в дом в ряду последних, и не счёл нужным скрывать своё восхищение: вождю оно явно ронравилось, а его расположение было бы весьма кстати, да и восторгаться действительно было чем. Всё здесь поражало своей необычностью. Мирэд, выросший в Каре, стране невероятно искусных мастеров — резчиков и ювелиров, что могли передать в одноцветном камне и горение огня, и шелест ветра, и плавное течение реки, никогда не думал, что увидит нечто столь прекрасное — божественное? поражающее? — в простой деревне почти первобытной расы.

Руссы, построившие этот дом, не нуждались в том, чтобы воплощать воду в камне — камня они не использовали. Если снаружи в стенах и крепились жемчужные раковины, то внутреннее убранство дома состояло из чистой воды. Мирэд вспомнил, что испытывал такой же душевный трепет лишь однажды, когда впервые шагнул из Шепчущего леса к Малахитовой Резиденции, выйдя к ней из чащи спустя три дня скитания между зовущими древними деревьями. Тогда он замер, заворожённо глядя на игру закатных лучей в волнах Красной реки, и смог продолжить путь лишь с наступлением вязких мглистых сумерек.

Вода этого места была другой. Она не стояла на месте монолитным недвижимым сводом, она двигалась, не прекращая это движение ни на минуту, выводила немыслимые узоры на потолке, стекала водопадом по стенам, журчала, искрилась, играла с солнечными лучами, бросая на лица руссов и их гостей голубые блики, и полностью поглощала звуки извне. Казалось, что они находятся под водной толщей на самом дне океана, что над ними километры воды, готовые при малейшем неосторожном движении обрушиться на голову и навечно погрести в своей пучине. От этого захватывало дух. Не хватало лишь снующих под водной гладью блестящих косяков рыб.

Вождь, восседающий на огромном, оглаженном морем серебристо-белом камне, сегодня казался ещё более величественным, чем вчера. Он словно был частью этого водного дома, частью всего океана, его сыном и повелителем. Мирэд чувствовал, как пульсировала в нём странная первобытная магия, не такая, как у других, доступная лишь этой расе, как она парила, сплетаясь с водой, обвивала всё здание тонкой незримой сетью.

— Я приветствую своих гости в мой дом. Я спрашиваю, зачем они прийти в мой град Уруд, — голос вождя, негромкий, мягкий, спокойный, полился рекой, постепенно сливаясь с журчанием изменчивой воды.

— Мы ответно приветствуем вас, вождь Водный Вихрь. Моё имя — Зенор Посланник, это мои товарищи — Квэарр Дитя Стали, Вард… — он на секунду замялся, — Вард Репейник, Фирэйн Доброе Сердце и Мирэд Идущий Во Мраке. Мы пришли в Уруд по приказу нашего повелителя, Тёмного Короля Райменна Крылатого. Вот его письмо, что было написано вам. Вы пожелаете прочесть его сами или это сделать мне?

— Прочти его вслух, Зенор Посланник. Я не уверен, что правильно понять все написанные слова, если читать сам, — вождь медленно и величественно кивнул головой.

— Как скажете, вождь.

Зенор вытащил из внутреннего кармана своего мундира свиток, запечатанный гербовой печатью Чёрного Совета, которую Мирэд опознал даже со своего места почти у самого входа. Чаррусс осторожно надломил печать и с тихим шорохом развернул бумагу, голубоватую от проходящего сквозь водяную крышу света.

— Здоровья вам и вашему народу, вождь Водный Вихрь, пусть на века продлятся ваши дни, шторма обходят ваши берега и не иссохнет море в ваших владениях. Я, Король Тёмных и глава Чёрного Совета, Райменн Крылатый, хочу предложить вам обмен, выгодный нам обоим. Недавно моими подчинёнными был обнаружен один предмет — Артефакт Попутных Ветров, что долгие годы являлся реликвией вашего народа, пока не был похищен неизвестными. Я готов вернуть его вам, в место, где он и должен быть. Но взамен, как отыскавший его, я прошу вас об ответной услуге: я знаю, что на территории ваших владений находится заброшенная пещера, в которой можно обнаружить крупицы сизого металла — скифи. Передайте эту пещеру в единоличное владение Чёрному Совету, и мои представители, что доставили вам это послание, взамен передадут вам вашу реликвию. Я ручаюсь, что если согласитесь на подобный обмен и подпишете подтверждающий его свиток, то немедленно получите Артефакт. Под этим подписываюсь, Тёмный Король Райменн Крылатый.

На секунду стихли все звуки, и от этой внезапной неправильной тишины зазвенело в ушах. Перестала журчать даже вода. Вождь замер на своём камне, затем медленно поднялся. Одеяние стекло за ним на пол, ударило о ноги Водяного Вихря приливной волной, когда он сделал шаг вперёд.

— Артефакт… — прошептал вождь, вмиг посиневшими, полными жажды глазами оглядывая тёмных. — Мой артефакт. Дайте его мне.

— Я бы и рад, вождь, но только после того, как вы выполните требования Тёмного Короля, — если Зенор и удивился подобной перемене в его поведении, то вида не подал.

— Артефакт. Покажи мне его, Посланник, — казалось, вождь чуть обуздал свои чувства, но былого величия в нём уже не осталось. Водный Вихрь казался Мирэду неземным созданием, над которым не было властно такое чувство, как жадность, но его масленый неприятный взгляд, которым он рыскал по их лицам, разрушил этот образ напрочь.

Говорить прямо — Мирэд был удивлён его реакции. Сначала он даже насторожился, но потом с каким-то неожиданным разочарованием подумал, что теперь сделка точно совершится: весь жаждущий вид Водного Вихря — его напрягшееся, точно готовое к прыжку тело, расширившиеся до предела зрачки ищущих глаз доказывали это. Очарование водяным домом и его хозяином окончательно растаяло. Стало неуютно. Мирэд словно стоял перед зависимым от троярской отравы — л’лро. У тех, кто однажды попробовал её и потратил всё своё состояние ради новой дозы, были такие же глаза.

Зенор, вдруг растеряв всё своё спокойствие, нерешительно и робко обернулся к Варду, словно спрашивая совета. На секунду Мирэд увидел его растерянные позеленевшие глаза. Вард вопрос понял и, сделав шаг вперёд, подключился к разговору. Он был простым, но не дураком, и перевести разговор в нужное русло мог.

— Уважаемый вождь, я глубоко сожалею, но показ артефакта невозможен до показа нам скифьевой пещеры. Мы должны быть уверены, что данные нашего повелителя о ней верны, и она действительно существует и находится в надлежащем состоянии, — твёрдо сообщил Вард.

— Артефакт Попутных Ветров реликвия нашего народ. Я требовать, чтобы вы его показать, — вождь сощурил потемневшие до иссиня-чёрного глаза, то ли от злости, то ли от волнения сбиваясь на особо жуткий акцент.

— Сожалею, но нет.

Вождь сделал широкий шаг в их сторону. Вода угрожающе зашумела, сгустилась, потемнела до синевы, и Мирэд даже не заметил, как в его руку сам собой скользнул Серый Меч. Аин-Зара глухо зашипела, свилась кольцами на плечах, готовая к броску. Стоящий рядом Фирэйн с тихим шелестом извлёк из поясных ножен тонкий, мерцающий голубым клинок, от которого веяло какой-то неопределимой опасностью. Зенор немедленно оказался в центре их отряда, закрытый со всех сторон от возможного нападения. Его пальцы были напряжены и чуть подрагивали, готовясь сплести сеть заклятья.

Внезапно ракушки-подвески на дверном проёме зазвенели, стукаясь друг о друга, и в дом смазанной тенью проскользнул капитан СэльСатар. Его лицо, как и в их последнюю встречу, было скрыто чёрной дымкой, накидка, которую он не удосужился снять, прятала под собой камзол и очертания тела. Он кивнул тёмным и склонился в полупоклоне перед настороженно замершим вождём.

— Братья мои тёмные, уважаемый вождь. Я пришёл сообщить вам прискорбную новость, — его разноцветные глаза молниеносно метнулись к Квэарру с каким-то злым прищуром, — не более чем через двое суток здесь могут появиться эльфийские наёмники, в количестве девяти штук. И им нужен Артефакт.

41 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; один из островов моря Меридэ; Странный мир

Просыпаться было тяжело. Рэт словно бы выныривал из давящей чернильной пустоты, что пыталась засосать его, но почему-то не могла. Произошедшее вспоминалось урывками: вот в глазницу человека вонзается кинжал, вот падает на доски голова Гираса, вот бьёт фонтаном туман из рассечённого горла тёмного, вот он сам прыгает за борт корабля и валится с кем-то на палубу. Он вспоминал, но все эти картины словно проходили мимо воспалённого сознания. Очнувшись, Рэт чувствовал во всём теле лишь дикую болезненную слабость, которой не испытывал ни разу за сто двадцать лет жизни. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, магия и вовсе не ощущалась. Он был пуст, как духовно и физически, так и магически. Единственное, на что у него хватило сил, это слабо прошептать, едва разлепляя ссохшиеся губы:

— Воды…

В голове звенело, но он всё же расслышал тихое шуршание и плеск справа от себя. Через несколько секунд его губ коснулось что-то прохладное, а в рот потекла вода. Никогда ещё Рэт не радовался ей так и даже не представлял, что может так радоваться такой простой вещи. Он сдавленно глотнул, чуть приоткрыл глаза. Всё было мутным и плыло, но он всё же увидел фигуру в тёмно-голубом. Значит, хоть кто-то из наёмников выжил.

— Очнулся наконец-то. Таэрт уже начал переживать — что он скажет Светлой Иллирии, если ты неожиданно умрёшь на этой увеселительной прогулке? — негромкий, поддёрнутый усталостью и горечью голос Мелиффа Рэт узнал сразу. Вновь появилась перед глазами голова Гираса, висящая в затянутой в чёрную перчатку руке незнакомца, и взгляды, которыми и воин, и лекарь смотрели на Арэ. Даже для несведущего в подобных делах Рэта было кристально ясно, что они оба были в неё если не влюблены, то хотя бы ею заинтересованы. А ещё Мелифф с Гирасом были друзьями. А теперь Гираса нет.

— Как Арэ? — прошептал Рэт. Язык едва ворочался во рту, горло было пересохшим, несмотря на смочившую его влагу.

— А что Арэ? Забилась в угол и плачет, отказывается есть и разговаривать. Ничего удивительного. Гирас, как ты наверняка знаешь, был для неё больше, чем просто другом, — Мелифф как-то тускло усмехнулся, набирая в кружку ещё воды.

— А ты? Ты для неё разве не был тоже… не просто другом? — спрашивать о таком было неудобно и, наверное, неприлично, но Рэт просто не мог не спросить.

— Да, я для неё тоже. Но Гирас был не просто другом и мне — мне он был как брат, и поэтому я с куда большим удовольствием отдал бы ему Арэ, чем увидел его отрезанную голову в руках у тёмного. Но теперь всё это неважно. Как ты себя чувствуешь?

— Тело словно чугунное, говорить могу с трудом, магия почти не ощущается, — Рэт ещё раз взглянул на лекаря уже более прояснившимися глазами и неловко шепнул — чувствовал, что должен что-то сказать, но всё не мог подобрать нужных слов, — мне жаль…

— А кому сейчас не жаль? Но жалость Гираса не вернёт. Не забивай себе этим голову, — Мелифф покачал головой и отвернулся, а затем подал ему какую-то склянку, — выпей-ка это. Должно помочь.

Рэт поспешно хлебнул, подавился и закашлялся, запил горечь протянутой водой, но в голове действительно прояснилось, да и тело будто бы стало легче. Он осторожно пошевелил ногами и сел, только сейчас обнаружив, что лежал на полу, в ворохе наёмничьих плащей. Рядом валялась его сумка. Живот неожиданно призывно заурчал, и Рэт покраснел.

— Подожди несколько минут, сейчас я попрошу дать тебе чего-нибудь съестного, — лекарь слабо улыбнулся и обернулся к дверному проёму, в котором сама дверь почему-то отсутствовала:

— Белая Медуза, пожалуйста, принеси моему товарищу еды.

— Белая Медуза? — Рэт нахмурился, пытаясь вспомнить у какой из рас такие необычные имена. Он ведь определённо читал что-то подобное в одном из справочников...

— Пока ты был без сознания, мы умудрились в щепки разбить нанятый корабль и растерять всех матросов, а заодно прибиться к берегу какого-то острова. Здешними коренными жителями оказались руссы. Нам выделили несколько домов и еду, а ученица местного шамана, Сына Океана — та самая Белая Медуза, вызвалась нам помогать. У них это связанно с традициями — мол, сам океан велел позаботиться о несчастных странниках, к тому же она практически единственная, кто понимает ринский язык и говорит на нём. Не знаю уж, как она его выучила, но выходит он у неё весьма недурно.

От входа в дом раздался какой-то шорох, мелодичный звон и стук, а потом внутрь шагнула девушка, явно из руссов. Рэт никогда не видел их вживую, только на картинках, поэтому уставился на вошедшую во все глаза. Белая Медуза была ростом чуть ниже высокого Мелиффа, со светло-светло бирюзовой кожей, прозрачным голубым плавником на узкой спине, чудеснейшего бледно-синего, почти белого, цвета волосами, густой волной ниспадающими до самых лодыжек, и глазами, в которых плескалось само изменчивое море... О, если все руссы были так прекрасны, как эта девушка, то Рэт понимал, почему люди иногда уводили их в свои семьи, зачарованные необыкновенной красотой детей воды.

Белая Медуза — стройная, гибкая, тонкая — звеня ракушками, заменяющими ей всю одежду и лишь немного закрывающими её грудь, бёдра и плечи, подошла к Рэту, держа в руках блюдо с нарезанной ломтиками очищенной рыбой, и протянула его ему вместе со странной костяной палочкой. Бусы из ракушек качнулись, и Рэт покраснел до кончиков ушей, мгновенно утыкаясь взглядом в тарелку.

— Лучшая рыба для больной эльф Рэттан, — голос девушки, добрый и сочувствующий, был похож на журчание воды по камням, такой же звонкий и чистый.

— Благодарю тебя, дивная Медуза, — он осторожно принял блюдо из её рук, всё ещё не в силах поднять взгляд и преодолеть своё смущение — эльфийки так не одевались, и поэтому до этого дня Рэт имел весьма расплывчатое представление о женском теле. — Откуда ты знаешь ринский язык? Кто-то обучил тебя ему?

— Я читать книги, что приносить брат шаман Морской Водоворот из большой деревня. Я запоминать слова, но не запоминать, как они кончаться. Я они не понимать. Я благодарить ты за слово "дивная", я приятно, — ответила девушка. Рэт всё же решился поднять глаза и заметил, что её щёки чуть посинели. Видимо, таков был румянец синекровных руссов.

— Не смущай девушку, Рэт, имей совесть, и лучше поешь. Твоему телу нужно восстанавливаться, — Мелифф впихнул палочку ему в руку, показал, как правильно её сжимать, и вперил в него ожидающий взгляд.

Пришлось оторваться от непроизвольного разглядывания Белой Медузы и приступить к трапезе. Сырой рыбы Рэт ещё ни разу не пробовал, и если бы не уважение к приютившим их руссам и нежелание позориться перед девушкой, то он, наверное, не проглотил бы и кусочка. На вкус рыба была просто невыносимой, да и выскальзывающая из пальцев палочка радости не добавляла.

Однако пища оказалась довольно питательной — во всяком случае, живот урчать перестал. Когда от рыбы остались лишь косточки, которые Рэт всё же не смог обглодать, Мелифф протянул ему ещё одну флягу. В ней оказался какой-то терпкий вкусный напиток, быстро перебивший ощущение сырой рыбы во рту. Стало намного лучше, и опять чуть закружилась голова.

— Эльф Рэттан хотеть что-то ещё? — учтиво прожурчала Медуза, вновь запнувшись на необычном для её расы имени.

— Я бы хотел увидеть те книги, о которых ты говорила, — тут же отозвался Рэт, а потом, чуть подумав, добавил: — И, если тебе сложно произносить моё имя, то можешь называть меня Солнечный Ветер, на ваш манер.

В ответ на недоуменный взгляд Мелиффа он пояснил:

— Детям Светлейших даются имена на древнеэльфийском. Сейчас им уже никто не пользуется, но эта традиция берёт своё начало ещё с Эпохи Магии и соблюдается в нашей семье до сих пор⁽¹⁾. Например, мою сестру зовут Иллирия, что переводится как Утренний Свет. «Илли» — это утро, а «риэ» — свет. Точно так же меня назвали Солнечным Ветром от слов «рэ» и «ттан», а Эртара — Повелитель Дня от «эр» и «тар». Странно, что ты этого не знаешь, это ведь не закрытая информация.

— Не все же изучали библиотеку Небесной Резиденции и штудировали её книги от корки до корки. Обыватели о таком и не подозревают, — Мелифф улыбнулся. — Кажется, Медуза хочет тебе ответить, но стесняется.

— Прерывать разговор невежливо. Но да, я хотеть ответить эльф Солнечный Ветер, — откликнулась она. — Если ты хотеть увидеть книги, то ты идти с я в они дом.

Рэт вопросительно посмотрел на лекаря. Он был бы рад уйти — не только из желания посмотреть на книги, но и из необходимости избавиться от той давящей боли, что передалась ему от Мелиффа и никак не желала покидать. Он сказал не забивать себе этим голову, но как можно забыть о произошедшем?

— Постарайся не делать резких движений и быть осторожней. Если закружится голова или ты почувствуешь себя дурно, немедленно возвращайся. И постарайся не задерживаться более чем на час, мне нужно будет дать тебе укрепляющее зелье и показать Таэрту.

Библиотека руссов, или, как выразилась Белая Медуза, «они дом», оказалась небольшой хижиной, сложенной из всё тех же причудливых камней, державшихся вместе посредством полузастывшей воды. Рэт, уже уставший удивляться после Ламенбера и багрового тумана, не обратил на удивительные строения особого внимания и лишь понадеялся, что заинтересовавшие его книги лежат далеко от стен или под какими-то чарами, не пропускающими влагу.

Внутри помещения оказалось на удивление сухо, пахло морем и тиной. Стены были увешаны какими-то чешуйчатыми тканями, а на полу ровными стопками высились книги разных размеров. Их ветхие выцветшие обложки в разводах и волнистые желтоватые страницы вызывали какое-то необъяснимое желание прочитать их или хотя бы благоговейно коснуться пальцами. Рэт никогда ещё не замечал за собой такого сильного желания, даже когда он впервые посетил библиотеку родной Небесной Резиденции.

Он осторожно взял одну из книг. На её обложке с трудом можно было разобрать почти стёршиеся буквы: "Сп...чник п... м...гии в...ды т...м втор...й". Рэт осторожно открыл её на середине. Текст на страницах сохранился всё так же нечётко, хоть и несколько лучше. Некоторые буквы были написаны более коряво, строчки плясали. Намокли?.. Приглядевшись, Рэт с изумлением понял, что они дописаны совсем недавно, да и какими-то странными, неестественно синими чернилами... Обычный текст был чёрным.

Белая Медуза подошла ближе и глянула за его плечо:

— Что ты удивляться, Солнечный Ветер?

— Мне кажется, что текст книги дописан. Чернила довольно необычные, да и строчки пляшут, — он указал пальцем на фразу заклинания, дописанную почти целиком. Интересно, где брат шамана взял эти книги?

— Я не понимать, как строчки мочь плясать, но они дописывать я. Они быть с пропусками, я дополнять, — Медуза пожала плечами.

— Ты их дописала? Но... но как? Такое и многие магистры не могут, и из-за этого множество древних заклинаний утеряно безвозвратно, — Рэт неверяще посмотрел на неё.

В его голове не укладывалось, каким образом юная девушка из первобытного племени могла сделать то, чего не могут самые величайшие маги современности.

— Мне прошептать Океан, — просто улыбнулась она. Её необычные глаза мечтательно поголубели, словно бы она вспомнила что-то приятное: — Океан шептать, я писать.

— Океан? А как он смог сказать тебе заклинания? — Рэт не понимал. Он прислушивался к шуму волн, но не слышал ничего, кроме плеска воды о песочный берег. Может, дело в том, что он не русс?

— Я приходить к океан. Он выходить из вода и идти ко мне. Он давать мне чернила и шептать. Он брать моя рука, и я писать в книга. Потом он уходить, а я читать, — пояснила она.

— Но как океан мог выйти из воды? Ведь он и есть вода, — слова Медузы запутали Рэта ещё больше.

Она посмотрела на него как на маленького глупого ребёнка. Так иногда смотрели на него почтенные учителя, когда он не понимал старательно объясняемую ими тему:

— Я говорить не об океан, а об Океан. Океан не есть вода, Океан жить в воде и есть наш отец.

— Я не понимаю тебя, — Рэт покачал головой, отчаявшись разгадать смысл её слов, — скажи лучше, знаешь ли ты, что это за заклинания?

— Заклинания? Я не знать, что это. Слова в книге творить волшебство, вода я слушать, — Медуза нахмурила высокий бледный лоб.

— Вода тебе слушается? Ты управляешь водой? — вновь изумился Рэт. Он никогда не думал, что руссы могут повелевать стихией воды, ведь у них не было ни книг, ни заклятий, это не упоминалось ни в одном справочнике. Хотя стоило догадаться: иначе стали бы они столько лет упорно селиться у воды, не желая уходить к центру материков, несмотря на нередкие цунами и штормы?

— Я не нравиться слово «управляешь». Я говорить с вода и вода мне помогать. Вода любить я, я любить вода, — видя непонимание на его лице, она вдруг улыбнулась:

— Солнечный Ветер, иди за я. Я ты показать, я любить говорить с вода.

Не дожидаясь его согласия, она выскользнула из дома. Рэт бросился за ней почти что бегом, позабыв про все слова Мелиффа.

Белая Медуза остановилась лишь у самого края воды. Океан мерно бил о берег, с тихим шуршанием набегая и отступая, раскинувшись во всю свою бесконечно-синюю ширь до самого горизонта. Рэт замер в метре от Медузы, утопая ногами в золотистом песке и переводя дыхание. Плащ слетел ещё много шагов назад, оставшись лежать где-то у границы домов.

— Ты смотреть? — вопросила девушка, указывая на воду тонкой рукой. Дождавшись согласного кивка, она отвернулась, тихо и мелодично шепча, словно уговаривая. Рэт никогда не видел, чтобы заклинания читали таким тоном, словно бы не призывая магию подчиниться, а прося её, как доброго друга.

Сначала не происходило ничего, а затем началось то самое волшебство. Волны поднялись со своего песочного ложа, лениво, словно сонные коты, лаская уже не берег, а руки Медузы, потом разом взметнулись вверх на десятки метров, завели вокруг неё хороводы, запели журчащими голосами на незнакомом языке. Волны манили, волны звали, и когда они подхватили его тёплым течением и подняли вверх на своих головах к самым небесам, окружая и удерживая могучими гребнями, Рэт не почувствовал страха — только захвативший дух восторг. Волны возносили его над пляжем, кружились и пели низкими голосами о том, как хорошо в их прохладной ласковой глубине; всё вокруг превратилось в мелькающие голубые блики, и Рэт, потерявшийся в этом круговороте, не сразу осознал, что он уже несколько секунд под водой, а волны всё продолжают кружиться в нескончаемом танце. В какой-то момент он понял, что задыхается, но сил подать знак Медузе не было, а в голове шумело от нехватки кислорода и перешедшего в эйфорию восторга. Но Медуза догадалась сама, и в какой-то момент волны выплюнули Рэта прямо на мокрый золотистый песок. Он закашлялся, выталкивая из лёгких всю воду, что успела туда затечь, и чувствуя, как его неожиданно начинает переполнять родная воздушная магия, взявшаяся буквально из ниоткуда. Волны словно смыли с него липкие нити тумана, тянущиеся за ним от самого корабля тёмных, и сила забила по жилам, затопляя собой всё тело.

— О, я есть виновата, я забыть, что эльфы не дышать под вода! Простить я! — испуганно вскрикнула Белая Медуза, отряхивая его от песка и помогая подняться.

— Ничего страшного, — Рэт широко улыбнулся, и махнул рукой стремительно приближающимся к ним наёмникам — конечно же, они не могли не заметить поднявшиеся волны. — Скажи, насколько далеко простираются твои возможности? Могут ли твои волны донести нас до материка?

На рассвете следующего дня весь их небольшой отряд пришёл на берег моря Меридэ. Арэ, бледная и растрёпанная, стояла, прижавшись к Мелиффу так, словно боялась, что он сейчас тоже исчезнет, Олирэ со снисходительным любопытством разглядывала ученицу шамана, Таэрт о чём-то разговаривал с остальными «небожителями». Белая Медуза и Сын Океана стояли чуть в стороне от них, тихо переговариваясь.

— На эри гарана, Бамэли Сана? Тэрэ Лионн дэ панна нээн рамини на, — покачал головой старый шаман.

— Ан гарана. Ан ина инмэ тиэм, Вим Лионн. Дэ вежэне⁽²⁾,— откликнулась она.

Рэт не мог понять, о чём они говорили, но голос шамана казался ему встревоженным.

Сын Океана поцеловал Медузу в лоб и прошептал молитву на всё том же непонятном языке.

Белая Медуза улыбнулась ему лёгкой и беззаботной улыбкой, низко поклонилась, и повернулась к «вольным небожителям»:

— Я помогать вы, потому что вы цель правильная. Помогать свой дом — это есть хорошо.

Рэт заметил, как Таэрт тихо усмехнулся. Он, конечно же, делал всё это не ради дома, а ради денег. Это была его работа. Снова вспомнился окровавленный матрос, молящий о пощаде, и Рэт поспешил отвлечься от размышлений. Не хватало ещё, чтобы ему снова стало плохо, для этого совершенно не было времени.

Медуза, не дождавшись ответа, повернулась к морю. Оно забурлило, запенилось от её звонких текучих слов, волны поднялись и вновь опустились, складываясь в длинную узкую лодку, вытянутую, как игла. Девушка первой ступила в неё, за ней последовали и остальные, ни словом, ни жестом не выражая своего удивления тем, что вода под их ногами нисколько не двигается, но при этом и не покрывается коркой льда. Лишь Рэт с восхищением провёл ладонью по борту чудесного транспорта. Ему до сих пор не верилось, что вода может быть такой.

Белая Медуза неожиданно встала на колени и, молитвенно сложив руки, что-то зашептала. Лодка стрелой сорвалась с места, несомая волнами с поражающей скоростью. Ветер дул в лицо, завывал в ушах, заставлял глаза слезиться, рвал волосы и одежду, едва ли не опрокидывая навзничь, но Рэт не замечал этого. Его взгляд был устремлён на горизонт, туда, где через несколько часов появилась тонкая полоска берега Миро. Его переполняло чувство какой-то вышибающей из лёгких воздух эйфории. Магия играла по жилам, а в душе крепла уверенность в том, что он достанет Артефакт и Элфанис будет спасён от неведомых проблем, а Эртар, когда увидит, на что способен его младший брат, начнёт прислушиваться к его мнению.

Шаман, оставшийся на берегу, покачал головой, надеясь, что девочку не втянут в крупные неприятности, и Отец Океан защитит её. В том, что она больше не вернётся на свой родной берег, он не сомневался... но на всё воля Океана.

1) На данный момент в Странном мире идёт уже четвёртая эпоха. Сначала была Эра Сотворения, которая длилась семь тысяч лет. В это время по преданиям Семеро сотворили, а потом доводили до совершенства мир, а драконы и драконьи маги не были редкостью. Потом шла Эпоха Магии — две тысячи лет, в которые происходило активное развитие магии, создание многих заклятий, активное деление на страны, открытие новых земель, в это же время жили самые сильные маги. Затем был Век Цветения, полторы тысячи лет развития промышленности и военного дела, осваивание неосвоенного, которые кончились двухвековой Серой Войной. Нынче же идёт эпоха Серой Войны, и летосчисление ведётся от её завершения.

Вернуться к тексту

2) — Ты точно уверена, Белая Медуза? Отец Океан не будет вечно помогать тебе.

— Я уверена. Я скоро вернусь домой, Сын Океана. Не волнуйся.

Вернуться к тексту

34 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

Весь прошедший день Серафима лежала пластом, не предпринимая попыток встать и хоть чем-нибудь заняться. Голова болела сильнее, чем обычно, «Хроники» она больше читать не рискнула, и попросила Сильвестра, уже привычно проводившего её вчерашней ночью до комнаты, отнести их обратно в Библиотеку. Другие книги Серафима брать не стала, решив дать измученному организму хоть немного отдыха. На этом же настаивал и бдительно следящий за её состоянием Средний Магистр.

Несколько раз за день к ней заходил Велимир, возбуждённо лохматил когтистой пятернёй морковные волосы, из которых опять торчали медные рога, сверкал зелёными глазищами, чесал чешуйчатый нос и бил по полу длинным узким хвостом, весело рассказывая про каких-то вьёлов, которые должны были скоро прибыть в Замок Лиррэ по сверхсекретному поручению, о котором в письме упоминать было ну категорически нельзя. На вопрос, кто такие вьёлы, Серафима сначала получила удивлённый, потом понимающий взгляд («точно, я и забыл, что ты ещё ничего не помнишь!»), а потом довольно пространный ответ, из которого она сделал вывод, что они чем-то напоминают оборотней и превращаются в волков по собственному желанию, да ещё и сохраняя рассудок.

Брат попытался нарисовать вьёла в его волчьей форме, видимо, сочтя, что после его объяснений необходим и наглядный пример, но не слишком в этом преуспел — его художества не продвинулись с восьмилетнего возраста ни капли, и нарисованный волк больше походил на громадный и кривой туго набитый колючий мешок с пятью корявыми палочками вместо ног и хвоста. Велимир на эти слова страшно обиделся, однако буквально через полчаса вновь вернулся, таща за собой Элин — как всегда, не слишком довольную — и набор цветных карандашей. Сестра нарисовала вьёла куда как лучше, да и против обыкновения почти не фыркала. Серафима отметила про себя, что та всё-таки немного изменилась в лучшую сторону, и всё не так плачевно, как казалось ей ещё пару дней назад — земная Эличка до её комнаты бы и не дошла, а если бы и дошла, устроила бы грандиозный скандал.

В её версии вьёл был всё тем же чёрным меховым шаром с жёлтыми крапинками глаз, разве что более похожим на волка. На возмущение Велимира тем, что некий Сверр вовсе не такой толстый, она ответила ехидным: «Я художник, я так вижу», почерпнутым из неизвестного источника, и гордо удалилась восвояси.

Эта перепалка Серафиму изрядно повеселила, и она сделала себе заметку пообщаться с этими непонятными вьёлами позже, когда они объявятся в Замке. Судя по поведению Мира, она была знакома с ними и раньше — значит, стоит поговорить. Возможно, она выяснит что-то о прошлом таким образом, раз эксперимент Магистра Курэ не удался. Разве что считать удачей эти видения и странное то ли имя, то ли какой-то иноязычный термин. Мирэд… Что же это такое? Или не что, а кто? Тот юноша со змеёй или та странная магия, что он творил над подсвечником? А может, это имя той женщины-силуэта или туманная темнота вокруг неё? В этом Серафима самостоятельно разобраться не могла, за неимением необходимого количества информации, а рассказать кому-то — почему-то по-прежнему не решалась.

Приходил к ней и Сильвестр, после вчерашнего вечера, видимо, до конца отошедший от её внезапного появления и ставший вести себя с ней чуть смелее, чем раньше… И, что радовало Серафиму, почти сведший на нет всю свою неясную и навязчивую нежную обходительность. По правде говоря, его поведение заметно напрягало и уже даже начинало раздражать — Серафима категорически не понимала, как ей следует вести себя с ним, чтобы не вызвать нового приступа внезапной хандры, непонятных взглядов или длительного молчания, которые частенько у него случались. Да, она понимала, что Сильвестру явно не хватало её прежней — той, помнящей всё, и старалась поумерить и свой яд, и недоверие, но такое его поведение обескураживало, ставило в тупик. Ей нечем было ответить на то тепло в его взгляде, она не помнила, не знала, что чувствовала к нему раньше, не могла до конца понять, и что именно вкладывает в эти взгляды он.

Но спросить и услышать ответ готова не была.

Сильвестр принёс ей две полные тарелки пирожков с яблочным повидлом, наподобие тех, что они ели вчера — правда, вчерашние были с брусникой и малиной. Однако яблочные тоже оказались весьма вкусны — даже Марта Афанасьевна своей Эличке таких не готовила, на Серафиминой памяти.

Первая тарелка была съедена за приятным и непринуждённым душевным разговором о книгах, плавно перетекшим в беседу о красотах Лэсвета, в результате которой Серафиме всё же удалось уговорить Сильвестра устроить-таки ей завтра конную прогулку по окрестностям Белозара. Он долго отнекивался, ссылаясь на её слабость после экспериментов Магистра, но с одним условием своё согласие всё же дал — он настоял на том, чтобы прогулка состоялась ближе к полудню, а не на рассвете, как изначально планировалась. Мол, чтобы Серафима не подкашивала своё и без того подкошенное здоровье столь ранним подъёмом.

На этом они и договорились, а вечером, когда Серафима лежала без сна, тщетно пытаясь не обращать внимание на идущую кругом голову и провалиться в небытие, он даже принёс ей книгу со старинными сказаниями. Вот только прочитать их самостоятельно Серафима не смогла — строчки плясали и расплывались перед её глазами, и ей пришлось согласиться на щедрое предложение Сильвестра почитать ей вслух. Правда, на её согласие он отреагировал весьма неоднозначно, словно бы слышал его и раньше, и после такого же вопроса. Хотя, быть может, и слышал. Кто знает, какие у них были отношения до потери памяти? Все её размышления упорно приводили к этому вопросу, но о возможных ответах на него она думать не хотела.

Голос Сильвестра при длительном прослушивании оказался очень приятным, и Серафима сама не заметила, как уснула на очередном сказании о похождениях великого героя, жившего ещё в Век Цветения и бывшего одним из полководцев во время Серой Войны. Звали его Ларсенар, был он родом из одного селения, где поклонялись Огненной Деве, ныне известной как пламя — Элэйн. Обладал он также немалым умом и хитростью, богиню свою очень любил, приносил ей богатые дары и служил верой и правдой. А однажды ему вздумалось принести ей диадему с кроваво-красными камнями, что принадлежала одной королевне, «красоту которой воспевали менестрели». Ларсенар, однако, справедливо рассудил, что его богиня лучше какой-то там королевны, и решил диадему похитить. А диадема была за семью печатями запрятана в королевской сокровищнице, ключа от которой не было, зато был хитрый, замешанный на магии механизм. Дослушать историю до конца Серафима уже не смогла — хотя ей и было очень интересно, она заснула под чарующий голос Сильвестра, на том моменте, когда Ларсенар добрался до подземелий королевского дворца, но еще успела подумать, что дочитать потом всё же надо.

Или попросить дочитать его.

Следующим утром Серафима проснулась неожиданно рано — рассвет за окном только разгорался, лениво расползаясь по небу тягучим огненным заревом, а на часах было всего около семи утра. Напрасно проворочавшись с полчаса, Серафима встала, доела вторую тарелку вчерашних пирожков с заботливо поставленными Сильвестром термочарами (вызывать служанку с просьбой принести нормальный завтрак не хотелось — это заняло бы много времени) и, недолго раздумывая, чем бы занять себя до обещанной поездки, направилась в замковую библиотеку.

Вчерашние легенды всколыхнули воспоминания о Пророчестве, и она решила всё же попытаться накопать про него хоть какую-то информацию, пока у неё есть свободное время. Чувствовала она себя при этом маленьким непоседливым ребёнком, пытающимся залезть в ящик отцовского стола, несмотря на предупреждения родителей о последующем наказании.

Библиотека встретила её тишиной, не нарушаемой даже шелестом страниц. Во-первых — время было довольно раннее, хотя Замок и начинал сейчас потихоньку просыпаться, а во-вторых — её посещали довольно редко. Слуги сюда не допускались, у Магистров не было времени читать, а летописец Ма́ур Нарт — автор последних «Хроник Лэсвета» — сидел в смежном помещении и выходил оттуда, только чтобы поесть и поспать, если верить тому, что рассказывал о нём Сильвестр. «Хроники» выставлялись в отдельном зале недалеко от него. Для начала Серафима отправилась туда: быть может, информация о Пророчестве упоминалась и после тысяча шестьдесят четвёртого года или в конце него?

Беглый осмотр ничего не дал. Через несколько часов, пролистав все хроники до тысяча шестьдесят девятого включительно, Серафима упала духом. Везде упоминались лишь последствия его нахождения, например ежесезонные собрания представителей вновь окрепшего Финнского Альянса — союза всех стран этого материка, куда входил и Лэсвет, и повышение его политической значимости.

Это казалось странным — такая важная вещь, как великое Пророчество, и никакой информации? Или, возможно, ему посвящена какая-то отдельная книга, а, может, приведён и его текст?

Серафима поднялась из-за стола, за который села, пока пролистывала хроники, и до хруста потянулась. Следовало пойти ещё раз перекусить, поскольку нормально она так не позавтракала, а потом вернуться и продолжить поиски. До полудня ещё оставалось время, а сегодня она чувствовала себя гораздо лучше. Серафима отнесла книги на место и направилась к двери, когда что-то её остановило. Такое же непонятное предчувствие, щекочуще перебирающее по спине цепкими коготками и невесомо дышащее куда-то в шею, из-за которого она так никому и не рассказала ни о татуировке, ни о своих видениях, ни об этом «Мирэд». Словно предчувствие чего-то... чего-то странного, непонятного. Важного.

Серафима медленно вернулась к столу, почти физически ощущая, как царапается и подвывает за её спиной озверевшее предчувствие, и пошла вдоль книжных полок, к самой границе открытой библиотеки, туда, где находился раздел с древними сказаниями. Предчувствие ободряюще зашипело, кровь застучала в висках… И внезапно всё закончилось. Серафима завернула за стеллаж и в нерешительности замерла. Именно там её и поджидал сюрприз, в виде Младшего Магистра Инара Сиона. Он стоял к ней спиной, рассматривая корешки книг на полке, так что Серафиме была видна лишь его тёмно-пурпурная мантия с высоким, расшитым одной золотой полоской воротником и довольно коротко стриженные, по сравнению с другими двумя Магистрами, русые волосы, доходящие всего лишь до середины шеи и даже не собранные в хвост.

На звук её шагов он обернулся и сощурил серые глаза, тут же расплываясь в приторно-вежливой улыбке:

— Светлого утра, девочка. Вижу, что тебе уже лучше после вчерашнего, но всё же настоятельно не рекомендую брать «Хроники Лэсвета». Как я и говорил, у нас нет резервной копии, и, если ты испортишь оригинал, то случится катастрофа. Эти книги — очень важная часть нашего исторического наследия. Надеюсь, ты это понимаешь.

— И вам светлого утра, Магистр Сион. Конечно, я больше не буду их брать. Простите за то, что чуть не испортила их вчера, — Серафима низко поклонилась и еле удержалась от того, чтобы опустить глаза. Она действительно серьёзно провинилась, но просто ненавидела это чувство стыда, особенно перед взрослыми людьми, давящими своими авторитетом.

Инар Сион от этой картины видимо чуть смягчился, или, по крайней мере, сделал вид, что смягчился, и спросил уже вполне приветливым голосом, в котором Серафима, как ни старалась перестать, всё равно слышала наигранность:

— Тебя интересуют древние сказания? Или же ты искала в этой секции что-то другое?

Она против воли напряглась. Ей не слишком хотелось говорить Магистрам про свои поиски. Что-то подсказывало ей, что не стоит этого делать во избежание… Предчувствие вновь тревожно вскинулось, однако она себя пересилила, и уже почти открыла рот, когда Инар Сион вдруг загадочно и с каким-то затаённым ехидством протянул:

— Впрочем, мне кажется, что я знаю, что тебе нужно. И, думаю, что моя информация будет актуальной и теперь… Ведь ты ещё здесь.— Он словно на секунду задумался, что-то припоминая. — Ты найдёшь, то, что ищешь, в Замке Лиррэ, под тем местом, где свет сэрен мирэ поглощается цветком солнца, и где за стеною стучит неживое сердце, что хранит Белый Совет. И помни о своём обещании, я ведь выполнил свою часть уговора, и уже не единожды.

— Что, простите?

Но он не ответил, лишь обогнул изумлённую Серафиму и скрылся среди книжных полок. Когда секундой позже она бросилась следом, его уже не было в библиотеке.

* * *

— Что, прости? Я задумалась, — Серафима тряхнула головой и повернулась к Сильвестру. Мысли о Инаре Сионе всё ещё её не отпускали. Что он имел в виду этой загадкой? Местоположение чего в ней указано? Пророчества? Но как он узнал о том, что она его ищет? Она уже… спрашивала его раньше? Судя по всему, так и выходило. Значит, предположим, что она спросила его о том, где находится Пророчество, и пообещала что-то взамен. Что-то настолько важное, что он указал ей место, где оно хранится, подвергая себя опасности. Ведь вряд ли бы Младший Магистр стал говорить загадками, если бы это была общедоступная информация. Значит, Пророчество хранится в тайне, и она искала его ещё до потери памяти. Тоже из любопытства? Или здесь было замешано что-то другое?

И что, всё-таки, она, семнадцатилетняя девчонка, лишённая магии, могла обещать одному из верховных Магистров? Что она могла дать ему такого, чего бы он не смог взять сам?

— Я говорю, что ты подобрала правильную одежду для нашей поездки. Элин в первый раз заявилась на конюшню в платье, — Сильвестр улыбнулся, — и, собственно, мы уже почти пришли.

Серафима тоже усмехнулась, представляя, как сестра карабкается на лошадь в своих роскошных шелках, а потом сидит с задранной до коленок юбкой и с исполненным прежнего высокомерия лицом. Дамских седел здесь не существовало как факта. Сама Серафима смогла откопать в куче вещей, обнаружившихся в слишком большом для неё шкафу, брюки, светлую рубашку и укороченную версию сильвестрова камзола, отличавшегося лишь не такой богатой вышивкой и цветом — не тёмно-синим, а тёмно-зелёным. Ей даже почти сразу посчастливилось найти подходящую обувь, какие-то полусапожки неясного предназначения. Они были слишком тёплыми для помещения, но недостаточно тёплыми для промозглой погоды на улице, если ходить пешком. Но если Сильвестр сказал, что одежда у неё правильная, вероятно, они предназначались как раз таки для верховой езды.

Они спустились по лестнице, ведущей из Розовой Башни во внутренний двор, и вышли на улицу, сразу же попав в конюшню. Пахло здесь вполне соответствующе Серафиминым представлениям об этом месте — конями, навозом и сеном. Денники располагались двумя длинными рядами — левый граничил с замковой стеной, правый — с пристройкой. Лошадей здесь было даже слишком много на её неискушённый взгляд — целый табун голов в пятьдесят, если не больше.

Они ржали, вытягивали из своих стойл продолговатые головы на мощных шеях, один особо любопытный конь даже попытался лизнуть Серафиму, попутно сожрав её волосы, но его быстро перехватил мальчишка-конюх в лиловой рубашке с закатанными рукавами и с уже привычной для слуг «цветочной» нашивкой на плече.

Сильвестр же, тем временем, решил провести ей небольшой экскурс в своём духе. Иногда Серафиме казалось, что он пишет свои речи заранее, а потом заучивает наизусть — настолько книжными иногда выглядели его монологи.

— В конюшнях Замка разводят и содержат лошадей одной и той же породы. Это — лэсветский боевой конь, в просторечье — лесве, наша, можно сказать, национальная гордость. Они необычайно сильны, выносливы и грациозны, к тому же не очень прихотливы, что делает их одной из самых распространённых и востребованных пород в мире. Что немаловажно, лесве необычайно умны и преданы своему хозяину… При правильной дрессировке, конечно. Но справиться с ним может не всякий — лесве всё же боевой конь и обладает довольно большими габаритами и ростом — от полутора до почти двух метров в холке. К нему нужно приноровиться, особенно к тому, как запрыгивать… И это одна из причин, по которым я не хотел брать тебя на прогулку сразу после эксперимента. Его последствия…

— Даже если опустить его последствия — что же, я действительно раньше запрыгивала? Даже самый невысокий лесве ниже меня лишь самую малость, — Серафима хмыкнула. Она уже представляла, как будет карабкаться на такого коня. Тут даже отсутствие длинного платья не сильно поможет.

— Запрыгивала, да ещё как. Ты довольно хорошо ездила, у тебя ведь была практика в целых пять лет, — Сильвестр наконец остановился у одного из денников, — а вот и твой конь. Когда вы оказались у нас, Магистр приказал выделить вам лошадей. Он посчитал, что вы, помимо познаний в магии, должны иметь и неплохую физическую подготовку… К тому же, в нашем мире умение ездить верхом практически жизненная необходимость. Так тебе и достался наш Алхимик. Не бойся, он очень спокойный и далеко не самый высокий из содержащихся Замком лошадей, — он посвистел и несильно постучал по двери стойла: — Алх, выходи! Я привёл твою хозяйку.

С секунду ничего не происходило, а потом над дверью денника неспешно показалась флегматичная лошадиная морда. Алхимик был красив, по крайней мере, на всё тот же неискушённый Серафимин взгляд: у него была вытянутая голова, большие светло-янтарные глаза, лучащиеся совсем не лошадиным умом, чёрная блестящая грива и гладкая шерсть вороно-чалой масти. С минуту конь пристально разглядывал Серафиму, а затем фыркнул и ткнулся носом ей в плечо, словно признавая блудную хозяйку. Она робко погладила его по голове, и Алхимик горячо дыхнул ей в лицо, а потом лизнул щёку шершавым языком. Ощущение было, мягко говоря, специфическое, но Серафима не отстранилась, продолжая наглаживать конскую голову. Сам конь глядел на неё крайне довольно и подставлял под руки ещё и длинную тёплую шею.

Будь Серафима помладше на лет на пять-десять, она, наверное, прыгала бы от радости по всей конюшне, сшибая слуг и восторженно вопя во всю глотку. Лошади нравились ей ещё на Земле, но скромный мамин заработок, на который они жили вчетвером, не мог позволить ей заниматься верховой ездой. А тут целый конь. Вроде бы даже свой, ласковый и тёплый, глядящий на неё внимательно из-под густых ресниц: «Не уйдёшь ли ты снова?». Правда, Серафиму слегка страшило то, как она будет на этого гиганта залезать… но Сильвестр же ей поможет, правда? Пусть хоть где-то действительно пригодится его забота и обходительность…

— Вижу, вы уже нашли общий язык, — Сильвестр рассмеялся. Смеялся он красиво — словно звенела весенняя, вернее, клоэнанская капель, но как-то совершенно не по-человечески. Впрочем, с чего бы ему смеяться по-человечески? — Я прикажу седлать коней.

Он крикнул конюха, и к ним практически тут же подбежали двое мальчишек в уже знакомых лиловых рубашках, один скользнул в денник к Алхимику, другой — в соседний с ним. Вероятно, там стоял конь Сильвестра.

Через пять минут оба лесве были осёдланы и выведены мальчишками из стойла. Как сказал Сильвестр, он приказал почистить коней ещё утром, поэтому сейчас сборы на прогулку много времени не заняли. Его конь оказался так же потрясающе красив: высокий, на ладонь выше Алхимика, серебристо-вороной, с пронзительными чёрными опалами глаз, глядящими чуть снисходительно. Он тихо заржал и мотнул головой с роскошной белой гривой, тыкаясь своему хозяину в ладонь. Интересно, какое у него имя? Серафима повернулась к своему Алху и глянула на него снизу вверх. В холке он уже был выше её сантиметров на десять, а уж его голова, теперь не наклонённая к ней, и вовсе находилась на невероятном уровне. Серафима нервно сглотнула.

И зачем она так выпрашивала эту поездку?..

— Не волнуйся. Залезть на него не так сложно, как тебе сейчас кажется, — Сильвестр неслышно подошёл сзади, — я сейчас объясню. Левую ногу нужно поставить в стремя. Потом ты отталкиваешься, хватаешься руками за переднюю луку седла, перебрасываешь правую ногу и садишься. Главное, сделать рывок как можно сильнее. С таким высоким конём сразу может не получиться, но если что — я тебя поймаю, не бойся. Ты же мне доверяешь, смею надеяться?

Доверяет, а как же. Серафима вздёрнула бровь и с опаской поставила ногу в стремя, ухватилась руками за седло и попыталась оттолкнуться. Правая нога предательски не перекинулась, зато зацепилась за заднюю луку, а при попытке её оттуда достать съехала вниз, и в конечном счёте Серафима таки свалилась на Сильвестра, едва не сбив того с ног, и заехав ему локтём по лицу в лучших традициях собственной неловкости. Он, вопреки ожиданиям, её поймал, крепко обхватил руками за пояс, а после аккуратно поставил на землю. Она тут же к нему обернулась, надеясь, что попала не в глаз. Один день веселее другого...

— Вест, прости, я…

— Ничего страшного, — он качнул головой, вытер пальцами кровь из разбитой губы, и вдруг резко дёрнулся, уставившись на неё совершенно безумными глазами. — Погоди… Как?.. Ты… Ты назвала меня «Вест»?

— Да, — медленно протянула Серафима, — само вырвалось… Не стоило так тебя называ…?

— Стоило! Во имя всех всевышних, ты начинаешь вспоминать! — он было рванулся, чтобы схватить её в охапку, но глянул на мальчишек-конюхов, и так таращившихся на них с недоумённым интересом, и не стал. Но его лицо сияло таким чистым, незамутнённым счастьем, что всё было понятно и без этого. — Попробуешь залезть ещё раз?

— Да, конечно. У нас же конная прогулка, правда? Пешком мы столько не обойдём, мне бы многое хотелось увидеть.

Вторая попытка всё же увенчалась успехом, и Серафима относительно удобно устроилась на конской спине. Мальчишка кинул ей поводья, и она на удивление правильно их схватила. Видимо, тут начала работала память тела, которую было никакой амнезией не стереть.

— Молодец. Помнишь, как трогаться и останавливаться? Сжимаешь… — начал объяснять Сильвестр, но она его прервала.

— Да, я помню. В смысле, тело помнит. Прошлый опыт, как-никак… Да и ещё в детстве я этим интересовалась, так что с теорией верховой езды более-менее знакома, — Серафима криво усмехнулась.

— Хорошо. Если что, подскажу тебе по дороге. Трогаемся, — Сильвестр лихо, одним быстрым слитным движением вскочил в седло, и выехал из конюшни. Серафима, подавив завистливо-восхищённый вздох, двинулась следом.

Белозара они достигли спустя полчаса быстрого шага и въехали в город через главные ворота. Стражники в кирасах с вездесущим гербовым цветком поклонились в знак приветствия, но Сильвестр не счёл нужным отвечать. Видимо, у жителей Замка так не принято, что, впрочем, понятно — не станет же воспитанник Главного Магистра приветствовать простых стражников без веского на то повода.

Белозар был весьма большим городом даже по меркам родной Земли и размерами, наверное, лишь чуть уступал тому же Санкт-Петербургу. Дороги, по крайней мере, те, по которым они ехали, были вымощены тёмно и светло-серыми камнями, улицы, наверняка благодаря магии, сверкали чистотой. Всюду сновало большое количество мужчин и женщин с детьми. Горожанки были одеты в длинные платья или юбки с блузами, поверх которых были накинуты плащи или что-то вроде приталенных длинных камзолов самых разнообразных расцветок. Некоторые, чья одежда выглядела более богато, повязывали на шею длинные шарфы из блестящей плотной материи. Все мужчины, как на подбор, вышагивали в камзолах, почти не украшенных, однако, вышивкой и кружевами. Серафима отметила, что практически все, как и Магистры, забирали волосы в хвосты с помощью лент, многие, как и они же, носили короткие бородки. Лишь некоторые мужчины в одежде победнее ходили коротко стриженными. Возможно, здесь просто мода на длинные волосы, а может, по причёскам различают магов и не магов. Или же тут замешаны разные сословия?..

По обе стороны от дороги стояли небольшие опрятные дома по пять-шесть этажей, выкрашенные белой или светло-бежевой краской, с покатыми черепичными крышами красно-пурпурного, охристо-жёлтого и изредка кирпичного рыже-красного цветов. На многих этажах были балконы, ограждённые решётками с растительной вязью, на которых висели горшки с последними цветами этого года. Между некоторыми домами пробегали отделяющиеся от главной дороги неширокие улицы, поросшие по бокам стройными рядами подстриженных деревьев, чьи ветви были щедро украшены золотыми и оранжево-зелёными, всё ещё не до конца опавшими листьями. Под порывами лёгкого прохладного ветра они срывались и улетали прочь, яркими брызгами гуаши разлетаясь под ноги коням и людям.

Они въехали на площадь, на которой раскинулся шумный пёстрый рынок. Со всех сторон навалились звуки и запахи. Кто-то разговаривал, кто-то громко бранился, воздух был переполнен резкими ароматами специй, мяса и свежей выпечки, торговцы расхваливали свой товар, перекрикивая друг друга. В разномастной текущей со всех сторон толпе Серафима даже заметила нескольких явно не людей: златокудрую женщину-торговку с острыми ушами, очень похожую на книжного эльфа, бойким мелодичным голосом расхваливающую семена цветов с некого Элфаниса, и группу смуглых черноволосых мужчин с волчьими хвостами и ушами, стоящими у одного из прилавков. Заметив её взгляд, Сильвестр пояснил:

— Это вьёлы. Чем-то напоминают ваше земное представление об оборотнях, судя по тому, что ты мне рассказывала о ваших земных легендах. Правда, в нашем мире между оборотнями и вьёлами существует чёткое разделение: первые свои превращения не контролируют и зависят от цикла Солнца Ночи, да и превращаются, если верить книгам, не в волков, а во что-то… мерзкое. Да и в человеческом обличье они не красавцы, и больше смахивают на крыс. Вьёлы же трансформируют тела по собственному желанию, могут делать это по частям, как ты могла заметить, и напоминают громадных чёрных волков. Сам я обращённого вьёла никогда не видел, но так говорят.

— Так вот вы какие, вьёлы, — Серафима окинула группу более внимательным взглядом и невольно задумалась о том, исчезают ли их человеческие уши, когда они отращивают волчьи. — Мир мне про них рассказывал. Говорил, что они скоро приезжают в Замок.

— Да? Вполне возможно, что они могут быть в составе делегации с Элфаниса, королевства эльфов. У эльфийского Светлейшего Эрнанна есть двое воспитанников-вьёлов, один из них — Сверр, если я не ошибаюсь — уже однажды бывал в Замке, когда к Магистру приезжала делегация со Светлой Иллирией. Его сестра, Фредерика, была второй женой Светлейшего, и Светлая — его племянница. Когда ей было тринадцать, Светлейший решил представить её дяде, — сообщил Сильвестр и тут же переключился на другую тему:

— А если ты посмотришь направо, то увидишь городскую ратушу, а за ней малые соборы, посвящённые Семерым и Сириону. Поскольку государство у нас светское, они находятся здесь больше как памятники культуры, нежели как действующие церкви… Хотя молиться в них не запрещено.

Серафима повернула голову, который раз за день восторгаясь лэсветскими красотами. Ратуша возвышалась над прочими домами метров на десять, золочёным шпилем пронзая сизую дымку облачного неба. Сложенная из белого сияющего камня, она словно отражала солнечный свет, почти резала глаза своим блеском. Высокие стрельчатые окна были забраны цветными витражами с изображениями солнечного цветка, свет преломлялся в них, пуская блики по стенам и дорожным камням. Здесь явно не обошлось без магии… но как же красиво! Малые соборы, расположенные по обе стороны от ратуши, абсолютно терялись и смазывались за этим белоснежным великолепием, она даже не сразу их заметила эти невысокие каменные здания с вытянутыми вверх треугольными крышами, застеклёнными спереди витражами. На первом зо́лотом был изображён какой-то знак, похожий на два находящихся один в другом круга, прошитые вертикальной полосой. На втором по кругу шли разноцветные силуэты: багрово-чёрная змея, белое с красным крыло, зеленовато-золотой олень, голубовато-синее создание, чем-то напоминающее дельфина, красно-рыжее огненное сердце, графитно-серый волк и нежно-розовый сиреневатый цветок. От каждого силуэта тянулся тонкий луч, в центре они встречались и образовывали белую семиконечную звезду.

— Это Звезда Семерых. Змея олицетворяет Странника, крыло — Смерть, олень — Природу, фи́нэл, то голубое существо — Лёд, сердце — Пламя, волк — Скалу, а цветок — Ветер, — пояснил Сильвестр.

— Почему? Не логичней бы было, если бы символом Ветра было крыло? Да и с остальными как-то непонятно.

— Дело в старинных легендах и мифологии. Я не так хорошо в ней разбираюсь, но, согласно преданиям, Странник создал расу Забирающих, чьими фамильярами являются змеи, Смерть — расу птицекрылых ванов, отсюда и крыло. С Природой всё, думаю, ясно. Финэл является морским скакуном Льда, Пламя так же называют Повелевающей Любовью, Скала приложил руку к появлению оборотней и вьёлов, а Ветер является также воплощением лёгкости и нежности, поэтому её символ — небесный цветок, одно из распространённых элфанисских растений.

Под конец этой тирады Серафима весело фыркнула:

— Как ты интересно не разбираешься в мифологии, Вест. Ты же ходячий справочник!

— То, что я тебе рассказал, знает практически каждый из тех, кто читал в детстве сказки, — Сильвестр коротко улыбнулся.

— И что, в ваших сказках так и написано: «Элэйн, одна из Семерых, Владычица огня и Повелевающая Любовью…»?

— Ты только что проговорила сокращённую версию. Обычно это звучит как: «Огненная Дева Элэйн, Пламя, Владычица огня и опадающих листьев, Повелевающая Любовью, Пятая Драконица, одна из первозданных Семерых»…

— Бедные дети, которые всё это читают и слушают! Это же надо — дать столько имён одному созданию! — восхитилась Серафима.

— Иногда к вышеперечисленному добавляются имена на драконьем или древнем ринском языке. И учти, Лэсвет — светское государство. Представь, что бывает в странах, где Семерым действительно поклоняются.

— Да там дети засыпают до того, как все имена перечисляются до конца, — она хихикнула.

— Как по мне, очень удобный метод. Зато те дети, которые не засыпают, получают хорошую подковку в мифологии, — Сильвестр вновь улыбнулся. — Ну что, покатаемся по городу ещё, или ты хочешь съездить в Серый лес?

— Пожалуй, хочу. От города далеко?

— Если рысью, то не очень. Тогда мы доедем до центральной статуи и повернём к Западным Воротам. К ним как раз ведёт прямая дорога, — кивнул Сильвестр.

— Что за центральная статуя? — поинтересовалась Серафима, подбирая поводья, почти выскользнувшие у неё из рук.

— В Белозаре есть пять статуй, посвящённых великим деятелям прошлого. Одна располагается в центре, ещё четыре — согласно сторонам света. Собственно, в центре находится статуя, изображающая Белый Совет — первых трёх верховных Магистров — О́раха Тарда, Хилда Ардса и Нуа́та Дрита. Они основали Белозар и построили Замок Лиррэ около полутора тысячелетий назад, и статуя была воздвигнута ещё при их жизни, поэтому сходство с оригиналами потрясающее. Если верить портретам, конечно… Впрочем, ты скоро и сама увидишь. Они словно живые! На западе находится статуя человека-учёного Карвира Аркаса из вольного города Грань. Именно он придумал ступени изучения магии в тысяча третьем году Эпохи Магии. На юге — памятник Магу и Магии. На востоке — основателю первого лэсветского института магии, магистру Тиару На́ри, а на севере — великому воину, родившемуся в Белозаре и проведшему несколько победоносных войн в сотых годах эпохи Серой Войны, подаривших территории Лэсвета два острова — Са́пфэл и Ру́би, Лио́ру Риа́ту.

— Я решительно не понимаю, как ты умудряешься запоминать столько всего. От одного количества имён голова идёт кругом!

— Воспитаннику Главного Магистра из-за одного своего положения надлежит иметь острый ум и хорошую память, так что я всего лишь много читаю — и вот он, результат. И вот и она, центральная статуя.

Серафима подняла взгляд: впереди, на перепутье четырёх дорог, слившихся в небольшую площадь, высился огромный монумент, изображающий трёх мужчин в магистерских мантиях. Они стояли, вытянув вперёд левые руки с перстнями на указательных пальцах, и из-под их ладоней расползалась сверкающая золотисто-лиловая сфера, в которой находился белоснежный и кажущийся очень хрупким город. Мантии всех трёх Магистров, как и лица, и руки, тоже были вырезаны из белого камня. Лишь глаза и волосы неведомый архитектор решил сделать цветными. У первого мужчины были роскошные чёрные кудри и жёлтый янтарь глаз, глядящих словно бы с затаённой доброй усмешкой при кажущейся серьёзности. Второй был практически платиновым блондином, с холодными зелёными глазами, смотрящими свысока и буквально пригвождающими к мощёной камнями дороге. Серафима даже поёжилась. Третий же величественно, но в тоже время с заботой глядел вниз чёрными глазами, а ветер, казалось, почти шевелил его тёмные локоны, собранные в хвост.

— Действительно, они будто живые, — прошептала она, — и характеры переданы очень точно.

— Эта работа двух самых известных лэсветских архитекторов, братьев О́рода и Ильфа Ана́дов, уникальное строение из камня и магии. Даже при учёте всех наших возможностей её возводили пять лет, — Сильвестр тоже перешёл на шёпот, — они же создали и три другие статуи. Четвёртую, северную, возводил уже их преемник. Едем дальше?

— Погоди, а что написано на постаменте? — Серафима пригляделась, стараясь разобрать витые буквы.

— «Сердцу Белого Совета и всего Лэсвета, великим магам, творцам и правителям, хранителям наших жизней». Здесь идёт игра слов: трое первых Магистров действительно были своеобразным «сердцем» Лэсвета, так как являлись его основателями и долгие годы своего правления держали молодое государство на себе, а так же, согласно некоторым источникам, именно они создали Сердце Замка Лиррэ, артефакт, позволяющий ему видоизменяться. Я, кажется, уже рассказывал о нём?..

«…и где за стеною стучит неживое Сердце, что хранит Белый Совет». Значит, в загадке Инара Сиона говорилось об этом сердце. Эх, Серафима, могла бы догадаться и раньше, не в первый раз же слышишь о нём!

— А где оно находится? — спросила она, стараясь, чтобы её голос звучал как можно безразличней.

— Не знаю точно, мне доступно далеко не всё то, что знают Магистры. Где-то в Замке, — Сильвестр пожал плечами и направил коня к Западным Воротам.

До Серого леса они всё же добирались довольно долго, хоть и ехали рысью. Впрочем, Серафима не жаловалась: путь проходил по довольно живописным местам, да и рассказы Сильвестра скрашивали дорогу. Под копытами Алхимика хрустели одинокие сухие колосья и остатки последней травы, которую он иногда пытался пощипать, резко наклоняя голову вниз. Серафима старалась сдерживать его порывы — если он постоянно будет жевать, то до леса они смогут добраться лишь к вечеру. Пальцы с непривычки уже начинали побаливать от постоянного дёрганья жёстких кожаных поводьев. Сильвестров Дракон вёл себя гораздо приличнее, и на остатки зелени под ногами не обращал никакого внимания. Ровными рядами на поле, через которое пролегала их дорога, стояли огромные стога сена — и к ним они предусмотрительно не подъезжали. На голову давило низкое синее небо с тёмной ватой облаков, почти скрывших за собой дневное солнце. За городом осень, вернее, элэйнан, ощущался как никогда.

— Скоро начнётся дождь. Нужно поторопиться, если мы хотим успеть укрыться под деревьями, — Сильвестр, сощурившись, глянул вверх. Порыв ветра взметнул его волосы, и он недовольно откинул их с лица. Пусть перед поездкой он и перевязал их лентой, хвост успел уже порядком растрепаться.

— А ты не можешь что-нибудь наколдовать, чтобы он не пошёл? — полюбопытствовала Серафима, посылая Алха быстрее. Тело на удивление правильно двигалось в такт движениям конских ног.

— Во-первых, не наколдовать, а сотворить или создать магию. Если хочешь — намагичить, как выражаются простолюдины. Колдуют только ведьмы и ведьмаки, но никак не маги. Во-вторых, я не могу отменить дождь — тут нужен маг воздуха, который отгонит тучи. Я могу только заставить его идти сильнее, или выставить защитную сферу, но нам проблематично будет в ней передвигаться. Тем более, вместе с лошадьми мы можем и не влезть. Сферы большого масштаба я, к сожалению, пока что делать не могу. Да и подходят они больше для отражения огненных стрел, — Сильвестр покачал головой.

— Эх, выходит, что магия гораздо менее сильна и приспособлена для жизни, чем я думала, — Серафима вздохнула.

— Маги, даже драконьи, не всесильны, — он улыбнулся, — я думаю, у нас есть ещё минут двадцать. Мы должны успеть, а там можно и спокойно переждать непогоду в сфере.

Но они всё-таки не успели.

Дождь обрушился вниз ледяным шквалом, мгновенно проморозившим до костей и промочившим всю одежду. Алхимик под Серафимой возмущённо заржал и припустил к лесу едва ли не галопом. Она щурилась, пытаясь удержать коня, разглядеть хоть что-то за стеной воды и одновременно защитить глаза от больно бьющих в лицо капель. Вода затекала за шиворот, заставляла волосы мокрой паклей липнуть к коже, хлюпала в сапогах, едва ли не вылетающих из стремян, и всё не кончалась и не кончалась. Серафима едва не пропустила момент, когда Алх на полном скаку влетел в лес и, врезаясь в деревья, понёсся дальше. Она пригнулась к его шее, наплевав на поводья, обняла её руками, вцепившись мёртвой хваткой, чтобы только не свалиться. Конь бежал, с шумом ломая ветки, дождь шумел в ушах, голова кружилась, но через несколько десятков метров Алхимик всё же резко затормозил и остановился, недовольно тряся головой. Серафима глубоко вздохнула и с облегчением соскользнула с него на землю. Ноги почти не держали, но она добралась до ближайшего дерева и тяжело опустилась у его корней, не обращая внимания на слякотную грязь, расползшуюся у её ног. Не в лужу села, и то славно.

— Алх, я всё понимаю, конечно, но ты же боевой конь. Так какого Маррака ты испугался обычного ливня?.. Или это из меня такая никудышная наездница?.. — она подняла на него глаза.

Алхимик фыркнул и отвернулся, начиная с удовольствием пожёвывать остатки желтоватой травы. Серафима с усмешкой покачала головой и отвела со лба мокрые волосы. Сильный, но короткий ливень начинал стихать, а уж под защитой мощной кроны и вовсе был незаметен. Сильвестр, наверное, её потерял… Найдёт ли?

Словно почувствовав, что о нём думают, Сильвестр галопом ворвался на их маленькую полянку, слетел с коня и бросился к ней, упав рядом на колени.

— Ты в порядке? Не ранена? Не ушиблась? — его взгляд судорожно забегал по её лицу, он схватил её за плечи, словно пытаясь нащупать какие-то неведомые повреждения.

— Всё хорошо, Вест… — голос сорвался на шёпот сам собой.

Сильвестр был близко. Слишком близко. Растрёпанный, с мокрыми волосами, с капельками воды, стекающими по лицу, какой-то невыносимо, невозможно завораживающий. Он смотрел ей прямо в глаза, и Серафима видела мерцающий синий огонь его радужки и своё отражение в его зрачках. Его рука скользнула по её плечу вверх, перемещаясь на шею, по коже пробежали жаркие мурашки, когда её огладили его пальцы, он подался вперёд…

Дракон ехидно заржал и ткнулся мордой в лицо Сильвестра, опрокидывая его на спину прямо в жидкую грязь. Секундное наваждение спало, Серафима решительно замотала головой, поднялась с земли и протянула Весту руку, помогая ему подняться. Его белоснежные волосы и камзол были испачканы в грязи, а сам он выглядел удивительно растерянно и жалко.

— Мм… Поехали в Замок? — Серафима нервно улыбнулась. Она не знала, что ей ещё сказать и стоит ли говорить что-то вообще.

34 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Небесная Резиденция, Элфанис, Странный мир

Илва лениво потянулась, нежась на тёплом дневном солнце, и зевнула во всю клыкастую пасть. Золотистые лучи приятно грели расслабленное тело, лёгкий ветерок шевелил чёрную шерсть на загривке и доносил запах свежей травы и каких-то цветов, чьё название она за свои восемнадцать лет, проведённые на Элфанисе, так и не выучила. А сейчас ей придётся надолго уехать из вечного тёплого роэнана…

Эх. Конечно, мир повидать хотелось — считай, всю сознательную жизнь она провела здесь, выбираясь с Элфаниса довольно редко (и то лишь в последние несколько лет), большей частью за разнообразными травками для Светлой Иллирии вместе с братом.

Сейчас же им предстояло ехать в Лэсвет, в Белозар, к самому Главному Магистру. Не то чтобы Илва робела при мысли о скорой встрече, но всё равно ей было немного не по себе. Она не боялась, конечно, сильных мира сего, жила-то она, считай, в королевском замке, но эльфы — это эльфы, они понятны и изучены от кончиков острых ушей до золотых вихров на затылке, а Изар Мауг был ей совершенно незнаком, а незнакомые люди были непредсказуемы.

Непредсказуемость ей не нравилась.

Она слышала, конечно, про то, что Светлейшая Фредерика была сестрой Главного Магистра, Светлая Иллирия — племянницей, а сам он правил уже девятнадцать лет и что нашёл какое-то там Пророчество, но этим известная ей информация исчерпывалась. Специально Илва политикой и правителями не интересовалась, не думая, что ей придётся с этим столкнуться. Её гораздо больше привлекали разнообразные виды боя, оружие и вкусная еда, желательно, животного происхождения — ничего заумного и возвышенного.

На Элфанисе, правда, сражались в основном магией, которой она не владела, но и мечники с лучниками тоже встречались. Да и брат, конечно, не подводил — обучал её бою в волчьем обличье, которое Илва любила гораздо больше человеческого. Оно и выносливей, и, чего греха таить, симпатичней, да и мир в нём ощущается более полным и настоящим. Чего только стоит тот самый запах магии, щекочущий ноздри при каждом обращении… за него можно что угодно отдать!

Даже бочку жареных осетров.

Вот и сейчас Илва, обратившись чёрношкурой волчицей, лениво и привычно разлеглась на крыше Небесной Резиденции, прикрыв глаза и вдыхая аромат воздушной магии. Она, наверное, не смогла бы описать его словами, даже если бы внезапно научилась пёстрой и возвышенной эльфийской речи, он был не похож ни на что другое, и здесь, у Резиденции, ощущался особенно ярко. Местные же остроухие жители давно привыкли к Илве и даже не вглядывались, пытаясь понять, что же это такое чёрное развалилось на белоснежных камнях воздушного дворца.

Приближение Сверра она учуяла сразу. Только от него исходил такой запах — словно стрелой пронзающий волны эльфийской магии — запах молодого волка, хвойного леса, элфанисских вечнозеленых трав и чего-то будоражаще огненного. Эта огненная нотка появилась около года назад, когда брат в очередной раз выбрался в этот свой Ведьмин лес. Тогда он принёс на своей одежде несколько длиннющих волосинок характерного тёмно-розового цвета, чем порядком Илву озадачил. Потом уж брат нехотя объяснил, что нашёл себе девушку среди того общества. Что он будет делать с девушкой из племени аар, она уж спрашивать не стала — Сверр явно не хотел об этом говорить, слыша её скептицизм. Не то чтобы Илва порицала межрасовые браки, но ей, право, хотелось бы посмотреть на ребёнка, который может получиться у вьёла и аары.

В том, что ребёнок рано или поздно появится, она не сомневалась — вьёлы выбирают себе одну пару на всю жизнь, да и аары тоже, вроде бы, не склонны к множественным связям. А если и склонны — за брата она любой ааре пасть порвёт, он достоин счастливой жизни. Если она только узнает, что что-то не так…

Сверр тем временем легко вскарабкался на крышу, даже не вытягивая когтей, которыми очень удобно цепляться за выступы. Он всегда был потрясающе ловким и в этой ловкости превосходил свою сестру в разы. Взглянув на неё, он осуждающе покачал головой:

— Опять ты здесь, волчонок. Мы отправляемся через час, а ты прохлаждаешься. И не совестно тебе?

Илва замотала лохматой головой и совершенно бессовестно оскалилась, предвкушая его реакцию.

— Значит не совестно? Ну что же, сейчас будет.

Через секунду пахнуло звериной, вьёльей магией, и великолепнейший чёрный волк бросился на неё. Они покатились по крыше, обмениваясь шутливыми укусами и царапинами на грани боли, когда дружеская потасовка становится настоящей дракой. В конце концов, как более сильный и опытный, Сверр одержал верх, клыками схватил Илву за шкирку и хорошенько потряс. Она обиженно заворчала и использовала свой любимейший обманный манёвр — превратилась в человека. Зубы брата лязгнули у её шеи, а она, отрастив когти, вновь бросилась на него. Сверр тоже не медлил и немедленно вывернулся, перевоплощаясь в прыжке, и всем своим немаленьким даже в человеческом виде весом уселся на Илву сверху. Она для приличия ещё подрыгала руками и ногами, а потом затихла и со вздохом сообщила:

— Опять ты меня победил.

— У меня больше опыта, сестрица, — Сверр пожал плечами и поднялся на ноги, натягивая на себя сброшенную одежду. Эльфы, конечно, сшили им какие-то волшебные недобалахоны, которые на время превращения снимать не надо было, но всё же щеголять в одном исподнем по всему острову не хотелось. Что Илва, что Сверр предпочитали надевать поверх них относительно нормальную одежду. Лично Илве не шибко нравились воздушные голубые накидки — златовласые и бледнокожие эльфы с их тонкими чертами лица и хрупкими фигурами, конечно, выглядели в них превосходно и возвышенно-прекрасно, но Илва — смуглая, черноволосая, желтоглазая и не похожая по комплекции на тонкое деревце неопределённого пола — походила в них на чучело. Да даже тому же Сверру — высокому, поджарому и такому же смуглому, они шли гораздо больше, особенно когда он включал свой занудно-рассудительный режим.

— Илва, пойдём. Нужно забрать вещи и спускаться к остальным. Я и так с трудом уговорил их подождать нас, — поторопил её брат.

— Да, сейчас, — она растерянно смотрела на раскинувшиеся перед Резиденцией дома и сады, почему-то ощущая какую-то непонятную звериную тоску.

Сверр подошёл к ней сзади и обнял. Солнце расцветало в его волосах багровыми искрами.

— Мы ещё вернёмся. Мы ведь уезжаем с Элфаниса не навсегда, и будем дома максимум через полсезона. Не грусти, волчонок. Выполним задание и вернёмся, поиски не продлятся долго.

— Ты прав. Действительно, чего это я расклеилась? Не помню, чтобы была шибко сентиментальной, — Илва широко улыбнулась, скаля острые клыки, и первой спрыгнула с крыши, зацепилась за стену и шустро спустилась вниз.

Сверр покачал головой. Он знал, что возвращение на Элфанис будет совсем нескорым, но сестре — а имеет ли он право продолжать называть её сестрой после всего, что узнал? — не стоит говорить об этом.

42 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Мирэд аккуратно спрыгнул на каменный пол пещеры и огляделся. Всю её заливал неровный голубоватый свет, исходящий от одеяния вождя Водяного Вихря. Блики воды белыми звёздами вспыхивали на крупинках драгоценного сизого металла, усеивающих каменные своды. Скифь! Как много её здесь…

Мирэд неприязненно поморщился. Скифь была, пожалуй, самым редким ресурсом во всём Странном мире. Её добывали всего в нескольких рудниках по одной крупинке на тонну обычного камня, и одна эта крупинка стоила как маленький замок, ведь даже с её помощью можно натворить многое. Скифь была, прежде всего, оружием. Однако из неё не делали ни мечей, ни секир, ни посохов — слишком уж мало её было. Её использовали иначе. В "малых дозах".

Достаточно было иметь небольшой ножичек или кинжал, да даже иголку, и уже можно было легко устранять своих врагов — ранения от скифи заживали с трудом, а она, единожды испив чьей-то крови, оставалась в ней навсегда. Мельчайшие частицы разносились кровью по всему телу, и при повторном соприкосновении с сизым металлом взрывались, разрывая кожу и внутренности, оставляя от прежде живого существа лишь ошмётки плоти.

А ещё она напрочь блокировала расовую магию Забирающих. В скифьевой пещере Мирэд чувствовал себя как в капкане, в который он к тому же зашёл добровольно.

Вроде ты и сильный могучий зверь, но здесь, в клетке из скифи, ты слабее слепого новорожденного котёнка.

Но всё же и это не было самым страшным её свойством.

Скифь разъедала душу. Любая рана на теле равнялась ране на душе, а уничтожение тела — и её уничтожению. Мирэд не знал, как это работает, почему какой-то металл способен влиять на душу, не подвластную никому, кроме демиургов, как соотносятся раны на ней и на теле. Он не знал, но боялся. Помимо блокировки способностей Забирающих, скифь была тем единственным средством, что могло по-настоящему навредить тёмным.

У них было множество недоброжелателей из числа тех, кто не чтил Семерых. Те, кто ещё помнили о древних демиургах, создавших Странный мир, могли пусть и не принимать служения Смерти, но понимать и уважать его. Все ведь служили своим богам по-разному: кто-то — молясь в храме, а кто-то — выполняя неясные туманные поручения, смысл которых познать, наверное, могли только сами демиурги.

Самую же большую опасность представляли для тёмных верные жрецы сирионства. Мирэд однажды видел этих «жрецов»: они, ведомые своим предназначением, не побоялись пройти в самую глубь Кары и дойти до Сазэра. Это было всего два года назад, и Мирэд до сих пор помнил их лица, глаза, горящие каким-то пугающим огнём. Их было двое: мужчина, похоже, с Эрки, назвавшийся братом Ра́ймондом Грэнном и совсем ещё молодая темнокосая девушка — сестра Юнона Алте́. Они провели в замке лишь одну ночь, но успели испугать всех своими животрепещущими рассказами о том, как следует поступать с еретиками-тёмными и прочим языческим сбродом.

Костёр был одной из самых мягких вещей в этом списке.

Мирэд не хотел знать, что бы они сделали, если бы узнали, что они с сестрой и являются этими еретиками, а Сирион считается в их роду — как и среди всех Забирающих — лже-богом. Было ясно одно: если скифь попадёт в руки сирионцев, то воины Госпожи Смерти могут исчезнуть с лица Странного мира, ведь Смерть воскрешает ту же самую душу или в новой оболочке, или в подлатанной старой. А оболочка без души — ничто.

Именно поэтому Чёрному Совету так важно было получить скифьевую пещеру в своё распоряжение. Мирэд понятия не имел, как её обнаружили: небольшую, почти полностью скрытую в скале, где-то далеко в землях руссов. Впрочем, никто никогда и не понимал, откуда Советник Тёмного Короля берёт информацию. Мирэду было достаточно надежды на то, что они вывезут отсюда весь проклятый металл, и никто не сможет применить его против них. Госпожа Смерть говорила Королю Райменну, что знает способ, значит, стоило верить в это.

Но была ещё одна вещь, которой Мирэд категорически не понимал: почему они не могли прийти сюда тайно и забрать скифь из пещеры без договорённостей с руссами? Юридически пещера не принадлежала никому — государства руссов не существовало, и она располагалась на их землях чисто символически. Почему они не могли просто добраться до неё в обход, забрать металл и уплыть? Вряд ли бы водяной народ обнаружил бы пропажу, а если бы и обнаружил — никто бы не узнал, что это сдеалали именно тёмные.

Вместо этого же им приходится заключать какие-то договоры и отдавать крайне ценную вещь, которая пригодилась бы им самим. Артефакты — не то, чем можно так просто разбрасываться. Малы шансы на то, что Тёмному Королю представится ещё одна возможность заполучить такую вещь. Мирэд сомневался, что в хранилищах Малахитовой Резиденции есть что-то подобное. Хотя… кто знает. Чёрный Совет существует уже больше тысячи лет, и он бы не удивился, если бы в его распоряжении были бы предметы и мощнее Артефакта Попутных Ветров.

После переговоров руссы начали относиться к ним с подозрением и в пещеру согласились сопроводить со скрипом и под наблюдением лично вождя, который по мере приближения к скалам бросал на тёмных всё более и более жадные взгляды. И даже этого добиться удалось лишь благодаря подобострастным расшаркиваниям капитана СэльСатара, который взял переговоры на себя, но после их завершения бесследно исчез. Зенор пребывал в глубочайшей печали, хандрил, почти отказываясь разговаривать, и даже Варду не удавалось его взбодрить. Сейчас Мирэд понимал чаррусса как никто — было, мягко говоря, обидно оплошать перед таким количеством существ без возможности что-то исправить. Но в то же время он вспоминал слова Варда: «Мы просто проследим, что бы он целым и невредимым добрался до таверны, пусть потешит своё самолюбие. Зачем его ещё могли поставить «главой отряда», как не за этим?.. Да на что он годится, этакая нежная фиялка?», и понимал, что тот абсолютно прав: Зенор не мог кем-то командовать и вести переговоры, он не был главой или дипломатом. По крайней мере, сейчас. Да, он воин — не меньше, но и не больше. И эта миссия должна стать ему уроком.

До пещеры они добирались на удивление недолго — шаман призвал морскую воду прямо из земли, и она донесла их до места в считанные часы, поэтому долго впадать в уныние Зенор не смог. Задание, пусть даже и такое провальное для него лично, следовало завершить. И Мирэд уже начинал ловить себя на мысли, что хочет, чтобы оно завершилось как можно быстрее — при мыслях о родной Каре в груди начинало ныть. И Сазэр… Да катись всё к Марраку! Когда эта миссия кончится, он клыки сломает, но выгрызет себе хотя бы неделю отгула!

— Мы выполнить ваши условия и привести вас в пещера. Пещера есть ваш, нам она не быть нужная. Теперь вы показать и передать нам наш Артефакт, — вождь обернулся к Зенору, обжигая его нетерпеливым взглядом.

Тот было нерешительно дёрнулся, но всё же твёрдо ответил:

— От имени Чёрного Совета и короля нашего Райменна Крылатого, я благодарю вас и прошу подписать этот свиток, что подтвердит переход пещеры в наше владение.

Вождь нахмурился и сдвинул широкие бледно-голубые брови, словно подозревая их в чём-то, но всё же вывел на краю свитка несколько слов — вероятно, своё имя на лионке — прямо кончиком пальца. Надпись засверкала, налилась бирюзой из глубин той маленькой бухты.

Что ещё преподнесёт им странная магия руссов?

Зенор тут же спрятал ценную бумагу у себя, после чего кивнул Квэарру. Тот улыбнулся — Мирэд увидел в этой улыбке лёгкое снисхождение — и достал из своей сумки небольшую резную шкатулку светлого дерева, по форме напоминающую куб. Судя по дорогой и искусной резьбе, в ней хранил артефакт ещё господин к’Арчем.

Квэарр щёлкнул замочком, откинул крышку и извлёк неприметную тускло мерцающую сферу, размером не больше горошины. Если бы Мирэд не знал, что это на самом деле, то никогда бы и не обратил на неё внимания. Говоря по правде, он был несколько разочарован. Артефакт, из-за которого им пришлось плыть на другой материк, представлялся ему куда более впечатляющим.

— Отныне Артефакт Попутных Ветров принадлежит вам, вождь Водный Вихрь.

Формулировка могла бы показаться руссу странной, но без неё ничего бы не вышло: судя по тому, что Мирэд знал об артефактах, у них всегда был хозяин и только он мог им пользоваться. И только хозяин мог передать его кому-то другому. Выходит, что господин к’Арчем переложил его в тот раз именно в руки Квэарра. Тамерзар настолько доверял ему, что позволил временно владеть такой могущественной вещью? Конечно, все тёмные могли доверять друг другу и обязаны были выполнять данные им поручения, но всё же… Мирэд поспешил заткнуть противный внутренний голос. Он ничего не знал о Квэарре и не имел права относиться к нему с предубеждением из-за одного только глупого разговора. Советник Тёмного Короля явно знал, что делает, иначе бы не продержался на своём месте столько времени.

Водный Вихрь протянул руки, принимая Артефакт. Секунду не происходило ничего, затем в сердцевине тусклого шарика приглушённо замерцала звезда. Что-то затрещало, зашумело, словно забил по стенкам изнутри порыв внезапного ветра. А потом Артефакт ослепительно вспыхнул, принимая нового владельца, и пошёл рябью, увеличиваясь едва ли не в десять раз.

Мирэд уже не смог оторвать от него глаз. Артефакт был… живым. Он словно говорил на неизвестном, понятном лишь обретшему его вождю языке, состоящему из вспышек и завихрений на прозрачной стеклянной глади. Артефакт плясал в бирюзовых ладонях русса, крутился маленьким смерчем, испуская во все стороны потоки горячего, обжигающего кожу воздуха.

Завороженные, они не смогли заметить нападение вовремя.

Эльфийские наёмники появились слишком неожиданно. Тёмные и не ждали их — капитан говорил про два дня, они должны были столкнуться с ними, уже уходя из селения или не столкнуться вовсе... Но думать об этом уже не было времени.

Мирэд забылся, привычно вскинул ладонь, призывая Серый Меч. Руку прошило острой болью, прожгло ледяным огнём, кончики пальцев онемели, и кровь отчаянно застучала по венам, едва не разрывая стенки сосудов. Мирэд зашипел, вторя разделившей его ощущения Аин-Заре, и пошатнулся, помня об опасности и не смея схватиться за стену. Проклятая скифь! Он стал абсолютно бесполезен сейчас, без оружия, без магии, без здравого рассудка. Перед глазами потемнело. Его сейчас зарежут, как какую-то жалкую шавку! Не для того он шёл во служение к Госпоже, чтобы подохнуть на каких-то задворках мира из-за собственной глупой слабости! Он тряхнул головой и сжал зубы. Даже если отнимется рука, он сможет биться! К скифи он не притрагивался, значит, все шансы есть. Нет, он не сдастся так просто, вспомнит все марраковы основы магии стихий и спалит этих нежданных гостей к драконьей матери!

Спалит, как те носки, будь они неладны! Внезапно стало смешно.

Ну что за ситуация, Смерть…

Помощь пришла неожиданно: Квэарр вдруг окликнул его и кинул свой меч. Рукоятка непривычно тяжело легла в ноющую руку, посылая по телу разряд яростного воздуха, окончательно проясняющий сознание. Мирэд было недоуменно вскинулся — как же эльф справится сам? — когда тот ударил нападавшего хитросплетённым воздушным лезвием. Так их Квэарр маг воздуха! Почему же он сражается мечом, а не использует родную для эльфов магию? Слишком слаб в ней?

Мирэд на пробу взмахнул клинком, непривычно тяжёлым после магического оружия, и бросился в бой. По сути, Серый Меч не сильно отличался от мечей обычных, он должен справиться. Он не может не справиться.

Его противником оказался невысокий наёмник, из-за длинных золотистых кудряшек больше смахивающий на эльфийку, нежели на эльфа. Вид у него был какой-то женственный: лицо, словно выбеленное пудрой, глаза — небесно-голубые, в окружении пушистых светлых ресниц, какие-то непривычно наивные и испуганные для представителя их братии, черты лица — тонкие и аристократичные. Видно было, что это его первый бой. Мальчишку даже стало жалко. Но лишь в первые секунды, потому что потом на Мирэда обрушился поток бесконечных ударов воздушных лезвий. Неизвестный наёмник оказался магом воздуха, на довольно хорошем среднем уровне, как подозревал Мирэд — адепта или амисиона. Но опыта в бою ему явно недоставало: удары, хоть и частые, были слишком беспорядочными, и он понимал, что скоро мальчишка выдохнется и его можно будет легко достать. Пока что Мирэд лишь уворачивался, экономя силы, и изредка отражал удары магии мечом; эльфийская сталь — хорошая, судя по относительной лёгкости оружия и цепочке гравировки на рукояти — позволяла это делать. Эльфёнок был смешным в своём стремлении зацепить его заклятьем и одновременной боязни это сделать. Мирэд уже понял, что не убьёт его — он не мог воспринимать эльфийского мальчишку как врага, несущего прямую угрозу жизни, к тому же, хоть ему и приходилось прибегать к жестокости, он не любил, когда она была излишней. В особенности по отношению к тем, кто слабее. Что Мирэд сделает с этим созданием, неведомо как забредшим в наёмничьи ряды, так это оглушит и, возможно, чуть подпортит его шкурку, дав отступающим забрать его с собой. В том, что отступать будут, он практически не сомневался — эльфы нельзя назвать трусами, но жизни союзников ценили. Хотя кто разберёт этих наёмников: если им обещали щедрое вознаграждение за Артефакт, то вряд ли они уйдут просто так.

Расслабился Мирэд напрасно: наёмник, видимо, почти дойдя до крайней точки отчаяния, очередным заклинанием таки смог зацепить его — воздушное лезвие прошло наискосок, глубоко оцарапав скулу и срезав несколько прядей волос. Аин-Зара в его голове взбешённо зашипела и без сигнала прыгнула, укусив руку мальчишки до крови. Мирэд не стал её останавливать — кровь за кровь, эльф. Наёмник ойкнул и едва не пропустил следующий абсолютно автоматический и совершенно предсказуемый удар Мирэда, чьи руки словно действовали самостоятельно — меч отсёк ему немалую часть золотистых кудряшек, пройдя возле самой головы. Если так пойдёт и дальше, то вопреки всем своим намерениям Мирэд просто его зашибёт. Неудачливого эльфа стало жалко. Откуда вообще такой непутёвый наёмник взялся? Пусть он и силён магически, но совершенно не умеет этим пользоваться. Но следующий уже более сдержанный и даже острожный удар, вопреки всем мирэдовым ожиданиям, эльф парировал движением ветра, а после и вовсе принялся теснить его к стене. Видно, он всё же дошёл до края. Мирэд видел, что каждый удар выжимал из него всё больше сил. Ничего, наёмник, скоро эта пародия на настоящий бой прекратится. Он временно поддался противнику, делая вид, что не может ему противостоять. Они подошли уже почти вплотную к каменной искрящейся скифью стене. Спину начинало неприятно покалывать. Мирэд мимолётно окинул пещеру взглядом, отыскивая своих товарищей: Квэарр, видно, используя свои магические способности на полную мощность, сражался одновременно с двумя мечниками, Фирэйн взял на себя и на свои парные клинки ещё двоих, Вард добивал какого-то мага, Зенор помогал ему по мере сил, вяло обстреливая противника водяными иглами — для магии нужны были руки, а его плечо всё ещё не прошло полностью. Двое из эльфийских наёмников пробивались сквозь водный заслон прямо к Артефакту, который всё ещё держал у себя вождь Водный Вихрь. Его защищали трое руссов, но Мирэд понимал, что минуты их сочтены — у них не было никакого оружия, чтобы дать отпор, лишь вода шамана, но его силы быстро иссекали, и один из наёмников, маг воды, блокировал все его заклятья. Судя по решительному лицу вождя, Артефакт он был готов отдать только через свой труп. Реликвия руссов всё ещё полыхала в его руках, вертясь всё быстрее, словно силясь передать ему всё своё могущество, словно пытаясь научить его чему-то. Пытаясь спасти? Вождь смотрел на неё неотрывно, его руки тряслись, а из носа и ушей потянулись струйки синей крови, но он продолжал твёрдо стоять на ногах.

Быть может, он всё же успеет использовать Артефакт?..

Мальчишка-наёмник внезапно сумел достать Мирэда второй раз, пройдя воздушным лезвием наискосок по рёбрам. Будь царапина чуть глубже, и Мирэд не прожил бы и нескольких минут. Разорванная рубашка мгновенно пропиталась кровью, и Мирэд едва не завыл от боли. Но он справится, минут десять протянет на адреналине, а потом Фирэйн перевяжет его. Бывало и хуже, с тем же плавленым металлом в Варасе. Мирэд понадеялся, что это было Ранящее Дуновение, не вызывающее особых осложнений, и отбил следующую атаку, а после извернулся, перекатился по полу, едва сдерживая проклятия и перемещаясь за спину эльфа. Быстро встать и атаковать не получилось, но он хотя бы смог не попасть под следующий удар. А после разозлился не на шутку. Ярость разлилась под его кожей пылающим огнём — проклятый эльф! Если бы не всё ещё тлеющая жалость к испуганному наёмнику и отцовские проповеди о великодушии, Мирэд добил бы его на месте, наплевав на свои принципы. Рана болела, рубашка окровавленной мокрой тряпкой липла к телу, Аин-Зара зло шипела, пытаясь сделать хоть что-то и лишь мешаясь. Ей тоже было больно метаться среди скифьевых стен.

Он сыпал удар за ударом, загоняя наёмника в угол. Эльф, кажется, испугался ещё больше — это и немудрено, когда тебе кажется, что через несколько секунд твоя жизнь оборвётся. Мирэд оттеснил его почти к самой стене пещеры, Аин-Зара прыгнула на наёмника, обвилась вокруг его шеи, по команде готовясь чуть придушить его. Мальчишка споткнулся, коротко вскрикнул от страха, неловко взмахнул руками и упал на пол.

Следующие события смешались для Мирэда в яркий калейдоскоп. Ослепительная вспышка где-то за спиной, отчаянный женский крик, широко распахнутые глаза эльфа, в которых отразился разлетающийся на осколки Артефакт и ошмётки тел, резкий, почти ураганный порыв ветра, с силой ударивший его в спину, звон в ушах, падение, а затем темнота.

Рэт ожидал боя с каким-то диким страхом. Руки подрагивали, кончики пальцев заледенели, заклинания норовили выветриться из головы, а от былой эйфории не осталось и следа. Наёмники проверяли оружие, собирали мешающие волосы в хвосты, оправляли одежду и сумки. Рэт перекинул свою сумку наискось через спину, чтобы не мешала, но и не потерялась. Конечно, Арэ оставалась снаружи, но он почему-то не хотел расставаться со своими последними вещами. Медальон и мамино кольцо холодили шею, тянули к земле, заставляя прирасти ногами к песку и камням, не давая сдвинуться с места…

…Но вот и всё. Наёмничий плащ оставлен у входа, полные силы заклинания готовы сорваться с пальцев, Таэрт отдаёт последние указания, неодобрительно косясь на него: «Удумал в бой лезть, мальчишка», Арэ хватает Мелиффа за воротник и отчаянно целует, так, что Рэт просто не может на это смотреть, срывающимся шёпотом заклинает вернуться к ней, потом отступает, сжимает кулаки до побелевших костяшек, а они вскакивают в пещеру, мерцающую звездами сизого металла.

И схватка начинается.

Как казалось Рэту теперь, на корабле так страшно не было. Тогда опасность даже казалась не совсем реальной — туман, несмотря на всё, живым не был, и его проще было хлестать заклятьями.

Тут же — вооружённые воины. Тёмные. Соратники незнакомца, убившего Гираса и вскрывшего себе горло, призвавшего тот проклятый туман. Страх полз из желудка тонкими паучьими лапками, оплетающими паутиной дрожи и неуверенности всё его существо. Тело била дрожь, в голове метались мысли: «А если я не смогу? А если меня убьют? А если я забуду заклинания? А если…», но Рэт даже не задумывался о том, чтобы подождать наёмников снаружи. Это был и его бой, бой за Артефакт, бой за то, чтобы доказать Эртару, чтобы доказать самому себе…

А потом появился противник, и думать стало некогда. Это был невысокий Забирающий Сталь, судя по нитке серых бус,⁽¹⁾ связывающей хвост его тёмно-каштановых волос, со змеиными жёлто-зелёными глазами и болезненной гримасой на слишком бледном лице. В руке у него был самый обычный меч, а не магический. «Точно, скифь же блокирует их способности», вспомнил Рэт, глубоко вдохнул и послал первое воздушное лезвие.

Убивать не хотелось. Было до одури страшно даже просто задеть Забирающего, не то что послать смертельное заклинание, алым росчерком рассёкшее бы белую кожу и тёмные одежды. Но не убить — значит умереть самому. Тёмный не пощадит его и проткнёт своим мечом, напоследок удостоив лишь снисходительного взгляда. Поэтому Рэт отчаянно сыпал заклинание за заклинанием. Почему же противник не нападает? Неужели он сильнее его и попросту с ним играет, выжидает, пока он ослабнет?

Очередное воздушное лезвие прочертило по острой скуле Забирающего красною полосу наискосок и вверх и срезало несколько прядей. Рэт дрогнул, не успел больше ничего сделать — словно из-под земли взвилась вверх серая тень-змея и впилась в руку острыми клыками. Было больно до черноты перед глазами, магия потекла под кожей, сползаясь к месту ранения и словно пытаясь вытолкнуть инородный предмет, змея разомкнула челюсти, разгневанно шипя, а над головой просвистел меч противника. Рэт едва успел пригнуться, а потом распрямился, поражаясь тому, как неожиданно легко сделалось голове, и бросился в бой с новой силой. Страх кнутом бил по нервам, больше всего хотелось убежать и спрятаться, но Рэт не мог такого себе позволить. Светлый он или простой эло?⁽²⁾ Он не имеет права отступать.

Забирающий поддался его отчаянному напору, и он почти оттеснил его к стене, уже даже не заботясь о том, что сзади может напасть кто-то ещё и что змея может выскочить снова. Всё перед глазами превратилось в мешанину из собственных заклинаний и ответных ударов противника, а затем воздушное лезвие вспороло рубашку Забирающего, из раны полилась кровь, и Рэт вновь на миг оцепенел, отчаянно кляня себя за это. До боли не верилось, что он действительно это делает.

Противник лязгнул зубами, отбил следующую атаку и вдруг одним слитным движением переместился за его спину, а затем принялся загонять Рэта в угол. Удары сыпались градом, и Рэт совершенно не понимал, как мог противостоять тёмному до этого. Он уже почти дрожал от ужаса, автоматически посылая заклятья и понимая, что никогда больше не увидит Элфанис с его белоснежными домами-пирожными, никогда больше не пройдётся по родной библиотеке и не обнимет Ллири. Он пропустил момент, когда серая змея вновь прыгнула и удавкой обвилась вокруг шеи. Рэт смог только сдавленно вскрикнуть, а потом ноги словно сами подломились, и он рухнул на каменный пол.

А затем грянул взрыв.

Рэт успел увидеть Таэрта, Марваса, какого-то тёмного человека и руссов, сметённых и изломанных ударной волной разбившегося вдребезги Артефакта; отчаянно кричащую Олирэ, которую Сэльф и Мелифф под руки вытаскивали из пещеры; прыгнувшего за ними Ларкана, тащащего на руках бесчувственного Лардэлена; бросившихся на пол тёмных и высокого эльфа в иссиня-чёрной мантии, шагнувшего навстречу взрыву и выставившего магический щит. Он поглотил почти всю энергию, но что-то всё-таки долетело до их угла. Забирающий принял весь удар на себя, распахнул полыхнувшие расплавленным серебром глаза и упал, похоронив Рэта под собой и невольно закрыв от губительной магии.

Наступила страшная тишина.

Всё разворачивалось быстро, слишком быстро: вот Водный Вихрь падает лицом вниз под случайным ударом кого-то из наёмников, падает, продолжая судорожно сжимать пальцами сверкающий Артефакт; тонкий звон, когда Артефакт разбился о каменный пол, затерялся в шуме боя, и Квэарр скорее почувствовал его, чем услышал на самом деле; вот из-под упавшего тела словно нехотя вырываются потоки воздушной магии, медленно, но неотвратимо превращаясь в смерч и начиная поглощать всё вокруг; вот Фирэйн, добрый верный друг, не раз спасавший ему жизнь, вместе с наёмниками сметается этим смерчем, а тот, пульсируя и мерцая, разворачивается по спирали и захватывает всё больше пространства.

В этот момент Квэарр не чувствовал ни капли жалости к своим бывшим соотечественникам. Элфанис уже давно не был его домом. А Фирэйн… быть может, он ещё возродится? Было бы больно потерять последнее близкое существо. Арэ спокойно живёт на Элфанисе и проклинает сбежавшего брата, не его Светлейшая давно мертва, а теперь ещё и единственный друг сгинул из-за проклятой магии, почти такой же, что сейчас вновь яростно клокочет по венам — впервые за семнадцать лет. Вард, пытаясь избежать волны, прыгнул в сторону, прямо на пискнувшего Зенора, и закрыл его собой, вжав того в пол. Глупый, верный, на всё готовый ради друзей. Смешной… Хотя, что сейчас делает сам Квэарр? Не глупость ли? Пожертвовать её подарком, что бы спасти своих даже не друзей, а лишь знакомых тёмных?

Он широко шагнул вперёд, навстречу смертельной опасности, совсем не чувствуя страха перед скорой встречей с Госпожой, чувствуя, как замедляется для него время. Даже если не успеет — что с того? Может, и воскреснет, а если нет — кто будет плакать о нём? Фирэйн может и не вернуться, а после ухода Светлейшей он всё равно лишь существует, но никак не живёт. Его жизнь оборвалась с её гибелью. Семеро, какая патетика… И вовремя, как всегда. Когда же ещё вспоминать прошлое, как не теперь, да…

Квэарр рванул серьгу из уха, в кровь раздирая мочку, швырнул себе под ноги, с силой припечатав каблуком треснувший голубой камень. Пока не пожалел, пока не бросился на пол — собирать осколки единственного сокровища из элфанисской жизни.

Светлая Иллирия, едва вошедшая в свою комнату после визита к раздосадованному очередной напастью брату, внезапно рвано вдохнула, обхватив себя руками, и сползла по стене на мраморный пол. Её красивое лицо побледнело, по цвету сравнявшись с мелом, зрачок сжался до крошечной точки, а радужку заполнил яростно полыхающий голубой свет. Она на секунду прикрыла глаза, а затем, даже не пытаясь подняться, поползла вперёд, цепляясь скрюченными пальцами за гладкие камни, за мебель, ломая ногти и кривясь от раздирающей сознание боли… Лишь бы добраться, лишь бы успеть…

Магический щит прозрачной мерцающей плёнкой вырастал из-под сапог Квэарра. Но слишком медленно. Слишком слабо. Такой щит не отразит волны Артефактной магии. Такой щит даже Режущее Дуновение не отразит… Неужели и она отвернулась от него? Неужели её магия больше не защитит его? Хотя на что он надеялся: магия мёртвых редко когда действует. Квэарр прикрыл глаза, не зная, сколько ещё мгновений у него осталось. Мысли носились в голове со скоростью молний. Он решительно проник в плетение магического щита, подпитывая его своей магией — хоть где-то пригодился его дар, дар видеть узоры чужих заклятий. Плетения чар были ему не знакомы; хоть когда-то давно ему и казалось, что он знает их все, действовать пришлось наугад. Видно совсем разучился творить магию за семнадцать лет, раз не смог распознать рисунок обычного щита-оберега. Впрочем, щиты ему никогда не давались…

Иллирия подползла к шкафу, уже не сдерживая выступивших на глазах слёз. Тело ломило, корёжило, выкручивало, оно не привыкло, оно позабыло всё. Не вовремя, слишком не вовремя сработало колдовство. Жив ли он ещё? Она с трудом поднялась на трясущиеся ноги, цепляясь за светлое дерево. Быстрее, быстрее… Дрожащими руками выдвинуть потайной ящик, растереть голубые лепестки между пальцами, вдохнуть полузабытый запах, прокусить запястье и дышать, дышать, дышать запахом свежей крови и засохших цветов, набираясь сил. Рвануть створки окна, впустить воздух в комнату, чтобы растрепал волосы, чтобы донёс и окунул её в цветущий ветер.

Отзовись, отзовись вся жизнь острова, помоги не сломаться!.. Пошарить рукой в ящике, достать флакон с той, другой кровью, её и его. Капнуть и своей, бросить лепестки да выпить залпом. Кровь морской солью и горечью золы отдаётся на языке…

В щите что-то неожиданно изменилось. По нему словно забегали искры, плетение вспыхнуло, магия Квэарра хлынула назад, едва не сбив его с ног. Он окончательно перестал что-либо понимать. Магическая преграда заполыхала ярким, слепящим лазоревым, затем обжигающе золотым… такими были её глаза, янтарно-золотыми, опаляющими, пожирающими без остатка, в ту ночь, когда он уходил. И тогда она, не его Светлейшая, смотрела на него этим взглядом. Полыхающий щит, что спасает от смерти, похож на её последний взгляд. Что за насмешка судьбы! И её последняя насмешка над глупым эльфом, пожелавшим невозможного.

Вплестись в преграду, самой обратиться колдовством, чтобы уберечь, не дать сгинуть под пагубной магией. Нет, проклятая магия проклятой Клоэ, тебе не забрать его, не теперь, когда победа так близка. Последний удар, беда вновь прошла стороной, и можно вернуться в опостылевшее, почти чужое тело. И не взглянуть на него нельзя. Его глаза — светлые до синего льда, голодные, точно такие же, как когда-то.

Преграда отразила последний удар магии разбитого Артефакта и рассеялась. Квэарр тряхнул головой, прогоняя наваждение, и обернулся к остальным тёмным. Что за проклятие! Даже в магии он видит лишь её.

Безумец.

Рэт не знал, сколько пролежал под бесчувственным телом своего врага, боясь даже вдохнуть. Змея сползла с его шеи куда-то на камни и больше не представляла угрозы, но сковывающий липкий страх никуда не делся. Жив ли Забирающий Сталь, что случайно спас его? Собственное сердце колотилось так громко, что он не мог различить чужого дыхания. По рубашке текло что-то тёплое и мокрое — наверное, кровь из раны бывшего противника, а вокруг стояла всё та же могильная тишина. Так тихо, наверное, бывает только в склепе.

Рэт вздрогнул и отчаянно забился, пытаясь вылезти из-под тяжёлого тела. Это категорически не получалось. Наконец он обессиленно затих. Если кто-нибудь из тёмных не снимет с него своего товарища, то он не сможет выбраться. Если кто-нибудь из тёмных выжил, конечно. А может они ушли, как «небожители»?

При воспоминании о наёмниках захотелось завыть. Хоть Таэрт и пытал того человека, он не заслуживал такой судьбы! Не заслуживал её и Марвас, вечно угрюмый эльф, который так и не смог оправиться после смерти своей жены — третьего мага в отряде и сестры Лардэлена, погибшей на предыдущей миссии. А теперь погиб и Марвас. И Марвас, и Таэрт, и Гирас, и теперь — для остальных «небожителей» — и Рэт. Что ещё они могли подумать, если мельком увидели его тело на полу? Сейчас они, наверное, уже на Элфанисе. У них был с собой портал, Эртар наверняка дал им его вместе со сферой золотой платформы. Что же он сделает с ними теперь? Артефакт разбит, второй наследник мёртв, загадочные проблемы с островом так и не решены… И Рэту теперь ни за что не попасть домой. Вряд ли тёмные отпустят его куда-то. Скорее уж возьмут в плен и сделают… что-то. Он не представлял что, но вряд ли это будет приятно. Перед глазами сразу же возникла голова Гираса в руке тёмного-незнакомца.

И Медуза. Что будет с ней? Таэрт оставил её ждать их у залива Уро на самом берегу моря, на случай непредвиденных ситуаций. Но теперь никто не придёт к ней. А вдруг и с Медузой что-нибудь случится? По спине пробежали мурашки, и Рэт вновь принялся копошиться, пытаясь скинуть с себя Забирающего. Может, он всё-таки успеет выбраться, пока тёмные не очнулись? Он плохо представляет, куда идти, но может...

Откуда-то спереди раздался стук и едва слышный хруст, словно бы кто-то переступил по полу и задел что-то стеклянное. Значит, Рэт всё-таки не успел. Кто-то закашлялся, а затем смутно знакомый и отдалённо напоминающий эльфийский голос произнёс:

— Все живы? Никто не ранен?

— Я жив, но с трудом… о ксара, моя спина, — второй голос был гораздо более низким и под конец сорвался на протяжный стон.

— Вард, что с тобой? — третий голосок был довольно тонким, звонким и журчащим. Похожим голосом говорила Белая Медуза, но вряд ли среди тёмных есть руссы.

— Фирэйн ушёл к Госпоже Смерти, так что с твоей спиной мы разберёмся позже. Пока что нам нужно как можно быстрее выбраться отсюда. Скоро набегут руссы, глупо надеяться, что они не слышали взрыв. Да и ученик шамана должен был почувствовать смерть и вождя, и наставника. Сейчас он наверняка клянёт себя последними словами за то, что остался в деревне, и собирает народ, — сообщил обладатель первого голоса. — А... где же наш мелкий змеёнок? Мирэд?

Судя по тому, что никто не откликался, «мелким» был назван лежащий без сознания Забирающий Сталь. Рэт бы поспорил с этим утверждением, учитывая вес тела, придавившего его к полу, но по сравнению с предположительно эльфом, его бывший противник, наверное, и правда выглядел маленьким.

Послышались приближающиеся шаги. Рэт сжался, одновременно ожидая того, что его обнаружат и страшась этого. Шаги оборвались, а затем кто-то поднял лежащее на нём тело. Рэт сделал глубокий вдох и нерешительно поднял глаза: обладатель первого голоса действительно оказался эльфом, только сильно потрёпанным жизнью: от левого уха остались лишь ошмётки, рваные и кровоточащие, волосы были неровно обкорнаны, а Забирающего под спиной он довольно держал одной рукой, похоже, железной. По крайней мере пальцы — точно. И пускай Рэт готов был поклясться Клоис, что не видел этого эльфа раньше — разве что тогда он выглядел по-другому? — тёмный продолжал казаться поразительно знакомым.

Эльф внимательно осмотрел Забирающего, пощупал второй, вполне обычной, рукой пульс и вынес вердикт:

— Жив, но без сознания. Сильно пострадать не мог, поскольку мой щит принял на себя большую часть удара. Рана на рёбрах довольно поверхностная, её нужно только промыть и перевязать, — он перевёл пристальный взгляд на Рэта, внезапно почувствовавшего себя ещё более слабым и беспомощным. — А вот этому юному наёмнику несказанно повезло... Хотя, какой это наёмник? Нас почтила своим присутствием чрезвычайно высокая персона. Сам Светлый Рэттан, сын Светлейшего Эрнанна и его не менее светлейшей первой супруги изволил явиться за Артефактом.

Рэт застыл, а потом в его голове что-то щёлкнуло. Точно. Пристальный взгляд ярких светло-голубых глаз, бледно-золотые волосы по лопатки, форменная белоснежная накидка с гербом Светлейших. Личный телохранитель Светлейшей Фредерики, после полугода службы оставивший пост стража Небесной Резиденции и исчезнувший с Элфаниса, один из самых красивых и незаурядных эльфов на памяти Рэта. Но что с ним произошло? Почему теперь он выглядит так неправильно? И дело даже не столько во внешности, сколько в чём-то ином, внутреннем. Словно что-то сломалось там, и ярчайший эльф потух, обратился ледяной статуей.

И… почему он с ними?

— Вы — небесный страж Ма́эн Эрида́р?

Глаза тёмного застыли и вспыхнули неожиданной злобой:

— Нет. Я был им раньше. Теперь моё имя — Квэарр, и я тёмный. И если вы решили по праву второго наследника престола и по примеру своего глубокоуважаемого отца читать мне нотации о том, что я сделал неправильный выбор, то смею вас заверить: на Элфанис я не вернусь, что бы вы там ещё мне не предлагали. У престола не должно быть ко мне претензий, я оформил бумагу о своём уходе по всем правилам и даже оставил сезонную выплату в казне.

— Я вовсе не хотел читать вам нотаций, — Рэт растерялся, — я... Почему вы с тёмными? Вы же раньше служили роду Светлейших, так почему сейчас вы с тёмными?

— Это совершенно не ваше дело, — отрезал тот, кто раньше звался Маэном Эридаром, — лучше скажите мне, сделайте милость, что вы делали на Миро среди наёмников? Зачем небесному престолу понадобился Артефакт Попутных Ветров?

— Я… — Рэт не знал, что мог бы ответить на этот вопрос. Зачем им был нужен Артефакт, он толком и не знал, а если бы и знал — вряд ли сказал бы, — мне не говорили, зачем он был нужен. Не ваше дело, как и почему я оказался у наёмников. Я... я требую отпустить меня, вы не имеете права пленить одного из рода Светлейших. Кара за это — казнь.

— Вы мне угрожаете? — ядовито бросил тёмный. — Спешу напомнить, что ныне я не подданный Элфаниса и плевать мне на ваши кары и законы. Из пещеры вы выйдете только пленником, Светлый... Хотя какой из тебя сейчас Светлый, мальчишка. На Элфанис мы тебя не вернём. И, надеюсь, ты понимаешь, что пытаться сбежать не стоит, но в целях собственной безопасности, раз уж я уже сейчас слышу из ваших уст угрозы… Афинар! Мфайрара магэ катта Рэттан!⁽³⁾

Рэт словно перестал дышать. Магия прекратила течь по венам, исчезла, растворилась без следа в своём пятом измерении⁽⁴⁾, больше не окутывала его своей дышащей свежестью и древней мощью, на которую всегда можно было положиться. Из него словно вырвали кусок и втоптали в землю, искорёжили, изничтожили, убили… Квэарр, а теперь Рэт точно понимал, что эльф перед ним — не Маэн Эридар, никогда не сделавший бы такого со своим Светлым, — перекрыл ему доступ к магии. Она больше не притягивалась к нему, не концентрировалась в его теле, а протекала насквозь, словно через неодушевлённый предмет. Это было страшно. Это было больно. Рэт не мог сам снять это заклятье, а пока он у тёмных, ему не стоит ждать освобождения от него.

— Не сиди на полу, Светлый, и вставай. Эта боль не настолько сильна, насколько кажется сейчас твоему изнеженному тельцу. Ты скоро привыкнешь к этим необходимым мерам, — Квэарр посмотрел на него, скрючившегося на камнях, с мимолётной гадливой жалостью. Рэт не понимал, чем вызвал такую ненависть к себе. Только тем, что он родился в роду правителей Элфаниса? Но ведь Квэарр и сам служил им годы! Что же изменилось, что стало переломным моментом?

Рэт медленно встал, опираясь о стену. Камни холодили, впивались в кожу острыми гранями. Перед глазами всё плыло от слёз, и он не сразу смог сдвинуться с места. Ему вдруг подумалось о том, что если бы эльфийские наёмники взяли в плен тёмных, то сделали бы то же самое: конфисковали бы оружие, перекрыли магию Квэарра, а этого Забирающего, «мелкого» Мирэда, и вовсе бы изрезали скифью, что бы он больше никогда не смог использовать свою магию. Хотя он и без неё способен сражаться…

Квэарр заметил взгляд, которым Рэт смотрел на висящего на него руках Мирэда, и лишь чуть менее ядовито усмехнулся:

— Тебе стоит бояться не его. Если бы он хотел, то убил бы тебя в первую же минуту вашей схватки. Не думаешь же ты, что со своим явно отсутствующим опытом в сражениях и абсолютно никчёмным набором заклинаний смог бы победить Забирающего, который обучается владению оружием с детства? Раз он тебя пощадил, то уже не убьёт, тоже мне, пацифист, как будто одного Зенора нам мало... Но знаешь, наверное, к лучшему, что не убил, Госпожа будет рада подобному пленнику, она найдёт тебе применение... И учти, будешь брыкаться — я найду для тебя наручники. Хотя теперь ты и без них ничего не сможешь.

Рэт стиснул зубы, делая первый осторожный шаг, и вгляделся в потерявшего сознание бывшего противника внимательнее. Он отметил хорошо развитые мышцы, едва заметные мозоли на ладонях, отмеченное отчётливой внутренней жёсткостью лицо и понял: захотел бы, убил не церемонясь. От этого осознания легче и спокойнее не стало, но он подсознательно проникся к Забирающему какой-то робкой симпатией. Хоть кто-то из тёмных не желает ему, по крайней мере, смерти. Должен же хоть кто-то не желать ему смерти?.. Пока что, конечно, и остальные не предпринимали попыток сделать с ним ещё что-то, кроме лишения магии, но это с их точки зрения действительно было необходимостью, которую Рэт со скрипом, но признавал: сам бы он поступил точно так же, если бы мог. И... наверное, если бы Квэарр оставил ему его силу, то Рэт разнёс бы пещеру, но попытался уйти. Теперь же... Что он умел, кроме как творить заклятья? Ничего, что могло бы пригодиться сейчас.

Рэт нашёл в себе силы окончательно оторваться от стены и, пошатываясь, направился в сторону выхода из пещеры. Первый приступ боли почти прошёл, но глаза всё ещё слезились. Он смутно различал тёмных, уже стоявших у выхода: Квэарр с Мирэдом на руках, высоченный мужчина с длинными волосами, наверное, тот самый Вард и явно горный житель, и тонкая фигурка с бирюзовой кожей и русыми волосами, собранными в длинную косу. Поскольку больше никого в пещере не было, Рэт предположил, что это и есть тот пацифист Зенор. Наверное, русс-полукровка. Быть может, чаррусс?

Зенор оглянулся на него и, чуть помедлив, протянул какую-то тряпицу.

— Вытри лицо, — его голос не был сочувствующим, но и ненависти в нём не слышалось. Он почему-то напомнил Рэту Медузу, поэтому тот нашёл в себе силы улыбнуться:

— Спасибо.

— Я Зенор, а это — Вард, — коротко добавил чаррусс и замолчал.

— ...Можете называть меня просто Рэтом. Светлый из меня сейчас действительно никакой, да и… глупо требовать соблюдения пиетета от тех, кто тебя пленил.

— Пытаешься на жалость надавить? Поверь, мне совершенно безразлично. И не только мне, смею предполагать, — пренебрежительно хмыкнул Квэарр и шагнул наружу.

Они вышли следом. Рэт на секунду зажмурился от яркого света, а дальше едва не отпрянул назад — их окружили разгневанные руссы, выставившие вперёд костяные копья. Один из них, совсем юный, в водяном одеянии и с перекошенным от ярости лицом, провыл, сверкнув ненавидящими иссиня-чёрными глазами:

— Вы убить вождь Водный Вихрь! Вы убить шаман Голубая Волна! Вы приговариваться к заточению в Чёрный Грот!

Они были в кольце. Осмотрев тёмных наконец прояснившимся взглядом, Рэт понял, что они не будут сопротивляться: Квэарр, несмотря на свои ядовитые речи, стоял на чистом упрямстве, удерживая висящего безвольной куклой Мирэда дрожащими руками и силой воли, Вард был практически без сознания, Зенор, на которого он опирался, побелел от натуги до светло-голубого, а сам Рэт лишился магии, и каждый вдох всё ещё отдавался болью где-то под рёбрами. Им нечего было противопоставить руссам сейчас.

Он безмолвно последовал под их конвоем куда-то в сторону, шатаясь и спотыкаясь о торчащие из песка камни. Что же, ему повезло стать пленником дважды.

Не стоило покидать Элфанис.

1) Всего Забирающих разделяют на пять подвидов: Забирающих Кровь, Магию, Сталь, Опасность и Боль. К какому подвиду принадлежит Забирающий, можно узнать по нитке бус, которой они традиционно завязывают свои волосы. У Забирающих Кровь она красная, Магию — синяя, Сталь — серая, Опасность — золотистая, Боль — белая или бирюзовая.

Вернуться к тексту

2) Эльфы, живущие на Элфанисе и являющиеся его гражданами.

Вернуться к тексту

3) Заклинаю! Забери магию у Рэттана! (драк.) — заклинание, не дающее магии концентрироваться в теле того, на кого оно направлено, и рассеивающее уже существующий запас. Не относится ни к одному из направлений магии, относится к ступени матэр. Может накладываться магом только на другого мага, стоящего ниже по ступеням. Требует много энергии, может применяться только магами с большим сосудом.

Вернуться к тексту

4) В Странном мире шесть измерений: четыре привычных нам, пятое, в котором существуют большую часть времени духи и призраки, а также течёт чистая магия, наполняющая резервы магов. О существовании шестого идут споры — согласно легендам, в нём обитают демиурги, и оно представляет скорее отдельный мир. Однако те, кто не верит в Семерых, утверждают, что его нет.

Вернуться к тексту

44 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Первым, что почувствовал Мирэд, очнувшись, была капля воды, что упала ему на нос и соскользнула в ноздрю. Он чихнул, рана на рёбрах отозвалась ноющей болью, и по коже потекло что-то горячее. Странно, что полученная им царапина так и не зажила. Что случилось? Они проиграли? Фирэйну не дали его вылечить? Он попытался вспомнить, что было до его пробуждения. Вождь сопроводил их в пещеру, на них напали эльфийские наёмники, и он ещё бился с тем кудрявым мальчишкой, а потом был взрыв…

— Ты очнулся? — Мирэд вздрогнул и открыл глаза. Вокруг была практически полная темнота, лишь голубыми бликами плясал на скованных кистях рук свет... созданных из воды магических наручников?! Что происходит? Где они? Пол под ним был мокрым и склизким, вдалеке что-то капало, и звук от ударов о камни звонко бил по ушам. Определить расстояние до звука он не смог.

— Отвечай, если тебя спрашивают, Идущий Во Мраке, — по полу справа что-то застучало и зашуршало, он обернулся, чтобы увидеть засверкавшие в темноте наручники на руках Квэарра. Лицо эльфа в отблесках воды походило на лицо мертвеца. Почти всё его тело скрывал мрак.

— Что произошло? Где мы?

Квэарр беззвучно усмехнулся.

— О, ты пропустил всё веселье. Руссы обнаружили нас рядом с разорванным трупом своего вождя, взяли в плен и отправили в некий Чёрный Грот, где мы должны подохнуть во славу Океана вместе с эльфийским Светлым Рэттаном, с которым ты имел удовольствие сражаться. Фирэйн мёртв, мы в какой-то полузатопленной дыре без еды и помощи лекаря уже двое суток, Артефакт разбит и за нами вряд ли кто-то придёт, — эльф зашёлся жутким кашляющим смехом, — лекаря нет, а у нас трое раненых. У Зенора не до конца зажило плечо и ему нужны перевязки, в спину Варда попали осколки Артефакта, ты скоро схлопочешь заражение крови и лихорадку со своей раной, а мне уже нечем её перевязывать и промывать. Никогда не ожидал, что умру вот так, от голода и жажды, мечась между тремя почти что мертвецами. Смешно, — он осклабился и кивнул в сторону Мирэда, — не дёргайся лишний раз, если рана откроется, то тебе останется жить недолго.

Мирэд похолодел.

— Она… уже. Я… чихнул.

— Тогда удачи, Мирэд. Постарайся дожить… до чего-нибудь. Ещё можешь помолиться, может, хоть тебя Госпожа услышит, раз не услышала нас всех. Хотя… пятнадцатый негласный завет, так ведь? «Да не устрашится тёмный смерти — не устрашится своей Госпожи»… Да… — Квэарр отвернулся, вновь зашаркал куда-то в дальний угол. Оттуда донёсся приглушённый стон. Стонал Вард.

Тот самый Вард, что был ему другом — единственным настоящим другом среди тёмных. Тот самый Вард, что всегда мог утешить одним словом или вышибающим дух хлопком по плечу. Тот самый Вард, что смеялся над его шепелявым драконьим и делился одеждой. Тот самый Вард, с которым он разругался из-за сущего пустяка. Тот самый Вард, что должен скоро умереть.

Мирэд дёрнулся, попытался на ощупь доползти туда, в другой конец грота, но его остановил тихий, наигранно язвительный голос Квэарра, бесконечная усталость которого почти ощутимо давила на плечи:

— Ты ничем ему не поможешь, а только убьёшь себя быстрее. С Вардом делится жизненной силой Зенор, ты же знаешь о его даре, а ты… ты даже не маг, ты ничего не можешь сделать.

Мирэд отшатнулся обратно к холодной склизкой стене. В ушах зазвенело, словно от пощёчины. Он абсолютно бесполезен. Он абсолютно ничтожен и не в силах помочь своему другу. Он ничтожен… Он лишь ничтожный умирающий калека. Воскресят его, не воскресят… Маррак… Если погибнет Вард, как уже погиб Фирэйн… Страх бежал по коже злыми предательскими мурашками, кровь медленно сочилась из раны, и Мирэд чувствовал себя абсолютно одиноким и мучительно-жалким среди тёмных мокрых стен.

Он потерялся. Ему было страшно, как никогда в жизни. Стены давили, в груди было гулко-пусто, и дело было не только в Варде. Он что-то забыл, что-то очень важное…

Мирэд даже не сразу обратил внимание на шорох слева, и обнаружил присутствие постороннего только когда пропитанной кровью повязки на его рёбрах коснулись чужие руки. Он инстинктивно дёрнулся, уже готовый выхватить Серый Меч… Сссмеррть, ему не вытянуть его со скованными руками!.. Рядом испуганно и тонко пискнули. Мальчишка-наёмник сидел рядом, зажмурившись, словно опасаясь удара, и вскинув раскрытые ладони.

— Я не причиню зла. Я просто хотел перевязать рану… у меня с собой была чистая рубашка… я, правда, почти всю отдал вашему Варду, но там ещё осталось немного… — сбивчиво прошептал эльф.

С молчаливого разрешения изумлённого Мирэда он осторожно размотал пропитавшейся кровью обрывок ткани. Ему было явно боязно и неудобно это делать, он словно опасался, что его сейчас оттолкнут и ударят, да и наручники мешались, хоть цепь между ними и была довольно длинной — руссы не опасались, что их пленники сбегут. Куда же здесь бежать?

Эльф вытащил откуда-то из темноты длинный светлый лоскут, наверное, бывший когда-то рукавом, и нерешительно посмотрел на рану. Мирэд опустил взгляд: длинный, сочащийся кровью порез не казался ему чем-то опасным, но в подобных условиях мог навредить и он. К тому же, он всё же не был простой царапиной.

— Почему ты пытаешься мне помочь… Светлый Рэттан?

Мальчишка вздрогнул и тихо попросил:

— Можешь называть меня просто Рэтом? Мы не на Элфанисе, да и какой из меня сейчас наследник рода Светлейших? А помогаю… Ма… Квэарр сказал, что если бы ты захотел меня убить, то тебе хватило бы минуты, а то и нескольких секунд. Так почему же я должен бросать тебя умирать? Ты ведь меня пощадил, верно? Хоть я и не понимаю причины, но за жизнь надо платить жизнью. Это честно, кем бы мы ни были, так ведь?

— Причина, из-за которой я тебя пощадил? — Мирэд усмехнулся. — Причина проста: я не убиваю тех, кто слабее меня. Не убиваю беззащитных… Мне это претит, знаешь ли. Не прими в обиду, Рэт, но ты не умеешь сражаться.

Эльф промолчал, не поднимая глаз.

— Не веришь, да? Думаешь, мы чудовища? Тёмные не такие, какими нас выставляет общественность. Мы лишь служим своему демиургу мечом, а не молитвами.

— Вы часто убиваете? — Рэт вдруг вперил в него пытливый взор.

— Не чаще, чем прочие воины. Не будь наивным, считая, что убивают тёмные и только лишь тёмные. Так поступают многие… — Мирэд внезапно ехидно улыбнулся. — Может, ты думаешь, что какие-нибудь рыцари

или эти твои эльфийские наёмники — святые? Просто они убивают за деньги и их услугами пользуются все, потому зазорным их дело не считается. А нами располагает лишь Госпожа Смерть. Мы — её жрецы, её посланники, те, кто выполняют её приказы и служат её воле. У кого-то король, у кого-то заказчик, а у нас — демиург. Но все почему-то твёрдо уверены, что из всех воинов и жрецов — чудовища только тёмные! Мы ведь служим Смерти, какой кошмар! Но разве Смерть убивает всех тех, за кем приходят рыцари и наёмники? Разве она? Нет, Смерть лишь забирает их души из остывших тел и отправляет на перерождение, вновь даря им жизнь. Что скажешь на это, а, Рэт? Вряд ли тебе такое рассказывали на твоём светлом-пресветлом Элфанисе, но подумай сам.

Мальчишка Светлый сидел, судорожно сжимая в руках грязную окровавленную тряпку, растрёпанный и беспомощный. Наконец он сказал совсем тихо:

— Я… не считаю вас чудовищами. Правда. Это ваша работа в какой-то степени. Существа бывают разные, но я хочу верить, что ты… вы… не убиваете ради удовольствия. То, как вы себя вели во время боя и после… я много думал… я, конечно, почти вас не знаю, но… вы так держитесь друг за друга. Так не могут чудовища. И наёмники так не могли… они тоже не чудовища, но… Когда мы были на вашем корабле и искали следы, Таэрт пытал одного матроса… и я не видел в глазах других наёмников даже капли жалости. Им было всё равно, они стояли, словно бездушные истуканы, словно и не живые, а какие-то… это и их работа, конечно, но… — он развёл руками и помотал криво остриженной головой. — Давай я перевяжу твою рану. Кровь течёт.

Мирэд промолчал и чуть приподнялся, пытаясь устроиться так, чтобы эльфу было удобнее заниматься его раной, раз уж тому так захотелось. Вряд ли этот мальчишка убьёт его — какой смысл теперь? Они и так все здесь подохнут, если не случится какое-то чудо.

И… не-тёмный, не считающий тёмных чудовищами. Удивительно, и больше похоже на плохой анекдот, особенно в их ситуации. Рэт вообще вызывал лёгкое недоумение.

Внезапно Мирэд, пошевелившись, почувствовал в кармане штанов какой-то инородный предмет, что-то прохладное и гладкое. Он осторожно запустил пальцы в карман и извлёк оттуда небольшую продолговатую склянку с какой-то жидкостью.

— Что это? — спросил Рэт.

И Мирэда внезапно осенило.

— Скажи… Вы, эльфы, разбираетесь же во всяких травах?.. Можно ли продезинфицировать рану мятной настойкой? Наш лекарь дал мне её в качестве успокоительного, но мята же много где используется и является лечебной травой. Если я правильно помню, конечно.

Возможно, было неосмотрительно давать это в руки того, с кем ещё недавно сражался, но хуже вскрывшейся ране уже не станет.

— Я думаю, можно?.. — неуверенно ответил эльф, взял склянку в руки, бросил на Мирэда ещё один нерешительный взгляд и щедро хлестнул жидкости на рану.

От неожиданной боли Мирэд заорал.

Мальчишка испуганно отшатнулся, склянка упала на каменный пол, разбившись вдребезги. Остро запахло мятой и ещё чем-то травяным. Мирэд замер. Настойка жгла рёбра, растекаясь по ране огненной лавой, а в голове билась отчаянная мысль: «Ведь ею можно было обработать спину Варда».

— Прости, прости, — голос Рэта задрожал, он бросился на пол, отчаянно елозя пальцами по полу, словно в надежде отыскать склянку целой.

— Не надо, поднимись. Ты порежешь пальцы. Я… сам виноват, что закричал, — Мирэд едва совладал со своим голосом. Нужно было сразу отправить его со склянкой к Варду, сам бы он и так справился… пусть с ним и Зенор, но раны от осколков Артефакта — это слишком серьёзно, куда серьёзней, чем какой-то порез.

— Я… я всё ещё должен тебя перевязать, — Рэт вновь подполз к Мирэду и схватил чистый лоскут.

Перевязка проходила в молчании. Светлый с трудом разорвал бывший рукав на полосы, связал их в одну длинную ленту и медленно, но туго забинтовал Мирэду грудную клетку, а потом долго пытался завязать узелок, чтобы повязка не съехала. Концы ткани выскальзывали из его пальцев и расползались в стороны.

— Давай я сам, — Мирэд перехватил концы импровизированного бинта и быстро связал их вместе. Повязка туго затянулась на рёбрах.

Рэт опустил руки и неожиданно издал какой-то тихий звук, словно бы всхлип. Мирэд бросил на него удивлённый взгляд. Он… плачет? Серьёзно? Мальчишку затрясло, он отполз куда-то в сторону, к стене, почти слившись с царящим вокруг мраком, обхватил колени руками в наручниках, уткнулся в них головой, словно сдерживаясь, пытаясь помешать себе издать хоть ещё один лишний звук. Мирэда снова кольнуло жалостью. Как этот мальчишка вообще попал к наёмникам, такой юный и абсолютно неподготовленный? Почему он ушёл с Элфаниса? Или, быть может, его заставили уйти? Мирэд мало знал об обстановке на эльфийском острове. Возможно, произошло что-то серьёзное? Если кто-нибудь не придёт за ними, то мальчишка здесь и умрёт. От этого осознания стало ещё жальче непутёвого Светлого. У них, тёмных, ещё был шанс воскреснуть, у него же — ни единого. В этот момент Мирэд как никогда молил Смерть, что бы те, кого она пошлёт за скифью, забрали и их отряд из этого грота, чтобы они как-то узнали, где руссы держат своих пленников. Тамерзар же всегда всё знает, может он узнает и про них? О, Смерть, пожалуйста…

Внутри огненным клубком копошился страх за себя, за друзей, за этого нелепого Рэта. А ещё… Аин-Зара. Мирэд внезапно понял, что его беспокоило всё время после пробуждения, и из-за чего в нём была эта тянущая пустота. Он уже настолько привык к тому, что последнее время, оправляясь от ранения, она постоянно спала, что даже не сразу заметил, что змеи нет рядом. Никто не забрал её из полуразрушенной пещеры… Но с ней всё точно в порядке. Иначе и быть не может. Если бы она умерла, он бы отправился следом. Если бы с ней было что-то не так, он бы почувствовал.

Мирэд старательно гнал от себя мысли, что зарождающаяся мигрень — не последствие магического удара, а что-то более страшное.

Он осторожно протянул руку, морщась от боли, и коснулся эльфийского плеча. Рэт вскинул на него затравленные глаза.

— Иди сюда. Плакать в одиночестве не лучшая идея. Сразу начинаешь чувствовать себя ничтожным, да и эта темнота… Она и на меня нагоняет уныние. Вдвоём как-то легче, согласись? — речь получилась какой-то тусклой и скомканной, но мальчишке Светлому должно было хватить. Будь проклято это воспитание! Относись к миру у своих ног как к грязи, но слабым помогай! Не противоречите ли вы себе, милые родители? Или это он всё никак не может что-то понять?

Эльфёныш нерешительно подполз ближе, почти прижался к его боку, сжался обратно в комок, став почему-то похожим на недоласканного в детстве ребёнка, и тихо-тихо произнёс:

— Я так и не знаю твоего имени. Квэарр говорил, но я не запомнил точно.

— В Чёрном Совете меня назвали Мирэдом, Идущим Во Мраке, но ты ведь не тёмный. А моё полное имя, со всеми регалиями, не особо уместно в нашей ситуации... особенно учитывая, что я называю тебя сокращённым. Можешь называть меня Велорнэссом или Нэссом, как тебе удобнее.

— Расскажи что-нибудь, пожалуйста… — вдруг шепотом попросил Рэт.

— Из меня плохой рассказчик, поверь. Я не знаю, что говорить, чтобы успокоить кого-то, — он передёрнул плечами. Рана вновь коротко кольнула. Маррак…

— Не надо успокаивать… Просто расскажи что-нибудь: о себе, о мире, о тёмных… Неважно. Я просто не могу больше сидеть в этой тишине, пожалуйста!.. Мне кажется, что я схожу с ума! Нэсс, прошу... — его голос был полон абсолютного, неподдельного отчаяния. Сейчас Мирэд понял, что вряд ли за те два дня, что они провели здесь, тёмные удостоили его хоть словом. Оно и понятно, им он был безразличен, да и сам Светлый вряд ли стремился говорить с теми, кто его пленил. Но почему он заговорил с ним, почему начал помогать, почему пытается найти поддержку там, где не должен её найти?

Потому что он пощадил, всего лишь поэтому. Он проявил слабость, сжалился, и теперь оттолкнуть — значит добить. Способен ли он на это?

Мирэд рвано выдохнул. В нём копошились сотни эмоций, хотелось выть, кричать, хотелось хоть что-то сделать для Варда, хотелось найти Аин-Зару и вылезти, наконец, из этого грота, но он не мог ничего... по разным причинам. И бездействие его угнетало.

Но Мирэд всё же был не один, он знал, что где-то там, в темноте, есть Квэарр, Зенор и Вард, а у этого мальчишки сейчас не было никого, никого, кроме странного Забирающего, который позволил ему сесть рядом и не убил в схватке. Мирэд ещё раз выдохнул, затем улыбнулся одними губами, просто чтобы обнадёжить — себя или его, уже не важно. Потом вдохнул и начал рассказывать первое, что пришло в голову.

— Я происхожу из древнего рода к’Сазаренов, Забирающих Сталь. Моего отца зовут Э́рлансс, он один из членов Змеиного Совета, поэтому, по сути, наши с тобой положения в обществе практически равны, за исключением лишь того, что мне, вероятно, однажды предстоит занять место своего отца, а вот тебе — вряд ли. Моя мать — Маргаре́са к’Ра́ссэн, дочь Ла́раса к’Рассэна, также состоящего в Совете. Не думаю, что история знакомства моих родителей будет тебе интересна, да и я не вправе рассказывать тебе такие личные вещи. Могу сказать только, что это было очень… красиво?.., и их любовь, какая редко встречается в нашем мире, могла бы послужить для многих примером отношений, которые должны быть между мужчиной и женщиной. Я ни разу не видел, что бы он повышал на неё голос или поднимал руку, да и чувствуется, что у них всё не так, как в многих парах, где с возрастом вместо любви остаётся лишь уважение. Мы с сестрой выросли в атмосфере этой любви и тепла. Конечно, как девочке, ей доставалось больше внимания — мы были близнецами с Эма́рьес, родились в один день, сорок восьмого клоэнана, девятнадцать лет назад. У Забирающих в этот день праздник, по поверьям распускается магический цветок эмарьес, в честь которого и назвали мою сестру, молодёжь ищет его по лесам, в городах и деревнях жгут факелы из сосны и водят хороводы, почти такие же большие, как на Плясках, посвящённых Семерым. На твоём Элфанисе же бывают Пляски?..

Говорят, что у того, кто найдёт эмарьес, исполнится любое желание — но только если оно будет искренним. Моя мать очень хотела дочку, поэтому её рождение в этот день было воспринято не иначе как дар демиургов. Эмарьес была всеобщей любимицей, хоть и не могла стать наследницей рода, так как унаследовала способности своей бабушки Мфайры Сэо, Забирающей Опасность. Не знаю, когда она перестала быть маленькой маминой дочкой, но в какой-то момент она вернулась домой другой и сказала, что вступила в Чёрный Совет.

Так Эмарьес стала Сэ́о. Родители не осуждали и даже порадовались — они считали это весьма достойным выбором. В своё время и отец хотел пойти в Чёрный Совет, но потом женился и передумал, предпочтя молиться Смерти, а не выполнять её поручения. Через год к тёмным пошёл и я. Родители не возражали и в этот раз. Потом начались бесконечные задания, и я бывал дома не чаще чем в раз в три сезона и задерживался не больше чем на пару дней. Я позабыл о спокойной жизни, разорвал почти все связи с господами из древних родов, с единственным оставшимся другом из прошлого я практически не пересекаюсь... Даже обидно. Всё детство мы провели втроём: я, Эмарьес и Сарли́с, а теперь я лишь изредка вижу его и обмениваюсь с ним сухими письмами, — Мирэд чуть дёрнул уголками губ, вспоминая Лиса, вечера, которые они проводили вместе то в Сазэре, то в Нумосе, его звонкий смех и ярко-жёлтые прищуренные глаза, подёрнувшиеся масляным блеском после бокала ягодного вина. — Что же, откровенность за откровенность. Расскажи теперь о себе. Как сын Светлейшего докатился до такого?

Рэт вздохнул:

— Я знал, что ты спросишь. Я второй ребёнок Светлейшего Эрнанна от первого брака, мне сто двадцать лет и все эти годы я провёл на Элфанисе. Да, многие эльфы, как и я, живут всю жизнь на острове и довольны этим, но мне так хотелось увидеть мир под нами, мир снизу! Это было моей главной мечтой. Я правда очень люблю родину, но сто двадцать лет вечного роэнана и — знаешь? — одиночества я не смог выдержать. Никто не собирался отпускать второго наследника престола путешествовать, а потом случилась вся эта история с Артефактом… Я пытался уговорить брата отправить меня вместе с посланными за ним наёмниками — это же было бы совсем ненадолго, я пробыл бы вне дома всего несколько дней, но он мне не внял… А после наёмники вернулись ни с чем. Тогда брат нанял другую команду. О них ходили не очень хорошие слухи, я слышал об этом, но больше никто не согласился. И брат, конечно, вновь не отпустил меня… И тогда мне помогла сбежать сестра. Я не знаю как, но она договорилась с наёмниками, и они взяли меня с собой без пререканий. Через господина к’Арчема мы узнали, что вы держали путь в Ламенбер, но догнать мы вас не успели, у вас была фора в несколько дней. Потом… многое было. На вашем корабле мы чуть не погибли от кровавого тумана, который призвал капитан из тёмных, попали из-за шторма на остров руссов, с помощью ученицы местного шамана добрались до пещеры… Дальше ты сам знаешь: была битва и наёмники ушли. Наверное, посчитали меня погибшим, раз не забрали с собой.

— Ты скучаешь по своей семье? Жалеешь, наверное, что сбежал? — Мирэду не то чтобы было интересно, но чужой голос разгонял темноту, а чужая история отвлекала от собственных мыслей и колющей виски пока лёгкой боли.

— Скучаю. По отцу, по Эртару, по Ллири. Но знаешь, до сих пор я больше всего скучаю по маме, словно какой-то пятидесятилетний мальчишка. Она умерла, когда мне было сто три. Спрыгнула с края острова, — тихий голос Рэта стал каким-то безжизненным, — и я не знаю, почему. Понимаю только, что она не любила отца. Она его ненавидела, кажется, всегда, но… но ведь меня она любила? И меня, и Эртара. Так почему решила уйти навсегда?..

Он снова затрясся, а потом, утерев лицо рукавом, с удивительно не шедшей ему горькой насмешкой сообщил:

— Знаешь, Нэсс, ты единственный, кому я об этом рассказал, так что можешь гордиться тем, что тебе изливает душу сам младший наследник эльфийского престола. На Элфанисе мне не с кем было поговорить и поделиться, друзьями я, слава происхождению, обременён не был, а у наёмников — тем более... Ллири принимает всё слишком близко к сердцу, Эртар закрылся от меня, а отцу всё равно. Он женился через год после её смерти… Я до сих пор не могу ему этого простить. Глупо, да? Наверное, ты сейчас смотришь на меня и думаешь, какой же я слабак? Говорю тут какую-то чепуху, плачу, вешаюсь на незнакомца со своими проблемами… Так смешно, наверное, тебе, тёмному, от моих сопливых откровений…

— Нет, Рэт, я так не думаю. Я понимаю, почему ты так себя ведёшь и что с тобой происходит… А потеря близкого всегда оставляет неизгладимый след, я знаю это, — Мирэд пропустил подколку мимо ушей, покачал головой и потрепал мальчишку по всклокоченным волосам. Сейчас он почему-то чувствовал себя невыносимо старым и умудрённым жизнью по сравнению с ним. Странное чувство для его девятнадцати лет. Эльф недоумённо нахмурился.

— Что ты делаешь?

— Пытаюсь приободрить тебя, вероятно?

Рэт почему-то улыбнулся:

— Спасибо, Нэсс. Спасибо.

Затем мальчишка отвернулся, прислонился к мокрой стене и закрыл глаза. Через несколько минут Мирэд услышал его ровное тихое дыхание.

Где-то в пещере капала на пол вода, сидел в темноте раненый Вард, Зенор питал его своей силой, Квэарр что-то неразборчиво шептал, спал рядом измождённый, глупый и одинокий эльф. Мирэд прижался к камням поудобнее и ещё долго смотрел в темноту, надеясь на какое-то чудо. Но оно не произошло.

35 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

Серафима потянулась, широко зевнула, машинально прикрыв рот рукой, и задумчиво погрызла кончик пера. Он неприятно и шерстисто скользнул по краю языка, она скривилась и мигом отдёрнула его от лица, уже не первый раз за утро отругав себя за оставшуюся с детства вредную привычку. Были бы здесь обычные шариковые ручки… Что грызть перья, что писать ими было не слишком удобно, но, к Серафиминому глубочайшему сожалению, приходилось довольствоваться этим. Ну почему же в Лэсвете не изобрели что-то более практичное, м? Ещё и магами называются… Неужели нет какого-нибудь удобного заклинания?

Хотя, может, и есть, но ей оно, конечно, недоступно.

Остаток вчерашнего дня она провела завёрнутой в плед в кресле у камина и с чашкой чая в руках, отходя после дождливой прогулки. Элэйнанский ливень проморозил её до самых костей, и Учитель уже в который раз за последнюю неделю упрекнул её в неосторожности, передав через служанку какую-то согревающую противопростудную микстуру. Волосы высохли довольно быстро, потёкший нос и запершившее горло от Магистерского зелья прошли почти мгновенно, а вот поднявшийся в душе шквал удалось унять только к вечеру. До этого дня Серафима предпочитала как-то не задумываться о том, какие чувства связывали их с Сильвестром до её потери памяти, и тем более не думала о нём как о ком-то, выходящем за рамки понятия «друг» — да она даже другом пока что могла назвать его лишь с большим трудом. А тут…

А тут даже не слишком искушённой — вернее, совсем не искушённой — в подобных делах Серафиме было понятно, что именно он хотел сделать под тем деревом. И сделал бы, если бы Дракон его очень кстати не отпихнул. Да в тот момент она была готова расцеловать этого распрекрасного коня! Серафима совершенно не представляла, что делать с вдруг открывшейся ей в полной мере правдой. Спрятать голову в песок, притвориться наивной девочкой-ромашкой, даже не подозревающей о том, что могли с ней только что сделать, подождать, пока Вест сам ей скажет всё прямым текстом, чтобы точно не упустить ни одной детали и примириться с тем, что нет, ей не показалось, и его расположение к ней совсем иной природы, нежели дружеское?

Сама она чётко понимала, что к Сильвестру не испытывает ничего. И дело тут было не в надуманной и несущественной разнице в возрасте длиной всего в три года или в том, что он не человек — просто высеченный из мрамора, совершенный как статуя Вест с горящим взглядом и нежными объятьями воспринимался только как друг или старший брат.

Не как юноша, к которому можно испытывать влечение определённого характера.

Возможно, конечно, что сейчас она думает так лишь из-за потери памяти, а ещё сезон назад они тайком целовались в тёмных уголках Замка, встречали на его крыше закаты и планировали будущую семейную жизнь в уютном гнёздышке с выводком пяти драконят, но что-то ей подсказывало, что такого не было. Иначе вряд ли бы Сильвестр молчал так долго, смиренно ожидая возращения её воспоминаний. Да и первое их столкновение было бы совсем другим — не ждал бы каких-то её ответных слов эмоциональный пылкий Вест, если бы знал, что его чувства взаимны. Если чувства имеют место быть, а не она сейчас понапрасну себя накручивает.

Перед Сильвестром было почему-то очень стыдно, и от этого стыда Серафима не смогла избавиться даже на следующий день, проснувшись ранним утром. Однако утром вместе с Сильвестром вспомнились и его рассказы, и Инар Сион с его загадкой. На самом деле их с Вестом разговоры очень помогли: во-первых, из беседы о символах Семерых Серафима узнала о расе Забирающих, к которой бесспорно принадлежал юноша из её видения — вряд ли его змея была просто питомцем, а, во-вторых, она ещё раз услышала про Сердце Замка. Если бы не Сильвестр, она могла бы ещё неделю ломать голову над тем, какое же «неживое Сердце» имел в виду Младший Магистр, прежде чем вспомнить об упоминавшемся ранее вскользь артефакте. Загадка медленно, но верно разгадывалась, хотя Серафима до сих пор терялась в догадках по поводу того, что же она пообещала Инару Сиону и как же он узнал о том, что она ищет. Пока что она смогла дойти только до того, что он точно уверен, что она всё помнит — иначе вряд ли бы он говорил именно так.

Серафиме очень хотелось встретиться с Младшим Магистром ещё раз — он определённо знал о её прошлом достаточно много, но тот словно старательно избегал её. В библиотеке его не было, хотя она пробродила по ней с два часа, пытаясь высмотреть его среди книжных полок, в кабинете — если верить невозмутимому слуге, с каменным лицом отправившему её обратно под предлогом, что Магистра Сиона сейчас нет, — тоже, а в личные покои она подниматься постеснялась, хотя и очень подмывало. Не хватало ещё, чтобы её застали в комнате одного из трёх верховных Магистров Белого Совета, будто мало ей этой глупой ситуации с «Хрониками» и зельем.

Так что Серафиме оставалось лишь разгадывать странную загадку без посторонней помощи, мучаясь от разнообразных мыслей. То, что Пророчество находится в Замке, стало очевидным сразу же: «Ты найдёшь то, что ищешь, в Замке Лиррэ». Да и где же ещё быть Сердцу, с которым тоже всё было ясно. «И где за стеною стучит неживое сердце, что хранит Белый Совет». По сути, и оно хранит Совет, и он его хранит. А вот с остальными двумя элементами загадки всё было уже не так прозрачно. «Ты найдёшь то, что ищешь, в Замке Лиррэ, под тем местом, где свет сэрен мирэ поглощается цветком Солнца, и где за стеною стучит неживое сердце, что хранит Белый Совет». Сэрэн мирэ — солнце ночи, местная пародия на Луну. Оно всходило на западе, когда солнце дня садилось, и с рассветом исчезало на востоке. Цветком Солнца называлось здесь гербовое лэсветское растение, от изображений которого у Серафимы иногда начинало рябить в глазах. Однако в загадке явно имелись в виду не нашивка на форме у какого-нибудь слуги или барельеф над колонной, поскольку они физически не могли поглощать свет — даром, что волшебные.

Возможно, подразумевался настоящий солнечный цветок, но вряд ли бы кто-то стал прятать Пророчество в Замковом саду. И всё же Серафима проверила и эту версию, исползав всю оранжерею вдоль и поперёк, и выяснила у садовника, что на ночь цветы закрываются. Но даже если предположить, что они как-то впитывают свет сэрен мирэ в таком состоянии, местоположение Пророчества явно было другим: под оранжереей находился лишь обрыв, потому что располагалась она в части выступающей из стены галереи. Таким образом, Серафима оказывалась в тупике — в голову ничего не приходило. Она понимала, что ответ плавает где-то на поверхности — вряд ли Инар Сион ставил своей целью сломать ей мозги своей подсказкой, но он мог рассчитывать, что она знает что-то, чего не помнит после потери памяти.

Девушка шумно выдохнула и уронила голову на свои записи, мимолётно вычеркнув ещё один пункт возможного определения «цветка Солнца».

Слишком много вопросов. Всё было бы гораздо проще, если бы она поговорила с Младшим Магистром. Хотя, что бы она ему сказала? «Извините, я не поняла вашу подсказку, потому что я ничего не помню о Странном мире, и знать не знаю, что я вам в прошлом обещала. Не могли бы вы мне объяснить мне поподробнее?». Она фыркнула, представив, какое после такой фразы будет выражение лица у Инара Сиона. Он, значит, скорее всего рискуя собственной безопасностью, рассказывает ей эту загадку, наверняка элементарную для обывателя, а она так его взамен радует. Лучше не придумаешь.

Серафима принялась задумчиво рисовать в тетрадке небольшой солнечный цветочек с бусинками-глазками. Она совершенно не представляла, как ей дальше расшифровывать эту подсказку. Но подсказка, пусть и такая, это уже что-то. Без неё было бы совсем туго, теперь же есть от чего отталкиваться.

Не сказать, правда, что до этой подсказки Серафима вообще грезила о том, чтобы найти Пророчество. Да, ей было любопытно, но раз информация засекречена, то она, скорее всего, не стала бы докапываться и лезть не в своё дело. Теперь же она не могла остановиться — разгадать загадку и прочитать-таки текст древнего свитка было делом принципа. Эх, наверняка у неё будут проблемы от этих неосмотрительных поисков.

Но только если кто-нибудь о них узнает, так ведь?

Подумав, она пририсовала цветочку ряд острых зубов и лапку с вилкой, а сверху дописала лаконичное: «Я съем твой мозг, муахаха!».

Надо будет ненавязчиво расспросить Сильвестра о том, где ещё встречаются изображения или упоминания солнечного цветка… Если, конечно, она сможет превозмочь себя и подойти к нему теперь, потому что при мысли о том, что он чуть её не поцеловал, она чувствовала, как внутренне краснеет, а под кожей опять растекается едкий горький стыд. Интересно, как бы она выкручивалась, если бы он всё-таки это сделал? Вряд ли бы получилось сделать вид, что ничего не было, если даже за это «чего не было» совесть готова была сожрать Серафиму живьём. Стоит ли рассказывать Сильвестру о своих поисках? Наверное, нет. Пусть им, как оказалось, и движет нечто большее, чем обычное дружеское расположение, он может вольно или невольно сообщить обо всём Главному Магистру. А если слух о её поисках дойдёт до него, то нежелательной беседы явно не миновать.

Конечно, Серафима не собиралась делать с Пророчеством ничего преступного — просто прочитать его, но ей очень не хотелось встречаться с Изаром Маугом. Виной тому было всё то же невнятное предчувствие, щекочущее нервы при одном только воспоминании о цепком взгляде Магистра, которое она ничем не могла объяснить. Возможно, у них был какой-то конфликт до её потери памяти? Не исключено. Всё же, вряд ли бы случилось что-то страшное, узнай он о том, что она интересуется Пророчеством. И, может, он даже и показал бы его ей сам?.. Или всё-таки что-то случилось бы?

И что, как говорит иногда Вест, Маррак побери, делать с этим цветком Солнца?

В дверь постучали. Серафима вздрогнула, отвлекаясь от своих размышлений, и отмечая, что цветочков у записей уже не один, а три, и все смотрят одинаково кровожадно.

— Кто там?

— Средний Магистр, которого ты не почтила своим визитом этим прекрасным утром, — донёсшийся из-за двери голос Эмила Курэ прозвучал довольно иронично.

Серафима представила, как он стоит в галерее, скрестив руки на груди, поджав губы и приподняв бровь, многозначительно глядя на закрытую дверь нерадивой ученицы, которая сама попросила обучить её истории, а теперь прогуливала занятия. Она подскочила со стула, прикрыла тонкую тетрадь со своими записями, почти бегом кинулась к двери. Опять было — Маррак! — стыдно и капельку боязно.

Эмил Курэ стоял в точно такой же позе, какую она себе и представила, разве что в его взгляде было ещё больше многозначительности.

— Простите, Учитель, накануне я нашла очень интересную книгу о растительном мире Лэсвета и настолько увлеклась, что забыла о времени, — нерешительно, но быстро протараторила Серафима, запоздало понимая, что если он войдёт в комнату, то её оправдания осыпятся прахом. Врать она не любила, к тому же Средний Магистр казался ей хорошим человеком, и обманывать его было попросту мерзко. Но правду она сказать не могла — он бы точно рассказал Главному Магистру, они ведь были не только коллегами, но и друзьями, судя по тому, что знала она.

Эмил Курэ, кажется, поверил в её ложь и понимающе улыбнулся:

— Да, интересные книги всегда были и моей бедой. Что ж, в любом случае я хотел сообщить тебе, что сегодня никаких занятий не будет. Сначала я хотел отправить слугу, потом решил сам проведать тебя. Ведь пропуск занятий — это так на тебя не похоже. Предлагаю перенести наш урок на послезавтра… Кстати, видел тебя сегодня в оранжерее. Рассматривала изученный материал вживую?

— Конечно, Учитель, — кивнула Серафима, отчаянно пытаясь вернуть себе спокойствие. Он ещё и в оранжерее её видел. Хорошо, что после злобных цветочков в тетрадке ей пришла в голову именно книга о растениях. Видя, что он собирается уходить, она вдруг решила рискнуть. — Простите, а вы не могли бы ответить на один мой вопрос?

Магистр остановился, и она продолжила:

— В книге были упомянуты цветы солнца. Мне кажется, что я слышала это название где-то в Замке, но не в отношении герба или самого цветка.

— Что ж, — протянул он, — ты действительно могла это услышать. Главные замковые часы, что на Пурпурной Башне, называют цветком солнца из-за золотой лепнины вокруг них, похожей на лепестки. Возможно, есть что-то ещё, но сейчас мне ничего больше не приходит в голову.

— Благодарю, Учитель.

Серафима еле дождалась момента, когда он, попрощавшись, ушёл по галерее подальше. Она плотно прикрыла дверь и бросилась к окну. Пурпурная Башня гордо возвышалась посреди двора, соединённая с основным массивом Замка двумя диагональными переходами. На ней мерно тикали часы, в окружении мерцающих золотых лепестков.

Всё ведь сходилось, на самом-то деле! Это вполне могли быть часы — они были обращены на запад, значит, в какой-то момент сэрен мирэ светило прямо в них, свет проходил насквозь за счет прозрачного циферблата — считай, поглощался, а под ними была центральная замковая башня. Чем не место для Сердца и Пророчества?

Что самое обидное, что если бы Серафима действительно помнила свою жизнь в Странном мире, то догадалась бы обо всём ещё утром — какой обыватель не знает о том, как называют главные часы страны?

«”Афинар рэккэс тамерэ дэмьерс, омелэ Сифизьер, армиар тэвэс!”, — громко воскликнул огненноволосый герой Ларсенар, воздевая вверх руки, перстнями унизанные, пламенеющий меч сжимающие. Умилостивил он своими словами заклятыми семерых демиургов, и дрогнула стена монолитного камня, узором паутины разошлись по ней трещины, открылись врата в сокровищницу прекрасной королевны Лафеи». Серафима закрыла книгу и потёрла лоб. Сейчас, когда загадка была разгадана, а план ночного похождения в Пурпурную Башню начал неторопливо вырисовываться в голове, она решила немного отдохнуть и дочитать-таки те сказания о герое Ларсенаре, что начинал ей рассказывать позапрошлой ночью Сильвестр. Однако вместо отдыха и желанной перезагрузки мозгов, ей пришлось продираться сквозь такие же мозголомые как загадка выражения, перемежавшиеся словами на другом языке. Если ринский Серафима начала понимать сразу же после перехода через портал — такова уж была его портальная специфика, то этот, как говорил ей всё тот же Вест, драконий, плясал перед глазами не хуже строчек под татуировкой. Как подозревала Серафима, язык и там, и там был один и тот же.

И пусть после нескольких уроков от Сильвестра она даже научилась правильно читать все эти драконьи закорючки — правда, с огромным трудом и едва ли не по слогам, — вполне понятно, почему в его исполнении он звучал плавно и красиво, а в Серафимином был похож на лепет малолетнего ребёнка. Удивительно, что она вообще хоть что-то понимала — каракули в рукописных книгах были ещё те, а склонности к изучению других языков она никогда не проявляла. Однако непонятные слова и выражения накрепко въедались в память и казались знакомыми, Серафиме даже мерещилось, что она отдалённо улавливает их смысл. До перевода всех этих слов они с Сильвестром ещё не дошли — сначала он решил научить её хотя бы читать — и неизвестно, дойдут ли теперь.

Непроизвольно она вновь наткнулась взглядом на Пурпурную Башню. Серафима решила не тянуть кота за хвост, и пойти в неё сегодня же ночью — чем быстрее эта история закончится, тем лучше. Она уже прикинула, какой маршрут будет самым коротким и даже набросала небольшую карту, хотя довольно смутно представляла, что будет делать, когда доберётся до Башни — что у неё внутри, Серафима не знала, однако поиски решила начать с самого верха, как раз с места аккурат под часами. Возможно, не рационально, однако наиболее логично. Самой большой загвоздкой до сих пор оставалась стража, которая наверняка должна там быть. Как миновать её незамеченной, Серафима абсолютно не представляла. Это была загадка посложнее магистерской, но времени на её решение пока хватало.

Пожалуй, нужно отнести сказания обратно в библиотеку и подумать ещё. Остановиться на половине пути Серафима уже не могла, а значит, что-нибудь да придумает.

Спокойно дойти до библиотеки ей совершенно неожиданно не удалось — у самых дверей её поймал радостный и всклокоченный ещё больше обычного Велимир. При виде сестры он, кажется, обрадовался ещё сильнее, сверкнул зелёными глазищами и заулыбался во все клыки. Наверное, не будь он её младшим братом, она бы даже испугалась, увидев такое чудо вживую. А так лишь с улыбкой подумала о том, что он опять не сдерживает свои эмоции и не контролирует проснувшегося внутри дракона. Но научится — рядом ведь есть Сильвестр, он покажет Миру, как правильно обращаться с его магией.

— Фима, Фима, представляешь, Сверр приехал! И с ним его сестра, я тебе про неё не рассказывал, но она тоже замечательная! Я тебя сейчас с ними познакомлю! Сверра ты знаешь, но не помнишь, а я… — возбуждённо затараторил он, глотая окончания, и принялся прыгать вокруг.

Возможно, его поведение не было обычным для мальчика тринадцати лет — Серафима, по крайней мере, представляла ребёнка такого возраста совершенно по-другому, — но тут, по словам всё того же Веста, сыграли свою роль два фактора. Первый — сам лёгкий и весело-огненный характер Мира, а также отсутствие причин и событий, которые могли бы его переломить и изменить («Вернее, отсутствие воспоминаний об этих событиях», уточнял он, опустив глаза). Второй и наиболее значимый — прохождение Велимиром первого обращения. В тот момент, когда его драконья магия окончательно пробудилась, неуловимо изменилось не только его тело, но и сознание. Драконы взрослели намного дольше, чем обычные люди, ведь если последние едва доживали до ста-ста двадцати — и то, будучи магами, — то их сроком были тысячелетия. И если ничто трагическое или страшное не вмешивалось в их взросление, то они надолго оставались детьми.

Со стороны замковых врат тем временем показались двое: юноша лет двадцати и девушка не сильно старше самой Серафимы — хотя она могла и ошибаться, всегда плохо определяя возраст на глаз. Оба были в странных одеждах, судя по всему, что она успела узнать о населяющих Странный мир расах — в эльфийских, но более утеплённой их версии, бело-голубых тонов и с разнообразным растительным орнаментом. Однако пришельцы эльфами определённо не являлись: смуглых и черноволосых эльфов с жёлтыми глазами просто не существовало. Хотя у юноши волосы были скорее черно-багровыми, чем-то похожими этим странным оттенком на волосы Главного Магистра. Скорее всего, он и был вьёлом Сверром, а девушка — его сестрой. Именно она особенно походила на волчицу, и одеяние её решительно портило. Ей бы больше пошло что-нибудь коричневое, зелёное или чёрное, но только не голубой эльфийский шёлк. Судя по кислому лицу, девушка придерживалась того же мнения.

Поравнявшись с ними, юноша ослепительно и почти также клыкасто как только что Велимир, улыбнулся. В отличие от своей спутницы он был абсолютно доволен жизнью и просто источал довольство и силу.

— Светлых дней тебе, Серафима. Велимир рассказал мне, что ты потеряла память в ходе некой кампании, поэтому представляюсь тебе заново: меня зовут Сверр, я вьёл, не путай с оборотнями. Раньше у нас были довольно хорошие отношения, мы даже вели переписку, и я очень надеюсь их восстановить… Как и надеюсь на то, что в скором времени ты всё вспомнишь. Это моя сестра Илва. Не то чтобы она жаждет с тобой познакомиться, давай говорить начистоту, но уверен, что это временно. Она ещё ни разу не была здесь, и ей просто немного непривычно, не принимай на свой счёт её недружелюбие, — Сверр протянул большую широкую ладонь с сильными пальцами, и Серафима сдержанно её пожала.

Вьёл оказался довольно обаятельным — много обаятельнее тех юношей его возраста, которых ей приходилось видеть, — поэтому некоторая навязчивость ужасной не казалась. В другое время Серафиму бы эта встреча порадовала ещё больше — ведь вот он, тот, кто многое знал об её жизни в Замке до потери памяти, но сейчас ей хотелось в тишине обдумать план своего ночного похождения. Что ж, придётся с этим переждать — сбежать посреди разговора было бы невежливо. Да и Мир расстроится.

Тем временем Илва показала брату язык, мигом сгоняя кислую мину с лица, и довольно сильно, как показалось Серафиме, двинула ему локтем под рёбра. Затем она обернулась к ней:

— Привет тебе. Разливаться заверениями в вечной дружбе с первой минуты я не буду, но пообщаться мы вполне можем, при условии, что ты не будешь занудствовать… Если же ты вдруг захочешь провернуть какую-нибудь весёлую аферу, обращайся ко мне — это дело я люблю. Хотя брат и сказал мне, что ты очень тихая и спокойная девочка, а ещё достаточно умная, чтобы не ввязываться в неприятности, я авторитетно заявляю: внутри каждой прелестной вежливой девочки прячется монстр, жуткий и любопытный.

— С тобой скорее наоборот, милая сестра, — фыркнул Сверр.

Илва громко хмыкнула и попыталась отвесить брату лёгкий подзатыльник, однако тот успел пригнуться и рассмеялся под её недовольное ворчание. Делал он это совсем не похоже на заливистый хохот Мира или раннюю капель Сильвестра — этот смех гулким звериным рокотом разносился по галерее, заставляя смеяться в ответ. Вьёл вдруг остановился и кинул взгляд на часы вездесущей теперь Пурпурной Башни, что была видна и из окна галереи.

— Мне пора в Белую Башню. Ровно в двенадцать у нас аудиенция с вашим Главным Магистром, Аэ́льге наверняка уже у дверей, и он просил присутствовать и меня. Мы ведь приехали в Лэсвет не просто так. Илва, думаю, не пойдёт?..

— Не пойдёт, конечно! Не люблю я все эти официальные приёмы, тем более что Пресветлый выпроводил меня с тобой чисто за компанию. Даже в состав отряда не включил, гадина остроухая, словно я какая-то сопливая девчонка, которую можно только кому-то в довесок спихнуть, — отмахнулась от него она, а потом ехидно протянула:

— И… Аэльге? Просто Аэльге? А мне говорил: «Обращайся к нему командир Аэльге, командир! Ты не можешь называть его просто по имени!».

— Ты — не можешь. Я — могу, — вьёл усмехнулся. — Но, специально для тебя — меня ждёт командир Аэльге. А ты, как и большая часть нашего отряда, можешь пока где-нибудь погулять, раз тебе не сидится в отведённых нам казармах.

— Зануда хитрожо… — пробубнила под нос Илва, но, под укоризненным взглядом брата, фразу не окончила.

— И где ты такого понабралась, а? Что я упустил в твоём воспитании? — задался Сверр вслух явно риторическим вопросом. Хотя, возможно, вьёла бы на него и ответила очередной остротой, но тут встрял Мир:

— Сверр, а можно я тебя провожу? Я так давно тебя не видел, столько всего произошло, — получив в ответ согласный кивок, Велимир радостно ускакал за Сверром по направлению к Золотой Башне — иначе чем через неё из этой части Замка до кабинета Изара Мауга было не добраться. Интересно, как только вьёл его выносит?

— Ну-с, рассказывай, что ты задумала, — совершенно неожиданно выдала Илва, в упор уставившись на Серафиму.

Она вздрогнула:

— О чём ты?

— Действительно, о чём я! Да у тебя на лице написано: «Я кое-что задумала, но не знаю, как это осуществить». Выкладывай, я же говорила, что могу помочь в любых каверзах. Всё равно делать в вашем Замке нечего… Так что там у тебя? Хочешь стрельнуть из подвалов парочку бутылок старого вина? Если да, то у меня уже есть разработанная тактика. М?..

Серафима некуртуазно приоткрыла рот.

— Я всё понимаю, конечно, но я пока что несовершеннолетняя.

— Так в этом же и прелесть!.. Ну и тьфу на тебя, а ведь такая замечательная идея была! Так что там у тебя? Какую-нибудь пыльную книжонку из библиотеки стащить? Да ладно, чего ты, ничто не сближает так, как совместные проделки! Да и братец мой хорошо к тебе относится, так что можешь мне поверить — сдавать я тебя не буду. Хочешь, даже на крови могу поклясться?

— Тебе что, настолько нечего делать? На крови клясться…

— А что такого? Такое весьма в ходу! Да и ты перестанешь меня в чём-то подозревать, кровная клятва — не пустой звук. Так что там надо стащить?..

Чувствуя, что ей уже не отвертеться, Серафима буркнула:

— Да почему сразу стащить?.. Пойдём в мою комнату.

Илва предвкушающе улыбнулась и чуть ли не вприпрыжку отправилась следом за ней.

Серафима была, мягко говоря, не уверена в том, что может ей доверять даже с учётом какой-то там клятвы, но если сейчас она откажется, то Илва может рассказать брату, а тот — и Магистру. Выходит, что безопаснее действовать с её помощью?.. В конце концов, можно и не сообщать этой вьёле о том, что именно она ищет.

Во что же она в очередной раз ввязалась?..

— О чём ты хотел поговорить, друг мой? — Эмил неспешно опустился в кресло напротив стола Изара. Солнце дня стояло высоко в безоблачном небе, уже не такое яркое, как в роэнан, но и не потускневшее, как в сэтэван. Эта холодная тусклость начнёт появляться в нём уже после Пляски Огня — сколько осталось до неё, несколько недель?

— Здравствуй, — Магистр оторвался от своих бумаг и приветственно улыбнулся. — У меня к тебе важный разговор.

— Только не говори, что всё-таки хочешь меня женить! — менталист рассмеялся.

— Нет, разговор не об этом. Хотя захоти ты связать себя узами брака, я был бы только рад — что, как не женитьба, способствует укреплению связей между государствами? Да и претендентки на твою руку нашлись бы… Взять хоть третью сестру государыни Асе Двуречной, Лите — нам не помешал бы доступ на территорию Сторо́у. Или сестра руппского царя — Руна Виркская. Достойная невеста, в приданное идёт немалая часть земель, так что смотреть на её лицо? Говорят, к тому же, что шрам её мало портит. А если хочешь протянуть руку взаимовыгодного сотрудничества и за море — взять хоть Арсу, у короля А́лриса младшие дочери всё ещё не замужем, могу отправить посла с предложением, дай мне только знать, если кто приглянется. Пусть я и зарёкся впредь не устраивать политических браков, я был бы рад, если бы ты связал свою судьбу с достойной женщиной.

— Слишком много предложений для того, кто вовсе не собирался толкать меня к женитьбе, — Эмил подпёр подбородок рукой. — Сам-то не думал о создании семьи? Почему я должен отдуваться?

— Ты знаешь о моём отношении к бракам, — Изар отмахнулся.

— Что, ты до сих пор не можешь простить Фету? Сколько уже прошло, лет двадцать пять? Ты же сам понимал, что замуж она за тебя не выйдет никогда.

— Понимал, конечно. Не иначе как уязвлённая гордость не даёт мне жить спокойно, — Изар нарочито грустно вздохнул и усмехнулся. — О Фете мне говоришь, значит, а сам-то… Думаешь, я не помню, как ты за моей сестрой бегал в юные годы?

— Бегал? — Эмил фыркнул. — Не наговаривай на меня. Я всего лишь следил за тем, чтобы Фредерика не ввязалась в плохую компанию и не покалечилась, пока ты оканчивал ЛМПУ⁽¹⁾ и строил планы о своём восхождении. Она же была такой же, как ты — пламя в голове, не знаешь, что задумает в следующий момент.

— Раз уж ты упомянул ЛМПУ, я всё же вернусь к тому разговору, на который я рассчитывал изначально. Тебе не кажется, что пора бы завести ученика? Присмотрись к выпускникам седьмого курса, тем, кто остался на четыре магистерских года, среди них есть несколько достойных и подающих надежды магов. Я даже собрал для тебя их досье, — Магистр толкнул Эмилу высокую стопку папок.

Тот легко поймал её и раскрыл первую, кинув на друга мимолётный взгляд поверх бумаг.

— И ты, конечно, уже выбрал самого достойного?

— Да. Рэйф Во́ру, пятая папка сверху. Занятный молодой человек, думаю, с его способностями он вполне может рассчитывать на моё кресло через десятка два лет.

— А́лис, А́рро, Бэлс, Ба́йо, Вору… Посмотрим, какой самородок ты откопал… Двадцать два года, родился в Морисэ́се… — менталист погрузился в чтение бумаг и надолго замолчал. Магистр ждал.

Наконец Эмил, пролистав все досье до конца, потёр лоб и поднял на друга глаза.

— Да, Вору действительно хорош. Первым со своего курса дошёл до заклинаний ступени магистра, которые сейчас, помимо него, смогли освоить только четыре человека, блестяще окончил учебный год, на экзамене продемонстрировав довольно сложное, особенно для студента, комбинированное заклинание хождения по воде… Но вот это-то меня и удивляет, Изар. Вору — маг воды. Не огня… И, несмотря на всё, не лучший на курсе. Чем тебе не понравился тот же Вент Арро? Он огненный и объективно лучше твоего Рэйфа. Или же Лайн Дисо́? Тоже огневик. И… если быть честным, друг мой, я ожидал, что ты собираешься со временем передать свой перстень Сильвестру.

— Сильвестру? Нет, точно нет. У меня на него… немного другие планы.

— Оставить ручным дракончиком для нескольких последующих поколений Магистров?

— Почему же так грубо, Эмил, — Изар улыбнулся. — Не ручным дракончиком, советчиком. Оружием, если хочешь.

— Почему бы тебе просто не передать ему власть? Ты и сам понимаешь, что стоит ему в полной мере раскрыть свои способности, получить должное обучение — и твой драконёнок станет сильнее нас всех. Чем не один из Магистров? Думаешь, он не сможет править из-за своего характера? Ему всего двадцать, всё ещё может измениться.

— Нет, дело не в этом, — Магистр качнул головой. — Понимаешь… Лэсвет — страна людей и править ей должен человек. У нас уже был один Главный Магистр из драконьих магов, Гилиа́р Клоэсс. Ты слышал историю о нём?

— Нет. Я просматривал документы о главах Белого Совета только на сотню лет назад, — менталист покачал головой.

— Гилиар правил больше тысячи лет назад, после самого окончания Серой Войны. Тогда именно он смог успокоить испуганных и разгромленных войной и чумой людей, возглавить их и сохранить трещавший по швам порядок в Лэсвете. Он правил сотню лет, сотню лет и три дня, а потом люди выплатили ему свою благодарность за это — свергли и убили. Драконов опасались всегда, а после Войны опасений стало ещё больше… О Фиа Ледяной Смерти ты не слышать не мог, она давно стала легендарным персонажем и героиней многочисленных сказов и песен, а разрушений принесла не меньше, чем армии троеруких и серая чума. Желавшим власти стоило малых усилий посеять смуту среди народа и совершить переворот его руками. Кто знает, что было бы, останься Гилиар Главным Магистром?.. В любом случае, я не хочу такой судьбы для Лэсвета. Прецеденты в нашей истории уже были, и я хотел бы избежать их повторения.

— Времена меняются, Изар, — протянул Эмил, — но в целом я согласен с тобой. Это разумно. У его драконьей крови есть и минусы. Но почему ты решил завести себе ученика именно сейчас? При всём моём к тебе уважении, ты должен теперь думать не о нём, а о близящейся войне. И девчонке.

— Должен и думаю. Но… мне неспокойно, — Магистр встал, отвернулся к окну и скрестил руки на груди. — Словно какое-то предчувствие, но я не могу понять… Ай да к Марраку, друг, не обращай внимания. Я просто решил завести себе ученика, что в этом такого удивительного?.. А почему маг воды — на то есть простая причина. Всё тот же Сильвестр, который в дальнейшем сможет усиливать его заклинания. Подумай сам, какой мощи может быть смежное заклинание двух магов воды, один из которых маг драконий?

— Да, теперь понимаю… Но всё же тебе придётся подыскать для него учителя среди магистров водной специализации. Он не Сильвестр, которому помощь нужна была лишь на первых порах из-за специфики его магии, — Эмил задумчиво нахмурился. — Да, я рассмотрю предложение взять себе ученика, дай мне несколько дней. Нужно ответственно подойти к отбору кандидата. И… — он поднялся из кресла, собираясь уходить, на несколько секунд замешкался, словно выбирая, что именно ему сказать, — предчувствия — это пустое. Если хочешь, могу дать тебе ещё успокоительного. У самого нервы шалят…

— Нет, оставь. Пора мне учиться справляться самому. А то так и до зависимости недалеко. Я должен быть в состоянии сам справиться со своими нервами, не находишь?

45 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Рэт хрипло, со свистом вдохнул в себя влажный воздух и подтянул колени ещё ближе к груди, обвил руками, стараясь удержать жалкие крохи тепла. Рядом с Мирэдом, вернее, с Нэссом, было гораздо теплее, но он не мог позволить себе постоянно греться под его боком, хотя очень хотелось. Из головы до сих пор не выходили его слова... Наверное, Рэт и вправду сошёл с ума, раз смог предположить такое, но ему действительно казалось, что этот тёмный совершенно искренне хочет его ободрить, что он совершенно искренне ему сопереживает… Нет, бред, конечно же, бред. Глупо думать, что Нэссу на самом деле есть до него дело.

Кому вообще было до него дело? Разве что матери?

Но она давно мертва, пора наконец-то примириться с этим. Как и с тем, что скоро будут мертвы и они в этом будто скованном льдом гроте, который высасывает из своих пленников жизнь в прямом смысле этого слова. В первые дни здесь было тепло, жарче, чем на Элфанисе… Теперь же и камни почти что подёрнулись инеем. Наверное, скоро и он, и тёмные действительно отправятся к Океану — если, конечно, считать его богом, как это делали руссы. Рэт всё же надеялся на Клоис. Если она есть… Быть может, у неё он встретит маму, и она, наконец, расскажет ему, почему ушла так рано. А если и не расскажет, то он всё равно будет счастлив. Она обнимет его как в детстве, наклонится и поцелует в лоб, а её золотые кудри будут щекотать ему лицо…

Рэт отчаянно замотал головой, прогоняя сонливость. Нет, не время засыпать! Ещё не всё потеряно! Наверняка за тёмными придут, у них же была какая-то миссия! Их же не могут бросить здесь и оставить умирать?.. Хотя почему — они умрут и вернутся к своей Госпоже Смерти, а она вновь воскресит их уже в другом месте. Она ведь может так, если верить всему, что говорят о её служителях… Стоит ли этому верить?

Они уйдут, так или иначе, а он останется здесь навсегда, среди холодных камней, один в этой пустоте и темноте…

Но страшно уже не было. Было просто до ужаса обидно умирать вот так — в каком-то затхлом гроте, в чужой стране, не увидев напоследок родных и не сделав в своей жизни ничего стоящего. Не считать же стоящим этот глупый побег?

Сейчас Рэт был бы рад даже Эртару, хоть с ним тёплых семейных отношений у него так и не сложилось, или отцу, что почти не уделял ему времени ввиду государственных забот. Хотя особенно хотелось увидеть Ллири. Наверняка сестре будет очень больно, когда она узнает, что авантюра, к которой она его подтолкнула, принесла ему смерть. Наверняка она будет винить себя, хотя ни в чём не виновата. Она ведь хотела как лучше, хотела дать ему возможность увидеть мир, и лишь его вина, что он так бездарно использовал этот шанс, переоценил свои силы и попал сначала в плен к тёмным, а потом — к руссам.

…Почему же он не слушал Эртара? Почему же он никогда его не слушал? Почему привык принимать говоривший в брате здравый смысл за злую насмешку над его желаниями, за попытку запереть его, запретить ему жить? Впрочем, сейчас уже поздно жалеть об этом, дело сделано, и такой конец — лишь его вина.

Да и… Несмотря ни на что, вряд ли бы Рэт согласился променять полные ярких эмоций и картинок дни на столетия спокойной элфанисской жизни, пусть его приключение и завершилось так и здесь. Быть просто Рэтом ему понравилось гораздо больше, чем Светлым Рэттаном, запертым в стенах Небесной Резиденции, и если бы у него была возможность вернуться в прошлое, он ничего бы не изменил — он вновь сбежал бы.

От этой мысли почему-то стало спокойней.

Рядом беспокойно дёрнулся и застонал забывшийся беспокойным сном Нэсс. В полумраке Рэт явственно увидел, как зашарила по полу его рука, а не найдя чего-то, бессильно повисла на цепи. Рэт догадывался, что он искал даже во сне — той змеи, серой в полоску, змеи Забирающего, не было рядом с ним. А ведь для них змеи не просто фамильяры, а практически вторая половина души, потерять её очень болезненно. Рэт даже боялся представить, насколько.

Первое время после того, как тёмный очнулся, всё было в порядке. Потом же он начал морщиться и хвататься за голову, тереть виски, болезненно щуриться. Сказал — мигрень. А после Нэсс и вовсе начал впадать в беспамятство и мог, не договорив слова, потерять сознание и очнуться только через пару часов. Рэта это пугало.

Теперь роли поменялись — не Нэсс пытался его успокоить, а сам он успокаивал Нэсса, когда тот вскакивал и начинал шептать какой-то бессвязный бред, в котором с каждым разом слышалось всё больше отчаянного: «Где ты, змейка? Аин-Зара, я здесь». Рэт боялся, что однажды просто не сможет удержать тёмного, и тот расшибёт себе голову о каменный пол, извиваясь в конвульсиях. Он пытался говорить с Нэссом, но это не помогало. Лишь иногда он смотрел на него своими полубезумными глазами, в которых всё реже вспыхивало серебро Забирающих, и что-то шипел. Иногда он дёргался настолько сильно, что Рэту приходилось, переступая через последние приличия, обнимать его — перекинув руки через его голову, и прижавшись к его спине, сжимая, только чтобы удержать и не дать упасть. Рану он больше не решался перебинтовывать — не было ни возможности, ни чистой ткани и чего-то, чем можно было дезинфицировать её, и эта попытка помочь могла лишь навредить.

Рэта мучил голод, то, чего эльф не испытывал до этого ни разу в жизни. Руссы не оставили им никакой еды, и он давился лишь ледяной затхлой солёной водой, растёкшейся по полу и скапливающейся в трещинах и выемках на камнях. Мог бы он подумать прежде, когда ещё жил на Элфанисе, что когда-то будет рад и простой мутной водице, которую не пили даже беднейшие из эло? От неё тошнило, а желудок сводило судорогой, но это было лучше, чем ничего. Рэт заставлял пить и Нэсса. Тот плевался, шипел, словно большая рассерженная змея, не желая глотать отвратительную жижу, но что-то всё-таки глотал. На том и держался.

Нэсс вновь приоткрыл запавшие глаза и застонал сквозь зубы, сползая вниз по стене, к которой его, обессиленного, Рэт прислонил несколько часов назад. Он дёрнулся к тёмному, подхватил за плечи и усадил обратно, хотя и сам уже едва мог шевелиться. Ноги и руки немели, по телу ползла противная липкая слабость. И магии, магии, что могла бы его поддержать, больше не было с ним. Сколько ещё он так продержится, на одной воде?

— Как ты себя чувствуешь?

В ответ ему раздалось лишь невнятное шипение, затем Нэсс изогнулся до хруста в костях — Рэту на секунду даже показалось, что сейчас он просто сломает себе позвоночник, — вывернулся угрём, с силой приложился головой о стену, забормотав что-то на языке Забирающих. Он был так похож на драконий… Рэт выхватывал отдельные слова, но перевести не мог. От нехватки еды и свежего воздуха у него самого всё плыло в голове. Нэсс же бился в какой-то дичайшей агонии, колотя ногами и руками об пол и стены, то начиная кричать, то замолкая и начиная смеяться, мотая головой, ударяясь ею о стену, как умалишённый. От нового удара по его виску заструилась тонкая струйка крови, и Рэт крепко схватил, сжал его, в отчаянной попытке не дать ему больше дёргаться. Так они и сидели — Рэт, вздрагивающий каждый раз, когда тёмный ударялся о камни, и бьющийся в приступе Нэсс. С него станется расшибить себе голову насмерть…

И тогда Рэт останется совсем один.

Он крепче сжал тело тёмного ослабевшими руками. Нет, нет, он не может остаться один, не сейчас… Нэсс поправится, приступы пройдут, он снова будет говорить с ним…

Наконец тёмный затих и обмяк, откинув голову ему на плечо. Он тяжело и прерывисто дышал, по его лицу тёк пот, а сам он был невероятно холодным, почти таким же, как индевеющие уже камни. Рэт выдохнул и прислонился спиной к стене, чтобы было легче удерживать чужое тяжёлое тело. Он просто не мог сейчас бросить его на полузатопленный пол. Нэсс был единственной преградой между ним и темнотой.

Эгоистично?.. Но хуже тёмному от этого точно не будет.

Где-то во мраке застонал Вард, неведомо как до сих пор державшийся на самом краю жизни. Рэт прикрыл глаза, начиная бездумно считать секунды. Ресницы слипались, разум окутывал тягучий сонный морок. Отдайся ему, и больше ничего не будет, ничего, только покой… Если бы только их кто-нибудь спас, если бы только за тёмными пришли… О Клоис или Смерть, если вы есть где-то там, то спасите…

Один, два, три…

Вард застонал громче, надрывней. От этого стона сжималось и пульсировало что-то внутри. Чужая безумная боль ощущалась едва ли не физически.

Четыре, пять, шесть…

Кто-то, может быть, даже он сам, всхлипывает. Хотя нет, это наверняка Зенор. Самому уже плакать нечем, да и больше не хочется. Разве что совсем немного, разве что самую каплю, просто потому, что иначе никак, иначе не выразить…

Семь, восемь, девять…

Квэарр бормочет что-то неразборчивое, и его голос эхом отдаётся от стен. Он всё ещё не теряет надежды разрушить стены магией, но древним камням грота плевать на его потуги. Собственные мысли путаются, плетутся, как шерстяные нити в руках неумелой прядильщицы, и узор всё не выходит и не выходит, и вместо пышных цветов лишь смятые сломанные лепестки.

Десять, одиннадцать, двенадцать…

Вновь глухо стонет Вард, Зенор шепчет что-то успокаивающее срывающимся тонким голосом, но в нём уже нет никакой надежды, пусть он и полон мольбами потерпеть, потерпеть хоть ещё немного.

Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

Квэарр замолкает и безумно хохочет. Смех ломким эхом отражается от стен, множась и преломляясь.

Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…

Стук капель где-то впереди. Скоро на полу будет ещё одна лужа. Насколько глубокая? Сможет ли он напиться из неё?

Девятнадцать, двадцать, двадцать один…

Нэсс приоткрывает глаза и тихо бесцветно шипит.

Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре… Ллири, наверное, гуляет в саду…

Шаги где-то за темнотой.

Двадцать пять…

И свет, яркий солнечный свет, бьющий по глазам, точно лопнувшее стекло.

1) ЛМПУ — Лэсветский магико-политический университет.

Вернуться к тексту

45 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Рэт болезненно прищурился. Глаза совсем отвыкли от столь яркого света за несколько — дней? недель? часов? — и заслезились, на секунду ему даже показалось, что он ослеп. Нэсс в его руках вскрикнул, выгнулся, принявшись шептать что-то ещё быстрее и неразборчивее. Квэарр, чей сгорбленный худой силуэт теперь был чётко виден у стены, вскинул растрёпанную голову и неразборчиво вопросил, щуря глаза:

— Кто здесь?

— Ваше спасение, дорогие мои тёмные и их не менее дорогой пленник, — незнакомый голос с едва заметным карским акцентом был мягким и внушал доверие, и потому Рэт вздрогнул, когда он яростно прошипел:

— Живо встать! Или вам доставляет удовольствие пребывание в этом… месте?

Рэт, почему-то не в силах не подчиниться, с трудом поднялся, едва разгибая затёкшие задрожавшие ноги и помогая шатающемуся Нэссу, которого всё ещё не выпустил из рук. Тот неожиданно затих и теперь немигающе смотрел на свет широко распахнутыми и мерцающими серебром глазами.

— Тамерзссар, — из его горла вырвалось сдавленное сухое шипение. Рэту стало жутко. Что значило это слово и значило ли что-нибудь вообще? Что творится с Нэссом? Помогут ли ему пришедшие?

Из света шагнули несколько тёмных фигур. Всё тот же голос приказал:

— Белая Медуза, освободи их от оков. Ты знаешь, как. Фирэйн, выводи их на свет и начинай лечить. Не забудь влить им эти свои зелья, до нормальной еды мы доберёмся нескоро, а они нужны мне сейчас, и, желательно, не в состоянии полутрупов.

Медуза? Она здесь?..

— Солнечный Ветер! Я волноваться за ты! — тонкая девичья фигурка подлетела к нему, забормотала что-то на своём языке, и вода схлынула, больше не давя на запястья. Нэсс пошатнулся, чуть не упал, и Рэт осторожно усадил его на пол, прислонив к стене. Медуза наклонилась к тёмному с опаской, но наручники сняла, а потом, не дав Рэту опомниться, повисла у него на шее, едва не опрокинув навзничь. Он с трудом устоял на ногах, неловко приобняв всё ещё смущающую своей почти полной наготой руссу. Она, однако, тут же отскочила и забормотала, заливаясь синим румянцем и смущённо крутя пальцы:

— Ты простить, я радоваться и забыть, что ты ослабеть. Я помочь другим!

— Я тоже скучал, Медуза. Боялся, что с тобой что-нибудь случится, пока ты ждёшь нас, — Рэт нашёл в себе силы, чтобы улыбнуться. Ей вовсе не к чему было видеть его почти что отчаяние и дикое неверие от того, что за ними всё-таки пришли. Пришли… Кому возносить хвалу, Клоис или Смерти?

Русса обернулась, мимолётно улыбнулась в ответ. Её широко распахнутые глаза — ярко-голубые, чуть зеленоватые — и глядели тепло и радостно, словно не была она сейчас в затхлом гроте с умирающими измождёнными тёмными, а носилась с ручными волнами по своему золотистому песочному пляжу. Наивное беспечное создание, она, наверное, даже не понимает, что могло бы произойти, если бы за ними пришли каким-то днём или часом позже. А ведь он и сам был таким совсем недавно. Сколько прошло с побега? Несколько недель, больше, меньше?

А потом Рэт увидел ещё одно существо, что заставило его на время позабыть и о своих мыслях, и о Медузе. Это был Забирающий Кровь, высокий, темноволосый и зеленоглазый, с узким острым лицом — гордым, чуть надменным, как у большинства представителей этой расы; одежду скрывал чёрный плащ, чей край нельзя было рассмотреть на тёмном и при дневном солнце полу. Даже сокрытый полумраком, весь его силуэт дышал мощью и силой. У ног Забирающего кольцами свилась исполинская багровая змея, длиной, наверное, достигающая трёх метров. Словно почувствовав его интерес, она подняла треугольную голову и вперила в Рэта тяжёлый немигающий взгляд. Он невольно вздрогнул. Этот взгляд пригвождал к полу, заставлял сжаться в комочек и забиться в дальний угол, подальше от таинственных спасителей, и Рэт с трудом поборол в себе этот рождённый змеиным взглядом страх.

Забирающий подошёл к Нэссу, вновь начавшему что-то бессвязно шептать, и опустился перед ним на одно колено. Потом подцепил его подбородок пальцами, поднял и внимательно вгляделся в лицо бредящего тёмного. Рэт не мог видеть этот взгляд, но почему-то ему казалось, что он был совсем иной, нежели у змеи.

— Где ты, змейка?

Забирающий поджал губы, затем глубоко вздохнул и… зашипел. Рэту начало казаться, что он находится в чартском серпентарии, так много шипения он слышал за эти дни. Однако это шипение разительно отличалось от шипения Нэсса. Оно было тягучим, плавным, усыпляющим и словно качало на волнах, напоминая бескрайнее море, такое, каким Рэт увидел его в первый раз. Нэсс поднял на Забирающего сонные, но неожиданно осмысленные глаза.

— Тамерзар? Я вновь оплошал…

— Я, маленький змей. Не думай об этом, ты не виноват в своём поражении, от тебя ничего не зависело. Спи, я позабочусь о вас обоих. Ты ещё увидишь свою Аин-Зару, даю тебе слово тёмного.

Мирэд улыбнулся ему искренне и безумно, так, как не должен был уметь улыбаться никто, ни тёмный, ни воин, ни одно живое существо, расслабленно обмяк, осел на пол, вдруг словно разом теряя весь свой налёт сумасшествия, и тихо-тихо прошептал:

— Сспассибо.

Забирающий поймал его бесчувственное тело и легко поднялся на ноги, удерживая Нэсса с такой лёгкостью, словно бы он был не тяжелее пера элфанисского колибри.

Когда он обернулся к Рэту, то был сдержан и по-змеиному холоден:

— Чего ты ждёшь, эльф? Выходи на свет.

Рэт подчинился и, поскальзываясь, выбрался из грота.

Снаружи стоял незнакомый Рэту человек — наверное, тот самый погибший лекарь Фирэйн, и все остальные тёмные. Квэарр, лохматый и с синяками под глазами, цедил какое-то зелье из объёмного пузатого пузырька. Зенор пил, видимо, его же, сидя на камне рядом — бледный, почти что белоснежный вместо обычного бирюзового. Но глаза чаррусса смотрели решительно, растеряв всю безысходность, и были полны тревоги, скопившейся на самом дне. Рядом с ним журчала Белая Медуза, меняющая повязку на его плече и обмывающая его руку светящейся водой, текшей буквально из ниоткуда. Зенор слабо ей улыбался, отстранённо глядя в сторону, где на песке, стиснув зубы до выступивших на лице желваков, лежал Вард. Тёмный лекарь колдовал над его спиной и почти безостановочно бранился на одном из близких драконьему языков. Рэт не мог точно вспомнить, на каком, но, учитывая характерную внешность человека, это, вероятнее всего, был сэхэр, язык Эркских людей. Рэт перевёл взгляд на спину Варда и невольно вздрогнул, почти сразу отвернувшись. Вся она была покрыта воспалёнными язвами и нарывами, в некоторых местах кожа слезала клочьями, обнажая кровоточащее мясо и мышцы. К горлу подкатил ком, и Рэт, сглотнув, отошёл к Медузе и Зенору.

— Как ты? Квэарр сказал, что ты делился своими жизненными силами с Вардом, пока мы были в гроте, — он присел на соседний камень, задав вопрос скорее из желания отвлечься от страшного зрелища, нежели от искреннего интереса. В голове было звонко-пусто от всё ещё не пришедшего осознания того, что они выбрались из плена, того, что сам он не погиб, и что этот Забирающий, Тамерзар, поможет Нэссу, за несколько дней ставшему вдруг не то чтобы очень близким... Просто привычным, единственным, кто проникся к нему хоть каким-то сочувствием. Рэт не мог сказать, что любил жалость к себе, что сам хотел себя жалеть, но это лезло откуда-то изнутри, вместе со скопившимся за грудной клеткой холодом грота. Нэсс был тем, кто не дал этому холоду выморозить его всего. Пусть и неосознанно большую часть времени, но он помогал ему... И Рэт был признателен тёмному, признателен отчаянно, так, как не должен быть признателен тёмному Светлый.

Хотелось обернуться, чтобы вновь увидеть его, чтобы убедиться, что он всё ещё жив, но Рэт почему-то не смог.

— Я скоро восполню все потраченные силы, благодаря зельям Фирэйна. И… Держи — это для тебя. На некоторое время насытит организм и утолит голод. На вкус оно мерзкое, конечно, но не хуже затхлой воды, — Зенор достал из сумки, стоящей у него на коленях, такую же, как и у себя, пузатую склянку и протянул ему. — Меня больше волнует Вард, — он отвернулся и вперил взгляд в фигуру лекаря, крутящегося вокруг лежащего горного жителя.

Продолжил Зенор лишь через несколько секунд:

— Что с ним теперь будет?.. Нет, он не может умереть! — он яростно мотнул головой, избегая сочувственного взгляда Медузы, и сжал кулаки. — Он должен выжить! Он не может уйти, не теперь, когда плен уже позади!

Вспышка гнева закончилась так же внезапно, как и началась. Зенор поник и жалобно вопросил:

— Госпожа же не может оставить нас сейчас, когда уже прислала за нами Тамерзара? Она ведь не может теперь забрать его навсегда…

— А она может его забрать?.. Разве она не воскрешает каждого тёмного после его смерти? — Рэт уцепился за эту фразу, вырываясь из своих мыслей. Его представление о тёмных вновь ломалось, превращаясь в одну невообразимую какофонию.

Сначала он узнаёт о том, что они, вопреки всеобщему мнению, не жуткие убийцы и садисты, творящие беззаконие, а лишь воины своего демиурга, ничем не хуже наёмников, и что им не чужды дружба и сострадание, а теперь оказывается, что они не так уж и бессмертны. Всё это, конечно, со слов самих тёмных... Но что же тогда отличает их от обычных существ, населяющих Странный мир? Лишь то, что их божество не вписывается в привычные рамки и не представляет собой светлого, лучащегося солнцем Сириона, за которого проливается столько же, если не больше, крови или невесомую, живущую на облаках Клоис?

— Нет, Рэт. Мы оживаем, лишь пока верны ей, пока нужны ей, пока слушаемся её и исполняем её приказы. Госпожа справедлива, но всегда сама решает, достойны ли мы вновь вернуться к жизни, и никакие мольбы не изменят её приговор, если она уже вынесла его. Если она решает отправить нас на перерождение, то мы приходим в мир уже беспамятными младенцами. Неизменно лишь одно — рано или поздно мы все вновь возвращаемся в Чёрный Совет, потому что даже беспамятство не может стереть с нас отпечаток Госпожи. Однажды прикоснувшись к одному из Семерых, уже невозможно забыть его. Многие из нас по своей воле отправляются на перерождение, чтобы прожить жизнь заново в новом теле, очищенном от боли прошлой жизни, но я не готов к этому. И Вард тоже, он ведь ещё младше меня... Ему даже тридцати нет, что это для горного жителя!

Почему он рассказывает это? Разве это не тайные знания, которые должны быть известны лишь выходцам из Чёрного Совета? Нет, внезапно понял Рэт. Не тайные. Просто никто не будет слушать тех, кто служит Смерти, и принимать их слова на веру. Он и сам-то верит с трудом... Но кому ему верить вообще? Почему не попытаться хоть на секунду представить, что слова его пленителей — не ложь?

— Мы, руссы, тоже перерождаться. Когда мы умирать, мы уходить к отцу Океану. Он мы возвращать, как вы Госпожа, и мы рождаться снова, но быть другие и не помнить. Я не бояться умирать, но я ещё мало видеть в мире, — Белая Медуза пожала плечами, легко влезая в диалог, а затем обернулась к Рэту, открыто смотря в его лицо сияющими глазами, — а что происходить с эльфы, Солнечный Ветер? Вы тоже возвращать?

— Мы верим, что после смерти нас забирает к себе Сэрен Мирэ, богиня Ночного Солнца. Она сажает эльфийские души на свои белые косы и отвозит на небеса, к богам Сэрему и Клоис. Там они решают, достаточно ли светла и праведна душа, суждено ли ей переродиться. Самые грешные души обращаются травой и землёй, самые святые — рождаются новыми эльфами, которых приносит на Элфанис Сэрен Тартас, богиня Дневного Солнца. Светлейшие же обращаются ветром, коли не были достаточно чисты и праведны. «Так что быть и тем королям, что издали солнцу подобны, дуновением ветра, летящим по миру прозрачной волной и бьющимся в окна, в бесплодной попытке светлей стать и чище. Нет иного исхода для тех, что лишь выгоды ищет».

В ответ на недоумённые взгляды Зенора и Медузы, он пояснил:

— Так писал самый известный эльфийский поэт современности, Ма́льдэс Эрко́н. На самом деле, он скрывался под литерами М.Э., но в народе ему дали именно такое имя. Со страроэльфийского оно переводится как «смеющий говорить». Некоторые его тексты очень хлёстко ударяли по нашим устоям, в том числе по светлому ореолу рода Светлейших… И не могу сказать, что я не согласен с ним в некоторых вещах. Правитель действительно не может остаться безгрешным, потому что в ответе за своих подданных и ради них обязан идти даже на подлость. Хотя многие из правящих и обеляют себя, такие поступки даже ради благих целей...

— И твой Светлейший отец поощрял подобные мысли и чтение подобных, надо сказать, второсортных стишков? — Квэарр, о присутствии которого Рэт уже успел забыть, хмыкнул.

— Отцу не было особого дела до того, о чём я думаю, а Эрконом зачитывались все, вне зависимости от происхождения, и никакие запреты этого не меняли. К тому же его личность так и не была раскрыта, ни при его жизни, ни после его смерти, и некому было предъявлять претензии. Не согласен по поводу того, что его «стишки» были второсортными. Если бы они не несли в себе глубокого смысла и изящного написания, то вряд ли бы их цитировал весь Элфанис, — уязвлённо вскинулся Рэт. — Да, возможно, в переводе на ринский его стихи звучат не так возвышенно, как на языке оригинала, но они всё ещё прекрасны! Но не тебе, видимо, это понять.

Мальдэс Эркон был, пожалуй, одним из любимых писателей Рэта, и пренебрежительные слова от Квэарра, пусть он раньше наверняка и был сведущ в искусстве, вызывали раздражение и злость. Но Рэт ничего не мог противопоставить ему — Квэарр старше его, и наверняка умнее и рассудительнее, и любые горячечные попытки что-то доказать оборвались бы от пары жёстких фраз.

Да и не то что спорить, с ним не хотелось даже говорить, потому что в голове Рэта, несмотря ни на что, всё ещё не укладывалось, как великолепный Маэн Эридар мог превратиться в это? Сейчас даже язык не поворачивался назвать его эльфом. Слишком разительным был контраст между ними — ясноглазым красавцем-стражем и тусклым остриженным тёмным, плюющим на все эльфийские традиции и пиетет перед одним из рода Светлейших.

— Действительно, мне не понять… Но раз никто так и не раскрыл его личности, откуда информация о том, что он мёртв? Может, у него просто творческий кризис? — Квэарр осклабился и залпом допил свою склянку.

— Об Эрконе ничего не слышно уже больше пятнадцати лет, да и его последнее стихотворение весьма ясно говорит о его дальнейшей судьбе, или, по крайней мере, о завершении творческой карьеры, — чтобы скрыть раздражение, Рэт последовал его примеру и опустошил склянку одним глотком. Уже вслед ему полетело запоздалое предупреждение Зенора и смешок Квэарра. Жидкость обожгла глотку мерзким привкусом чего-то непонятного и комом стала поперёк горла. Рэт поперхнулся, закашлялся и лишь усилием воли заставил себя проглотить.

— И что же это было за стихотворение? — Квэарр продолжал насмешничать.

Рэт уже потянулся было ответить, но передумал. Его всё равно не переубедишь, что бы он ни сказал, а выставлять на осмеяние и этот стих он не мог. Рэт не помнил его целиком, но и от последних, каких-то пронзительно-неуклюжих по сравнению с остальными произведениями М.Э. и раздирающих строк, где-то там внутри клокотала и рвалась струна.

Золотые глаза затянуло стеной тумана, и по простыням белым рассыпались тёмные кудри.

Кому нужен священник, если нет уже его храма, кому нужен творец, если муза его заснула?

Не требовалось многого знать о личности Эркона, чтобы понять, кому именно посвящался этот стих. Со Светлейшей Фредерики писали картины, ей посвящали песни и баллады, она была источником вдохновения для многих элфанисских творцов, и её преждевременную смерть оплакивали все, и оплакивали горько. Тогда это стихотворение — и эти строки в особенности — наделали много шума, знать видела в нём неприкрытые кощунственные намёки на близкую связь умершей с неизвестным поэтом. И Эркона искали, искали, как никогда прежде, но выйти на его след не удалось. И общественность сделала вывод, что он предпочёл последовать за своей «заснувшей музой». Сам Рэт не мог даже допустить мысли о том, что у второй жены его отца был любовник. Она была Светлейшей, правительницей, королевой, она не опустилась бы до такого, кто бы что ни говорил. Если связь и была — в чём он тоже сомневался, поскольку она почти не выходила из Небесной Резиденции, — то чисто платоническая.

А Квэарр… Квэарр лишь высмеет эти строчки, как и все остальные. Маэн Эридар, возможно, и понял бы. Он же — нет.

— Обсуждаете эльфийскую литературу? Похвальная тяга к прекрасному, да и тема для дискуссии не худшая. Но попросил бы вас продолжить её по пути в Кару. Сейчас нас ждёт скифьевая пещера, — голос Забирающего Кровь, Тамерзара, оторвал его от мыслей и заставил вздрогнуть. Рэт не заметил, как тот подошёл.

Он обернулся, успев лишь заметить как Забирающий, аккуратно посадив бессознательного Нэсса на песок, вихрем крутанулся на месте. Чёрный плащ взметнулся парусом, на несколько секунд закрыв Тамерзара ото всех. Ослепляюще полыхнуло, перед глазами у Рэта потемнело, и он зажмурился до цветных мушек, а когда вновь разлепил веки, то увидел, как пространство за спиной Забирающего разрезала мерцающая дымка магического перехода.

Портал, истекающий густым чёрным блеском и тусклым багровым мерцанием, портал, затягивающий в свои глубины одним только видом. В глубины, где нет ни солнц, ни звёзд, ни облаков, лишь вспыхивающая искрами бездонная пустота, в которую проваливаешься, едва взглянув. Рэт с трудом смог сбросить с себя наваждение и оторвать взгляд от прежде не виденного им проявления магии. В голове остался лишь один вопрос: как? Это был даже не малый эльфийский портал, стоящий бешеное количество золотых ветров, тайна создания которого хранилась где-то в недрах библиотеки Светлейшего, не доступная больше никому, а нечто, гораздо более грандиозное, выбивающее землю из-под ног не хуже недавнего лишения магических сил.

Так как же простой — а простой ли? — Забирающий смог открыть подобный переход? Рэт даже не заметил, что произнёс это вслух.

— Этого никто не знает. Многие наводили справки, но Тамерзар — чистокровный Забирающий Кровь, пусть и живёт несколько столетий. Эти его способности внушают трепет, — голос Зенора стал почти благоговейным, — немудрено, что именно он стоит возле трона Тёмных Королей уже много веков.

Рэт потрясённо кивнул головой. Так этот Тамерзар — Советник Тёмного Короля? Возможно, эти способности связаны именно с этим, и их даровала ему Госпожа Смерть? Да и если верить справочнику по расам, чем дольше живёт Забирающий, тем мощнее он становится. Кто знает, какие силы открываются на третьем или четвёртом столетии жизни? Насколько вообще Тамерзар древний? От осознания возможной мощи этого существа кружилась голова.

Раньше считалось, что порталы могут открывать только драконы и драконьи маги, их дальние родственники, которых к нынешнему времени осталось совсем немного — четверо, и все в Лэсвете. Возможно, если верить долетающим с запада Финна слухам, драконов и их сородичей видели и в Иоке, но это информация не была подтверждена, а на Элфанисе наличие в лесном княжестве чего-то странного и вовсе отрицалось. Впрочем, даже если там и обитали драконы, они ничего не предпринимали, никак не подтверждая своё там присутствие. Мало ли что там видели какие-то люди? Что угодно могло померещиться им от магии иокийского заслона.

Про существо, не являющееся драконом или драконьим магом, но всё равно открывающее порталы, Рэт слышал впервые и был глубоко поражён. Этот переход удивительно походил на драконий и разительно отличался от размытого блёклого марева эльфийского малого портала, даже порталом зваться не достойного, по сравнению с тем, что открыл Тамерзар. Но поражало больше всего именно само его открытие, само творение заклинания. Оно выглядело странно — не прозвучало ни одной фразы-активатора, не сделано было ни одного пасса, Советник лишь покружился, словно какая-то троярская танцовщица, и пролом разверзся. Однако не было похоже, что это далось ему совсем уж легко: пусть Тамерзар, вновь поднявший бессознательного Нэсса на руки, всё ещё удерживал его с поразительной лёгкостью, его руки мелко подрагивали, лицо будто бы посерело и осунулось — словно он не ел несколько дней. И так острые скулы проступили настолько сильно, что, казалось, едва ли не прорывали кожу, в глазах появился какой-то злой лихорадочный блеск, какой бывает у сильно и практически безнадёжно больных.

Однако это не помешало Советнику поймать взгляд Рэта и иронично вздёрнуть бровь.

— Чего же вы замерли? Прошу, проходите, нас ждут дела.

Первым сквозь портал шагнул Квэарр. Рэт не отрываясь смотрел, как его тело погружается в плотную чёрную дымку, а после исчезает без следа, не оставив на поверхности перехода даже ряби. Затем, придерживаемый Фирэйном, туда же прошёл Вард. Поднялся и Зенор, чуть прикрыл глаза и сиганул в портал одним прыжком. Тамерзар на это снисходительно усмехнулся и вперил в Рэта скучающий взгляд, словно бы вопрошающий: «А как это сделаешь ты?». Соскользнула с камня и Белая Медуза, взяла Рэта за руку, словно обдав прохладным плеском воды, и ободряюще улыбнулась:

— Я с ты. Ты не бояться ничего.

Рэт даже не успел возразить на это откровенное заявление о его неуместной сейчас трусости и сказать, что просто задумался: она уже утянула его за собой.

Портальный переход смешался для Рэта в один бесконечно долгий миг полёта по чёрной искрящейся пустоте, тягучей и засасывающей, но в тоже время какой-то удивительно не враждебной. Она словно бы говорила с ним на каком-то своём языке, состоящем из вспышек и едва ощутимых прикосновений: «Я не наврежу, доверься». Выйдя по ту сторону портала, он даже не сразу осознал себя, разумом всё ещё находясь в объятьях багровых звёзд и чёрной дымки.

— Это не есть страшно, ты видеть? — Медуза дёрнула его за руку, удивительно неверно определяя его состояние.

— Да, просто это очень… волнующе, — Рэт замешкался, подбирая правильное слово, точно бы описавшее его эмоции.

— Эльф, не стой статуей, проходи вперёд. Мне повторить, что у нас есть одно важное дело? Вы и так задержали меня дольше необходимого. После я отправлю вас в Ламенбер и со сспокойной совесстью займусь своими делами… И где Госпожа Смерть набирает таких сссуществ?.. Артефакт разбили, в плен попали, — последние слова Тамерзар, вышедший из-за его спины, практически пробормотал.

Рэт направился к пещере, чуть посмеиваясь про себя. Глупо, наверное… Стоило воспользоваться слабостью тёмных и бежать, но ноги едва шли, а отчаянная и такая же глупая радость от того, что они выбрались из грота, заглушала голос рассудка и никак не хотела проходить.

К тому же, он не мог уйти один, без Медузы, ведь из-за него она попала в этот переплёт. И вдруг он кое-что вспомнил:

— ...Медуза, а каким образом ты попала к Тамерзару?

— Я ждать ты друзья у река, но они не прийти. Потом появляться добрый человек, странный существ из много кровь и Старый Змей, он говорить, что знать, где ты и что он ты помочь, если я идти с они, и что я надо делать кое-что ещё. Я идти, и мы найти ты и ты другие друзья, — ответила она.

— Добрый человек — это Фирэйн, верно? Старый Змей — Тамерзар, а странное существо…

— Подозреваю, что я, Светлый, что притворялся наёмником, — обладателя этого голоса Рэт узнал бы, даже если бы ослеп, даже если бы потерял все чувства кроме слуха.

Тот самый капитан с корабля тёмных, чьё лицо было не различить, неприятно усмехнулся и, больше не обращая на них внимания, подошёл к Тамерзару:

— Я нашёл змею, как вы и просили.

— Что с ней, СэльСатар?

— Похоже, она спит, — капитан невозмутимо пожал плечами, — возможно, хозяин её разбудит?

— Нет, он слишком ослаб, — Тамерзар бросил на Нэсса мимолётный взгляд, — пожалуй, это сделаю я. Ты ведь понимаешь, что это не обычный сон, а состояние, близкое к смерти? Возможно, Мирэд и смог бы спасти и себя, и змею, но он слишком юн и неопытен. Однако мне будет нужна твоя помощь… — Советник бросил на Рэта взгляд и, видимо, заметив, что он старательно прислушивается к разговору, отошёл внутрь пещеры вместе с капитаном, сделав знак всем остальным оставаться на местах.

Мирэду было хорошо. Впервые за долгое время на него снизошло какое-то странное нерушимое спокойствие. Вокруг была лишь иссиня-чёрная ночь, тишина почти звенела в пустой голове, ветер слабо шевелил волосы и обдувал лицо, он лежал на дороге, поросшей травой, над его головой сияли мириады и мириады звёзд. Они вспыхивали красными слепящими искрами и скатывались за далёкий лес, рваной полосой растянувшийся на горизонте. Где-то в темноте умиротворённо шипела большая длинная змея. Мирэд не видел её, но точно знал, что стоит протянуть руку — и он дотронется до её тёплой жёсткой чешуи.

Впереди зашуршала трава, обозначая чьё-то присутствие и скрадывая шаги. Он приподнялся на локтях, вглядываясь в старую пустынную дорогу, по которой неторопливо скользил силуэт в плаще. Темнота сливалась с чёрно-алым бархатом, ползла за ним по пятам, оставляя длинный сияющий красными звёздами след, словно стекающий прямо с неба. Силуэт подошёл совсем близко и опустился рядом с ним на траву одним плавным тягучим движением. Но даже в такой близости от него Мирэд — а Мирэд ли? Быть может, всё же Велорнэсс? — не мог разглядеть его лица. Ночь скрадывала его черты и сам незнакомец — а незнакомец ли? — был воплощением этой ночи.

— Здравсствуй, маленький зсмей, — голос его был проникновенным, похожим на шорох скользящих по дороге одежд и на шипение большой змеи, — я зснаю, что ты потерял чассть себя в ином мире. Ты запутался и не смог сстать одним целым, а потому я пришёл к тебе. Это мой долг, спассать ссвоих ссозсданий, я несссу зса вас ответ. Исспей моей крови и иди за мной. Я выведу тебя из этого ссна и твоего безсумия… Пей и поднимайсся…

И кровь — ярко-алая, звёздно-мерцающая, из рассечённого запястья — на вкус, будто морская вода, и Велорнэсс глотает, а перед глазами багрово-черные круги и тёмная заросшая дорога, и незнакомец с бездонными глазами, в которых тонут звёзды и плещется кровь, ведёт его за руку в сторону тёмного ночного неба, усыпанного прозрачной росой, и под ногами вьются чёрные змеи, и незнакомец раздвигает ладонями ночь, и небо серой предрассветной шелухой осыпается вниз, а у Мирэда внутри вьётся что-то живое и тёплое…

Мирэд открыл глаза. Проморгался, пытаясь вернуть зрению былую резкость, и замер. Перед глазами всё ещё плясал исчезающий фантастический пейзаж, но то чувство, что терзало его вот уже несколько дней, та жуткая мигрень, сводящая с ума, исчезло. В ставшем невыносимо тяжёлом теле всё ещё отзывались отголоски чужой силы, на кончике языка горчило солёное железо… А на груди кольцами свернулась серая змея в тонкую коричневую полоску.

— Аин-Зара?.. Змейка?

Она подняла голову, несколько секунд сонно смотрела на него мутными глазами, словно бы ничего не понимая, а потом вдруг кинулась вперёд, принимаясь вылизывать лицо и шею прохладным языком. Сейчас она больше походила на чешуйчатую собаку⁽¹⁾, встретившую хозяина, нежели на змею.

«Нэссс, ты сснова ссо мной! Я сспала, я ссслышшала твой зсов, но магия и сскифь ссильнее меня, я ещё сслишком сслаба»

«Я тоже скучал, змейка. Ничего, главное — что мы снова вместе. Я думал, что сойду с ума от этой жуткой головной боли! Словно из тебя вырывают кусок то ли мозга, то ли души, не знаю уж, что точнее»

«Я большше не уйду, Нэссс. Как же хорошшо, что Первыйс Зсмей нашёл меня и привёл обратно-сс»

«Первый Змей? Кто это?»

«Глупый зсмеёнок, неужели ты не зснаешь? Догадаешьссся ссам, но позсже. Ну что за поколениесс, такого не зснать, кудасс катится мирсс… Мы теряем сссвои корни!»

Мирэд хотел было ответить ей что-нибудь колкое, но не успел.

— Как я вижу, ты очнулся, и счастливое воссоединение произошло, — голос Тамерзара, как и в их последнюю встречу, был снисходительным и прохладным. В голову сразу же хлынули непрошеные воспоминания о Варасе, но от них уже не было стыдно и больно. Мирэд отпустил их. В конце концов, он сам был виноват, но понял свои ошибки и не повторит их, больше не повторит. Так к чему теперь истерить и нервничать? Пора вырастать из этого, раз уж он решил связать свою жизнь в первую очередь со службой Госпоже, а не с аристократией и благами высшего общества, где многое было допустимым, пусть и не желательным.

Мирэд поднялся с камней, мельком осмотрелся, с удивлением поняв, что он вновь в скифьевой пещере. Голова всё ещё звенела, мысли ворочались в ней тяжело и неохотно, но ясно было одно — Госпожа услышала его молитвы. Тамерзар узнал, где они, и пришёл.

Он поклонился Советнику, мимолётно отметив, что тот больше обычного бледен и даже немного осунулся. Непривычно было видеть его таким болезненным — от него всегда веяло силой и величием, и, хоть это не изменилось и сейчас, Мирэд чувствовал, что что-то словно не так. Аин-Зара привычно обвилась вокруг ноги и окольными путями заползла на шею, кольцами улегшись на плечах. Как давно он не чувствовал тяжести её гибкого тела… И, Смерть, как хорошо, что чувствует снова.

— Тёмных вам дней… Разрешите спросить, а как вы узнали, где мы?..

— Вот это спесь, весь в своих родичей. Не разрешаю. Я не считаю нужным отчитываться перед рядовым тёмным о своих методах добычи информации, — зелёные глаза Тамерзара опасно блеснули, однако он тут же ехидно улыбнулся. — А не хочешь ли ты сказать мне хоть слово благодарности за свою змею, Идущий Во Мраке?

Поняв, какую оплошность допустил, Мирэд пристыженно согнулся в ещё более низком поклоне и забормотал, отчаянно краснея:

— Благодарю вас за спасение моей жизни, Советник Тамерзар. Отныне нас связывает долг жизни…

— Ты ничего мне не должен — только верную службу Госпоже Смерти. Хотя это, скорее, относится к Тёмному Королю. Постарайся не попадать в неприятности, вот и всё. Я же не всегда могу прийти на помощь к юным неумным тёмным, у меня полно и других дел.

И Тамерзар, не дожидаясь ответа, повернулся и вышел из пещеры. Его змея насмешливо глянула на Мирэда и уползла следом. Ему даже показалось, что он услышал её фырканье.

Мирэд поморщился. Он, конечно, и сам был не подарком — да и сейчас в очередной раз сумел попасть впросак перед Советником, — но его всегда раздражала эта привычка Тамерзара после хороших, в общем-то, поступков, заставлять собеседника его едва ли не ненавидеть. Отказаться от долга жизни было большим оскорблением, и если бы он не дал себе зарока больше не вести себя как девочка-истеричка, то страшно обиделся бы. Странный всё-таки у Тёмного Короля Советник. Он ведь, если подумать, в дальнейшем мог неплохо сыграть на долге Мирэда и потребовать в уплату многое, если не всё — богатства их рода, ценные книги, реликвии, даже руку сестры. Ведь, если он правильно помнил, Тамерзар, несмотря на свой возраст, женат не был, и сейчас единственным его наследник — десятилетний сын умершего недавно двоюродного брата из побочной ветви рода к’Варлогов, Фи́расс. И это категорически не устраивало Змеиный Совет.

В один из своих последних визитов в родной Сазэр Мирэд услышал об этом в разговоре отца и матери. Отец сетовал на то, что господин Вильер словно раз за разом не замечает становящихся всё более прямолинейными намёков Совета на то, что к’Варлогам необходим ещё один наследник, и одного Фирасса — к тому же, не совсем прямого продолжателя рода — мало. Это, в свою очередь, значит, что для того, чтобы пламя великого и древнего рода не угасло, он просто обязан жениться.

После такого тотального игнорирования — а все были уверены, что Вильер, он же Тамерзар, именно что их игнорирует — предлагать что-то прямо самому старейшему и влиятельнейшему из них члены Змеиного Совета не решались. По крайней мере, сейчас — насколько Мирэд знал, они ещё не избрали самой достойной Забирающей на роль жены главы рода к’Варлогов.

Не став задерживаться в пещере и дальше, Мирэд вышел следом.

У самого входа обнаружился капитан СэльСатар. Он приветственно кивнул ему головой, всё так же скрытой надвинутым на глаза капюшоном и плотной дымкой, и Мирэд ответил ему тем же. Хотелось спросить, куда же он делся в самый неподходящий для этого момент — когда на них напали, но воздержался от этого. Наверняка у него были причины, к тому же на это задание посылали не его, а их.

На небольшом отдалении стоял Рэт. Мирэд мельком отметил, что тот выглядит лучше, чем раньше, и больше не походит на мертвеца. Да и страха в нём теперь не чувствовалось, в мальчишке словно что-то изменилось, и он, напротив, кажется, тоже принял какое-то важное решение. И, наверное, всё же запомнил хриплую невнятную речь об отличиях наёмников и тёмных, потому что стоял совершенно спокойно, не предпринимая попыток сбежать и не дрожа от ужаса.

А может, он просто устал бояться.

Рэт разговаривал с какой-то беловолосой руссой, наверное, той самой Белой Медузой, которую он упоминал — право слово, интересно, где Тамерзар её-то выкопал? — а на камне неподалёку сидел… Вард. Там сидел Вард. Живой. Живой, Маррак задери! Мирэд бросился к другу почти бегом. Он помнил слова Квэарра о том, что Вард почти что мертвец, но он дожил, он выкарабкался! Рядом с ним устроился светло-голубой Зенор с кругами под запавшими глазами и лекарской сумкой на коленях. Сам же Фирэйн, тоже абсолютно живой и в новой аквамариновой рубахе с закатанными рукавами, увлечённо колдовал над спиной горного жителя.

При виде Мирэда, друг рывком вскочил с места, схватил его в охапку и крепко стиснул под возмущённые причитания лекаря.

— Змеёныш, хоть ты и тот ещё обидчивый засранец, но Маррак меня побери, как же я рад, что ты выжил!

— Почти тоже могу сказать тебе, тёмный, которому давно пора вымыть рот с мылом. Но я постараюсь больше не быть обидчивым, кхм, зас… сущ… В общем, просто обидчивым, — Мирэд буквально чувствовал, как его губы сами собой расползаются в совершенно дурацкой улыбке до ушей.

«Два идиотасс всстретилиссь», — хмыкнула Аин-Зара.

— Я всё понимаю, дорогие мои, вы ужасно рады друг друга видеть, но, уже упомянутый Маррак возьми, ты, безалаберное растение, отпусти своего друга и сядь на место! Я с тобой ещё не закончил! — Фирэйн дёрнул Варда за волосы и тот, разжав руки, бухнулся обратно на камень.

— Уй! — он потёр голову. — Оторвёшь же, лимонная душа!

«Лимонная душа» ехидно дёрнула за роскошный хвост ещё раз и приветливо улыбнулась Мирэду:

— Привет, мелкий. Хочешь конфеток?

И тут Мирэда прорвало. Он никогда не думал, что может так смеяться. Вместе с этим истерическим хохотом вытекали все переживания последних дней, все обиды и унижения, и когда он закончился, внутри было пусто и солнечно.

— Успокоился? — в лучистых карих глазах Фирэйна заплясали лимонные чёртики, а потом он заметил повязку с засохшей кровью на его ребрах и напрягся:

— А это что такое?

— В бою ранили. Там так, царапина, — попытался отвязаться Мирэд, но лекарь уже оторвался от вардовой спины и разматывал то, что когда-то было эльфийским рукавом.

— И это ты называешь просто царапиной? Если бы тебя не перевязали, то ты истёк бы кровью за пару часов. Удивительно, как ты вообще не скончался от заражения крови за эти три дня, — Фирэйн покачал головой и вдруг сморщил нос, принюхиваясь к повязке. — Погоди. Ты что, дезинфицировал рану мятной настойкой? Запах меня не обманывает?

Мирэд осторожно кивнул. Лекарь заливисто расхохотался:

— Какой ты изобретательный, однако! Хотя, надо сказать, это спасло тебе жизнь! Перечной мятой действительно можно дезинфицировать неглубокие раны. Лучше спирт, конечно, но откуда бы ему взяться у тебя, мелкий… на, пожуй, пока я тут не закончу. Потом промою твою рану и заращу, со ссадиной на голове тоже разберусь... О камни ты там приложился, что ли, — Фирэйн кинул ему леденец и вновь вернулся к своему «цветочку».

— А я уж тогда, в гроте, подумал, что запах мяты мне почудился… о Смерть, Фирррэйн, неужели нельзя осторожнее? — Вард дёрнулся и закусил губу.

— А ты не дёргайся, — флегматично отозвался лекарь, — рыбка, голубое зелье в вытянутом флаконе. Мне дай с синей ленточкой, себе возьми с зелёной.

— С зелёной? Но… но тут же две с зелёной ленточкой, — недоумённо уточнил Зенор.

Фирэйн мельком на него обернулся и закатил глаза:

— На правом флаконе она не зелёная, а салатовая, дальтоник. Выпей левую.

Зенор ойкнул, залился синюшным румянцем и залпом опрокинул в себя левый бутылёк. Его кожа пошла бирюзовыми пятнами и стала чуть более приближенной к естественному цвету.

Вард зашипел и замахал руками:

— Слышь, конфетный доктор, чем ты там меня натира…йеээээшь?

— Чем надо, тем и натираю. Терпи, — лекаря страдания Варда нисколько не трогали.

— Фирэйн, сколько времени тебе нужно, чтобы закончить свою работу? — Тамерзар подошёл к ним незаметно и тихо.

— Около получаса, — лекарь смочил в своём зелье какую-то тряпицу и принялся методично протирать один из участков вардовой спины. Вард тихо и мрачно костерил его, поминая многочисленных языческих богов во всех мыслимых и немыслимых позах и конфигурациях. Зенор сидел рядом с ним с полыхающими ярко-синим кончиками ушей, Мирэд делал мысленные заметки. Не то чтобы он собирался это использовать в своей речи, но…

— Что же, прекрасно. Значит, через час я смогу начать ритуал по извлечению скифи из этой пещеры.

1) Чешуйчатая собака или зарда (змеепёс) — существо, водящееся на в пустынях на Миро, АрсКаре и Эрки. Походит на небольшую собачку с длинным змеиным хвостом, покрытую чешуей. Приручено, но несколько диких видов всё ещё осталось. Славится тем, что выбирает одного хозяина раз и навсегда, а после всюду следует за ним.

Вернуться к тексту

35 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Замок Лиррэ, Лэсвет, Странный мир

План маленького ночного похождения наконец-то был продуман во всех подробностях, и теперь оставалось лишь ждать темноты. Для Серафимы, правда, всё ещё было большой загадкой то, каким образом Илва собирается отвлекать стражу… Да и сомнения по поводу того, можно ли ей доверять, до сих пор оставались.

Пусть она и казалась довольно надёжной, и к тому же клятвенно заверила Серафиму, что от неё никто о вылазке не узнает, она всё ещё продолжала относиться к вьёле настороженно. Серафима не знала, насколько ценна клятва на вьёльей крови — Илва с чего-то взяла, что это необходимо, и уж клятва-то точно всех успокоит, — но решила всё же вынужденно довериться своей нежданной помощнице. К тому же, цели визита в Пурпурную Башню Илва не знала — после десятка разнообразных версий настырная вьёла сдалась и плюнула на эту самую цель, заявив, что всё равно ей делать нечего, пока Сверр со своим заданием копается.

Интереса ради Серафима спросила, в чём задание заключается, и Илва, злорадно хихикая, поведала, что младший сын Светлейшего Эрнанна, Рэттан, умудрился десять дней назад удрать с острова, несмотря на запреты временно исполняющего обязанности правителя старшего брата — Пресветлого Эртара, однако всплыло это буквально пару дней назад, поскольку Пресветлый младшим братом не сильно интересовался. Теперь же он рвёт и мечет, а также снарядил для поиска нерадивого второго наследника поисковый отряд, к которому — в идеале — должны были присоединиться люди Главного Магистра. По необъяснимым причинам Пресветлый не захотел отправлять в погоню множество своих магов, зато очень вовремя вспомнил про родство своего высокого семейства с правителем Лэсвета и теперь собирался использовать его в своих интересах.

Лично Илва считала, что в побеге не было ничего удивительного — по её словам, несчастный Светлый день ото дня расхаживал по территории Небесной Резиденции без дела, и с такими темпами ещё лет через десять обязательно бы загнулся (а, может, и свихнулся), потому что его братец никаких дел ему не доверял, а обучение «всяким этикетным штучкам» уже было закончено, и довольно давно. Когда же Серафима спросила, почему Илва так пренебрежительно отзывается о, в общем-то, своём правителе, ей было в красках расписано, какая же тот унылая и высокомерная склизкая гадина, совершенно не склонная веселиться или хотя бы заниматься чем-то, кроме своих документов.

Серафима решила не спорить с ней, хотя про себя подумала, что вполне разделяет несклонность Пресветлого к Илвиному веселью. Такому высокопоставленному эльфу вряд ли надлежало быть в восторге и от воровства вина из собственных подвалов, и от присутствия в своих владениях такого, м, шкодливого и в целом склонного к проделкам создания.

Серафима вдохнула и выдохнула чуть раздражённо. Незнание того, как именно будет отвлекаться охрана, нервировало, но, по словам Илвы, желаемые пара часов для копания в Башне у неё точно будут. Серафиме хотелось в это поверить и успокоиться, но нервы напряжённо звенели, а уже родное нехорошее предчувствие, ставшее её постоянным спутником, навязчиво скребло по спине коготками.

Она в который раз взглянула на часы: солнце в это время года заходило примерно в девять, Замок начинал засыпать к десяти, поэтому выходить планировалось пол-одиннадцатого. За это время сэрен мирэ оставалось практически в одном месте, однако на циферблат часов его свет попадал только первые несколько часов, а после оно смещалось к востоку и в нужную точку светить уже никак не могло. Серафима не была уверена в том, что это принципиально важно — возможно, «свет сэрен мирэ», что «поглощается цветком Солнца» был просто указанием места, но вдруг дверь в хранилище открывается только при этом самом свете? Откуда ей знать наверняка?

И пусть торопиться Серафиме, по сути, было некуда, она хотела покончить с Пророчеством как можно скорее. Желательно, сегодня. Что-то словно толкало её вперёд — простое любопытство, всё то же предчувствие, зуд в ногах и кончиках пальцев, когда она думала о Пророчестве, или всё это сразу? Хотелось поспешить, быстрее разгадать эту загадку и спать спокойно, вновь изображая из себя ту милую приличную девочку, которой и в голову бы не пришло залезть туда, куда не следует, но... Но на проклятых часах было лишь восемь, а, значит, времени до начала вылазки оставалось ещё мучительно много.

Чем же занять себя, куда деть эти зудящие в предвкушении руки? Не идти же к Башне за несколько часов! Серафимин взгляд упал на лежащие на столе сказания, которые она так и не смогла донести до библиотеки. Очень кстати, как оказалось. Может, всё же попытаться их дочитать?

Серафима цапнула книгу, опасно нагнувшись с подоконника, и открыла на нужной странице. В нос опять ударил запах пыли и старины, который, сколько она с этим томиком ни таскалась, всё не желал выветриваться.

«Афинар рэккэс тамерэ дэмьерс, омелэ Сифизьер, армиар тэвэс!», — громко воскликнул огненноволосый герой Ларсенар, воздевая вверх руки, перстнями унизанные, пламенеющий меч сжимающие. Умилостивил он своими словами заклятыми семерых демиургов, и дрогнула стена монолитного камня, узором паутины разошлись по ней трещины, открылись врата в сокровищницу прекрасной королевны Лафеи. Возликовал огненноликий воин, вознёс хвалу великим Семерым и шагнул вперёд, к разверзшейся сокровищнице…

Внезапный стук в дверь прервал чтение на середине фразы. Видимо, ей не суждено было дочитать эти дурацкие Ларсенаровы похождения, раз её вот уже второй раз прерывают на одном и том же абзаце. Хотя, может, это всего лишь служанке понадобилось что-то срочно ей сообщить, и она сможет вернуться к книге уже через несколько минут? В такое время Серафима никого не ждала, да и никто не мог бы к ней прийти — Мир наверняка был со Сверром, Элин к ней в принципе не заходила, Магистры вряд ли бы почтили её своим присутствием, а с Илвой они договорились встретиться у Розовой Башни. Помимо служанки, это мог быть разве что…

— Серафима, это я, — голос Сильвестра оправдал её последние ожидания, хотя сегодня она не рассчитывала его увидеть. Не рассчитывала и, если быть честной, не очень хотела после той прогулки, о которой всё не получалось забыть. Веста не было слышно весь день, и это появление под вечер было довольно странным — обычно он всё же приходил раньше, считая столь поздние визиты проявлением банальной невоспитанности. Понадеявшись, что его приход не вызван желанием поговорить о той сцене у дерева, она спрыгнула с подоконника, положила ровнее притащенную туда подушку и подошла ближе к двери, пытаясь принять непринуждённый вид.

— Проходи, — Серафима постаралась, чтобы её голос звучал как можно более ровно. Не то чтобы она не хотела видеть его совсем отчаянно, просто сейчас не была готова к возможному разговору. С чувствами Сильвестра у неё не было ни малейшего желания разбираться ни сейчас, ни потом. Да, она чувствовала себя очень виноватой за то, что не может их принять, но не притворяться же перед ним, что она ощущает что-то в ответ?

Вест вошёл, облачённый почему-то в дорожную одежду: высокие тёмные сапоги, простой и наглухо застёгнутый кафтан из плотной ткани, под которым не было видно камзола, длинный плащ с капюшоном и фибулой в виде солнечного цветка. Свои обычно распущенные волосы он убрал в тугой хвост на затылке.

— Я зашёл попрощаться. Главный Магистр отправляет меня на задание в другой город, это займёт, наверное, две недели или чуть больше. Отбываю я буквально через несколько минут, но мне хотелось увидеть тебя перед отъездом.

— Это… неожиданно, — изумлённо ответила Серафима, про себя всё же облегчённо вздохнув. Он зашёл только попрощаться, просто попрощаться. И ещё две недели она может дышать спокойно, не думая о том, что им придётся объясняться.

— Я сам был удивлён, как заданию, так и срочности отбытия. Наверное, произошло что-то серьёзное, обычно Магистр посылает своих воинов, — Сильвестр нахмурился, было видно, что он задумывается над этим вопросом не первый раз. — Я должен встретить и доставить сюда одного человека. Магистр просил не разглашать деталей задания никому постороннему, и это тоже меня тревожит. Само по себе оно не должно быть каким-то особенным, но вся эта таинственность...

— Значит две недели… что же, удачи. Будь осторожнее, я... Я буду волноваться за тебя. И скучать, — она скованно улыбнулась, не зная, что ещё может сказать. Этот внезапный отъезд смешал всё в её голове ещё больше. Зачем Магистр его отсылает? И... Всё же, что бы она там ни думала, что бы ни случилось на той прогулке, как бы ей ни было теперь неловко, расставаться с Сильвестром надолго не хотелось. Да, он смог стать ей другом, всё же смог. И как бы ни была шатка эта дружба, она не хотела её рвать.

И оставаться в Замке наедине с Магистрами тоже не хотела, не хотела отпускать его от себя. Как эгоистично...

Внезапно он сделал несколько торопливых шагов вперёд, сокращая расстояние между ними, и крепко обнял, с силой прижимая к себе. Серафима уткнулась лицом в его грудь, не удержалась, обняла сама, вцепившись пальцами в ткань на его спине. Ноздри защекотал запах чего-то льдистого, свойственного только Сильвестру.

— Спасибо. Я постараюсь вернуться как можно скорее и ты… ты ведь знаешь, как дорога мне. И ты дорога мне любой, мне абсолютно не важно, есть ли у тебя память, нет ли её, это ничего не меняет, просто запомни это. Чтобы с тобой ни случилось, это ты, всё та же ты. И я всё так же... Маррак, нет, это совершенно не важно. Просто помни мои слова, пожалуйста, и знай, что можешь мне доверять, — он на секунду зарылся лицом в её волосы, подержал в объятьях ещё несколько мгновений, отпустил, напоследок мимолётно коснувшись губами кончиков её пальцев, и вышел за дверь.

Серафима застыла посреди комнаты, почему-то не в силах сдвинуться с места. Она чувствовала, сколько недосказанного осталось между ними, повисло, запуталось в ставшей звенящей тишине, знала, что на самом деле скрывается за словом «дорога», что он посчитал сейчас неважным. Если до этого у неё и оставались какие-то крупицы сомнений по поводу его чувств, то теперь они исчезли окончательно.

И как одно только его появление смогло настолько сбить её с толку? Только что она думала, чем занять себя, а теперь бесцельно стоит и почти до плача не знает, что делать с Сильвестром и собственной отсутствующей влюблённостью. Всё было бы гораздо проще, люби она в ответ. Проще и правильнее. Вест умён, силён, красив, начитан, в будущем наверняка станет одним из величайших магов современности, он заботлив, он на многое готов ради неё пойти, но... Но в ней нет и отголоска тех чувств, что так ярко горят в его глазах. Несчастный Вест... Как же так вышло? Почему он смог разглядеть в ней что-то, а она в нём — нет? Всё должно было быть наоборот, наоборот, по всем законам жанра и совсем не сказочной реальности. Но почему всё пошло наперекосяк, почему не она готова ходить за ним по пятам, почему всё не так? Почему она не влюблена?

Казалось бы — вот тебе, девочка, волшебная история. Ты нужна, в мире вокруг правит бал магия, обитают эльфы — да и много кто ещё, ты приближена к сильным мира сего, живёшь в замке, на тебя большими глазами смотрит молодой и привлекательный дракон, поддерживая все традиции этих новомодных женских романов, а ты... А что ты? Лезешь в какую-то башню и видишь в том, кого могла бы — и должна бы — полюбить, лишь друга. Что не так с тобой, девочка? Что не так с тобой, твоей памятью и всем этим распрекрасным миром?

Она тряхнула головой, убеждая себя в том, что не стоит сейчас волноваться, не стоит вообще думать об этом — когда Вест вернётся, она с ним поговорит и всё решится. В конце концов, он взрослый человек, он должен понять. За эти две недели она всё ещё раз обдумает и взвесит, а потом попытается преподнести как можно мягче. Главное, чтобы с Сильвестром ничего не случилось по дороге… с ним ничего не должно случиться, ведь он сильный маг, он справится со своим заданием и скоро вернётся обратно.

Серафима старательно гнала от себя мысль о том, что эта внезапная поездка образовалась не просто так, и что теперь она осталась в Замке совсем одна, и некому будет её защитить, если что-то вдруг случится. Но от кого её защищать? Ведь никто здесь не желает ей зла, да и она всегда может прийти к Эмилу Курэ. Хотя ему, наверное, сейчас не до неё.

Да и, рассуждая по здравому смыслу, что могло с ней произойти в столь тщательно охраняемом месте? Ничего. И с Сильвестром тоже ничего не может произойти на каком-нибудь тракте. Они ещё поговорят, они всё решат, всё будет в порядке.

А скребущееся предчувствие — лишь обычная нервозность.

* * *

Ровно в половину одиннадцатого Серафима выскользнула из комнаты с подсвечником, переодетая вместо уже почти привычного платья в более удобные штаны и рубашку. Дурацкие узкие туфли тоже остались в комнате. В них она просто не сможет долго идти в быстром темпе, да и по лестницам взбираться будет затруднительно. К тому же те сапожки, в которых она давеча ездила на прогулку с Вестом, ступали гораздо мягче и тише.

Всё восточное замковое крыло было незнакомым — пустынным и тихим, тонущим в полутьме, чем-то напоминающим те галереи и коридоры, которые она увидела, попав сюда в первый раз. Хотя, быть может, она действительно шла тогда по этим галереям. В голове тогда всё так смешалось, что сейчас и не вспомнить.

Безлюдна была и такая же незнакомая Золотая Башня, утонувшая в ночном полумраке, через которую ей пришлось пройти. Внутри библиотеки в южном крыле слышались какие-то шорохи, поэтому она поспешила проскочить мимо неё побыстрее — вряд ли это кто-то опаснее Маура Нарта, бессменного летописца, но не стоит искушать судьбу.

Илва поджидала её у входа в Розовую Башню, что в конце южного же крыла. Завидев Серафиму, вьёла помахала ей рукой. Наверное, иначе она бы так и осталась незамеченной, со своей смуглой кожей и странной длинной рубахой практически слившись с темнотой.

— Я сходила к Пурпурной Башне пару минут назад, и вот что удивительно — днём стража была, теперь же её нет, — сообщила она вместо приветствия, отлепляясь от стены и переступая босыми ногами. — Прохладно тут у вас, хоть сразу в волка перекидывайся.

— Это довольно подозрительно. Честно говоря, было странным и нахождение там стражи, поскольку другие Башни так не охраняются, но когда ночью, в самое опасное, в общем-то, время, она исчезает, это выглядит ещё страннее, — Серафима нахмурилась. Может, кто-то узнал о её вылазке? Но откуда? Илва поклялась на крови, что, наверное, всё-таки ценно, да и выглядит довольно обескураженной, а больше она никому и не рассказывала. Кто мог узнать?

— Вот и мне так кажется. Может, у них смена дозора? Но почему так долго?

— Не знаю, но нам следует поспешить. Тогда ты сможешь подежурить у входа и в случае чего подать сигнал?

— Я-то смогу, но стоит ли идти сегодня? Возможно, эта ловушка? Я уже не раз так попадалась сама, когда пыталась стащить вино, — Илва с сомнением поглядела на тёмный дверной провал.

— Ты настолько любишь выпить? Ты знаешь, что большое количество алкоголя вредит организму? — Серафима тихо фыркнула.

— Да не пила я его, хватит уже! Просто остроухую гадину позлить хотелось, — Илва шмыгнула носом. — Так что там с твоей вылазкой за непонятно чем?

— Об этом походе никому не было известно, проблем быть не должно. Нужно идти, чем быстрее я узнаю то, что мне нужно, тем лучше... Если ты сомневаешься, то можешь остаться. Я тебя не заставляла изначально, в конце концов.

— Что бы я да отказалась от участия в развлекательной и щекочущей нервы афере? Вот ещё. Пошли. Если я увижу или услышу, что кто-то приближается, то зарычу. Ты услышишь, гарантирую, — Илва хмыкнула и первой шагнула в темноту.

— Тогда ты сразу выдашь своё местоположение.

— Ничего, я как-нибудь да выкручусь, мне не в первой, — она пренебрежительно махнула рукой, — никто меня ни в чём не заподозрит. А если и заподозрит — Сверр меня прикроет. Зря у меня, что ли, старший брат есть?

Несколько минут они шли в молчании, стараясь ступать по каменному полу как можно тише. Дойдя до двери, ведущей в Пурпурную Башню, они остановились. Илва замерла, озираясь, а Серафима осторожно толкнула дверную створку: та отворилась без малейшего скрипа.

— Это довольно странно, мне казалось, что её должны были запирать. Хотя, возможно, мне только казалось?..

— А охрана тебе тоже просто почудилась? Не к добру всё это. Попахивает опасностью, — Илва сунула голову за дверь и с шумом втянула носом воздух, — а вот людьми, да и вообще чем-то живым, не пахнет. Только магией, хотя меньше, чем на Элфанисе. Да и характерного эльфийского запашка нет.

— А у магии есть запах? — поинтересовалась Серафима, не спеша шагнуть внутрь. Гадкое предчувствие, до этого толкавшее её вперёд и вперёд, теперь словно тянуло назад, под иллюзорную защиту стен спальни.

— Конечно. Мы, перевёртыши, его хорошо чуем. А все остальные — нет. Драконьи маги ещё как-то улавливают, но лишь отголоски, — ответила Илва, а после заозиралась и сама её поторопила, — если ты собираешься куда-то идти — то делай это быстрее. Я что-то чувствую, но не из Башни, в галерее. То ли вьёл, то ли человек, судя по запаху. Странно, не могу понять. Что-то среднее между ними. Да и магией от него фонит... Поторопись.

— Подай мне знак, если что-то случится. Я пойду, — Серафима кивнула Илве на прощание и смело шагнула в Пурпурную Башню.

Внутри было довольно темно, тускло светящая свеча в золочёном подсвечнике едва разгоняла мутный обволакивающий мрак. Куда-то вверх уходила винтовая лестница, слабо мерцающая узкими белоснежными ступенями. Серафима начала подниматься, почему-то не решаясь коснуться её перил. Хоть ей и не было это свойственно, в этом месте Серафиму словно мгновенно окутал какой-то внезапный и суеверный страх, из-за которого она повернула бы обратно, не будь такой упёртой и любопытной.

Лестница кончилась, по ощущениям, минут через семь, и Серафима вышла на площадку около двадцати метров в диаметре. Пол был выложен цветной плиткой, прохлада которой ощущалась сквозь тонкую подошву полусапожек, очертания стен скрывались в полумраке, однако тут оказалось светлее — лучи сэрен мирэ проникали внутрь сквозь узкое стрельчатое окно в стене и падали на абсолютно обычную стену, выкрашенную светло-пурпурным. Серафима походила по кругу, осторожно ступая по скользкому гладкому полу и ища на стене хоть какие-то неровности. Но нет, она была идеально ровной, даже чересчур. Ни намёка на тайник.

Серафима понимала, что тут явно что-то нечисто, но ничего не могла придумать. Как раз над ней, по её расчётам, находились часы-цветок солнца, судя по окну, в них сейчас как раз падал свет. Однако стука неживого сердца слышно не было нигде, а на стене, куда падал луч, не находилось ни единой щёлочки. Конечно, ведь здесь явно замешана магия, которой Серафима не владела от слова совсем.

Ещё с четверть часа она побродила по залу, свободной рукой ощупывая стену, но всё без толку. А затем у неё потухла свечка. Сначала не происходило ничего — да и потом ничего особенного не случилось. Не вспыхнули ослепительно стены, не распахнулись скрытые двери, не упало с потолка Пророчество. Просто слабо замерцала освещённая сэрен мирэ часть стены, и послышался едва различимый стук. А может, это так громко бухало сердце в её груди? Нет. Всё же слишком громко, слишком отчётливо.

По коже Серафимы пробежали мурашки. Сейчас вершилось что-то неизведанное и волшебное. Она предвкушающе шагнула вперёд, позабыв о своей боязни мутной темноты. И вновь ничего не случилось, хотя по всем законам сказочно-фэнтэзийного жанра стена должна была исчезнуть перед Избранной, ну или хотя бы превратиться в какие-нибудь золотые врата и распахнуться. Но то ли сказка была неправильная, то ли Серафима — не избранная.

Ощущение сказочности почти прошло, стена под её пальцами никак не реагировала. Наверняка нужно было заклинание, отпирающее двери, да ещё и не простое, а мудрёное. Им-то Серафима и не озаботилась, и к своей досаде осознала это только сейчас. Что же, можно считать, что вылазка за Пророчеством успехом не увенчалась. Она усмехнулась и покачала головой — это же надо было так сглупить? А она ещё считала себя девушкой если не умной, то хотя бы не глупой. С самого начала было понятно, что это дурацкая затея. И стоило так рисковать ради того, что всё равно не сможешь добыть без этого марракового владения магией? Оставалось надеяться, что её визит в Башню хотя бы останется незамеченным. Как она объяснит Магистрам, что здесь забыла? Они и так-то относятся к ней едва ли с приязнью, спасибо той истории с зельем.

Серафима повернулась к выходу, сделала пару шагов, а потом предприняла абсолютно нелепую и провальную попытку. Как там вопил Ларсенар, пытаясь взломать королевскую сокровищницу и взывая к Семерым? Слова драконьего языка всплыли в голове сами собой, словно она вновь держала в руках книгу со сказаниями и рассматривала её бежевые старые листы, исписанные убористым почерком.

— Афинар рэккэс тамерэ дэмьерс, омелэ Сифизьер, армиар тэвэс! — вышло совершенно не по-геройски и немного путано и хрипло. Однако стене почему-то хватило.

Она вспыхнула золотистыми рунами и исчезла в полупрозрачном мареве, стук стал почти оглушительным, как и вопль предчувствия, Серафима дёрнулась к открывшемуся проходу, успевая увидеть огромное неистово бьющееся багровое сердце, от которого лентами расходились в стороны золотистые нитки сосудов, мерцающий свиток и какую-то дымку невообразимого цвета. Но вот боковым зрением она заметила смазанную тень, затем почувствовала на затылке лёгкое жжение и провалилась в беспамятный мрак, не успев даже вскрикнуть и понять, что именно сейчас произошло.

Только мелькнула в опустевшей голове мысль: «Доигралась».

45 день элэйнана 1069 года от Серой Войны; Земли руссов, Миро, Странный мир

Час, отпущенный им Тамерзаром на восстановление сил и лечение, кончился удивительно скоро — вероятно, правда, лишь для Мирэда, а не для остальных заметно посвежевших тёмных. Причина этой быстротечности была до смешного проста — впервые со дня ссоры он действительно поговорил с Вардом, поговорил, а не обменялся несколькими колючими или же просто безразличными и ничего не значащими фразами.

Их не остановил ни обрабатывающий сначала спину Варда, а затем рёбра и голову Мирэда Фирэйн (лекарь даже пожертвовал ему одну из своих рубашек, которая теперь болталась на худощавом Забирающем как на вешалке), ни сидящий неподалёку и явно прислушивающийся к их беседе любопытный Рэт, ни удивлённый резкими переменами в их взаимоотношениях и опрокидывающий в себя склянку за склянкой Зенор, периодически шедший пятнами разных оттенков голубого. Мирэд, окончательно осознав собственную непроходимую заносчивость, решил всё-таки наплевать на хвалёную фамильную гордость, предписывающую не прощать ничего и жестоко мстить всем обидчикам, и твёрдо решил для себя с этого дня быть терпимее и держать паршивый характер в узде. По крайней мере, делать так, чтобы от него не страдали его же друзья, которые, почему-то, всё ещё были рядом, невзирая на всю глубину его заблуждений. И ладно бы повод для ссоры там, в Фирмоне, был стоящим… Но нет — лишь опять раздутый из сущего пустяка скандал.

Нет, нельзя сказать, что именно эта миссия открыла ему глаза, а до неё он даже не подозревал о масштабе своих проблем — не подозревал он даже, а хорошо знал, просто предпочитал не задумываться и не замечать. А эта поездка в каком-то смысле стала тем пресловутым пинком (под зад, как дополнил бы Вард), что помог начать вычищать из головы всю забившуюся туда спесивую дурь. Лучше бы, конечно, кто-то пнул его раньше, раз сам он начать решать свои проблемы не сподобился, но что есть, то есть…

Глупо терять друга из-за собственной неуравновешенности.

— Дорогие мои тёмные и не тёмные, прошу подняться, — голос Тамерзара прервал его на середине очередной фразы. Кажется, он как раз сетовал на то, что совершенно забылся в скифьевой пещере и попытался использовать свою расовую магию, сетовал, уже точно зная, что сейчас друг закатит глаза и назовёт его дурьей башкой или кем похлеще. Но — не успел.

Все подскочили, и даже Вард, несмотря на предостерегающий взгляд Фирэйна, тяжело встал с камня, независимо расправив плечи и даже не поморщившись, хотя Мирэд прекрасно понимал, насколько ему больно на самом деле. Ему подумалось, что у друга, должно быть, просто титаническая сила воли — ведь только сейчас, видя сбоку его искалеченную спину, он вдруг осознал, каких трудов Варду стоило даже просто стоять. А ведь он ещё и держал тогда Мирэда, сжимая, как умалишённый. Дурак. Мирэд не смог не улыбнуться хотя бы краешком губ.

Когда они вернутся в Кару, он доберётся до Сазэра, возьмёт денег и пройдётся по лавкам столичных Забирающих Боль — у них есть средства на все случаи жизни, наверняка найдётся что-то и для ран от артефакта. Пусть они и встречаются нечасто…. Уж золотых кобр он не пожалеет. Это самое малое, что он может сделать для Варда за то, что тот всё ещё готов быть ему другом после всех этих глупых выходок.

Впрочем, даже если бы эта ссора положила конец его лояльности, Мирэд всё равно пошёл бы искать подходящее зелье — это был далеко не первый случай, когда расположение Варда к нему проверялось на прочность, и он заслуживал возможности исцеления хотя бы за то, что было раньше.

Внутри почему-то стало удивительно светло и спокойно, несмотря на то, что ситуация к этому явно не располагала. Их дела на Миро ещё не были окончены, думать нужно было о другом, но радость внутри билась совершенно детская.

От Тамерзара вид Вардовой спины тоже не укрылся. Советник бросил на него косой взгляд и покачал головой:

— Нет. Ты слишком слаб.

Вард гневно сощурился. Его глаза, бледно-зелёные, кошачьи, очень нехорошо блеснули. Мирэд не понаслышке знал, как друг не любил свою слабость, особенно, когда её ставили ему в укор. Для него это унижение, к тому же прилюдное, а горные жители были гордым народом и в некоторых аспектах едва ли не более принципиальным, чем Забирающие.

Вард сжал кулаки — интересно, насколько непроизвольно? — и на его руках проступили толстые бугрящиеся вены. У Мирэда почему-то возникло чувство, что он, если бы захотел, смог сломать Советника пополам этими руками.

— Я сссказал ссесть! — Тамерзар повысил голос, в котором явственно прорезались шипящие нотки, свидетельствующие о крайней степени раздражения. — Мне нужен зсдоровый подчинённый, а не умирающий упрямец, лишённый зсдравого смыссла! Ссядь, Вард! Или мне объясснить тебе более доходчивым сспособом?

И Вард неожиданно сел, хмуро глядя прямо перед собой. Столь откровенно противиться Советнику не мог даже он, потому что Тамерзар действительно мог донести до него свой приказ куда доходчивей. Или же припомнить одно из правил свода.

Тёмный подчиняется Советнику и Королю, ведь через них говорит сама Смерть.

Никому не хотелось знать, что будет с нарушившим волю Смерти тёмным.

— Зсамечательно. Светлый, садись и ты. Твоя магия заблокирована, ты мне не помощник, — Тамерзар, не обращая более на них внимания, обвёл взглядом тёмных. — Квэарр, что насчёт тебя и твоей магии? Ты не слишком-то любишь ей пользоваться, как посмотрю… Что крайне расточительно для мага уровня матэра. Ты мог бы стать ещё более сильным воином.

И принести Совету ещё больше пользы.

— Если это необходимо, то я готов помочь вам, — Квэарр кивнул с небольшой задержкой. Было видно, что ему неприятны эти замечания, но ответить он, в отличие от куда менее сдержанного Варда, не решается. Ещё Мирэд с удивлением отметил, что уже привычной взгляду голубой серьги-капельки в его погрызенном ухе нет. Неужели он потерял её в плену? Ему казалось, что эта вещь достаточно ценна для эльфа, и он заметил бы её отсутствие и попытался бы вернуть. Тоже решил оставить прошлое в прошлом?

— Прекрасно, помогай, — Тамерзар подошёл к входу в пещеру и обернулся к ним, смерив непроницаемым взглядом. — Итак… От вас требуется немногое — лишь концентрация и полное повиновение. Если говорить кратко, то для того, чтобы извлечь скифь из владений Льда, или, как называют его руссы, Океана, мне необходимо провести ритуал. В нём поучаствуют семеро из нас, что будут представлять семь же древних сил, которых мы называем демиургами. Во избежание недопонимания в дальнейшем уточню: я имею в виду те силы, что принято называть Семерыми. Ни о каком Сирионе, Марраке и прочей… ереси речь не идёт. Тэйем, Сэрэа, Роэна, Вэсс, Элэйн, Сэтэв, Клоэ — я говорю о них.

— Тамерзар, скажите, а они действительно существуют? Семеро? — некстати подал голос сидящий на камне Рэт.

— Я же говорить ты, Солнечный Ветер, что я говорить с Океан! Если существовать он, то существовать и другие! — возмутилась, сильно коверкая ринский язык, предполагаемая Белая Медуза. Предположения Мирэда оказались верны:

— Прости, Медуза, — мальчишка смутился, покраснев до кончиков острых ушей, — но я тогда даже не понял, что ты говорила об Океане как о ком-то живом.

— Да, Светлый, существуют, — ответил недовольный тем, что его прервали, Советник, — Семеро действительно создали наш мир, все вместе. Я не буду вдаваться в теологические вопросы по поводу вашей эльфийской религии. Если вы хотите верить, что к миру свою руку приложила только Клоэ, которую вы переделали в Клоис, и какие-то мелкие безликие божки вроде Сэрема и Солнечных дев, то верьте и дальше… И, Светлый. Если ты вдруг решишь сбежать, пока мы будем проводить ритуал — будь готов к безвременной кончине от хвоста змеи, обвившего твою шею, или же от секиры, эту же шею перерубившей — не знаю уж, что долетит до тебя первым. Надеюсь, ты меня понял.

Тамерзар смотрел на эльфа спокойно. Его голос не излучал угрозы, в нём не было слышно ни свойственной ему стали, ни шипения, и именно это заставляло холодок бежать по коже. Именно это заставляло верить в то, что в его словах нет шутки или иронии, только простая констатация — сбежишь? Сделаю.

Рэт понимал это так же ясно, как и все остальные. Он склонил голову в знак согласия и замолчал.

— Сейчас — если ни у кого не осталось больше глупых вопросов — я продолжу. Извольте перестать разглядывать меня и обратите свои очи на песок перед входом. Вы видите руны? Каждая из них соответствует одному из демиургов. Теперь же всё просто — подойдите к той руне, что позовёт вас… Предвосхищая вопрос, Зенор. Вы почувствуете. Сложно не обратить внимание на зов одного из Семерых.

Приоткрывший было рот чаррусс непроизвольно залился краской и вперил глаза в золотистый песок, принявшись сосредоточенно его разглядывать.

Мирэд последовал его примеру и посмотрел вниз. Действительно, перед входом в пещеру оказались начертаны странные, не виданные им прежде рисунки рун — изогнутые линии, какие-то чёрточки и точки, ни одного знакомого элемента. Это тоже было странным, если учесть, что с рунной магией он сталкивался далеко не в первый раз. Почему-то сейчас даже не верилось особо, что эти кривые чёрточки обозначали древние силы, которые по поверьям, а, видимо, и не только по поверьям, создали Тиррэн Рин. Все руны были нарисованы настолько схематично, что создавалось впечатление, будто их корябали палочкой на песке пятилетние дети, а не сам Советник Тёмного Короля. Все. Кроме одной.

Она была чем-то похожа на неправильно изогнутую букву «э», обрамлена спиральными узорами и словно бы пульсировала неярким рыжим светом. Эта пульсация отдавалась покалыванием где-то на кончиках пальцев ног, и Мирэд не понимал точно, видит ли он рождающий её свет на самом деле или, скорее, ощущает каким-то шестым чувством. Однако это не казалось больше важным. Руна лежала прямо перед ним, только подойди, сделай шаг. От неё едва уловимо веяло теплом — как от тлеющих углей, оставшихся от прежде буйного и яркого костра.

Должно быть, это и был тот зов, о котором говорил Тамерзар — ведь остальные знаки так и остались для него детскими каракулями. Мирэд не без содрогания приблизился к руне, останавливаясь точно перед диковинным узором, но больше не почувствовал ничего необычного — лишь слабое тепло продолжало обнимать его ступни, как если бы от неё шёл жар, да всё так же сильно было желание подойти ещё ближе, коснуться начертанного на песке контура и... И что было бы дальше?

Застилавшая разум дымка спала, и Мирэд настороженно замер, не позволяя себе поддаться искушению и сделать ещё один шаг, прямо в центр руны. Опасно было смазывать её границы, опасно терять контроль.

Краем глаза он заметил, что и остальные заняли свои места, образуя ровный круг.

— Теперь вытяните вперёд правую руку, — Советник вытащил из поясных ножен тонкой работы кинжал. На его лезвии была гравировка — надпись на драконьем, — но Мирэд не смог прочитать её с такого расстояния. По его памяти, такие гравировки украшали обычно оружие магического толка, обладающее помимо обычных колюще-режущих свойств и свойствами особыми.

Например, изрезанный драконьими знаками посох Вановэйе, одной из Тёмных Королев древности, способен был разить врагов молниями на несколько километров окрест — если верить записям, хранящимся в Малахитовой Резиденции, конечно же. Своими глазами Мирэд легендарную Песнь Грома не видел — его, что неудивительно, на нижние уровни подземелий, где было укрыто от чужих глаз большинство реликвий Совета и располагался склеп Тёмных Королей, не пускали.

Этот же клинок, судя по всему, был исключительно для ритуального применения — в навершии его рукояти играл солнечными бликами крупный самоцвет в окружении нескольких камешков поменьше, по самой же рукояти ползли искусно вырезанные из золота и серебра чешуйки. Не стал бы никто всерьёз сражаться этой наверняка баснословно дорогой игрушкой — помимо всех этих лишних для настоящего оружия украшений кинжал имел в недостатках и не слишком длинное лезвие. А вот для того, чтобы заколоть напрасно мечущуюся по алтарю жертву, он подходил просто прекрасно…

Тамерзар отчасти оправдал его кровожадные мысли, когда, неспешно двинувшись от входа в пещеру по кругу, бросил:

— Руна должна испить вашей крови. Именно кровь позволит пробудить её в полной мере и создать мост для Семерых.

Не то чтобы Мирэда страшили древние боги — в конце концов, он и сам служил одному из них, но затея Советника с каждой секундой казалась ему всё менее и менее понятной и безопасной, а отчасти начинала и пугать. Зачем ему призывать Семерых, если он хочет всего лишь забрать скифь? Да и проливать свою кровь для того, чтобы провести в привычные смертным четыре измерения аватар бога… Что Тамерзар задумал, Маррак побери?

Понятное дело, что перечить он ему не будет — не столько потому, что попросту не осмелится, сколько из уважения к негласным правилам, но ясности всё же хотелось.

Тем временем Советник, дошедший до первой руны, бросил на стоящего рядом с ней СэльСатара недовольный взгляд. Капитан не удосужился ни снять перчатку, ни закатать рукав, что было бы логичным в данной ситуации, а лишь стоял и смотрел на Тамерзара со странным выражением в мерцающих глазах. Мирэду показалось, что на мгновение он даже заметил в них насмешку. Но потом Советник тихо зашипел, схватил капитана за запястье и, резко дёрнув его рукав вверх и оголяя полосу пепельно-серой кожи, сделал короткий поперечный разрез. Кровь — странная, не то багровая, не то фиолетовая, полилась на песок.

Пожалуй, в этот непродолжительный момент расовая принадлежность СэльСатара заинтересовала Мирэда даже больше смысла ритуала. Разноцветные глаза, серая кожа, странная кровь, вечная маска, скрывающая лицо. Смешение каких же рас смогло породить его? И почему всё же у него нет настоящего имени, что значилось второй строкою под меткой Госпожи у всех остальных тёмных? Какие бы родители оставили своё дитя безымянным?

— Когда крови будет достаточно, порез зарастёт сам. Потеряете вы немного, поскольку вам нужно не умереть, а всего лишь установить связь.

Мирэд вздрогнул, когда лезвие неглубоко вспороло кожу. Рану защипало, тёмно-красная кровь хлынула на руну, почему-то не смазывая её контур, а, напротив, равномерно растекаясь по всем линиям и точкам, будто не на песке она была вычерчена, а прорезана в камне. Он в каком-то странном оцепенении смотрел на то, как дрожит и становится — по мере насыщения руны — всё более ярким льющийся из неё рыжеватый свет, как довольно и сыто льнёт к его ногам идущее от песка тепло. Прошло, наверное, секунд пятнадцать, прежде чем оно вдруг объяло и порез. Кожу защипало ещё сильнее, края раны потянулись друг к другу, вновь срастаясь в единое целое. Теперь о том, что меньше минуты назад его запястья касалось острое лезвие ритуального кинжала, напоминали лишь подсыхающие багровые подтёки на коже и краю слишком низко закатанной рубашки, да шрам шириною не толще нити.

Сама руна у ног Мирэда тоже внезапно переменилась — живой чернильной кляксой расползлась в стороны, скользнув под его ступни. Рисунок так и остался в центре, но теперь вокруг, соединённое с ним четырьмя косыми чертами, текло и поблёскивало кровавое кольцо, очерчивающее круг шириною не больше локтя. Зрелище завораживало, но выглядело необъяснимо жутко. До этого Мирэду уже приходилось несколько раз участвовать в так называемых «красных ритуалах», поэтому вид собственной крови, окропившей магические знаки, не был для него новым и пугающим самим по себе, однако в этот раз его почему-то прошибла крупная дрожь.

Да, в ритуалах на крови он участвовал. Вот только к богам не взывал.

— Что же, с подготовкой к ритуалу все вы успешно справились. Превосходно. Теперь сосредоточьтесь на руне и на том, что вы чувствуете, касаясь её. Остальное я сделаю сам, — Тамерзар всё так же спокойно повернулся ко входу в пещеру, коротко надрезал запястье, а после бросил через плечо последнюю полупросьбу-полуприказ:

— Что бы ни происходило, не двигайтесь с места и не отвлекайтесь. Сейчас для вас должна существовать только руна и тот, кого вы призвали своей кровью в наше измерение. Если вы выйдете за границы рунного круга до конца ритуала — умрёте. Будете противиться призванным — умрёте. Потеряете контроль — умрёте. Забудьте обо всём, что происходит за пределами круга. Наша первостепенная задача — извлечение скифи. Это в интересах всех нас.

Голос Советника продрал Мирэда до костей. Холодный, спокойный, безразличный, чётко описывающий все риски и твёрдую необходимость довести начатое до конца. Этот голос не мог не подчинять. Этому голосу невозможно было противиться.

Мирэд глубоко вздохнул и прикрыл глаза, прогоняя ненужные и лишние сейчас мысли о Тамерзаре и о том, насколько опасен его ритуал на самом деле. Нужно лишь следовать его словам и всё кончится благополучно. Так ведь? Вряд ли он стал бы укладывать в могилу только что спасённых им же подчинённых… Хотя, быть может, он и спас-то их только ради того, чтобы использовать в ритуале. Зачем тащить на Миро ещё шестерых, когда есть те, кто уже здесь.

Он попытался позвать Аин-Зару — отчасти для того, чтобы унять поднявшуюся внутри тревогу и отчасти, чтобы попросить не делать глупостей, но змея, кажется, не преминула опять провалиться в сон. Хороший вопрос, насколько он естественный… Да, сейчас он не чувствовал ничего из спектра тех ощущений, что охватили его в гроте, но…

«Думай о руне», оборвал он себя, не давая продолжиться мысли. Думать о руне, только о ней. Чувствовать её. Сосредоточиться. Чувствовать.

И Мирэд почувствовал.

Сначала это было лишь то лёгкое тепло, что овевало его ступни. Ласково грело кожу, иногда даже обжигало немного — неприятно, но не более того. Затем неторопливо и щекотно переползло на щиколотки и голени, объяло все ноги, скользнуло под лекарской рубашкой по животу и выше до ключиц, подняв на спине целую волну мурашек и заставив сдавленно зашипеть, тронуло шею и нежно огладило её, словно бы пальцами. Странные ощущения. Будто бы его касалось не бесформенное тепло, а кто-то… живой? Слишком живой и материальный для того, чтобы быть лишь теплом.

Сзади послышался лёгкий смешок. Шею Мирэда обвили чьи-то обжигающе горячие руки, а к вновь покрывшейся мурашками спине тесно прижалось чьё-то такое же горячее тело. Он непроизвольно вздрогнул, распахнул глаза, но это не было наваждением. Его действительно обнимали руки. Тонкие, со светлой золотистой кожей, украшенные массивными браслетами из живой огненной лавы, с изящными длинными пальцами. Руки, которые могли принадлежать только женщине… Нет, едва ли женщине. Юной, едва вошедшей в возраст девушке.

Мирэд с самого начала понимал, чья руна позвала его так нежданно, а потому догадывался о том, кто сейчас стоит за его спиной, от чьего горячего дыхания так плывёт голова. Как могло быть иначе… Ведь это сама Элэйн, Пламя, Пятая драконица, Владычица огня, опадающих листьев и, что самое главное — Повелевающая любовью. Он мог объяснить свою дрожь от прикосновений чистого воплощённого пламени только последним её именем. Не зря смертные дали ей именно его, не зря ей молились о том, чтобы не утихла вспыхнувшая ответно страсть…

— Здравствуй, серая змейка, — в голосе Элэйн, мелодичном и красивом, пробуждающим внутри что-то глубинное и затаённое, опасное, слышался треск сгорающих поленьев, — знаешь, кто я? Думаю, да. Шшш, не отвечай, — золотистые пальцы прижались к его губам, слегка царапнув их острыми коготками, а её голос зашептал прямо в ухо, обволакивая сознание, прорастая в нём огненными нитями, отравленным золотом вплавляясь под кожу, — не будем прерывать ритуал, Нэссс. Не будем ему мешать. Ты ведь будешь вести себя тихо, моя маленькая змейка?..

Мирэда бросило в жар. Он не мог шелохнуться в объятьях Пламени, не мог дёрнуться, обвитый её руками, скованный, зачарованный, поглощённый, стремительно теряющий остатки воли. Контроль, контроль… Какой к Марраку контроль?.. Её дыхание обжигало, рождало льющуюся откуда-то из солнечного сплетения волну дрожи, заставляло забыть об осторожности, оставляя ему лишь хриплое прерывистое дыхание, клокочущее где-то в горле. Что за напасть… Голова шла кругом. Оттуда, где касалась Элэйн, расползались по телу обжигающие, рождающие больное желание волны.

Мирэд подавил готовый сорваться с губ стон. Он пришёл не играть с Пламенем в любовь, он пришёл провести ритуал и не должен, не может поддаться. Хотя хотелось, Маррак, как хотелось… Ни одна женщина прежде не касалась его — не считать же безыскусный поцелуй от какой-то девчонки, пришедшийся в скулу, — и он почему-то понимал: Элэйн знала это. И Элэйн забавляла его реакция даже на, казалось бы, её невинные пока касания.

Пламя звонко рассмеялась и, словно прочитав его мысли, скользнула рукою по его груди, играючи распустила ворот рубашки, пробежалась по коже чуткими пальцами, царапнула шею, и он едва смог сдержаться. Не думать, не думать, ни о чём не думать… Она прижималась так тесно, так близко, так безумно близко, что он всей кожей чувствовал жар её тела, жар, что передавался и ему. Его било как в лихорадке — ненормальная, совершенно ненормальная реакция, не должно было быть так, не должно, — весь мир превратился в огненный болезненный бред, и эта женщина позади него не могла быть ничем иным, кроме как порождением этого бреда. Перед полузакрытыми глазами плясали искры и, почему-то, снежинки. Мирэд не мог их рассмотреть. Марево, шедшее от окутавшего его жаркого костра, ограждало от всего и всех плотным коконом, где он плавился под чужими прикосновениями, не в силах ни ответить на них, ни отстраниться. Он всё же не выдержал, повернул голову, желая хотя бы увидеть Элэйн, пусть и не коснуться, и столкнулся с ней взглядом. Огненно-зелёный масляный блеск опалил, пожрал без остатка, он подался вперёд в безумной попытке поймать её губы, но Пламя лишь отстранилась — ровно на столько, сколько хватило бы ему для поцелуя, усмехнулась лукаво и скользнула рукою ниже, добравшись до ремня. Мирэд болезненно вздрогнул. Дёрнулся, едва не сделав шаг из круга и теряя зрительный контакт, но горячие руки той, что никогда не была смертной, игриво притянули его обратно, вновь заставляя всем существом ощутить недоступную близость чужого тела.

И никуда не деться, никуда не спрятаться, не забыться, хотя держаться уже попросту нет сил.

— Куда же ты… Тебе рано уходить, Нэсс. Ритуал не окончен, побудь со мной ещё немного. Ты же и сам хочешь этого, не так ли? Я ведь вижу, — Элэйн вновь рассмеялась, до боли — не отрезвляющей, лишь заставляющей провалиться в огонь ещё глубже — прикусила его ухо и внезапно коснулась губами шеи — там, где проступал под кожей первый позвонок. Под судорожно сжатыми веками вспыхнули искры, Мирэда едва не выгнуло дугой, и он окончательно утратил контроль. Из пересохшего горла вырвался тихий хриплый стон. Видит Смерть, он держался сколько мог… Перед глазами потемнело, и в голове осталась лишь огненная пустота. Элэйн довольно хмыкнула, вдруг засмеялась ещё заливистей, мазнула пальцем по его губам и прошептала тихо и обещающе:

— Пожалуй, я ещё вернусь к тебе. Ты такой забавный…

В голове всё окончательно смешалось, Мирэд уже не понимал, где он и что происходит, Пламя всё так же крепко обнимала его, не давая выпасть из рунного круга, в голове набатом бились чьи-то слова на драконьем, а затем она громко выкрикнула: «Малтара!» — «Отдай!», и ей вторили множество голосов, раздался ужасный крик… Всё исчезло. Она исчезла. За спиной оказалась лишь острая, холодная пустота, никто больше не держал его, и Мирэд упал на мёрзлый ледяной песок, покрытый хрустящей корочкой инея, судорожно вдыхая промозглый воздух элэйнана.

Было почти так же холодно как дома, в Каре.

* * *

Рэт наблюдал за приготовлениями к ритуалу, даже не пытаясь скрыть любопытства. Лично он не видел на песке даже намёка на руны, но тёмные и Медуза, повинуясь приказам Тамерзара, заняли свои места и вытянули вперёд правые руки. Советник, продолжая раздавать указания всё тем же неприятным ледяным тоном, пошёл по кругу, поочерёдно надрезая их запястья. Сначала — капитан СэльСатар, поползшая и вспыхнувшая под ним багровая руна, едва заметным туманом окутавшая его ноги. До зубного скрежета знакомым туманом… Затем — лекарь Фирэйн, травянисто-зелёное свечение и проросшие из песка фантомные стебли, медленно потянувшиеся вверх по его икрам. Потом Белая Медуза, стремительно текущий поток синей крови и уже привычно обмывающая её ступни льдисто-синяя вода. Перед руссой было немного стыдно за то, что он сразу не понял, о каком Океане она говорила, и куда более стыдно за историю, в которой она из-за него оказалась. «Стыдно», пожалуй, не то слово, что отражало бы его настоящие чувства, но другого он подобрать попросту не мог.

Затем пришёл и черёд Нэсса — всё повторилось, руна вспыхнула огненно-красным и обвила его ноги дрожащим маревом, как от костра. Осознавать это было внезапно и почти пугающе, но за него Рэт тоже волновался. За него, за тёмного. Это казалось дикостью — почти такой же, как использование в ритуале ещё не оправившегося от плена Забирающего. Бесспорно, Тамерзар знал, что делает — не в его интересах было доводить своего подчинённого до обморока, если не до гроба, но под ложечкой всё же тревожно сосало, и Рэт очень жалел, что постеснялся подойти к Нэссу и поговорить с ним до того, как ритуал начался.

Помнит ли он о том, что происходило в гроте? Но казалось неправильным и едва ли не кощунственным мешать двум воссоединившимся друзьям. Друзьям… Рэт думал об этом почти с завистью. Он не мог сказать, что друзья были у него хоть когда-то. Он и не общался практически ни с кем в свою бытность на Элфанисе. Да, лет пятьдесят назад, когда ему ещё не исполнилось первой сотни, в Небесной Резиденции иногда появлялись отпрыски Звёздных родов — в основном, правда, женского пола. Отец решил озаботиться выбором подходящих невест для своих сыновей заранее — много раньше, чем это было необходимо в действительности. В качестве будущей жены Эртара, а, значит, и потенциальной Светлейшей, ему приглянулась Лаэко́тэ Гриэ́рмэ, и брат его решения не оспорил, как всегда подойдя к вопросу практично и рационально: юная Лаэкотэ происходила из одного из наиболее древних, знатных и богатых родов, к тому же обладала магией и была хороша собой (в конце концов, представители семьи Светлейших должны были быть прекрасны во всём — и умом, и внешне, и магически).

Рэт же тогда взбрыкнул. Отец привел к нему трёх эльфиек — «девчонок Арене́ма», как окрестил их шёпотом один из стражей. Старшей из них, Марэ́, тогда сравнялось сто пятьдесят три — на восемьдесят три года больше, чем ему. И она, и её младшие сёстры — одной сто тридцать пять, другой — шестьдесят семь, были магами воздуха, и довольно сильными, пусть и практически не обученными. Ведь зачем женщине, что всю жизнь проведёт на острове, неизменно выйдет замуж, родит нескольких наследников и этим выполнит все цели в своей жизни, уметь творить заклинания? Отец предлагал ему сделать выбор, а Рэт… А Рэт, как ни смешно, испугался. Впервые за все годы ему дали возможность решить что-то важное, а он просто струсил и сбежал, едва ли удосужившись сделать это согласно правилам этикета.

Больше к вопросу женитьбы они никогда не возвращались, а в глазах отца, помимо строгой холодности, появилось лёгкое презрение. И после Рэт ненавидел себя за эту слабость, ненавидел неистово, но изменить уже ничего не мог. Только боялся, до дрожи боялся всё же задать ему этот вопрос: «Кто из троих?». Так и не задал. А сейчас уже поздно было. Только сквозило внутри лёгкое облегчение — одна из девчонок Аренема не обязана была больше выходить за него. За трусливого, боящегося ответственности мальчишку.

Так ли он изменился за прошедшие с того дня годы?

Рэт скосил глаза на Варда, сидящего рядом на камне. Тот, как и он сам, напряжённо наблюдал за творящемся в круге, сжимая сильные пальцы на рукоятке огромной двусторонней секиры, упёртой одним концом в песок. Именно этой секирой грозил ему Советник… Что же, воистину впечатляет. Рэт с досадой понял, что даже не заметил, когда к тёмным успело вернуться их оружие и пропадало ли оно вообще. Внутри неожиданно поднялась злость на себя.

Безответственный, невнимательный, неосторожный и напрочь лишённый здравого смысла. Он всё острее понимал, почему его жизнь на Элфанисе проходила именно так — и брат, и отец видели в нём всё то, что он сам начал осознавать совсем недавно. Он даже самого себя уберечь не смог, куда уж ему заниматься делами государства.

Из горла сам собой вырвался болезненный смешок, и Рэт спрятал его в рукаве, не давая сидящему рядом тёмному в очередной раз получить свидетельство его жалкости и ничтожности.

За то время, что он так упоённо предавался самобичеванию, Тамерзар успел завершить круг и теперь надрезал собственную руку. В голове Рэта пронеслась очередная уничижающая мысль — сам бы он вряд ли так смог, пусть и для общего дела. Он боялся боли. Руна расползлась под ногами Советника багрово-чёрным цветком и взметнулась вверх змеиными хвостами, захлестнув его ноги.

Рэту очень не понравилось то, что он сказал после этого. Если даже опустить его угрозы… Почему проведение этого странного ритуала, ритуала тёмных, было и в интересах Медузы? Советник ведь сказал: «Это в интересах всех нас». Какое отношение она может иметь ко всему этому? Зачем она согласилась? Чем ей это грозит? И, вопрос не менее важный: зачем тёмным скифь? Рэт не знал и едва ли мог даже что-то предполагать. Это угнетало не меньше собственной немощности.

От круга внезапно остро зафонило магией. Рэт почти физически ощущал, как её потоки со всё нарастающей интенсивностью стекаются к месту проведения ритуала, проходят сквозь его тело, но не наполняют энергией, а оставляют лишь звон в ушах и ощущение лёгкой слабости. Всё пятое измерение словно заходило ходуном. Чистая сила потекла к горящим рунам приливными волнами, и Рэт, хоть и не мог ощутить её сейчас в полной мере, видел, как воздух вокруг круга мутнеет и сгущается, превращаясь в вязкое желе. Магия текла всё быстрее, волны с гулом влетали в разгорающиеся руны, закручиваясь почти видимыми воронками. Воронки превратились в смерчи, а она всё и выбиралась и выбиралась из своего измерения, выползала, как огромный осьминог с морского дна, и не было конца её исполинским щупальцам. Её мощные потоки всё норовили сбить Рэта с камня, протащить по песку, вмешать во вьющуюся воронками силу и обратить его самого частью этой силы. Он уже с трудом удерживал себя на месте.

Очертания существ в круге вконец смазались, а затем, после особо сильной волны, скинувшей Рэта в песок и заставившей судорожно вцепиться руками в камень, почти ломая ногти, из рун стали вырастать силуэты.

Нечёткие, смазанные движением магии, лишь отдалённо похожие на людей, они, словно следуя неведомому зову, поднимались с земли за спинами тёмных, принимая очертания мужчин и женщин. Кто это? Лишь фантомные духи, мираж или всё же воплощения самих Семерых? Рэт нашёл слезящимися глазами Нэсса, стоящего к нему боком. Огонь, ползущий по его ногам, больше не казался бесформенным — теперь он явно напоминал женский силуэт, лишь сотканный из пламени. И весь тёмный словно был объят этим пламенем, его фигура расплывалась в мареве. Словно он горел на костре… Что происходит, о Клоис? Причём тут вообще скифь, где она, а где Семеро?

Тут Рэт наткнулся взглядом на Медузу. Лишь вокруг неё продолжала виться бесформенная синяя дымка, кутающая её в кокон из воды… и снежинок? До этого Рэт видел снег только на картинках в библиотечных книгах, но чем ещё могли быть белые хлопья, разлетающиеся по песку во все стороны? Он едва смог оторвать глаза от руссы, и вдруг увидел Тамерзара. С ним и вовсе творилось что-то невообразимое: чёрный, едва зримый мужской силуэт почти слился с ним, Рэт смотрел на них и видел одно целое, вспыхивающее искрами, опасное, пугающее. А затем оно заговорило гулким низким голосом, каменной лавиной прокатившимся по земле и тем, кто был сейчас вне рунного круга.

— Шэдар, Вэсс! Иэ арнаар са сэ фаргар! Шэдар!

В ответ ему донеслось всего одно слово, от звука которого сделавший попытку подняться Рэт снова упал, зажав уши. По голове словно стукнули кузнечным молотом:

— Ирэ!

— Ца арга Диназьер Дэмьер иэ тваррдар! Шэдар! Шэдар ан Ликтар Дэмьер!

«Ликтар Дэмьер»? «Суд демиургов»? Рэт где-то уже слышал это название… Песок под ним покрылся инеем, промёрз до самого основания и с пробирающим до дрожи хрустом треснул. Рэт отшатнулся к камню, наконец-то смог вскочить, опираясь на его ледяную поверхность, чтобы вновь не упасть. Саднили исцарапанные пальцы, обломанные ногти больно впивались в кожу, а ноги подгибались, но… Если он упадёт опять, то больше не поднимется. Его просто снесёт.

С трудом оторвавшись от жуткого, но завораживающего зрелища он заметил, что Вард тоже поднялся, и теперь стоит, опираясь на секиру и вглядываясь в творящееся в рунном кругу бесчинство. На Рэта он не обращал ни малейшего внимания, и это было бы идеальным шансом для побега — пусть и бежать пришлось бы пригибаясь и едва ли не ползком. Никакая секира не долетела бы до него под такими волнами силы, да и вряд ли бы его смог догнать заметивший неладное горный житель с израненной спиной. Но сбежать Рэт не мог — ни без Медузы, ни без магии. Много он сможет, если не в силах сотворить даже Дуновение? Много он будет стоить, если бросит безвинную девушку наедине с теми, кого во всех разумных странах считают безжалостными убийцами?

В небе, прямо над пещерой, заклубилась какая-то непонятная масса, облако, настолько похожее на окутавшую Медузу дымку, что Рэта пробила дрожь. Он чувствовал какую-то связь, что-то неладное, но не мог толком объяснить, в чём дело, даже самому себе.

Однако эта дымка не витала бесформенно, а сползалась в одно место, собиралась в одно целое, являя из своих недр мужчину, не похожего ни на кого, виденного Рэтом ранее. От его ослепительно белых волос свет отражался настолько ярко, что смотреть на незнакомца было попросту невыносимо. Они вились вокруг его тела широкими кольцами, щупальцами расползались в стороны, и сверкали, так сверкали, что он не видел больше ничего, лишь край распахнутой мантии, сплетённой из расшитой снегом и льдом воды, и два огромных серебристых крыла за спиной незнакомца. Рэт не мог видеть его лица, выражения его глаз, но чувствовал чистую, неприкрытую ненависть — и вся она была предназначена Тамерзару и слившемуся с ним существу.

Незнакомец тихо зарычал. Незнакомец ли… Это был Лёд — Океан, как говорила Медуза, он же Вэсс, Четвёртый дракон и один из Семерых, божество из полузабытых легенд. Божество, узрев которое воочию, можно было уверовать в любую из них, потому что от шедшей от него мощи и силы подгибались не только ноги — склонялась голова, хотелось пасть ниц, распластаться на песке перед драконьим владыкой. Сколько преданий было сложено о нём и его драконьих магах, сколько песней спето… Рэт стоял на коленях, уже слабо отдавая себе отчёт в действиях, и не был в силах сдвинуться с места, поражённый видом того, кого многие смертные и не мечтали увидеть. Невольно он подумал о том, как бы могла выглядеть Клоис. Или всё же Клоэ, на драконий манер? Да, Клоэ. Так будет вернее, вернее…

— Сио сэ гаррса иссэ иэ, Тэйем? — голос Вэсса был полон яда.

Тэйем… значит тот тёмный силуэт, слившийся с Тамерзаром — Первый Дракон, Странник? Но что может связывать Советника Тёмного Короля, служащего Смерти, с ним? Хотя… А что может связывать Забирающего Нэсса с Пламенем, а чаррусса Зенора — с Ветром? Ничего. Что не помешало им быть избранными именно этими богами.

— Сэнэ руссэ кавар манэрэ рарга са скаффь, ри ир малтар зэ. Зэ гаррсар иэ. Малтар иэ э сарфсар гэ сэна фианто, — Тамерзар и силуэт ответили ему чуть насмешливо, и этого хватило, что бы Лёд снова взвился, со свистом хлестнув по воздуху хвостом.

— Сэ ир яррар! — выкрикнул он. Со всех сторон хлынул снег.

В силу своего плохого драконьего, Рэт не понимал, о чём спорят эти — двое? трое? — и, наверное, не хотел понимать. Это было выше его сознания, а каждое новое слово на древнем языке пробивало его до нервной, сотрясающей всё тело дрожи. Резко похолодало, сквозь льдистую пелену нельзя было разглядеть уже ничего, сколько бы он не шарил слепо глазами. Рэт и не знал, что бывает настолько холодно, что может быть настолько холодно. Рваная наёмничья одежда не спасала, снег залеплял глаза и нос, обжигал кожу, заставляя чувствовать мерзкую ледяную беспомощность, дезориентировал…

— Ррэт, Маррак тебя задери, ко мне! — голос тёмного выдернул его из ступора и показался едва ли не лучшим, что Рэт слышал за всю свою жизнь, несмотря на явно ругательный оборот. Кто бы смел говорить с ним так на Элфанисе… Он рванулся на звук, споткнулся и врезался прямо в Варда, сразу же вцепившись в чужую одежду. Ещё никогда Рэт не чувствовал себя таким жалким, даже когда остался погребённым под телом Нэсса в пещере. Точно. Нэсс. Не друг и не враг, как и все другие тёмные, но существо, не позволившее ему умереть, существо, которое он сам пытался вытащить из безумия. И Медуза, наивная девушка, попавшая сюда только из-за него. Они ведь оба сейчас там, в рунном круге! В этом буране, не могут сделать даже шага в сторону, чтобы закрыть себя от стихии… Рэт почти непроизвольно дёрнулся, ещё не зная даже, как им помочь, но Вард до боли вцепился в его плечо:

— Даже не думай, мы никак не сможем помочь ни твоей руссе, ни моим товарищам. Сейчас в круге даже безопасней, участники ритуала ведь под защитой Тамерзара и Семерых… Да и внутрь мы не пройдём.

— Но они!.. — Рэт подавился снегом и своими словами.

— Да, они сейчас в снежной западне, куда нам не добраться! И там не только твоя Медуза, знаешь ли! Так что имей совесть и стой спокойно, мы должны дотянуть до окончания ритуала. Особенно ты. Ценный пленник, как-никак — Светлый… Да и не такой я зверь, чтобы бросать на растерзание стихии лишённого магии мальчишку, — Вард распахнул свой плащ и чуть ли не за шкирку толкнул под него Рэта, сделав несколько шагов назад и прижавшись спиной к камням. Тёмная колючая ткань сомкнулась над головой, ограждая его от бури, но едва ли спасая от ветра и холода. Рэт было вскинулся — такое обращение было непозволительным, но очередной чудовищный порыв охладил его пыл. В конце концов, не мог же он на самом деле считать, что из-за нескольких проведённых в одном гроте дней его перестанут считать пленником и ничего не умеющим мальчишкой или начнут относиться как-то иначе.

Ведь он и был пленником, этим не достойным особого обращения мальчишкой, что бы он ни пытался из себя строить.

Где-то вне поля его зрения грохотали на драконьем жуткие голоса, снег, перемежаясь со льдом, сыпал не переставая, а потом раздался особенно громкий и рокочущий крик множества голосов: «Малтара!», и всё кончилось.

Вард почти сразу же бросился к рунному кругу, бесцеремонно вытолкнув Рэта из-под зыбкой иллюзорной защиты чужого плаща. Казалось, что он и не был ранен взрывной волной, так быстро и уверенно двигался. Хорошо, что он всё же не решился на побег…

Рэт обернулся, всё ещё пошатываясь, и замер. Да, тёмные были живы, но как они выглядели… Их лекарь, Фирэйн, сполз по наружной стене пещеры — мертвенно-бледный, несмотря на смуглость, с ввалившимися глазами, дышащий настолько судорожно, что хрипы воздуха в его горле было слышно даже с расстояния нескольких метров. Квэарр навалился на рукоять своего воткнутого в землю меча. Его руки, белые, напряжённые, с выступившими венами, дрожали, как у паралитика. Нэсс… Нэсс лежал на песке не шевелясь, лишь мелко вздрагивая. Рэт сделал было шаг к нему, а потом увидел Зенора — осунувшегося, похожего на покойника, поддерживающего силящуюся подняться на ноги Белую Медузу. И Рэт в несколько шагов оказался рядом с ней, уже не замечая, что его самого колотит озноб, и подхватил под руки.

— Медуза, ты в порядке?

— Я не знать, я чувствовать я странно… холодно, — она подняла на него растерянные водянисто-зелёные глаза. — Океан злиться на я. Но я не знать, за что. Он словно делать холодно я внутри, он гнев...

— Это плохо. Но мы ведь оба ожидали этого, не так ли?

Рэт резко обернулся: позади него стоял Тамерзар, после ритуала и вовсе походивший на скелет, обтянутый кожей. Что же произошло, почему сила Семерых выпила их едва ли не до дна? Они чем-то прогневали их? Ритуал был запрещённым? Он не знал, а Советник лишь хмурился, рассматривая девушку, и от этого его лицо и вовсе превращалось в чудовищный гротеск.

— Не думаю, что что-то угрожает твоей жизни, но вряд ли Лёд успокоится скоро. Притеснённая гордость в нём взыграла, не иначе, — он хмыкнул, — но посоветовал бы тебе ближайшие несколько дней не подходить к воде.

— Я понимать. Океан не ведать, что происходить, и злиться, — Медуза посветлела лицом и кивнула.

Рэт же, напротив, не понимал ничего.

Тамерзар что-то шепнул подошедшему к нему капитану, уже твёрдо стоящему на ногах, и тот кивнул. Он единственный из всех тёмных выглядел бодрым и довольным. Может, конечно, всё дело в скрывающей его лицо маске, и на деле он был таким же измотанным, но уж больно радостно СэльСатар скалился. Рэта передёрнуло, и он настороженно перевёл взгляд с одного тёмного на другого. Внутри противно и зудяще заскреблась тревога. О чём говорили Тамерзар и Медуза? Что такого происходит, что Лёд не в силах понять?

Вдруг лицо Тамерзара неуловимо изменилось. Дрогнули в полуулыбке губы, глаза на секунду вспыхнули красным. Его змея громко и довольно зашипела, а потом вновь, как тогда, в гроте, вперила в Рэта тяжёлый немигающий взгляд. Советник же щёлкнул пальцами, привлекая внимание.

— Попросил бы вас подняться и перестать изображать обморочных девиц. Меня ждут дела, да и разгневанные в очередной раз руссы могут появиться с минуты на минуту. Я открою вам портал до ближнего к Фирмону леса, дальше доберётесь сами… Чтобы жизнь троярским мёдом не казалась. Квэарр, это ты передашь Тёмному Королю, — он протянул тёмному небольшой слиток белого сверкающего металла, незаметно для Рэта появившийся в руках Забирающего.

— Этот рудник был на редкость богат скифью, — тихо прокомментировал бывший небесный страж, осторожно пряча его внутри своей мантии и всё ещё не вытягивая меча из земли.

— Слава Госпоже… Фирэйн, осмотреть участников ритуала ты сможешь и на месте прибытия. Портал ждёт, проходите. Не стесняйтесь. Увидимся мы довольно скоро, но кто знает, какая нить судьбы подвернётся Страннику на этот раз. Тёмных вам дорог, — Тамерзар махнул рукой. Чёрная клякса перехода зияющей дырой расползалась в сгустившемся, вновь начинающем набирать южную духоту воздухе, и не вызывала ни малейшего желания входить в неё.

Но вот шагнул первым Фирэйн, вновь нацепивший свои сумки и уже вполне уверенно стоящий на ногах. За ним Квэарр, на ходу убирающий меч в ножны, шатающийся Зенор, ухмыляющийся капитан СэльСатар, Вард, едва ли не нёсший на себе бледного как мертвеца Нэсса и что-то тихо тому выговаривавший. Рэт подошёл к порталу следом за ними, бережно обнимая дрожащую Белую Медузу и жалея, что он слишком слаб физически, чтобы нести её на руках.

И ему не нужно было поворачиваться, чтобы ощутить на себе тяжёлый предупреждающий взгляд Тамерзара, первого советника Тёмного Короля. Уже шагая в переход, он вдруг подумал: если таков советник, то каков же сам король?

А затем был полёт в полыхающей чёрной пустоте.

Конец элэйнана 1069 года от Серой Войны; Странный мир

На периферии сознания был слышен неровный стук капель. Время тянулось как кисель, слившись с расползшейся вокруг темнотой в одно неразделимое, вязкое, накрывающее с головой. Оно давило на плечи, сжимало горло, холодило кожу и онемевшие давно руки и ноги. Сколько уже прошло? День? Неделя? Сезон? Год? Всего лишь час или несколько минут?

Она не знала. Время не желало поддаваться, стало упрямым, мысли мешались в голове, в попытке считать секунды она прерывалась уже на одиннадцатой. Всё плыло вокруг, плыло перед глазами, тьма не давала думать. Думать так, чтобы не впадать через минуту в панику и не начинать колотить воздух, пытаясь дотянуться до иллюзорных стен.

Серафима видела их — серые неровные камни. Или не серые, или не камни, как понять в этом мраке, как понять, что это не морок, что ей не мерещатся эти очертания в абсолютной пустоте? Нет, абсолютной пустоты точно не было. Что-то держало крепко её руки и ноги — цепи, верёвки, какая-то магия, принявшая материальный облик — и это что-то уходило во мрак, цеплялось где-то за стены. Стены должны быть. Цепи не могут быть бесконечными.

Не могут же?..

В голове всё опять перемешалось в жуткую кашу. Какие-то образы из прошлого, из детства, из того, чего она не знала и не могла видеть прежде, люди и не люди, которых она не знала и просто не могла знать (не могла, не могла, не могла, пожалуйста), странные цвета, запахи, которых просто не могло быть здесь. Она сходила с ума? Она что-то вспоминала? Между этими состояниями была разница?

Иногда шум в голове затихал, и можно было просто закрыть глаза и не думать. Не думать о руках, что она уже почти не чувствовала — и тогда казалось, что она просто парит в этой тьме, сама по себе, как будто научилась, наконец, хоть какой-нибудь магии. Не вдыхать глубоко воздух — и вот уже не пробирает до костей запах застоявшейся воды и сырости (и чего-то опасного, чего-то правильно-неправильного, чему она не могла найти теперь объяснений). Не открывать глаз, только не открывать глаз — и можно представить, что всё это просто сон, просто ночной кошмар и не более, что всё кончится, что всё обязательно кончится к утру, иначе и быть не может. Все кошмары кончаются с приходом утра, это правило, это закон.

Вот только не понять в темноте, когда наступает утро.

Просто очень долгий сон.

Вот только во снах тебе не кажется, что ты сходишь с ума.

Сон, сон, сон.

Иногда она действительно начинала думать — верить, — что всё это сон. Сон, в котором были другие сны, сон во сне — почему нет? Просто слишком долгий сон, слишком долгий, слишком длинный для того, чтобы не провалиться в него ещё глубже. Понимала, знала где-то на краю сознания, что это лишь самообман — и сон, и утро, и стены, наверное, тоже, не была ведь полоумной дурой…

Или же была? Зачем иначе полезла туда, куда не следовало?

…А куда она полезла? А что она сделала?

В темноте, в постоянной, стабильной, гранитной темноте сны уже было не отличить от яви. Реальность — о какой реальности ты говоришь, о какой реальности ты ещё можешь говорить? — мешалась с бредом. Сон, вымысел, бред — какая разница, какая уже разница. Всё одно.

Он действительно к ней приходил?

Он, тот мужчина.

У него были чёрные волосы — это она могла сказать наверняка, помнила слишком отчётливо, потому что слишком яркими, слишком контрастными были цвета. Чёрные волосы, белая кожа, глаза — почти красные. На пальцах, почти по-паучьи длинных и тонких — «такими, наверное, хорошо плести», почему-то мелькало у Серафимы в голове — горели красными звёздами кольца. Одет он был в одно только чёрное, и чёрные волосы, и чёрная одежда, и чёрное марево вокруг превращали его в воплощение этой черноты.

Он называл себя Ро́куэлл, но она знала, что это не его настоящее имя. Рокуэлл приносил с собой высокое чёрное небо, запах пыли, свежести и чего-то солоноватого, огни настоящих холодных алых звёзд — не его колец и перстней. И почему-то каждый раз, когда он появлялся, когда она опять видела его белое лицо — лицо не человека, но и не сына одной из тех рас, что ей приходилось уже встречать (а встречала ты немало, да, Серафима? Вспоминай, Серафима) — цепи больше не давили на руки, не сковывали ноги. Она словно просто лежала в темноте, плыла по ней. Темнота была её домом, её другом, её частью.

Но та темнота, его темнота, была другой, не мутной. Темнотой строгого бело-чёрно-красного мира Рокуэлла, темнотой, прямо из которой прорастала бархатистая чёрная трава, на которой Серафима лежала, положив голову на чужие колени. Темнотой, полной неясного мельтешения, неясных образов. Она чувствовала, как что-то течёт в ней, в этой темноте, движется, пронизывает её тело насквозь, казалось, могла даже дотронуться рукой до этих тёмных течений, но неизменно ловила пальцами лишь воздух. Темнота пропитала всё вокруг, она была основой, она хотела, чтобы Серафима осталась.

И она хотела остаться, хотела поменять одну темноту на другую, но Рокуэлл каждый раз уходил, и зовущая явь-не явь уходила вместе с ним.

Он всегда ей что-то говорил, что-то важное, каждый раз, в каждый свой приход, но Серафима не понимала ни слова, потому что в голове, в её голове, мельтешили краски и образы мест и миров, где она никогда не бывала. Это была не её память, это не могла быть её память, это был бред, это была лихорадка, это было безумие. И чем дольше она оставалась там, с ним, тем больше оно крепло.

И ей казалось, что в том мире, в другой темноте, она уже не была собой. Словно та темнота меняла её, подчиняла своим законам… Или наоборот — пробуждала то, что всегда жило в ней.

Темнота стирала всё то, что было до неё — если не считать цветной пёстрый бред тем, что было до. Но Серафима не хотела верить… Она уже едва помнила тех, кто ей по-настоящему дорог, их место заняли лишь смутные смазанные образы. Лицо, смех Мира скрыла темнота, и с ним она скрыла и Веста. Она помнила только его глаза, помнила, как они смотрели и какими были светлыми.

Вест, Вест, что же я наделала, почему я здесь?.. Почему я здесь одна?

Одна… Было бы это правдой.

К ней приходил не только Рокуэлл, но и другой человек — человек? — чьего имени она не знала. Понимала только, что из-за него и оказалась здесь.

Серафима ни разу не видела его лица — он скрывал его за маской, а волосы — под капюшоном. По одежде его, пусть и освещённой светом факела, что он приносил с собой, она не могла ничего понять — она была самой обычной. Серафима не могла с точной уверенностью сказать, маг ли он, потому что магии он при ней не использовал, огонь был самым обычным. Но ведь это могла быть и простая мера предосторожности.

Сначала человек просто с ней говорил. Голос его был приглушённым маской, безликим, смутным, ускользал от неё, не давая узнать своего владельца. Если, конечно, она знала его.

Ты знаешь, знаешь, знаешь лучше, чем думаешь.

Он спрашивал о каких-то тёмных: кому они на самом деле служат, где собираются, когда она стала одной из них, что за блок стоит на её памяти. Зачем им нужно Пророчество? Она пыталась отвечать, говорила, что не знает, что хотела просто посмотреть, из любопытства, не более, что не связана ни с какими тёмными (точно, Пророчество, она здесь из-за Пророчества, только из-за него), но вскоре замолчала. Он не верил ей. Он задавал всё те же вопросы. В каждый свой приход, с одинаковым интервалом между словами, безразлично, безжизненно, он спрашивал, спрашивал, спрашивал.

Он обещал отпустить её, если она расскажет. Он обещал принести скифь, если будет молчать.

Серафима не знала, что это такое, но само слово, само сочетание букв, шипящий шелестящий шёпот находил отголосок страха где-то внутри. Страха до дрожи, до беспорядочного дёрганья руками и ногами, до осознания, что ей не выбраться. Что никто не придёт.

Иногда, прикрывая глаза, она позволяла себе мечтать, позволяла себе думать о том, что не случится (потому что никто не знает где ты, потому что некому прийти за тобой). О том, как распахивается дверь её темницы — ярким прямоугольником света, как ударяется о стену, тяжёлая, толстая, обитая металлом, как врывается внутрь Сильвестр в боевой трансформации, отбрасывает ударом чешуйчатого хвоста её тюремщика, магией режет цепи, подхватывает её, обессиленную, на руки, расшибает стену и уносит туда, где нет темноты, где есть солнце и свежий воздух, только солнце и свежий воздух…

Но это не сказка. Уже не сказка. Сказка, в которую привёл её когда-то Вест, оборвалась на полуслове. Что толку с магии, с драконов, с чужих белоснежных городов… Отсюда не выбраться. Эта реальность ничем не отличается от той, что была «до», в старой расселённой коммуналке вместе с дюжиной котов.

Только в той реальности она хотя бы могла выжить.

Сколько она здесь? Насколько ещё хватит ресурсов её и так слабого тела? Сколько она не ела, сколько не пила, сколько не чувствовала под ногами твёрдой земли? Почему она всё ещё жива, почему? По всем законам…

По всем законам не этого мира. Другого. Того, в который уже не попасть.

Вот бы просто раствориться в этой темноте…

Серафима опять закрыла глаза. В голове стучало, билось о рёбра загнанное сердце. Что толку с его ударов… Она почему-то чётко осознавала, что это конец. Что скоро придёт тюремщик со скифью и на этом и кончится эта история. Эта не сказка, что начиналась с такого света.

Мрак обволакивал сознание, в ушах слышался лёгкий звенящий гул, образы вновь подступали, напирали, сминали сопротивление. Она не хочет знать, не хочет, ничего не хочет…

Обшарпанная дверь подъезда.

Пожалуйста…

Её руки в чёрных перчатках, стук по кнопкам домофона.

Ну пожалуйста…

Дверь поддаётся со второго раза, тяжёлая, железная.

Она вновь поднимается по лестнице в своём старом доме. Стены, тускло-зеленоватые, потрескавшиеся, все в мелких трещинах, в брызгах краски. Грязные, высокие, шершавые, холодные, они сжимаются вокруг хороводом призраков, тянут к ней свои осыпающиеся штукатуркой тела. Пролёт, ещё пролёт, хоровод сжимается, не хватает воздуха, перед глазами — три, не три — пляшут цветные мушки.

Ступени — серые, сколотые, испачканные — как битое стекло под босыми ногами. Шаг, второй, третий — и больно, и остро, и ярко до холодящих мурашек на загривке, до встающих дыбом волос.

Стены плывут в своём смазанном монолитном танце.

Перила под пальцами — ледяные, будто изморозью покрытые, морозят кожу сквозь перчатки. И Серафима сдёргивает их, скользит пальцами по когда-то гладкому крашеному дереву, ощупывает подушечками торчащие вверх на полсантиметра шляпки кривых гвоздей. И так жжёт в грудной клетке, тянет, крутит, выматывает…

Пальцами по перилам, ещё один пролёт. Третий этаж. Остатки плитки на бетонном сером полу, перед глазами — когда-то коричневая, теперь чёрная от копоти дверь. Уже не видимый номер — тридцать четыре. И чёрные стены, чёрное всё. Чёрный, чёрный, чёрный, копоть, копоть, копоть, треснувшие стены, осыпавшаяся краска, узоры тёмной гари на стенах, расползшиеся кляксой вокруг такой же чёрной двери. Чёрный провал — и ничего, ни семьи, ни жизни, ни воспоминаний.

И подгибаются колени, и бетон под почему-то босыми уже голыми ногами. И холод не приносит покоя, не успокаивает, хоть обломай все ногти о безразличные камни, сбей плитку, раздери пальцы в кровь.

Вой рвётся наружу, скручивает все внутренности, и она сжимается в комок у самых ступеней, рыдает, как будто только сейчас понимает, что произошло. Холод ползёт по ступеням вверх, обнимает голые колени, гладит локти, скользит по коже. Холодно…

А там было жарко, жарко как в аду.

Обуглившаяся дверь за спиной скрипит, распахивается неспешно, но языки огня не жалят сжавшееся тело. Их нет, их давно нет. Никого давно нет.

На плечо опускается обжигающе горячая рука, родные пальцы проводят по нему вверх и вниз, вверх и вниз. Серафима боится смотреть, зажмуривается, слёзы жгут глаза. Прикосновение исчезает, только шелестят шаги, и женщина в халате опускается на ступени рядом. Махровая ткань мягко касается вцепившихся в волосы пальцев.

Серафима не хочет смотреть, но открывает глаза, но поднимает голову, но подползает ближе и утыкается в её колени, хватает за пояс, трясётся как припадочная.

Мама не смотрит на неё. Только вертит в истончившихся пальцах тлеющую сигарету и перебирает левой рукой Серафимины волосы. Она всё та же. Она не изменилась за эти пять лет. Она не изменится никогда.

Её нет.

— Спорный вопрос, детка, — она затягивается, выпускает изо рта струйку дыма. Серафима знает, что под её кожей разлился огонь, что дым не только сигаретный, что её руки горячи не от тяжёлой простуды.

— Тебя нет, — произносит она вслух. Воздух в лёгких внезапно кончается, встаёт комом в горле. — Тебя нет.

— Разве? — мама улыбается, скашивает на неё глаза, проводит рукою по лбу, словно рисует какой-то невидимый узор. — Ты ведь так не думаешь. Ты ведь знаешь, что я есть. Ты веришь в это. Ты не можешь отпустить. Почему?

— Ты нужна мне. Мне страшно. Я не хотела… Не хотела…

— Не хотела, чтобы я умерла? — она поднимает брови, улыбается вновь. — А кто этого хотел? Ни ты, ни я, ни мальчишка. Даже Влас не хотел, чтобы всё кончилось этим. Но что вышло, то вышло. Не находишь?

— Я не понимаю…

— Когда-нибудь поймёшь, но явно не сегодня. Моя маленькая глупышка, — она смеётся, снова затягивается. — В каком-то смысле я есть. Сейчас, по крайней мере. Ты умеешь крепко держать.

— Мам…

— До утра не так уж и долго, детка.

- Ты права.

— А вот тебя никто не звал, — мама поджимает губы, зло сминает пальцами окурок. Рокуэлл стоит за её спиной, чёрный, чернее обугленных стен, ещё больше не похожий на человека, чем во тьме камеры.

Камеры… Цепи, камера, магия, темнота. Тюремщик. Скифь.

— Разве? Она зовёт постоянно, — он улыбается белыми губами, смотрит на Серафиму, склоняет голову набок. Он страшен, он страшен как смерть, но почему-то не пугает.

— Зачем она ему нужна? Ему всегда было плевать, — мама почти рычит, её раскалённые пальцы до боли тянут за волосы.

— Не тебе об этом судить, — его голос всё так же прохладен, всё так же безличен, всё так же не походит на людской.

— Действительно, — мать внезапно успокаивается, отпускает Серафимины волосы и легонько отталкивает.

Она не может отпустить… Пальцы сами собой судорожно цепляются за пояс халата, держат, просто не могут разжаться, их свело от этого холода.

— Не надо!..

— Утро близко. Ближе, чем тебе кажется, — она отталкивает уже жёстче, поднимается на ноги, не обращая внимания на развязавшийся, оставшийся в руках Серафимы пояс, на распахнувшийся халат. Тело под ним в огне, охвачено пламенем по самую шею. Мама отбрасывает сигарету и выдыхает уже не дым, а чистое пламя.

— Мама!..

Она не отвечает, смотрит горящими прорезями глаз и захлопывает за собою дверь в квартиру. В ней вновь пожар, дым валит из всех щелей. Полоска махровой ткани тлеет на разбитой плитке, обжигает ослабевшие пальцы.

— Нам пора, — Рокуэлл протягивает ей руку, и она холодна как лёд. Серафима вцепляется в неё, как в последнюю опору, даже не пытается встать, и вокруг вновь расползается ночь, вновь загораются красные звёзды и бьют через тело невидимые течения.

Рокуэлл приседает на бархатную чёрную траву рядом с ней, смотрит куда-то сквозь, но руки не отпускает, только поглаживает неспешно тыльную сторону ладони большим пальцем. Единственным, на котором нет кольца.

— Сегодня всё кончится. Ты и сама чувствуешь это, не так ли? — его голос звучит в этом мире иначе и кажется почти живым. Почти.

— Меня освободят? — вопрос, на который она и сама знает ответ.

— В каком-то смысле, — Рокуэлл кивает головой и улыбается искоса. — Сегодня всё кончится. Сегодня тебя ждёт скифь.

— Что такое скифь? — хочется съёжиться, сбиться в комок под его отсутствующим взглядом, но вместо этого Серафима продолжает смотреть на его белое лицо, пока он сам не находит её глаза своими.

— То, что никогда не даст тебе покоя и заставит выбирать. То, что убьёт тебя однажды… Можешь считать это новым пророчеством, если хочешь, — его глаза больше не безразличные, они блестят лукаво и масляно.

— Я умру?..

— Тебе не привыкать, — он пожимает плечами и поднимается на ноги. Плащ трепещет от поднявшегося в темноте лёгкого ветра, как сложенные крылья большой птицы. Он всё ещё держит её за руку, стоит, склонившись, нависнув чернильно-чёрной тенью. — Скоро он вернётся.

— Мой тюремщик?

— Да. Но я буду рядом, я теперь всегда буду рядом. Тебе нужно бояться не его.

А тебя?

— Кто ты? Ты… ты не человек. Тогда кто?

— Не человек, — легко соглашается он, но на второй вопрос не отвечает, лишь подхватывает под локоть и поднимает её на ноги. — А теперь тебе пора бы и проснуться.

— Нет!..

Паника накатывает, погребает под собою с головой, темнота ослепляет, бьёт в нос запах сырости. Иллюзорные стены всё так же далеки и невидимы, лишь в одной — прямоугольник света, в котором стоит человек в маске и с факелом. Во второй его руке хлыст, и на его конце хищно и голодно мерцает серебристо-белая звезда.

— Я задаю эти вопросы в последний раз, — глухой, скрытый, незнакомый голос (знакомый, знакомый, знакомый). — Кто управляет тёмными? Где вы собираетесь? Зачем вам Пророчество? Как давно ты примкнула к ним? Кто…

— Я ничего не знаю. Сколько… Сколько раз я должна повторить? — губы ссохлись, горло сковало темнотой. Страшно, но не крикнуть, не издать больше ни звука, голоса просто нет, его не хватает.

— Ты уверена, что хочешь продолжить молчать? — он не верит, он никогда ей не верит, он хочет узнать то, чего она не знает. Да чтоб ты подавился своими вопросами, да чтоб ты подавился своей марраковой скифью…

Скифью, что блестит сейчас на конце твоего хлыста.

Он обходит её по кругу, встаёт за спиной, на пробу рассекает воздух быстрым резким движением. Хлыст свистит, хлыст поёт, хлыст слишком близко.

— Я ничего не знаю! Ничего! Я клянусь!

Я кровью готова клясться!

Не готова. Что-то держит.

Первый же удар растекается лавой под кожей. По спине струится что-то горячее — что-то ли? — Серафиму выгибает до хруста, сводит скованные ободранные руки. Из глаз тоже течёт. Лишь бы тоже не кровь… У хлыста длинный хвост, длинный-длинный хвост.

— И теперь ничего не знаешь?

— Не знаю… Прошу…

Второй удар взрывает мозг вспышкой острой, чудовищной боли. Её уже не выгибает, выкручивает, она воет так, что в ушах лишь звон, так что собственного голоса уже не слышно. Мир перед глазами, тёмный мир плывёт, ускользает, она словно стоит на краю пропасти и не может удержаться, потому что невозможно удержаться за воздух.

Тень Рокуэлла маячит на самом краю, на периферии зрения. Он смотрит. Он ждёт.

— Осталось не так уж и долго. Утро близко.

- Утро ближе, чем ты думаешь.

Голоса двух призраков сливаются в один бесконечный гул.

— Кто управляет тёмными? Где вы собираетесь? Зачем вам Пророчество?! — тюремщик срывается на крик, на знакомый крик, но ей уже не понять, не разобрать.

— Не знаю…

Третий удар. Воздух перестаёт держать, Серафима понимает, что больше просто не вынесет, и пропасть под ногами заполняет собой весь мир. Она падает, падает, падает, с каждым метром вниз темнота становится всё гуще, всё ярче, глушит цвета, глушит звуки, глушит боль. В голове пусто, потому что её взрыв выжег все мысли.

Что-то капает на пол. Что-то свистит. Кто-то что-то говорит.

Цена мне — лишь три удара.

- Цена тебе — три удара скифью, — голос Рокуэлла затихает, отдаляется, двоится, смазывается и превращается лишь в отзвуки эха.

И всё вдруг кончается. Мир рвётся, как натянутая гитарная струна, отдаётся в голове лёгким звоном, становится почему-то очень легко. Серафима дёргает рукой, и понимает, что её ничто больше не держит. Открывает глаза, и видит вокруг лишь клубы багрового тумана.

Боли больше нет, она исчезла, в голове гулко-пусто, и ей не сразу удаётся даже вспомнить, кто она такая. Но — вспоминает. И касается спины дрогнувшими пальцами. Они тут же пачкаются в чём-то липком, и ладонь к глазам Серафима подносит уже не затем, чтобы получить подтверждение — тело просто двигается механически, завершает задуманный ряд движений.

На пальцах кровь. На пальцах кровь, а, значит, темнота не была сном, всё же не была.

Ты и сама это знала.

Серафима повернула голову, завертелась на месте, осматриваясь, но вокруг не было ничего. Только туман, туман, вьющийся во все стороны багровыми спиралями, туман, который она уже видела однажды, когда Эмил Курэ проводил свой эксперимент. Когда она забыла выпить зелье. Когда её сознания коснулись первые образы того, чего она не хотела знать.

— Рокуэлл?.. — нерешительно позвала она. Он сказал, что теперь всегда будет рядом. Он был там, в темнице. Он позволил ей упасть в пропасть. Так куда же исчез сейчас?

Где-то за её спиной послышался лёгкий смешок.

— Над этим местом он не властен. Ему не проникнуть сюда… Без моего особого приглашения.

Серафима обернулась на смутно знакомый женский голос. Глубокий, сочный, полный силы, полный мощи, полный власти.

Женщина сидела на массивном троне из резного дымчатого камня. Туман расползался во все стороны из-под её обнажённых, почти не прикрытых струящимся винным платьем белых ног, парил вокруг, но больше не скрывал её силуэта. Женщина смотрела на Серафиму в упор, и она не могла оторвать взгляда от чужих абсолютно белых глаз. Лишь окружали радужки чёрные лучистые ободки, стремившиеся своими лучами к тёмным провалам зрачков. Она не была слепа, она смотрела, и в её взгляде, в прищуре странных глаз, в изгибе бровей читался смех.

— Что же ты застыла, как статуя Эпохи Цветения? В прошлый раз ты была куда смелее… Подойди ближе. Я не кусаюсь, — она фыркнула и словно бы в противоречие своим словам тонко улыбнулась, демонстрируя острые клыки. — Теперь тебе уже действительно пора.

«Ещё рано».

Эта женщина. Она уже видела её прежде, видела, как и этот туман. К ней тянула сквозь темноту руку, её голос слышала, она сказала ей: «Ещё рано», и оттолкнула протянутую руку.

— Кто вы? — решительности в голосе нет, но нет и страха. Он весь остался во мраке её темницы. Страха нет, и Серафима делает вперёд несколько шагов, останавливаясь невдалеке от подножия трона.

Женщина склоняет голову набок.

— Меня зовут Сэрэа.

Сэрэа, сэрэнан…

— Смерть?..

— Смерть, — Сэрэа благосклонно кивает, волосы цвета тёмной венозной крови змеятся вниз по её острым плечам. Вся она словно состоит из оттенков красного и белого. Владычица крови и тумана, как и говорили все сказки.

Она ведь читала эти сказки когда-то.

— Я… Серафима. Серафима Ларсен.

Веселье Сэрэа становится всё более явным. Серафима не видит для него и малейшего повода, но что она, а что — эта женщина.

— Представь себе, милое дитя, я знаю. Ты ведь не первый раз замираешь подле меня в такой нерешительности… И что же? Не будет никаких криков и стонов о прерванной жизни? Вы, смертные, ведь так любите это. Особенно те из вас, кто в меня не верит… Сирионцы, эльфы, какие-нибудь ваши лэсветские атеисты.

— Значит, я всё же мертва… Так вот в каком смысле меня освободят, Рокуэлл…

Каким скорым было исполнение твоего нового пророчества.

А могло быть иначе? Ты же знала, с самого начала знала, чем всё кончится. Как всё кончится.

— Это ненадолго, — Сэрэа всё же не сдержалась, рассмеялась гулко, поднялась на ноги, оказавшись выше Серафимы не меньше чем на две головы. — Ты такая смешная, детка. А сейчас нам нужно разобраться с одним дельцем… С одним тельцем.

Она взмахнула рукой. Щупальца тумана сплелись, сгустились, пошли рябью, а потом превратились в то, при виде чего Серафима не смогла сдержать рваный вскрик. Это была она сама. Её тело. Почти мертвенно-бледное, измождённое, осунувшееся до невозможности. Вместо былой аккуратной одежды — какое-то окровавленное рваньё, волосы — едва ли не единственная её гордость — спутались, свалялись в сальные колтуны мерзкого тускло-ржавого цвета. Глаза были закрыты, и проступившие на веках вены казались почти чёрными. На спину посмотреть просто не хватало сил.

— Боги… Неужели это… Это…

— Это действительно ты, да, — Сэрэа оглянулась на неё. — Чему ты так удивлена? Милая, ты и так красотой не блещешь, так неужели думаешь, что две недели в подземельях без еды и воды сказались на твоей внешности положительно?.. Итак, что мы имеем, — Сэрэа подошла к телу ближе, придирчиво вгляделась в неживое лицо и приложила ладонь к мёртвой, недвижимой груди. В ней что-то хрустнуло, затем она медленно приподнялась и опустилась. И ещё раз. И ещё. Медленно застучало в абсолютной тишине сердце.

— Так-то лучше, — довольно бросила она, — не хватало ещё, чтобы они успели понять, что ты таки скончалась. Заодно, пока ты здесь, они сумеют привести твоё тело в порядок, да и будут уверены, что стёрли твою память об этих неприятных событиях… Одна беда — о том, что они вложат в твою голову взамен, ты будешь иметь лишь очень смутное представление.

— Кто — они? Тюремщик и кто-то ещё?

Сэрэа покосилась на неё и чуть подняла бровь.

— Естественно. Думаю, о том, кто именно скрывается за этим «они», ты догадаешься и сама, когда вспомнишь. Это будет интересно… Интересно с точки зрения твоей реакции. Могу лишь заранее утешить тебя тем, что скоро Чёрный Совет доберётся и до твоего, кхм, тюремщика, и до его помощничка, — на этих словах она презрительно скривилась. — Есть у меня на них некоторые планы.

— Когда вспомню? Чёрный Совет? Планы? — Серафима запустила пальцы в волосы, с силой потянула. В голове шумело, в горле опять стоял ком. Она стояла в тумане, она говорила со Смертью — и Смерть говорила ей о своих планах и её памяти.

— Ты же не думаешь, что я позволю тебе уйти от меня без воспоминаний второй раз? Да, вспомнишь…

— Вы забрали мои воспоминания? — она перебила, пошатнулась, едва не упала, отступила на полшага.

— Я. Потому что ты меня попросила, — Сэрэа протянула к ней руку, ухватила за ворот рубашки — на деле таких же лохмотьев, как и на её теле, и подтащила обратно, едва не уронив. — Не меня тебе нужно бояться, девочка. Плохо служение, основанное на страхе. Страх рождает ненависть. Мне это не нужно. Я выполнила твою просьбу тогда, почти сезон назад. Я дала тебе уйти, я дала тебе сбежать обратно в свой мирок, дала возможность жить, позабыв об этом мире. Но ты вернулась, ты попалась в ту же ловушку, так не пора бы уже открыть глаза?

— Я не понимаю…

Она понимала. Она начинала понимать. Пазл в голове наконец-то складывался.

— Не у меня нужно спрашивать, почему ты этого захотела, — Сэрэа разжала пальцы, давая Серафиме встать ровно. — Хотя не нужно быть гением, чтобы понять причины. Ты испугалась. Ты растерялась. Тебе было страшно и больно, и ты была готова на всё, чтобы больше никогда не испытывать этих чувств. Ты была готова даже потерять часть себя… Что я и помогла тебе проделать.

— Но почему? Почему помогли?

— На то есть несколько причин, — Сэрэа задумчиво развернула парящее в воздухе неживое-немёртвое тело, и Серафима в упор уставилась на то, что было её спиной. — Ты — одна из Чёрного Совета, одна из тёмных. Моя подчинённая, если выразиться проще. А у моих подчинённых есть некоторые привилегии, если они, конечно, не артачатся и делают всё как надо. Причина вторая ещё проще — я знала, что ты вернёшься. Ты не могла не вернуться… О, полюбуйся. И как только эти смертные используют скифь…

Её голос доносился до Серафимы словно сквозь толщу воды. Она почти не слышала, что та ей говорила. Она не отрывала, просто не могла оторвать взгляд от собственной спины. От трёх взбухших сочащихся кровью полос. От отвратительного до дрожи мерцания в вспоротой коже белёсых искр. Две полосы — ровные, в перекрест, одна вкось от шеи к пояснице, другая — от левой лопатки к боку. Третья — глубже, страшней, неровной и рваной изогнутой полосой от правого плеча до самых ягодиц. Словно сорвалась чья-то рука, не смогла сделать удар таким же чётким, как и предыдущие.

— Это пройдёт? Они заживут?

— В этом все смертные. Что бы ты им не говорил, а они всё пекутся о своей драгоценной красоте, — хмыкнула Смерть. — Был бы хлыст обычным — зажили бы, но скифь на его конце … Ещё несколько ударов ею, и ты не смогла бы возродиться, но переживаешь почему-то не об этом. О внешнем виде тебе задумываться не стоит — они наложат на тебя очень качественные и осязаемые иллюзии, это в их интересах. Да и… спину тебе всё равно не видно, — Сэрэа хмыкнула так, словно бы в этом действительно не было никакой проблемы.

Да, Серафима всегда знала, что далеко не красавица — с самого детства, пожалуй. Это Элин взяла себе всю яркую красоту матери и деда, да и Мир, как видела она уже сейчас, пошёл по её стопам. Она же, как ни смешно, больше всего походила на бабушку, на бабушку, что так пламенно любила Элин и с такой же внутренней пламенной неприязнью относилась к Серафиме. Не потому ли, что видела во второй внучке сбежавшего, но всё так же любимого мужчину, а в первой — саму себя, глупую, упустившую его, так и оставшуюся в одиночестве?

Иногда Серафима задумывалась — почему же так вышло? Что пошло не так? Вильгельм не был готов к детям? Испугался семейной жизни, ответственности, бабушкиного немягкого нрава? Иногда она смотрела на её старые-старые фотографии, мутные ещё, чёрно-белые, и видела себя. Видела те же упрямо поджатые губы, то же выражение в глазах с таким же разрезом, ту же вечную небрежную косу. Тот же нервный жест — сцеплять от волнения пальцы.

Они были так похожи… Но какая же пропасть была между ними на самом деле.

Что же касается красоты… Да, Серафима никогда ей не блистала, они обе ей не блистали — милые, не лишённые обаяния, но слишком худые, со слишком острыми чертами лиц, не слишком походящие на тот идеальный женский образ, который хотело видеть большинство мужчин. Но у бабушки не было шрамов от хлыста. И пусть их никто не увидит — теперь они всегда будут с ней, теперь она всегда будет помнить о них, о том, как они появились на её спине, как сочились кровью, как блестели искрами скифи.

Стало больно и обидно почти до слёз. Ей семнадцать, семнадцать, а на её спине три полосы от хлыста, которые никогда не заживут полностью.

— Дорогая, вот только не разводи излишнюю сырость, здесь и без того туманно, — Сэрэа покровительственным жестом положила ей на плечо тонкую, но ощутимо сильную руку. — Это не первая и не последняя боль в твоей жизни. Когда ты вспомнишь — будет легче всё это пережить. Не будь тряпкой, в конце концов — или как вы там, люди, говорите? Ты же тёмная. Ты прошла посвящение. Ты одна из нас, одна из Чёрного Совета, а шрамы — это всего лишь шрамы. Это не то, что может тебя сломать.

— А что может? Что может меня сломать? — она резко вскинула голову. Внутри кипела злость вперемешку со страхом и подступающей истерикой, и она уже просто не могла остановиться. Пусть и рискованно, очень рискованно позволять себе говорить в таком тоне с той, из-за кого сердце в твоём мёртвом прежде теле забилось вновь.

— Ничто. Пока я тебе покровительствую, — Сэрэа глядела на неё спокойно, в упор, и под этим взглядом буря внутри почему-то начала затихать. Серафима хотела бы попросить прощения, но понимала, что ей это не надо.

— А… Простите, это очень глупый вопрос, но я не могу его не задать. Разве смерть — не конец? Почему вы говорите, что я вспомню, почему вы говорите, что я уже была у вас раньше, почему вы вновь заставили моё тело жить?

— Конец. Но не для всех и не всегда. Пока что ты нужна мне, поэтому ты будешь жить. Решишь нарушить мою волю — пеняй на себя. Сейчас у тебя есть привилегии… Смотри только, не возгордись. Не оступись. Смерть не прощает ошибок, сама понимаешь, — Сэрэа склонила голову набок, посмотрела так, как никогда не смог бы посмотреть ни один человек. Серафима чувствовала мощь, что жила в этой женщине, мощь, подобную напору полноводной реки на хлипкую дамбу, что казалась прочной лишь на первый взгляд. Бросишь в неё камень потяжелее — и вода погребёт тебя под собой.

Серафима не собиралась даже поднимать этот камень.

Она не знала ничего, не знала, как, когда и зачем связала свою судьбу с этим служением, но она хотела жить. До дрожи хотела. И поклонилась, отступила на шаг, показывая, что услышала и поняла всё, что хотели до неё донести.

— Прекрасно, — она больше не видела лица Сэрэа, лишь её ноги и подол платья. — Я вижу, что потеря памяти не повлияла на твоё благоразумие. Надеюсь увидеть тебя нескоро. Просыпайся. И с возвращением…

* * *

…Лэйер вздрогнула, приоткрыла глаза. Прищурилась, потёрла их руками, дожидаясь, пока они привыкнут к полумраку комнаты. Небо за окном начинало сереть, предвещая наступление утра. Она свесила ноги с постели, осторожно ступила на пол, впервые за долгое время ощущая под собой твёрдую поверхность.

Потом бросила взгляд на призрачную в тёмном небе Пурпурную Башню, чуть вздрогнула, сжала кулаки, но не от злости. Скорее от горького бессилия и осознания того, на что она уже никак не могла повлиять.

— Магистр, вам стоило лучше подумать, перед тем как солгать пять лет назад. Теперь же… Теперь вы перешли дорогу тёмным. И мне вас жаль.

Серафима сидела на кровати, бесцельно болтая ногами. Казалось, что они всегда были такими — обычными ногами обычной девочки, может, разве что, чуть более худыми, чем должны были бы быть. Но она помнила, она помнила эти обтянутые кожей кости, в которые они превратились за две проведённые в подземелье недели. Ненавистные туфли валялись на полу неподалёку — небрежно, словно бы это она сама, устав после тяжёлого дня, бросила их здесь и нырнула в постель. Рубашка и брюки, целые и чистые, висели в шкафу, в этом она уже успела убедиться. Магистр хорошо замёл за собой следы.

Только подумать… Если бы не эта смерть — даже не от проклятой скифи, от болевого шока — Серафима бы вновь ничего не помнила. Была бы твёрдо уверена, что та чушь, которую вложили в её голову — что эти две недели проходила очередная серия экспериментов с её памятью, как и прежде не увенчавшаяся успехом — истинная правда. Точно знала бы, что она именно Серафима, а не какая-то там Лэйер.

Она хмыкнула чуть слышно, подняла к глазам левую руку. Подняла в который раз за прошедшие недели, прошедшие и на Земле, и здесь, в Тиррэн Рине, но только сейчас наконец-то осознавая, что за знак лёг на её запястье. Чёрная ладонь, белый коронованный силуэт женщины внутри неё, витиеватые строки под ней. Метка Госпожи. Теперь, вспомнив, она могла прочитать надпись, теперь могла.

— Лэйер… — драконий удивительно легко тёк изо рта. Вот она, первая строка, вот оно, имя, что даровали ей в Чёрном Совете. Лэйер. Уголь. Как же давно её так не называли…

Второй строкой — уже на ринском — её настоящее имя, данное при рождении. Серафима, Серафима Ларсен. Не Ларсен, на самом-то деле — это была фамилия матери, не отца. Он был Лисицыным, и первые пять лет она прожила под этой фамилией. Уже потом, после его смерти, мать вернула себе девичью, её же дала детям. Почему? Серафима не знала, мама никогда не говорила об этом. Может, чувствовала, что рано или поздно всё равно все будут звать их так — Ларсен и никак иначе, а может, так проще было оправиться от потери. А может и бабушка надавила. Бабушка, что так кичилась своей фамилией, по сути, едва ли не единственным, что всё ещё связывало её с Вильгельмом.

Только сейчас Серафима внезапно задумалась о том, что деда, вероятно, уже давно нет в живых — иначе бы Сильвестр почувствовал и его, не только их троих. Четверых, если считать маму. Судя по всему, других детей, кроме неё, у него так и не появилось…

«Какой к Марраку дед, какие к Марраку дети? Не хочешь вместо этого подумать о себе?», — внезапно осадил её внутренний голос. Серафима сморщила лоб, признавая его правоту и пытаясь понять, кого же в ней теперь больше — той прежней, привычной Серафимы или тёмной Лэйер, имевшей к жизни несколько... иной подход.

Нет, Серафима и Лэйер не были полными противоположностями, просто чтобы сложить их в одно целое, найти баланс между ними, нужно было время, которого сейчас категорически не хватало. Оно уходило, утекало безостановочно, его не удержать было в судорожно сжатых пальцах. Первый час после того, как события последних пяти лет обрушились на неё, похоронили с головой, Серафима могла только безвольно лежать, пытаясь собрать в одно целое десять лет детства на Земле, изменённую Эмилом Курэ память — о том же детстве, пять лет в Странном мире, месяц амнезии и последние две недели. Всё это не умещалось, не хотело вмещаться в одной жизни, расползалось в стороны, как плохо сшитая рубашка.

Сначала Серафима даже не почувствовала в себе никаких изменений — просто вернулись воспоминания, просто разрывалась от образов голова, но чем больше проходило времени, тем чётче она ощущала то, что она больше не она. Не та Серафима, которая звонила в старый бабушкин домофон, убегала от пугающего незнакомца по ночным улицам, каталась с Вестом на лошадях, лезла в Пурпурную Башню. Нет, всё это никуда не исчезло, просто теперь она знала, что было «до». И это «до» неотвратимо сминало её, меняло, заставляло взглянуть на многое уже другими глазами.

Её накрыло волной паники, горло сжала удавка из уже не нужных, непрошеных воспоминаний, и тогда она смогла лишь сбиться в комок и закусить до боли руку — просто чтобы не закричать и не перебудить ползамка. Серафима не хотела знать всего, не хотела ломать своё представление о мире, о тех, кого знала, но оно упорно перемалывалось в мелкое крошево, чтобы стать чем-то совершенно другим и куда более грязным. С другой стороны… С другой стороны, теперь у неё были реальные шансы выжить и помочь тем, кто ещё оставался ей дорог.

Несмотря на первую паническую реакцию, в голове постепенно прояснялось, и на Серафиму, как это не абсурдно, впервые за долгое время накатывало холодное, абсолютное спокойствие. Она чётко осознавала — что бы ни случилось в подземельях, что бы ни было с ней самой, она всё сделает, когда придёт время. Она всех вытащит. И её сил на это хватит. Это осознание крепло где-то глубоко внутри, заставляло рваное испуганное дыхание стать ровнее, заставляло расслабить плечи хотя бы сейчас. Хотя бы на эти несколько минут до рассвета, в которые ей всё ещё не нужно ничего решать, а можно просто сидеть и болтать ногами.

Так странно оказалось вдруг понять, что она, вопреки собственным ожиданиям, всё же способна на что-то. Да, не на магию, но всё же её досуг, оказывается, состоял не из одного только чтения книг из замковой библиотеки и разговоров с Сильвестром, а весь мир — не из ужавшегося до Замка Лиррэ Лэсвета. Что не один только Вест был другом ей все эти годы. И даже не один только Сверр.

Серафима тихонько усмехнулась, вспоминая, как же гадала о том, кто или что такое этот «Мирэд» и кто такой этот юноша со змеёй и подсвечником. По Мирэду, признаться честно, она даже немного скучала. Пусть они и не были друзьями — да и когда успели бы ими стать, учитывая частоту их коротких встреч? -, она была бы рада вновь его увидеть… Да и Варда тоже. Перед глазами тут же встал весело скалящийся горный житель, сгрёбший в охапку обоих своих друзей — и недовольно шипящего Забирающего, и кажущегося совсем мелким и худым по сравнению с этим великаном чаррусса. Потом вспомнился и тонко улыбающийся Ли́берт. Для других тёмных, конечно, Э́рсо, но для неё, для друга, для одной из них, он оставил своё настоящее имя.

Либерт был драконьим магом. Таким же, как она, как Вест, как Мир и Элин.

Интересно, вспоминают ли они ещё о ней? Думают ли, куда исчезла так надолго? В любом случае, скоро она о себе напомнит. Её дела в Замке, по сути, были завершены. Пророчество, как и предполагал Тамерзар, оказалось пустышкой, и выяснила она это ещё тогда, уже почти сезон назад, когда с лёгкой руки Инара Сиона отправилась в Пурпурную Башню первый раз. И всё могло бы кончиться много раньше, если бы один маг не выжег ей огненным шаром полголовы. Естественно, что тогда она испугалась — и за себя испугалась больше, чем за Мира и Элин. Утешила грызущую совесть тем, что о них сможет позаботиться и Сильвестр, упала на колени перед Госпожой и смогла уговорить её стереть ей память и отправить туда, откуда всё начиналось — на Землю.

Однако это не принесло желаемого облегчения.

Спасибо всё тому же Сильвестру, что вернул её обратно в Тиррэн Рин, не дав провести всю жизнь в неведении и сводящей с ума мигрени. Больше она не сбежит, больше не даст слабину. Кончились игры. На кону стоит далеко не только её жизнь, чтобы она могла поступать так безумно и бездумно.

А шрамы, ставшие результатом этой её глупости… Что же. Она переживёт три рубца на спине, переживёт, как переживают многие. Это не то, о чём стоит переживать, пусть и скифи ей теперь следует остерегаться вдвое больше.

Забавно, что ещё сегодняшней ночью она думала совсем иначе, и они казались величайшей из проблем. Госпожа была права, сказав, что всё изменится, стоит ей только вспомнить.

Серафиму даже немного пугало то спокойствие, с которым она думала теперь обо всём произошедшем. Да, сделает. Да, умерла. Да, тёмная. Да, шрамы. Куда делась та буря, что бушевала внутри совсем недавно, где затаилась? Не придёт ли тогда, когда она будет меньше всего готова?

Придёт, конечно придёт. А сейчас надо просто собраться воедино…

Раньше, пока она не потеряла память, в такие моменты её очень выручали тренировки с Тамерзаром. Они помогали выплеснуть из себя скопившееся напряжение, лишние эмоции, взять себя в руки и не распускать сопли дольше необходимого — Советник не терпел такого. Он был жёсток, холоден и язвителен, отчасти излишне. Однако, несмотря на это, всегда каким-то волшебным образом ухитрялся следить за всеми тёмными и вовремя помогать если не делом, то советом. Не все, правда, считали его помощь за помощь — она знала, что многие испытывали к Тамерзару едва ли ни ненависть за порой унизительные методы, но самой ей казалось, что унижение никогда не было его первоначальной целью. Просто он не терпел слабости, самокопания и всегда выбивал это из своих подчинённых, не считая нужным церемониться с ними.

Но каждый тёмный знал где-то на подсознательном уровне, знал так же ясно, как и негласный свод правил — Тамерзар всегда за ними следит. И всегда придёт вне зависимости от того, где они и что с ними. И лишь от них самих зависит, с какой целью он это сделает. Если Тёмный Король был проводником воли Госпожи Смерти, то его Советник был её исполнителем.

Не обошёл он своим вниманием и Серафиму, однажды принеся ей её первое оружие. Это были два парных клинка — из лёгкой стали, чуть изогнутые, длиной с её предплечье и шириной немногим уже запястья. Оба были с гравировкой в виде сплетённых драконьих хвостов и камнями на навершиях изящных, удобно легших в руку рукоятей. На первом, Пепле, камень был дымчато-серым, на втором, Огне, кроваво-красным. Она тогда посмотрела на него с недоумением и изумлённо спросила: «Неужели это мне? Но… как ими сражаться?», а Тамерзар ответил с усмешкой, что в подземельях Малахитовой Резиденции скрывается много вещей, принадлежавших когда-то тёмным, и что эти клинки — именно то, что ей нужно. И что он научит её ими пользоваться.

Он действительно научил. Пепел и Огонь были пропитаны древней, ещё драконьей магией, к которой был нужен лишь ключ-активатор той же драконьей природы — им выступили собственные крохи магии Серафимы. Много ли, мало ли в ней магии, но кровь у неё — кровь древних ящеров. Клинки чувствовали это. Направишь в них магию, и вспыхнут камни яростным светом, полыхнёт гравировка, запляшут искры на кромке мерцающего лезвия, а руки словно обретут в оружии продолжение. Будто бы и не сталь в руках, а обретённые при обращении опасные когти настоящего дракона.

Конечно, осознала и почувствовала это Серафима далеко не сразу, но регулярные занятия на протяжении практически четырёх лет дали свои плоды — она умела сражаться и могла в случае чего дать отпор, пусть и до боевого искусства того же Варда или Мирэда ей было далеко (а о том, чтобы достигнуть уровня Советника, не могло быть и речи). Все они учились сражаться с детства, а ей пока что лишь предстояло стать действительно хорошим воином.

Сейчас, вернув память, Серафима понимала, что ей очень не хватает успокаивающей тяжести клинков в поясных ножнах. Пусть ей пока что так и не пришлось применить их в бою, но, когда она совершала свои практически еженедельные и с трудом скрываемые от всех обитателей Замка вылазки в Малахитовую Резиденцию, они всегда были при ней. Она помнила, что тогда её считали большой любительницей конных прогулок — большинство своих исчезновений она прикрывала именно ими. Тогда за ней ещё не следили. Тогда ей ещё доверяли. Но брать оружие в Замок она не решалась — его всё же могли обнаружить.

Не хватало не только клинков, если быть честной. Не хватало и самого Тамерзара, ставшего для неё в некотором роде не только безликим Советником Тёмного Короля, но и учителем, тем, к кому всегда можно обратиться за помощью. С ним она, по своей "памяти", познакомилась ещё в далёком детстве, когда жила с матерью, братом и сестрой в небольшом городке на другом конце Лэсвета. Как в человеческое государство занесло Забирающего Кровь, она не понимала ни тогда, ни потом. Лишь теперь, соотнеся два детства — в Лэсвете и на Земле — она осознала, что это тоже было наваждением, как и чары Эмила Курэ. Интересно, как, да и когда Тамерзар смог дополнить то, что Средний Магистр вложил в её голову после их первого перемещения в Тиррэн Рин? И дополнить так филигранно, что она всё это время даже не подозревала, что что-то не так.

Впрочем, пусть то далёкое знакомство и было лишь наваждением, Серафима не чувствовала по отношению к Советнику никакой злости. Кто только, оказывается, не влезал в её голову… Тамерзар же был хорошим наставником и одним из тех, кому она обязана была подчиняться. Да и сама она понимала, что в те времена ни за что бы не пошла с незнакомцем, предложившим ей покровительство Смерти — испугалась бы, как и многие другие. Тамерзар лишь действовал в интересах Совета. Зачем-то она была им нужна…

Глупо, но иррационально, какой-то своей частью она привязалась к Советнику, и привязалась сильно. Наверное, потому и не злилась, потому и видела оправдание тому, что он тоже внёс в её ложные воспоминания свою лепту.

Думала она с признательностью и о Госпоже Смерти. Та ведь вняла её просьбам, дала шанс пожить нормальной жизнью нормального человека, пусть это и обернулось для самой Серафимы так неудачно. Дала эту попытку, наверняка в ущерб некоторым своим планам. И пусть она и сказала, что всегда знала, что рано или поздно её тёмная вернётся — это много значило для Серафимы, действительно много.

Но вот она снова здесь. Снова гадает, кого же в ней больше — Серафимы или Лэйер, пытается понять — где та грань, что их разделяет? А может и нет её вовсе, этой грани? Ведь обе они — две равные части одного целого, половины одной личности, стороны одной монеты. Вот только Лэйер в ней требует уйти из Замка уже сейчас, пока не стало слишком поздно — и плевать на всех, не подвергать свою жизнь ещё большей опасности, а Серафима просит подождать, остаться, вытащить близких из этого лэсветского гадюшника — пусть и в ущерб себе. Вывести Велимира, Элин, пусть и не друга, но сестру, родную кровь. Забрать с собой Сильвестра. Но имеет ли это смысл?.. Кто с ней пойдёт? Мир ещё мал, Магистрам легко будет надавить на него даже без магии, Элин слишком дорога её нынешняя жизнь — с дорогими платьями, служанками, которых можно гонять по малейшим, даже самым глупым просьбам, жизнью, в которой она была кем-то значимым. Сестра просто не станет её слушать. А Сильвестр... А что Сильвестр? Надавить на его влюблённость, позвать с собой, обещая то, что она не сможет исполнить? Это бесчестно, глупо, неправильно. После такого она не сможет не то, что смотреть ему в глаза, а даже смотреть на саму себя без отвращения.

Да и всем им сейчас кажется, что они Избранные, особенные, не такие, как все остальные — о них же сказано в Пророчестве, а оно не может лгать, конечно, не может. Как смешно, Семеро...

Ведь всё это ложь, ложь от первого до последнего слова, неведомо зачем понадобившаяся Главному Магистру, и не спасут они никакой мир — даже себя не спасут, просто сгинут бесцельно в проклятой Иоке.

Возможно, Вест и поверил бы ей — ведь им руководил не только здравый смысл, убаюканный сладкими сказками о предназначении, но тогда ему пришлось бы делать выбор — выбор между вырастившим его человеком, человеком, заменившим ему отца, спасшим от смерти, и между девчонкой, в которую он был наивно, по-юношески влюблён.

Совершенно не обязательно, что этот выбор был бы в её пользу.

Лэсвет со своими Магистрами был обречён — им не под силу будет выиграть эту войну, даже учитывая мощь армии и поддержку трёх, пусть и недоученных, но драконьих магов. Ведь помимо ещё только начинающего вылезать из своего леса Иокийца, у него были и другие враги — куда более близкие, куда более опасные сейчас. И эти враги не будут ждать, пока он соберёт всю свою мощь перед предстоящей битвой, они нападут быстро и скоро. Дай Смерть, чтобы в честном бою.

И Серафима прекрасно понимала, что если Мир, Элин и Сильвестр останутся в Замке, то пострадают в числе первых, как бы ни развивались события. Если не сейчас, в битве с людьми — то в следующей битве с тварями, что наводнили юго-запад континента. Она не могла этого допустить, что бы ни пела в ней Лэйер. Нужно было что-то сделать, что-то предпринять... Но что конкретно? Одна она вряд ли что-нибудь сможет, да и вряд ли успеет. Нужно уходить из Замка. Чем скорее, тем лучше.

Хлопнули оконные ставни, будто бы их распахнул особо сильный порыв ночного ветра. По полу заскользил холод, уколол мгновенно покрывшиеся мурашками ноги, заставляя Серафиму подтянуть их под себя. Словно ведомая каким-то шестым чувством, она повернула голову, тут же чувствуя, как расползается непроизвольно на губах излишне радостная улыбка.

Она подскочила с кровати, уже не обращая внимания ни на морозящий босые ноги сквозняк, ни на собственный довольно неприглядный вид — встрёпанные волосы, ночная рубашка вместо нормальной одежды, — и низко поклонилась, прижимая к груди левую руку. И всё же не сдержала тихого восклицания:

— Тамерзар!

Советник соскользнул с подоконника, приветственно кивнул.

— Сядь.

Тамер-Зара стекла с его плечей, большая, багрово-красная, совсем тёмная в этот предрассветный час, чёрной тенью застелилась по светлому полу, подползая к Серафиме. Затем приподнялась на хвосте, покровительственно склонила исполинскую голову, позволяя ей благоговейно коснуться прохладной чешуи пальцами. От робкого прикосновения змея словно хмыкнула едва слышно, затем развернулась и вновь свилась вокруг ног своего хозяина, опустившегося в кресло напротив кровати. Тамерзар непринуждённо облокотился на подлокотник, смерил подчинённую цепким, но не пугающим взглядом.

С последней встречи он не изменился ни капли, разве что выглядел чуть более усталым, чем обычно. Всё такой же величественный, гордый, с хищной, опасной красотой того, кто живёт долго и знает много. И способен на многое. Серафима видела многих мужчин, но всё ещё ни один из них не смог затмить Советника в этой его пугающей, близкой к совершенству красоте. Разве что Вест мог бы... Но он был мальчишкой по сравнению с ним, был лишён ещё той внутренней силы, которая волнами растекалась от Тамерзара. Он поистине умел производить впечатление и прекрасно этим пользовался.

Он склонил голову набок, прищурил змеиные зелёные глаза — иронично, но до того привычно и знакомо, что снова потянуло улыбаться. Наверное, умей она краснеть, то и покраснела бы сейчас под этим взглядом от странного щекочущего чувства, поднявшегося вдруг где-то внутри. Теперь Серафима почему-то особенно остро почувствовала, что действительно вернулась, что вновь не одна — ведь за этим Забирающим стояли сотни таких же, как она, посвятивших себя служению Госпоже, ведь этот Забирающий, приоткрывший ей первый раз дверь в мир, где правил балом Чёрный Совет, снова пришёл к ней, пришёл за ней.

Тамерзар чуть дёргнул уголками губ — не улыбаясь, но обозначая улыбку, словно бы смог прочитать эти её мысли, положил ладонь на голову своей змеи, неспешно гладя её чешую пальцами, и начал разговор.

* * *

Изар тихо вошёл в свой кабинет и плотно, но неслышно прикрыл за собой дверь. Было темно, и мрак разрезала лишь тонкая полоска серого света из-за не задёрнутых до конца штор, да пламя свечи, бросающее на стены странные изогнутые тени. Магистр поставил подсвечник на стол, открыл стоящую там же бутылку, налил себе полный бокал вина — так не наливают хорошее вино, достойное долгого смакования, но он налил. Выпил залпом. Наполнил следующий бокал, чуть пригубил, отставил в сторону, сделал шаг назад, падая в кресло. Закрыл лицо руками, которые вновь начались трястись как у столетнего старика.

Было тихо.

Тишина почти звенела в ушах, тикающие часы в углу не разгоняли её, лишь сгущали, усиливали. Тик-так, тик-так. Идеально чёткие интервалы между ударами, одинаково чёткий шелест сдвигающихся стрелок. Изар ненавидел ход часов.

По окну, как и когда-то, зацарапались капли холодного дождя. Как сотни маленьких тёмных зверей, отростков ночной темноты, заскрежетали своими когтями по стеклу. С лязгом, с визгом.

Мы доберёмся до тебя, Изар. Мы доберёмся, будь уверен.

Как продолжение темноты, как одна из прорвавшихся в кабинет ночных тварей, отделилась от штор высокая тень — тень от их тени, сделала шаг вперёд. Сверкнули золотом нечеловеческие глаза. Оскалился рот, щеря белые клыки.

— Ну, здравствуй... отец.