От розовых часов до темного угла (гет)

Пески начались неожиданно. Кони вылетели на обрыв и тут же скатились в пустыню. Солнце уже встало, и зной постепенно окутывал выспавшуюся землю. Роса, выпавшая ночью, быстро испарялась, и над линией горизонта образовалась дрожащая дымка. Мадина, никогда раньше не видевшая утренней пустыни, радостно засмеялась, подстегивая коня. Ей хотелось скакать быстро, еще быстрее, чем скачет Ветер на своей огненной лошади. Эрик едва успевал за ней, усмехаясь себе под нос.

— Будь осторожна! — крикнул он через некоторое время. — Загонишь коня — жизнь потеряешь. От животных зависит исход нашего отступления.

— Побега, Эрик! — громко ответила она, и французу показалось, что это унизительное слово несколько раз повторило невесть откуда взявшееся эхо. — Научись смотреть правде в глаза. Иногда она кажется горькой, но таков вкус правды. Ни ты, ни я не в силах его изменить.

— Каждый день я терплю поражение от правды, — ровно сказал Эрик, и Мадину передернуло от его тона. — Разве могу я убежать от ее горечи? Разве могу я запретить зеркала? Когда я был мальчишкой, всякий считал своим долгом ткнуть меня носом в мое уродство. Меня показывали на ярмарках, как диковинку. Я убежал и прибился к цыганам. Но и они не смогли принять меня. Я жил у них до двадцати лет, многому научился, а потом вернул себе свободу и стал странствовать самостоятельно. Но и тогда мне не было прохода. И я решил сделать себе маску. Мою первую мне дала моя мать, но я вырос с тех пор. Я много работал над этой конструкцией, и в конце концов мне удалось сделать маску, которая почти не отличала меня от остальных. Но я не учел, что, скрывшись от людей, не скроюсь от себя.

— Бедный Эрик, — выдохнула Мадина, не замечая, что лошадь почти остановилась. — Ты много страдал, несчастный. Ты страдаешь и сейчас. Но полоса неудач завершится, enshaalah(1). В Османской империи тебя будут ценить. Я не говорила тебе, но ты создал замечательный дворец для султанши. И ты совершенно не виноват в том, что произошло.

— Не трать попусту сил, Мадина, — засмеялся Эрик. — Ты можешь утешать меня, но скорбь в моей душе не уменьшится от этого.

Мадина фыркнула, приподнимаясь в седле. Солнце заливало пустыню. Золотые пески еле-еле шевелились, сдуваемые порывами ветра. Кони понурили головы, пошли совсем тихо. Вода в бурдюках плескалась в такт их шагам, и ее звук усыплял. Девушке показалось, что в воздухе разлился неповторимый аромат гашиша. Клонило в сон…

Эрик отпустил поводья, опустил голову на грудь и впервые понял, почему погонщики караванов тянут свою унылую песню без слов и смысла. Пустыня угнетала, давила, заставляла бояться каждого шороха. Он лениво отметил, что Мадина больше не едет рядом с ним, что ее лошадь даже не толкается его коню в хвост. Так же лениво он обернулся и вдруг понял, что за двадцать шагов от него стоит лошадь и трясет холкой, а на земле безвольно раскинула руки всадница. Француз выругался сквозь зубы, поспешно соскакивая на песок, и подбежал к ней.

Девушка не потеряла сознание, а лишь не смогла противиться смертельной усталости, навалившейся на нее внезапно, неожиданно. Она равнодушно следила за Эриком из-под полуопущенных ресниц, и у него невольно сжалось сердце, когда он увидел этот безучастный взгляд. Он поймал повод лошади и, приподняв один из бурдюков, поспешно развязал веревки. Подхватив одной рукой Мадину, он усадил ее, смочил шейный платок водой и приложил ткань к ее вискам. Она вздрогнула от внезапного холода, но промолчала. Эрик покачал головой, завязал бурдюк и встал с колен, продолжая держать свою спутницу за руку.

И вдруг крупные капли дождя тяжело упали на песок, оставляя на нем вмятины, похожие на небольшие кратеры. Ливень в один миг затмил горизонт, превратил пустыню в грязную саванну без растительности. Дышать стало легче. Мокрый песок прилипал к одежде, и Эрик поспешно помог девушке подняться и подвел ее к лошади, бережно поддерживая. Она послушно села в седло, вытирая лицо рукавом. Беглецы продолжили путь.

Пустив лошадей в свободный бег, оба ехали молча. Прошло несколько часов, дождь кончился, но начало темнеть. Вопреки обыкновению, сумерки не хотели уходить, и пустыня погрузилась в серебристо-сиреневое сияние. Мельчайшие частички кварца с лихвой отражали свет заходящего солнца, и огромные барханы, казалось, светились. Кони неслись, казалось, по сверкающему морю. Вдали выросли невысокие полуразвалившиеся башенки. Не возникало сомнений: то был заветный дворец. Путники останавливались несколько раз, поили лошадей, поэтому вода у них кончилась; животные, почуяв запах свежести из заброшенного колодца, прибавили скорости. Всадники тоже приободрились, предвкушая спокойную ночь в прохладе каменных сводов дворца. Мадина нетерпеливо вдыхала раскаленный воздух пустыни, даже Эрик, мрачный, как туча, перестал хмуриться.

Они уже въезжали в покосившиеся ворота, как вдруг сзади послышались крики и бряцанье оружия. Синхронно обернувшись, они в одно мгновение побледнели — Мадина от ужаса, Эрик от гнева. Султанша в самом деле не стала медлить, послав лучших своих шпионов в погоню. Как они не догнали их раньше, так и осталось для беглецов загадкой. Француз соскочил с лошади, подождал, пока Мадина загонит коней во двор, и захлопнул ворота. Преследователи, увидев, что они скрылись в стенах дворца, остановились неподалеку.

— Что мы будем делать, Эрик? — дрожащим голосом спросила девушка, привязав животных к одному из столбов, разбросанных по территории, и стреножив их.

— Лучше заведи их под крышу, — покачал головой Эрик. — Ты же не хочешь их лишиться? Затем наполни бурдюки водой. Я бы поймал тебе фенека, но, боюсь, не получится. Так что вот это, — он достал из-за пазухи немного хлеба, — заменит нам ужин. А насчет завтра пока не будем думать. Хорошо?

— Но, Эрик… — Мадина хотела было возразить, сказать, что хлеба не хватит им на двоих, но, почувствовав недовольный взгляд Эрика, передумала. Она завела лошадей под навес, набрала в бурдюки воды, с трудом поднимая из колодца тяжелое ведро, поставила их в тень и вернулась к французу. Тот сидел рядом с провалом в стене и мрачно смотрел на пустыню.

— Они решили устроить привал, — сказал он негромко. — По-видимому, они произведут нападение завтра. У нас есть еще четыре часа до рассвета. Солнце встает в три, а сейчас, — он посмотрел на небо, усыпанное звездами, — около одиннадцати. Они заметили нас. Трудно было не заметить: мы были озарены заходящим солнцем.

— Может, нам все-таки повезло? — спросила Мадина, дотрагиваясь до руки собеседника. — Может, они вообще не за нами прискакали? Может, Анизо нас простила?

— Тешить себя пустыми надеждами — дело неблагодарное, Мадина, — горько усмехнулся Эрик, осторожно высвобождая руку. — Когда они разбиваются, разлетаются в пыль, в прах, бывает очень больно. Поверь мне, Мадина, и перестань сочинять сказки. Я хорошо знаю это отделение, с желтыми тюрбанами. Они не ведают жалости, но несколько ленивы. Впрочем, боюсь, — он снова посмотрел на небо, — нас это не спасет.

— Почему ты все время глядишь на запад? — не вытерпела Мадина, вскакивая на ноги и пытаясь разглядеть что-то в вихре тяжелых туч, стремительно двигавшихся на восток. Эрик вздохнул и поднялся тоже.

— Завтра узнаем, — ответил он медленно, вновь осматриваясь. — Может быть, это вовсе не то, чего я опасаюсь. Только запомни, Мадина, солнце всегда садится на западе. Примерно там же находится и Османская империя. Если со мной что-то случится, ты должна будешь продолжать путь. Я не буду говорить тебе всего: со своим умением танцевать ты легко заработаешь себе на пропитание.

— Почему ты сказал мне это? — Мадина непонимающе уставилась на него. — И где твой акцент?

— Мы с тобой говорим по-французски, — засмеялся Эрик. — Если ты не заметила разницы, то это радостная новость: значит, ты прекрасно знаешь этот язык. А посветил я тебя в это, потому что завтра мы примем две битвы. И я не знаю, какая из них легче. Завтра узнаем… — Он коротко вздохнул и посмотрел на нее. И таким беспомощным был его взгляд, что она отвернулась и поспешила заняться нехитрым ужином.

Ночь прошла относительно спокойно. Оба не уснули ни на минуту; Мадине пришлось закрывать глаза каждый раз, как Эрик проходил мимо; она была уверена, что он рассердился бы, узнав о ее бессоннице. Едва рассвело, они уже были на ногах, напряженно следя за становищем шпионов. Те сновали туда-сюда, готовясь, по всей видимости, к нападению. Тем временем тучи полностью закрыли небо. Тишина окутала пустыню газовым шарфом.

— Так тихо… — прошептала Мадина. — Тебе не кажется, Эрик, что здесь неестественно тихо? Ветра нет… Солнца нет… Есть только тучи.

— Этого я и боялся, — покачал головой француз. — Скоро ты не будешь жаловаться на тишину. Ты будешь молить, чтобы тебя избавили от возможности слышать жуткий свист. Дарога предупреждал нас об этом. Идет дьявольский ветер.

— Что? — ошеломленно переспросила Мадина, неосознанно поднося руку к горлу. Это название было ей хорошо знакомо. К шахиншаху неоднократно приезжали ученые-географы, и Анизо, пользуясь своим влиянием, нередко приглашала их к себе, выспрашивала о природе тех или иных явлений, позволяя танцовщице остаться в зале. Они, отвечая на вопросы султанши, часто рассказывали и о дьявольском ветре. По их словам, он начинался, как и всякий ураган, с тишины; потом из черных облаков спускался ужасающий смерч, рушащий все на своем пути. От него нет спасения. Выживших после такого очень мало, а те, которым удалось избежать гибели, предпочитают не вспоминать об этом.

— В последний момент дарога дал мне два пистолета, — голос Эрика вывел Мадину из воспоминаний. — Они заряжены дробью. Я отдам тебе один. Но помни: использовать только в случае смертельной опасности. Ты наверняка не умеешь стрелять, но хотя бы задержишь шпионов, наставив пистолет. Хотя я не уверен, что они нападут. — Он помедлил и, запинаясь, проговорил: — Отойди. Я хочу снять маску. Тебе этого лучше не видеть…

Она послушалась, не говоря ни слова. Что-то в его голосе заставило ее замолчать, хотя полные обиды слова уже были готовы сорваться с ее уст. Если он знал, что идет дьявольский ветер, то почему не сказал об этом? Почему смолчал? Конечно, это бы ничего не изменило, но у нее было бы время понять это, осознать, что ее мечты вырваться на волю пойдут прахом… Получается, Зулейка погибла напрасно? И напрасно они жарились в пустыне под палящим солнцем? Все было зря, так, что ли?!

Она давно поняла, что Аллах не всегда бывает справедлив. Одним он дает больше, другим — меньше. Но в ее сознании «больше» всегда доставалось ей: ей предоставили возможность развивать свои умения, ей благоволила Анизо. А вот Зулейке как раз «недодали». Так стоит ли воспринимать происходящее как компенсацию? Зулейка наверняка попала в Рай, а ей, Мадине, приходится страдать сейчас. Хотя какие это страдания! Пока она лишь не может успокоиться, думая о будущем. Это не стоит воспринимать, как страдания.

На горизонте появилось большое облако пыли. Мадина прищурилась, приставив ладонь ко лбу козырьком, испуганно ахнула и чуть ли не бегом направилась к Эрику. Он стоял спиной к ней, запрокинув голову; маску он держал в руке. Его всегда скрюченная фигура на этот раз выпрямилась, и Мадина при желании могла назвать его привлекательным, если бы не кривые ноги.

— Эрик! — позвала она. Тот вздрогнул, поспешно надел маску и лишь тогда обернулся. — Эрик, смерч идет! Что нам делать?

— Прежде всего забыть об Анизо! — ответил он сразу. — Дарога дал нам веревку. Через пять минут здесь все будет охвачено ураганом. Для этого дворца он явно не первый, но я не ручаюсь за крепость этих столбов. То, что выдержало сотню бурь, вряд ли выдержит сто первую. Эрик принесет веревку, а Мадина пусть укроет как следует бурдюки. Они тяжелые, но если их не спрятать, их унесет. Эрик также займется лошадьми. Им надо закрыть морды, чтобы они не задохнулись и не обезумели и им не запорошило глаза.

Чтобы Мадина не тратила время на перевод с французского, он перешел на фарси, и вновь стал слышен его акцент. Девушка, дослушав до конца, бросилась выполнять. Работа во дворце научила ее делать все быстро, и сейчас ей это умение пригодилось. Затаскивая тяжелые бурдюки в полуразвалившуюся привратницкую, она чувствовала, как струи горячего воздуха обжигают ей лицо, повинуясь ветру, пришедшему гораздо раньше смерча. Столбы во дворе дрогнули, ощутив на себе первый удар бури, но выдержали. Следующим порывом снесло крышу одному из сараев. Двор становился опасным местом: ураган вырывал из песка даже то, что казалось крепко сидевшим в своем гнезде.

— Быстрее! — закричал Эрик, и его голос слился с завыванием ветра. Мадина не стала откликаться, понимая, что ее слова отнесет в сторону. Но вот бурдюки наконец легли в глубокую нишу в стене. Девушка выбежала из привратницкой и в ужасе остановилась. Ураган свирепствовал вовсю. По словно подметенному двору лениво перекатывались волны песка, нанесенные ветром.

— Иди сюда! — послышался вновь голос Эрика. Он укрылся в проеме черного хода дворца и теперь изо всех сил пытался заставить Мадину взглянуть в его сторону. Под давлением ветра маска врезалась ему в лицо, оставляя страшные раны, но он не уходил дальше от входа. А девушка медленно брела по двору, смотря прямо перед собой остекленевшими от ужаса глазами и не слыша его криков. Вдруг что-то вылетело у нее из надувшегося рукава; она упала на колени и принялась суетливо собирать что-то круглое, маленькое и блестящее, похожее на камешки.

— Оставь! — крикнул он. — Оставь это и беги!

Она не послушалась, продолжая кидать эти камешки в мешочек. А вокруг бушевала буря, вырывала несущие балки сараев, волокла их по земле, проводя ими глубокие борозды. Одну такую балку протащило совсем рядом с девушкой, но та даже не дрогнула, продолжая механически клевать несгибающимися пальцами песок. Эрик не был уверен, что она видит, что делает.

Вдруг особенно сильный порыв ветра вырвал очередную балку и понес ее в сторону. Как завороженный, смотрел Эрик, как огромное бревно в мгновение ока вырастает за спиной девушки и, увлекаемое ураганом, идет прямо на нее. Миг — и оно всей своей массой навалилось на Мадину и тут же ушло прочь, повинуясь буре. А сразу же обмякшее тело танцовщицы без единого звука осталось лежать на песке, словно брошенная кукла.

Но даже в таком состоянии все в ней оставалось изящным: и безвольно вытянувшиеся руки, и недоуменно приподнявшиеся брови, и выгнувшиеся стан. В ее густые волосы, лишенные платка по воле ветра, набился песок, и они, казалось, встали дыбом от напряжения, царившего в воздухе. Эрик, остолбеневший от неожиданности, вдруг сорвался с места, бормоча что-то, и, подбежав к распростертому на песке телу, опустился на колени, бережно приподнимая Мадину на руки. Глаза ее были закрыты, голова моталась из стороны в сторону, рот приоткрылся, и француз со страхом увидел, как кровь окрашивает губы в алый, стекает дальше, на шею…

Он измученно выдохнул, и слезы наконец вылились наружу, потекли из-под маски. Беззвучно рыдая над телом этой надменной и жесткой, хитрой и расчетливой, немного жадной и непомерно гордой девушки, он пытался найти происходящему объяснение и… не мог. Он не был способен привязываться к человеку, который долго время отталкивал его своим поведением, это он знал точно. Но Мадина всегда и везде была исключением.

Его рассуждения прервал ужасающий свист ветра. Смерч подошел слишком близко, чтобы можно было еще о чем-то думать, и Эрик, повинуясь здравому смыслу, оттащил Мадину к ближайшему столбу и принялся обвязывать и ее, и себя веревкой. С ее колен соскользнуло что-то; это был тот самый мешочек; он, не глядя, сунул его в карман.

Этот столб до сих пор выдерживал все испытания, уготовленные ему судьбой. Наперекор судьбе не пойдешь, но делать было больше нечего. Мадина доверчиво прижалась к нему, и Эрик ощутил, как опустошенное после гибели Зулейки сердце начинает заполняться почти забытым чувством беспокойства за дорогого ему человека, граничащим с тихой дружеской любовью. Мадина сейчас доверялась ему так же, как и Зулейка когда-то, и осознание этого обезоруживало его. «Ради вас обеих», — успел подумать он, прежде чем смерч поглотил их.

(1) enshaalah (перс.) Бог даст