Фаустовский пакт (гет)

Накидка на плечах Касэй напоминает аббатскую ризу. Меняет её настолько часто, что даже Цунэмори не успевает заметить разницы между новой и старой — ткань не снашивается, не пачкается и пахнет всегда одинаково. Не духами, не мылом и не чистящими средствами. Запах бесплотный, обезличенный, так пахнет новая, не ношенная одежда со склада — чистотой и совсем немного дорогой бумагой, в которую была завёрнута.

Накидка Касэй напоминает аббатскую ризу. Идёт ей так же, как волку овечья шкура.

* * *

— Так значит, вы считаете, что асимптоматика и бракованность между собой связаны?

Касэй барабанит подушечками пальцев по столу, и первое, о чём думает Аканэ, это звук. Совсем неметаллический, тупой, словно под искусственной кожей действительно кость, а не переплетение металла и проводов. Второе, что приходит ей в голову — идеально чистая столешница. Полимерный материал кожи не содержит сальных и потовых желёз и не оставляет отпечатков на зеркальной поверхности. Температура кожи регулируется встроенными микроэлектродами, а естественные выделения кибернетики сочли лишними. Всё ради удобства — кибертело не нужно мыть.

— Я предположила закономерность. Для подобного утверждения я не располагаю достаточными данными.

Восемнадцать секунд. Это одна из их игр — Аканэ отвечает чуть погодя, словно вопрос не представляет для неё никакой важности, прощупывает границы терпения Касэй, а та — её наглости, и по результатам Цунэмори понимает, в каком Джошу настроении, а Глава — насколько увеличилась зона комфорта старшего инспектора. Какие выводы делает из этого Сивилла, Аканэ не знает. Важно лишь то, что восемнадцать секунд в безопасном интервале.

— Судите по Макишиме Шого и себе, — как бы невзначай замечает Глава, не обращая внимания на мелькнувшее в глазах старшего инспектора раздражение.

Проводит большим пальцем по нижней губе и коротко кивает:

— Пожалуй, будет не лишним рассмотреть и такой вариант. По имеющимся у меня сведениям, ни один из участников проекта Сивилла не был отмечен.

Тот факт, что на проверку у Касэй ушло какое-то время, говорит за себя. Будь мозг Главы в постоянной связке с Системой, ей бы не потребовалось формулировать запрос и ожидать ответа — коллективный разум единовременно обрабатывает терабайты данных. Цунэмори замечает, но вслух не озвучивает, для лишённой всякого здравого смысла словесной пикировки сейчас время не подходящее. Аканэ и без того слишком о многом умолчала после Шамбалы, и слишком многое поставила на кон — под ударом на сей раз не только она, но и Гиноза, и если от неё Сивилла в ближайшее время избавляться не намерена, то Нобучику Система заменить может.

Подопытные всегда в дефиците.

— И какой из этого следует сделать вывод? — спрашивает Касэй, откидываясь на спинку кресла и заламывая бровь.

Этот вывод она может сделать и сама. Уже сделала, и привычка тянуть признания тисками инспектора несказанно бесит. Радует только то, что взамен она получает не больше, но достаточно — возможности вскрыть каждую банку и нашинковать законсервированные мозги она не имеет, но вот экспериментировать доступным ей способом всё ещё может. Ничто не мешает спрашивать и наблюдать. Благо, что та позволяет и даже поощряет.

— Что бракованность первична, — отвечает Аканэ. — Мы понимаем под асимптоматикой неспособность Доминатора зафиксировать достоверно значимые колебания Психопаспорта. А не может он по той причине, что конструировался для абсолютного большинства, которое, в свою очередь, помечено.

— То есть, — в жестоких глазах мелькает что-то, отдалённо напоминающее веселье, Глава Касэй складывает пальцы домиком и еле заметно улыбается, — вы полагаете, что Доминатор считывает показатели... души?

То, как кривится Глава, незамеченным не остаётся. Как живущий в симбиозе с двумя сотнями вдруг начинает вновь существовать отдельно тоже. Интересно даже, влияют ли на этот, управляющий кибертелом Главы Бюро мозг остальные? Ассоциирует он себя по-прежнему с Системой или с отдельным индивидуумом? Мысль о «душе» как о чём-то нематериальном, но реально существующем противна ему по природе рациональности Системы или по его собственной?

Аканэ снова подмечает, но не озвучивает, потому что сейчас напротив неё — тот самый. Она давно научилась различать, когда и кто управляет кибертелом Касэй. Тома Козабуро и Тоганэ Мисаки отличались. Первый был зациклен на Макишиме, вторая опекала сына, этот же — самый частый гость металлической черепной коробки — заинтересован во всём. Он в своём любопытстве жесток и беспринципен, он обучаем и влиятелен настолько, что не пускает в кресло Главы никого другого.

Он знает больше всех прочих, отдаёт приказы раньше, чем с обработкой справится весь коллектив, он...

Цунэмори вдруг замирает, пробует на вкус промелькнувшую в голове мысль и теперь смотрит на сидящего внутри Касэй совсем иначе. Понимает, что, возможно, совершает ошибку, но не может удержаться от соблазна:

— Когда-то вы были первым, верно? — спрашивает Цунэмори, прекрасно зная ответ.

Касэй улыбается хищно, с предостережением и отводит взгляд. Аканэ радуется, что ушла от ответа, выигравшей себя не чувствует, но и горечи поражения нет. Лёгкое удивление, ведь это был почти ультиматум, а в каком бы хорошем расположении духа Глава сегодня ни была, откровенного нахальства она так просто не прощает. Никому, даже ей, и если она права в своих подозрениях, то...

— Когами Шинья застрелил родственную душу.

То расплата себя ждать не заставит.

— Что он почувствовал? — В голосе Главы вновь прорезается любопытство, Аканэ выпрямляется, понимая, что её снова вытащили на тонкий лёд, поставили на место и напомнили о поводке и медленно выдыхает.

На этот вопрос нет правильной реакции.

— Моё молчание сохранит ему жизнь?

— Ваше молчание убедит меня в том, что ваши методы не слишком действенны, и от отрезанных рук толку больше, — со страшной улыбкой на губах отзывается Касэй. — Ну же, Аканэ. Я пытаюсь действовать, как вы — спрашивать и наблюдать. Убедите меня, что так тоже можно.

Цунэмори пытается взвесить все за и против, рассуждает о том, насколько можно доверять любопытству первому из Системы, боится сделать неверный выбор и прекрасно знает — что бы она сейчас не сделала, это ошибка. Какая ошибка фатальна — вопрос только в этом.

— До — словно смотреться в зеркало, — глухо повторяет она слова Когами. — После — словно сорвавшись с цепи.

— Интересно. — Касэй склоняет голову к плечу и демонстративно хмурится. — Он занятней, чем мне казалось.

Благосклонно кивает и жестом показывает на дверь:

— Ступайте, инспектор.

— Препарировать не станете? — Разочарованная собственной капитуляцией и испуганная своей же беспомощностью, Аканэ устало прикрывает глаза.

Вопрос не из сферы разрешённых, не всё из того, что ей позволено знать, разрешено обсуждать. Не с кем-либо — об этом речи даже не идёт, а даже с самой Сивиллой. Она может не ответить вовсе, а может дать пощёчину больнее прежней. Оба варианта плохи, и Касэй предсказуемо выбирает второй.

— Зачем же? — удивляется Глава. — В этом нет нужды — у вас блестяще получается вскрывать без ножа.

Это другая их игра, и в ней важно уметь читать между строк — Сивилла заядлый торгаш.

Когда Аканэ выходит из кабинета, по столешнице, словно метроном, вновь стучат подушечки пальцев. Звук эхом отдаётся в голове, и Цунэмори невесело думает, что подписываться кровью под этими сделками Касэй мешает только её парадоксальная брезгливость и отсутствие в кабинете бумаги. Для кого-то столь приземлённого, Глава на удивление виртуозно дёргает за метафорический поводок.

Хотя, быть может, дело здесь не только в этом.

* * *

В жилом блоке Хинакавы тихо, пыльно и не убрано — по полу разбросаны старые блоки питания, жёсткие диски, адаптеры, коммуникаторы, кое-где попадаются выпавшие из клавиатуры буквы, мотки проволоки и пластиковые панели. Среди технического безумства кое-как разбросана одежда — толстовки всевозможных цветов, неизменное пальто и с десяток совершенно идентичных белых рабочих рубашек, мятые, но во всём этом кошмаре абсолютно чистые. Книжные полки, которые занимают почти всё свободное пространство стен, завалены книгами в новеньких переплётах. Большая их часть — энциклопедии программирования и компьютерной техники, фармацевтические справочники и тематические ежемесячники. Всё это он мог бы читать и в электронном виде, но то ли дело в привычке вырывать из книг понравившиеся листы, то ли в любви к пёстрым стикерам и закладкам, но он каждый месяц выписывает из единственного в городе книжного десяток новинок.

Пузырьков с таблетками на полу, конечно же, нет.

— Ещё один? — спрашивает Аканэ, устраиваясь на единственном свободном от хлама кресле и подтягивая к себе колени.

— Ага. — Шо прикусывает кончик языка и аккуратно, с ювелирной точностью отсоединяет наружную панель браслета.

— Караномори знает, что ты таскаешь у неё вещдоки? — Цунэмори лукаво улыбается и берёт открытый журнал.

— Она разрешила, — обиженно тянет Шо, словно само предположение о том, что он мог взять без спроса, его оскорбляет. — Всё равно это браслеты ликвидированных, кому они нужны.

— Учитывая то, что ты делаешь...

— Ни в одних правилах нет пункта «не вскрывать». Я прочёл.

Перед глазами Цунэмори мелькает рыжая шевелюра Кагари, она пожимает плечами, не говоря о том, что иногда на написание новых правил уходят сотые доли секунды, и невидящим взглядом утыкается в мелкие строчки научного текста.

Она часто приходит сюда после рабочего дня. В первый раз это была необходимость — у Шо случилась передозировка, и чтобы избежать вмешательства Касэй, действовать нужно было быстро и самостоятельно. Та терпела его зависимость ровно до тех пор, пока она не мешала работе, а пропущенный той ночью патруль как раз попадал в разряд помех. Тогда Аканэ всю ночь просидела у его кровати, а на утро, когда выяснилось, что, в итоге, сон сморил и её, обнаружила сидящего на полу Шо. Тот выглядел едва ли здоровым, но крохотную микросхему разбирал ловко и быстро. Он улыбнулся виновато, но благодарно и не слова о произошедшем не сказал.

А Цунэмори не стала спрашивать.

— А где твой браслет? — Хинакава закатывает левый рукав, на мгновение отвлекаясь от работы, и показывает металлический ободок. — Левша.

— Это только одна из теорий, — качает головой он, отсоединяя один проводок от другого, — что метка располагается на рабочей руке. Согласно статистике, примерно у двадцати семи процентов метка на левой, в то время как левшей в мире — около семнадцати процентов. Так что, строго говоря, эта теория вообще не имеет права на существование.

— Есть те, кто считает, что так удобней держаться за руки. — Шо фыркает, и Аканэ улыбается в ответ — иногда, чтобы его развеселить, достаточно лишь слегка поглумиться над так любимыми им цифрами.

— Вообще научно не доказуемо, — возмущается он. — В этом вопросе я на стороне генетиков — дело в доминантном и рецессивном признаке. Проводились десятки исследований, каждое из которых было статистически подтверждено и научно аргументировано. Ты вот знала, что рецессивную леворукость чаще наследуют женщины, а правый доминантный...

Первый раз они разговаривали о голограммах с индивидуальной мастер-матрицей. Говорил, в основном, Шо — Аканэ слушала, сначала удивляясь неожиданной разговорчивости младшего из исполнителей, а затем находя в звучании странного, почти без модуляций голоса умиротворение. Хинакава никогда не задавал вопросов, он лишь рассказывал и рассказывал, иногда перескакивая с темы на тему, порой не замечая, что между одним и другим разговором прошла бесконечно долгая неделя, во время которой они по всему городу гонялись за вышедшим из себя потенциальным преступником с дробовиком в руках. Так выяснилось, что вторая после голограмм страсть Шо — это инженерия. Он мог переоборудовать планшет в коммуникатор и наоборот с помощью подручных средств, собрать и разобрать плазменную панель с закрытыми глазами и из безобидного светильника сотворить бомбу.

Он хорошо разбирался в генетике, органической и неорганической химии, знал все существующие языки программирования, мог наизусть пересказать два последних тома «Алгоритмов построения и анализа» и никогда, — никогда! — не говорил о таблетках.

Когда Аканэ соотнесла все имеющиеся факты между собой, она поняла, в чём дело, и начала приходить чаще.

— Ты меня не слушаешь. — Звучащее в голосе удивление выдёргивает Цунэмори из размышлений и вынуждает посмотреть на карателя.

— Прости, — смущённо улыбается она. — Задумалась.

— Ты всегда слушаешь. — Хинакава хмурится не обиженно, а озадаченно, откладывает в сторону разобранный браслет и всем корпусом поворачивается к ней.

— Что-то новое? — кивая на браслет, пытается перевести тему Аканэ.

— Нет. — Шо отмахивается от своего сокровища, от которого секундой ранее боялся отвернуться, и склоняет голову к плечу. — Ты думаешь о Гино?

— С чего ты взял?

— Я видел ваши паспорта, — пожимает плечами Шо, будто бы это всё объясняет.

Улыбается в ответ на недоумение в глазах Цунэмори незнакомо, снисходительно и склоняет голову к плечу:

— И видел, как он смотрит на тебя, когда думает, что ты его не видишь.

Аканэ не хочет знать, как смотрит на неё Гиноза, потому что теперь — теперь это интересно не только ей, но и Сивилле. Потому что если Касэй спросит, она ответит. Она не хочет знать, как смотрит Гино — однажды во взгляде была только ненависть, а Цунэмори рациональна, но всё же человек.

Аканэ не хочет знать, но...

— Так, будто ненавидит? — еле слышно спрашивает она.

— Нет, — качает головой Хинакава и, забывшись, вытаскивает из кармана брюк таблетки. — Так, словно ему грустно.

Цунэмори накрывает его ладонь своей раньше, чем успевает подумать. Шо вздрагивает, разжимает на мгновение стиснувшие пузырёк пальцы и виновато улыбается. Глядит то на упаковку, то на тёплые, почти невесомо касающиеся кожи пальцы инспектора и передаёт пузырёк ей.

Это не просто благодарность за нечаянную откровенность и попытку помочь, Аканэ неожиданно важно, чтобы он это понял. Это не привычка, и она здесь не приставленный для безопасности пациента санитар или тюремщик. Она не экспериментирует и не спрашивает — она друг. Аканэ важно, чтобы в это поверила хотя бы она сама. Поэтому она прячет таблетки в карман пиджака, сползает с кресла и садится рядом.

— У ящика со столовыми приборами на кухне двойное дно, — признаётся Хинакава. — Там остальное.

Цунэмори просто кивает, подхватывает приглянувшийся ей журнал и тычет пальцем в статью.

— Активный Оберон.

Шо фыркает негромко, всё ещё ошарашенный собственной неожиданной честностью, и ревниво забирает у следователя журнал.

— Сто лет как не используется.

— Но ты же о нём читал.

— Хотел сравнить с Zonnon. Ты знала, что раньше считали, будто средства параллельного программирования вообще не следует вносить в язык?..

Хинакава ещё долго рассказывает о достоинствах и недостатках, расписывает композиционные модели и на примерах показывает разницу между двумя языками. Цунэмори слушает, уткнувшись подбородком в колени, и не смотрит на валяющийся позади Хинакавы разобранный браслет.

Браслеты эти выпускает само Министерство Благосостояния. Всех размеров, любой ширины, но одного дизайна. Ношение строго обязательно — Сивилла всё ещё не верит в теорию положительного стресса и всячески старается население от оного оградить.

А ещё в каждом из них встроенный микрочип. Хинакава уверен, что тот круглосуточно считывает показатели психопаспорта и почти наверняка связан с головным центром Сивиллы. Работает в двух режимах — парализатор и летальный. Портативный Доминатор на запястье каждого жителя города.

Он разбирает по несколько штук каждый месяц, сравнивает между собой браслеты обыкновенных граждан и потенциальных преступников и не находит разницы. Возможно это, а не таблетки, ведёт его к гибели. Возможно, Аканэ следовало бы сказать «хватит», запретить, отвести от чрезмерно любознательной кудрявой макушки нацеленный на него Доминатор и перестать пытаться играть на незнакомом поле.

Но она рациональна, пусть и не экспериментирует. Просто спрашивает. Сжимает в руках пузырёк с таблетками, успокаивает себя тем, что бережёт его от одной беды, при этом толкает на другое безумство и нет, не экспериментирует. Спрашивает, чем закончился чужой эксперимент.

Интересно, это по-прежнему отличие или теперь уже сходство?

Когда речь идёт об убийстве, место преступления почти всегда выглядит одинаково. Во всех случаях есть труп, в девяти из десяти — орудие убийства, в восьми — сам убийца. Как правило, не в себе из-за таблеток, которыми пытался замаскировать взлетевший показатель психопаспорта, по локоть в крови и по уши — в дерьме.

Группе зачистки приходится работать куда больше, чем следователям. Почти всегда.

* * *

Упавший с высоты пятидесятого этажа труп напоминает дырявый кожаный мешок с переломанными костями и разорванными внутренними органами. Опознать человека в кровавой луже почти невозможно — Доминатор уже ничего не считывает, лицевой череп не соберут ни одни роботы, зубной слепок не сделать. Остаётся уповать на идентификационный номер браслета, которого, увы, при этом трупе нет, группу крови и, возможно, ДНК, если погибшая хотя бы раз в жизни госпитализировалась.

И то, и другое в этом случае формальность — квартира, из которой выпала девушка известна. В ней документы, проходная карточка городской больницы, в которой она работала медсестрой, кровавый след из спальни к разбитому окну, порванная фотография со счастливыми новобрачными, россыпь прекрасных, полных отпечатков пальцев и записи с камер наблюдения на лестничной площадке.

Убийца — её муж. Среднесуточная интегральная характеристика — тридцать пять единиц, на момент убийства — четыреста двадцать две. Вернулся домой с работы, зашёл в квартиру, едва не выбив дверь с ноги, задушил жену, вырезал на спине надпись и выкинул труп из окна. Быстро, жестоко и непредсказуемо.

— «Вы обронили», — бормочет Суго, давая роботам собрать все необходимые материалы возле трупа.

— Что? — переспрашивает Гиноза.

— Это он вырезал у неё на спине, — поясняет Тэппей, с сочувствием смотря на побледневшую Кунидзуку. — Судя по паспортам, родственными душами они не были. А это, — он кивает на восстановленную роботами надпись на коже трупа, — вряд ли попытка пошутить. Скорее всего, это он сказал ей при первой встрече.

— Зачем жениться, если фраза-ключ не подходит? — брезгливо снимая с рук латексные перчатки, спрашивает Мика.

— Иногда любимая и родственная — души разные, — пожимает плечами Суго.

— Тебе-то откуда знать? — вздёрнув бровь, усмехается следователь.

— Как и тебе, неоткуда, инспектор Шимоцуки, — вместо Тэппея отвечает Нобучика. — Браслет в два раза шире стандартного, потому что кусок рапорта под обычный не лезет?

Мика краснеет, от злости забывая о брезгливости и сжимая в руках окровавленные перчатки, поворачивается к карателю лицом, всей душой ненавидя его за её раскрытый паспорт, и яростно кривит губы:

— А ты в Бюро, потому что «инспектор»?

— Достаточно, — пресекает спор вернувшаяся Цунэмори. Поднимает ворот инспекторской куртки повыше и хмуро глядит на труп.

— Вот уж кому точно знать неоткуда, — еле слышно огрызается Мика и прислоняется к капоту машины.

Ответный взгляд Аканэ острый как бритва, но то ли злость на Гинозу сильнее страха унижения перед карателями, то ли у Шимоцуки вырабатывается иммунитет, смирения на лице не прибавляется. Упрямо кривится, кичась выдуманным превосходством, и гордится тем, что хотя бы в чём-то старшего следователя обыграла.

— Карисава Нами. — Цунэмори невозмутимо кивает на погибшую и щурится, задирая голову вверх. — Тридцать два года. С отличием окончила младшую медшколу, но дальше учиться не пошла — вышла замуж и устроилась на работу в городскую больницу медсестрой отделения скорой помощи. Нареканий не имела, работу не прогуливала, за девять лет больничный брала лишь дважды.

— А что муж? — Кунидзука покрепче обхватывает себя руками и подходит ближе.

— Карисава Танака. Секретарь при Министерстве Благосостояния. — Хинакава машет рукой, давая понять, что закончил с камерами видеонаблюдения, голограммами и бытовыми роботами в квартире, и Цунэмори отступает, позволяя группе зачистки начать свою работу. — Образцовый служащий. Они состояли в браке почти десять лет. Соседи говорят, что ссорились как и все — не особенно часто и не серьёзно. Жили мирно, долгов и врагов не имели. Обычная семья. Детей не было. Не хотели или не могли — соседи не в курсе, станет ясно, после того, как просмотрим их медкарты.

— С родственными душами знакомы были? — догадываясь о возможной причине конфликта, спрашивает Гиноза.

— Он нет. Она с детства. Вместе росли, учились, а потом и работали в больнице. Касэй уже выслала к его дому пятое подразделение — Карисава Танака пропал с радаров, но догадаться, куда он отправился, не трудно. — Цунэмори сверяется с коммуникатором и забирает у Хинакавы флешку. — Мы здесь закончили.

Командует всем расходиться, но в машину не садится. Ждёт, пока Мика хлопнет дверью пассажирского сиденья, и смотрит, как группа зачистки перетаскивает труп. Роботы убирают быстро, стирают с асфальта кровь словно ластик карандаш, натыкаются друг на друга и раздражённо журчат, проваливаясь в выбоины на дороге. Через полчаса о случившимся здесь будет напоминать только опустевшая квартира и оцепление вокруг дома, ещё через сутки — заметка в рекомендованных к просмотру новостях. Через неделю об умершей вспомнят разве что родственники, а через месяц единственное упоминание о ней останется только на жёстком диске Сивиллы.

Отчёт о вскрытии и бесконечное множество знаков вопросов — почему два помеченных решили связать себя узами брака с не своими родственными душами Касэй так и не поймёт.

— Это глупо, — негромко замечает Гино. — Она обрекла на страдания себя, мужа и родственную душу.

— Она? — переспрашивает Цунэмори.

— Она. Знала свою пару с детства, но вышла замуж за другого. Не запрещала себе общаться ни с одним, ни с другим, первому отказывала в поиске его половинки, второму — в единоличном обладании собой. Скажешь, честно?

Аканэ отворачивается от чистильщиков и смотрит бывшему напарнику в глаза.

— А что честно? Услышать фразу-ключ, отгородиться от мира бетонными стенами и быть счастливой просто потому что должна таковой быть?

— Они счастливы не по обязанности, — глухо отзывается Нобучика. — У тебя нет метки, тебе не понять.

Сирена на инспекторской машине коротко взвизгивает, Аканэ вздрагивает и оборачивается: Шимоцуки пристально рассматривает собственные ногти (на два миллиметра длиннее положенных) и выглядит так, словно она тут ни при чём.

Старший инспектор зачистки рапортует, что всё готово и они могут ехать.

Хинакава ничего не говорит, но нервно переступает с ноги на ногу.

Караномори сообщает, что Карисава Танака только что был пойман в объектив камер возле здания Городского Суда.

Звуки и запахи вдруг исчезают, Цунэмори словно погружается в один из своих желатиновых кошмаров, цепляется за зыбкий берег, чудом выныривает и, проглатывая обиду, на выдохе говорит:

— А у тебя есть. Счастлив?

Когда речь идёт об убийстве, место преступления почти всегда выглядит одинаково. Во всех случаях есть труп, в девяти из десяти — орудие убийства, в восьми — сам убийца. Как правило, не в себе из-за таблеток, которыми пытался замаскировать взлетевший показатель психопаспорта, по локоть в крови и по уши — в дерьме.

Почти всегда. Случается и так, что убийце плевать на интегральную характеристику и нависшую над головой угрозу казни.

А место преступления — зал суда и плаха разом.

Браслет Аканэ прячет пустое запястье. Белая, не тронутая загаром кожа, тонкая сеть вен, крохотная родинка и едва заметный шрам — как-то раз неудачно падает во время задания и край браслета царапает руку. Цунэмори разглядывает пустоту на обеих запястьях и думает о том, как бы поступил Шинья, будь на месте Шого она. Мысль о том, что он всё равно бы выстрелил, почему-то веселит.

Гино, наверное, тоже не отказался бы прострелить ей череп.

Аканэ смеётся до слёз, и на сей раз думает о том, что пустые запястья не самое страшное в ней.

* * *

В жилом блоке Гинозы холодно. Балкон открыт, на дощатом полу нет ковра, а простыни стынут так же быстро, как и металлическая рука после прикосновений живой плоти. Аканэ лежит поверх одеяла, перекинув стройную ногу через карателя, водит кончиками пальцев по безобразным рубцам там, где протез стыкуется с ключицей и лопаткой, машинально отмечает разницу температур и изредка касается прохладной кожи губами.

Нобучика бездумно гладит узкую коленку, то широкой ладонью, то едва касаясь, подушечками пальцев и улыбается, услышав фыркающий смешок — Цунэмори щекотно.

Очередной порыв ветра треплет тонкий тюль, Аканэ ныряет исполнителю под руку и уютно устраивается на груди. Гино неуверенно замирает и старается не касаться холодным металлом обнажённой кожи. Прижимается губами к лохматой макушке, тянется за краешком пододеяльника и, только завернув Аканэ в пушистое одеяло, кладёт руку ей на талию.

— Прости меня, — негромко извиняется он.

— За что? — Цунэмори поворачивает кисть карателя ладонью вверх. Ведёт острым ноготком по тёмным буквам и давит чуть сильнее, чем нужно. — Ты сказал то, что думал.

— Не всё то, что я думаю, следует озвучивать.

— То есть ты извиняешься за то, что вовремя не прикусил язык.

— Именно. Пытаешься соскоблить? — Аканэ давит ещё сильнее, теперь так, чтобы остался след, и безрадостно улыбается.

— Бесполезно. В лабораториях Караномори десятки тысяч препаратов отсепарованной кожи и отрезанных рук.

Гиноза еле заметно напрягается и перехватывает узкую ладонь прежде, чем та до крови вопьётся в его запястье.

— На пигмент не действует ни один химикат. Срезаешь кожу, метка проступает вновь, а отрубаешь обе руки — появляется где угодно ещё. Любопытный факт: если пересадить кожу с меткой одной родственной души другой, метка исчезает, и взамен появляется верная…

— Аканэ.

— …а вот если одна родственная душа трахается с не со своей родственной душой, то даже порядок слов не меняется, потому что ничто не в силах помешать страждущему вставить свой член…

— Цунэмори, хватит.

— Ты спишь со мной, потому что у тебя на запястье мой вопрос?

— Не мели чепухи.

— Спрошу иначе: ты бы был со мной, будь твоей родственной душой кто-нибудь другой?

— Ты не была бы моей родственной душой, не будь я с тобой.

Аканэ смеётся и выворачивается из объятий.

— Знаешь, что тебя бесит? Ты думаешь, что раз я бракованная, то я вольна уйти когда и к кому угодно. Что будь всё иначе, пару слов на коже помешали бы сказать тебе нет. «Отказывала в единоличном обладании собой» — так ты сказал про Карисаву. Ты почитаешь фразу-ключ за обед верности, но не будь идиотом: половина размазанных по асфальту трупов — чьи-то родственные души, посчитавшие, что браслет не ошейник.

Гиноза угрюмо фыркает и качает головой.

— А знаешь, что бесит тебя? Ты думаешь, что я с тобой, только потому у меня на запястье — твой вопрос. Что дело в навязанном стереотипе и чёртовых правилах, и ни на секунду не можешь допустить мысли о том, что метка — всего лишь бирка и знак принадлежности, визуализация того, что внутри. Она не отменяет чувства, она их демонстрирует…

— Она связывает тебя по рукам и ногам!

— …А я был безумно рад услышать фразу-ключ от тебя, и так же страшно растерян, когда у тебя таковой не оказалось, но это не меняет того факта, что я тебя люблю. С меткой или без, чёрт возьми!..

Гиноза отбрасывает одеяло, вскакивает с кровати и, заложив руки за голову, поворачивается к Аканэ спиной. Цунэмори смотрит на обнажённого мужчину перед собой, неожиданно смущается собственной наготы и цепляется за пуховое одеяло обеими руками.

— Ты не был бы так уверен, не будь у тебя метки, — глухо говорит она.

— Ты не слышишь меня! — едва не рычит Нобучика и снова поворачивается к ней лицом. — Я. Тебя. Люблю. Это не здесь. — Демонстрирует ей запястье и тычет в грудь. — А здесь. Уверен я в этом, потому что я знаю, что чувствую, а в тебе уверенным быть не могу, потому что ты ничего не говоришь, а только бесконечно доказываешь мне, что все мои чувства — навязанный обществом стереотип.

— Макишима…

— Макишима был несчастным человеком! А в родственные души он достался конченному эгоисту, который и мне бы пулю в лоб пустил, лишь бы не связывать себе руки. Шинья всегда был таким, и знаешь? — Гиноза подхватывает с пола брюки и безрадостно улыбается. — Вы с ним удивительно похожи.

С улицы доносятся сирены скорой помощи, и в это же самое мгновение оба коммуникатора оповещают о срочном вызове. Цунэмори одевается молча, вздрагивает, когда за Нобучикой закрывается дверь, и защёлкивает браслет.

Она думает, что Гиноза прав: Когами бы выстрелил. Хочет возразить, что не так уж они и похожи, потому что сам Нобучика всё ещё жив, и делает вывод что метки и чувства не первичны или вторичны, а единовременны. И ей второй раз за день кажется, что пустые запястья не самое страшное в ней.

* * *

На смену ледяному ливню приходит крупный град, и если и есть в узком переулке улики, то разглядеть их глазом уже попросту невозможно. Аканэ тоскливо оглядывается по сторонам и мысленно соглашается с ворчащей на непогоду Микой. Шустрые дроны заканчивают собирать образцы, дружно закатываются в фургон, и только когда за ними закрывается дверь, Цунэмори даёт команду сворачиваться.

Сбежавший потенциальный преступник — двадцатишестилетний программист из Госдепартамента. Последние шесть лет стоял на учёте реабилитационного центра с пограничными значениями психопаспорта. Срыв был вопросом времени, до сего дня он исправно посещал терапевта, был послушен и соглашался с тем, что как только интегральная характеристика вырастет на недостающие десять единиц, он добровольно ляжет на лечение.

Однако, как только цвет паспорта потемнел на ещё один тон, он ударил лечащего врача виском об угол журнального столика и сбежал. Не такая уж и редкость, но ловить его всё равно нужно. Цунэмори ещё раз проклинает выпавшее именно им дежурство и вздрагивает, когда ей на плечи опускается чужая куртка.

Поднимает взгляд на подошедшего Гинозу и оборачивается, понимая, что Шимоцуки, как и фургон с карателями, уже уехали, и на стоянке осталась только её машина.

— Касэй не обрадуется, — тихо замечает Аканэ.

— Плевать.

Град всё усиливается, и Гиноза настойчивей подталкивает Цунэмори к автомобилю. Стоит им сесть в салон, стёкла тут же запотевают, а бортовой компьютер предупреждает о неблагоприятных для вождения погодных условиях и берёт управление на себя. Аканэ выкручивает регулятор громкости до минимума, пристёгивает ремень и невидящим взглядом смотрит на мелькающие за окном дома.

— Иногда мне кажется, что отсутствие метки равносильно отсутствию чувств, — еле слышно признаётся она. — Не к тебе. А вовсе.

— А иногда?

— А иногда, что я просто говорю себе не чувствовать, потому что у меня нет метки. И это срабатывает.

На короткое мгновение в машине повисает тишина.

— Я делаю тебя несчастным.

— Позволь мне выбирать самому.

* * *

Касэй барабанит подушечками пальцев по столу. Звук по-прежнему тупой, пальцы не оставляют на столешнице следов, а на плечах Главы — всё та же накидка. Она дочитывает рапорт, снимает очки и прикусывает дужку так, словно действительно испытывает потребность в бессмысленных человеческих жестах.

В данном случае — снисходительно насмешливых.

— Так значит, исполнитель Гиноза считает, что не метка определяет чувства, а чувства — метку?

Аканэ уверена, что Нобучика в рапорте этого не указывал. А значит, камеры в жилом блоке пишут и звук тоже.

— Если я пообещаю рассказывать обо всём, что думает каратель Гиноза, вы уберёте камеры из спален?

— Если я пообещаю их убрать, вам станет легче? — задаёт встречный вопрос Касэй.

Обречённая на провал попытка даёт Цунэмори ещё пять секунд на размышления. Одну секунду она думает о том, есть ли у кибертела либидо, всю следующую — не присуще ли это одному только мозгу, а оставшиеся три тратит на формулировку ответа.

— Да. Он полагает, что чувства первичны.

— Значит, бракованные таковых лишены.

— Ассимптомны, — качнув головой, поправляет Цунэмори. — Ригидны, если угодно.

Глава склоняет голову к плечу, возвращает очки на переносицу и тонко улыбается. Отводит взгляд, и Аканэ кажется, будто она видит сверкающую на дне глаз искусственную синеву. Терабайты данных и невидимые нексусы. Слышит бульканье электролитных растворов, механический лязг стальных клешней, меняющих заспиртованные мозги местами, и сотню с лишним перешёптывающихся голосов.

— Что ж, быть может, вы и правы, Аканэ, — лукаво прищурившись, соглашается Глава. — От вашей препаровки толку больше.

Цунэмори приходит в голову, что можно прошерстить Базу данных Бюро на предмет бракованности, и таким образом очертить круг потенциальных участников проекта Сивилла. Это ничего ей не даст, конечно же. Но ужалить в ответ почти необходимо.

— Вы с инспектором Гинозой согласны?

Восемнадцать секунд.

Это одна из их игр — Аканэ отвечает чуть погодя, словно вопрос не представляет для неё никакой важности, прощупывает границы терпения Касэй, а та — её наглости, и по результатам Цунэмори понимает, в каком Джошу настроении, а Глава — насколько увеличилась зона комфорта старшего инспектора.

В этот раз Аканэ считает едва ли не вслух, потому что Гиноза ошибся. Она действительно похожа. Только не с Когами. А с Сивиллой.

И вот это — вот это действительно самое страшное в ней.