Родная кровь (джен)

Трёхэтажное больничное здание в виде буквы L слишком велико для городка, поэтому освещённой и рабочей выглядит лишь длинная часть. Когда Джон сворачивает за угол, то оказывается на заброшенном дворе, сквозь асфальт которого пробиваются растения. В рассветных сумерках приходится идти осторожно, чтобы не запнуться.

Железная дверь в подвал заперта, но охотник понимает — пришёл на место, потому что зажатый в кулаке амулет начинает нагреваться и даже ярко светиться. Винчестер надевает шнурок на шею и прячет кулон за ворот куртки.

Вынув набор отмычек, он открывает английский замок. Достав кольт, взводит курок, осторожно приоткрывает дверь и в луче фонаря видит длинный пустой коридор с полом из шестигранных плит.

Джон входит, замечает две деревянные филёнчатые двери, открывает хлипкие замки — за каждой пустое помещение, захламлённое старой мебелью и коробками. Неужели Памела ошиблась? Неужели?!

Сознавая тщетность своих усилий, Винчестер всё же идёт в конец коридора, отыскивая потайной вход, люк, знак, какой-то намёк на то, что имела в виду медиум.

Внезапно амулет на его груди становится раскалённым, прожигающим; Винчестер даже вскрикивает от неожиданности. Но, стоит сделать несколько шагов вперёд, кулон остывает так же быстро.

Джон возвращается, придвигается к стене, и перед ним возникает прямоугольник серовато-белой двери, не похожей на остальные, — она напоминает каменную плиту, поставленную вертикально. Нет ни замка, ни какой-либо ручки.

Винчестер пробует надавить на плиту, продавить внутрь, но та медленно подаётся в сторону, удвигаясь в стену, открывая белую комнату, залитый алым-багряным-бурым пол, стены, забрызганные той же краснотой. Волна зловония выплёскивается в коридор, на Джона.

— Ты не мог войти сюда! — орёт мужчина в окровавленном переднике. — Не мог!..

Его глаза полыхают жёлтым, и всё-таки демон, будучи в замешательстве и даже в испуге, не успевает среагировать.

Этой крошечной паузы хватает Винчестеру, чтобы выстрелить врагу в сердце.

Азазель валится навзничь, выпустив из руки нож с изогнутым лезвием, попадает спиной на узкий столик, роняет его, инструменты со звоном и бряканьем разлетаются по полу.

Изнутри тела, изнутри мясного костюма, очерчивая скелет, бьют жёлто-оранжевые вспышки. Демон дёргается им в такт, выгорая; глаза медленно гаснут. Перед охотником лежит обыкновенный человеческий труп.

Джон выжидает какое-то время, чтобы удостовериться — поверженный враг не ожил. Прячет револьвер в карман и кидается к сыну.

Дин висит на странных цепях — тоже серовато-белых, как и вся комната, и словно вырезанных из цельного куска неведомого камня.

При одном взгляде на изуродованное тело парня — изрезанное, обожжённое, с костями, видимыми в лохмотьях плоти, — у Джона подкашиваются ноги. Он падает на колени в багровую подсыхающую лужу, его рвёт одной желчью — он не помнит, когда ел в последний раз.

Винчестер вытирает рот рукавом и пробует расстегнуть кольца, сдавившие лодыжки Дина. Это оказывается совсем просто — нужно всего лишь сдвинуть незаметный выступ — и совсем непросто — потому что и оковы, и пальцы Джона липкие и скользкие. Обтерев их полой куртки, он освобождает ноги парня, с трудом встаёт.

И оказывается лицом к лицу с сыном.

Голова Дина склонена к правому плечу; лицо не тронуто, только подбородок запачкан кровью из прокушенной губы да на щеках и на лбу оставлены отпечатки кровавых пальцев; слипшиеся от слёз длинные ресницы совсем чёрные на меловых щеках.

Джон не может заставить себя коснуться его шеи, чтобы проверить пульс, — она вся в язвах и пузырях ожогов, в следах, похожих на странгуляционные борозды. Он прижимается ухом к губам сына, слышит редкие неровные хрипы вместо дыхания. Это агония.

Винчестер отстёгивает левую руку парня, и Дин наваливается на него — холодный, скользкий от собственной крови.

Освободив вторую руку, Джон еле удерживает его, беспамятного, обмякшего, невероятно, невыносимо тяжёлого. Винчестер должен вынести Дина отсюда, но не может взять его — тело выскальзывает.

Прихватив парня одной рукой, второй Джон дотягивается до стоящей неподалёку высокой длинной конструкции, скрытой под куском белой ткани. Он сдёргивает материал, открывая узкий сегментарный стол, похожий на операционный, и с неловкой бережностью оборачивает Дина. Тот, видимо, ощущает боль, даже потеряв сознание, оттого слабо, беспомощно стонет.

Джон Винчестер распрямляется, впервые в жизни держа на руках старшего сына.

Умирающего старшего сына в белом саване, на котором раскрываются злые алые цветы муки, расползаются, съедая белизну…

Джон выносит Дина из застенка, направляется к выходу из подвала, оставляя на плитах кровавые отпечатки подошв.

Приёмный покой совсем рядом. Он донесёт сына, обязательно донесёт… Ты столько вытерпел, мальчик, продержись ещё немного!..

Снаружи великолепное утро, прохладное, росистое, с розово-золотым заревом рассвета во весь небосвод. И в измученном сердце Винчестера вспыхивает надежда.

С каждым шагом окружающее меркнет, исчезает. Для Джона весь мир сейчас сосредоточен в мокрой тяжести тела на руках, в запрокинутом белом лице сына с заострёнными чертами, в звуке его редкого дыхания…

Дин умирает, когда до приёмного покоя остаётся несколько десятков ярдов. Он делает хрип-вдох, за которым не следует выдох.

В навалившейся вселенской тишине Джон не останавливается, шепча то ли молитвы, то проклятия. Пять минут… У Дина есть ещё пять минут…

Винчестер идёт, преодолевая страшную одышку. Горло передавлено настолько, что кажется — на нём затянута такая же удавка, какой демон душил сына.

И когда в глазах темнеет от нехватки кислорода, ноги подкашиваются от боли в груди, откуда-то набегают люди, отнимают у него мёртвого Дина, несут, укладывают на каталку и — быстрей! быстрей! — по коридору, вымощенному такими же шестигранниками. Джон заплетающимися шагами спешит следом, он уже может дышать…

Операционная… реанимационная… не всё ли равно, если забыли плотно закрыть дверь. Джон, опустившись в кресло, дрожа в ознобе, слушает голоса: «…Мужчина, белый, восемнадцать-двадцать лет, сердцебиение и дыхание отсутствуют…» — «Снимите же с него эту тряпку, наконец!» — «О господи Иисусе!.. Господи…» — «Линдси, успокойся! Хныкать будешь, когда его вытащим… Непрямой массаж!» — «…Пульса нет, дыхания нет, давление не определяется…» — «Дефибриллятор двести! Руки!.. Разряд!» — «…Пульса нет, дыхания нет…» — «Триста! Руки!.. Разряд!»

И пауза, которая отправляет Винчестера в нокаут.

— Сэр. К вам полиция, сэр. — Молоденькая медсестра трясёт Джона за плечо. — Проснитесь, пожалуйста.

— Мой сын… — язык в высохшем рту еле ворочается.

— Им занимаются хирурги. К вам полиция, сэр.

— Хирурги? Значит, он жив?!

— Да, сэр. Потом подойдите ко мне, пожалуйста, я должна оформить пациента.

Полицейский старше Джона, плотный, седоусый, с настороженными голубыми глазами. Он присаживается на соседний стул.

— Мистер Винчестер, не ошибаюсь? Вы оставили карточку в регистратуре. Мы навели справки о вашей семье. Девять лет назад во время пожара вы потеряли жену и сына, затем вырастили пасынка. Ведь это его вы привезли сюда? Почему он в таком ужасающем состоянии, можете объяснить?

Джон, у которого раскалывается голова, плетёт что-то о маньяке, похитившем Дина и вымогавшем несуразно огромный выкуп; о том, как Винчестер выследил его и нашёл сына в больничном подвале.

Они с полицейским идут на место преступления; детектив в недоумении разглядывает кровавые следы, идущие прямо из глухой стены. Джон тоже не может увидеть дверь, амулет превратился в обычное украшение.

— Мистер Винчестер, вы ведь понимаете, что являетесь первым, кто попадает под подозрение?

Он всё понимает. Он со всем согласен. Он даст самые подробные показания, пусть только сейчас позволят вернуться к сыну.

Джон и полицейский возвращаются в больницу, где их ждёт врач с двумя листами исписанной бумаги.

— Офицер, вы запрашивали перечень травм, полученных пострадавшим.

Детектив пробегает текст глазами, и его лицо вытягивается. Он поворачивается к Джону:

— Даже маньяки сходят с ума, да, Винчестер?

Бумага трясётся в руке охотника так, что он не сразу может разобрать слова.

— Вам дурно? — сочувственно спрашивает доктор. — Присядьте.

Джон не хочет усаживаться, он хочет видеть живого, дышащего сына и притвориться, что всё, о чём он узнал из написанного, всего лишь чудовищный, непостижимый бред.

— Вам придётся сдать несколько анализов, — говорит детектив, бумага в его пальцах шелестит угрожающе. — Мы должны быть уверены, что вы не имеете к этому отношения.

* * *

Жизнь Джона Винчестера разделилась на две половины: двенадцать часов дня он проводит в больнице возле постели Дина, двенадцать часов ночи — возле постели Сэма.

Дин лежит в палате интенсивной терапии с интубационной трубкой во рту, до горла укрытый белой простынёй, на которой проступают сукровичные пятна. На его тело даже не стали накладывать повязки.

Джон сидит рядом, смотрит на сына и раз за разом вспоминает, как снимал его с дыбы, как остановилось его дыхание. Когда Винчестер уже не в силах думать, он проваливается в неглубокий тревожный сон, прислонясь к стене, возле которой стоит стул.

Джон может спать только здесь, так как дома не даёт младший — Сэм бренчит цепями, истошно хохочет, а его ещё детские невинные губы выплёскивают на отца безумную мешанину из грязи и мерзостей. Глядя, как сын дёргается в оковах, Винчестер временами чувствует себя тем же демоном. Тогда он подтягивает цепи, чтобы Сэмми не мог наброситься, и гладит парнишку по голове, рассказывая, как отец и старший брат любят своего малыша…

Сэм теряет рассудок. Он уже не вступает в диалог.

Последнее, что он внятно сказал, — адрес, где находится «демонская школа». Охотники по просьбе Сингера навестили отдалённую ферму, но там уже никого не оказалось, а значит, несколько десятков таких же выживших из ума подростков разбрелись по округе, готовые калечить и убивать. Крис Шекли с друзьями уже поехал вылавливать несчастных зверёнышей.

Сегодня и Бобби отправится туда, в Колорадо.

Придя попрощаться с Дином, Сингер встречается с лечащим врачом, который сообщает, что состояние его племянника балансирует на лезвии бритвы, и любое малейшее событие, которое сможет воспринять молодой человек, толкнёт его в ту или иную сторону — жизни или смерти.

Не заходя в палату, Бобби уезжает домой и к утру привозит Саманту. Буря возмущения, вызванная появлением животного в больнице, сменяется на «отчего бы не попробовать». Саманту подвергают дезинфекции; словно понимая необходимость процедур, кошка терпеливо сносит и мытьё, и кварцевание.

Когда Бобби приносит её в палату и спускает на пол, Саманта недовольно нюхает воздух, трясёт лапками, возмущённо оглядывается на вошедшего Джона.

— Не выгоняй её, — строго говорит Сингер, — приеду, проверю.

Джон садится на свой стул, привычно закидывает под язык таблетку GTN, намереваясь подремать, но в этот момент Саманта запрыгивает на койку. Она осторожно идёт по постели вдоль ног Дина к выпростанной руке, к которой подключена инфузионная система.

Кошка ложится, подсовывает голову под ладонь хозяина и начинает тихонько урчать, помурлыкивать, словно разговаривая с котятами.

Не веря своим глазам, Винчестер наблюдает, как искалеченная кисть чуть приподнимается, раздавленные пальцы с вырванными ногтями касаются серого лобика, отчётливого узора в виде буквы М.

Он жадно смотрит в лицо сына, ожидая увидеть тень чувств и на нём, но оно остаётся неподвижным; всей жизни в Дине хватает лишь на еле заметное движение руки.

* * *

Через несколько дней врачи убирают интубационную трубку, пациент может дышать сам. Раны остаются чистыми, без нагноений и начинают затягиваться.

Кошка не отходит от Дина. По крайней мере, Джон не видит, когда она ест, пьёт, ходит в лоток. Саманта либо спит, прижавшись к боку хозяина и подставив тельце под его руку, либо негромко мурлыкает.

Джон дремлет, потом рассказывает сыну, что Бобби и Крис вернулись, им удалось отыскать всех демонят, правда, двое из них и один охотник погибли. Теперь бывшие «одноклассники» Сэма ждут, когда Дин сможет приехать и вылечить их. Врёт, мол, Сэм передаёт привет, он неплохо себя чувствует, но было бы лучше исцелить его как можно скорее. Потом Винчестер опять дремлет под мелодичное мурчание…

Дин приходит в себя на пятый день.

К счастью, Джон бодрствует и ловит самую счастливую в его жизни минуту, когда вздрагивают ресницы парня, грудь приподнимается от глубокого вдоха, веки неуверенно раскрываются… Он ещё плохо видит, но узнаёт склонившегося Винчестера.

Дин пытается что-то сказать, однако ни голос, ни губы не слушаются.

— Всё в порядке, — сорванно шепчет Джон. Он действительно в этот миг свято верит, что теперь всё будет хорошо. — Ты жив… Ты выдержал… Я убил демона…

Он с неохотой покидает сына, нужно позвать врача. На пороге Винчестер оборачивается и видит, как Дин провожает его взглядом, а кошка лижет пальцы, перебирающие её шерсть.

Ординатор осматривает парня и улыбается впервые за пять дней.

Джон выходит вместе с врачом в коридор и, услышав, что его мальчик пошёл на поправку, буквально стонет от облегчения, от того, что хватка, не отпускавшая его сердце, наконец разжимается.

Через три минуты звонит детектив, занимающийся делом Дина, и сообщает: подозрения с Винчестера сняты.

Всё в порядке. Теперь всё будет хорошо.

Джон возвращается в палату.

Сын спит. По неуловимым постороннему признакам отцу понятно — он именно спит, а не находится в коме. Ему даже кажется, будто лицо Дина чуть-чуть порозовело.

Саманта, кажется, тоже задремала. Вытянулась вдоль бедра хозяина, спрятав голову между передними лапками.

Что-то в её позе настораживает Джона. Он подходит к койке, осторожно гладит неподвижное остывающее тельце.

Саманты больше нет. Отдав все силы и любовь, она ушла в свой кошачий рай, где вечное лето, где нет собак, а есть только птицы и бабочки, где меж берегами, поросшими мягкой травкой, текут сметанные реки…

Джон далёк от мысли предположить, что кошка каким-то образом могла повлиять на состояние Дина, но её преданность заслуживает искреннего уважения.

Винчестер бережно берёт Саманту, под полой куртки выносит из больницы. Он идёт на задний двор и там, напротив входа в подвал, укладывает кошку в небольшую яму; закрыв мордочку чистым носовым платком, руками нагребает землю на полосатое тельце, потом заравнивает ладонью.

Перед уходом, повинуясь непонятному тёплому чувству, Джон срывает бело-сиреневый венерин башмачок и кладёт на могилку Саманты.

* * *

Джон ненадолго приезжает в больницу, чувствуя себя совершенно измочаленным — обезумевший Сэм не давал сомкнуть глаз ни ему, ни Бобби. Под утро Сингеру позвонил Шекли, попросил помощи; Бобби тут же сорвался, явно испытывая облегчение от возможности покинуть жуткий дом.

В довершение всего Винчестер обнаруживает сына стоящим возле койки в компании врача, взывающего к его благоразумию. Дин одной рукой опирается на трость, другой держится за спинку кровати, но его знакомая Джону выпрямленность доказывает, что уступать он не намерен.

— Хоть вы повлияйте на сына! — в сердцах бросает ординатор, покидая палату.

— Ты меня заберёшь или Бобби дожидаться? — спрашивает Дин, словно не услышав, как его назвали.

Он уже одет — во фланелевую синюю толстовку с чужого плеча, широкие больничные серые брюки и бесформенные шлёпанцы, в которые смогли поместиться забинтованные ступни. Исхудалый, бледный, с невероятно упрямыми зелёными глазами. Дин Таран Винчестер.

До машины парень идёт сам, опираясь на канадку и трость, пресекая все попытки Винчестера помочь. Походка неуверенная из-за боли в искалеченных ногах. Джон двигается позади — наготове, чтобы подхватить сына, если тот потеряет равновесие.

На подходе к пикапу Джон обгоняет Дина, открывает дверь и помогает тому забраться на сиденье. И, только увидев кривую усмешку на лице сына, понимает, что следовало хотя бы взять другую машину, ведь совсем недавно он почти так же запихивал его сюда — беспамятного, отравленного снотворным, чтобы отдать на муки и смерть.

— Ты никогда меня не простишь, — глухо говорит Винчестер.

Дин так долго молчит, глядя перед собой, что Джон решает — ответа не дождаться.

Он садится за руль и трогает с места.

Что скажет старший брат, увидев младшего, потерявшего человеческий облик за эти недели? Джон так и не решился открыть правду, в каком состоянии находится Сэм. А сейчас уже поздно об этом говорить…

— Ты сделал это ради Сэма, — произносит Дин. — И, думаю, ты достаточно наказан. Папа.

Винчестер резко тормозит; их обоих бросает вперёд, Дин натыкается грудью на поставленные трости и морщится от боли.

— Ты знаешь…

— Это первое, о чём сообщил Азазель, — меня сдал собственный отец. И, хотя демоны обычно лгут, я ему как-то сразу поверил. А недавно Бобби подтвердил.

— Ты никогда не простишь, — повторяет Джон.

— Дай мне время, — это звучит не зло, а устало.

Винчестер, сняв с себя шнурок с амулетом, протягивает сыну. Тот берёт и надевает на шею: «Спасибо, что сохранил».

Джон стоит на пороге комнаты и смотрит, как Дин ковыляет к кровати, на которой бесится, исходит слюной, воплями и корчами Сэм. Младший зафиксирован жёстко — чтобы не поранил себя. Отцу кажется, Сэм уже не осознаёт реальности, потому что его кровь, став чёрной, отравляет рассудок, создаёт вокруг паренька личный ад.

Дин останавливается возле брата; Джону непонятно, что думает старший, глядя на вонючее оскаленное существо с мутными безумными глазами. Винчестер не знает, как дать Сэму спасительную кровь и подействует ли она вообще. Они с Бобби обсудили процедуру и неуверенно решили, что лучше всего будет взять кровь шприцем из вены и попробовать влить её в рот Сэма.

Он хочет сказать Дину, чтобы был осторожнее, младший до сих пор не по возрасту силён.

А тот делает шаг к стене, отжимает фиксаторы цепей. И возвращается в полную досягаемость.

Последние несколько мгновений он тратит не на то, чтобы отступить в безопасность, а на произнесение тихого:

— Я люблю тебя, Сэмми.

Сэм стремительным, бешеным рывком накидывается на брата, опрокидывает его, валит поперёк кровати, падает сверху, придавив всей тяжестью, и вгрызается в шею.

Когда Джон слышит жадные хлюпающие звуки, когда видит, что Дин не только не пытается оттолкнуть Сэма, глотающего кровь из его вены, но даже прижимает голову младшего к себе, охватив ладонью лохматый затылок, сердце Винчестера не выдерживает.

* * *

Джона хоронят через три дня на маленьком запущенном кладбище. Несколько знакомых охотников стоят вокруг круглой ямки, слушая, как пастор Джим Мёрфи читает заупокойную молитву. Рядом Бобби Сингер, снявший вечную кепку и даже одетый в костюм, держит в руках простую стальную урну с прахом.

Сыновья усопшего держатся чуть поодаль; оба в джинсах и в чёрных рубашках: Сэм в классической сорочке, опирающийся на канадку Дин — в хенли с золотистым амулетом на груди. Младший уже догоняет старшего по росту, а из-за того, что Дин горбится в усилии выстоять печальную церемонию, они кажутся сверстниками.

Джим заканчивает молитву, Бобби, встав на одно колено, опускает урну. Ямку быстро засыпают, и на поверхности земли от Джона Винчестера остаётся только дешёвый надгробный камень из серого гранита.

Попрощавшись, охотники уходят в бар помянуть приятеля. Бобби с Винчестерами направляются к «импале», ожидающей у ворот. Идут медленно, согласуясь с неуверенной походкой Дина.

— Мой дом — ваш дом, — говорит Сингер. — А заниматься чем будете?

— Я охотиться, он в школу пойдёт, — с одышкой отвечает Дин.

— Фиг тебе! — взъерошивается мелкий. — Не решай за меня!

— А кто будет решать? Не очень-то клюв разевай, а то оформлю опеку, будешь знать.

— Тебе ещё и двадцати нет, не получится! Так что закатай губу и не командуй. Сам-то школу бросил!

— Охотникам колледж ни к чему. А ты станешь адвокатом.

— Кем-кем?

— Адвокатом. Законником. Будешь ездить на дорогущей тачке, работать с девяти до шести и кувыркаться в постели с Мисс Миннесота.

— Я буду охотником! Буду ездить на "импале", мочить нечисть!

Бобби слушает их перепалку, ухмыляясь в рыжие усы.

Сев на водительское место, он достаёт из бардачка облезлую синюю кепку и со вздохом облегчения напяливает на голову.

Парни усаживаются на заднее сиденье. Сэм помогает брату, тот ворчит, но вынужден принять поддержку.

Перед тем, как захлопнуть дверцу со стороны Дина, Сэм наклоняется и негромко произносит:

— Я помню всё, что рассказывал отцу о тебе и о демоне.

Это как удар — лицо Дина застывает, он сжимается, каменеет, руки до побеления костяшек стискивают костыль. Он отворачивается от мелкого и равнодушно переспрашивает:

— Всё?

— Да. И об ангельских крыльях тоже. Ты, наверное, не знаешь, но у тебя на спине останутся шрамы в виде крыльев.

— Нашёл ангела! — ещё напряжённо говорит Дин.

— Я и все ребята, кого ты спас, в неоплатном долгу перед тобой. — Рука Сэма тянется, чтобы сжать плечо брата, но вовремя останавливается и касается легко-легко — кому, как не ему, знать, что творится у старшего под рубашкой.

— Только без соплей, ладно? — морщится Дин. — Может, сядешь?

На въезде в Су-Фолс начинается дождь. Сильный, светлый, тёплый летний дождь из летних туч — не свинцово-серых, а синих, прозрачных.

Бобби останавливается у придорожного заведения, чтобы купить еды — «дома шаром покати». Он накидывает куртку на голову и неуклюже прыгает через лужи ко входу в забегаловку.

Парни остаются в машине одни. Сэм, глядя на руки брата, держащие канадку, спрашивает прежде, чем понимает, что не надо бы:

— А ногти… отрастут?

— Врач сказал, месяца через три-четыре; обещал, будут нормальные.

— А…

— Сэм, со мной всё будет в порядке. С течением времени.

Из дверей выходит Сингер с бумажными пакетами в руках, но теперь под дождь выбирается Дин, Сэм не успевает его остановить и решает, что брат сдуру хочет помочь Бобби.

Но Дин плетётся вправо, к скамейке, наклоняется, выпрямляется и возвращается к «импале», прижимая руку к груди.

— Держи, — он суёт Сэму маленького светло-рыжего котёнка, глазастого и страшненького из-за прилипшей к тельцу шерсти. — Тебе всегда нравились кошаки той любопытной бабки.

— Тебе тоже. — Сэм, взяв замершего от страха и новизны ощущений малыша, вытирает его полой рубахи.

— Бобби, не возражаешь? — спрашивает Дин Сингера, наблюдающего за вознёй.

— Раньше бы поинтересовался, пока не вымок, — ворчит охотник. — Ладно, пусть живёт. Вырастет вместе со щенком, Рамсфилдом назвал. А этого как будут звать?

Дин смахивает дождевые капли с бровей, берёт кроху и кладёт спинкой себе на ладонь.

— У нас леди, — сообщает он с такой широкой улыбкой, что брат и названный отец не могут не улыбнуться в ответ.

Сэм, из всей компании оставшийся сухим, прячет котёнка за пазуху и говорит:

— Её будут звать Диана.

— С ума сошёл! — рычит старший. — Это в честь меня, что ли? Дать облезлой букашке почти моё имя?!

— Моя животина! — орёт младший. — Как хочу, так и называю!

— Переназови немедленно!

— И не подумаю. Придурок!

— А ты вредная сучка!

Бобби отворачивается к рулю и счастливо выдыхает:

— Балбесы…