Край непуганых идиотов (джен)

К Шустрому отношение у меня двоякое. Как и у всех тут, в общем-то. Вы не смотрите, что Сидорович с ним всё время шепчется и всячески у себя привечает. Это, брат, такая шельма! Сидорович тоже, но он элита. Вот ежели Шустрый доживёт до его годков, тоже будет элитная шельма, а пока обыкновенная.

Нет, Шустрый — парень хороший, только заполошный слегка и руки липкие. Где что плохо прибрано — тут же к себе тянет. Оно, может, и неплохо, добытчик из него знатный, но случается, и он попадает впросак.

Приметили мы раз бандита в доспехах. Да-да, сами охренели! Идёт, в лучах солнца сияет, ну чисто дон Кихот Ламанчский. Или Чернобыльский, что вернее. Мы щурились-жмурились, пока Волк не пришёл с биноклем.

— Это, — говорит, — он железок каких-то на куртку нашил.

Умно. А мы всё дивились — как так, стреляешь в бандита, на нём одёжа не лучше нашей, а пули не вдруг и берут. А они, оказывается, железки под одёжку пришивать наладились. А этот щёголь снаружи нашил. Ишь ты, форсит. Ну, ладно.

Шустрый как такое увидал — загорелся.

— Хочу, — говорит, — куртки такие продавать и всё тут! Я буду не я, если хоть одну не добуду и не посмотрю, как она сделана.

— Дурак ты, — говорю, — Шустрый. Не лезь к бандитам — наплачешься.

Полез неслух. Нет, рассчитал всё логично, а вот реализовал так себе. Решил он у Южных ворот счастья пытать. Там, я скажу, настоящая разбойничья тропа образовалась; бандиты то в Тёмную долину, то из неё курсировали. Шустрый спервоначалу на насыпь над тоннелем полез и сидел, как орёл в вышине, на бандитов вниз глядючи. А они ж по одному не шляются.

Догадался тогда в тоннеле схорониться, благо было где. Сидит он за контейнером, разговоры бандитские слушает; много нового и интересного узнал. День сидит, два сидит. А на третий постигла его двойная удача и двойное разочарование. Всё у него как-то двусмысленно было, да я уж говорил давеча. Ну, ладно.

От проходящего мимо отряда отстал в тот день один бандитёнок-салага. Шустрый смотрит, а на нём тот самый доспех щёгольский железками наружу. То ли шнурок у рыцаря с большой дороги развязался, то ли живот прихватило, но отстал от своих. А тут Шустрый — тюк ему по глупой-то башке, куртку снял и тикать наладился. А позади уж дружки того рыцаря бегут и кричат матерно.

Шустрый думал за ним, а они просто бежали. Ну, нарвались у выхода на стаю псевдопсов и не сдюжили, вот и сбежали обратно в тоннель. А там Шустрый, значит, как на ладони спокойненько так мародёрничает. Заорали бандиты, стрелять начали. Шустрый куртку бросил и бежать.

— Извините, — кричит, — бес попутал.

Ага, этот бес его всю жизнь путает. Ну, спасся Шустрый из тоннеля и прямиком к элеватору — там всегда спрятаться можно, хоть и под носом у вояк. Быстро добёг — Шустрый же, ага. Вбегает в амбар, а там темень своеобычная, окна-то все досками забиты. Спотыкается он сослепу обо что-то, падает, бьётся башкой своей бедовой и основательно отключается.

Просыпается, чует — обнимает его кто-то. Шустрый сначала мёртвым прикинулся, но потом понял, что зря — обниматель не уходил. Шустрый шевельнулся на пробу и тот тоже заколыхался. Взбрыкнул, а обниматель тот сверху навалился. И молча всё — жуть! Шустрый как заорёт и давай валтузить этого; сбросил с себя и в угол забился. Минута, две — никто обнимать не лезет.

Фонарём посветить догадался, а там жмур. Шустрый, видать, когда в амбар вбёг, об него запнулся и на себя, когда падал, свалил. Другого объяснения не вижу. А жмур, прикиньте, свежий и в куртку, железками обшитую, одет. Только железки те внутри, как и положено для незаметности. Ну, ладно.

Сдёргивает Шустрый с него куртец и довольный из амбара, как на проспект, выходит. Там его вояки и приняли. Услышали, как он с трупом воевал, и проведать заявились. Что тут началось: пули летают, гранаты взрывают. Шустрый опять куртку бросил и сквозь дыру в дальней стене убёг.

В деревню вернулся весь из себя несчастный, потрёпанный, а насчёт курток этих прямо больной стал. Мне и жалко его, и блажь эту выбивать как-то надо. Пропадёт ведь!

— Шустрый, — говорю, — ну, что ты так убиваешься? А то мы сами железок на куртки не нашьём, ты как дитё малое, ей-богу!

А он и не слушает, мечется, щёки запали, на шее жилка синяя бьётся.

— Я, — говорит, — через глупость свою хорошую вещь потерял, я же её и верну. Тварь ли я дрожащая?..

— Трепло ты, — говорю, — мычащее. Ишь ты, из-за одной неудачи заболел прям. Всяко в жизни бывает, не всегда тебе везти будет, привыкай и смирись. Сиди вот, пока ум за разум заходить не перестанет.

Опять он не слушает и всё из деревни бежать рвётся.

Тут вылезает рожа наглая — Хвост на болезного посмотреть пришёл. Мы-то в деревне все друг друга знаем, а ежели знаешь, невольно и переживать начнёшь. Вот и Хвост туда же. Увидал он, как мы с Шустрым бьёмся, и ржёт сука.

— А чё ты, — говорит, — его держишь? Пусть идёт. Бандиты его рожу уже срисовали и ждут, не дождутся очной ставки. Пусти его, папаша.

Ишь ты, сынок, едренать. Ну, ладно.

А Шустрый услыхал и как-то успокоился сразу, даже глаза выздоровели. Оно и понятно — такие-то новости.

— Откуда, — говорит, — знаешь?

Хвост смеётся, как дурачок, пьяный уже, оказывается.

— Да, — говорит, — упал на хвост одному, он и рассказал.

Как этому Хвосту люди незнакомые наливают, я не перестаю удивляться! Весь Кордон уж, поди, его угощал. А потом я подумал — а сам-то? Я-то ведь уже с того дня тоже всё угощаю и угощаю. Ишь ты, юное дарование. Ну, ладно.

А Шустрый за куртками так и не пошёл. Всё искал, кто б сбегал, но дураков не было. Так и сидел он в деревне безвылазно да с Сидоровичем шушукался, пока тот за флешкой его не послал. Но это уже совсем другая история.