Больше такого друга не встречу (джен)

Ушел ты утром, ушел в рассвет,

Туда откуда возврата нет.

Поверит трудно,

Не верить — глупо,

Есть минуты, есть минуты

Словно сон, нелепый сон...

Александр Барыкин и гр. Карнавал — "Больше не встречу"

(В.Матецкий — И.Кохановский)

Джордж проснулся посреди ночи. Первые секунды блаженного неведения слишком быстро сменились кошмарной, гнетущей реальностью. От простого осознания, что Фред совсем, окончательно и бесповоротно умер, что его правда нет, в груди что-то сжалось в тугой болезненный комок. Голова болела от рыданий все последние сутки, но на глаза снова навернулись слезы, а горло сжалось.

Как так возможно, чтобы несуществование стало настолько привлекательнее существования?

Джордж лежал на кровати, свернувшись в позе зародыша и закрывая ладонями горячее лицо. Он пытался и никак не мог вспомнить такого утра, когда ему приходилось бы просыпаться одному. Хотя оно наверняка было, точно должно было случиться хоть раз в их с Фредом прошлой, общей жизни. Но нет — в каждом воспоминании брат был рядом. Джордж помнил тот раз, когда Фред решился в первый (и последний) раз приготовить им завтрак — и каким-то образом спалил простую яичницу. Помнил сотни раз, когда просыпался первым и шел к плите сам. Помнил, когда просыпался от щекотки, или от неприятных подергиваний за волосы, или от слюнявых укусов за уцелевшее ухо... Джордж помнил всё. И никак не мог поверить, что этого всего у него больше никогда не будет.

Происходящее всё ещё казалось нелепым, невозможным сном.

«Я должен увидеть тебя, Фредди».

Он должен был, но как же, видит Мерлин, не хотел! Как страшно было даже мельком замечать мертвенно бледную кожу на потухшем, неподвижном лице, как страшно хотя бы на мгновения осознавать случившееся чуточку острее... Страшно.

Раньше они с Фредом всё делили на двоих. И радости, и страхи. Радости от этого становились ярче и сильнее, а страхи тускнели, прятались в самые дальние уголки, позволяя близнецам продолжать выглядеть смелыми озорниками Уизли даже в самые мрачные времена войны. Хотя они и не были совсем одинаковыми, вместе они составляли единое целое. А когда у тебя на всё про всё два сердца, два мозга и четыре умелых руки, можно преодолеть и пережить почти что угодно.

Кроме потери части самого себя.

— Джорджи, Джорджи, Джорджи, — в который раз повторилось противное шипение над ухом. — Я такой голодный, сделай завтрак. Джорджи-Джорджи-Джорджиджорджиджорджи, ну не будь задницей! Я же сам все спалю нахрен!

Пробормотав что-то неразборчивое, Джордж перевернулся на другой бок и натянул на голову одеяло.

— Ну, берегись, братец, ты разбудил во мне гриндилоу! И не говори, что я не предупреждал! — Яростно прорычав, сердитый и голодный как сам Мерлин (молодой и здоровый организм требовал своего уже урчанием и резью в желудке) Фред задрал одеяло на уровне спины Джорджа и полез вперед с совсем не мирными намерениями. Отказавшись вчера готовить ужин, уставший Джордж пообещал сделать вкусные блинчики прямо ни свет ни заря, но стрелка часов была уже на девяти и через час нужно было открывать магазин, так что больше чем на яичницу надеяться не стоило.

— Сука! — взвизгнул и тут же подскочил на кровати бессердечно покусанный за бок Джордж. Разъярённый взгляд не произвел на его близнеца никакого впечатления.

— Я так голоден, Дредди, — невинно похлопав медными ресницами, Фред потерся колючей щекой о плечо Джорджа и состроил жалобную мордочку. — Пожа-а-алуйста!

Несмотря на неприятную побудку, это сработало, и младший, тяжко вздохнув, со скоростью тысячелетней проклятой Мерлином черепахи поплелся к плите. Фред же довольно ухмыльнулся и внаглую развалился на кровати, раскинув длинные конечности в разные стороны. Знание, что брат почему-то считает своим святым долгом кормить его и никогда не подпускать к плите, всегда виделось ему бесценным.

— Сегодня должна прийти поставка от Бэгмена, надо сходить в Гринготтс и снять деньги.

— Я готовлю завтрак — ты идешь в банк.

— Это нечестно, — заныл Фред, сладко потягиваясь всем телом. — Ты всегда так говоришь!

— Потому что я всегда готовлю. Все честно, — хмуро и безапелляционно ответил Джордж, невербальным заклинанием переворачивая золотистый омлет на не прожаренную сторону. От аппетитного запаха у Фреда заурчал живот, и он смолк, признавая право брата на некоторые привилегии.

Ведомый ароматами, Фред все-таки заставил себя подняться с постели. Натянув первые попавшиеся брюки (не факт, что свои), он подошел к близнецу сзади и шкодливо заглянул в сковородку. Убедившись, что еда, как всегда, безупречна, а Джордж все еще обижен, Фред приобнял брата, сложив руки на его животе и положив подбородок на твердое плечо.

— Ну не дуйся, Дредди, — самым елейным голоском протянул Фред и ласково боднул его в шею. — Тебе ведь меня ещё всю жизнь кормить.

Тишина. Отвратительная, давящая, разрываемая лишь монотонным тиком стрелок на заколдованных часах. И холод — будто все тепло их маленькой квартиры ушло вместе с Фредом, будто вся магия, сотканная ими двумя, особенная магия близнецов, сливающаяся в единую, неотличимую друг от друга даже без всякого на то старания, ослабла. Хотя, почему «будто»? Феномен подобной магии до сих пор был почти неизучен, вполне могло статься, что без Фреда все их общие чары вскоре совсем спадут, и Джорджу придется обновлять их в одиночку.

Теперь, подумал Джордж, всё придется делать самому. Завтракать. Спать. Вести магазин.

Жить.

Последнее представлялось труднее всего.

Джордж пролежал в постели не меньше часа, не в силах заставить себя встать и сделать то, что было необходимо. Если бы умер не Фред, а, скажем, Чарли, или Билл, это можно было оставить как сейчас — без полного осознания произошедшего. Ведь они почти не виделись, и ничего в укладе жизни Джорджа бы не изменилось. Но о том, что Фреда нет, говорило буквально всё. Нельзя было отвлечься ни на секунду, однако и осознать смерть своего близнеца тоже полностью не получалось. Джордж просто лежал, смотря в серый потолок, и чувствовал ужасную, засасывающую пустоту. Постепенно за окном занялся рассвет, и комната начала светлеть. Джордж понял, что у него есть максимум пара часов перед тем, как Нора проснется и начнется подготовка к похоронам.

Несмотря на то, что уснул в одежде, Джордж сильно продрог. Из щелей в оконной раме дуло, а дощатый пол, едва он ступил на него, показался ледяным. Открыв платяной шкаф, Джордж долго смотрел на хранящиеся там костюмы: слева были вещи Фреда, а справа — его. И ничего черного. Они не любили черный цвет. Подумав, что брат не захотел бы видеть его в мрачной одежде, Джордж достал первый попавшийся справа костюм и не стал менять его веселую фиолетовую клетку, оставив все как есть.

На одежду Фреда он постарался не смотреть.

Не будучи уверенным, что в гостиной никого нет, Джордж аппарировал во двор перед домом. Холодный ветер тут же окутал все его тело, и впервые в жизни это показалось ему чем-то правильным — то, что было внутри него, то оказалось и снаружи. Задрав голову, Джордж посмотрел на небо. Оно было ещё темным, но звезды уже блекли, уступая место рассветной дымке и туманам.

«Обычно мы с тобой в такое время ещё спим, братец. Посмотри, как тут хорошо».

Вдруг в небе мелькнуло что-то яркое, так быстро, что только спустя мгновение Джордж понял, что это была падающая звезда.

«Я хочу к нему!» — загадал он ей, зажмурившись и желая этого изо всех сил, но было слишком поздно. — «Ну вот, Фредди, опять опоздал. Везде я, дурак, последнее время опаздываю. И к тебе, и к исполнению желаний».

Нора встретила Джорджа все той же тишиной, но здесь уже было заметно теплее. Не было привычных шорохов, не горели свечи. Джордж зажег Люмус и пошел в сторону гостиной — когда он уходил, брат лежал там. Проходя мимо Волшебных часов, он увидел, что стрелка Фреда зависла на самом верху. «Смертельная опасность». С приходом к власти Волдеморта все стрелки стояли в этом положении, но после его смерти там остался только Фред. Стрелки всех остальных, кроме Джоджа, показывали, что семья спит.

Фред лежал посреди гостиной на трансфигурированой из кофейного столика широкой лавке. Едва увидев брата, Джордж всхлипнул и тут же зажал рот рукой. Нужно было наложить заглушающие чары, но он не мог думать ни о чем, кроме своего бесценного Фреда, такого смешливого, такого родного, вместо которого осталась тусклая, пустая, пугающая оболочка. Нет, ничего не изменилось — столько бы Джордж ни смотрел, боль ни капельки не уменьшалась. Снова захотелось рыдать, так громко, чтобы Фред услышал даже на том свете и пришел.

Застывший было в проеме, Джордж с трудом заставил себя преодолеть расстояние до тела Фреда. Колени подкашивались, а плечи подрагивали от рвущейся изнутри боли.

— Как же все плохо, Фредди, как же все плохо, — прошептал он, не отрывая ладоней от лица. То, что лежало перед ним, больше не было его братом. Ведь его любимый Фред — это голос, почти такой же, как Джорджа, только на полтона выше и чуть звонче; это широкая белозубая улыбка, заставляющая близнеца всегда улыбаться в ответ; это чуть хрипловатый смех и сумасшедшие идеи, намного безумнее и жестче тех, что предлагал Джордж. Фред — это обаятельное, взрывное солнце, всегда светившее ярче и опаснее. В их паре именно Фред был мечом, Джордж же был лучше в защите.

Неужели из-за этого Фред умер? Потому что Джорджа не было рядом и некому было выставить перед ним щит? От одной мысли об этом Джордж задохнулся и стал хватать воздух, будто ему перекрыли дыхание. Они были такими разными, и нет, ему никогда не найти Фреда внутри себя, потому что то, что делало Фреда Фредом, а Джорджа Джорджем — это то, чем они отличались друг от друга. Вместе они были единым целым, только вместе. Поэтому внутри Джорджа мог остаться только Джордж, а где Фред — никто не знал. Возможно, нужно было спросить Волдеморта, этого сукина сына, что там, за Гранью, но во время битвы было совсем не до того.

Смотря на замершее бледной маской лицо близнеца, Джордж понял, что пропал. Ему никогда не научиться жить без половины себя. Без уха ещё как-то можно. Без Фреда — нельзя.