A song of souls (гет)

Арья, Джон, джен. Для Gella von Hamster.

Он не любил свою мачеху. Скорее, как не любил — боялся ее.

«Ты должен уважать леди Кейтилин, она будет тебе как мать!» — сказал когда-то лорд Эддард. Джон честно старался. Приносил цветы, всячески выказывал свое уважение, старательно учился — делал все, чтобы она его хотя бы похвалила. Но все, чего удостаивался — презрительного взгляда. А однажды она и вовсе цапнула его под локоть и отвела в сторону — на каком-то пиру.

— Ты никогда, никогда не будешь сидеть рядом с моими детьми. Ты — не ровня им, и никогда не станешь. Ты всего лишь бастард, и им останешься! Иди к слугам! — холодно произнесла она, а когда разжала пальцы — вытерла их платочком. Тщательно, каждый — словно бы прикоснулась к какой-то заразе.

Джону было десять. Он тогда убежал на сеновал — и там долго, очень долго боролся с подступившими к горлу слезами. И ничего не мог с собой поделать — а ведь он был почти взрослым, почти настоящим рыцарем!

С тех пор он не мог спокойно даже смотреть на своих братьев и сестер. «Бастард, бастард!» — звучало в его голове всякий раз — и во рту становилось сухо. И он уходил. Не желал сидеть за одним столом с семьей, учиться, тренироваться. Спал все больше на кухне, ел со слугами. Пока не заметил лорд Эддард, и не расспросил как следует.

Такого скандала в семье еще не было. Лорд и леди выясняли отношения всю ночь. И с того самого дня ко всем детям стали относиться показательно-одинаково. Словно бы пытались стереть эту грань между ними.

Джон продолжал спать на сеновале.

Однажды ночью он проснулся. Словно бы его кто-то схватил. Похватал ртом воздух, вытер пот со лба клочком соломы — и тут увидел… ее.

Она стояла совсем рядом с ним — одетая в ночную рубашку и домашние туфли. В руках ее была теплая шаль, расшитая золотистыми нитями — дорогая вещь, присланная Лизой Аррен. Арья, лошадка, малышка — самая любимая сестренка, так не похожая на всех остальных. Девочка-Старк, без намека на черты Талли. Девочка-молния, девочка-гроза. Здесь, на конюшне. Ночью

— Ты что тут делаешь, сестричка? — спросил Джон почему-то шепотом. — Как ты сюда попала незамеченной? Зачем пришла? А если кто увидит? А если узнает твоя матушка? Ты представляешь, что будет?

— Все спят, — отозвалась Арья тихо. — Никто не видел. Я подумала, что тебе холодно — и принесла…

Джон подавил в себе желание расхохотаться.

— Я тронут. Правда, тронут.

— Почему ты не спишь у себя, Джон? — спросила Арья тихо и как-то… обреченно? — Почему ото всех прячешься? Ты боишься маму, да? Боишься, что она снова будет кричать?

Джон тяжело вздохнул. Сестренке было всего пять лет — а она уже поражала его своими вопросами, выбивала почву из-под ног — уверенно. Умеючи. Санса еще играла в куклы в свои семь — Арья же старалась улучить момент и украсть у Робба или у него самого палку для упражнений с тканевым чучелом. Серьезная не по годам, обещающая вырасти в сорвиголову. Что же ей ответить?

Как объяснить, что боится он вовсе не Кейтилин, а самого себя?

— Я просто обиделся, — отвечает Джон, а внутри у него все замирает. — Но сейчас — уже нет. Я обещаю, что больше не буду так волновать тебя. Завтра же вернусь в комнату. И есть буду с вами. И учиться тоже.

— А маму не бойся! — серьезно добавила Арья. — Если что — я ее отругаю!

Джон не сомневался.

Более того — ему хотелось на это посмотреть.

АрьяЯкен. Обучение Безликого, биение сердца. Для Саши.

Было душно от жгучего света,

А взгляды его — как лучи.

Я только вздрогнула: этот

Может меня приручить.

Наклонился — он что-то скажет...

От лица отхлынула кровь.

Пусть камнем надгробным ляжет

На жизни моей любовь.

Сухой, жгучий ветер швырнул в лицо пригоршню песка.

Девочка поднялась и с отвращением выплюнула какого-то мелкого и любопытного жучка, заползшего ей в рот. Жучок побарахтался на спине, а затем перевернулся и неспешно пополз по своим делам. Девочка прислушалась и закрыла незрячие глаза, пытаясь на слух проследить его путь.

— Жук не интереснее того, что милая девочка не выполнила, — раздался рядом с ухом шелестящий голос, и Арья отпрянула в сторону. Как оказалось, не туда, куда надо, впечаталась в теплое тело и упала бы снова, если бы руки-из-пустоты не поставили ее поустойчивее. Над самым ухом раздался мягкий смешок.

— Девочка не хочет над собой работать. Почему?

— Потому что, — огрызнулась Арья и сплюнула особенно навязчивую песчинку. — Не могу я. Не могу и все!

— Милая девочка не может коснуться обратной стороной колена своего локтя, — спокойно парировал голос неподалеку. — А сейчас девочка упрямится.

Арья тоскливо вздохнула и сосредоточилась.

В слепоте было несколько преимуществ. Почти все они заключались в обострении остальных органов осязания — слух стал истинно кошачьим, тактильные ощущения также возросли во сто крат. Иногда дочери Неда Старка казалось, что она способна почувствовать кончиками пальцев любое изменение погоды — подушечки всегда начинали нестерпимо ныть. Вот и сейчас — солнце покидало горизонт, и руки свело почти невыносимой судорогой. Арья слышала, как дышит Безликий — тот, хоть и стоял достаточно далеко, видимо, выдохся возиться с такой непутевой ученицей — в его дыхании появился присвист. Девчонка пошла к нему навстречу, сама не зная зачем — но споткнулась, и совершенно точно полетела бы снова на песок, если бы не теплые руки, подхватившие ее у самой земли. Человек, называвший себя Якеном Х'Гаром, снова издал свой коронный смешок — неожиданно мягкий, округлый.

— Девочка, видимо, устала куда больше, чем хочет это показать, — объявил он почти что торжественно. Арья передернулась — этот тон ей не нравился. — Занятия закончены, дитя. Отдохни, займись костром. Человек сделает все остальное.

Все то время, пока Арья занималась костром, она думала. Яркие, неожиданно светлые образы словно бы затуманили ей разум. В ее грезах, она находилась в огромной дорнийской пустыне, полной соленого песка — в такой, как в сказках Старой Нэн. Она представляла себе, как огромный, раскаленный шар Солнца медленно темнеет, краснеет и спускается за горизонт. Небо посереет, затем станет индигово-синим, дюны и песок на долю секунды окрасятся кровью, а на небо круглобоко выкатится луна, светлая-светлая, словно бы на нее плеснули белилами да припудрили сверху серебристой мушкой, которой украшали свои волосы женщины, что собирались по вечерам в порту Браавоса. На какую-то долю секунды она увидела это так ясно, словно бы у нее были глаза.

Остаток дня они провели в молчании — Безликий жарил на костре где-то чудом раздобытого кролика, Арья ела его совершенно машинально, не чувствуя вкуса, не чувствуя даже того, что горячий жир капает ей на колени. Она кожей чувствовала на себе задумчивый взгляд, и руки ее сводило медленной, навязчивой, стонущей болью — такую боль она чувствовала только тогда, когда ее зубы должны были смениться и шатались. Тянущая, неприятная, странно притягательная боль, заставляющая снова и снова касаться растревоженного зуба языком.

Арья лежала на песке, прикрывшись тонкой и рваной накидкой, и невидяще смотрела наверх. Перед глазами ее плыли звезды, миллионы. мириады звезд — тех самых, за которыми она так любила наблюдать в детстве. Песок, быстро отдавший тепло, страшно холодил плечи и спину, руки дрожали, словно бы у лихорадочной, и девчонка молилась всем богам, чтобы эта ночь поскорее закончилась. Ее не пугал предстоящий день, предстоящий долгий переход по дюнам — ее пугали только эти холодные, странно безликие ночи.

— Девочка чувствует что-нибудь?

Арья слегка повернула голову на источник звука — голос вдруг оказался совсем рядом.

— Нет, — слетело с ее языка. Еще чего не хватало — проявлять перед ним свою слабость! — Нет, я ничего не чувствую.

— А вот человек чувствует, — возразили ей спокойно. — Человек чувствует ложь девочки. Если милое дитя замерзло, почему же не скажет об этом? Если Арья Старк боится, то почему она не может признать этого хотя бы перед самой собой?

Слова его повисли в пустоте, и Арья внезапно поняла, что он, черт побери, прав во всем. Страх и беспомощность сковывали ее не хуже колодок, в которые заключили ее отца перед тем, как казнить. Этот страх — не страх даже, а суеверный ужас — был коварнее пустынной змеи, он растекался по мышцам подобно диковинному яду, парализовывал их так, что становилось трудно дышать. Да и в самом деле — что она может, маленькая слабая девочка, не способная удержать меч в руках больше, чем десять минут? Что она сделает, если и глаз у нее нет?

Человек вдруг оказался совсем близко — так близко, что она почувствовала его дыхание на своем лице. Он вдруг обнял ее, прижал к себе — кончиками пальцев она ощущала грубую ткань его туники, смуглую кожу, выглядывающую воровато из-за ворота. Странно, что даже после трех дней в пустыне, по колени в песке, от него все еще пахло имбирем и гвоздикой, странно волнующим запахом, знакомым ей еще с той памятной ночи в Харренхолле. Лицо обдало жаром, дыхание сперло, а пальцы бессильно заметались. Человек хмыкнул, и аккуратно убрал пряди волос с ее лица.

— Пустынные ночи куда холоднее северных, милая девочка, — прошептал он, обдав жаром ее ухо. — Только в сердце девочки пустыня куда больше и холодней, из инея и льда. Она погубит ее, если она не справится с ней. Пусть девочка подумает над тем, что человек сказал ей.

— Ты не...

— Спи, милое дитя. Спи и пусть ничто не тревожит твой сон.

Уже проваливаясь в дрему, Арья почувствовала сквозь сон легкий запах мороза, и, словно бы в противовес, поцелуй на своём лбу.

И почти физически ощутила, как лед ее сердца дал заметную трещину.

Исполнение заявки с Hot Fest. 4F-10.ПЛиО. P!Санса/Тирион. Все делают ставки на будущего ребёнка пары,злобно любопытствуют, недоумевают и наконец наступает момент истины, когда Санса разрешается.

В Красном Замке жизнь бурлила и кипела так, что если бы кто-то пролетал сверху, он бы принял главную резиденцию королей Вестероса за большой муравейник. Шепотки, звучавшие и раньше, теперь были повсюду — и, по мере приближения заветного срока, все нарастали и нарастали.

— Пять сотен на то, что родится карлик!

— Семьсот драконов на рыжие волосы!

— Пять оленей на девочку!

— Три тысячи драконов за то, что лорд Тирион еще до родов лопнет от злости!

— Семь тысяч драконов на то, чтобы все перестали об этом говорить! — пробурчал Тирион злобно в один из вечеров. — Еще десять тысяч драконов Бронну, чтоб он убил их всех, потому что они все равно не заткнутся.

— Тебе так важно? — Санса заливисто рассмеялась. — Пускай себе болтают, главное, чтобы не перегибали палку.

— Так они перегибают! — Тирион вскочил с диванчика и замахал руками. — Я сам слышал, как моя сестра поставила пять тысяч на то, что родится маленький гоблин. Да-да, я сам слышал, вот этими вот ушами! А король Томмен пожертвовал серебряного оленя на то, что родится котенок, и он уже заранее готов взять его в свою кошачью армию.

— Серьезно? Что, даже их это затронуло? — Санса приподняла брови. — Не верю, что твой отец остался в стороне!

— А он и не остался, — Бес комично развел руками. — Он поставил десять тысяч драконов на то, что ребенок лицом будет похож на него, чем заткнул рот Бейлишу, поставившему на вариант, что это дитя не от меня.

— Ооо, Матерь, — дочь Старка сморщила носик. — А ты сам на что поставил?

— А я сейчас поставлю, хочешь? — Тирион подошел к супруге, лежащей на кровати, и сел с ней рядом. — Я ставлю на то, что этот ребенок будет здоров, красив и похож на тебя.

— А что поставишь? — супруга, потянувшись, взяла его за руку и положила ее на свой живот. — Он шевелится, ты смотри!

— Да все, что хочешь, главное, чтобы вы оба были здоровы. Кстати, Джейме поставил на то, что у него будет племянник, крепкий и сильный мальчуган.

— Я поймала тебя на слове! — Санса рассмеялась, ее глаза заблестели. — Если ты выиграешь, то исполнишь мое желание?

— И чего же ты хочешь, миледи?

— На пиру в честь новорожденного ты измажешь Серсею тортом. Тортом с самым жирным кремом.

— Ты ранила меня в самое сердце! — Тирион, прижав руку к груди, комично повалился на кровать рядом с женой и высунул язык, страдая от страшных мук. — Серсея прибьет меня, и ты останешься вдовой в семнадцать лет. Что ты смеешься, коварная женщина, я-то думал, что ты меня пожалеешь! Она же беспокоится о чистоте своего платья больше, чем о собственной репутации. Пощади!

Ответом ему был звонкий смех.

И, если честно — ради него Тирион был готов утопить Серсею в торте с головой.

* * *

— Тряпки, живо! И горячую воду! И мейстера сюда! Где мейстер, Неведомый его забери?!

— Неведомый, видимо, его и забрал.

— Еще одна такая шуточка, и я не знаю, что я сделаю! Вон отсюда, лорд Тирион! Давайте, уходите, чего вы тут не видели? Женщину с раздвинутыми ногами? Вон, я сказала! Я позову вас, когда что-нибудь изменится!

Замок застыл в ожидании. Молчали, затаив дыхание все слуги, Серсея подослала к покоям Сансы служанку, и даже лорд Тайвин отложил все бумаги, пожаловавшись на то, что он не может работать, когда все рассеянные и медлительные как мухи. Изгнанный из собственных покоев повитухой Тирион бегал по потолку, махал руками и отчаянно, молча гримасничал, чем развлекал страхующих его Пода и Бронна. Бронн щелкал орехи рукояткой кинжала, Подрик чистил меч, за закрытой дубовой дверью ничего не было слышно, и от этого напряжение возрастало все больше и больше. Наконец, когда у Бронна кончились орехи, а Тирион, устав, опустился в кресло и налил себе вина, повитуха вышла из покоев.

— Милорд, — кивнула она, и показала рукой на дверь. Тирион уронил кубок и вскочил, а Бронн и Подрик двинулись вслед за ним.

Санса лежала на кровати умиротворенная, с осунувшимся и побледневшим лицом, на фоне которых ее волосы стали отливать морковной рыжиной, и победно улыбалась. В воздухе пахло кровью и лекарственными травами, а рядом с леди Ланнистер лежали, копошась, два завернутых в пеленки комочка. Комочки, услышав скрип двери и шаги, дружно скуксились и закряхтели, а мейстер устало улыбнулся.

— У вас сыновья, лорд Тирион. Прекрасные крепкие мальчишки.

— А они...

— Они здоровы, милорд. Я принимал роды у вашей матушки, поэтому знаю, о чем говорю. Скорее всего, они будут нормального роста, когда вырастут.

— А моя жена?

— Здоровью вашей супруги ничего не угрожает, если она будет соблюдать все мои рекомендации.

Тирион подошел к кровати, осторожно, медленно и запинаясь. Санса, услышав шаги, открыла глаза.

— Я выиграла, милорд! — прошептала она победно. — Это совершенно прекрасные мальчишки, и теперь ты просто обязан сделать то, что мне обещал! Кстати, один из них родился рыжим, а второй — абсолютный блондин.

Тирион покосился на комочки в пеленках. Волос не было видно, было видно только недовольные нахмуренные лица.

— Спасибо тебе, миледи, — произнес он тихо.

— О, ну раз мы тут уже не нужны, то мы с Подом пойдем, — Тирион и Санса, как по команде, повернулись к широко улыбающемуся Бронну. — Нам еще надо собрать то, что мы выиграли. Хороший куш вышел, между прочим! Пятьдесят тысяч драконов на двоих!

— Бронн! — чуть слышно позвала Санса, и наемник обернулся. — Зайди к сэру Лорасу и лорду Ренли, и забери у них мои сто тысяч драконов. Они поставили на то, что у меня будет одна дочка.

* * *

А на пиру Тирион свое слово сдержал.

И Джейме еще долго хохотал, вспоминая, как услышал вопли сестры у самых подъездных ворот, и прибежал ее спасать с мечом наперевес.

АрьяЯкен, Modern-AU, школа, и вообще PWP… но не PWP.

Ночи превратились в адову пытку.

С того самого дня, как Арья встретила его в коридорах Шато Мэйгор — высокого, светлоглазого, с задумчивой морщинкой в межбровье и с горькой складкой у губ, она знала, что привяжется к нему. Знала каким-то звериным чутьем, волчьим нюхом, животным обонянием — что-то с шумом урчало чуть ниже ключиц, когда он проходил мимо, и однажды он даже обернулся на этот звук.

У него было странное имя, никто не знал его толком. Директор школы называл его Джейком, ученики — профессором, учителя — Джеком, но настоящим его именем было выгравированное на пластинке дорогого кожаного ежедневника сочетание букв. Якен Х?Гар, Я-кен, Я-к-е-н. Ей нравилось перекатывать имя на языке, и каждый раз, когда оно слетало с ее губ, во рту появлялся привкус, будто бы она положила под язык тяжелую золотую монету.

Она смотрела на него так, словно стремилась вобрать в себя целиком. На его лекциях она закрывала глаза и медленно выдыхала через нос — его голос, тяжелый, обволакивающий и бархатистый, словно бы гладил ее изнутри, лаская шею и плечи. Когда он обращался напрямую к ней, она внутренне вытягивалась в струнку. Даже его странная манера речи будоражила ее воображение — она даже вычитала в библиотеке, что традиция говорить о себе и окружающих в третьем лице появилась в незапамятные времена у родовитых граждан города Лората.

Объяснить это она не могла — впервые в жизни накатившее чувство не поддавалось никакой логической цепочке.

Она не могла сказать, что же конкретно чувствовала к человеку. Она бы и вовсе ничего не чувствовала, но он довольно бесцеремонно вторгался в ее сны, которым Арья верила безоговорочно. Сны эти беспокоили Арью, и она ворочалась волчком, пытаясь крикнуть, позвать на помощь… но сны всегда оказывались сильнее, и их ласковая паутина затягивала все глубже, и во всех этих снах был он, его светлые глаза и его тихий голос.

Спать стало решительно невозможно. Арья не высыпалась, синяки под её глазами достигли каких-то угрожающих размеров, концентрация понизилась, и все учителя принялись смотреть на неё косо и осуждающе. Раздражало решительно все — не помогали даже таблетки, и каждую ночь сны становились все более бесстыдными и мокрыми. В снах она чувствовала на себе его руки, ощущала, как шероховатые пальца гладят бедра, касаются шеи и груди, как опускаются ниже и погружаются в её тело, как грудь наливалась этим мучительным томлением, будто соком, и ныла… а затем она просыпалась в слезах, жадно глотая воздух.

Точка кипения была достигнута в день, когда сестра Санса, прихорашиваясь, носилась по всему дому, поминутно музыкально вскрикивая. На летний бал дебютантов предстояло идти и Арье тоже, и она честно пыталась выспаться… но в то утро смерть к девочке пришла в облике человека. Пожалуй, она могла бы похвалиться, что смерть эта похожа на ту, что изображают в канонических рукописях о смерти — человек пришел к ней в странном плаще черного и белого цветов, у него отчего-то были длинные волосы и седая прядь… и это не давало ей покоя весь вечер. Не давало покоя весь бал — ближе к полуночи, когда подростки выпили весь пунш и начали буянить, Арье все-таки удалось припереть преподавателя к стенке.

Почему она выбрала для этого подсобку, она не смогла понять ни до, ни после.

— Какого черта ты это делаешь? — прошипела она тогда ему в лицо. Пунш ударил в голову, глаза блестели, как у лихорадочной больной, но Арья упорно смотрела в светлые глаза напротив. — Зачем? Смерти моей хочешь? Измотать меня? Чего ты добиваешься?

— Человек не понимает, о чем идет речь, — возразил ей собеседник. — Может, милой девочке стоит выйти на воздух? Девочка пила пунш?

Он говорил ей еще что-то, мягко и округло, убеждая, но перед Арьей стоял образ, что она видела во сне, образ, словно бы сшедший со старинной игральной карты, что показывала когда-то им с Сансой Бет Кассель. Санса и Джейн Пуль тогда завизжали и потребовали у подруги спрятать ужас, а маленькая Арья смотрела не отрываясь. Смерть на ней была изображена в черно-белом плаще, в капюшоне, закрывающем лицо. За спиной смерти стояли нищий и богатей, король и септон, черный конь словно бы бил копытом землю, и за спиной смерти трепетало черное знамя с белой розой на нем. И сейчас она видела смерть с карты перед собой. Человека, который, кажется, изучил её тело наизусть.

Как жаль, что это был всего лишь сон. Как жаль…

— Человек не хотел, — вдруг прошептал ей Якен в ответ, и Арья застыла соляным столпом. Хмель мигом выветрился из головы, — Девочка сама тянет человека. Девочка хочет, чтобы человек был в ее снах, и человек появляется… но больше он ничего не может дать, — горькая складка у губ дрогнула. Арья следила за ним немигающим взглядом.

— Ты мне должен, тебе не кажется? — прошипела она в его губы яростно. — Тебе не стыдно? Ты…

Договорить она не успела — шаг сделал он сам.

Мир погас с громким щелчком, когда она в первый раз вскрикнула, ощутив на своих губах чужие. До этого она целовалась всего один раз, с Джендри Уотерсом, и Джендри чуть не прокусил ей губу, неуклюже оправдываясь, что перенервничал… но тут все было иначе. Арье казалось, будто поцелуй выпивает из нее душу — медленно, капля за каплей, смакуя на кончике языка, и более того, ей было совершенно наплевать, что станет с ее душой далее. Она была готова в точности повторить то, что он делал с ней во сне…, но тут все закончилось.

— Человек вернул свой долг, — прошептал он ей на ухо, когда они, наконец, расцепились. — Больше он ничего не должен. Верно?

— Верно, — ответила она вслед удаляющейся спине, и неожиданно криво ухмыльнулась. — Верно, чертовски верно.

Она почти наверняка знала, что ночью он снова окажется рядом.

В её постели.

На стихотворение alter-sweet-ego, ей же и посвящается. Еще Сашке, которая молодец и умница.

Future-AU.

С нами может случиться решительно что угодно.

Мир замолк, ожидая шума грядущей бури.

Ты учил меня, если помнишь, как быть свободной,

Как лететь вперёд ветра и жалить острее пули.

Солнце садилось.

Арья Старк заслонила глаза рукой и прищурилась, провожая светило взглядом. Слуги сновали по внутреннему двору туда-сюда, не обращая внимания на свою госпожу, а пресловутая госпожа, тем временем, снова схватилась за грабли и принялась сгребать прелую, подсохшую траву в одну большую кучу.

Ветер взметнул ее волосы, поиграл с колокольчиками на косичках. Колокольцы вплела ей когда-то королева Дейнерис — после той невыносимо длинной зимней ночи, бывшая кхалиси призвала к себе всех, кто был с ней рядом в битве, и вплела каждому колокольцы. Странный обычай, первобытный и дикий, как и дотракийцы, у которых она его переняла, но серебристый перезвон, теперь везде сопровождающий ее, внушал какое-то странное удовлетворение.

— Смотрите, м'леди — слезы Алисы цветут, — окликнул ее слуга, и девушка повернулась. — Яркие какие, красивые! Скоро уж, верно, тепло станет! — невзрачные цветочки с золотыми каплями по краям лепестков яркими не были совсем, но маленькая Старк похвалила старика. Слуг было мало, чертовски мало для такого огромного замка, и именно сейчас, когда сошел снег, это стало почти неподъемным бременем. Замок нуждался в восстановлении, поля стояли стылыми и мерзлыми и сажать хлеб было совсем некому. В Винтерфелле было огромное количество женщин и детей, малыши во дворе жадно дрались за каждый кусок мерзлого хлеба, а затем подносили эти куски к израненным ртам. Столько человек умерло от голода в замке, что не пересчитать. От отчаяния и голода обитатели твердыни стали поедать трупы, и каннибалов Джон велел повесить без единого проблеска жалости. "Даже волки не едят себе подобных", — сказал он тогда, и его обветренное лицо стало совсем жестким. А Арья тогда лишь вспомнила один из своих снов, где волки жадно обгладывали своего мертвого сородича, почти что обезумев от голода... и смолчала.

Чертова зима, проклятая зима, перевернувшая все с ног на голову. Зима, отметившая морозным клеймом всех, кому посчастливилось пережить ее, иссушенные и обескровленные войной и упырями земли, Великие Дома, коих практически не осталось, да запах смерти, который поселился в носу и глотке.

Даже сейчас Арья чувствовала слабо-сладенький запах разложения — запашок стоял в горле кровавым комочком слюны. Безымянного пальца левой руки ей уже никто не вернет, никто не вернет и бледности на щеку — там, где ладонь Иного задела ее, навсегда останется розово-багровый, блестящий след. Уродство лица не пугало ее — после той ночи, когда мертвецы поднялись из могил, и из крипты вышли давным-давно почившие, страха Арья Старк не ведала.

Ты учил меня, если помнишь, как быть бесстрашной

И безжалостной. Это часто одно и то же.

Я считала слепые звёзды с вершины башни

И боялась поверить в то, что тебя дороже

Никого не найдётся. И это смешной исход, но

Предсказуемый тоже. Хватит, не нужно злиться.

Ты учил меня, если помнишь, как быть свободной,

Я была твоей самой преданной ученицей.

Неподалеку раздался детский плач, и Арья, бросив грабли, пошла навстречу. Санса сидела у кузниц на деревянной, скособоченной скамье, и на коленях ее лежал младенец. Младенец гулил и размахивал ручками.

— Он улыбается вовсю, — сообщила Санса сестре, не поднимая головы. После всего, что произошло, старшая стала узнавать младшую по звуку шагов. Ее волосы, неожиданно короткие, открывающие шею, ерошил ветер. — На отца похож, от меня ничего не взял.

— Волосы у него рыжие, — возразила Арья и присела рядом. Спина едва ощутимо заныла. — А глаза отцовские, что есть то есть. А где Джоанна?

— С Риконом, — Санса едва заметно усмехнулась. — Септон Мериголд учит Рикона читать, а Джоанна слушает. Лорд Винтерфелла делает очень большие успехи. А малыш... Малыш славный. Жаль, что я не понесла еще. Как жаль...

Младенец пискнул и заулыбался беззубым ртом, да так, что Арья не смогла не улыбнуться ему в ответ. Маленький Нед родился в тот день, когда в Винтерфелл прилетел истекающий кровью Визерион. Он рычал и изрыгал пламя, не давая никому приблизиться к искалеченному всаднику на его спине, пока к нему не выбежала, задыхаясь, Санса — простоволосая, с животом наперевес и дочерью на руках.

— Вот я, вот они, Визерион, — обратилась она к дракону тогда. — Твой хозяин муж мне, а это его дети. Пусти меня к нему! — и только тогда дракон послушался, и сложил крылья. Он умирал, как умирал и его всадник, и его бледно-золотые глаза были полны слез.

— Стена пала, — хрипел Тирион Ланнистер, пока его несли к мейстеру. — Стена пала, ее больше нет. Их орды. Их так много, что не видно горизонта. И их предводитель, Великий Иной, он близко, я видел его глаза. Как же холодно, миледи!

— Не смей оставлять меня одну! — яростно шипела Санса, разрезая на нем одежду. Разрезала и охнула, оседая рядом. — Ты обещал мне, что более я не буду одна! Да как ты смеешь умирать! Ты обещал мне жить! Ты обещал это нашей дочери! — она зарыдала, а Ланнистер протянул руку и погладил ее по голове.

— Бе-едная моя, бедная ласточка, — прохрипел только, и на губах его выступила розовая пена. За окном горько, неожиданно тонко и тоскливо заревел Визерион.

Ланнистер умер в бреду, покрытый испариной и кровью, которая, клокоча, вырывалась из его рта и страшной раны в межреберье. Дракон издох практически сразу после него, так никого к себе и не подпустив. Санса сама обмыла своего мужа, приказала сложить погребальный костер и сжечь тело вместе с верным драконом. Бросилась в комнаты, слепая от внезапно накатившего, неподъемного горя, увидела себя в зеркале — увидела свои длинные волосы, такие неправильные, такие живые, мигом возненавидела их лютой ненавистью, заплела в косу, взяла чей-то короткий кинжал, дернула волосы вверх, отрезала их под корень...и осела на пол в луже крови. Арья хорошо помнила, как кинулась следом, как забрала из мигом ослабевших ее рук кинжал и косу — пойдем, сестра, надо идти — и привела в ту же самую комнату, где умер ранее Тирион. Смертное ложе его сделалось ей родильным, и пока за окнами полыхало зарево погребального костра, Санса родила сына.

Они не знали, что Джон поразил мечом Великого Иного, не знали, что упыри обратились в прах, не знали, что Дрогон спалил тех Иных, что командовали мертвецами, не знали, что в тот самый момент, как Длинный Коготь пронзил сердце иного, лед и снег покрылись патиной и начали таять... они ничего этого не видели, они все пропустили, сначала просто пытаясь выжить, а затем отбивая замок от чудовищной рати упырей. Маленький Эддард Ланнистер, дитя, что родилось в первый день весны, словно бы ознаменовал переход к новой жизни, к новому началу.

Я была твоей самой смелой и самой быстрой,

Я набила себе и шишки, и — позже — руку,

Смертоносней кинжала, опасней, чем тихий выстрел,

Но никак не могла постигнуть твою науку.

Я никак не умела стать от тебя свободной,

А теперь мы стоим неминуемо близко к битве.

А теперь мы стоим, изваянья в лучах восходных.

Мир молчит, в ожиданье бури (почти молитвы).

Лишь когда стены Винтерфелла окрасились красным и золотым, Арья оказалась в своих покоях. Спина нестерпимо ныла, и пальцы сводило ноющей, стынущей болью, как перед непогодой. Камин еле заметно тлел, цепкий глаз выхватил из полумрака очертания балдахина и прикроватного столика, и Арья со стоном опустилась на колени. Раздула огонь, обмакнула в пламя несколько свечей и воткнула в жирандоль, а затем устало опустилась в кресло. Ничего не хотелось, ни о каких ратных подвигах уже не мечталось — после зимы даже просто жить было огромным, практически непереносимым счастьем.

Арья прикрыла глаза и глотнула глинтвейна из кубка. В комнате пахло дымом и деревом, за окном брехали псы, да кузнец Джаспер хрипло распекал подмастерье. Глаза закрывались, веки тяжелели, запахи стали острее, но тут маленькая Старк криво, косо ухмыльнулась и отметина Иного на ее щеке запунцовела, словно бы налившись жаром. В привычные запахи вплелись ноты имбиря и гвоздики, словно бы кто-то надушил ими свои волосы.

— Давно ты здесь? — спросила она в пустоту устало. От окна отделилась тень и приблизилась к камину. — Не желаешь ли вина?

— Человек бы не отказался, — тень вышла на свет и серебристая прядь в рыжих волосах тускло сверкнула.

Арья знала, что этот день настанет. Знала с того самого момента, как нож пронзил горло Бродяжки, что пришла забрать ее жизнь. Знала, пока плыла в ночь на корабле из Браавоса обратно в Вестерос, знала, пока пряталась, меняя личины как перчатки. Длинные волосы, короткие волосы, длинный нос или короткий, бородавки и шрамы — ее хорошо научили притворяться и прятаться. Но вечно прятаться она не могла. Да и незачем было.

Он оказался вдруг совсем рядом, и стонущая боль в ладонях пронзила ее снова. За окном победно заливались соловьи. Ветер хлопал ставнями.

— Человек полагает, что девочка знает цель его визита? — прошептал Безликий, отпивая из кубка — это ее кубок, почти непрямой поцелуй — запах грушевого бренди вдруг показался странно отталкивающим. Арья кивнула. — Человек хотел бы покончить с этим. У человека мало времени.

— Нечто похожее ты сказал мне перед тем, как я назвала твое имя в богороще Харренхолла, — кривая улыбка изогнула его губы. — Ты пришел, чтобы назвать мое имя, да?

— Человек пришел за жизнью, — голос стал совсем печальным. — Только смертью можно заплатить за жизнь. Только смертью покроется этот долг. Девочка это знает так хорошо, как не знает никто иной.

— Я тебе не девочка, — возразила она, поднявшись. — Я Арья Старк. Арья-дуреха, Арья-недотрога, Арья-лошадка. Я Солинка, я Кошка-Кэт из каналов, я Ласка и слепая Бет, я призрак Харренхолла. Я Арья Старк, дочь Эддарда и Кейтилин, я сестра Сансы, Джона и Рикона, я тетка Джоанны и Неда. Ты слышишь меня?

— Арья Старк, — отозвался Безликий. — Арья Старк. Теперь все верно. Теперь все правильно. Не могло быть никак иначе.

Мы скрестили мечи и сдаваться никто не будет.

Я смотрю на тебя, ты глядишь на меня, нахмурясь.

С нами может — могло! — случиться любое чудо,

А случилась всего лишь буря. Большая буря.

Это тоже пройдёт. А ты будешь лежать, холодный,

С неживыми глазами и стылой ухмылкой лисьей.

Ты учил меня, если помнишь, что быть свободной -

Значит просто убить того, от кого зависишь.

Когда рассвет иззолотил лучами стены. птицы снова запели. Ветер-попрыгун захлопал ставнями, зазвенел стеклами и унес играючи плащ одного из дозорных. Дозорный выругался и побежал за ним, распугивая сонных и тощих кур.

Пол в покоях девочки был усыпан кровавыми пятнами. Арья лежала ничком, пытаясь отдышаться, и с удовольствием вдыхала утренний воздух, с силой выпуская его из легких.

Перед глазами ее струился молочно-белый свет. Словно бы она умерла и попала на праздник. Она увидела вдруг отчетливо своих отца, мать и Робба — они пировали, смеялись и пели, а Серый Ветер и Леди лениво лежали у их ног, помахивая изредка хвостами. Она увидела Мику — повзрослевшего, с рыжими вихрами и в заляпанном мясницком фартуке, увидела, как Джендри с остервенением колотит молотом по мечу. Увидела, как развалилась на траве Нимерия, и как почесывал ей пузо Тирион Ланнистер. Смеялась где-то вдалеке Бриенна Тарт, распевал свое имя на разные лады Ходор, ворчала старая Нэн, похрапывал Миккен, фехтовал с Сирио Форелем Джори, а Ломми Зеленые Руки неумело жонглировал сучьями. Последним она увидела Якена Х'гара — тот полировал кинжал, сидя в корнях чардрева, а у чардрева было почему-то лицо Брана.

Долгая была схватка, страшная, он измотал ее, не дал передышки... но все же она оказалась быстрее. Или он ей все-таки уступил — кто теперь разберет.

— Как мне жаль, что так вышло, — сказала она тихо прежде, чем вогнать кинжал ему под ребра. — Как мне жаль.

— Жалостливая Арья Старк, — Безликий закашлялся, в горле его что-то коротко булькнуло, — Человек был рад, что она была в его жизни. Человеку тоже жаль, что так все вышло, — кровь выступила на его губах, он вдохнул и затих. Арья же, не удержавшись, приникла к его губам, и его последнее дыхание осталось с ней. И только после этого она упала ничком.

"Только жизнью за смерть платят", — услышала она в полудреме, и вяло удивилась. — "Только смертью выкупают жизнь".

Жизнь себе она выкупила. Многоликий Бог свел ладони над ее головой.

Прежде, чем провалиться в небытие, она коротко подумала о том, что новый день, наконец, настал.

…Мир затих. Отгремела буря. Умолкли птицы.

Я была твоей

самой преданной

ученицей.

Когда-то это был пробный пост, очень и очень грустный, трансформировавшийся в драббл.

Песенка про шлюх скопипащена из романа Стивена Кинга "Роза Марена" и поется на мотив "Old McDonald had a farm".

Missing scene.

— Шлюхи-шлюхи, везде шлюхи-шлюхи, — фальшиво напевал Тирион, шагая по гулким, холодным коридорам Красного Замка. — Там шлюхи, сям шлюхи, везде шлюхи-шлюхи. Вот так вот, везде шлюхи-шлюхи!

Если бы его услышала сейчас сестрица Серсея, она бы немедленно сморщила свой прекрасный носик и заявила бы, что он, Тирион, маленькое недоразумение, идиот и вообще сволочь, потому что переделал прекрасную и милую детскую песенку черт знает подо что, и что негоже деткам ее прекрасным находиться рядом с таким как он, безалаберным, безынтересным... и далее по тексту. Благо, младшие ее детки непохожи на свою мамашу, прости Единый. Джоффри он в расчет не брал, справедливо считая, что в каждом поколении должен быть урод, а в поколении детей Тайвина им был он сам.

Насвистывая, новоявленный десница прошел мимо драконьих черепов, и присел на один из них — передохнуть, подумать. Идти на совет ему не хотелось, в голове шумело, а неподалеку находились складские помещения. Можно было зайти, стянуть у кухарок немного еды...

Замечтавшегося Тириона прервали веселые голоса. Две служанки, тяжело загруженные подносами с едой, смеялись.

— Ох, кошмар! Старый, развалина, что я с него возьму, с мужа моего? А тебе повезло, Тиша! За такого человека замуж выходишь! За чашника самого короля Роберта!

— Я и сама удивляюсь, — засмеялась ее подруга. — Теперь меня будут называть Тиша-Счастливица!

Тирион прикрыл глаза и вдохнул. Ему почудилось, будто ему проткнули уши раскаленным прутом.

* * *

— Это что же, сшили специально для меня? — девушка восхищенно повернулась вокруг своей оси. — Какое прекрасное платье! А плащ! Ты сам нарисовал мне герб? Мой герб?

— Все сделал я сам, и герб нарисовал, и платье с плащом заказал, — Тирион прикусил губы и слегка покраснел: признаваться в том, что он стащил старое платье своей матери не хотелось, тем более, что после смерти леди Джоанны лорд Тайвин приказал ухаживать за гардеробом жены по-прежнему, и многие платья, лежащие там, Джоанной так никогда и не были надеты. — А твой новый герб — ветки вереска. И фамилия у тебя теперь будет Хитерфилдс. Тиша Хитерфилдс, дочь Орина из Вересковых Пустошей, что близ Кастерли-рок, жена Тириона Ланнистера.

— О, Матерь! — Тиша захлопала в ладоши. — Я теперь не буду Тишей-Бесприданницей! Теперь меня будут называть Тиша-Счастливица! Только вот что, Тирион, — она внезапно посерьезнела. — Как же нам пожениться? Твой лорд-отец никогда не допустит этого!

— А это вторая часть моего сюрприза, — Тирион, подмигнув, взял девушку за руку. — Пойдем.

Он привел ее в небольшое помещение на задворках замка. Там было светло и душно от горевших свечей. Септон уже ждал — на секунду Тириону показалось, что от его дыхания свечи превращаются в огненный водопад, и, неровен час, его святейшество туда рухнет, выдав их с головой.

— Отец Балиор, — кивнул ему молодой Ланнистер. — Вы готовы?

— Готов, вшвшс... вшмлсть! — ответил септон и повернулся к алтарю. С ним произошла вдруг перемена, слова полились не пьяным ручейком, но мощным потоком. Знал он свое дело, ох как знал! — Во имя Отца и Матери, Кузнеца и Воина, Старицы и Девы, Неведомыми путями, тропами окольными, да восславятся они в век и во века, да даруют нам они высшую волю свою. Да соединят они брачующихся, семь раз по семь, семеро-семерижды, да ниспошлют им свое благоволение. Именем Матери, короною Отца, мечом Воина, молотом Кузнеца, косами Девы да фонарем Старицы будет освящен ваш великий союз. Перед лицом Семерых я сочетаю браком этих двоих, да будут они едины отныне и навеки. Взгляните друг на друга и произнесите обеты.

Семь благословений. Семь молитв по семь, семь обетов, данных ими. Отец. Кузнец. Воин. Мать. Дева. Старица. Неведомый. Ладан и фимиам в носовые пазухи, теплый воск свечей — на руки. Полумрак. И глаза Тиши — яркие, словно полные звезд.

— Я — ее, и она моя, — шепчет Тирион: говорить он не может, голос дал петуха.

— Я — его, и он мой! — отвечает ему жена, подрагивая.

— С этого дня и до конца дней моих, — говорят они уже вместе. Тиша опускается на колени, и Тирион набрасывает на нее свой плащ, плащ Ланнистеров, который он выкрал из отцовского шкафа, потертый бархатный плащ с золотой пряжкой, которым в свое время счастливый Тайвин покрыл плечи смущенной, зардевшейся Джоанны.

— Пред ликами богов и людей торжественно объявляю Тириона из дома Ланнистеров и Тишу из дома Хитерфилдс мужем и женой. Одна плоть, одно сердце, одна душа отныне и навеки, и да будет проклят тот, кто станет между ними, — говорит септон торжественно, и снова впадает в облегченно-пьяное состояние. Супруги смеются и задувают свечи — септон мирно похрапывает в углу каморки, а девичий плащ новоявленной леди Тиши становится супругам брачным ложем — и Тирион чувствует себя окрыленным, настолько счастливым, что в сердце держать это невозможно, все рвется наружу, дрожит и поет, как струны арфы принца Рейегара Таргариена.

— Как тебе это удалось? — шепчет потрясенно Тиша. — Как?

— О, ты даже не подозреваешь, что можно сделать с помощью лжи, пятидесяти сребреников и пьяного септона, — отвечает ей Тирион. — Пока поживем здесь, в домике, а потом все уладится. Настолько, что ты будешь полноправной моей хозяйкой, владычицей души моей.

— Я — Тиша-Счастливица! — радостно смеется его жена. — Тиша-Счастливица!

* * *

— Счастливица, — повторил Тирион и выдохнул. — Как же.

На миг перед его глазами встала уже другая она — голая, растрепанная, с забрызганными чужим семенем бедрами и монетами в руках — их было столько, что они сыпались между ее пальцев и падали на пол, невыносимо звеня. И среди них, словно в издевку, один-единственный золотой. Золотой от законного супруга. Супруга королевской шлюхи. Везде шлюхи-шлюхи.

Тирион потряс головой и поднялся.

Сегодня слишком много дел, чтобы думать еще и о ней.

PWP, альтернативное развитие событий в храме Многоликого после того, как Арья принесла туда лицо Бродяжки.

Воздух наполнился влагой, задрожал струной, засвистел, запел, словно потревоженная арфа. У сестры Сансы была такая, и она пела и рыдала в ее руках. Земля, в противовес — холодная и твердая, земляной пол никогда не станет похожим на перину, да вот только и пола сейчас было достаточно, сухая истоптанная трава царапала лопатки, впивалась в поясницу.

Странно было чувствовать себя вот так, холодно и боязно, и в то же время тело заполняла сухая, яростная эйфория, будто бы Арья стояла на холме, и в руках ее была Игла — ее обдували ветры, ее зло царапал дождь, и радость от этого была настолько буйная, что кровь приливала к лицу.

Поцелуи на ее лице, на ее ключицах — жалящие, почти болезненные, от этих поцелуев вязало язык, хотелось сучить ногами и биться, биться в лихорадке, лишь бы прекратилось это стыдное, это невыносимое, это болезненно-странное, приятное донельзя, настолько, что хотелось искусать себе губы и убедиться, что это все не сон, что это взаправду, что так и правда бывает.

Ее грубая рубаха домотканого полотна вдруг оказалась развязана и сбилась, бриджи обвились вокруг бедер и жали, жгуче и неприятно, и на коже обещали со временем налиться досадные следы… Но чужие руки, словно бы из ниоткуда, оглаживали плечи, руки, спину, шею, каждый дюйм, каждый миллиметр тела, и грудь мучительно ныла, словно бы налитая соком, того и гляди лопнет, если дотронуться. Человек касался ее ран на животе, едва подживших швов, сочащихся сукровицей из-под свежей корочки, обводил каждый стежок грубой нитки, заглаживая чужую — сделанную по его собственному приказу — работу, и его пальцы были странно напряжены, словно он чувствовал, как саднят отметины, нанесенные Бродяжкой.

Лучше бы он сам ранил ее. Лучше бы это был он — тогда она могла бы хоть его ненавидеть. Тогда ей хватило бы решимости убить его, ведь она и правда собиралась и даже нацелилась — Игла вонзилась в плоть почти что с готовностью, и на месте укола набухла кровью царапина. Но она не смогла, даже смотреть на него без слез не смогла — ведь она пересекла полмира, потому что верила, что он поможет ей, что ему не все равно, а он…

А он блеснул глазами, и они вдвоем оказались на полу.

— Глупая Арья Старк, — прошептал он ей тихо и с насмешкой. — Человек же учил тебя, где находится сердце, ты не туда целилась!

Под хламидой он оказался неожиданно настоящим. Ни в Харренхолле, ни во время обучения он не казался ей по-настоящему реальным — насмешливый призрак с голосом-бархатом, он появлялся из ниоткуда и уходил в никуда, и долгими осенними ночами Арья думала, что он и вовсе приснился ей — но монетка из железа, надежно спрятанная под рубашкой, доказывала ей обратное раз за разом, а тут вот он одним-единственным шагом навстречу доказал ей, что и он живой — его грудь тоже была в шрамах, и руки были исполосованы, и сам он оказался шитым-перешитым несколько раз, также, как и ее живот. Его лицо вдруг оказалось совсем близко — голубые глаза, капризно-пухлые губы, более уместные на лице мальчика, а не мужчины, горькие морщинки на лбу и у носа, зажившие шрамы-лунки на щеках, словно бы он пытался сорвать лицо с себя, но не преуспел.

— Это твое лицо, — прошептала она вдруг, и ее прошибло холодным потом. — Это все время было твое лицо. Ты не можешь его снять.

— Теперь это лицо человека, — подтвердил Безликий, и Арья всхлипнула в ответ — она оказалась на нем, и теперь они сидели так, что видели друг друга в мельчайших подробностях. Он скользнул в нее резким, прерывистым движением, в паху закололо, сдавило жалящей, медленной, злой болью, что отдалась где-то в животе. — Арья Старк подарила его, когда-то увидев. Человек знать не знает, как так вышло.

Мертвые лики смотрели на них со стен — молодые и старые, красивые и уродливые, темнокожие и светлые, бывшие при жизни иббенийцами, северянами, тирошийцами, браавосийцами, дотракийцами и даже жителями Золотой Империи Йи Ти. Они смотрели на них пустыми, мудрыми и всепрощающими глазами; открывшие великую тайну, вкусившие дара Многоликого, они наблюдали за тем, как сплетаются два тела, как они оба дрожат, не в силах ни понять, как так вышло, ни справиться с тем ворохом эмоций, что нахлынул на них. Арья ведь знала, что да как происходит между мужчиной и женщиной, и в глубине души это казалось ей жутко постыдным, но теперь, когда он бился в ее теле, она поняла вдруг с ужасающей ясностью, что эмоции отходят на второй план и из груди высвобождается что-то совершенно иное. Тело ее вдруг стало совсем легким, боль притупилась, стала вполне терпимой и даже… приятной? Арья выдохнула сквозь сжатые зубы, выгнулась дугой — ей казалось, что можно еще, еще ближе, можно врасти в человека целиком, только вот кожа мешала этому.

Время словно бы остановилось, застыло как замороженное молоко. Остались лишь они вдвоем, дерганые, резаные, больные друг другом — она пропустила тот момент, когда он вздрогнул и часто-часто задышал: теплая волна нарастала, нарастала и, кажется, уже могла бы взорваться…, но так и не взорвалась. Арья не сомневалась, что этого взрыва не перенесла бы.

Они еще долго сидели, прижимаясь друг к другу, стараясь восстановить дыхание. Пот застилал глаза, мертвые лица слепо пялились в пустоту, свечи жирно оплывали в каменных нишах, в ушах грохотало так, что казалось, будто их сердца звучат на весь зал. Безликий поднялся первым и помог встать Арье.

— Иди, Арья Старк из Винтерфелла, — даже не прошептал, а прохрипел он. — Вернись на Север, милая девочка, там тебе место. Иди же.

Арья лишь улыбнулась и, подобрав Иглу, вышла из зала тысячи ликов, все еще чувствуя смятение и влагу меж бедер. Она знала, спиной чувствовала — он смотрел ей вслед и улыбался.

Ей показалось, что вместе с его улыбкой она унесла из Храма чью-то чужую жизнь.