С Рождеством, профессор (джен)

«Уважаемый профессор Люпин».

Свистел чайник, замерзшая сова на подоконнике ерошила клювом перья.

«В честь Турнира Трех Волшебников в Хогвартсе дают бал. И я хочу пригласить вас.

С уважением, Луна Лавгуд».

И все. Три коротких строки, четыре предложения. Ремус Люпин присел на старую табуретку, табуретка опасно зашаталась. Давно бы пора ее починить.

«Я хочу пригласить вас на бал».

Ремус прекрасно помнил эту задумчивую девочку с Рейвенкло. Еще бы ему ее не помнить. Она была почти живым воплощением его боггарта. И тоже Луна. Именно так, с большой буквы. Только когда он смотрел на нее, его боггарт казался ему вовсе не страшным. Наверное, если бы луна умела так мягко сиять, как улыбка этой девочки, то, несмотря на свою болезнь, он бы не боялся полнолуний. Что-то было в этой мягкой улыбке. Словно она знала все с самого начала, понимала и сочувствовала, словно извинялась за свою тезку, которая причиняет ему так много страданий.

«Я хочу пригласить вас на бал».

Сколько же ей лет? Сейчас ей, наверное, тринадцать. Он так и не спросил, когда у нее день рождения. А она пришла попрощаться с ним. Даже принесла какой-то милый подарок. Пригласить на бал. Интересно, а он еще не забыл, как танцевать?

Ремус Люпин поднялся и выключил чайник, достал с полки чашку со щербатым краем. Пригласить на бал. Нет, это совершенно невозможно. Во-первых, Луна еще совсем ребенок, во-вторых, он оборотень. Это слишком опасно. В-третьих, ему лучше не появляться в Хогвартсе.

Он плеснул себе кипятка, совсем забыв про заварку и сахар, и снова перечитал письмо, эти короткие три строки.

Сова завозилась на подоконнике. Она явно ждала ответ. И бывший профессор Ремус Люпин оставил на старом кухонном столе чашку с кипятком и пошел в комнату за пергаментом и чернилами.

Он долго думал над ответом, извел пергамента столько, что хватило бы на три экзаменационных работы Гермионы Грейнджер. В итоге на чистом листе снова было выведено только «Уважаемая мисс Лавгуд».

А дальше слова просто не шли. Впервые в жизни Ремус Люпин, который мог понять каждого своего ученика, для каждого подобрать нужные слова, не знал, что написать этой девушке с такой взрослой и в то же время по-детски чистой улыбкой. Написать, что ему будут не рады? Этим он может обидеть ее, показать, что считает ее приглашение проявлением элементарной жалости. Или что его присутствие будет неуместно? Слишком официально, словно ее предложение показалось ему глупым. Он долго сидел, задумчиво глядя на пергамент. На стене тикали часы, сова на подоконнике сунула голову под крыло и прикрыла глаза. Наконец Ремус тряхнул головой и решительно взялся за перо.

«Я был бы счастлив принять ваше приглашение», — ложились на пергамент ровные строки. Ремус писал, не думая, не стараясь подобрать слова, просто писал то, что было на душе, то, что давно хотел сказать. Сейчас он забыл о том, что он оборотень, о том, что ей всего тринадцать.

«Я был бы счастлив принять ваше приглашение. Но я считаю себя не вправе лишать студентов и гостей Хогвартса пригласить вас на этот бал. Я уверен, что таких желающих слишком много, чтобы бывший профессор ЗоТИ мог тягаться с ними. Но я благодарен вам за это письмо. И за то»…

Ремус остановился, на стол упала черная капля. Часы пробили восемь раз, на чернильно-синем небе из-за облаков выглянул острый серп луны, снова скрылся на несколько минут, чтобы выплыть уже полностью. Он словно подмигивал Ремусу, ехидно, злорадно. Мол, не забывай, полнолуние близко, полнолуние неотвратимо, полнолуния будут всегда.

Ремус зачеркнул недописанное предложение, подписал письмо, свернул пергамент. Сова встрепенулась, расправила крылья.

Птица уже улетела, вода в чашке остыла. Ремус закрыл окно, грустно улыбнулся и снова поставил чайник на огонь.

Тикали часы, чайник закипел и снова остыл. За окном прошла компания, кто-то рассмеялся, кто-то что-то ответил. Ремус поднялся, чтобы снова зажечь конфорку, но так и не дошел до плиты.

Сначала тихо запели сигнальные чары, потом вступил веселым стаккато звонок. Бывший профессор Люпин пошел отпирать дверь.

— С рождеством, профессор, — на пороге стояла она, светлые волосы выбивались из-под пестрой шапочки.

Ее улыбка не изменилась за эти полгода. И от этой улыбки, словно от Патронуса, все страхи Ремуса Люпина сбежали прочь. И впервые за полгода он улыбнулся. Широко и светло. Серп луны качался в небе перевернутой цыганской серьгой и лениво и даже немного одобрительно подмигивал, прежде чем скрыться за облаком.