Кузены (гет)

Пыль, кружась в луче, и память в углах

ждут, когда остужающий ветер, смертный час

понесет их в землю умерших.

Т. С. Элиот, «Песнь Симеона».

Это как внушительная, долгая партия, которая вряд ли будет успешной. Здесь царила атмосфера непостоянства, так непохожая на упорядоченную жизнь в холостяцком жилище Ремуса, где каждая коробка или кресло имели своё место. Люди приходили, уходили, приносили бодрящий хаос в пропитанные затхлым запахом старости комнаты и коридоры. Сириус открыл для себя, что искусственные глаза в головах эльфов на стенах блестят в свете газовых ламп всё так же, а мятый комок бумаги, который он втиснул когда-то в щель под напольным шкафом, до сих пор там. Эти вспышки-воспоминания — а потом и целые картины-виды, застывшие на внутренних сторонах век — затрагивали в нём какие-то далёкие от гармонии струны. Он не должен помнить это так хорошо, не после двенадцати лет холодного камня, ржавых прутьев и рёва ледяных волн. Как он был внутри этого дома, так и дом был внутри него.

Когда первый раз туда вошла Тонкс, она была одета в алую аврорскую мантию с высоко поднятым воротником и вместо «О, Мерлин, мелкая Нинни-в-голубой-шапочке» он подумал: «Чёрт побери...», а уже через мгновение почувствовал у себя на шее все фунтов сто тридцать здоровой молодой девушки. Оба рассмеялись так безумно, что даже матушка одеревенела и отозвалась только тогда, когда Тонкс снесла вешалку со стены. Сириус подал её ей, хотя после такого энергичного приветствия у него трещало в крестце — но прикосновение Нинни оказалось просто лечебным, потому что принесло ощущение, что всё в порядке.

— Мы когда-нибудь встречались? — спросил Ремус, как всегда слишком осторожный, когда ему ещё только предстояло сломать невидимый барьер прикосновения рука-к-руке, кожа-к-коже.

— Ремус, да это же маленькая Нинни! Помнишь, мелкая «Нинни-в-голубой-шапочке»?

Тонкс двинула его локтем, и — он видел это — из последних сил удержалась от того, чтобы нарушить границу личного пространства Ремуса. Подождала, пока он сам подаст ей руку. С этого момента Люпин просто должен был — неизбежно — почувствовать это ошеломительное скопление Блэков вокруг себя, их концентрированную энергию; с этого момента и до самого конца.

Холл, ступеньки вниз, ступеньки вверх, коридор, многочисленные двери, очередные ступеньки, деревянная обшивка стен, портреты, двери, слуховое окно, вновь ступеньки, чердак. Дом большой и стоило беспокоиться не столько о том, что неизвестно, чего можно ожидать за поворотом, сколько о том, что известно — и возможности этого «известно» довольно широки.

Тонкс придавала здесь волосам малиновый цвет, немного наперекор всем тем изображениям надутых предков (каждый портрет в галерее стоил достаточно, чтобы Люпину хватило на несколько месяцев, если не лет). Если бы у неё хватило храбрости, она приукрасила и изменила бы нарочитые позы, прически, напыщенные мины — извлекла бы своим талантом их из потемневшего от старости забытья масляных красок — но боялась, потому что знала, что в этом доме кроется нечто более страшное и грозное, чем тот чёрный ручеек крови, который иногда проявляется через неё и Сириуса. Поэтому она проходила коридоры быстрым шагом, на лестнице шагала через несколько ступеней сразу, украдкой оглядывалась через плечо (если быть честной, ожидая, что увидит какой-то тёмный силуэт в дверях или гротескно искажённое лицо прямо за собой), а дверь в ярко освещённую, тёплую кухню всегда открывала с тихим облегчением.

Они снова играли в подрывного дурака, как школьники, и Сириус — преследуемый — сидел перед Кингсли — преследователем. Тонкс всегда страшно забавляло это, хотя она знала, что погоня притворна: у Кингсли странное чувство юмора, но все его подчиненные действительно поверили, будто Блэк в Тибете. Тонкс не могла утверждать, что Сириус не убийца, ведь это не было бы правдой — это в их семье, в их крови, а Муди рассказывал ей, как действовал прежний Орден — но Сириус смешил её, так или иначе.

Когда Тонкс вошла на кухню, Сириус выиграл, а Билл Уизли разочарованно упал в кресло.

— Ха! — прорычал триумфально Блэк, отбрасывая волосы с лица. — Получай, Уизли!

Словно в подтверждение его слов, карты Билла с грохотом взорвались. Кингсли украдкой скинул остатки своих под стол. Билл хлопнул ладонью по лбу.

— Мухлюешь, Блэк.

Сириус сгребал выигранные сикли.

— Нюхни Снейпа, Уизли!

Тонкс закрыла дверь, недоверчиво покрутив головой — ей уже представилось, как тот бледный вампир появляется в дверях и ледяным голосом отвечает: «Соси, Блэк» или «Может, поищешь блох у Люпина», или что-то подобное. У Сириуса порой совсем не было воображения. А если и было, то творило ужасные вещи.

— Присоединяйся, кузина, — Блэк пригласил её к столу широким жестом и усадил между собой и Ремусом. — Вместе устроим этим задницам вечер в стиле барокко.

— Тёмную ночь Средневековья, — со смирением в голосе поправил его Люпин.

Когда дети уехали, взрослые устроили вечеринку. Весь тоскливый дом зазвучал словно бы неуместной здесь музыкой и голосами, заблестел столь неестественными для него светлыми всполохами заклятий. Повсюду валялись крошки от бисквитов, хотя Ремус мог поклясться, что ели только на кухне, а кружки с засохшими листьями чая и стаканы с остатками напитков, которые уже пустили по второму кругу, можно было найти в самых неожиданных местах. Люди разговаривали слишком громко и совершали глупые поступки, а Гестия Джонс, как всегда, дала себя застукать изображающей гуля на полу в ванной.

Когда, после той большой вечеринки, Сириус и Тонкс затащили Ремуса на огромную кровать Арктура Блэка (она пахла немного затхло, над ней висел тяжёлый бордовый полог с серебряными арабесками, но матрац оказался неожиданно мягким — и нет, нет, не думай о популяциях различных существ, которые могли там жить), всё оказалось совсем по-другому, чем было во время случайных встреч в коридоре возле ванной комнаты, внезапных столкновений в дверях кухни или замешательства около вешалки для пальто в холле. Всё по-другому, но не плохо — думал он, укладываясь на спину между ними, холодно и нерушимо, словно меч между Тристаном и Изольдой. Его левая нога застряла в матраце.

Ремуса разбудил луч света, пробившийся сквозь молочного цвета окно комнаты, и душный воздух, буквально пропитанный запахом перегара. Он прищурился. С левой стороны от него — спал на животе храпящий кузен, волосы его разметались по подушке, плечам и спине. С правой стороны — кузина, лежащая на боку лицом к нему — и лицо это словно списано с портретов, висящих в галерее. Кровь не вода, а Блэк — не Тонкс. Через мгновение прямо у него на глазах её нос начал меняться, скулы стали почти незаметными, челюсть сузилась, волосы распрямились и посветлели, а под ними сдвинулись лопатки и поменял изгиб позвоночник. Ремус глядел на это, невольно увлекшись. Было в этих переменах что-то атавистическое, первородное, естественное, и у Люпина сложилось впечатление, что если бы он протянул руку и прикоснулся к ней, то почувствовал бы лёгкое колыхание — как трава на ветру, или сильную дрожь — как вздымающиеся горы.

Когда он, наконец, оторвал от неё взгляд и приподнялся, опираясь на локти, то понял, что Сириус поглядывает на него из-под упавших на глаза волос с нескрываемым интересом и каким-то странным удовлетворением. Почему-то это его так встревожило, что Ремус решил встать — пойти вниз, проверить, в каком состоянии остальные, но Блэк задержал его, положив ему руку на грудь (блеск в глазах, длинные пальцы, резко, словно пес, поворачивает голову и сейчас напоминает Сириуса из прошлого), и взглядом указал посмотреть в другую сторону.

Тонкс уже не Тонкс — на самое краткое мгновение лицо её приобрело черты самого Ремуса, волосы посветлели, поседели — а потом вновь стали чёрными и волнистыми.

— Это удивительно, не так ли? — спросил Сириус с восхищением и гордостью.

Ремус кивнул в ответ.

Во всеобщей затхлости и гнили выделялись два помещения: кухня, прогретая и очищенная огнём печи, и библиотека, в которой не угасли ещё издавна наложенные заклятия осушения и сохранения. Сириус любил кухню — с ней не было связано ни одного неприятного воспоминания. Он не очень-то часто там появлялся в детстве, ведь всё же был парнем, а это оставалось владением домовых эльфов. Только после превращения дома в штаб-квартиру Ордена Феникса туда внесли большой стол и, что ещё лучше, кресла.

Библиотека же вызывала опасения. Там часто сидел отец, дети заходили редко и только в его отсутствие. Если бы Сириус был более романтичным, он мог бы утверждать, что в библиотеке живут тени прошлого — но, стоя на пороге, прислонившись к косяку дверей, он чувствовал только усталость, пронизывающую всё тело, от костей до нервов. Это свидетельствовало о том, что конец (время, его время, время конца) уже близко. Сириус не помнил, чтобы кто-либо говорил ему об этом, он попросту знал и медленно, не оказывая сопротивления, пропитывался этим осознанием.

Не переступая порога, он осмотрел комнату. Элегантная мебель, мягкие кресла, антиквариат, высокие полки, которые, уставленные книгами с переплётами кожей, тиснением, вышивкой, причудливой вязью, в детстве казались ему необычайно высокими. Сейчас он мог достать рукою почти до всех.

После минуты сомнений он вошел в библиотеку, пройдя по кромке персидского ковра, и уселся на диван возле Тонкс.

— О, Сириус, — она удивлённо подняла голову от книги. — Прости, что так тут роюсь...

— Ну что ты, — Блэк улыбнулся и погладил её ступни, наполовину засунутые под подушку. — Этот дом такой же твой, как и мой.

С минуту они оба глядели в окно. Стекло было настолько грязным, что яркое сияние солнца просачивалось через него, словно сквозь тёмные очки. На полу и стенах проступили размазанные пятна. В снопах грязного света кружилась пыль. Там виднелись мглистые очертания внутреннего дворика дома на площади Гриммо, остатки качелей и беседки, сухие заросли крапивы и травы. Если смотреть под нужным углом, в окне показывался искажённый, фальшивый образ сада — аккуратные аллеи, блестящая оранжерея, красивые клумбы цветов, изогнутые под невозможными углами заклинанием миража, которое возвращает на много лет назад, как и старые шрамы.

— Знаешь, минуту назад... Минуту назад я подумал, что здесь сидит кто-то из семьи, — сказал Сириус. Тонкс вглядывалась в его острый профиль. — Но сейчас не помню. Не знаю, должен ли.

Это так захватывающе, что время кажется совсем другим в доме, нежели вне его. Тонкс начинала подозревать, что старые Блэки — те, которые на портретах, одетые в такие смешные рубашки с жабо и гигантскими манжетами, и которые могли жить своими, особыми жизнями — имели к этому какое-то отношение. В некоторые ночи, проведенные на Гриммо, она вообще не ложилась спать, а утром спокойно шла на работу. Утро незаметно превращалось в полдень, и когда в очередной раз она роняла чашку в коридоре и портрет тётки начинал свой обычный длинный перечень оскорблений, Тонкс думала, что дом привык к тому, что никто в нём не живёт, и не в силах нормально приспособиться ни к новому-старому хозяину, ни к ним, временным посетителям.

Она очень жалела, когда приходилось уходить — ей на работу, Люпину по делам, о которых он рассказывал потом Сириусу серьёзным голосом в нише панорамного окна в гостиной. Сириус, её кузен, у которого на тыльной стороне одной ладони виднелось тёмное пятно («это дементоры, не беспокойся»), а на другой — выцарапанные (острым осколком) несколько букв, заросшие уже так сильно, что невозможно прочесть, не скрывал тогда своего злого чувства юмора.

— Это странно — снова иметь большую семью, — сказала однажды Тонкс, попивая чай из кружки с отбитой ручкой. Она сидела за столом в кухне и ужинала. Сириус составлял им компанию, хотя и не был голоден. Зато он жадно внимал их словам после нескольких дней отсутствия.

Ремус бросил в их сторону взгляд, который можно было бы принять за завистливый, и стал намазывать маслом тосты с особой тщательностью. Сириус подал ему джем, хотя тот об этом и не просил.

— Ты встречалась с какой-то из своих прекрасных тётушек? — спросил он.

— С Нарциссой, — ответила Тонкс, задумчиво жуя. — Но с Беллатрисой никогда.

— Говорят, мы с ней очень похожи.

— Потому что это правда, — бросил Ремус. — Вы похожи.

Люпин отважно выдержал взгляд Сириуса. Минуту спустя Блэк пожал плечами:

— Я не считаю её своей кузиной, и меня не интересует, что она думает обо мне, как о кузене.

— Несомненно, ничего хорошего, — подытожил Ремус, а Тонкс, наблюдая за ним, очень захотела узнать, при каких обстоятельствах Люпин встретил Беллатрису и когда они успели прийти к такому согласию во мнениях, если не виделись на протяжении двенадцати лет.

У Сириуса, по крайней мере, хватило порядочности с помощью Ремуса вынести мебель из спальни «матушки» — секретер, мягкий уголок, который выглядел так, словно помнил времена Империи, туалетный столик, потрёпанный комод, заставленный драгоценными безделушками. Остались только большая кровать с изъеденным молью пологом, шкаф, который они предпочли не открывать, и несколько других мелочей. Однако с каждым разом, когда Люпин входил в комнату, которую в настоящее время занимал скучающий гиппогриф, он чувствовал что-то похожее на раздражение, смешанное с сожалением — конечно же, Клювокрыла надо было где-то разместить, но, Мерлин подери, почему не на чердаке? Иногда решения Сириуса не поддавались ни одному из известных объяснений.

— Как думаешь? Сухожилия повреждены? — спросил Блэк, стоя на коленях и разглядывая переднюю лапу гиппогрифа. — Бедняга, что-то его расстроило, раз уж он так метался по комнате, что, наверное, наткнулся на эту проклятую кровать.

Люпин разглядывал большую щепку, которую они вынули из раны, и боролся с рефлексами, вдыхая запах крови. Он полистал книгу о гиппогрифах, которую они нашли в библиотеке после нескольких минут поисков. С её помощью они смогли успокоить Клювокрыла и обезболить его рану, но что дальше?

— Я думаю, мы должны немного его подвинуть, чтобы разглядеть рану как следует, — посоветовал Ремус.

— Ему очень больно, — Сириус посмотрел на него укоризненно. Люпин отвел взгляд. В последнее время Сириуса что-то тревожило. Вот как сейчас. На первый взгляд, всё как всегда, но через мгновение появлялось какое-то странное ощущение глубоко внутри.

— Ему не должно быть больно. Думаю, сейчас нужно зашить рану и посмотрим, что будет дальше. Если бы это было что-то серьезное, он бы даже не мог на ногу стать.

— Наверное, ты прав.

Сириус расположился возле раненого гиппогрифа и склонился над его вытянутой передней лапой. Ремус с почти болезненным увлечением наблюдал за движениями его палочки. Блэк всегда был лучшим в таких заклятиях — одинаково хорошо и ранил, и лечил. Вечный двигатель.

— Не смотри мне через плечо...

— Кажется, кто-то зовет снизу... — встрепенулись они одновременно, обменявшись нетерпеливыми взглядами. Ремус вышел, тихо закрыв за собой дверь, и почти бегом спустился по лестнице.

Он на секунду остановился в прихожей. Когда спускался вниз, ему казалось, что он слышит голоса из кухни. Но теперь там было тихо. Ремус заглянул в гостиную — возле Тонкс стояли настороженные Кингсли и Муди, по полу разлетелись осколки разбитой фарфоровой чашки. Ручейки остывшего чая растекались по паркету, словно щупальца кальмара.

— Ремус, пришла весть от Снейпа. Гарри и дети в Отделе Тайн.

— Это ловушка, — добавил Кингсли, его гладко выбритый череп блестел в свете газовых ламп. — Иди за Сириусом, немедленно. У нас портключ через пять минут.

Ремус взбежал по лестнице и столкнулся с Сириусом в коридоре на ближайшем этаже. Каким-то образом они оба знают. Глаза Блэка сверкают — с этого мига и до самого конца.

Облака рассеялись, открывая темнеющее небо. На его фоне силуэты деревьев и далёких холмов вырисовывались остро и выразительно, будто нарисованные. На западе сияла единственная яркая звезда. Подскакивающий на ухабистой дороге экскаватор поблескивал в свете фар едущей за ним «Шкоды».

— Мы можем его обогнать? — спросила нетерпеливо девушка, сидящая в пассажирском кресле. Она неудобно склонилась, натянув ремень безопасности и роясь среди CD-дисков.

— Не на этом повороте, Тонкс. Ты куда-то спешишь? — ответил ей водитель, не спуская глаз с дороги.

— Нет, но это барахло так странно болтается.

— Не беспокойся, на нас ничего не упадет. Хотя, кто знает...

Он всё-таки включил поворотник и обогнал жёлтый экскаватор умело, хоть и несколько нервно. Тонкс глянула на него скептически и вытащила из коробки один из дисков, вставив его в проигрыватель. Из динамиков зазвучали звуки современного альтернативного рока.

— Знаешь, Ремус, Сириусу это бы понравилось, — сказала она, зарываясь пальцами в его вьющиеся волосы.

Люпин кивнул и начал постукивать пальцами по рулю в такт. Фары «Шкоды» освещали узкую полоску асфальта, деревья и заросли кустов по обе стороны дороги, но другая полоса была погружена в тень. Нужно было быть осторожным.

— Ремус?

— М-м?

— Мы помним его слишком хорошо, — отметила Тонкс, продолжая манипуляции с плеером.

— Только семь лет прошло.

— Целых семь лет.

— Мне и двенадцати не хватило, чтобы забыть, — улыбнулся он, не отрывая взгляда от исполосованной белыми линиями трассы. За ними тарахтел экскаватор, а вдалеке виднелись фары встречного автомобиля.

Иногда тяжело было себе представить, как всё может перемениться в течение нескольких месяцев, и ещё труднее, когда речь идёт о семи годах. Была война, были саботаж и диверсии, были герои и мученики, была волна протестов, была, в конце концов, Революция, которая стиснула Западную Европу в железном кулаке — и были люди, которые выбрали другой путь. Седой мужчина средних лет и женщина — или девушка — или парень — или другой мужчина, черноволосый и красивый, а временами старушка или ребёнок — они также покинули Великую Британию, которая уже не была Великой Британией, чтобы предотвратить жестокую войну в Восточной Европе. И они были полезны — требовалось только делать вид, что не имеют ничего общего с магией, а на самом деле только ею и заниматься. Они могли работать для правительств, местных олигархов, жандармерии или полиции, но не переставали быть солдатами. Никогда не переставали.

Тонкс посмотрела в боковое зеркало, а потом повернулась, оперлась на руку и глянула в заднее стекло. Что-то её беспокоило.

— За тем холмом погаси свет и съезжай на обочину.

Он сделал, как она просила. Точно проехал между деревьями, выкатил на покрытое мёрзлыми комками земли поле и остановился за кустами. Двигатель заглох, «Шкоду» накрыло заклятие хамелеона, и она слилась с окружением. Тонкс приглушила музыку и плотно закрыла окно. Поодаль слышен был рёв мощного двигателя.

— Как думаешь, что бы он об этом сказал? — спросила она, положив руку на его колено.

— О чём?

— О том, чем мы занимаемся.

— Ему бы понравилось, — ответил Ремус, не задумываясь, и накрыл её ладонь своей. — Думаю, он поступил бы так же.

Она криво ему улыбнулась, прищурившись, но он глядел в другую сторону и, чуть не дыша, поглаживал костяшки её пальцев. Рёв мотора нарастал. Минуту спустя по дороге проехал не жёлтый экскаватор, а российский бронированный автомобиль.

Шёл две тысячи четвёртый год.