Как твои дела? (гет)

Самое главное в своём плане «Говорить Только Правду» Катя оставила напоследок. Сначала нужно уладить всё чужое и внешнее, а потом, потом…

Чего ждать от Андрея? Катя попыталась разложить свои чувства и ожидания по полочкам. «Да, Пушкарёва, а лучше разнести по графам и свести баланс. Актив — пассив». В любом случае получалось у Кати одно. В прекрасное, чудесное время «до инструкции» она ждала бы от Андрея сочувствия, возможно, даже радости. Хотя поверить в то, что Жданов её действительно любит до умопомрачения, до «поженились и умерли в один день», в то чудесное время Катя так и не смогла... Любила, надеялась, хотела верить, но не смогла. А вот понимание, сочувствие и помощь, она же могла на них рассчитывать? Сейчас… Катя подошла к двери в президентский кабинет, прислонилась щекой к матовому стеклу... Сейчас она ждала от Жданова страха. Беспомощного удивления в его глазах и страха.

«Ты ж его любишь, Пушкарёва? Ты верить ему должна».

Накатила привычная уже усталость, Катя оторвала тяжёлую голову от стекла. Так. Напомнить себе, что предавший один раз, предаст и в тысячный. Готовиться к худшему… «Ожидая лучшего?» — «Да заткнись ты».

Внутренний голос замолчал, но Катя была уверена, что временно. Непослушный у неё был внутренний голос.

Она постояла немного в центре своего кабинетика. Слабость не проходила, и Катя уселась за стол, опустила голову на скрещённые руки. Стало немного легче.

А что, если поговорить с Андреем сейчас? Не откладывать это напоследок? Сразу всё определить в главном, а затем… «Что же тебя колбасит так, Пушкарёва?»

Решительно встала, сжала кулачки на удачу и прошла в президентский кабинет. Жданова на месте не было… Баланс не сошелся.

Возвращаясь в ZimaLetto после обеденного перерыва, Катя немного задержалась. Девочки, как и всегда, были шумны и любопытны. Сегодня их чрезвычайно занимала марка и стоимость автомобиля жениха Кати Пушкарёвой. Катя быстро устала и от их расспросов, и от своих попыток придумать ответы (а потом эти ответы запомнить на будущее), её мутило от запахов еды, которую с аппетитом поглощали все без исключения женсоветчицы. Расспросы дамочкам в этом не мешали. Казалось, поглощаемая информация — это такая же пища для них, как и картофельное пюре с котлетой по-киевски. В общем, Катя задержалась.

В приёмной Вики не было и, прежде чем зайти в президентский кабинет, Катя на несколько секунд остановилась. Из кабинета слышался весёлый голос Жданова.

Катя открыла дверь и замерла на пороге.

Интересно, а что скажет Андрей, если вот сейчас подойти к нему, так свободно развалившемуся в кресле, снять с него очки, наклониться близко-близко к его лицу, как будто захотела поцеловать? Дождаться, когда он улыбнётся, а потом подставит губы, готовясь к поцелую... И выпалить: «Андрей... Палыч, я жду от вас ребёнка!»

Катя ещё секунду посмотрела на президента, разговаривавшего по телефону, и, слегка кивнув в ответ на его вопросительный взгляд, прошмыгнула в свою каморку.

Отчёт был почти готов — сегодня Катя его закончит. Завтра она встретится с юристами, послезавтра … Послезавтра она… Дверь в каморку открылась.

— Катя, как у нас дела? — Жданов лучезарно улыбнулся.

— Отчёт почти готов, Андрей Павлович, — очень вежливо ответила Катя и заметила тень облегчения на любимом предательском лице. «Пушкарёва, инструкция — это не только Малиновский, это и Андрей тоже».

— Ну, Катенька, я не только о деле хотел с вами поговорить... Мы так давно не были вместе, так давно никуда...

«Я не выдержу! Я не выдержу до послезавтра».

— ...Не ходили, Катенька! Может сегодня вечером...

«Скажу ему сейчас!»

— Катя, ты меня не слушаешь совсем. Кать?

«Вот сейчас!»

— Андрей... Павлович, я...

Жданов подошел ближе к Кате, протянул руку, зацепил указательным пальцем её очки, другой рукой накрыл ладонь Кати, лежащую на столе, наклонился...

«Сейчас!»

— ...должна… — её слова утонули в его губах.

— Ка-а-а-тя, сегодня мы … — что он хотел сказать, Катя не узнала, потому что стукнула дверь в его кабинет, Андрей резко выпрямился, отвернулся и быстро вышел, почти вылетел, из каморки.

Катя услышала взволнованный голос Киры. Встала, подошла к полке, на которой стояла фотография счастливого семейства Пушкарёвых, стукнула пальцем себе — фотографической — по голове:

— Дура ты, Пушкарёва. И трусиха...

* * *

«Я — не трусиха, я — не трусиха», — повторяла Катя мысленно, сидя за столом на кухне и следя за такими привычными движениями мамы. Мама ловко помешивала булькающее на плите варево с отвратительным, как казалось сейчас Кате, запахом чеснока и специй.

«Не отвлекаться! Сосредоточься, Пушкарёва!» Главное: ставить перед собой такие препятствия, которые собираешься взять. Их высота значения не имеет. Вот разговор с мамой — из самых высоких, но преодолимых. А непреодолимые барьеры оставить на будущее. Вот папа Кате сейчас не по возможностям. Потом, потом, потом, когда она соберёт все силы, сосредоточится и... И сбежит на самый дальний необитаемый остров. Но пока — мама.

— Мама, послушай, — тихо и неуверенно начала Катя.

Ей было невыносимо страшно и отчего-то больно, но откладывать разговор Катя не собиралась. «Позади — Москва, Пушкарёва, позади — Москва».

— Я жду ребёнка, ма…

Мама медленно, Катя думала, что так бывает только в кино — в рапиде, осела на пол.

— Мамочка! — Катя вскочила с табурета и суетливо заметалась по кухне, пытаясь вспомнить, где у них хранится аптечка.

— Постой, Катя, — мама тяжело приподнялась.— Подай руку.

— Мама, давай я вызову «Скорую»!

— Накапай валерианы… В верхнем шкафчике... Тридцать капель, да водой разбавь. Воду из кувшина... Так, хорошо.

За будничными указаниями матери чувствовалось такое волнение, такое внутреннее напряжение, что Катя вдруг, вопреки всему, успокоилась. Нужно держаться. За себя, за маму. Она сильная. Они сильные. Всё будет хорошо…

Хорошо не было. Мама плакала, Катя ещё дважды приносила ей валерьянку. А под конец разговора, посмотрев на побелевшее в синеву мамино лицо, побежала искать нитроглицерин. Маме она рассказала всё. Почти всё — про инструкцию Катя рассказать ей не смогла. Может быть, потом, когда у неё самой перестанет болеть сердце и ещё что-то там — в горле, в голове, внутри всего тела.

— Катенька, а Андрею Палычу ты сказала? Про ребёночка?

— Нет!

— Но, может быть, он не такой…

— Какой, мама, какой? Он не любит меня, он любит компанию свою, мама… Он женится скоро! — Катя практически кричала.

— Тише, тише, тебе волноваться сейчас нельзя. Что ты, дочка, — и, помолчав, мама добавила: — А ты его любишь, да? Всё так же?

Катя тяжело опустилась на табурет и совершенно по-детски, размазывая слёзы и сопли по щекам, заревела.

* * *

Успокоив Катю и ответно налив в чашку воды с валериановыми каплями — «ничего-ничего, валерьяночку можно» — мама стала настаивать на том, что откладывать разговор с папой — неправильно.

— Катя, у нас в семье никто никогда никого не обманывал. Надо, Катя, надо! Тебе самой же легче будет... Мы не сможем скрывать тайну от отца... Эту тайну — не сможем, Катя.

Катя подумала, допила невкусную валерьянку и согласилась. Отдалять разговор с отцом в её случае — как затягивать петлю на горле: чем медленнее это делаешь, тем больше мучаешься. Начиная разговор с папой, нужно найти силы на один бросок гранаты, а потом уже с фатализмом наблюдать за последствиями ядерного взрыва. Главное, следовало решить, что говорить папе об отце ребёнка. Катя не сомневалась, что как только она назовёт имя Андрея, отец помчится восстанавливать справедливость. Так восстанавливать, как только он представляет эту справедливость.

Катя поёжилась, представив правосудие по-пушкарёвски. Ах, папа, папа!

Нет, говорить об Андрее Катя отцу не будет. Иначе, как ему объяснить то, что она и себе объяснить не в состоянии? И как его удержать от выяснения отношения со Ждановыми? Папа ведь не ограничится встречей с Андреем, захочет увидеть его родителей, начнёт требовать, грозить... И папу могут обидеть. Обидеть через неё, Катю.

И ещё он разочаруется в ней. Папа так её любит, так ею гордится, и при этом считает совсем девчонкой, малышкой, несмышлёнышем... Как он сможет принять то, что его маленькая девочка с косичками вдруг стала взрослой, и так нелепо взрослой? Все последствия взросления без его преимуществ. Вдобавок Катя очень боялась за здоровье отца. Мама не свалилась от горя, побледнела, осунулась сразу, но держится. Катина мамочка — сильная, во многих вопросах сильнее мужа. А папа...

Так что же ей, Катерине, делать?

* * *

Разговор с отцом, несмотря на то, что Катя к нему готовилась, состоялся неожиданно. Мама помешивала борщ большой деревянной ложкой, и тихонько, иногда оглядываясь на дверной проём, расспрашивала о том, как дочь сходила к врачу. Катя сидела за столом и, сложив руки, как примерная ученица на уроке, так же тихо отчитывалась. Витамины, не волноваться, следить за давлением…

— Что это вы шушукаетесь? Закроются в комнате и ну, лясы точить! И на кухне, которая предназначена для приёма пищи контингентом гарнизона!

Катя вздрогнула от громкого голоса отца, неожиданно раздавшегося прямо из-за её плеча. Голова закружилась и, не выполнив одного из предписаний врача — «Екатерина Валерьевна, в вашем случае это обязательно, слышите, обязательно» — не уследив за давлением, Катя рухнула в обморок.

Очнулась Катя у себя на диване, мама сидела рядом и с побледневшим лицом тыкала мерзко воняющую вату ей под нос.

— Катенька, Катенька, девочка...

— Девочка! Мамашей вон заделалась уже, а ты всё — девочка! — Отец стоял рядом и сердито сжимал кулаки, но Катя видела, что глаза у него испуганные, руки дрожат, а лицо такое же белое как у мамы.

«Жданов, вот этого я тебе никогда не прощу!»

* * *

— Ну, друг мой Колька…

— Пушкарёва, я пугаюсь, когда ты начинаешь цитировать старые фильмы, — прервал Катю Николай.

— Не сбивай меня, Зорькин!

— Ты ж не лётчик, чего тебя сбивать?

Коля чувствовал: то, что хочет сказать ему подруга, ему не понравится, очень не понравится, поэтому как мог, оттягивал разговор. Но Катерину свернуть с намеченного пути было невозможно.

— Я понял, ты хочешь сказать мне что-то такое, что уже оставило меня без ужина, а дядю Валеру выгнало в гараж, на ночь глядя. Ну что ж, колись, Пушкарёва!

— Я беременна, Колька.

— Врёшь! — Коля выпалил, явно не думая, и, раскрыв рот, оторопело уставился на Катю.

Именно сейчас Катя не выдержала. Когда узнала, что ждёт ребёнка — Катя не плакала. Когда решала, что будет делать с ребёнком и всей этой невозможной ситуацией — Катя не плакала. Пытаясь и не отваживаясь поговорить с Андреем, она не плакала тоже. Лихорадочно перебирая лекарства в картонной коробке, ища и не находя упаковку нитроглицерина для мамы, она не плакала. Выдерживая тихий отцовский крик (тихий, потому что и руки у него тряслись, и испуг за неё в глазах не проходил, и горло у него перехватывало) — не плакала. А вот сейчас Катя не выдержала. За всё то время, которое прошло с момента, поставившего перед важнейшим выбором в её короткой жизни, она разрыдалось только два раза. Тогда, в президентском кабинете после разговора с Кирой, и сейчас, прижавшись к лучшему другу.

— Ну, Кать, ну, перестань. Не реви, Катька! Слышишь?

— Это не я реву, это гормо-о-оны!

Коля отодвинул Катю на расстояние вытянутой руки и строго посмотрел ей в глаза. Катя продолжала всхлипывать, но уже тише.

— Так, Пушкарёва, спрашивать, кто счастливый отец, я не буду. Мои дедуктивные способности позволяют мне сделать соответствующие выводы. Как отреагировала твоя великая любовь?

— Ко-о-оля…

— Не реви, — Коля опять подсел к Кате поближе, обнял её за плечи, а она снова уткнулась лицом ему в плечо. — Всю рубашку мне вымочишь… Перестань, Пушкарёва! Ниагарским водопадом горю не поможешь!

Зорькин помолчал немного и уже совершенно серьёзно добавил:

— Ты уже решила, что делать будешь?

Катя, не отнимая лица, от уже промокшей Колиной рубашки, помотала отрицательно головой, замерла на секунду и покивала положительно.

— Ну, Пушкарёва, ты даешь! Кончай сопли по мне размазывать и рассказывай, что придумала твоя вторая по уму голова!

— Почему это вторая? — прогнусавила Катя, не отрывая голову от его плеча.

— Потому самая умная голова — у меня!

— У тебя не голова, а местожительство тараканов!

— Так это же золотые тараканы!

— Колька, перестань меня смешить. Всё равно не смешно. И всё очень серьёзно.

— Я понимаю, Пушкарёва, я понимаю. Рассказывай давай свой план…

* * *

— Вот, мать, хотела внуков! Дождалась!

— Валера…

— Что Валера, Валера! Всегда говорил, что эти полуголые дамочки на сцене Катюху до добра не доведут!

— На подиуме…

— Что? Да ну тебя! И ведь не говорит, доченька родная, кто помог мечту-то нам исполнить. Или ты знаешь? Ленка?

— Да Господь с тобой, Валера. И знала бы — не сказала. Ведь помчишься же с наскоку дочку замуж выдавать! Или убивать. Не знаю даже, что хуже?

Катя, невидимая из кухни, стояла, прижавшись к стене в прихожей, и сжимала кулаки. Сжимала до того крепко, что коротко остриженные ногти до боли впивались в ладони. Папа испугался Катиного обморока, не стал наседать на неё сегодня. Не стал выпытывать имя обидчика с настырностью и безапелляционностью, той, что ему свойственна, и так, как он, безусловно, ещё сделает. И что Кате тогда говорить? Что отвечать? Назвать имя Андрея? Отец не выдержит, бросится выяснять отношения — Кате с мамой его не удержать. И какие отношения у Кати со Ждановым? Если б она сама могла определиться…

Не называть имя, молчать, как подпольщик на допросе? Может быть ещё хуже. Отец всё равно отправится в Zimaletto, раскричится, ничего не узнает, зато всё узнают все остальные.

Катя тихо отступила в свою комнату. Колька валялся на диване и пялился в потолок.

— Бушует дядь Валера?

— А ты как думаешь? — Катя вздохнула.

— А хочешь, я скажу, что это мой, — Коля тоже протяжно вздохнул, а Катя непонимающе посмотрела на него. — Ну, то есть мы с тобой… Что я… Что ты ребёнка ждёшь от меня?

— Ты совсем с ума сошел? Он тебе не поверит, а потом убьёт!

— Так убьёт или не поверит, Пушкарёва?

— И то, и другое. Нет, Колька, это не выход. Хотя спасибо тебе большое.

Зорькин явно повеселел. Перевернулся на бок и серьёзно поглядел на Катю:

— Пушкарёва, что делать-то будем?

Катя отошла к окну, невидяще уставилась на улицу. Потом развернулась, расправила плечи и вздёрнула подбородок:

— Будем рожать. И жить долго и счастливо!