О темноте и эмпатии (гет)

Молли узнаёт жестокую правду тогда, когда менее всего готова. У неё на коленях Рози, в руках — бутылочка с детской смесью, а сама она готова решительно объяснять Джону, почему разбиты почти все пластинки, которые они с Мэри уже давно коллекционируют. Ведь дети такие дети — отошла буквально на минуточку, а когда малышка закричала, бросилась на крик, задев боком пластинки на столе. Разумеется, основная часть вины на ней, но…

…Но когда Джон появляется на пороге, Молли хватает одного удара сердца, чтобы понять, что что-то не так.

Что-то произошло.

Шерлок — проносится паническая мысль, и от порыва резко подняться её удерживает лишь тяжесть ребенка на коленях.

— Джон?! — от дрожи в собственном голосе Молли невольно пугается ещё сильнее.

В отличие от своего лучшего друга, Джон вполне владеет эмпатией, чтобы понять, к чему был задан вопрос.

— С ним всё в порядке.

Но облегчение, которое должны были принести эти слова, никак не наступает. Молли чувствует в голосе друга едва сдерживаемую ненависть, боль… и слёзы. Готовый сорваться вопрос «А где Мэри?» Молли едва удерживает на языке. Джон поднимает взгляд — даже не на неё, не на ребёнка, — а куда-то в стену, чуть выше её плеча. И этот взгляд достаточно красноречив.

Она осторожно оставляет Рози на диване и делает неуверенный шаг навстречу Джону.

— Джон…

— Мне придётся нелегко, Молли, — тихо говорит Джон, продолжая невидящим взглядом сверлить стену. — Мне очень нужна будет помощь.

Быстрый профессиональный взгляд на него, — сжатые до бледности костяшек кулаки, твёрдая линия рта, отсутствующий зрительный контакт — Джон явно в шоке.

— Конечно, даже не сомневайся…

Слова поддержки на ум никак не идут, приносить соболезнования ей кажется чертовски странным, неудобным — невозможным! — ведь это Мэри. Может, ей просто кажется, может, Мэри просто в больнице, ничего очень страшного не случилось…

— Мэри…

— Она мертва.

Молли оборачивается на малышку, потерявшую маму, но та лишь улыбается, продолжая издавать смешные звуки. Почти физическая боль сдавливает сердце.

И Молли становится жутко.

* * *

Звонить Шерлоку она бросается, когда обессиленный скупым рассказом Джон засыпает прямо диване. Её глаза уже чешутся и наверняка очень красные от слёз, но его горе бесслёзно, сухо, больше напоминает ярость.

На замену Молли уже вызвана Гарри — не лучший вариант, но оставить Джона одного, да ещё и с малышкой, она никак не может. Сейчас она нужна кое-где ещё.

Звонить Шерлоку оттуда было неудачной идеей — одно лишь неосторожное упоминание вызвало у Джона приступ гнева, подавить который он смог, лишь кинув в стенку чашку. Чашка разлетелась на осколки, вызвав испуг у захныкавшей Рози.

Телефон отвечает равнодушными мерными гудками. Молли прикусывает губу, не будучи уверенной, что ей делать — оставить всё как есть или ехать домой. Шерлок в горе наверняка столь же колючий, как обычно, — но при одной мысли об их общей утрате Молли снова хочется плакать. А как выплескивает своё горе Шерлок? С учётом того, что рассказал Джон о смерти Мэри? Стреляет в стену? Орёт на окружающих? Молли думает, пугает ли это её, но решает, что наплевать.

И тут же поднимает руку, желая остановить такси, — чтобы не было времени передумать.

* * *

— Это ты, — глухо говорит Шерлок, и Молли испуганно дёргается.

На Бейкер-стрит непривычно темно. Камин потушен, шторы задернуты, выключен свет.

Здесь и не пахнет как обычно: помесью химических запахов, крепкого чёрного чая, пороха, пота. Сейчас здесь пахнет смертью. Но не разложением или кровью, как на её рабочем месте, — болью.

Сердце щемит так сильно, что Молли едва удерживается от того, чтобы кинуться на его голос.

Темноту рассеивает звук зажигалки, на секунду высвечивая Шерлока около камина, и Молли потрясенно выдыхает. Нет.

Такого лица у него не было, даже когда он пришёл к ней с просьбой помочь сфальсифицировать собственную смерть.

— Шерлок, — голос подводит её в очередной раз за день: в нём жалость, слёзы, просьба не сдаваться. Но жалость сильнее — потому что его голос в ответ звучит так резко, как только это возможно:

— Не надо. Не жалей меня.

Молли не успевает подавить всхлип. Ей так больно, как не было уже очень давно — со времён, когда умерла мама. Тогда она рыдала несколько недель, не в силах ни за что взяться.

Но сейчас ей больно не только за себя — за Мэри, за Джона, малышку Рози, миссис Хадсон… но больше всего за Шерлока. Ему не обязательно говорить, чтобы она могла понять всю глубину его чувств до самого дна.

Нарушенное обещание. Ненависть друга. Отвращение к себе. И боль, боль, боль. Эмпатией Молли Хупер наделена даже в большей степени, чем Джон.

Молли опускается в кресло, которое находит практически наощупь — глаза так и не привыкли к темноте. Несколькими рваными вздохами приводит себя в состояние, в котором голос будет не так сильно дрожать — она на это надеется, во всяком случае.

— Как я могу помочь?

— Никак, — голос всё так же резок.

— Шерлок…

— Помоги Джону. Мне твоя помощь не нужна.

Молли это задевает, но далеко не так сильно, как должно. Его обычная эмоция в голосе — безразличие, а это ударяет куда больнее. Ей ли не знать — усмехается она в тон мыслям.

— Пожалуйста. Я могу просто послушать, если… если ты хочешь выговориться.

— Молли, — голос бьёт, точно хлыстом. — Уйди!

Но обычная обида так и не приходит. Потому что сейчас обижаться нельзя. Как бы он ни отрицал, ему нужно поговорить. Или даже накричать, если ему станет от этого легче.

Мэри, Мэри, Мэри. Молли не может сдержать слёз при мысли, что их маленький общий спокойный мирок рухнул. Что не будет больше посиделок с ароматными домашними пирогами, тихих вечеров с настольными играми, непривычно улыбающегося Шерлока, счастливого Джона… и малышки Рози, у которой есть мама.

Ей слышится шорох, и она решает, что Шерлок сел в кресло напротив неё.

Оглушающе громко тикают часы.

Темнота колется неловкостью, но Молли даже благодарна этому. Ей не хочется, чтобы Шерлок видел столь откровенное (и наверняка раздражающее его) проявление слабости. Но он не сможет её прогнать. Не сейчас.

— Почему ты так упряма? — в его голосе уже нет резкости и нет привычного равнодушия, теперь он просто звучит тихо, устало — неужели понял, что от неё не отделаться?

Снова несколько вздохов, проглотить набежавшие слёзы…

— Я тебе нужна. Ну, то есть не я, а помощь. Моя. Ну, если хочешь, конечно, — сбиваясь, говорит она, смущенная мыслью, что так эгоистично предлагает лишь себя. — Я могу позвать Грега…

— Я его уже видел.

— Миссис Хадсон?

— Она ещё не дома.

— Ей можно позвонить.

— Нет.

Она помолчала, обдумывая мысль.

— Майкрофт?

Шерлок хмыкает практически как обычно.

Остался только один. Молли прикусывает губу, но всё-таки говорит:

— Джон?

Его имя делает тишину только гуще, практически осязаемой.

— Как он? — голос Шерлока звучит практически ровно, отчего Молли понимает, что он также пытается с собой совладать. Что за дурацкую трагикомедию они устраивают вместо того, чтобы нормально поговорить… Ведь у них всех настоящее горе, которое пережить можно лишь сплотившись.

— Плохо. Засыпал, когда я уходила. И всё ещё… — она заминается, подбирая слова.

— Ненавидит меня? — он снова как будто спокоен, но без визуального контакта она не знает наверняка.

— Злится. Слушай, я уверена, что все придёт в норму, ты же нисколечко не виноват, ты не мог знать, что Мэри кинется тебя защищать.

— И правильно делает. И тебе надо меня ненавидеть. Я его подвёл. Предал клятву. Чего ты ожидаешь? Что я когда-нибудь смогу помочь тебе?

— Я… я не жду помощи, — растерянно отвечает Молли.

Голос Шерлока становится громче и яростнее. В нём клокочет истерзанное сердце, кипит боль. Молли зажмуривается, пытаясь отгородиться от этих эмоций.

— Я никого не могу защитить. Всем будет намного лучше держаться от меня как можно дальше. Я причиняю боль, постоянно подвергаю опасности. Рядом может быть только Джон — да и то теперь не будет. Так что тебе здесь нечего делать!

— Я твой друг, — бормочет она, ясно ощущая, как слабо это звучит.

Но он молчит, вместо того чтобы начать последовательно озвучивать тысячу аргументов, почему она ему не нужна.

Молли распахивает глаза, но по-прежнему ничего не видит. Однако ощущает, что Шерлок ближе, чем она думала. Намного ближе. На расстоянии дыхания, которое внезапно обжигает ей губы.

Темнота касается её щёк руками Шерлока. Он нежно стирает шершавыми пальцами солёные слёзы. И медлит, не убирая ладоней.

Молли не видит ничего, но чувствует. Впервые так ясно чувствует его. Понятные сейчас грусть, боль, презрение и ненависть к себе...

Но в первый раз — где-то совсем на поверхности, — она ощущает в нём нежность. К ней. И, кажется, что-то ещё…

Сердце в груди бьётся, как перепуганный кролик в клетке.

— Шерлок, — выдыхает она невольно.

Он молчит, но пальцы внезапно снова оживают, ласково проводя линию по щеке, от глаз до подбородка.

Мягко, почти невесомо касаются губ да так и застывают.

Мозг работает с невероятной скоростью. Молли до боли щурит глаза, пытаясь в темноте разглядеть Шерлока. Она знает, что должно последовать дальше, но не в силах в это поверить. Правая рука Шерлока немного отодвинется, левая скользнёт ей на затылок, и… И…

И руки исчезают с её лица.

— Уходи, — равнодушно бросает его голос, удаляясь от кресла.

Темнота вокруг неё снова становится лишь темнотой — спокойной, безмолвной, пустой.

Молли уходит, понимая, что сейчас она не сможет ничем помочь ему. Но на улице всё-таки звонит Грегу, прося его приехать и поговорить с Шерлоком, не оставлять одного.

Молли понимает, что анализировать произошедшее она ещё не готова — просто не способна, слишком устала и пока не может думать ни о чём, кроме Мэри.

Но потом — когда утихнет боль утраты и закончатся слёзы — начнёт она определённо с того, что больше никогда не поверит равнодушию Шерлока.