Два плюс один (гет)

Я не знаю, как это произошло, просто в какой-то момент моя жизнь изменилась. Тогда ли, когда на соседнюю улицу переехала семья Эвансов, или позже, когда мы с Лили пошли в одну школу? Или, возможно, вообще через несколько лет, когда она стала самой популярной девочкой в школе, и все ходили за ней хвостом? Именно тогда я впервые понял, что не готов ни отпустить ее, ни даже просто делить с кем-то ее внимание. Сейчас уже можно быть откровенным — я начал ревновать ее задолго до того, как она стала моей.

Она всегда была для меня словно солнечный луч в пасмурный день — единственная радость в моей очень странной жизни. И, наверное, это было неправильно — хотя и неудивительно. Как показало время, я вообще не умею правильно жить.

В те годы я был неуверенным в себе замкнутым подростком, над которым постоянно издевались одноклассники — и моя школьная жизнь была бы абсолютно невыносима, если бы не Лили. Ее присутствие вселяло в меня надежду и хоть какую-то смелость, благодаря ей я давал отпор тем, кого считал своими врагами. И в какой-то момент этот список стал сокращаться, хотя, наверное, это тоже была заслуга Лили. С ростом ее популярности статус ее друга стал для меня защитой, в какой-то степени. По крайней мере, в ее присутствии некоторые даже пытались ко мне подлизываться, как бы это ни было противно. Да, я всегда знал, что никто не понимает нашей дружбы и не одобряет ее. Именно тогда я впервые научился плевать на мнение других людей. Пожалуй, это и был главный урок, который я усвоил в школе.

Я вообще не очень люблю вспоминать то время. Школьные годы были не самым счастливым периодом в моей жизни, хотя, наверное, и не самым несчастным. Впрочем, я бы не захотел их променять ни на что. Мне хватает тех крупиц воспоминаний, той мимолетной радости, которую мне дарила Лили.

— Смотри, — Лили шла впереди и, запрокинув голову вверх, указывала пальцем куда-то в небо. — Смотри же!

— И что там? — естественно, я подчинился и тоже уставился в небо.

— Самолет! — воскликнула Лили, будто ей было не тринадцать, а пять лет. Меня всегда поражало ее умение радоваться простым вещам.

Я лишь усмехнулся и опустил голову — гораздо приятнее было смотреть на ее улыбку, пока она любуется самолетом, не обращая внимания ни на что другое. Я сделал несколько быстрых шагов и догнал ее — мы подходили к дороге, но Лили этого не замечала, и лишь когда я взял ее ладошку в руку, она отвела взгляд от неба и еще раз улыбнулась, теперь уже мне.

— Почему ты все время такой хмурый? — она, наконец, остановилась и серьезно на меня посмотрела.

— Потому что ты украла мою улыбку, — стараясь не рассмеяться, ответил я, следя за эмоциями на ее лице — она на секунду задумалась, потом удивилась и лишь через минуту осознала, что я шучу. Но была ли это на самом деле шутка? Я не знаю.

Из булочной неподалеку доносился аромат свежей выпечки, вот-вот должен был закончиться очередной учебный год, солнце уже ярко светило над городом, так что Лили приходилось щуриться, чтобы наблюдать за самолетом. Тогда я не понимал, что надо радоваться таким простым вещам, и не думал, что буду о них вспоминать. Я был в том возрасте, когда хочется казаться старше — сейчас бы я многое отдал за то, чтобы вернуться в те дни.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — неожиданно спросила Лили. Я так увлекся наблюдением за ней, что едва не пропустил вопрос. Она больше не улыбалась, теперь она смотрела на меня внимательно и серьезно.

— Химиком, — наобум буркнул я, хотя раньше никогда не думал об этом.

— А я врачом.

И сколько раз потом ни поднималась эта тема, Лили, кажется, ни разу не повторилась, она всегда придумывала себе новые специальности, и, глядя на нее, невозможно было поверить, что это неправда. Ее глаза всегда горели, когда она говорила о будущем, она ждала его с нетерпением, но, по сути, так и не выросла, а осталась ребенком: беззаботным, веселым, активным, мечтательным ребенком. Наверное, именно это меня так и привлекало в ней всегда. Говорят, противоположности сходятся — что ж, наверное, это на самом деле так, хотя мне и хочется верить, что мы были вместе по другой причине.

Я не знаю, как — но Лили всегда умела располагать к себе, и, чем старше мы становились, тем с большим количеством людей мне приходилось ее делить. И если в нашем детстве это были только ее родители и старшая сестра, то потом в этот список добавились многочисленные одноклассники, а чуть позже — еще и поклонники. И мне оставалось лишь смириться с этим. Сжимать кулаки, сдерживать рвущиеся наружу слова и обвинения, закрывать глаза и молчать. Неудивительно, что я стал еще более мрачным и нелюдимым.

С появлением у Лили множества друзей мы стали гораздо реже видеться. Просто ей уже не хватало времени на меня, и я, чтобы хоть как-то занять себя, усиленно взялся за учебу. Нет, я и до этого получал хорошие отметки, но мне вовсе не надо было проводить долгие часы за книгами — ведь школьная программа довольно проста, по крайней мере, мне так казалось. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре я сделался одним из лучших учеников в классе.

Как ни странно, химия стала моим любимым предметом, будто та шутка была пророческой. Было так удивительно наблюдать, как из двух разных веществ получается третье — абсолютно другое, с новыми свойствами. А еще химия мне нравилась своими законами, своей точностью. В ней все подчинялось определенным правилам, в отличие от реальной жизни и отношений людей.

Я никогда не понимал их — окружающих меня подростков, особенно ровесников, да и старших тоже. Их проблемы казались мне странными, увлечения — глупыми, шутки — несмешными. Наверное, Лили была единственным исключением из этого правила.

Начав хорошо учиться, я еще больше отдалился ото всех — окончательно стал парией для одноклассников. И не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не появился он.

До того момента я не думал, что кто-то может меня раздражать одним фактом своего существования. К шестнадцати годам я уже научился равнодушно относится к окружающим, но Поттер мне показал, насколько глубоко я заблуждался.