Два плюс один (гет)

Спустя полтора года мы стали жить вместе: я, Лили и Джеймс. Я, Джеймс и Лили. Тогда мне казалось, что это самое ненормальное событие в моей жизни. Как ни странно, но переехать мне предложил именно Джеймс — к тому моменту мы, если и не смогли окончательно найти общий язык, то, по крайней мере, больше не хотели друг друга убить после нескольких минут разговора. Да и вообще время многое расставило по своим местам, детские обиды остались в прошлом, мы выросли и изменились. Каждый из нас.

Нет, мы так и не стали друзьями, но тогда нас объединяло нечто, которое было важнее наших собственных чувств. Счастье Лили. Любит по-настоящему лишь тот, кто готов отдать всего себя, кто готов пожертвовать всем, пойти на любые уступки ради нее. Лили повезло — ее окружало сразу двое таких мужчин — я и Джеймс.

Да, было время, когда мы с ним соревновались, кто любит Лили сильнее. Когда, несмотря на молчаливый нейтралитет, продолжали бороться за нее, когда каждый втайне надеялся остаться единственным — но в конце концов пришли к пониманию, что это все не играет никакой роли. И в итоге мы оказались втроем под одной крышей.

Наверное, наши судьбы уже тогда были слишком сильно переплетены друг с другом, потому что это оказалось невероятно просто — жить вместе. Даже для такого мизантропа, как я. А с другой стороны, возможно, все было так легко, потому что мы и не пытались стать семьей. Джеймс все равно оставался для меня просто соседом, которому киваешь утром и вечером, с которым можно сыграть партию в шахматы, если у тебя нет других дел, посмотреть футбол или даже выпить бутылку виски. Но, сколько бы времени вы ни проводили вместе, ты будешь знать лишь одно — вы общаетесь, пока вы рядом. Стоит вам разъехаться, и общение тут же сойдет на нет. Впрочем, речи об этом не шло.

Я навсегда запомню тот день, когда это произошло, вернее, когда мы узнали об этом. Был конец осени, на улице стояла ужасная погода, благодаря которой мы проводили большую часть времени в нашей квартирке, даже не пытаясь найти какое-то развлечение за ее пределами. Обогреватель в комнате работал едва ли не на полную мощность, потому что перед этим Лили все жаловалась на холод, а мы были готовы перетерпеть духоту ради нее. По телевизору шло юмористическое шоу, и всплески хохота Джеймса мешали мне сосредоточиться на книге, которую я читал. Лили встала с дивана и потянулась, я невольно в очередной раз отвернулся от книжных строк и принялся следить за ней. Она ходила по комнате, будто в замедленной съемке, все ее движения были полны какой-то ленивой грации, как у только проснувшейся кошки. Она обошла комнату, собрала грязную посуду и вышла на кухню, откуда вскоре донесся тихий шум воды — на фоне которого так отчетливо был слышен звук падения тела.

Срок — три недели. Слова врача звучали, как приговор, даже хуже. Мы не знали, что ответить на его вопрос: “Кто отец?” и, наверное, впервые были по-настоящему смущены сложившейся ситуацией. До этого наша жизнь отчасти напоминала игру, и наши отношения были такими же, искренними, но легкими, бездумными. Нам хотелось жить настоящим, а не думать о будущем, не забивать свои головы взрослыми проблемами. Мы были молоды и считали себя вправе делать то, что хочется — и в тот день мы почувствовали, как у нас подрезали крылья, почувствовали, как больно может воздух хлестать по щекам, когда ты падаешь, а не паришь в свободном полете. Я не знаю, что думал тогда Джеймс, не знаю, что думала Лили. Сам я впервые в жизни не мог облечь чувства в слова. Я запутался и потерялся и, возможно, поэтому совершил ошибку.

Лишь бы не делать аборт — Лили была готова на что угодно, даже уйти от нас. И мы верили ей, когда она нас предупреждала, верили, что ребенок ей дороже всего на свете — и усиленно гасили в себе ревность, абсолютно нелогичную, а от того еще более неприятную, периодически вспыхивающую в каждом из нас. Хотя мы и думали, что за годы наших, таких неправильных отношений это чувство просто атрофировалось за ненадобностью. Но вскоре нам стало не до этого.