Два плюс один (гет)

Я не знаю, как это произошло, просто в какой-то момент моя жизнь изменилась. Тогда ли, когда на соседнюю улицу переехала семья Эвансов, или позже, когда мы с Лили пошли в одну школу? Или, возможно, вообще через несколько лет, когда она стала самой популярной девочкой в школе, и все ходили за ней хвостом? Именно тогда я впервые понял, что не готов ни отпустить ее, ни даже просто делить с кем-то ее внимание. Сейчас уже можно быть откровенным — я начал ревновать ее задолго до того, как она стала моей.

Она всегда была для меня словно солнечный луч в пасмурный день — единственная радость в моей очень странной жизни. И, наверное, это было неправильно — хотя и неудивительно. Как показало время, я вообще не умею правильно жить.

В те годы я был неуверенным в себе замкнутым подростком, над которым постоянно издевались одноклассники — и моя школьная жизнь была бы абсолютно невыносима, если бы не Лили. Ее присутствие вселяло в меня надежду и хоть какую-то смелость, благодаря ей я давал отпор тем, кого считал своими врагами. И в какой-то момент этот список стал сокращаться, хотя, наверное, это тоже была заслуга Лили. С ростом ее популярности статус ее друга стал для меня защитой, в какой-то степени. По крайней мере, в ее присутствии некоторые даже пытались ко мне подлизываться, как бы это ни было противно. Да, я всегда знал, что никто не понимает нашей дружбы и не одобряет ее. Именно тогда я впервые научился плевать на мнение других людей. Пожалуй, это и был главный урок, который я усвоил в школе.

Я вообще не очень люблю вспоминать то время. Школьные годы были не самым счастливым периодом в моей жизни, хотя, наверное, и не самым несчастным. Впрочем, я бы не захотел их променять ни на что. Мне хватает тех крупиц воспоминаний, той мимолетной радости, которую мне дарила Лили.

— Смотри, — Лили шла впереди и, запрокинув голову вверх, указывала пальцем куда-то в небо. — Смотри же!

— И что там? — естественно, я подчинился и тоже уставился в небо.

— Самолет! — воскликнула Лили, будто ей было не тринадцать, а пять лет. Меня всегда поражало ее умение радоваться простым вещам.

Я лишь усмехнулся и опустил голову — гораздо приятнее было смотреть на ее улыбку, пока она любуется самолетом, не обращая внимания ни на что другое. Я сделал несколько быстрых шагов и догнал ее — мы подходили к дороге, но Лили этого не замечала, и лишь когда я взял ее ладошку в руку, она отвела взгляд от неба и еще раз улыбнулась, теперь уже мне.

— Почему ты все время такой хмурый? — она, наконец, остановилась и серьезно на меня посмотрела.

— Потому что ты украла мою улыбку, — стараясь не рассмеяться, ответил я, следя за эмоциями на ее лице — она на секунду задумалась, потом удивилась и лишь через минуту осознала, что я шучу. Но была ли это на самом деле шутка? Я не знаю.

Из булочной неподалеку доносился аромат свежей выпечки, вот-вот должен был закончиться очередной учебный год, солнце уже ярко светило над городом, так что Лили приходилось щуриться, чтобы наблюдать за самолетом. Тогда я не понимал, что надо радоваться таким простым вещам, и не думал, что буду о них вспоминать. Я был в том возрасте, когда хочется казаться старше — сейчас бы я многое отдал за то, чтобы вернуться в те дни.

— Кем ты хочешь стать, когда вырастешь? — неожиданно спросила Лили. Я так увлекся наблюдением за ней, что едва не пропустил вопрос. Она больше не улыбалась, теперь она смотрела на меня внимательно и серьезно.

— Химиком, — наобум буркнул я, хотя раньше никогда не думал об этом.

— А я врачом.

И сколько раз потом ни поднималась эта тема, Лили, кажется, ни разу не повторилась, она всегда придумывала себе новые специальности, и, глядя на нее, невозможно было поверить, что это неправда. Ее глаза всегда горели, когда она говорила о будущем, она ждала его с нетерпением, но, по сути, так и не выросла, а осталась ребенком: беззаботным, веселым, активным, мечтательным ребенком. Наверное, именно это меня так и привлекало в ней всегда. Говорят, противоположности сходятся — что ж, наверное, это на самом деле так, хотя мне и хочется верить, что мы были вместе по другой причине.

Я не знаю, как — но Лили всегда умела располагать к себе, и, чем старше мы становились, тем с большим количеством людей мне приходилось ее делить. И если в нашем детстве это были только ее родители и старшая сестра, то потом в этот список добавились многочисленные одноклассники, а чуть позже — еще и поклонники. И мне оставалось лишь смириться с этим. Сжимать кулаки, сдерживать рвущиеся наружу слова и обвинения, закрывать глаза и молчать. Неудивительно, что я стал еще более мрачным и нелюдимым.

С появлением у Лили множества друзей мы стали гораздо реже видеться. Просто ей уже не хватало времени на меня, и я, чтобы хоть как-то занять себя, усиленно взялся за учебу. Нет, я и до этого получал хорошие отметки, но мне вовсе не надо было проводить долгие часы за книгами — ведь школьная программа довольно проста, по крайней мере, мне так казалось. Поэтому нет ничего удивительного в том, что вскоре я сделался одним из лучших учеников в классе.

Как ни странно, химия стала моим любимым предметом, будто та шутка была пророческой. Было так удивительно наблюдать, как из двух разных веществ получается третье — абсолютно другое, с новыми свойствами. А еще химия мне нравилась своими законами, своей точностью. В ней все подчинялось определенным правилам, в отличие от реальной жизни и отношений людей.

Я никогда не понимал их — окружающих меня подростков, особенно ровесников, да и старших тоже. Их проблемы казались мне странными, увлечения — глупыми, шутки — несмешными. Наверное, Лили была единственным исключением из этого правила.

Начав хорошо учиться, я еще больше отдалился ото всех — окончательно стал парией для одноклассников. И не знаю, чем бы все это закончилось, если бы не появился он.

До того момента я не думал, что кто-то может меня раздражать одним фактом своего существования. К шестнадцати годам я уже научился равнодушно относится к окружающим, но Поттер мне показал, насколько глубоко я заблуждался.

Я не могу вспомнить, когда я не получал то, что хотел. Не было ни одного такого случая — до определенного момента. Но тогда я не готов был сдаться. Лили была... как солнце. Она одаривала всех своим светом, поэтому ее так любили. Мне казалось, что завоевать ее не составит труда, ведь она не была замечена в отношениях с парнями, кроме этого странного выскочки — Снейпа. Но я оказался для нее “одним из”, просто одноклассником, просто соседом по парте, просто знакомым, даже не другом. Надо ли говорить, что такое положение вещей меня не устраивало?

Она явно не симпатизировала мне — сейчас я могу это признать, хотя в то время и говорил друзьям, что за своими резкими выпадами она скрывает чувства ко мне. Нет, она меня не любила и, возможно, даже презирала, если ей вообще было знакомо это чувство, в чем я сильно сомневаюсь. Да, я был хулиганом, а она — девочкой-отличницей. Я из богатой семьи, она — из семьи среднего достатка. Она дружила со Снейпом, я — ненавидел его.

Но я поставил себе цель, и именно это многое предрешило. Она была первым, что я не получил в своей жизни. Да и не просто первым, а, скорее, единственным, что я так и не получил, если быть совсем уж откровенным.

На что я был готов, чтобы ее добиться? Как бы банально это ни звучало — на все. И сейчас мне страшно осознавать, что это на самом деле было так. Я слишком многое мог бы сделать ради Лили, ради ее симпатии, ее улыбки. Наверное, со стороны это выглядело игрой. Сириус не раз убеждал меня оставить ее в покое. Он считал, что, стоит мне получить ее, как я разобью ей сердце. Хотя в какой-то степени он и не ошибался.

Началось все действительно как игра, мною руководил азарт, соперничество. Вот только это зашло слишком далеко, и Лили для меня превратилась в наваждение. Она стала значить для меня куда больше, чем очередной “трофей”, как мы обычно называли завоеванных девушек.

Это была настоящая осада, если говорить военными терминами. И рано или поздно неприступная башня должна была пасть — так и случилось.

За окнами школы лил дождь, преподаватель вел очередной нудный урок по английской литературе. Лили сидела за второй партой, по диагонали от меня, и внимательно его слушала, время от времени делая пометки. Резким движением руки она поправила локон, упавший ей на лицо, когда она склонилась над тетрадью, чтобы записать что-то, наверное, важное за учителем.

Я аккуратно вырвал листок и оторвал от него кусочек, крупными буквами написал “Пошли завтра в кино”, свернул его в трубочку и подкинул на парту Лили. Мне не было необходимости подписываться — за все время, пока я пытался завести с ней отношения, она наверняка выучила мой почерк. Обычно она не обращала внимания на подобные записки — не возвращала их и никак не комментировала. Я уже приготовился наблюдать, как она в очередной раз раздраженно поморщится и запихнет несчастный клочок бумаги в карман сумки — но она вздохнула, что-то черкнула на моей записке и, убедившись, что преподаватель смотрит в другую сторону, кинула ею в меня. Я был так удивлен, что едва не уронил бумажку на пол, что вызвало приглушенный смех Сириуса, с которым мы вместе сидели за партой.

На бумажке под моими огромными буквами аккуратным почерком было написано всего одно слово: "Ладно". Но этого было достаточно.

Мы пошли на очередную вариацию сказки про Золушку — “Туфелька и роза”. Я был тогда уверен, что всем девчонкам нравится такое. Да и Лили, кажется, была не против. Не буду отрицать — уже тогда мне хотелось произвести на нее впечатление. А пройдет еще немного времени — и ее улыбка станет главным в моей жизни. Это на самом деле удивительно, как быстро иногда меняется отношение к некоторым людям.

Мы встретились раз, другой, третий. Мы гуляли в ближайшем парке, ели мороженое, катались на каруселях и даже как-то делали вместе уроки. Она все больше и больше входила в мою жизнь, становилась ее частью — и наоборот, я отвоевывал себе место в ее аккуратном, ухоженном мире. И, как ни странно, оно появилось, тем более, что мы нашли много общего.

Вскоре стало понятно, что между нами все серьезно — даже Сириус перестал принимать ставки на то, когда мы расстанемся. Должен заметить, он воспринял наши отношения куда адекватней, чем я мог предположить — должно быть, потому, что он в этот момент был больше занят своей личной жизнью. А вот Лили так не повезло…

Весь год Снейп крутился рядом с ней, и мне приходилось терпеть его. Если мы с Лили шли в библиотеку, то он шел с нами. Или они шли вдвоем, когда у меня были тренировки. И я ничего не мог с этим поделать. Стоило мне несколько раз поднять тему Снейпа, как Лили ставила мне в укор, что она же терпит Сириуса. Наверное, она была права. Впрочем, я не ревновал ее к Снейпу — просто был уверен, что между ними и быть ничего не может. Просто потому, что это Снейп — на него не клюнет ни одна нормальная девчонка. Хотя, наверное, я должен сказать ему спасибо — за то, что он сам лишил меня своего общества и перестал путаться под ногами, хоть это и стоило слез Лили.

Это случилось весной — Снейп тогда помешался на подготовке к экзаменам и все время звал с собой Лили так часто, что это надоело даже ей. Была пятница, мои родители уехали к дальним родственникам, и наш дом был свободен, поэтому библиотеки в наших с Лили планах точно не значилось. Не знаю, что нашло на Снейпа, да и он сейчас этого не понимает — но факт остается фактом.

— Шлюха, — хлесткое слово, сказанное злым тоном, заставило замереть весь двор.

Кажется, это услышали все — не только в школе, но и в городе, и теперь ждут, что будет дальше. Часы над входом в школу в тот момент тикали особенно громко, а звук пощечины раздался, словно выстрел, словно раскат грома или звук разорвавшегося снаряда. Снейп стоял в центре, весь красный от смущения, так что даже следа от удара у него на щеке практически не было видно.

Я провожал взглядом убегающую Лили и, кажется, не смел пошевелиться, хотя, конечно, надо было погнаться за ней, остановить, обнять, чтобы она обо всем забыла или, наоборот, расплакалась у меня на плече. Но я не мог, будто что-то удерживало меня. Когда двор ожил снова, я поднял оброненную Лили сумку и пошел к выходу. Лишь проходя мимо Снейпа, я не удержался и тихо проговорил: “Ну и идиот же ты, Нюниус.”

Я не угрожал ему, не велел держаться подальше от Лили — я просто знал, что между ними все кончено. Она не простит, она теперь только моя и больше ничья, и в тот момент это было даже правдой.

Мы поженились через год после окончания школы, хотя родители Лили были против. Они считали, что мы поступаем слишком необдуманно и поспешно. Впрочем, мои тоже были не слишком довольны, но они смирились — привыкли потакать моим капризам.

Жить мы стали в Лондоне — так было удобнее, ведь мы оба учились в колледже, а еще занимались благотворительностью. Было в этом что-то правильное и в то же время показное — тратить молодость на то, чтобы помогать животным. Не могу сказать, что это было для меня так уж важно, но это нравилось Лили, а я последовал за ней. Она была в этом плане удивительным человеком — заражала своим энтузиазмом, вдохновляла, помогала открыть что-то новое.

А потом заболела моя мать, и мне пришлось вернуться к родителям на целый месяц…

Наверное, именно так наркоманы ощущают ломку, именно это они испытывают. Первые дни без Лили были странными. Жизнь будто проходила мимо, а я наблюдал за ней со стороны. Я все также ходил на уроки, отвечал на вопросы учителей, делал домашние задания, но немногим отличался от робота с заданной программой. Вернее, даже не робот, а просто механическая кукла, у которой никак не кончится завод. И лишь потом я начал осознавать, что сделал. Да, я разрушил нашу дружбу своими руками. Одно слово, которое уничтожило, перечеркнуло все, что было до этого.

Тогда у меня не хватало жизненного опыта, чтобы задаться вопросом — была ли вообще эта дружба, раз так быстро и просто она рассыпалась в прах. А теперь слишком много всего произошло, и я никогда не узнаю на него ответ.

Спасаясь от одиночества, я стал учиться еще прилежнее. Родители, наверное, гордились бы мной, если бы им вообще было до меня дело. Я миллион раз спрашивал себя, для кого я учусь, и столько же раз не находил ответа. У меня не было цели, мечты, планов, да и просто желаний. У меня не было ничего, ради чего стоило бы жить, поэтому неудивительно, что вскоре моя жизнь превратилась в существование.

Даже получение стипендии на обучение — и то прошло практически незамеченным. Так странно — ведь это был единственный шанс для меня получить приличное образование, но и на это мне было плевать. Мама плакала, собирая мои скромные пожитки, отец ругался, твердил, что я должен думать о том, как принести деньги в дом, а не о бесполезной учебе. А мне было все равно. Единственное, что меня волновало — получила ли Лили мою записку и прочитала ли ее.

Я, конечно, не удержался — просто не мог уехать в Лондон, не попрощавшись с ней и не сообщив ей свой новый адрес. Однако ни говорить со мной, ни видеть меня она не хотела — поэтому мне пришлось написать ей. Так странно — жить на соседних улицах и отправлять друг другу письма, но, тем не менее, я сделал это, хоть и абсолютно не рассчитывал на ответ…

Меня ждал Лондон, колледж и все та же серая жизнь. Обычно таких перемен все ждут с нетерпением, а я просто плыл по течению, пока не раздался стук в дверь.

Честно скажу, день тогда выдался мерзопакостный — с самого утра лил дождь, большая часть занятий была посвящена нуднейшей лабораторной, а остальное время занято историей и прочей никому не нужной лабудой. Неудивительно, что вернулся я в свою комнату в кампусе рано — хотелось просто забраться в кресло с чашкой чая и книгой, закутать ноги в плед, и так провести весь вечер — я лишь надеялся, что сосед останется у друзей или где-то еще.

Не могу сказать, что мне было комфортно жить дома, но почти за два года учебы я так и не привык делить комнату с соседом, хотя, признаться честно, он был еще и не самым худшим вариантом из всех. Меня удивляло, что колледж ничем не отличается от школы. Казалось бы, те, кто туда пришел учиться — или сдали сложные экзамены, или платили большие деньги. Это был наш шанс получить нормальное образование — вот только почему-то лишь единицы хотели знаний, остальные будто отбывали повинность — им было все равно. Они не слушали преподавателей, не делали домашние задания, пропускали лекции, не ходили в библиотеку — словом, вели себя как мои одноклассники, которых я за это презирал.

В тот вечер мне не повезло — сосед был в комнате и никуда не собирался. Я уже приготовился провести вечер под его бесконечное нытье, когда в дверь постучали — на пороге стоял наш однокурсник, насколько мне было видно со своего места. Он просунулся в дверь и, видимо, считая меня глухим, закричал: “Снейп, там тебя девушка какая-то ищет”. Вид у него, надо заметить, был сильно озадаченный. Впрочем, и я, наверное, выглядел не лучше после его сообщения.

На улице стояла Лили — ее рыжие волосы были мокрыми, с них капала вода. Да и вообще, вряд ли на ней было хоть что-то сухое из одежды. Она мелко стучала зубами на промозглом осеннем ветру и явно провела на улице уже не один час.

— Привет! — она смущенно улыбнулась и попыталась по привычке поправить прическу, но, коснувшись мокрых прядей, потерявших всякую форму, опустила руки.

Я смотрел на нее во все глаза и не мог вымолвить ни слова. Она совсем не изменилась с нашей последней встречи — внешне, а вот внутренне… Тогда она не хотела и смотреть в мою сторону, сейчас же она первая ко мне пришла.

— Ты не занят? Можно у тебя спрятаться от дождя? — неловкость между нами, казалось, можно было пощупать руками. Я продолжал молчать, она — смотреть на меня во все глаза.

Что я мог сделать в той ситуации? Ответ очевиден — только кивнуть и посторониться, пропуская Лили внутрь.

Мы прошли в мою комнату, оставляя за собой влажные следы на недавно вымытом полу. Сосед проявил редкую тактичность, быстро собрав какие-то вещи и исчезнув с наших глаз. Я нашел в шкафу чистую одежду и полотенца и отправил Лили в душ, сам же принялся заваривать чай. Руки двигались словно на автомате, но мыслями я был где-то далеко. Как бы банально это ни звучало, происходящее слишком напоминало сон, но я боялся ущипнуть себя, потому что был рад ее визиту, даже если это и не было явью.

Из ванной доносился шум воды, на столе громко кипел чайник, выпуская к потолку тонкие струйки пара, которые, едва успев подняться на полметра, оседали на стекле легким туманом, будто еще больше отгораживая мой маленький мир от реальности. В какой-то момент мне даже захотелось зажечь свечи — они лежали в шкафу на случай отключения света — чтобы создать хоть какое-то подобие романтики. Но я, естественно, этого не сделал.

Лили осталась у меня на ночь. Мы разговаривали, вспоминали прошлое, аккуратно обходя тот инцидент, из-за которого мы расстались. Потом я читал вслух книгу и перебирал ее еще влажные волосы, а она лежала у меня на коленях — прямо как в детстве. Тогда я впервые понял, почему некоторым так не хочется взрослеть — я бы тоже теперь не променял то время ни на какие сокровища мира.

А потом мы целовались — долго и нежно, наверное, даже страстно. Это было важнее, чем дышать, важнее целого мира. Мы так и уснули, практически в обнимку, на моей кровати, при свете ночника — за что бы нам непременно влетело, будь мы у нее дома. Но теперь нас ругать было некому, а мы сами, естественно, не чувствовали угрызений совести. Ни по какому поводу.

И мы не собирались останавливаться.

Я никогда не любил путешествовать. Все эти встречи, возвращения действовали на меня угнетающе. Сначала ты уезжаешь из своего дома, где-то живешь некоторое время, а когда возвращаешься, свой дом кажется чужим, и к нему надо привыкать заново. И пусть на это иногда уходит всего несколько часов, но ты чувствуешь себя не в своей тарелке, тебе кажется, будто ты в гостях, и даже будто подсматриваешь за кем-то, здесь живущим.

Когда я вернулся от родителей, это ощущение было, как никогда, сильным. Прошло уже несколько дней, а я все никак не мог привыкнуть — но не понимал, что мне мешает снова почувствовать себя дома. И дело было не в лежащих не на своих местах вещах — по правде говоря, у моих вещей никогда не было своих, четко определенных мест, и клал я их куда придется. А теперь был порядок, но какой-то искусственный и неправдоподобный. И абсолютно чужой.

Я так увлекся поиском внешних причин своего дискомфорта, что очень долго не замечал главного. Изменилась Лили. Абсолютно неуловимо и, наверное, для постороннего человека незаметно, но я знал ее слишком хорошо. У нее появились новые жесты, новые привычки. Впервые я это заметил, когда мы вместе пили чай — Лили всегда любила черный, обязательно с сахаром, но без молока, иногда с долькой лимона. Теперь она пила зеленый и, как-то странно улыбаясь, подносила чашку ко рту, вдыхала запах, но не делала глотка.

Я тогда ничего не сказал, да и что я мог сказать, в самом-то деле?! Просто стал гораздо больше внимания обращать на детали, на какие-то мелочи. На то, как Лили накручивает волосы на палец, как проводит рукой по корешку, прежде чем открыть некоторые книги, как иногда улыбается ни с того ни с сего, будто вспомнив что-то приятное и, судя по всему, не связанное со мной.

Я любовался этой новой Лили, заново ее открывая для себя и заново влюбляясь, наверное, даже сильнее, чем прежде.

А потом вдруг все изменилось…

— Джеймс, нам надо поговорить, — она говорила тихо и практически безэмоционально — я не привык видеть ее такой. Моя Лили всегда улыбалась, светилась внутренней энергией и делилась ею со всеми.

— Да, Лили? — я перестал читать и, загнув уголок страницы, отложил книгу на полку. Она поморщилась — потому что терпеть не могла небрежного отношения к книгам.

— Я люблю другого, — она произнесла это так, словно речь шла о погоде, или о планах на выходные, или о чем-то другом, столь же незначительном и столь же банальном.

— Снейпа, — сказал я. Я не спрашивал — тогда мне уже было понятно, у кого Лили могла перенять свои новые привычки.

Она не смутилась, не отвела глаза — это было не в ее характере. Не знаю, чего она ждала от меня — возможно, обвинений в измене, которой, по сути, и был ее тайный роман. Но я удивил Лили — да что там Лили, в тот момент я удивил даже себя. Закрыв глаза, я попытался представить, что мы расстаемся, и не смог. Это было слишком неправдоподобно и неправильно.

— А меня? — спросил я. Она моргнула и уставилась на меня ничего не понимающим взглядом. — Меня ты любишь, Лили?

Мне действительно было важно знать ответ на этот вопрос, хотя тогда я еще не представлял, что буду делать при любом варианте ответа. Мне хотелось правды — пусть вначале она больно ударит, но только зная ее, можно получить что-то настоящее, что-то стоящее.

— Люблю, — едва слышно сказала она, будто боясь своих собственных слов или чувств, но тут же взяла себя в руки и повторила уже громче, глядя мне прямо в глаза. — Люблю!

Что я мог на это ответить? Попросить остаться со мной, бросить Снейпа? Имел ли я право? Сумел бы я сделать ее счастливой? Я этого не знал, но так же отчетливо понимал, что не могу отпустить ее. И это была не уязвленная гордость, не собственнические чувства, в тот момент я лишь в одном был уверен на сто процентов — я люблю Лили и готов на все, лишь бы она была со мной. Даже терпеть другого.

— Только не говори мне, когда к нему идешь, — попросил я, хотя прекрасно понимал, что и сам обо всем буду догадываться.

— Прости?

— Я говорю, что ты можешь ходить к Снейпу, я не против, но, если ты все еще любишь меня, то я не вижу причин расставаться, — конечно, я немного лицемерил, и от этого было противно, но в остальных вариантах обязательно кто-то был бы несчастлив.

— Джеймс! — она наконец заулыбалась и кинулась меня обнимать. Я гладил ее по волосам, целовал руки, тыльной стороной ладони стирал слезы, бегущие по ее щекам, и надеялся, что не совершаю самую большую ошибку в своей жизни.

Но, как ни странно, я уже вскоре поймал себя на том, что спокойно занимаюсь своими делами, когда Лили отсутствует. Просто уверенности, что завтра или, в крайнем случае, послезавтра Лили вернется ко мне, оказалось достаточно, чтобы жить дальше и принимать происходящее, как есть.

И все равно я не был готов встретиться лицом к лицу.

— Джеймс? — Лили сама окликнула меня, и, обернувшись, я увидел, как смущенно она смотрит на Снейпа. Он держал ее под локоть, будто бы слегка приобнимая — мы никогда так не делали, предпочитая держаться за руки. Я заставил внутренний голос замолчать, понимая, что он готов мне выдать полный сравнительный анализ — но где сравнения, там и ревность, а я не чувствовал в себе сил, чтобы справиться с ней.

— Поттер, — Снейп кивнул мне после незаметного — как, наверняка, думала Лили — тычка под ребра.

Мне хотелось развернуться и уйти, забыть и эту идиллическую картину, будто вырезанную из какого-то дурацкого журнала, которые периодически невероятным образом оказывались у нас дома, хотя Лили их никогда не читала. Но разве я мог это сделать?

— Мы собирались в кино, хочешь с нами? — она улыбнулась, словно это было в порядке вещей — идти в кино со своим мужем и своим любовником, если называть всех своими именами. Ни тогда, ни потом я так и не понял, зачем она пригласила меня. Рассчитывала ли, что я откажусь или, наоборот, надеялась на согласие? Был ли у нее вообще какой-либо план, или она просто подчинялась велению сердца и не думала о таких вещах — а я, как последний параноик, в своем больном воображении построил целую теорию заговоров?

Я согласился.

Сейчас я понимаю, что это был первый шаг, который мы сделали, вставая на сложный и витиеватый путь. Путь, который нам еще предстояло пройти, хотя тогда мы этого не понимали и, тем более, не представляли, куда он нас приведет.

Спустя полтора года мы стали жить вместе: я, Лили и Джеймс. Я, Джеймс и Лили. Тогда мне казалось, что это самое ненормальное событие в моей жизни. Как ни странно, но переехать мне предложил именно Джеймс — к тому моменту мы, если и не смогли окончательно найти общий язык, то, по крайней мере, больше не хотели друг друга убить после нескольких минут разговора. Да и вообще время многое расставило по своим местам, детские обиды остались в прошлом, мы выросли и изменились. Каждый из нас.

Нет, мы так и не стали друзьями, но тогда нас объединяло нечто, которое было важнее наших собственных чувств. Счастье Лили. Любит по-настоящему лишь тот, кто готов отдать всего себя, кто готов пожертвовать всем, пойти на любые уступки ради нее. Лили повезло — ее окружало сразу двое таких мужчин — я и Джеймс.

Да, было время, когда мы с ним соревновались, кто любит Лили сильнее. Когда, несмотря на молчаливый нейтралитет, продолжали бороться за нее, когда каждый втайне надеялся остаться единственным — но в конце концов пришли к пониманию, что это все не играет никакой роли. И в итоге мы оказались втроем под одной крышей.

Наверное, наши судьбы уже тогда были слишком сильно переплетены друг с другом, потому что это оказалось невероятно просто — жить вместе. Даже для такого мизантропа, как я. А с другой стороны, возможно, все было так легко, потому что мы и не пытались стать семьей. Джеймс все равно оставался для меня просто соседом, которому киваешь утром и вечером, с которым можно сыграть партию в шахматы, если у тебя нет других дел, посмотреть футбол или даже выпить бутылку виски. Но, сколько бы времени вы ни проводили вместе, ты будешь знать лишь одно — вы общаетесь, пока вы рядом. Стоит вам разъехаться, и общение тут же сойдет на нет. Впрочем, речи об этом не шло.

Я навсегда запомню тот день, когда это произошло, вернее, когда мы узнали об этом. Был конец осени, на улице стояла ужасная погода, благодаря которой мы проводили большую часть времени в нашей квартирке, даже не пытаясь найти какое-то развлечение за ее пределами. Обогреватель в комнате работал едва ли не на полную мощность, потому что перед этим Лили все жаловалась на холод, а мы были готовы перетерпеть духоту ради нее. По телевизору шло юмористическое шоу, и всплески хохота Джеймса мешали мне сосредоточиться на книге, которую я читал. Лили встала с дивана и потянулась, я невольно в очередной раз отвернулся от книжных строк и принялся следить за ней. Она ходила по комнате, будто в замедленной съемке, все ее движения были полны какой-то ленивой грации, как у только проснувшейся кошки. Она обошла комнату, собрала грязную посуду и вышла на кухню, откуда вскоре донесся тихий шум воды — на фоне которого так отчетливо был слышен звук падения тела.

Срок — три недели. Слова врача звучали, как приговор, даже хуже. Мы не знали, что ответить на его вопрос: “Кто отец?” и, наверное, впервые были по-настоящему смущены сложившейся ситуацией. До этого наша жизнь отчасти напоминала игру, и наши отношения были такими же, искренними, но легкими, бездумными. Нам хотелось жить настоящим, а не думать о будущем, не забивать свои головы взрослыми проблемами. Мы были молоды и считали себя вправе делать то, что хочется — и в тот день мы почувствовали, как у нас подрезали крылья, почувствовали, как больно может воздух хлестать по щекам, когда ты падаешь, а не паришь в свободном полете. Я не знаю, что думал тогда Джеймс, не знаю, что думала Лили. Сам я впервые в жизни не мог облечь чувства в слова. Я запутался и потерялся и, возможно, поэтому совершил ошибку.

Лишь бы не делать аборт — Лили была готова на что угодно, даже уйти от нас. И мы верили ей, когда она нас предупреждала, верили, что ребенок ей дороже всего на свете — и усиленно гасили в себе ревность, абсолютно нелогичную, а от того еще более неприятную, периодически вспыхивающую в каждом из нас. Хотя мы и думали, что за годы наших, таких неправильных отношений это чувство просто атрофировалось за ненадобностью. Но вскоре нам стало не до этого.

Я метался по залу ожидания родильного отделения, периодически спотыкаясь о ноги сидевшего неподвижно Снейпа, который, казалось, не обращал на это никакого внимания. Мыслями мы оба были в другом месте — там, где врачи сражались за две бесценные жизни — Лили и нашего сына. Эти роды были завершением тяжелой беременности, перенесенной Лили, и, если раньше мы хотя бы могли быть рядом с ней, то сейчас нам оставалось только ждать и надеяться. Надеяться на бога, на чудо, на акушеров и хирургов больницы, где принимали роды... На желание жить нашей Лили.

Время, казалось, замерло, секундные стрелки будто цеплялись за каждое деление на часах и с огромной неохотой продолжали свое движение по кругу. Я, наверное, уже в сотый раз, словно к свету в конце тоннеля, приближался к табличке “Тихо. Идет операция”, горящей равномерно красным цветом над дверями, куда несколько часов назад увезли Лили. Потом останавливался и поворачивал назад — туда, где черной тенью застыл единственный человек в мире, который понимал мои чувства.

Наконец лампочка погасла, дверь открылась, и мы оба устремились навстречу вышедшему оттуда врачу.

— Кто из вас ее муж?

— Я! — мы ответили в унисон, на что врач лишь горько усмехнулся.

— У вас родился сын, три килограмма сто граммов. Замечательный здоровый малыш.

— А Лили? — голос Снейпа непроизвольно дрогнул, я же вообще ничего не мог сказать в тот момент.

Но врач не ответил, он лишь печально покачал головой. Больше никакие слова нам были не нужны. Ни соболезнования, ни объяснения, ни, тем более, оправдания.

— Мы ничего не смогли сделать… — дальше я его не слушал. Часы остановились.

Я отказывался в это верить. Как это может быть — нашей рыжеволосой, всегда веселой, удивительной Лили больше нет? Я не мог с этим смириться и не знал, как, а главное — ради чего — жить дальше. Я не запомнил ни похорон, ни последовавших за ними одинаковых дней. Я просто подчинялся инстинктам — наверное, спал, наверное, ел, бродил по нашей квартире и ничего не замечал, пока в один миг не обнаружил себя, смотрящим в ярко-зеленые глаза.

— Как бы мне ни хотелось иного, но по закону он — Поттер, — Снейп стоял рядом и старался говорить равнодушно, но я тогда уже слишком хорошо его знал, чтобы поверить в это. — И все права на него принадлежат тебе.

Он замолчал. Я мог бы поспорить на что угодно, что в тот момент он тоже смотрел в глаза сына Лили — единственное, что у нас осталось.

— Если хочешь, мы можем сделать тест ДНК, — я понимал, что не имею права лишить его этого шанса, но он молчал. И лишь когда я развернулся, чтобы уйти, услышал тихое: “Спасибо”.

Я вернулся в пустую квартиру и впервые за последние несколько лет провел вечер в одиночестве. Тогда я и принял решение — хотя это было еще более безумно, чем все, что мы делали раньше, вместе взятое.

На следующий день я нашел Снейпа там же, где мы с ним расстались накануне — словно он и не уходил никуда, а провел всю ночь, наблюдая за сладко спящим младенцем, которого абсолютно не интересовало происходящее вокруг.

— Знаешь, я никогда не был азартным, что бы обо мне ни думали другие... — я постарался зайти издалека.

— Ты передумал проводить тест, — Снейп тут же раскусил мой маневр.

— Передумал, — честно сознался я. — Я не могу рисковать своим сыном.

Он молча продолжал смотреть на спящего мальчика, судьба которого решалась в этот момент.

— Мы воспитаем его вместе, это наш ребенок. И мне абсолютно неважно, кто из нас его биологический отец. Главное, что он — продолжение Лили.

Часы, висящие на стене, тикали как-то особенно громко, рядом, бурно жестикулируя, переговаривались счастливые родители, тыча пальцами то в одного, то в другого малыша... Но весь мой мир зависел лишь от одного ответа, от одного слова.

— Как мы его назовем? — спросил Снейп и попытался улыбнуться.

— Так, как хотела Лили, — я улыбнулся в ответ.

И на следующий день стены нашей квартиры впервые услышали плач маленького Гарри Поттера.