Чертенка застают врасплох (гет)

Лили закидывает ногу на ногу и небрежно поправляет короткие волосы, едва касающиеся плеч.

— Я всегда говорила, что она та еще штучка, — говорит она сквозь зубы. — А ты что думаешь?

И она поднимает свои зеленые глаза на подругу. Джессика Томас — лучшая и единственная. Неотъемлемая и вездесущая частичка ее самой. Почему лучшая, если единственная? Этого Лили не знает. Просто во всей школе только Томас смогла состязаться с ней в невыносимой жажде жизни. Все остальные давно сдались и отстали. Все, кроме Джеймса. Но мальчишки — не в счет.

— Что ты — одна из тех странных людей, которые друзей любят сильнее, чем родственников.

— Я люблю тех, кто от меня ничего не ждет, — Лили качает ногой и берет в руки фиолетовую кружку с остатками чая. — Например, маму. Тебя. Билла. Все остальные не могут хоть разок не задать свой вопрос о моем будущем. И потом, ты видела дядю Рона? А Роза? Это же живая энциклопедия. Мне рядом с ней дышать страшно.

Джессика громко смеется, обнажая ряд мелких зубов. Волосы у нее каштановые, и на солнце отливают медью, а у Лили — золотом. Правда, у Лили и волосы рыжие — не такие огненные, как у матери, а немного темнее, и это придает ее круглому лицу каплю благородства.

— Да, ЖАБА она сдала гораздо лучше нас с тобой, — замечает Джессика и берет пальцами кусочек ванильного бисквита, оставшийся на тарелке.

Они сидят в кафе у Фортескье, который помимо мороженого начал подавать десерты и кофе. За окном — январь. Но январь лондонский, а потому — серый и промозглый. Лили вздрагивает и кутается в пушистый зеленый шарф. Он пронзительно пахнет ромашкой, болезненно напоминая лето. Она с наслаждением вдыхает терпкий аромат и переводит на подругу глаза, с золотыми крапинками-чертенятами. Она и сама — чертенок. Так зовет ее Андромеда, и Лили это по душе. Потому что — правда.

— Интересно, чем Тедди теперь займется, — Джессика лукаво улыбается и поднимает руку, прося счет.

— Если в отца пошел — то спрячется в угол, если в мать — найдет себе кого-нибудь в разы лучше, — Лили достает горсть монет и отсчитывает наугад. Черт с ним, пусть официанту сдача останется. — Самое ужасное, что я сегодня у Билла обедаю.

— Банковское дело по второму кругу? — смеется Джессика и, поднимаясь со стула, стряхивает бисквитные крошки с юбки. — Мне казалось, ты с первого раза поняла, что это не твое.

Лили вешает коричневую сумочку через плечо и мелкими шажками выходит вслед за подругой на улицу. Закончив Хогвартс два года назад, она до сих пор не знает, кем хочет работать. Поэтому, чтобы не расстраивать отца, переходит от родственника к родственнику, изучая их профессии. Работа в магазине дяди Джорджа кажется ей проходящей, хотя и забавной, и потом, там работает дядя Рон, а Лили его всерьез воспринимать не умеет. Изучение драконов нравилось ей до первого знакомства с самой сутью занятия: в основном все возятся не с драконами, а с яйцами, чешуйками и прочей ерундой, зато это увлекло Джессику, и она работает бок о бок с дядей Чарли уже второй год. Работу в отделе регулирования магических популяций она отвергла сразу: во-первых, судьба гоблинов и кентавров ей чужда, а во-вторых, место там уже нагрето для Розы, а соревноваться с энциклопедиями Лили не собирается. Квиддич ей вообще не нравится, а возможность написать что-то в спортивную колонку в журнал ей никто не предоставляет, хотя Лили кажется, что у нее может выйти неплохо. Но спортивные колонки — привилегия матери, и оспаривать ее право Лили не решается. Не доросла еще, наверное. Остается скучное банковское дело и, конечно же, работа мракоборца. Захоти она стать им прямо сейчас — она станет. Но Лили почему-то кажется, что в мракоборцы не должны идти такие полные безудержной энергии люди вроде нее. Слишком много дел можно натворить.

— Не мое, — говорит она медленно, убирая волосы под капюшон зеленой мантии. Пальцы без перчаток сразу леденеют на зимнем ветру. — Зато можно денег заработать и перестать выпрашивать их у папы.

Джессика машет ей рукой, говоря что-то ободряющее, но Лили не слышит летящих слов из-за нахлынувших мыслей, и они обе расходятся в противоположные стороны, закутываясь в мантии. Лили отстраненно смотрит, как ее высокие коричневые сапоги монотонно месят грязный январский снег и с каждой минутой становятся только грязнее. И вздыхает. Везет тем, кто сразу знает, чего хочет от жизни. Им не приходится выбирать и просыпаться с тяжелой головой, полной сомнений.

Лили плотнее затягивает пушистый шарф и, отойдя в сторону с людной дороги, трансгрессирует в сад у коттеджа. Морской воздух, такой непривычный и соленый, ударяет в лицо. Придерживая капюшон замерзшими пальцами, Лили со всех ног бежит к дому. Летом ей нравится бродить по берегу, вглядываясь в серо-голубую линию горизонта, и слушать крик чаек. Но сейчас даже чайки прячут свои острые клювы под перьями.

— Базилик купила? — Флер распахивает дверь, впуская ее в приятное тепло.

Лили растерянно моргает, задыхаясь, и стаскивает с волос капюшон мантии. И только парой секунд позже понимает, что тетя просила ее купить специи.

— Забыла, прости, — она наспех приглаживает взлохмаченные волосы и с громким свистом расстегивает молнии на сапогах. — В следующий раз, ладно? Честное слово, я не забуду.

— Договорились, — Флер берет мантию из ее рук и вешает на крючок. В ее светлых волосах тонкими нитями проглядывает седина. Билл и Флер — единственные, с кем Лили разговаривает на равных, забывая слова «тетя» и «дядя». — Проходи, я уже стол накрыла. Голодная?

— Ужасно, — признается Лили, вспоминая о чашке кофе, выпитой полчаса назад. — Зимой постоянно хочется есть. Наверное, мне проще в спячку впадать.

За круглым обеденным столом сидят Билл, Виктуар и Луи. Доминика нет — скорее всего, он на работе, в Святом Мунго. Лили нерешительно застывает на пороге и опирается плечом о косяк. Черт подери, как же Виктуар хороша! Овальное лицо, длинные светлые волосы, тонкие губы — вот что значит унаследовать красоту вейлы. В себе Лили любит только глаза, что достались от бабушки или от отца, все остальное — мамино. И слегка вздернутый нос, и россыпь веснушек, и эти непослушные рыжие волосы, которые никак не хотят подчиняться расческе и пытаются устроить бунт каждое утро.

— Лили! — Билл кивает ей на свободный стул напротив Виктуар. — Садись скорее. Флер!

— Иду! — голос доносится из кухни. — Начинайте без меня, я выну десерт.

Лили берет в руки серебряную вилку и думает, что нет никакого смысла быть красивой, если все равно расстаешься. Так даже больнее: быть красивой и терять любовь. Когда ты обычная, разочарование не слишком ранит. Она сосредоточенно ест, тыча вилкой в куриный рулет, каждую минуту бросая на Виктуар короткие взгляды.

— Что, уже все знают? — та раздраженно отодвигает тарелку, и жесткая скатерть покрывается складками, как море — волнами.

Лили тут же утыкается взглядом в свои худые колени, спрятанные под синей юбкой. Щеки мгновенно становятся горячими и пылают, как два сигнальных костра. Черт, только бы не ляпнуть что-нибудь вызывающее.

— Знают что? — Билл на мгновение перестает жевать.

— Что мы с Теодором расстались!

Лили, не выдержав, прыскает в ладонь. Теодор! И ей представляется грузный мужчина с мясистым носом и затуманенным взглядом, и на его жидких волосах — белый парик с кудряшками.

Как можно называть Тедди Теодором? Лили знает его столько, сколько помнит сама, ведь он частый гость в их доме. Высокий, худощавый, неизменно носящий на шее или с собой теплый пуффендуйский шарф, всегда с остроумными шутками или ободряющим словом наготове — для нее он всегда остается Тедди.

Виктуар, разумеется, расценивает это как насмешку и мгновенно ощетинивается.

— По-твоему, это смешно? Да что ты в этом понимаешь? Ты с кем-то встречалась хоть раз, после того, как бросила этого прыщавого Финч-Флетчли?

В вязкой тишине Лили отчетливо слышит, как Билл давится рулетом, а Флер нервно отпивает воды из стеклянного бокала с широким горлышком. И неуклюже поднимается на ноги. Сама виновата. Сама. Нечего было смеяться, когда человек явно расстроен. Лучше было бы извиниться, но извиняться она не умеет совсем, так что будет правильно просто уйти. Все равно ей не интересно банковское дело. Разве что рулет жалко, до сих пор есть хочется после дурацкого кофе.

Флер догоняет ее в прихожей, когда Лили со свистом застегивает молнии на сапогах обратно вверх. В руках у нее бумажный пакет, от которого вкусно пахнет пирогом с мясом.

— Обиделась? — тихо спрашивает она.

— Нет, — Лили качает головой, думая, а не отрастить ли волосы. Может, что и в жизни изменится. — Это мне?

— Достанется и тебе, если отнесешь Андромеде, — хитро улыбается Флер. — Она хотела зайти, но плохо себя чувствует. Будешь паинькой, отнесешь?

— Паинькой — никогда, — категорично отрезает Лили и берет теплый пакет в руки. — Но отнесу с удовольствием.

Сама виновата. Сама! Ведь если бы поняла, где твое место, не пришлось бы играть в курьера, навещая всех по два раза в день, не пришлось бы изучать то, что откровенно скучно.

Лили выходит из коттеджа и останавливается, вытаскивая прядь волос изо рта. Обиделась ли она? Нет. Виктуар ведь правду сказала, про Финч-Флетчли. Правда, это было года три назад, и прыщей у него почти не было, но то, что в отношениях она ничегошеньки не понимает, это точно. Хорошо это или плохо — дьявол разберет. Назло непонятно кому Лили плетется на берег и некоторое время ходит по мокрому, тяжелому песку, запинывая камешки в ледяную воду.

… — Привет, чертенок, — Андромеда с широкой улыбкой обнимает ее прямо на пороге. — Заходи скорее, холодно. Замерзла?

Лили отрицательно мотает головой, хотя уже не чувствует пальцев, и входит в старый, но крепкий дом, где ей всегда рады. Где никто не спрашивает, чем она хочет заняться. Здесь она все рассказывает сама, потому что хочется рассказывать. И упорно говорит пожилой женщине «ты». Никто ее за это не осуждает.

Пока Андромеда разрезает пирог на столе в небольшой кухне, с оранжевыми занавесками и красными полотенцами, висящими у раковины, Лили взмахом палочки ставит чайник на плиту. В этом доме она своя.

Потом кладет две тарелки рядом с пирогом и с трудом, приподнявшись на цыпочки, достает с полки синие чашки с цветочным узором. В кухне успокаивающе пахнет корицей и мятой, и Лили выдыхает из себя всю грусть и всю промозглость, которую подхватила у моря. Только здесь она понимает, как много в мире суеты. Только здесь та неумная жажда оказаться сразу везде отпускает ее.

Андромеда что-то говорит, медленно шевеля старческими губами, но Лили только смотрит в ее лицо, полное маленьких и уютных морщинок, пытаясь вспомнить, почему перестала встречаться с Флетчли. Кажется, он был снобом, а Лили снобов терпеть не может. Или от него неприятно пахло чесноком. Чеснок она тоже терпеть не может. Или потому, что он пытался запихнуть ей в рот свой мокрый язык, и она врезала ему по лицу, а он обиделся. Черт его знает.

— Я пойду, присяду в кресло, хорошо?

Лили сразу поднимается на ноги и сгребает посуду руками, которые пахнут пирогом.

— Я сейчас все уберу и приду, — говорит она быстро, провожая Андромеду заботливым взглядом. Лили охотно делает только то, о чем ее не просят. А уж заставить ее практически невозможно, и это знают все преподаватели Хогвартса.

Напевая незатейливую песенку, подхваченную парой часов ранее у Фортескье, она вытирает чашки и, привстав на цыпочки, пытается вернуть их обратно на полку. Но, поскольку мыть посуду аккуратно она не умеет, то тут же поскальзывается на бесцветной лужице, которая расползлась на голубоватом кафеле, и падает вниз спиной, смешно размахивая руками и зажмурив глаза.

Но упасть не успевает: чьи-то руки подхватывают ее, удерживая на весу. И тут же слышится похоронный звон разбитой вдребезги чашки.

— Никто, кроме тебя.

Лили опасливо приоткрывает глаза. Лицо Тедди — в сантиметрах от ее собственного, и во взгляде — смешинки.

Некоторые люди не различают цвета, у других — волосы редкие, у третьих — слух плохой, а у Лили внутри сердца живет чертенок. Так ей проще понимать, что она чувствует. Если чертенок доволен — значит, она что-то натворила. Дуется? — Значит, она сегодня была почти паинькой. А сейчас он прыгает внутри, заставляя сердце бешено колотиться. Как его унять? И ведь она знает, почему он так разбушевался: Тедди Люпин — ее подростковая любовь. Недолгая и забытая. В далекие четырнадцать он казался ей идеалом мужчины, каким не были ее братья. Джеймс — идеал? Не смешите. А Тедди, всегда такой сдержанный, хотя почти такой же неуклюжий, как она сама, но всегда умеющий преподнести себя правильно, благодаря бабушке, казался ей недосягаемой мечтой. Недосягаемой — потому что постоянно целовался с Виктуар. И до недавних пор Лили старалась его избегать — на всякий случай. Нет ничего более жалкого, чем безответная любовь. Поэтому свое чувство, не сумев выкинуть, запихала куда-то так глубоко, что сама не знает теперь, где оно находится. Это все равно, что засунуть носок в пододеяльник, а после стирки пытаться его вытащить. А стирку Лили терпеть не могла.

Но теперь-то Тедди целовать некого, и от этой мысли чертенок снова сделал круг и довольно улыбнулся.

Глупый! Ведь теперь-то Тедди не кажется ей идеалом — он кажется ей обычным взрослым мужчиной, с темным лесом в голове, и Лили мысленно шикает на чертенка и выпрямляется. Тедди все еще держит ее в объятиях, и ей приходится отступить на шаг назад, чтобы он ее отпустил.

— Кроме меня?

— Никто, кроме тебя, не будет ставить чашки руками. Для этого есть магия.

— Я магией куда больше чашек перебила, поверь, — говорит она уверенно и, направив палочку на осколки, тихо шепчет: — Репаро!

Чашка, целая и невредимая, снова оказывается на столе. Тедди берет ее в свою большую руку и без труда возвращает на полку. Он выше Лили примерно на голову, и сейчас у него темные, иссиня-черные волосы и серые глаза — именно этот образ сводил Лили с ума в ее далекие четырнадцать. Но прошлое время, похоже, неуместно, потому что чертенок тут же стучит ей изнутри сердца, заставляя вздрогнуть. Что ему опять надо?

— Судя по тому, как ты на меня таращишься, ты уже все знаешь, — устало произносит он, понимая взгляд ее распахнутых глаз по-своему, и опирается рукой о столешницу. — Что думаешь?

Лили настораживается. Обычно ее мнение не спрашивают. Кому интересно, что там скажет девятнадцатилетняя девчонка, у которой даже работы нет. Она тщательно изображает мыслительный процесс, потом выдает:

— Думаю, Виктуар об этом пожалеет.

Тедди закатывает глаза и наливает себе чай. Лили смотрит, как темно-коричневая струя падает в кружку, но крошечные брызги все равно остаются на матовой поверхности стола.

— Вечно ты на стороне мальчишек.

— С мальчишками проще.

Тедди поворачивается к ней и опирается спиной о высокую столешницу. На нем — темные брюки, рубашка и жилет. По рассказам отца Лили знает, что Ремус так никогда не одевался, но Тедди вырос на руках у Андромеды Блэк и по-другому выглядеть не может.

— Между тем, вина полностью моя.

Лили недоверчиво приподнимает брови и косится на дверь. Она обещала Андромеде прийти как только помоет посуду, но, кажется, придется задержаться чуть-чуть дольше. Никому хуже не будет.

— Мне скоро тридцать, а я так и не женат, — продолжает он, сделав глоток. — Виктуар так долго хотела выйти за меня, а я тянул, и, когда сделал предложение, она не слишком обрадовалась. Да, я сделал ей предложение, Лили, не смотри на меня так, иногда приходится делать вещи, в которых нельзя быть уверенным, которые… Неважно. Но она заявила, что я должен уйти из мракоборцев, потому что это опасно. А я уйти не могу. Я люблю свою работу. Ты, кстати, где работаешь?

Лили раздраженно скрипит зубами. Скоро они в порошок сотрутся.

— Нигде. Слушай, а что она предлагала взамен? Перейти в мирный отдел Министерства?

— Наверное. Я вникать не стал. И потом, ей не нравится, что я меняю внешность, когда злюсь или радуюсь. Говорит, ее это с толку сбивает. Но я не могу это исправить, черт ее подери! И этот постоянный флирт со всеми, кто окажет ей хоть малейший знак внимания. Я до смерти устал от этих парней, которые ходят за ней хвостом!

И он ударяет кулаком по столешнице с такой силой, что тарелки жалобно звенят на сушилке. И его волосы из черных становятся ярко-красными.

— Ты зачем мне это рассказываешь? — интересуется она, думая, что за ней никто хвостом не бегал. Хвостика — и того не было. Даже в меркантильных интересах.

— Чтобы ты говорила правду, когда женщины раздуют из этого целую легенду и обольют меня всеми видами жидкостей, — Тедди выпрямляется и смотрит в ее глаза. — Ты единственная из всех моих друзей, кто никогда не врет. Мужчины не в счет.

Чертенок снова носится внутри сердца, а щеки становятся горячими. Лили нервно приглаживает волосы и нерешительно замечает, нелепо взмахнув рукой в сторону гостиной:

— Там Андромеда ждет.

Но Тедди не дает ей уйти дальше порога. Волосы у него из красных становятся каштановыми.

— У меня два дорогущих билета на представление в цирке, Виктуар так хотела посмотреть на новую программу с гиппогрифами. Не хочешь сходить со мной?

— Сегодня не могу.

— Завтра. Вечером. Жалко выкидывать на ветер шестьдесят галлеонов.

— Жалко, — соглашается Лили, запрещая себе поправлять волосы. — Ладно, я не против. Завтра в половину седьмого у цирка? Всегда почему-то все в семь начинается.

Когда она заходит в комнату, Андромеда дремлет в кресле-качалке, запрокинув голову и мерно дыша. Лили забирается с ногами на маленький диван напротив нее и кутается в теплый плед. На самом деле, никаких дел у нее сегодня нет. Но Тедди сказал «завтра», а на завтра у нее отговорок не нашлось. Лили решительно встряхивает волосами и берет с тумбочки утренний выпуск «Пророка».