Чертенка застают врасплох (гет)

Лили закидывает ногу на ногу и небрежно поправляет короткие волосы, едва касающиеся плеч.

— Я всегда говорила, что она та еще штучка, — говорит она сквозь зубы. — А ты что думаешь?

И она поднимает свои зеленые глаза на подругу. Джессика Томас — лучшая и единственная. Неотъемлемая и вездесущая частичка ее самой. Почему лучшая, если единственная? Этого Лили не знает. Просто во всей школе только Томас смогла состязаться с ней в невыносимой жажде жизни. Все остальные давно сдались и отстали. Все, кроме Джеймса. Но мальчишки — не в счет.

— Что ты — одна из тех странных людей, которые друзей любят сильнее, чем родственников.

— Я люблю тех, кто от меня ничего не ждет, — Лили качает ногой и берет в руки фиолетовую кружку с остатками чая. — Например, маму. Тебя. Билла. Все остальные не могут хоть разок не задать свой вопрос о моем будущем. И потом, ты видела дядю Рона? А Роза? Это же живая энциклопедия. Мне рядом с ней дышать страшно.

Джессика громко смеется, обнажая ряд мелких зубов. Волосы у нее каштановые, и на солнце отливают медью, а у Лили — золотом. Правда, у Лили и волосы рыжие — не такие огненные, как у матери, а немного темнее, и это придает ее круглому лицу каплю благородства.

— Да, ЖАБА она сдала гораздо лучше нас с тобой, — замечает Джессика и берет пальцами кусочек ванильного бисквита, оставшийся на тарелке.

Они сидят в кафе у Фортескье, который помимо мороженого начал подавать десерты и кофе. За окном — январь. Но январь лондонский, а потому — серый и промозглый. Лили вздрагивает и кутается в пушистый зеленый шарф. Он пронзительно пахнет ромашкой, болезненно напоминая лето. Она с наслаждением вдыхает терпкий аромат и переводит на подругу глаза, с золотыми крапинками-чертенятами. Она и сама — чертенок. Так зовет ее Андромеда, и Лили это по душе. Потому что — правда.

— Интересно, чем Тедди теперь займется, — Джессика лукаво улыбается и поднимает руку, прося счет.

— Если в отца пошел — то спрячется в угол, если в мать — найдет себе кого-нибудь в разы лучше, — Лили достает горсть монет и отсчитывает наугад. Черт с ним, пусть официанту сдача останется. — Самое ужасное, что я сегодня у Билла обедаю.

— Банковское дело по второму кругу? — смеется Джессика и, поднимаясь со стула, стряхивает бисквитные крошки с юбки. — Мне казалось, ты с первого раза поняла, что это не твое.

Лили вешает коричневую сумочку через плечо и мелкими шажками выходит вслед за подругой на улицу. Закончив Хогвартс два года назад, она до сих пор не знает, кем хочет работать. Поэтому, чтобы не расстраивать отца, переходит от родственника к родственнику, изучая их профессии. Работа в магазине дяди Джорджа кажется ей проходящей, хотя и забавной, и потом, там работает дядя Рон, а Лили его всерьез воспринимать не умеет. Изучение драконов нравилось ей до первого знакомства с самой сутью занятия: в основном все возятся не с драконами, а с яйцами, чешуйками и прочей ерундой, зато это увлекло Джессику, и она работает бок о бок с дядей Чарли уже второй год. Работу в отделе регулирования магических популяций она отвергла сразу: во-первых, судьба гоблинов и кентавров ей чужда, а во-вторых, место там уже нагрето для Розы, а соревноваться с энциклопедиями Лили не собирается. Квиддич ей вообще не нравится, а возможность написать что-то в спортивную колонку в журнал ей никто не предоставляет, хотя Лили кажется, что у нее может выйти неплохо. Но спортивные колонки — привилегия матери, и оспаривать ее право Лили не решается. Не доросла еще, наверное. Остается скучное банковское дело и, конечно же, работа мракоборца. Захоти она стать им прямо сейчас — она станет. Но Лили почему-то кажется, что в мракоборцы не должны идти такие полные безудержной энергии люди вроде нее. Слишком много дел можно натворить.

— Не мое, — говорит она медленно, убирая волосы под капюшон зеленой мантии. Пальцы без перчаток сразу леденеют на зимнем ветру. — Зато можно денег заработать и перестать выпрашивать их у папы.

Джессика машет ей рукой, говоря что-то ободряющее, но Лили не слышит летящих слов из-за нахлынувших мыслей, и они обе расходятся в противоположные стороны, закутываясь в мантии. Лили отстраненно смотрит, как ее высокие коричневые сапоги монотонно месят грязный январский снег и с каждой минутой становятся только грязнее. И вздыхает. Везет тем, кто сразу знает, чего хочет от жизни. Им не приходится выбирать и просыпаться с тяжелой головой, полной сомнений.

Лили плотнее затягивает пушистый шарф и, отойдя в сторону с людной дороги, трансгрессирует в сад у коттеджа. Морской воздух, такой непривычный и соленый, ударяет в лицо. Придерживая капюшон замерзшими пальцами, Лили со всех ног бежит к дому. Летом ей нравится бродить по берегу, вглядываясь в серо-голубую линию горизонта, и слушать крик чаек. Но сейчас даже чайки прячут свои острые клювы под перьями.

— Базилик купила? — Флер распахивает дверь, впуская ее в приятное тепло.

Лили растерянно моргает, задыхаясь, и стаскивает с волос капюшон мантии. И только парой секунд позже понимает, что тетя просила ее купить специи.

— Забыла, прости, — она наспех приглаживает взлохмаченные волосы и с громким свистом расстегивает молнии на сапогах. — В следующий раз, ладно? Честное слово, я не забуду.

— Договорились, — Флер берет мантию из ее рук и вешает на крючок. В ее светлых волосах тонкими нитями проглядывает седина. Билл и Флер — единственные, с кем Лили разговаривает на равных, забывая слова «тетя» и «дядя». — Проходи, я уже стол накрыла. Голодная?

— Ужасно, — признается Лили, вспоминая о чашке кофе, выпитой полчаса назад. — Зимой постоянно хочется есть. Наверное, мне проще в спячку впадать.

За круглым обеденным столом сидят Билл, Виктуар и Луи. Доминика нет — скорее всего, он на работе, в Святом Мунго. Лили нерешительно застывает на пороге и опирается плечом о косяк. Черт подери, как же Виктуар хороша! Овальное лицо, длинные светлые волосы, тонкие губы — вот что значит унаследовать красоту вейлы. В себе Лили любит только глаза, что достались от бабушки или от отца, все остальное — мамино. И слегка вздернутый нос, и россыпь веснушек, и эти непослушные рыжие волосы, которые никак не хотят подчиняться расческе и пытаются устроить бунт каждое утро.

— Лили! — Билл кивает ей на свободный стул напротив Виктуар. — Садись скорее. Флер!

— Иду! — голос доносится из кухни. — Начинайте без меня, я выну десерт.

Лили берет в руки серебряную вилку и думает, что нет никакого смысла быть красивой, если все равно расстаешься. Так даже больнее: быть красивой и терять любовь. Когда ты обычная, разочарование не слишком ранит. Она сосредоточенно ест, тыча вилкой в куриный рулет, каждую минуту бросая на Виктуар короткие взгляды.

— Что, уже все знают? — та раздраженно отодвигает тарелку, и жесткая скатерть покрывается складками, как море — волнами.

Лили тут же утыкается взглядом в свои худые колени, спрятанные под синей юбкой. Щеки мгновенно становятся горячими и пылают, как два сигнальных костра. Черт, только бы не ляпнуть что-нибудь вызывающее.

— Знают что? — Билл на мгновение перестает жевать.

— Что мы с Теодором расстались!

Лили, не выдержав, прыскает в ладонь. Теодор! И ей представляется грузный мужчина с мясистым носом и затуманенным взглядом, и на его жидких волосах — белый парик с кудряшками.

Как можно называть Тедди Теодором? Лили знает его столько, сколько помнит сама, ведь он частый гость в их доме. Высокий, худощавый, неизменно носящий на шее или с собой теплый пуффендуйский шарф, всегда с остроумными шутками или ободряющим словом наготове — для нее он всегда остается Тедди.

Виктуар, разумеется, расценивает это как насмешку и мгновенно ощетинивается.

— По-твоему, это смешно? Да что ты в этом понимаешь? Ты с кем-то встречалась хоть раз, после того, как бросила этого прыщавого Финч-Флетчли?

В вязкой тишине Лили отчетливо слышит, как Билл давится рулетом, а Флер нервно отпивает воды из стеклянного бокала с широким горлышком. И неуклюже поднимается на ноги. Сама виновата. Сама. Нечего было смеяться, когда человек явно расстроен. Лучше было бы извиниться, но извиняться она не умеет совсем, так что будет правильно просто уйти. Все равно ей не интересно банковское дело. Разве что рулет жалко, до сих пор есть хочется после дурацкого кофе.

Флер догоняет ее в прихожей, когда Лили со свистом застегивает молнии на сапогах обратно вверх. В руках у нее бумажный пакет, от которого вкусно пахнет пирогом с мясом.

— Обиделась? — тихо спрашивает она.

— Нет, — Лили качает головой, думая, а не отрастить ли волосы. Может, что и в жизни изменится. — Это мне?

— Достанется и тебе, если отнесешь Андромеде, — хитро улыбается Флер. — Она хотела зайти, но плохо себя чувствует. Будешь паинькой, отнесешь?

— Паинькой — никогда, — категорично отрезает Лили и берет теплый пакет в руки. — Но отнесу с удовольствием.

Сама виновата. Сама! Ведь если бы поняла, где твое место, не пришлось бы играть в курьера, навещая всех по два раза в день, не пришлось бы изучать то, что откровенно скучно.

Лили выходит из коттеджа и останавливается, вытаскивая прядь волос изо рта. Обиделась ли она? Нет. Виктуар ведь правду сказала, про Финч-Флетчли. Правда, это было года три назад, и прыщей у него почти не было, но то, что в отношениях она ничегошеньки не понимает, это точно. Хорошо это или плохо — дьявол разберет. Назло непонятно кому Лили плетется на берег и некоторое время ходит по мокрому, тяжелому песку, запинывая камешки в ледяную воду.

… — Привет, чертенок, — Андромеда с широкой улыбкой обнимает ее прямо на пороге. — Заходи скорее, холодно. Замерзла?

Лили отрицательно мотает головой, хотя уже не чувствует пальцев, и входит в старый, но крепкий дом, где ей всегда рады. Где никто не спрашивает, чем она хочет заняться. Здесь она все рассказывает сама, потому что хочется рассказывать. И упорно говорит пожилой женщине «ты». Никто ее за это не осуждает.

Пока Андромеда разрезает пирог на столе в небольшой кухне, с оранжевыми занавесками и красными полотенцами, висящими у раковины, Лили взмахом палочки ставит чайник на плиту. В этом доме она своя.

Потом кладет две тарелки рядом с пирогом и с трудом, приподнявшись на цыпочки, достает с полки синие чашки с цветочным узором. В кухне успокаивающе пахнет корицей и мятой, и Лили выдыхает из себя всю грусть и всю промозглость, которую подхватила у моря. Только здесь она понимает, как много в мире суеты. Только здесь та неумная жажда оказаться сразу везде отпускает ее.

Андромеда что-то говорит, медленно шевеля старческими губами, но Лили только смотрит в ее лицо, полное маленьких и уютных морщинок, пытаясь вспомнить, почему перестала встречаться с Флетчли. Кажется, он был снобом, а Лили снобов терпеть не может. Или от него неприятно пахло чесноком. Чеснок она тоже терпеть не может. Или потому, что он пытался запихнуть ей в рот свой мокрый язык, и она врезала ему по лицу, а он обиделся. Черт его знает.

— Я пойду, присяду в кресло, хорошо?

Лили сразу поднимается на ноги и сгребает посуду руками, которые пахнут пирогом.

— Я сейчас все уберу и приду, — говорит она быстро, провожая Андромеду заботливым взглядом. Лили охотно делает только то, о чем ее не просят. А уж заставить ее практически невозможно, и это знают все преподаватели Хогвартса.

Напевая незатейливую песенку, подхваченную парой часов ранее у Фортескье, она вытирает чашки и, привстав на цыпочки, пытается вернуть их обратно на полку. Но, поскольку мыть посуду аккуратно она не умеет, то тут же поскальзывается на бесцветной лужице, которая расползлась на голубоватом кафеле, и падает вниз спиной, смешно размахивая руками и зажмурив глаза.

Но упасть не успевает: чьи-то руки подхватывают ее, удерживая на весу. И тут же слышится похоронный звон разбитой вдребезги чашки.

— Никто, кроме тебя.

Лили опасливо приоткрывает глаза. Лицо Тедди — в сантиметрах от ее собственного, и во взгляде — смешинки.

Некоторые люди не различают цвета, у других — волосы редкие, у третьих — слух плохой, а у Лили внутри сердца живет чертенок. Так ей проще понимать, что она чувствует. Если чертенок доволен — значит, она что-то натворила. Дуется? — Значит, она сегодня была почти паинькой. А сейчас он прыгает внутри, заставляя сердце бешено колотиться. Как его унять? И ведь она знает, почему он так разбушевался: Тедди Люпин — ее подростковая любовь. Недолгая и забытая. В далекие четырнадцать он казался ей идеалом мужчины, каким не были ее братья. Джеймс — идеал? Не смешите. А Тедди, всегда такой сдержанный, хотя почти такой же неуклюжий, как она сама, но всегда умеющий преподнести себя правильно, благодаря бабушке, казался ей недосягаемой мечтой. Недосягаемой — потому что постоянно целовался с Виктуар. И до недавних пор Лили старалась его избегать — на всякий случай. Нет ничего более жалкого, чем безответная любовь. Поэтому свое чувство, не сумев выкинуть, запихала куда-то так глубоко, что сама не знает теперь, где оно находится. Это все равно, что засунуть носок в пододеяльник, а после стирки пытаться его вытащить. А стирку Лили терпеть не могла.

Но теперь-то Тедди целовать некого, и от этой мысли чертенок снова сделал круг и довольно улыбнулся.

Глупый! Ведь теперь-то Тедди не кажется ей идеалом — он кажется ей обычным взрослым мужчиной, с темным лесом в голове, и Лили мысленно шикает на чертенка и выпрямляется. Тедди все еще держит ее в объятиях, и ей приходится отступить на шаг назад, чтобы он ее отпустил.

— Кроме меня?

— Никто, кроме тебя, не будет ставить чашки руками. Для этого есть магия.

— Я магией куда больше чашек перебила, поверь, — говорит она уверенно и, направив палочку на осколки, тихо шепчет: — Репаро!

Чашка, целая и невредимая, снова оказывается на столе. Тедди берет ее в свою большую руку и без труда возвращает на полку. Он выше Лили примерно на голову, и сейчас у него темные, иссиня-черные волосы и серые глаза — именно этот образ сводил Лили с ума в ее далекие четырнадцать. Но прошлое время, похоже, неуместно, потому что чертенок тут же стучит ей изнутри сердца, заставляя вздрогнуть. Что ему опять надо?

— Судя по тому, как ты на меня таращишься, ты уже все знаешь, — устало произносит он, понимая взгляд ее распахнутых глаз по-своему, и опирается рукой о столешницу. — Что думаешь?

Лили настораживается. Обычно ее мнение не спрашивают. Кому интересно, что там скажет девятнадцатилетняя девчонка, у которой даже работы нет. Она тщательно изображает мыслительный процесс, потом выдает:

— Думаю, Виктуар об этом пожалеет.

Тедди закатывает глаза и наливает себе чай. Лили смотрит, как темно-коричневая струя падает в кружку, но крошечные брызги все равно остаются на матовой поверхности стола.

— Вечно ты на стороне мальчишек.

— С мальчишками проще.

Тедди поворачивается к ней и опирается спиной о высокую столешницу. На нем — темные брюки, рубашка и жилет. По рассказам отца Лили знает, что Ремус так никогда не одевался, но Тедди вырос на руках у Андромеды Блэк и по-другому выглядеть не может.

— Между тем, вина полностью моя.

Лили недоверчиво приподнимает брови и косится на дверь. Она обещала Андромеде прийти как только помоет посуду, но, кажется, придется задержаться чуть-чуть дольше. Никому хуже не будет.

— Мне скоро тридцать, а я так и не женат, — продолжает он, сделав глоток. — Виктуар так долго хотела выйти за меня, а я тянул, и, когда сделал предложение, она не слишком обрадовалась. Да, я сделал ей предложение, Лили, не смотри на меня так, иногда приходится делать вещи, в которых нельзя быть уверенным, которые… Неважно. Но она заявила, что я должен уйти из мракоборцев, потому что это опасно. А я уйти не могу. Я люблю свою работу. Ты, кстати, где работаешь?

Лили раздраженно скрипит зубами. Скоро они в порошок сотрутся.

— Нигде. Слушай, а что она предлагала взамен? Перейти в мирный отдел Министерства?

— Наверное. Я вникать не стал. И потом, ей не нравится, что я меняю внешность, когда злюсь или радуюсь. Говорит, ее это с толку сбивает. Но я не могу это исправить, черт ее подери! И этот постоянный флирт со всеми, кто окажет ей хоть малейший знак внимания. Я до смерти устал от этих парней, которые ходят за ней хвостом!

И он ударяет кулаком по столешнице с такой силой, что тарелки жалобно звенят на сушилке. И его волосы из черных становятся ярко-красными.

— Ты зачем мне это рассказываешь? — интересуется она, думая, что за ней никто хвостом не бегал. Хвостика — и того не было. Даже в меркантильных интересах.

— Чтобы ты говорила правду, когда женщины раздуют из этого целую легенду и обольют меня всеми видами жидкостей, — Тедди выпрямляется и смотрит в ее глаза. — Ты единственная из всех моих друзей, кто никогда не врет. Мужчины не в счет.

Чертенок снова носится внутри сердца, а щеки становятся горячими. Лили нервно приглаживает волосы и нерешительно замечает, нелепо взмахнув рукой в сторону гостиной:

— Там Андромеда ждет.

Но Тедди не дает ей уйти дальше порога. Волосы у него из красных становятся каштановыми.

— У меня два дорогущих билета на представление в цирке, Виктуар так хотела посмотреть на новую программу с гиппогрифами. Не хочешь сходить со мной?

— Сегодня не могу.

— Завтра. Вечером. Жалко выкидывать на ветер шестьдесят галлеонов.

— Жалко, — соглашается Лили, запрещая себе поправлять волосы. — Ладно, я не против. Завтра в половину седьмого у цирка? Всегда почему-то все в семь начинается.

Когда она заходит в комнату, Андромеда дремлет в кресле-качалке, запрокинув голову и мерно дыша. Лили забирается с ногами на маленький диван напротив нее и кутается в теплый плед. На самом деле, никаких дел у нее сегодня нет. Но Тедди сказал «завтра», а на завтра у нее отговорок не нашлось. Лили решительно встряхивает волосами и берет с тумбочки утренний выпуск «Пророка».

Лили терпеть не может цирк. Все эти животные, скачущие по сцене, заставляют ее зевать и смотреть на часы каждые десять минут. Она согласилась пойти только потому, что Тедди нужна помощь. Ведь это гоблину понятно. Иначе зачем он позвал ее с собой?

В середине представления, когда на сцене бегают нюхлеры, а пятки Лили бесшумно отбивают загадочный ритм, шепот Тедди раздается прямо над ее ухом:

— Хочешь уйти?

Лили утвердительно кивает. Еще полчаса она здесь не выдержит, потому что нюхлеры ее не умиляют.

Извиняясь и наступая на ноги тем, кто с блестящими от восторга глазами смотрит на беспорядочно снующих по сцене зверей, они выходят из зала и, разом выдохнув, идут в гардероб. Тедди с облегчением кидает программу представления в мусорное ведро. Лили с шумом втягивает запах шерсти, овощей и испражнений, исходящих из комнаты за темной дверью, и неприязненно морщится.

— Не любишь зверей? — спрашивает он, смотря на нее с улыбкой, и протягивает ей мантию. Гардеробщица — старая волшебница с длинной седой челкой — смотрит на них с любопытством.

— Пыталась дать себе второй шанс, — отвечает Лили и ищет перчатки в карманах.

— Я тоже, — Тедди хмурится, и его волосы становятся черными, а нос чуть укорачивается. Лили на мгновение понимает, что испытывала Виктуар. Не так просто любить человека, когда он постоянно меняется — не в переносном, а в буквальном смысле. Тут приходится любить душу, ведь только она неизменна.

— Хочешь домой, или прогуляемся? — интересуется он тихо. — Хочу узнать твое мнение кое о чем.

Чертенок внутри Лили насмешливо кашляет и закатывает глаза. Лили мысленно грозит ему кулаком, но сама настороженно улыбается, застегивая непослушные черные пуговицы.

— Я тебя на десять лет младше.

— Брось. Это же не равняется на десять лет глупее, правда? Знаешь, что бабушка говорит про Виктуар?

— Что? — Лили засовывает руки в карманы, потому что опять забыла варежки дома. Когда она перестанет все забывать?

— Она говорит: «Красивая». Про тебя она говорит: «Чертенок, зато настоящая». Сразу видно, кого она больше любит. Так что, этого комплимента достаточно, чтобы ты прогулялась со мной?

Они бредут вдоль набережной, занесенной мелким снегом, разглядывая огни Лондона. Вдалеке вертится колесо обозрения, а рядом с ним сияет подсвеченное здание Парламента.

Лили лениво перебирает ногами и размышляет, что Виктуар отчасти права. Не бывает так, что один прав, а другой — нет. Всегда немножко правы оба и оба же немножко неправы.

— Какой выглядит жизнь в тридцать? — спрашивает она, и зимний ветер сразу залетает в рот.

Тедди поворачивается к ней. Руки у него тоже в карманах, шея замотана знакомым черно-желтым шарфом, а глаза у него сейчас — синие. Интересно, что это значит? Может, у Розы спросить? В энциклопедиях наверняка написано, что означает каждый цвет, ну кроме того, что красный — это цвет ярости и страсти.

— Такой же, как и в двадцать. Только окружающие бесконечно хотят от тебя каких-то действий, к которым ты еще не готов.

— В двадцать они хотят того же, — уверенно замечает Лили и откидывает волосы назад. — Все спрашивают, когда я уже найду себе занятие по душе. А может, его просто нет. Я бесполезна и слоняюсь из дома в дом, принося пироги и изучая то банковское дело, то драконов, то законы магического правопорядка.

— Может, займешься колдографией?

— Пробовала. Надоело через две недели.

— Танцы?

— Ты меня видел на кухне? Я неуклюжая, — Лили отмахивается. — Квиддич, как и животных, я не люблю. Меня даже драконы не заинтересовали. На травы на курсах целителей у меня вылезла аллергия. И потом, торчать в больнице — скучно. И ладно бы я капризничала, в чем все уверены. Но я же правду говорю: ничего мне не подходит.

Тедди останавливается и пристально смотрит в ее замерзшее лицо. Что он там видит? Как в ее глазах пляшут чертенята? А тот, главный чертенок, сидит к ней спиной. Обиделся, что ли? Эй!

— А что ты любишь?

— Разговаривать, — без запинки отвечает Лили. — Но такой профессии нет.

— Еще как есть! — он щелкает пальцами, и его губы расплываются в улыбке. — Международный репортер. Сможешь брать интервью у разных людей, путешествовать по миру. Ты же Чертенок, Лили, тебе наверняка на месте не сидится.

Лили неуверенно приподнимает плечи. Репортер? Журналист? Но это — сфера ее матери, и идти поперек ее дороги не хочется. Хотя можно ведь выбрать другую тему. Все, что угодно, кроме спорта. Чертенок смотрит на нее через плечо в нерешительности и кривит свои чертячьи губы. Ага, застали тебя врасплох хоть раз!

— Не выйдет, — Лили подносит руки ко рту и пытается согреть их горячим дыханием. — Там конкуренция безумная. А я даже ни одного текста не написала для журнала или газеты.

Волосы Тедди из черных становятся синими.

— Твой отец — Поттер, о какой конкуренции ты говоришь?

Лили резко выставляет перед собой руки, так и не успев их согреть.

— Вот это хуже всего. Одни вечно ждут, что я сейчас прямо взлечу и соберу букетик из звезд. А другие вечно будут осуждать все мои достижения и шаги словами «Ну ты ведь дочка Поттера». То есть, я сама по себе ничего не представляю. Нет уж, если добиваться чего-то, так самой. Иначе — неинтересно.

— Точно Чертенок, — бормочет Тедди и, достав из карманов теплые перчатки, протягивает ей. — Возьми, не вздумай артачиться. Замерзнешь. Хочешь кофе?

Лили отрицательно качает головой. В кафе опять будут люди, опять не поговорить от души. Уж лучше замерзнуть, зато разговаривая обо всем на свете. Как с Джессикой.

— Давай договоримся: ты напишешь какой-нибудь обзор, а я его оценю. Идет?

— Идет, — Лили смотрит на него искоса. Профиль у него красивый, но это ненадолго. С этим человеком ни в чем нельзя быть уверенным. И чтобы его понять, нужно коснуться его сердца. — Ты что-то хотел мне рассказать.

Тедди некоторое время молчит, подбрасывая снег носком черного ботинка.

— Понимаешь, я думаю, что количество закрытых дел в отделе значительно увеличится, если я буду работать в качестве подставного лица. Я могу менять внешность, я могу становиться частью любой преступной группы или втираться в доверие преступника. Ведь так дела пойдут гораздо быстрее, чем по стандартной схеме. У меня есть возможности, Чертенок. Я не хочу быть рядовым мракоборцем. Какой от этого толк, если мои способности зарывают в цветочный горшок?

И его волосы снова становятся ярко-красными. Но сейчас, в приглушенном свете лондонской ночи, это не кажется вызывающим.

— Именно поэтому мы разошлись с Виктуар, и я ее не виню, но ради семейной жизни, какой она ее видит, я не готов отказываться от интересной работы. Мужчина без работы — ничто. Вянет и чахнет.

Лили щурит глаза, вдруг понимая, почему отец второй день ходит такой мрачный.

— Ты с папой поссорился из-за этого?

— Он считает это слишком опасным. Уперся так, словно у него два рога, и не двигается с места. Но это нечестно, Лили. Это — моя жизнь, и я имею право ей рисковать. Думаешь, я неправ?

Лили ничего в это мгновение не думает, только чувствует, что пора уходить. Ее начинает тянуть к этому человеку, как тянуло тогда, в четырнадцать, только сейчас ее тянет к нему осознанно. Уходи. Сейчас же. И она зло сжимает свои маленькие кулаки. Чертенок в ее сердце делает то же самое.

— Хватит меня спрашивать, — гневно заявляет она, смотря в его все еще темно-синие глаза. — Что может советовать взрослому мужчине девушка, которая целовалась-то три года назад, ничего не понимает в людях и готова довериться каждому, лишь бы он был незаурядным, к тому же безработная и своевольная! Я торчу в разных домах, слушая лишь то, что все считают нужным мне говорить. Ищу себя. Валяю дурака. Так что прости, но ничем помочь не могу. Проще спросить у птиц. Валяй, спрашивай!

Лили разворачивается, делает несколько широких, яростных шагов вдоль набережной и трансгрессирует прямо на крыльцо дома.

И сразу же замирает. Сердце пускается бежать, и в горле пересыхает. На крыльце стоит отец, и вместо лица у него — грозовая туча.

Лили закидывает ногу на ногу и откидывается на спинку кресла, наблюдая, как отец расхаживает по гостиной. Волосы у него привычно взъерошены, а очки сползли на самый кончик носа.

— Пап, остынь. Я была с Тедди в цирке. Там новая программа с гиппогрифами, а нюхлеры…

— Ты цирк не любишь.

— Да, — Лили кивает и покачивает ногой. — Но нельзя же бросать человека, если он просит о помощи.

— Какая, к черту, помощь? — отец нервно поправляет очки. — Ему скоро тридцать. Чем ему может помочь девятнадцатилетняя девочка?

— Выслушать. Почему ты запрещаешь ему выступать в роли подставного лица?

В это мгновение Джеймс откладывает вечерний «Пророк» в сторону, с любопытством смотрит на нее и тихо присвистывает. Лили отмахивается от него, как от назойливого комара, который не дает ей спать теплыми летними ночами.

— Потому что это опасно. Я его крестный, я должен оберегать его, а не подстегивать желание рисковать собой.

— Это его выбор, пап. Ему уже не десять. Нельзя оберегать его бесконечно.

— Его родители погибли, чтобы он смог жить в мире! — отец воздевает руки к потолку, и лицо Джеймса перечеркивает кривая ухмылка. — Тебе не кажется это слегка эгоистичным? Ради чего они умирали?

— Знаешь, он не просил их умирать за него, — огрызается Лили и снимает одну ногу с другой. — По-моему, Тонкс необязательно было лезть в самое пекло, как считаешь? Ее ребенку был месяц, а она рисковала собой, наплевав на то, что он может остаться сиротой. Это не кажется тебе эгоистичным — даже не слегка, а вопиюще?

Вопрос ставит отца в тупик. И Лили знает: он понимает, что она права, только настолько глубоко внутри себя, что никогда это не признает. Вместо этого он раздраженно замечает:

— Может, ты лучше посмотришь на себя? Сколько можно заниматься ерундой? А судить Тонкс ты не доросла еще и знать не знаешь, что такое любовь.

— Если любовь — это наплевательское отношение к своим детям потому, что все затмевает мужчина — обойдусь без нее, — Лили поднимается на ноги и обхватывает плечи руками. — Спасибо, что напомнил мне о моей бесполезности. Дочь Гарри Поттера валяет дурака! Кто бы мог подумать! Спокойной ночи!

И она проходит мимо него в кухню, где сладко пахнет яблоками и корицей. Мать поднимает на нее глаза, полные любопытства. Лили раздраженно выдвигает из-под стола стул и плюхается на него. Потом тянется к сморщенному яблоку — оно из их сада, просто устало ждать весну и постарело. Но все еще безумно сладкое.

— Все наверняка на стороне Виктуар — кроме меня, — говорит Лили, на мгновение переставая жевать. — Может, она его просто не любила? Как можно отказываться от человека, если у него есть желание быть нужным в этом мире?

— Если бы он ее любил, то сделал бы так, что его работа устраивала их обоих, — отзывается мать и качает головой. — Ты совсем еще ребенок, причем вулканический. Даже волосы цвета лавы. Люди, конечно, будут болтать — они всегда болтают, только дай им повод. И уж без Скитер мы точно не обойдемся. Но скажу тебе по секрету: Тедди и Виктуар уже давно не ладят.

— Почему-то я этого не замечала, — фыркает Лили, яростно кусая яблоко.

— Ты пытаешься кем-то стать, — мать ласково касается ее плеча. — Ты никого вокруг не замечаешь. Как успехи с банковским делом?

— Никак, — произносит Лили медленно, ртом, полным яблока. — Я хочу попробовать себя в журналистике. Только не в спортивной, а в обычной. Во всех ее сферах, кроме спорта. Квиддич — твоя привилегия.

— Это кто тебя надоумил? Андромеда?

— Тедди.

Мать понимающе улыбается, но в глазах у нее пляшут бесенята — точно такие же, что и в глазах Лили.

— Тебе, кажется, уже не четырнадцать?

— Мама, — она яростно краснеет, собирает волосы в короткий пучок и тут же его распускает. — Перестань.

В эту ночь, как и в тысячу других, точно таких же ночей, ей не спится. Лили скидывает одеяло, касается прохладной древесины пола босыми ногами и садится на кровати. Про кого написать свой первый обзор? У кого взять интервью? И она тут же прищелкивает пальцами, радуясь внезапно пришедшей идее. Точно! И маме будет приятно. Успокоившись, Лили снова забирается в кровать и мгновенно засыпает. Ее тревожит только одно: а что, если журналистика — тоже не дастся ей в руки? Куда она тогда пойдет? И кем станет? Засыпая, она не слышит, как отец осторожно заглядывает в ее комнату, прислушивается к тихому дыханию и с улыбкой закрывает дверь.

…В магазине метел «Компания Нимбус» привычно многолюдно. Лили добрых полчаса рассматривает две последние модели, хотя не разделяет всеобщую любовь к квиддичу. Отец говорит, что это у нее от бабушки. Она тоже не любила метлы. Правда, она и сорванцом никогда не была, в отличие от Лили. И волосы у нее были длинные, темно-рыжие.

Лили встряхивает головой. Жаль, что она никогда не сможет с ней поговорить. Наматывая короткую прядь на палец, она размашистым шагом подходит к продавцу и громко интересуется:

— Можно у вас интервью взять?

С той стороны прилавка, которая кажется Лили чужой страной, на нее смотрит невысокий мужчина с пышными усами и бакенбардами, но на макушке у него сияет лысина, словно натертый мамин поднос для утреннего кофе.

— Пожалуйста? — быстро добавляет она и складывает руки за спиной, размышляя, что если он откажет, то она не назовет свое имя. Не назовет, ни за что. Когда-то, лет пять назад, Лили швырялась своим именем направо и налево. И ее везде пускали вперед, и ее везде принимали. Хватит. Так ведь скучно жить.

— Лили Поттер, я не путаю, мисс? — запинаясь, произносит он и вытирает о красную тряпку и без того чистые руки.

Она закатывает глаза. Чертенок в ее сердце только хмыкает и показывает ей язык. Лили мысленно показывает ему язык в ответ.

— Я присяду? — спрашивает она, тут же садится на высокую табуретку и достает из сумочки пергамент и перо. — Когда ваша семья начала производство метел? Почему именно метла? Чем метлы вашего производства превосходят другие? Скажем, я хочу купить «Молнию», а вы меня отговариваете. Почему? Что вы делаете в свободное время?

— Погодите, погодите, — продавец отчаянно машет руками, оглядывая магазин. — Эй, ты, мальчишка! Побудь тут вместо меня. Я на вопросы мисс отвечу. И смотри у меня, не перепутай метлы! Проходите в эту комнату, мисс Поттер, здесь удобнее. Что ж вы ко мне-то пришли… Я же неинтересный…

Лили выходит из магазина спустя часа два, раскрасневшаяся и мокрая от пота. Быть журналистом не так-то легко, приходится не только разговаривать, но и размышлять, подталкивать собеседника к интересным идеям. Успевать записывать. Не обращать внимания на ноющую в запястье руку. Но, кажется, ей понравилось. Гораздо сильнее, чем драконы Чарли и магазин дяди Джорджа. Теперь остается лишь собрать все записи в единое целое и показать Тедди, а потом отправить статью во все газеты и журналы, какие только существуют.

Она возвращается домой вприпрыжку, размахивая сумочкой. Ей — девятнадцать, и она полна жизни. Ей хочется успеть все, увидеть — все, узнать — про все. Каждую минуту, каждую секунду ей жаль проживать впустую. И она отчетливо слышит, как молодая кровь пульсирует в ее теле.

В этот же день попасть к Люпину ей не удается. Написание статьи занимает все время, так что она спускается в кухню только дважды — поесть. И даже не замечает, что отца дома нет. Вкуса еды она не помнит, и о чем говорят родные за столом — тоже. Мысли в ее голове носятся беспорядочно и причудливо, меняясь каждую минуту, как тени, что отбрасывают свечи при колыхании ветерка. Она ухватывается за хвост то одной, то другой, притаскивает к себе, морщится и снова отпускает.

Статья — неплохая и местами забавная — дописывается только на рассвете. Лили бросает ее в сумку, торопливо натягивает мантию поверх одежды, которую так и не снимала, и выходит в заснеженный сад. В Лондоне — снова тепло, и едва выпавший снег сползает с веток сонными белыми ленивцами. К середине дня он вообще растает, и все вокруг снова станет серым.

Оказавшись перед домом Андромеды, Лили нетерпеливо обходит его со всех сторон и, слепив снежок, кидает его в окно второго этажа, где за синими занавесками прячется комната Тедди. Ей приходится слепить, по меньшей мере, еще три снежка, чтобы он проснулся.

— Пять утра, Чертенок ты, — он выглядывает в окно, и волосы у него из черных становятся светло-русыми. — Подожди, я спущусь и тебе открою.

Лили зевает, переминаясь с ноги на ногу перед большой темно-коричневой дверью с ручкой ярко-желтого цвета. От сырости ее трясет, хочется поскорее выпить горячего кофе, а потом — выспаться.

— Заходи, — Тедди уже одет, словно собирается в Министерство. — Чай будешь?

— Кофе, если есть, — уверенно произносит Лили и с привычным свистом молнии стаскивает сапоги. — Крепко же ты спишь.

Его губы растягиваются, словно он хочет что-то сказать, но в последний момент передумывает. Но глаза, сейчас темно-карие, смеются.

Лили бросает мантию на вешалку и проходит в кухню. От не успевшего остыть камина идет тепло, и она протягивает к нему озябшие руки, стоя к Тедди спиной. Он, насвистывая, возится с кофейником, иногда бормоча заклинания.

— Я статью притащила, — радостно сообщает Лили, поворачиваясь к нему и вспоминая, зачем пришла. — Прочтешь?

— Давай сюда, — он протягивает широкую ладонь. Она быстро вытаскивает из сумочки сложенный пергамент и решительно вручает ему. — Только сама кофе нальешь, хорошо? Я тоже буду. Печенье на верхней полке, как обычно. А, сам достану. Еще тарелку разобьешь.

Лили обиженно фыркает, но послушно разливает горячий напиток и достает из холодильника сливки. Подумать только, в пять утра она торчит на кухне Андромеды только потому, что пытается кем-то стать в этой жизни.

Тедди вдруг откладывает листы и поворачивается к ней.

— Хотел сказать тебе спасибо, пока ты снова не умчалась, — говорит он тихо, глядя в ее лицо. — Ты поссорилась с отцом из-за меня. Сначала меня это разозлило. Жутко разозлило. Я подумал, что это не твое дело, и я сам как-нибудь разберусь. Но потом вспомнил, что никто вот так не отстаивал мое право жить так, как я хочу. Все всегда знают, как будет лучше для меня, и я это ценю, но никто не спрашивал, а хочу ли я это «лучшее».

— Тедди…

— Все уверены, что родители хотели бы для меня мирной жизни. Что они умерли ради того, чтобы я не боялся просыпаться и засыпать. Но это же ерунда, Лили. Мои родители — во всяком случае, из того, что я слышал и знаю — были бы счастливы видеть меня мракоборцем. И жутко разочаровались бы, увидев меня в Гринготтсе считающим монеты. — Ты сказал об этом папе?

— Он даже слушать не стал. Сказал, что мы с тобой сумасшедшие, хотя сам он нарушал все школьные правила и попадал в такие передряги, что нам и не снилось.

Лили тихонечко смеется, вовремя вспомнив, что наверху спит Андромеда, а на часах — половина шестого утра. До рассвета еще почти час.

— Ты в одном неправа.

Она быстро поднимает на него глаза. Чертенок внутри нее просыпается и недовольно стучит изнутри. Да, да, слишком близко. Я почти касаюсь его руки. Я вижу всю боль в его глазах. Я хочу знать, как он пахнет… Ну и что? Отстань!

— Когда я был подростком, я был жутко обижен на мать. Представь: у всех есть родители, или хотя бы один. А моя мать, получается, любила отца больше, чем меня, раз бросилась за ним в битву? Почему она не осталась со мной? Этот вопрос мучил меня столько лет подряд… И я для себя я решил, что она сражалась за мое будущее. Это легче понять.

Лили пожимает плечами. Ей Тонкс не понять — и точка. Ей не хочется искать хоть какое-то оправдание для женщины, которая бросила младенца и убежала воевать. Любой долг отступает, потому что в душе рождается новый долг — перед ребенком, перед жизнью, что ты подарил миру. Это ведь очевидно.

Они принимаются за кофе: Лили пьет его большими, жадными глотками, Тедди — неспешно потягивает, одновременно читая ее статью. Его глаза напряженно вчитываются в текст, и брови странно двигаются: то хмурятся, то поднимаются вверх — и, наконец, он откладывает пергамент в сторону.

— Знаешь, а я ведь поступаю точно так же, как моя мать. С Виктуар. Она хотела спокойной жизни для нас обоих. А я понимаю, что со мной спокойствия обрести не получится. Ничему и никого жизнь не учит.

Лили растерянно моргает, и чертенок внутри нее пожимает плечами. Еще бы, он ведь вредный. А может, в чем-то прав: зачем пытаться понять чужие трагедии?

— Что думаешь? — она быстро переводит тему, глазами показывая на раскрывшийся, словно бумажный цветок, пергамент. — Совсем глупо вышло?

— Забавно, — отзывается он и как-то криво улыбается.

Лили жарко краснеет. Он ей про родителей рассказывал, делился чем-то личным, а ей как всегда не терпится узнать про саму себя. Ну когда она научится думать о других в первую очередь?

— Забавно? — не выдержав, переспрашивает она. — И все?

— Слушай, это твоя первая статья, — он допивает кофе и тянется к печенью. — Ты что хотела, сразу превратиться в Скитер? А для первого раза неплохо. В какие газеты хочешь отослать?

— Во все! — ее глаза загораются. — Во все, которые я знаю. Может, где-нибудь и примут?

— Обязательно, если не будешь скрывать свое имя, — Тедди возвращает ей статью, и на мгновение их пальцы касаются друг друга. Лили отдергивает руку, и статья плавно опускается на пол. — Извини, я иногда жутко неуклюжий. Наверное, это мне от матери досталось. Что такое?

— Я… — Лили не отводит взгляда от его русых волос, окончательно запутавшись во всех этих цветах. — Когда мне было четырнадцать, я была в тебя жутко влюблена. Не как в мужчину, а как… в рыцаря, что ли. Все мальчишки моего возраста были такими идиотами.

Тедди склоняет голову набок, но не смеется. Почему он не смеется? Ведь это смешно. Любовь в четырнадцать — просто комична.

— Я знаю. Ты на мне летом дыру прожгла, когда бы я к вам ни зашел. Сейчас, конечно, я кажусь не таким идеальным?

— Нет, — Лили встряхивает головой. — Зато ты — настоящий. Отправишь со мной письма?

Тедди поднимается со стула и бросает взгляд на часы. Шесть. Через час проснется Андромеда, и потом и весь магический Лондон начнет очередной беспокойный день. А родные решат, что она снова валяется в постели до двенадцати.

— Прости, я должен быть в отделе через полчаса, — извиняющимся тоном произносит он, и волосы из русых становятся ярко-зелеными. — Прогуляешься со мной до Министерства? Здесь недалеко. Признайся честно: ты собираешься писать свое настоящее имя на конвертах?

— Нет. Зачем? Я хочу, чтобы они сказали правду: могу я быть журналистом или нет. Не хочу, чтобы меня кормили враньем с ложки только потому, что я — Поттер.

— Прекращай валять дурака, Чертенок, — Тедди зевает и берет с вешалки черную мантию и пуффендуйский шарф. — Почему не взять то, что само идет тебе в руки? У тебя, так сказать, высокий старт.

— Фальшивый старт, — Лили изо всех сил мотает головой из стороны в сторону. — Ни за что не буду писать свою фамилию. Я хочу искренности. Знаешь, кто-нибудь спросит: ты дура, у тебя есть все, ты можешь обладать всем, купить большой дом или отправиться за границу, можешь тыкнуть пальцем на любую драгоценность в лавке золота рядом с магазином Олливандера, а я — не хочу! Если меня спросят, хотя никогда не спрашивают: «А чего же ты хочешь?» Я хочу быть свободной. Я хочу любить и быть счастливой, я хочу, чтобы моя совесть осталась чистой как вода в горной реке. Не смейся! Я — такая, какая есть. Безумная, пытающаяся объять необъятное, у меня нет никаких манер, я ем пиццу руками, а не приборами, я смеюсь, когда нельзя и плачу, когда лучше скрывать грусть, я — это я. Но все это не имеет никакого отношения к моему имени, правда? Стоит мне только подписать: «Поттер», и я исчезну! Появится какая-то идеальная Лили, которая никогда не существовала, появятся «вьющиеся рыжие волосы, волнами спадающие на плечи» — ложь! Мои волосы вечно торчат во все стороны и радуются ветру, как старому другу. Появятся «влажные зеленые глаза миндалевидной формы» — ложь! Никакие они не влажные, и форма у них самая обычная. Появятся «чуть пухлые чувственные губы» — и снова ложь! У меня нижняя губа толстовата, а верхняя — смешная и вздернутая, как у зайца. Появится «необыкновенный талант» — но ты сам видишь, сколько мне еще работать над текстами? И после этого ты хочешь, чтобы я подписалась? Чтобы и ты смог посмеяться над воображаемой Лили?

— Я никогда над тобой не смеюсь, — произносит он тихо и распахивает перед ней дверь, впуская в прихожую сырой зимний ветер.

Разумеется, Тедди оказывается прав: ее статью не принимают ни в одну газету, ни в один журнал — даже спортивный. «Ежедневный пророк» в причине отказа указывает, что ей не хватает опыта, и слог ее — «сыроват». «Ведьмин досуг» прямо отвечает, что их в принципе не интересует магазин метел, «Квиддич сегодня» кратко поясняет, что подобная статья может вызвать негативные отзывы и привести к конфликтам среди производителей метел, а этого они допустить не могут, но желают мисс «всяческого успеха», потому что у нее «есть потенциал». От отчаяния Лили пишет в «Придиру», и отзыв приходит внезапно одобрительный, но все же они не смогут напечатать статью, так как присланного до этого материала им хватит еще на несколько месяцев выпусков.

Тедди советует ей не сдаваться — и она не сдается: берет интервью у Олливандера, у Фортескье, у гоблина из Гринготтса, которого пришлось уговаривать добрых три часа, и уговорить его смог только Билл. А потом пишет и пишет, часами, и снова переписывает — и в отчаянии, смешанном с надеждой, отсылает издательствам.

Лили не смущает, что они с Тедди видятся каждый день и почти все свободное время проводят вместе. Тедди рассказывает ей про самых бестолковых преступников, а она смеется и вновь и вновь перечитывает свои статьи. И не хочет знать, было ли ему так же весело и легко с Виктуар.

— Так он в отца или в мать пошел? — Джессика зевает: она только что вернулась с командировки в Болгарию, где изучала оболочку драконьих яиц.

Они снова сидят у Фортескье, потягивая кофе. Вернее, Лили пьет уже третью чашку, потому что «потягивать» она не умеет. Только поглощать сладкий напиток жадными глотками и заедать его солеными крекерами. Сладкое вместе с соленым — вот ее слабость.

— В мать, — уверенно отвечает Лили. — Как в Болгарии?

— Теплее, — размыто отвечает Джессика и, подавшись вперед, пристально разглядывает лицо подруги. — Что-то с тобой не так. Я уезжала от другой Лили.

— Два месяца прошло, — отмахивается та. Чертенок в ее сердце последние две недели мрачно сидит и даже не играет своим трезубцем — а значит, у Лили иссякли саркастические замечания, которыми она баловалась и зачастую обижала людей. И потом, понимая, что обидела — мимолетом извинялась, если получалось себя заставить. — У меня волосы отросли, наверное. Жалко, что не грудь.

— У тебя отличная грудь, поверь мне, — Джессика широко зевает и протягивает ей какой-то цветастый пакет. — Это тебе от Чарли. Всякие болгарские сладости. Они любят шоколад с перцем, такая гадость… Так Тедди в итоге удалось добиться той роли? Вхождение в доверие к преступникам?

Раз Джессика видит в ней другую Лили, значит, прятать свои чувства все-таки получается не до конца. Больше всего сбивает с толку то, что теперь Люпин свободен, и… Иногда ей кажется, что он тоже смотрит на нее совсем не так, как смотрел полгода назад. Но он меняется так стремительно, что Лили не понимает его чувства. А сказать ему, вытащить из глубины себя те слова, а потом снова попытаться от них избавиться или спрятать — тяжело. Может быть, она рискнет. Может. Какая ирония, что они оба похожи на своих матерей: он так любит риск, что шагает в самый ад без оглядки, а она, похоже, влюбляется только раз в жизни. Ее мать влюбилась в отца лет в одиннадцать и до сих пор не сводит с него глаз. Наследственность — злая шутка…

— И да, и нет, — Лили хмурится, осторожно заглядывая в пакет с подарком. — Папа сдался, но сейчас все преступники настолько бестолковы, что к ним даже втираться в доверие не нужно. Вон, на прошлой неделе обезоружили того типа, который проклятыми серьгами торговал. Помнишь?

— Еще бы, — Джессика вытряхивает сумку в поисках кошелька. — Получается, вам нужен настоящий злодей, желательно с мозгами. Такая редкость в наши дни. Я, наверное, расплачусь и спать пойду, не обидишься? Заходи завтра, я пирог испеку, с вишней, как ты любишь… Ты ведь еще любишь вишню? Отлично. И новость напоследок: мои родители снова съехались. Раз в пятый, по-моему.

— Поздравляю, — Лили откидывается на спинку кресла, с наслаждением вдыхая аромат кофе и ромашки, которой пахнут ее волосы. Как удачно складывается, что Джессика уходит. Тедди обещал встретиться с ней вечером, после работы, и она нечаянно ляпнула, что будет у Фортескье. Ей почему-то не хочется, чтобы Джессика видела их вдвоем. Почему?

Чертенок громко фыркает и ухмыляется. Зараза!

Лили стесняется быть рядом с Тедди, потому что их могут принять за пару: они оба свободны, но между ними — разница в десять лет. Люди снова начнут болтать, а Лили этого не хочется, хотя к Люпину ее тянет. Да, он старше, а значит, в голове у него куча интересных мыслей, новых для нее самой, а не примитивные желания постоянно целоваться или поскорее затащить ее в постель, какие читаются в глазах сверстников. Лили уверена: залезть в постель она еще успеет, и нацеловаться тоже. Тем более, от поцелуев губы сохнут. Сейчас ей больше всего хочется, чтобы ее статью приняли. Хоть какой-нибудь самый жалкий журнал, самая плохонькая газетенка. И она ждет Тедди с колотящимся сердцем потому, что он получает все письма от редакторов: чтобы отец не узнал. На всякий случай Лили делает вид, что изучает банковское дело и даже начинает в нем разбираться, чем удивляет Билла. Он-то сразу сказал, что ей в банке делать нечего.

— Эй, Чертенок! — Тедди проталкивается сквозь толпу детей, стоящих в очереди за мороженым. Волосы у него ярко-красные, и глаза — блестят.

Лили все понимает сразу, внезапно, и, схватив сумку, выбегает прямо под серое лондонское небо.

Снова — отказ. Дьявол, ну почему, когда она нашла то, что ей по душе — разговаривать с людьми, подбирать слова — ее отвергают?

— Подожди! Да подожди ты, — Тедди догоняет ее у самой набережной. Волосы у него растрепались, большая сумка, из которой торчат бумаги, сбилась на бок. — Ты шарф забыла. И потом, просто повезло, что я следил за твоей рыжей макушкой. В этой толпе так легко потеряться…

— Ты! Это все ты! Ты меня смутил, ты озвучил мою мечту, — Лили оборачивается к нему и сжимает кулаки. — Мне хочется заниматься тем, в чем я полный ноль…

— Ты не ноль.

— Лучше бы я по третьему кругу слонялась от Чарли к дяде Джорджу, а потом снова к Биллу! Может, уже бы кучу денег заработала, чтобы перестать краснеть перед отцом и другими родственниками, которые так много от меня ждут.

Волосы Тедди меняются каждую секунду: из красных они становятся синими, потом зелеными — и снова красными, а потом вдруг разом чернеют. А глаза, наоборот, синеют.

— Не сдавайся, — твердо говорит он и кладет руки на ее плечи. — Попробуй еще раз.

Чертенок внутри нее вдруг оживает, вспрыгивает на ноги и ставит короткие ручонки в боки. Да, он готов отражать любую попытку уговорить ее на очередное безумие. И Лили с ним солидарна. Какое там — она и есть этот чертенок.

— Не буду я больше ничего писать, — тихо произносит она, поднимая глаза на Тедди и рассматривая плотно сжатые губы и нахмуренные брови, цвет которых совсем не совпадает с цветом волос. — Посмотри на меня. Я отрицаю свое имя, хотя могла бы пройти в редакторский отдел любой газеты с поднятой головой, стоит только шепнуть: «Поттер». Я взлохмаченная двадцатилетняя девушка, с дурацкими мыслями в голове, совсем обычная, меня даже красивой-то нельзя назвать. Никто за мной не бегал, никогда. А я хочу стать репортером, смех!

Пусть он засмеется. Давай же, смейся. Чертенок только подбоченивается и выжидающе смотрит на Тедди.

Но тот не смеется. Глаза у него становятся блестящими — и чужими. Такого выражения его глаз она раньше не видела.

— Ты красивая, Лили.

Чертенок насмешливо корчит рожицу, но настораживается. А щеки Лили становятся горячей, чем пышущий паром чайник на плите Андромеды. Джессика бы сейчас непременно присвистнула. Но Лили свистеть не умеет.

— Выслушай меня, — Тедди берет ее за руку и ведет вслед за собой вниз по скользкой лестнице, к самой кромке Темзы. — У меня есть деньги, немного, но хватит, чтобы ты открыла свою собственную газету. Назовешь ее как угодно. У тебя есть талант, Чертенок. Нет, не так — Лили. Поверь мне, как только ты что-то опубликуешь, тебя будут читать. Посмотри на свою последнюю статью: это и остроумно, и смешно, и одновременно глубоко. И Скитер даст тебе несколько полезных советов. У меня есть только одно условие. Ты обязательно укажешь, в каждом выпуске, что ты — Поттер. Это — часть тебя. Какой бы пожирающей твою суть она ни казалась.

— И все? — Лили стучит ногой о гранит и смотрит на отражающиеся на поверхности воды огни Лондона.

— Почти, — Тедди задумчиво теребит шарф, на несколько мгновений отворачивается, потом делает к Лили шаг. Она вдруг тихо произносит, морщась:

— Сегодня же Виктуар во Францию уезжает, родители утром сказали. Ты что, не пойдешь ее провожать?

Зачем? Зачем она спросила? Дьявол, опять она лезет не в свое дело, опять она привязалась к человеку, который не просто старше ее на десять лет, но и любит другую…

Люпин засовывает руки в карманы и отрицательно качает головой.

— Нет. Мы слишком разные люди, Лили. Нужно уметь отпускать тех, без которых можешь жить. Мы с Виктуар были первой любовью друг у друга и отчаянно за это цеплялись даже тогда, когда она прошла, а мы выросли и стали совсем другими. А потом руки разжались. Я не жалею о том, что было. Но оно прошло.

Лили пожимает плечами, думая, что могла бы сказать ему — вот сейчас, но это же нелепо: а, так ты ее не любишь — ладно, вот она я! И она так и остается стоять с приподнятыми плечами.

Тедди высовывает руки из карманов, потом засовывает обратно. Обходит Лили по кругу. Останавливается. С шумом выдыхает.

— Тебе нехорошо? — интересуется она из вежливости, потому что мысли у нее зависают между небом и землей.

— Мне отлично, — он криво улыбается, и волосы у него из черных становятся светло-каштановыми, совсем как у Римуса на старых колдографиях. — Слушай, я часто неуклюж, хотя стараюсь это скрывать за манерами, которым меня научила бабушка, да ты и сама это знаешь. Нет, не то… Я метаморф, и многих это больше раздражает, чем восхищает. Опять не то… Я упрямый, люблю риск и торчу часами на работе, потому что она мне нравится. Мерлин, да при чем здесь это? Я пытаюсь сказать, что меня тянет к тебе, Лили. Ты такая безудержная, живая, непокорная, ни на кого не похожая, и последний месяц сводишь меня с ума. Я ничего не могу с собой поделать, искушение спросить тебя слишком большое, и, если бы я пошел в отца, я бы промолчал… Но, кажется, я похож на мать, и поэтому спрошу: ты хочешь быть со мной?

У Лили перехватывает дыхание, а язык становится сухой, словно лист пергамента. Его слова застают ее врасплох — ее! Врасплох! Кто бы мог подумать? Она всегда готова к чему угодно — только не к внезапным признаниям того, кого она столько лет отодвигала в самый темный угол своего сердца — настолько темный, что даже чертенку не разглядеть. Тедди слишком долго был запретным плодом, и когда наконец-то упал ей в руки, она потерялась сама в себе. Что говорят в такие моменты?

Растерявшись, Лили судорожно закрывает глаза. Она всегда так делает, когда ее застают врасплох. С закрытыми глазами яснее слышишь стук сердца, быстрее находишь ответы на самые отчаянные вопросы. Мысли носятся беспорядочно, ударяясь друг о друга: люди будут болтать, и что скажут родители, как смотреть в глаза Флер… И только счастье в крови пульсирует в висках, заглушая все, что неважно.

А потом его губы прижимаются к ее губам — сначала робко, но потом все настойчивей, и руки его привлекают ее ближе, скользя по спине. И мысли исчезают. Лили замирает, полностью отдаваясь тому чувству, что так долго хранила, что уснуло — и теперь вдруг проснулось и теплом разливается в теле. Если это — настоящее, если это — долгожданное, зачем отталкивать, зачем сомневаться? Ведь именно он подтолкнул ее к осознанию себя, он — тот, кто любит жизнь так же неистово, как она сама. Нет, она не откажется. Ни за что. Не сейчас. И пусть внезапно, нечаянно, врасплох — ей нравится! Да, нравится. Гораздо больше, чем вся приторность неторопливости.

— Хочу, — шепчет Лили едва слышно, не веря сама себе, и запускает пальцы в его волосы.

Ей кажется, что соприкасаются их сердца, а не губы, пальцы, волосы — и ей неважно, какого они сейчас цвета.