Я свяжу тебе жизнь (джен)

Я свяжу тебе жизнь

Из веселой меланжевой пряжи.

Я свяжу тебе жизнь

И потом от души подарю.

Где я нитки беру?

Никому никогда не признаюсь:

Чтоб связать тебе жизнь,

Я тайком распускаю свою.

Валентина Беляева

Знаешь, сынок, ни на секунду я не усомнилась в своём решении. Я знаю, тебе будет трудно без меня, но разве моя жизнь так ценна по сравнению с твоей? Ты обязательно станешь счастливее меня, на твоём пути встретятся добрые люди, ты пойдёшь учиться в настоящую школу и найдёшь там друзей. Нет-нет, мне нельзя плакать... Я должна дойти до конца. Ещё совсем чуть-чуть...

Какой сегодня жуткий мороз. Впрочем, я его почти не чувствую, только пальцы не слушаются, не могу запахнуть поплотнее пальто, чтобы ты не мёрз. Одна женщина дала мне это пальто перед Хэллоуином, когда я робко постучалась в её дверь. Она выглянула, смерила меня презрительным взглядом и закрыла дверь перед моим носом. А у меня не было сил идти дальше, и я просто села на крыльцо, чтобы собраться с духом. И хорошо, что я не ушла. Через некоторое время дверь открылась, мне бросили вот это пальтишко и целый каравай хлеба. Это было таким сокровищем! Я радовалась, как тогда, когда твой папа впервые повёз меня на ярмарку и купил мне большой леденец на палочке. Он смеялся, глядя, как я рассматриваю это чудо, а мне хотелось плакать от счастья.

Хлеба нам хватило с тобой надолго. Я смачивала его засохшую корочку слезами и уговаривала тебя дать мне знак, что ты живой. Ты сердито пинался, я охала от боли и улыбалась. Только бы хватило сил...

Я не помню своей мамы. Наверное, она была очень доброй. Я так думаю. И, если бы она не умерла, когда я родилась, мы с Морфином бы ходили в школу, ездили бы на ярмарку. Я очень скучаю по ней, хотя и совсем не помню. Мой отец, твой дедушка, не злой, ты не верь, если кто так скажет про него. Просто он долгое время жил один с нами. Да, я его боялась, но он имел полное право сердиться на меня, ведь колдунья из меня вышла слабая. Когда папа с братом уходили по делам, колдовать получалось, но при них всё валилось из рук. Я хочу, чтобы ты стал выдающимся волшебником. Впрочем, волшебство — не главное. Я хочу, чтобы ты стал хорошим человеком, чтобы я могла бы гордиться тобой. Даже если я никогда не увижу тебя взрослым.

Твой папа... Он ни в чём не виноват. Ну кто полюбит дурнушку, боящуюся собственной тени? Я признаюсь, я подлила ему в воду любовное зелье, когда он проезжал мимо нашей лачуги и остановился в тени зарослей передохнуть. Вот зелья я всегда варила превосходно. Не знаю, откуда у меня этот дар, но это почти единственное, чему меня не учили, что я умела сама.

Мы сбежали прошлой осенью, когда моего отца и брата посадили в Азкабан. Том, так зовут твоего отца, не сводил с меня глаз, забыл свою Сесилию, а я ужасно боялась, что он передумает, что действие чар иссякнет. И ещё мне было больно от того, что его одержимость мной не настоящая. Я хотела любви. В этом моя самая большая ошибка.

Мы жили в Лондоне, снимали квартирку, гуляли по вечерам, держась за руки, как настоящие влюбленные. А потом, ближе к маю, я поняла, что беременна.

В то утро я готовила нам завтрак и привычно левитировала чайник на плиту. При Томе я не колдовала, не хотела, чтобы он узнал, что я колдунья, но он ещё спал, а я так любила приносить ему завтрак в постель. Я достала палочку, направила её на чайник, и тут меня полоснуло такой острой болью, что я охнула. Чайник с ужасным грохотом загремел по полу, я села на табуретку, пытаясь унять дрожь во всем теле. Прибежал Том и стал спрашивать, что случилось.

Каким-то невероятным образом моя магия не желала ужиться с моей беременностью. Как только я пробовала выполнить самое простенькое заклинание, перед глазами всё полыхало красным, а я, хватаясь за стенки, садилась на пол. Я не сразу поняла, в чём дело, а когда догадалась, — обрадовалась. Это чудесно! У нас будет ребёнок. Только любовное зелье я тоже не могла больше приготовить, и вскоре наступил тот момент, которого я боялась. Том понял, что я обманывала его всё это время. Я умоляла. Я плакала. Я просила не оставлять меня и нашего неродившегося ребёнка, но он был слишком зол. Он ушёл... Я не виню его. В конце концов, я получила гораздо большее. Скоро я стану мамой.

Колдовать я перестала совсем. Возможно, ты скажешь — я просто слабая, но я уверена: это наказание за то, что я хотела получить любовь обманом.

Первые недели, когда твой папа ушёл, я всё ждала, что он вернётся. Я часами сидела возле окна, смотрела на проходящих мимо людей и не могла ни о чём думать. Потом пришёл арендатор и сообщил, что плата, внесённая за жильё за три месяца вперёд, истекла, и мне надо выметаться из квартиры. В Литтл-Хэнглтон возвращаться не хотелось. Я осталась в Лондоне. Летом ещё было терпимо, потому что в парке много скамеек и не так холодно. Один раз мне повезло, и меня взяли посудомойкой в бар. Но силы мои таяли, вскоре хозяину надоело вычитать стоимость разбитой посуды из моей скудной зарплаты, и меня уволили.

Я не сказала тебе самого главного. Мне всего девятнадцать, а в таком возрасте молодые девушки не умирают от беременности, верно?

Вначале лета я бродила по Косому переулку (ты обязательно здесь побываешь, это же волшебная улица) и наткнулась на одну лавочку. В витрине в корзинке лежали разноцветные клубки пряжи. Такое яркое пятно в моей серой жизни, я всё стояла и не могла отвести взгляд. Потом я заметила, что с той стороны витрины на меня смотрит древняя карга. Сначала я испугалась, но старуха поманила меня пальцем, не выказывая презрения или неудовольствия, которое я неизменно видела на лицах других людей. Я зашла в лавку, чувствуя озноб, хотя на улице было жарко.

Старуха не спешила завести беседу. Она всё смотрела на меня, а я уже подумывала, как бы сбежать из этого странного места. Наконец она жестом предложила мне сесть на колченогий стул возле большой корзины. Здесь тоже лежали клубки пряжи. Много. Разноцветные, яркие, тёплые и пушистые. Я не удержалась и взяла в руки один моток. Меланжевый. Такой красивый. Цвета плавно струились в нём, переходя из одного в другой, переливаясь голубым, зелёным, красным, бежевым...

— Тебе нравится? — спросила старуха, а я от неожиданности вздрогнула.

— Очень, — тихо ответила я. Я редко разговаривала с людьми, и голос мой был словно простуженным.

— Если ты оставишь всё как есть, то скоро этого клубка не станет... — старуха продолжала сверлить меня взглядом.

— Я вас не понимаю... — я почувствовала, что моё сердце бешено застучало.

— Зачем тебе этот ребёнок? Он несёт тебе одни несчастья. Ты потеряла любимого мужчину, ты перестала колдовать, ты вынуждена скитаться как последняя нищенка. Ради чего?

— Откуда вы знаете? — теперь мне наоборот стало жарко, и щёки вспыхнули.

— Это твоя жизнь, Меропа, ты вольна сама решать, как поступить...

— Откуда... Как вы узнали, что меня зовут Меропа?

— Не бойся меня, девочка. Я хочу тебе помочь.

Я хотела вскочить и убежать, но с ужасом поняла, что просто не могу сдвинуться с места. Моток меланжевой пряжи горел в моих руках, от него исходил такой жар, что стало больно ладоням. А старуха продолжила:

— Пока ты носишь этого ребёнка, твои силы будут слабеть. Ты не сможешь его выносить.

— Но почему? Зачем вы это говорите? — я невольно прижала пряжу к животу, словно хотела защитить тебя.

— Это случается. Но ты ещё так молода. Ты только начинаешь жить. Избавься от этой обузы. Зачем он тебе? Его отец проклял тебя.

— Нет-нет... Я не хочу... Это мой сын!

— Да, у тебя может родиться мальчик, ты права. Подумай, Меропа. Ты готова отдать свою жизнь за жизнь младенца? Не зная, как сложится его судьба, и не имея возможности видеть, как он растёт?

— Я верю, что ему встретятся добрые люди... И потом, почему я должна умереть? Это всего лишь беременность!

— Я не могу ответить на твой вопрос. Но одно скажу точно — если ты оставишь ребёнка, твоя жизнь угаснет. Будет чудо, если ты его доносишь.

— Я вам не верю!

— Хорошо. Мне жаль тебя.

Я закрыла глаза в бессилии, а когда их открыла, обнаружила, что стою возле лавки на улице и обливаюсь потом под раскалёнными лучами солнца. Никаких клубков в витрине не было. Там продавались перья, пергамент и разная мелочь. Я подумала, что мне всё привиделось, и постаралась выкинуть старуху из головы. Но ночью во сне я часто видела тот моток пряжи. Чем ближе приближалась осень, тем тоньше он становился. Меланжевая пряжа потускнела и уже не была такой яркой.

Осенью было особенно трудно. Не знаю, то ли проклятье старухи действовало, то ли сказывались холод и голод. Я пряталась в подворотнях от пронизывающего ветра, обнимала живот руками и разговаривала с тобой. Ты слабо шевелился, словно отвечал мне и подбадривал. А я плакала, потому что почему-то верила, что нам суждено расстаться сразу же после твоего рождения. Но если бы меня спросили снова и снова, я бы не отреклась от тебя даже ради собственной жизни.

Ну а теперь скоро всё закончится. Мне пришлось продать единственную ценную вещь — мой медальон. Я так хотела оставить его тебе, но во рту уже не было три дня ни крошки, поэтому я решилась. Наверное, хозяин лавки заплатил мне мало, но я не жалуюсь. Этих денег хватило, чтобы дотянуть до твоего рождения. Ещё чуть-чуть.

Как же холодно... Схватки становятся всё сильнее, я понимаю, что не справлюсь одна. Мне нужна помощь. Сначала я брожу по Косому переулку, почему-то боюсь выйти в маггловский Лондон. Неожиданно утыкаюсь в ту витрину с клубками. Вот же она — та корзина! Разноцветные клубки нелепо смотрятся сквозь замороженное стекло. Я дую, делаю окошечко, чтобы рассмотреть получше. Внутри никого нет. Я смотрю на корзинку. Сверху лежит мой моток меланжевой пряжи, я сразу узнаю его! Только пряжа уже не разноцветная, а блёклая, словно свалявшаяся, да и мотка нет. Жалкий хвостик пушистой нитки свисает с края корзины. Мне становится страшно. Я бегу сама не знаю куда, а когда спохватываюсь, оказываюсь в маггловской черте города возле приюта. Нет, небеса всё же благосклонны ко мне. Спасибо тебе, господи.

Сыночек, пожалуйста, потерпи. Больно... Как же больно. Ты родишься и будешь бегать по травке, у тебя будет много игрушек и вкусной еды. Ты вырастешь и встретишь свою любовь. Я верю в это. Ничего нет на свете сильнее, чем любовь. Ты знай это. Мне не жаль своей жизни. Ты только стань счастливым. Сынок... Ох...

— Его зовут Том. Как его отца. И Марволо — в честь дедушки. Фамилия его — Риддл...

Прости меня, сынок. Глаза закрываются. Я вижу лицо той старухи из лавки с клубками. Вижу лавку июньским солнечным днём. Пыльную витрину с корзиной внутри. А над лавкой надпись "Sacrificial protection". ⁽¹⁾

Ты будешь неуязвимым. Ты будешь защищен от любого негативного воздействия. Только ты верь в любовь, сынок, хорошо? Прощай...

1) Sacrificial protection — Обряд жертвы

Вернуться к тексту