Полёты в чемодане (джен)

— Если я не вернусь, позаботься о них. Все, что тебе нужно знать, здесь, — сказал Ньют, вручил чемодан и записную книжку Тине и исчез.

Та отдала его сестре, а Куинни — Якобу. Все они исчезли, помчавшись успокаивать черный вихрь, — а он остался. Конечно, он же был не-магом и ничем не мог им помочь — так, наверное, они считали? А еще говорили, он теперь один из них... Якоб вздохнул и принялся смотреть на отдаленные сполохи, отмечавшие перемещение странного урагана. Где-то через час они утихли, но волшебники не возвращались. Якобу стало холодно и скучно — и он решил еще раз залезть в чемодан. «В конце концов, меня же попросили последить за животными! И надо бы на них еще раз полюбоваться, пока мне не стерли память...» — он снова вздохнул, отнес чемодан на чердак и, попрыгав, с трудом в него втиснулся. Их безумные приключения заняли почти весь день — и звери наверняка проголодались.

Оказавшись внутри, он принялся рассматривать удивительные пузырьки, стоявшие на полках. Хотел было попробовать шотландский виски «Пламя дракона» — но без спросу не решился, да и соседствующая с ним полировка для рогов его не вдохновила. На большом ящике с кормом для лутенят было написано «Кормить только при полной луне» — и Якоб даже немного расстроился, что ему не придется запускать в полет крохотные съедобные шарики, за которыми те тянули длинные шеи, умильно подпрыгивая и глядя круглыми глазами. Зато он порадовался огромным жукам-навозникам, взявшим на себя всю грязную работу, покормил, сверившись с книжечкой Ньюта, окками — среди которых даже смог узнать потянувшегося к нему «своего» — и заглянул к своей самой большой поклоннице — взрывопотамихе, радостно зафыркавшей при виде него.

— Я имею успех у дам, — невесело улыбнулся он. — Особенно с ведром чего-нибудь вкусненького в руках. Надеюсь, что Куинни... — он оборвал начатую фразу и махнул рукой.

А потом заметил на земле крохотного синего птенчика, который жалобно смотрел на него глазками-бусинками.

— Из гнезда выпал, да? — Якоб подошёл поближе — и тут сверху спикировала птичка побольше и встала между ним и птенцом, распушив перья. Он ожидал услышать гневный щебет — но та молчала. Только стояла, раскрыв крылья, над птенцом, и бесстрашно смотрела на него — размером не больше ладони, но готовая драться с ним до последнего перышка.

Якоб с уважением посмотрел на птицу и полез в записную книжку Ньюта. «Болтрушайка», — гласила подпись под рисунком, сопровождаемая подробным описанием. Сбоку стояла приписка — «Пит. в Ч. — сам.» «Питаются в Чемодане самостоятельно», — оптимистично расшифровал Якоб, радуясь, что ему не придётся искать насекомых. К сожалению, самостоятельно вернуть упавшего в гнездо птицы явно не могли. А оставлять малыша на земле Якобу было жалко. Он помнил из заметок, что любимые им окками едят птиц, — и вдруг не они одни? Значит, нужно было лезть на дерево. Он запрокинул голову и посмотрел вверх. Гнездо качалось на верхушке тонкого дерева — а ниже на ветвях извивались лукотрусы. Стоило Якобу взяться за нижнюю ветку, как те стали спускаться к нему, угрожающе размахивая руками с двумя длинными острыми пальцами. Он вспомнил слова Ньюта о том, что лукотрусы способны выколоть глаза, и быстро сделал шаг назад. Идея лезть на дерево перестала казаться ему такой уж удачной. Да и выдержали бы его тонкие ветки? Нужно было найти другой способ.

Может, у Ньюта где-нибудь есть лестница?

Якоб вернулся в мастерскую и тщательно все осмотрел. Лестница там была только одна, ведущая к выходу из чемодана. Якоб подергал за нее — и убедился, что она не перемещается. Он, конечно, мог бы срубить несколько бамбуковых деревьев и сделать приставную лестницу сам. После войны он помогал чинить и ремонтировать много разрушенных строений — жить-то на что-то надо было. Но вряд ли Ньют обрадуется разрушению своего леса, когда вернется. Если вернется. Якоб постарался не думать об этом и вернулся к насущным проблемам. Он так и не обнаружил ничего, что могло бы послужить лестницей. Был, правда, моток веревки... но как с его помощью попасть наверх? Так ничего и не придумав, он уселся на камень неподалеку от упавшего птенца и стал листать книжку Скамандера в надежде найти в ней подсказку.

На одной из страниц была нарисована странная синяя муха с крылышками, похожими на пропеллер. «Вот бы мне такой пропеллер на спине!», — подумал Якоб. И вчитался в описание мухи:

«Укус веретенницы вызывает головокружение, а затем левитацию. Ради этого побочного эффекта маленькие волшебники и волшебницы в Австралии ловят веретенниц и стараются их раздразнить, чтобы те их ужалили...»

— Тебя-то мне и надо! — воскликнул он очень довольно. И, взяв сачок, отправился на поиски веретенницы.

Гоняясь за вредной букашкой, он споткнулся о корни, чуть не наступил на больших синих цыплят, исчезнувших прямо у него из под носа, провалился в чью-то нору — и все ради того, чтобы какая-то длиннохвостая мышь с красными ушами стянула муху языком прямо у него из-под носа!

— Да чтоб тебе провалиться! — воскликнул Якоб, и тут длинный розовый язык схватил самого ушастика.

Якобу стало не по себе. Что если в этом чемодане его проклятия действительно работали?

Наконец, ему удалось накрыть вредное насекомое сачком, когда то село на цветок. Крепко прижимая сачок к груди в попытке удержать веретенницу, Якоб бросился к дереву — как быстро действует яд, он не знал, и боялся, что взлетит прежде, чем возьмёт птенца на руки. Веретенница зазвенела и забилась в сачке, стараясь вырваться — и ужалила обидчика. Сквозь жилет укус не чувствовался — но потом она прицелилась повыше и попала сквозь рубашку. Якоб ойкнул — это было весьма болезненно — и сместил сачок ниже, туда, где его закрывал спасительный жилет, жалея, что не догадался надеть амуницию, выданную Ньютом при погоне за взрывопотаммом.

Добравшись до цели, он сжал насекомое в руке сквозь сачок — и то впилось острым жалом ему прямо в ладонь, а когда он её разжал — в запястье. Морщась от боли, Якоб ещё раз сунул ему руку для укуса и раскрыл сачок. Насекомое тут же вылетело и помчалось прочь, яростно зудя все, что оно думает о таких хулиганах.

Перед глазами поплыло. Якоб попытался взять птенца, но в его многострадальную руку влился клюв взрослой болтрушайки. Тогда он — далеко не с первой попытки — накрыл ее сачком и отшвырнул в сторону, а потом накинул его на птенца и, осторожно приблизившись (при этом чуть не упав), перевернул сачок так, чтобы птенец сидел в нем, как в гнезде.

И испытал странное чувство — словно по всему телу разбегались пузырьки шампанского — лёгкие, золотистые, искрящиеся. А потом в глазах потемнело, он закрыл их, опершись рукой на дерево — лукотрусы грозно запищали и стали спускаться — и сквозь закрытые веки увидел, как золотые пузырьки растут, теснят друг друга, заполняют его целиком...

«Может быть, именно так себя чувствует поднимающееся тесто?» — подумал Якоб.

Он стоял, прижав к себе сачок с птенцом, а взрослая болтрушайка клевала ему руки.

Но это перестало иметь для него какое-либо значение — потому что он вдруг почувствовал, что отрывается от земли. Он стал легким-легким — и медленно всплыл вверх. И порадовался, что стоит недалеко от дерева — потому что как управлять этим полётом, он не понимал. Впрочем, ему было хорошо и безо всякого понимания — просто чувствовать, что он летит. Как птица... Он посмотрел на птенца в сачке и ощутил его практически родным для себя существом.

— Мы с тобой одной крови, — радостно сказал он, вспоминая книгу своего детства, — ты и...

— Уй!

Якоб пребольно ударился головой о ветку дерева, и пока он пытался сообразить, как её облететь, стало поздно — в его волосы вцепились маленькие крепкие веточки, запутываясь в них все сильнее и даже, кажется, намеренно дергая в разные стороны...

«Это неправильные ветки!» — подумал он.

«Неправильные ветки» оказались лукотрусами, с которыми Якоб почти не сталкивался, если не считать живущего в нагрудном кармане Ньюта забавного зеленого малыша Пикетта. Теперь сородичи Пикетта всячески пытались не подпустить Якоба к дереву, на котором находилось гнездо болтрушайки.

— Да уймитесь вы! — попытался унять разбуянившихся древесных человечков Якоб, но тщетно: лукотрусы возмущенно шуршали листочками, строили рожи и больно дергали его за волосы.

— Постригусь под ноль, как на позициях! — пообещал сам себе Якоб. — Если доживу.

Он с трудом, перебирая руками по веткам, подобрался к гнезду и бережно опустил туда неблагодарного птенца, на прощание еще раз больно клюнувшего своего несчастного спасителя.

Получив еще пару чувствительных уколов по многострадальной руке от лукотрусов — хорошо, что он сумел подставить хоть как-то защищенное пиджаком предплечье, — Якоб решил опуститься вниз. Не тут-то было! Стоило ему отпустить ветку, чтобы плавно спуститься, как он начал подниматься вверх, словно голубой воздушный шарик, упущенный в детстве — как он по нему горевал! И Якоб начал неотвратимо приближаться к мягкому кожаному потолку ньютова чемодана.

— Да, — пробормотал он, — вот уж никогда не думал, что меня унесет ветром... а я, дурак, все мечтал сбросить вес!

Якоб поднялся высоко-высоко, рядом с ним висели светлые шары, которые он в прошлый раз принял за элекрические лампы. В них кто-то копошился — а на них садились большие бабочки с лягушачьими мордочками. Одна такая чивиркнула ему прямо в лицо и беззастенчиво уселась на нос. «Что я ей, шарик, что ли?» — подумал Якоб. Он с трудом сфокусировал на ней глаза, но она пощекотала его пушистыми крылышками — и он оглушительно чихнул. Бабочка-лягушка унеслась далеко вниз, кувыркаясь в полете и костеря его на все лады.

Он посмотрел вниз и увидел... лестницу. Чертова приставная лестница все это время стояла рядом с домом, а он!

— Эх я. Не нашел изюма в штоллене! — обругал он сам себя.

Он перевел взгляд на заборчики, разделяющие отдельные зоны. Он, конечно, успел повидать мир за время войны — но все больше окопную грязь и разрушенные города. А тут — саванна, тростниковый лес... Все это — словно весь мир у него под ногами.

Якоб всегда мечтал летать — в войну он видел диковинные аэропланы, дирижабли, воздушные шары — они завораживали его, а летчики вызывали тихую зависть. Потом он увидел, как германский истребитель продырявил воздушный шар, с которого должны были наблюдать за армией противника, — и тот мгновенно вспыхнул ослепительным пламенем и взорвался. Отчего-то вот это уничтожение легкого, красивого шара, попасть на который он так мечтал, врезалось в память не меньше, чем трупы попавших под газовую атаку.

А теперь он и сам стал шариком. Как вот эти колбы со светлячками, как пугающий чёрный обскур, навсегда запертый в прозрачной сфере, как зеленоватые чертики (как же их зовут?), выплывавшие из кубика-бассейна прямо в пузырях с водой — правда, в отличие от него, эти чертики как-то умудрялись плыть, куда хотят. Сколько же ему ещё так висеть?

Вынув из кармана записную книжку Ньюта, Якоб открыл ещё раз описание веретенницы — и чуть не застонал:

«От слишком большого количества укусов жертва может на несколько дней зависнуть в воздухе, а в случае тяжелой аллергической реакции — никогда больше не спуститься на землю».

Ну неужели он так и останется еще одной летающей диковинкой в этом заповеднике?!

Впрочем, армия научила его: если не можешь ничего изменить — не нервничай, лучше поспи.

Он облокотился головой о мягкий кожаный потолок и, глядя на покачивающиеся светлые шары, постепенно задремал. Во сне он был медведем из новенькой книжки, которую читал сыну его сосед, и пытался покормить пчел медом — а те не хотели есть не-маговский мед и жалили Якобу руки, не веря, что он просто шарик.

— Милый, вы научились летать? Возвращайтесь!

Он сначала подумал, что все еще спит, — но нет, внизу стояла Куинни в розовом пальто и улыбалась. А потом она достала волшебную палочку и опустила его вниз.

Правда, стоило ей попытаться убрать палочку, как Якоба снова неудержимо потянуло наверх. Тогда она взяла его за руку — как если бы он был воздушным шариком, который нужно держать за веревочку, — и рассказала, что все закончилось, Тина и Ньют отвечают на вопросы сотрудников МАКУСА, а она пришла за ним. А потом спросила, как он оказался под потолком, — и пока он подбирал слова, сама прочитала в его мыслях ответ.

— Вы такой храбрый! — воскликнула она.

Якоб подумал, что вот она — его мечта, несбыточная, как возвращение шарика из его детства. Теперь он сам стал таким шариком — и вернулся. Так может, и другая его мечта исполнится?

Куинни счастливо улыбнулась, притянула его за вторую руку пониже и, встав на цыпочки, коснулась губ легким поцелуем — сладким, как испеченный ею штрудель, и нежным, как эклер. А потом они, смеясь, кормили вместе животных, и Якоб сказал:

— Раз уж мне не дали кредит, я, пожалуй, пойду пока что в служители зоопарка. Всегда любил зверушек!