Время осеннего одиночества (джен)

Яблоки с громким стуком падали на мокрую от идущего третью неделю подряд дождя траву и землю, усыпая собой всё вокруг. Они падали днём и ночью, но если в светлое время этот звук заглушали другие, то ночью их стук разносился по всему саду и с лёгкость проникал в дом, часами не давая заснуть. Она пробовала было обтрясти яблони, но не достигла успеха, а только получила множество шишек и синяков, замёрзла, промокла и очень устала. И ведь были бы нормальные плоды — можно было бы с ними что-нибудь сделать, но они все были очень мелкие, твёрдые и терпко-кислые. Зато как они пахли!

Но она не любила запах яблок.

Как не любила и пироги с ними, варенья, и джемы.

Она вообще не любила яблоки. Ни в каком виде.

Но вырубить яблони, раз и навсегда решив эту проблему, она почему-то не могла тоже.

Так и мучилась каждую осень с тех пор, как вернулась, засыпая и просыпаясь под этот стук и каждую ночь обещая себе завтра же уничтожить весь сад — и каждое утро откладывая это на завтра.

Вот и теперь она шла по засыпанной мелкими, чуть крупнее грецкого ореха и почти такими же твёрдыми, яблоками дорожке с твёрдым намерением наконец-то избавиться от этих корявых деревьев. Пойдут на растопку — всё равно дрова нужны на зиму, а яблоневыми, говорят, топить хорошо.

Толстый ярко-рыжий кот с белой грудкой и лапками сидел на дорожке и умывался. Когда она подошла совсем близко, он остановился, поглядел на неё изучающе — и вернулся к своему занятию, так тщательно вылизывая подушечку левой лапы, словно в этом мире не было ничего важнее.

А она постояла-постояла, поглядела на него — и, передёрнув плечами, вернулась в дом.

Завтра. Она спилит деревья завтра — а то зашибут незваного гостя, а зачем ей кошачий трупик?

К ночи опять пошёл дождь, и она, ворочаясь под настырный стук падающих с веток плодов, вновь решительно пообещала себе наконец-то решить эту проблему — а потом услышала вдруг жалобное мяуканье у двери.

Котов она не любила ещё больше, чем яблоки — и потому, натянув халат, поднялась и, ругаясь себе под нос, прошлёпала босиком по деревянному полу и распахнула дверь, прихватив хранящуюся в стенном шкафу возле неё метлу и приготовившись от души приласкать ей наверняка попытавшегося бы прошмыгнуть внутрь кота. Но тот сидел на крыльце толстенькой рыжей пирамидкой, мокрой и шерстяной, и глядел на неё круглыми полными тоски и вселенской печали глазами — и, помолчав, опять хрипло мяукнул.

— Пшёл вон, — пробормотала она, захлопывая перед ним дверь и возвращаясь в постель. Яблоки падали, кот жалобно мяукал, но усталость взяла своё, и ближе к середине ночи она, наконец-то, заснула.

Утром всё осталось по-прежнему: дождь лил, яблоки шлёпались на мокрую землю, но хотя бы той рыжей твари не было ни видно, ни слышно. Заварив чай, она накрыла на стол и позавтракала — прямо на кухне, да и не было у неё в этом доме столовой. Здесь и гостиной-то толком не было — здесь вообще была всего одна комната, служившая разом и спальней, и гостиной, и библиотекой. Зато кухня была отделена от всего остального пространства, и поэтому ела она, как правило, здесь.

Поднялся ветер, и стук яблок стал напоминать удары градин по крыше во время бури: тук-тук-тук-тук-тук-тук… Она сжала ноющие от этого бесконечного стука виски. Как же она устала от этого! От всего этого места. Дом, в котором то сыро, то холодно, то сыро и холодно одновременно — и сад с яблонями, бесконечный яблочный сад. Всё, довольно! Она встала и, решительно надев дождевик и высокие резиновые сапоги, распахнула дверь, намереваясь прямо сейчас избавиться от проклятых деревьев.

На крыльце обнаружился рыжий кот. Мокрый, замёрзший, он сидел, подобрав под себя лапы и прикрыв их похожим сейчас на верёвку хвостом. Он обернулся на звук отворившейся двери и беззвучно открыл рот.

— Вот же тварь, — пробормотала она, закрывая дверь и с досадой стягивая с себя дождевик.

Этот день она посвятила уборке: скоблила и чистила кухню, надраила плиту, обе кастрюли и сковороды до первозданного блеска, сменила занавески и скатерть… Теперь, чтобы выстирать их, требовалось принести воды из колодца или из одной из тех бочек, которые дождь уже давно должен был наполнить.

Когда она вновь вышла на крыльцо, кота не было. Почему-то она ощутила обиду и разочарование — но вслух сказала:

— Ну наконец-то, — и отправилась к колодцу, что был неподалёку от дома.

Ведро было очень тяжёлым — но она давным-давно привыкла к подобным тяжестям. Что поделать — такова её доля: тягать воду, дрова и мешки с припасами… а за последними, кстати, скоро уже пора отправляться в город. Вот только дождь кончится…

Кот сидел у закрытой двери. Рыжая шерсть слиплась сосульками, вчера ещё белые лапы теперь были грязно-бурыми, и даже ярко-зелёные глаза казались теперь бледнее. Увидев её, он неуверенно приподнял переднюю лапу — и вдруг чихнул.

Дважды.

Она молча поджала губы и, поднявшись на крыльцо, ловким привычным пинком открыла дверь и, загораживая ведром проём, чтобы рыжая тварь не метнулась бы внутрь, вошла.

А потом повернулась и, открыв дверь пошире, перегнулась через порог, брезгливо подхватила кота под передние лапы и понесла сразу в ванну.

…Тщательно отмытый согретой на плите водой и завёрнутый в старое полотенце кот мял когтистыми лапами толстый халат, процарапывая его до человеческой кожи, оставляя на груди его обладательницы маленькие царапины, но она этого даже не чувствовала: громкое мурлыканье рыжей твари заглушило яблочный стук, и впервые за много дней она спала, наконец, спокойно.

Не видя, как на одной из висящих на стене декоративных тарелочек играющий серый котёнок вдруг пошевелил ушками и, наконец, поймал замерший в полёте много лет назад — в тот момент, когда она, выпущенная, наконец, на свободу, и все её вещи по приказу Министерства были лишены магии — большой клубок розовой шерсти.