Козодои (джен)

Так я даже и не знаю, с чего начать. С того, что я проклят и буду гореть в аду за то, чего сделал? Или с того, что мы, как два дурака, пропустили поворот на Каир? Мы ж ночью плыли! Днем бы я увидел, где вода в Старой Грязнухе светлеет. Днем бы я увидел. Или с того, что ко мне на плот вылез еще один пассажир? Вылез, вылез. Из воды на плот вылез. Ох я и перепугался, когда из воды рука вылезла и за бревно ухватилась! А не, это не утопленник, это очень даже живой человек вылез. И ружья моего не испугался. Вылез на бревна целиком и мне так, головы не поднимая

— Меня на берегу вздернуть хотят. А я сегодня танцевать не в настроении. Подбросишь ниже по реке?

Я ж думал, что может просто человек в воду упал или там с парохода булькнулся а он вот чего. Я возьми и спроси:

— А ты случайно не бандит?

— Я случайно Хеджерсон, — отвечает. И вот по голосу слышно — весело ему — А бандит — это как посмотреть. Ты вот тоже ночью, без огней, да вооруженный плывешь. Ясно ведь, что не сомов ловить. И скажи своему второму, что у меня оружия нету.

Я и оторопел. Это ж как он догадался?

— Так я видел, что вас двое. Днем еще. И зачем это вам в Каир? Рыбу продавать или вещи краденые? Или что похуже? Или ты из тех, которым надо, чтоб Моисей сказал?

Я и не понял. Спрашиваю:

— А чего Моисей сказать должен?

— Отпусти народ мой. Из рабства. И быстро говори, где у тебя тут руль! Сворачивать нужно, плот почти на середину вынесло, не хватало под пароход попасть!

Мы втроем на весло навалились, еле-еле успели! Сорвал нам слева пароход два бревна с краю. Здоровый такой пароход. На нас с него орут словами ругательными, что огни надо засветить или хоть в сковородку бить. А Хеджерсон им в ответ орет:

— Что за корыто со слепым лоцманом? Ночь ясная, огней не надо!

— Это не корыто, это «Вальтер Скотт»! — видать, лоцман вылез.

— Странно. Писатель хороший, а вот корыто ваше оставляет желать лучшего!

Но тут нас дальше течением потащило, поэтому ругаться с ними и не вышло. Мы к какой-то коряге у берега пришвартовались и спать попадали.

А вот утром я Хеджерсона и рассмотрел как следует — мелкий, чуть меня повыше, и рыжий, как кастрюля медная, начищенная. Усы еще, как у кота. Рыжие, длинные. И одежда такая, как судья ходит — пиджак и брюки хорошие. И болтливый, что сорока. Ты ему слово — он тебе десять. Джим в шалаше сидит, днем не высовывается, а вот он — наоборот, сидит, как индеец, ноги скрестил, и на солнце греется. И вот как-то так меня расспрашивает, мол кто я, да откуда, да умею ли я читать-писать. Я и ляпнул, мол, «Джордж Джексон». А он в карманах своих порылся, выудил оттуда кусок карандаша мне протягивает и говорит

— А напиши на досках!

Я и попробовал. Хеджерсон прочитал, головой покачал.

— Ой ты ж Господи! Это у тебя в имени три ошибки и в фамилии одна. Да еще и такие, интересные, что сразу видно, что ты и не Джордж, и не Джексон.

Вот так невезение! Он-то откуда знает? А он на меня смотрит так и лыбится.

— Рот закрой. Я учителем работал. И если тебе надо расписаться где-то будет, то пиши ты того несчастного Джексона и Джорджа вот так — и мне на досках большими буквами нацарапал, как надо — только ты смотри, где расписываешься. А то еще в армию угодишь. А там кормят не то чтоб хорошо, а бьют за все, что хочешь. Форма дурацкая, фургоны паршивые, жизнь тяжелая. Я ездовым был, фургоны им гонял в Дезерете. Хорошо еще, хоть не завербовался.

Вот тут и Джим голос подал:

— Это ж где? Никогда и не слышал про такое?

— А, от Святых Последних Дней нахватался. Территория Юта. А они говорят— Дезерет. Они тут раньше жили, в Миссури. Потом удрали туда.

Джим не понял, а вот я про них слышал краем уха. Это ж мормоны, колдуны и людоеды, потому и удрали аж туда.

— Так я одного не понял, парень — зачем вам в Огайо? Вы что, думаете, что там земля обетованная и никто не спросит у черномазого, кто он и откуда? И что его обратно не выдадут? Еще как выдадут!

Вот уж точно — сорока. Хуже птицы на свете нету, она беду зовет. Хуже даже змеиной шкуры. Джим аж про того гремучника вспомнил.

А Хеджерсон лыбится, будто ему что смешное рассказали.

— Да я тех гремучников и в руки брал. И ел. Неделю. Каждый день по два раза, варил и ел. Нормальная еда, вот как очень костлявую курицу неделю в болоте вымачивать. Очень даже вкусно, с третьего раза и когда денег нету никаких. Только мы тут не для церковного пикника собрались. Что делать будем? У кого какие идеи? Конечно, кто-то из нас может попробовать сдать убийцу властям, а кто-то из нас может попробовать получить получить награду за сбежавшего негра, но мне жаль невинные души.

— Убийцу? — Джима аж передернуло.

— Он первый начал, сказал, что у меня не может быть двух тузов. Они у меня были. Одинаковые!

Я аж присвистнул.

— Ану не свисти на воде, беду накличешь! Вот это примета верная, не то, что гремучники ваши. Так как, Джордж Джексон, которого мама явно не так назвала? И мистер, не знаю, как вас там. Ситуация у нас ну почти как у Джорджа Доннера. Во-первых, за вас, мистер, уже плакатики клеят, во-вторых, тут у местных вендеттта процветает, в городок соваться рискованно.

— Что у них процветает? — вот почему все учителя всякие заумные слова любят говорить.

— Месть у них кровная, две семьи друг с другом сцепились. Одни Грейнджефорды, вторые — Шепердсоны. И это не те люди, к которым я пойду в гости. И в третьих, с припасами у вас не очень, благодаря одному безрукому капитану, которому пора бы и знать, что на плоту должны быть огни ,а в Старой Грязнухе— течение, и безмозглому лоцману с «Вальтера Скотта». И если кто-то думает, как воровать кур у местных, то этим этот кто-то остальных очень подставит. Этого нам не надо, повесят-то всех троих.

— Масса Хеджерсон, вы б еще сказали, что война будет. Вас слушать страшно.

— Будет, будет, обязательно будет! Я ее чую. Не завтра, не послезавтра, но вот уже назревает. Как яблочко, большое такое, красное. И с червями внутри. Но я вас спрашивал. И хочу вас услышать.

А вот что ему ответить? Я ж не знал, что в Огайо выдать могут. И что тут такое делается.

— А как сделать так, чтоб не выдали? — а вот Джим сообразил.

— Это сложно. Это нужны документы, в которых написано, что такой-то родился на Севере или документ от хозяина ,что данный негр выкупился из рабства.

— Это мне клад надо найти, не иначе. Где я аж целую тысячу долларов возьму?

— Мистер, ну вы как вчерашний. Есть люди, которые могут дать вам те документы. И даже бесплатно. Только не просто так. И вот тут самое интересное — насколько мы можем доверять друг другу? Насколько «Джордж Джексон» может держать язык за зубами?

— Аболиционисты, что ли? — я ж не совсем дурной, слышал кое-что.

— Умный какой. Думаешь, они только проповеди читают?

— Ну, это, они ж библии продают. Какой-то Бичер их печатает.

Вот тут Хеджерсон и прыснул. Будто я ему что смешное сказал.

— А ты хоть видел те библии, Джордж Джексон? Если, конечно, не испугаешься, не сбежишь да не сдашь остальных? И нам причаливать надо, если вы со мной. Если нет — то разойдемся потихоньку, только вас сцапают в первом же городке — там тех плакатов о поимке черномазого, как блох у индейца. И очень не советую тебе переодеваться в платье. У моей матери, кроме меня, еще десять детей. И там далеко не все братья, я знаю, как в платьях женщины ходят. Так как?

И так плохо, и этак плохо. По реке плыть — так мы ниже, еще южнее плывем. Опасно. А вот Хеджерсон, кажется, поопаснее будет. Я ж не знаю, куда он нас поведет. Может, прирежет где-то в лесу. Он же ж уже убийца.

— Ты думай, думай. Это для мозгов полезно. И что мне не доверяешь, тоже полезно. Люди всякие бывают. Никогда не задумывался, в чем смысл притчи про доброго самаритянина?

Ну вот, мало мне вдовы Дуглас было. Еще и этот проповедует.

— А самаритянин, если на наши реалии, это бандит местный. Там был целый бандитский город. Понял теперь? Иногда и враг может помочь, и свой мимо пройти, да в том и беда, особенно твоя, «Джордж Джексон», что ты пока не понял, кто тебе кто и чего от них ожидать можно. Вот вы с мистером друг другу доверяете, да только потому, что ни он тебя выдать не может, ни ты его. Так ведь?

— Да почему это я должен массу Гека выдавать? — а вот тут Джим зубами и клацнул. Случайно ведь получилось.

— Ой, парень, можно дальше не продолжать? Имечко у тебя, конечно — то ли дурень, то ли куст, то ли вообще гроб несешь. Но вот я как раз про это и говорил — не хотел человек тебе зла, а вот ляпнул.

А если б тебя кто искал?

— Да не ищет меня никто!

— Ага-ага. А я в таком случае — Глухой Смит! Я в такую вот ситуацию попадал еще один раз. В детстве! Решил научить цыплят в корыте плавать! Так вот, вам будет гораздо хуже. В Огайо вас сдаст любой дурень, в Миссури вы двое — призовая мишень. А шауни и пауни вас сожрут, стушат с картошкой и сожрут, и скальпы ваши на своих лошадей нацепят, к уздечкам привяжут. Для красоты!

— А это еще кто? — Джиму любопытно стало. Мне тоже, но мне за дурня и гроб обидно. И как это у Хеджерсона все зубы до сих пор на месте?

— Язычники такие, в Канзасе живут. Да они не злые, они вроде делаваров, часто скаутами в армии бывают. Ну людей еще иногда жуют, ну из штанов леггинсы делают, а так — ну люди как люди.

— А чего такое леггинсы? — я и слова такого не слышал.

— Это берешь штаны и срезаешь мотню. Остается пояс и штанины. Вот это и будут тебе леггинсы. И я не знаю, чего они так ходят. Я не пауни, не шауни и не команч.

Я в затылке почесал. Это чего, нам в Индейскую Территорию надо? А придется. Только лошадей надо, и припасов, и винтовок, и пуль, и пороха. А денег у нас не то, чтоб много. А Хеджерсон на меня смотрит. Вот так смотрит, будто учитель и нужно ему стишок рассказать, а ты вместо того, чтоб стишок учить, вчера весь день рыбу ловил.

— Насчет коней и винтовок не беспокойся, нам их бесплатно дадут. Но не просто так, а для дела. Если вы двое, конечно же, не боитесь.

Ну мы и причалили. То ли потому, что насчет этих плакатиков мне боязно стало, то ли потому, что мы подъели все припасы, все сало и весь хлеб. То ли потому, что на живых язычников хочется глянуть хоть одним глазочком. Издалека. Чтоб они меня не заметили да скальп не содрали. И пошли, в неведомо куда. Я ружье на всякий случай поближе держу, а то мало ли что. Он-то нас с потрохами сдать может, а вот мы его — ой вряд ли. Вдруг соврал? Может, он от чужой жены убегал или там дилижанс грабил. Мешок на голову нацепи и не заметит никто, ты там рыжий или лысый. А он себе идет впереди и свистит неприличное. Где ж он такого наслушался? Я и половины куплетов не знаю. А нет, замолчал. И перешел на ту песенку про мулатку из Техаса. Интересно, что она такого сделала, что про нее целую песню придумали? Может, хоть он знает? А вот возьму и спрошу!

— Маста Хеджерсон, а что это за Роза такая? Чего она сделала?

— Документы важные у генерала Санта-Анны увела, примерно тем же методом, что Юдифь с Олоферном.

— Это ж как? — я про таких и не слышал.

— Переспала она с ним, генерала в сон потянуло, а Роза документы и увела. И передала Сэму Хьюстону. Не сейчас, лет сорок назад, когда Техас еще республикой был.

— Ясно. А Юдифь с Олоферном чего не поделили?

— Олоферн пришел воевать в Землю Израилеву. А вдова Юдифь там жила и ей как-то не нравилось, что у нее перед домом язычники-ассирийцы лазят, мирных граждан убивают и голозадыми ходят. Она собралась и пошла в их лагерь. И переспала с Олоферном. И, пока он спал, взяла его меч, отрубила ему голову и принесла в город Дамаск. И выставила эту голову на стене. И устрашились ассирийцы и побежали домой. А тебе, парень, из этой поучительной истории надо сделать один вывод — если мы дойдем куда собирались, ты тем людям говори только «спасибо», если накормят. У них Хорошая Книга от зубов отскакивает.

И он мне тут рукой показывает— бегом отсюда. Мы в кусты залегли — несется по лесу человек пять вооруженных, а за ними парень и девушка плетутся. Черномазых беглых поймали? Да нет вроде, они бледные. Белые. Они чего вообще делают? Я до того и не видел, как человека вешают, а теперь увижу , получается. И вешают этого парня так интересно— вздёрнут в воздух немножко и уронят. Вдернут, подержат, пока он кашлять не начнет — уронят опять. Девушка верещит на весь лес. А что тут сделаешь — их-то пятеро, а я один. Да и Джима жалко, девушку-то я не знаю. Да вот только если это бандиты, то очень странные — девушку не лапают, юбки на ней не задирают, просто держат под локотки. И не обыскивают ,а у нее в ушах сережки и на парне пиджак новехонький. И цепочка толстенная часовая, блестит. Хеджерсон мне в ухо шипит: «Не лезь. Не поможешь.». А тут я и понял — пятеро эти с девушкой на одну рожу. Бледные такие, волосы темные и глаза черные. Парень тот уже и не сопротивляется. Сидит себе, глазами хлопает. А нет, уже вздернули. Как положено. Дергается, что твой сом на удочке, когда из воды вытянешь. И руками дёргает, под веревку подсунуть пытается, а ему та веревка шею хорошо разодрала, весь воротничок в крови. Не получилось, у него так рожа интересно синеть начала и язык вылазить. И ногами так смешно дрыгать стал. И обосцался, что твой младенец, аж из штанины закапало. И на штанах пятно такое. И вроде как и стояк у него. Нехилый. Почти как у черномазого какого. Тут главное не засмеяться, а то еще услышат. О, они девушку вешают, напротив этого типа с часами. Та под нос себе чего-то бормочет: «Гарни, Гарни». Ну, хоть посмотрит на его хозяйство. Жаль, мне не видно, как она будет дрыгаться — юбки мешают.

Ну наконец-то те уехали и мы пошли дальше. Ну их, линчевателей. Видать, кто-то не с тем спал или не перед тем ноги раздвинула.

Шли мы да шли, чуть ли не день целый. Я умотался, а Хеджерсон вперед прет, что твой мул. Да еще и жарища, как назло. И как раз такая, паскудная, как на грозу тянет. Ни ветерочка, москиты лютуют. Да еще и в подлесок лезем, в глушь. Я ружье поближе держу — вдруг кабан вылезет? Зверюга это ой подлая, недаром свинье родственник. Еще не хватало, чтоб он нам кишки выпустил. Уже даже и темнеть начало. Хеджерсон стал, башкой покрутил и в два пальца свистнул, как бандит. А из кустов вылазит такой себе дедок в сюртуке и очках. И с винтовкой.

— Это кто?

— Генерал Санта-Анна и его любовница. Вы посылку получили?

— Получил. Но я вас спрашиваю — это кто.

— Они плыли в Каир. Не доплыли.

У меня мороз по спине прошел — винтовка мне в пузо смотрит, а как дедок меня шпионом посчитает.

— Насколько им можно доверять?

— Можно, можно. Парень своей шкурой рисковал ради черномазого и не сдал меня властям, хотя мог. И Сэм, убери винтовку. У тебя опять вступит в плечо и ты опять пропустишь все веселье.

— Веселье? Ты хоть раз людей убивал, Чарли?

Хеджерсон усы пригладил , плечом дернул.

— Конечно, мексиканцев я не бил. Мама меня не отпустила. И такого прекрасного прострела у меня тоже нет. И ранением аж в задницу не могу похвастаться. А так — юты, команчи, сержант, тот парень с лесопилки, тот придурок в жилетке, тот рябой, парочка черномазых, тот человек из Нового Орлеана, те ребята, с которыми я не поделил корову…

— Чарли. Ради Господа Милосердного — закрой рот. К вам двоим это тоже относится.

— Масса Хеджерсон, а вы дилижанс не грабили? — вот тут у Джима любопытство пересилило.

— Нет. Там редко богатые ездят.

Мы все и пошли в дом. Ферма как ферма, чистенько так, в хлеву хрюкают, в сарае фыркают, старуха бобы тушит, а в комнате — три таких ящика длинных, на гробы немножко похожие. И на кухне трое таких вот нарядно одетых сидят, рожи бледные, ручки гладкие, бошки стриженые, напомаженные, сразу видно, что тяжелей ложки ничего они, те трое, не подымали. И сразу видно, что аболиционисты — Джима за стол зовут. Как белого. Тот и пошел. Как начал тот дедок молитву читать — да огород вскопать быстрей можно! Хеджерсон меня втихаря локтем пихает и шипит: «Вот как он третий псалом дочитает, так нам и дадут поужинать, бобам еще протушиться надо.» Ну наконец-то! Дала нам старуха пожевать! Скатерка на столе — полосатая, белая с желтым, тарелки беленькие, чистенькие, лепешек кукурузных свежих посереди стола горка целая в корзиночке такой деревянной, ложки деревянные. Я аж локти со стола убрал. Вот когда все занудство вдовы Дуглас сгодилось. Получается, не такое оно и ненужное было — никто ведь за столом не вертится, не чешется, локти не кладет и не чавкает даже, хоть бобы и горячущие, прям из кастрюли, с луком, с перцем, с салом. Вкусные, что и говорить. И в Хорошей Книге вещи интересные есть, а вдова мне про такое и не заикалась. Если еще и от школы польза есть, то я прямо не знаю. Нас троих еще и спать на довольно приличных кроватях уложили, на чистом. Это ж стирки сколько будет после меня! У меня же дружочков на десятерых солдат хватит. Расплодились они на мне тучно и сытно.

А вот утром я и увидел, какие библии проповедник Бичер печатает. Винтовки в тех ящиках лежали. Да какие! Шарпсы, пятидесятого калибра. Новенькие, блестящие. Если из такой в человека попасть, то сразу все, там пуля на бегущего бизона сделана, чтоб сразу лег. А Хеджерсону мало, он вокруг Сэма увивается, как кот на кухне к сметане лезет.

— Ну дай уокер. Ну я вообще безоружный, я и так чуть не утонул в Миссури. У тебя и так прострел.

— Сгинь! Я вообще не понимаю, что такой, как ты, делает среди чистых душ.

— Сэм. Если меня зрение не обманывает, сейчас и десяти утра еще нет. А от тебя уже тянет хорошо так. И не уверяй меня, что это твой камфарный компресс. Ты уже напился. Дай мне уокер. Ты хоть понимаешь, что рейд с твоими янки может в кровавую баню обернуться? Ты понимаешь, что тут стрелять умеют два с половиной человека и половина в данном случае — это ты? Ты понимаешь, что на лошадь не влезешь? Дай мне уокер.

— Чарли. Я вижу людей насквозь. Ты гниль и ржа, яд и отрава. Ты змей лютый и погибель имя твое. Ты и других людей за собой потащишь.

— А ты допился. Самогонка выела твои последние мозги и ты блажишь тут, как проповедник среди китайцев. Десяти утра нет — ты уже хуже моего папаши. Так он быстро помер от самогонки, не как ты. Дай мне уокер.

Я аж застыл — дедок из-за пояса уокер здоровый выдрал, который лошадь насквозь прошивает. Хеджерсон револьвер за ствол хвать! И из рук у него вырвал. И на меня глядит. Это ж он меня весь разговор видел, меня ж за седлами послали, а я не знаю, где у них тут что, вот и пошел к тому Сэму — его же ферма, хозяин знает, где что лежит.

— Не пей, парень. Вот кем угодно будь — но не пей. Спиртное мозги выедает.

Я головой киваю — папашу своего тоже помню, будь он неладен.

— Ты хоть стрелять умеешь?

Я опять головой киваю — я ж знаю, как заряжать, да где курок, да где спусковой крючок. Значит, знаю.

— Понятно. Придется поучить всю вашу банду.

Во как! Том Сойер про такое только мечтал, а я получил полной ложкой. И вот меня черт за язык дернул:

— А оргии будут?

Хеджерсон на меня вытаращился.

— Ну так если мы бандиты, то у бандитов всегда бывают оргии.

— Нет женщин и нет денег. Мы же не будем все сразу трахать его жену. Да и она против.

Сэм глазами только хлопает.

— Да мы и не будем. Парень ляпнул глупость вычитанную, а ты и обиделся уже.

Нашли мы те седла, лошадям копыта проверили вдобавок. Копыта здоровые, подковы крепкие. Хеджерсон уздечки и сбрую разве что не грыз — и то верно, не должно быть ничего драного, гнилого или плохо пригнанного. Или звякающего. А вот потом принес он два горшка, насадил на жерди в заборе, сунул нам с с Джимом в руки по шарпсу и лыбится.

— Заряжены. Покажите, как умеете. Время у нас еще есть.

Джим головой покрутил, стволом поводил да и на спусковой крючок нажал. Горшок целехонький, а окошко — вдребезги. Аболиционист выскочил, в одной руке — револьвер, во второй— ботинок и орет, что ему чуть голову не снесло, хорошо еще, что у меня шнурок развязался и я пригнулся!

Хеджерсон глянул, фыркнул. Ну левее и выше немножко взял, ну не страшно. А заряжать, мистер, шарпс вот так надо — вытащил из карманов патроны готовые и показывает, как.

Аболиционист аж дернулся.

— Чарли, если ты их стрелять учишь, то я пойду отсюда в туалет или погреб. Они, по логике, не на линии огня.

— Ты лучше стань вот тут, за мной, потому что это шарпс и человек, который его первый раз в руки взял.

А шарпс этот тяжеленный! А я еще никак в толк взять не мог, почему Джим окошко рассадил, пока сам на спусковой крючок не нажал. Мул легче лягается! И тоже в горшок не попал, я в дерево попал. В лесу которое.

— Ага. Ну хоть на ногу себе не уронил. И ошибки у вас такие — слишком сильно приклад к плечу прижимаете, не так надо, на меня глядите,— винтовку у Джима забрал, перезарядил, нам показывает, как держать, куда смотреть, чтоб целиться правильно. — И на спусковой крючок плавненько так надо жать, не рывком — да как шарахнет по горшку. Горшок — в брызги. А из дому старуха высунулась и орет нам:

— Ах вы ж бандиты самые настоящие! В чем мне теперь капусту тушить! Горшок новый был!

Аболиционист хохочет. Я тоже. Джим молчит.

Хеджерсон откуда-то доску притащил, чтоб было куда стрелять, и гонял нас пятерых часа три без перерыва, вытащил-таки еще двух аболиционистов под предлогом показать, как надо. А те двое вообще не умеют, они квакеры-проповедники из Бостона. Они в безбожный штат Миссури проповедовать о пагубности рабства для души приехали. Во дурни!

А вот вечером мы и собрались. Банда, конечно, обхохочешься: я и Джим, в тряпках своих драных, зато вооруженные. Аболиционисты все втроем, от любого шороха подскакивают и за оружие хватаются. И Хеджерсон, впереди всех, на одноглазой кобыле и четырьмя револьверами — у аболиционистов отобрал — он в детстве с дерева упал, ключицу ломал и второй раз не хочет. А дедок Сэм не поехал никуда, потому что уже к обеду нажрался неимоверно и песни разные орал. Квакеры только кривились. Я вот только одного не могу понять— мы что делать будем? Куда шестеро тяжеловооруженных мужиков прутся ночью через лес? Зачем вообще аболиционистам винтовки? А вот потом мы и доехали. До фермы на берегу, в семнадцати милях от города. Гошэн. Город назывался Гошэн. А хозяйка на той ферме была миссис Джудит Лофтесс, вдова с двумя дочками и четырьмя неграми. Негры были один мужик и три негритянки. Старые, толстые. Но это я вперед забегаю. А сначала мы так подъехали, чтоб собака не учуяла, спешились, коней скинули на квакеров и подошли так к ее дому. Хеджерсон впереди идет, я и Джим прикрываем. Хеджерсон в дверь заколотил. Долго, минуты две. Выглядывает из двери женщина в ночнушке, мол, кто такие, чего нужно в ночь глухую? А Хеджерсон ей так:

— Добрый вечер, мэм, это не вы Джудит Лофтесс?

— Ну я. А вы кто такой?

А Хеджерсон ей вместо ответа— шарах из уокера в грудь. Она аж назад отлетела, на пол грохнулась. Хеджерсон дверь придержал, в дом зашел, над ней наклоняется и шарах ей из второго револьвера в голову. В комнате девчонка заорала. Я туда. Стоит сопля в ночнушке длиннющей, подол белый по полу волочится, меньше меня, смотрит и визжит. Ну ребенок ведь! А я шарпс так держу, чтоб стрелять удобно было. Ну случайно пальцем дернул! Ну я палец ведь на спусковом крючке держал. Я ей в грудь угодил. Она кровью булькает, а кричать уже не может. И бьется, как рыба под ножом. И обделалась. От души так. Обосралась и обосцалась сразу , вроде повешенного.

— Добей и уходим! — Хеджерсон по дому не за побрякушками лазил или новыми штанами, он ключ от сарайчика с черномазыми искал. И заодно поджигал все, что только можно.

Я по карманам роюсь, никак патрон ухватить не могу. Я ж ее убил. Я ж человека убил. Которая мне ничего не сделала. А она уже и затихла.

— Пошли уже. Нам еще черных препоручать этим соплям.

Открыли мы тот сарайчик, на нас черномазые вылупились.

— Масса, вы нас тоже убивать будете?— негритянка щербатая спрашивает.

Хеджерсон прыснул.

— Не, в Канаду поедете. Свободными людьми станете.

— А чего мы в Канаде делать будем? — а это уже негр.

— А капустой торговать!

Они и пошли за квакерами. Дом разгорелся, видно хорошо и тут откуда-то сбоку вылазит девчонка в черном платье и с корзинкой такой, как раков ловят. Корзинку швырнула и припустила по дороге и орет:

— Козодои напали!

Ох мы оттуда рванули!

Как мы по лесу неслись, дороги не разбирали хорошо еще, что ночь лунная, главное, чтоб не к Сэму— он-то не боец, убьют ведь. А у нас на хвосте чуть ли не весь город повис — и зарево увидели, и трупы, видать, нашли. Ну, я б тоже разозлился за такое. А у меня лошадь отставать начала. Скотина серая! Меня ж даже не повесят, меня за такое на куски раздерут, хоть девчонку ту и жалко мне, а себя еще жальче стало. Хеджерсон кобылу свою назад разворачивает и ко мне несется. Рехнулся совсем, А он кобылу придерживает и мне револьвером машет. Потом поводья выплюнул и мне уже понятно рявкнул:

-Залазь мне за спину, недоносок!

Меня второй раз просить не надо было, Бесс скотинка жилистая, да и я не тяжелый.

Сидим мы после этого в лесу как три дурака. Я молчу. Джим с лошадьми возится. Хеджерсон янки-аболиционистов на все лады костерит. И тут проламывается через кусты наш старый знакомый квакер, тот, с рябой рожей. И пихает мне в руки какой-то кошелек. А там пара листов бумаги сложенных. Хеджерсон у меня их выхватил, глянул в них и Джиму говорит.

— Ну, мистер, поздравляю. Вы теперь свободнорождённый Джон Ноланд из Огайо.

— Я вас, мистер, тоже поздравляю, но Чарли, это было страшно. Это позорит саму идею аболиционизма. Ты ведь человека убил. Ты знаешь, что за это вешают?

— Меня не повесят. Меня местные еще будут на руках носить и в гости приглашать.

Мы этого квакера выпроводили и друг на друга смотрим. То ли расходиться, то ли нет. Хеджерсон кобылу заседлал, верхом сел, нам рукой машет.

— А куда, масса? — вот Джиму интересно.

— А если со мной, то я в Канзас. Есть там город Лоуренс, а в том городе отель, а в том отеле у меня долг за комнату. Надо бы отдать.

Мы за ним и поехали.