Умеющий ждать (джен)

Путники были разными — богатые купцы и аскеты-паломники; гости, возвращавшиеся со свадьбы, и лекарь, который всю зиму провел в оазисе и теперь направлялся к цивилизации; путешественники в поисках лучшей доли, и стражники, и жрецы, и повара… Постепенно по дороге через Великую Пустыню они сбились в караван: Великая Пустыня жестока с теми, кто отказывается протянуть руку ближнему. На второй день пути из Самбирского оазиса к ним присоединился и я.

С собой я вез небольшой, но драгоценный груз из ладана, алоэ, мирры и сандала. Поэтому на стоянках сон мой омрачался тревогой. То и дело я просыпался, чтобы ощутить, что рука по-прежнему обнимает сумки, а голова покоится на жестких неудобных вьюках, и снова проваливался в не приносящую отдыха дрему.

Но среди попутчиков не оказалось воров. Великая Пустыня карает за злодеяния изощреннее и безжалостнее, чем самый злобный хан.

Однажды ночью, пробудившись в очередной раз, я больше не смог уснуть. Я полежал немного, прислушиваясь к приглушенным голосам и шорохам. Песок с бешеным скрежетом бился о стенки шатра, и они сотрясались до самого основания. Начиналась буря. Поодаль спали паломники из Михты и еще один купец, мой товарищ по несчастью: руки его крепко, как стан возлюбленной, сжимали плотно набитую холщовую суму.

Потом я увидел отблески света и услышал, как кто-то негромко переговаривается за пологом шатра. Спать я был уже не в силах, поэтому вскочил, пригладил волосы и выбежал под тент, натянутый над составленными плотным кругом шатрами.

В центре нашей миниатюрной общей площади горела закопченная лампада, не дающая дыма. Вокруг нее, как у костра, сидело человек десять — стража из свиты торговца специями, пара жрецов, с отсутствующим видом возведших глаза горе, и незнакомец.

Был он худ, грязен и оборван. Несмотря на жару, не утихавшую даже ночью, он трясся и жался поближе к призрачному теплу лампады. Один из стражников плеснул ему разведенного вина на дно чаши, но гость радовался и этому. Он тянул вино медленно, смакуя, точно это была не подслащенная жидкость, а драгоценный нектар. Фыркали невидимые лошади, потревоженные, наверное, тем, что к ним отвели клячу незнакомца.

— Спасибо, — пробормотал он, когда дрожь начала стихать. — Спасибо, и да будет благословение над вами… семь дней в пустыне, без капли воды…

— Семь дней? — изумился стражник. — Проклятье, что ж ты молчишь? — Он потянулся к бурдюку и вручил его страннику целиком — все мы хорошо запаслись водой в оазисах. — Ты заблудился? Ты паломник? Или ты, да сжалятся над тобой боги, решил покончить с жизнью?

— Я… — выдохнул гость, — я… не знаю.

Он всхлипнул, и стало ясно, что он полубезумен. Дрожь была не реакцией на холод, а каким-то нервным тиком. Глаза бегали, то и дело закатываясь под веки, губы дергались, и весь облик пришельца напоминал о тех нищих, что просят подаяния на улицах Диналы, таких же грязных, истощенных, облепленных мухами и часто не понимающих человеческую речь. Кто-то из стражников с отвращением отшатнулся. Другой тяжело вздохнул.

— Что с тобой случилось?

Простой этот вопрос окончательно вывел гостя из равновесия. Он умолк и застыл, недвижим. Просидел он так долго. Пальцы, скрючившиеся, как орлиные когти, намертво сомкнулись на горлышке бурдюка. Мы уже решили, что несчастный больше ничего не скажет, а к утру, того и гляди, отдаст концы, как он заговорил.

— Я могу рассказать, что со мной случилось, но для этого надо начинать с самого начала. И дайте слово! — он внезапно вскинулся, переходя от каталепсии к нервическому оживлению. — Дайте слово, что когда вы все поймете… когда он придет… вы убьете его! Убьете, кого бы вы ни увидели!

— Тебя преследуют! — догадался стражник. — Успокойся и рассказывай. Посмотри вокруг — здесь тебе ничто не угрожает.

Гость покорно обвел глазами площадь под тентом. На стыках шатров, меж скреплявшими их в кольцо швами, буря нанесла уже заметные горки песка, и новые пригоршни все так же со скрежетом обрушивались на тент и на плотные тканевые стенки. Было чудом, что этот несчастный смог пробраться к нашему лагерю в такую погоду. Если кто-то и шел по его следу, этой ночью явно не стоило опасаться визита.

Взгляд гостя задержался на жрецах, скользнул по их балахонам. Он вздохнул и отхлебнул из бурдюка, готовясь говорить.

А я вдруг подумал, что стражник так и не дал ему никакого обещания.

* * *

Чужака звали Тае, он пришел из пустыни, и был он колдуном.

Так шептались.

Еще шептались, что он умеет забирать души и сны, отравлять тело и отравлять разум, что под силу ему и умилостивить бурю, и наслать ветер, и что он водит дружбу с песчаными демонами, и что братается с ними за шербетом из крови, и что он никогда не рождался, и что он не может умереть.

Что из этого было правдой, а что вымыслом — знал только сам Тае да еще боги всеведущие. Жителям деревни на краю пустыни он сказал, что хочет остановиться у них ненадолго, чтобы собрать травы, росшие здесь в изобилии. Постоялого двора в деревне на пару сотен человек сроду не было, и староста приказал вдовому плотнику Юдду, жившему на окраине, выделить колдуну комнату.

Деревенские вздохнули с облегчением. Каждый боялся, что староста отправит колдуна к нему. Обычно гости и путники останавливались у самого старосты, но сейчас жена его была брюхата, и, конечно, ей запрещалось даже смотреть на колдунов, не то что приближаться к ним.

Староста Вогв же, вернувшись домой, долго корил себя за то, что позволил Тае остаться. Но в тот миг ему казалось, что иначе он поступить не мог. Тихий, безупречно вежливый и спокойный колдун внушал больше страха, чем банда разбойников-кочевников. Вогв вспомнил его светлые глаза, в которые было больно смотреть, но еще больнее — отвести взгляд, темное от загара, молодое еще лицо, негромкий голос и понял, что уже ненавидит этого человека. Даже если он не колдун, а просто странствующий знахарь. Да и где, скажите на милость, вы видели странствующего знахаря? В любом поселении лекарей ценят, как Предка-Спасителя! Если же лекарь вынужден бродить от деревни к деревне, то он бездарь и шарлатан… или колдун.

Работая на своих клочках земли, тяжким потом отвоеванных у пустыни, деревенские часто видели Тае. То у кромки редкого, но колючего леса из жар-деревьев, бескровной акации и ядовитых кустов щетиньи; то на тропинках между огородами, где сквозь утоптанную землю пробивались твердокаменные листья мозоль-травы; то у колодцев — кто-то с опаской следил, не подсыплет ли колдун отравы в воду, но того интересовали лишь острые листья водохлебки, которая росла отчего-то лишь у пустынных источников и почти не водилась на берегах северных рек. День сменялся ночью, ночь — днем, и постепенно жители привыкли к высокой фигуре в белом балахоне.

Потом Юдд порезался ножовкой. Лезвие соскользнуло и пропороло пальцы на левой руке до кости, а в паре мест даже глубже — мизинец болтался на одной лишь коже.

— Боги всемогущие, помогите, — пробормотал Юдд, остолбенев. Таких увечий даже Матушка Мегера, знахарка и травница, не зарастит. А если загноится? Почернеет, как в прошлом году у Леква-скотовода, и придется отрезать до самого локтя, чтобы хворь не дошла до сердца? Остаться калекой — что может быть страшней для плотника? Боги всемогущие…

И тут в мастерской очутился колдун.

— Сиди, — велел он. — Не двигайся.

И Юдд не двигался. Кровь капала на усыпанный стружкой пол, но он даже не попытался зажать рану. Тае вернулся почти мгновенно, на ходу растирая в горсти какие-то сушеные листья.

— Руку, — приказал он, и Юдд безропотно протянул ладонь. Тае даже не коснулся ее. Он высыпал на рану лиственный порошок, и кровь сразу остановилась. Затем Тае провел кончиками пальцев над рукой Юдда, по-прежнему не прикасаясь. И речитативом забормотал то ли песню, то ли заклинание.

«Колдовство! Черная магия!» — в ужасе подумал Юдд, но не смог шелохнуться, хотя его никто не держал. По спине покатился холодный пот. Сейчас чародей отнимет его душу! Вся их магия такая, на крови, недаром Матушка Мегера говорит… да-да, она знает, и жена Фаро-землекопа, и бабка сироты Люна, который прибегал к Юдду за черенками для лопат, все об этом уже знают и другим рассказывают, что колдун промышляет темной магией, что он крутится здесь, чтобы дождаться чьей-то крови и вырвать у богов его бессмертную душу…

Юдд не заметил, в какой момент боль утихла, а Тае замолчал. Очнулся он, когда колдун встал, буднично отряхнул штаны на коленях и сказал:

— Руку сполосни. Грязная.

Юдд посмотрел на свои пальцы и увидел, что от раны не осталось и следа. А душа его определенно оставалась при нем.

Тьфу, глупые бабы! А Матушка Мегера первая, только и горазда языком трепать.

— Спасибо, — сказал он колдуну. И неохотно добавил: — Я у тебя… в долгу.

— Не у меня просил — не мне отдавать, — туманно бросил Тае и вышел.

Когда через несколько дней лошадь у Рарпа О-ди пала прямо среди дороги и сильно придавила самого Рарпа, тот отправил сына за помощью уже не к Матушке Мегере, а к Тае. Колдун не отказал: пришел, долго бормотал свою странную песню над стонущим больным, приготовил ему питье — чудовищно горькое и едкое. Рарпа едва не стошнило, зато когда он с трудом допил жижу, боль в отбитых внутренностях испарилась, точно вода с пустынных камней.

На ритуальное «Я у тебя в долгу» Тае не отмахнулся, а серьезно посмотрел Рарпу в глаза и смолчал. Тот блаженно подумал, что отдал бы полжизни и всю ферму за такое мгновенное избавление от недуга. Подумаешь, глупые поверья о помощи колдунов… Просто совесть надо иметь. Совесть…

И не насторожился.

Подозрения и неясные сплетни о колдуне, щедро сдобренные ядовитыми наговорами Матушки Мегеры, пошли на убыль и скоро пропали совсем.

Достопочтенная Матушка негодовала. К ней перестали ходить! Никто больше не бежал к ней со своими хворями и ранами, неся в благодарность домашний хлеб и вино, сладкие бататы и самодельный порошок из зерен полосатого клубня, который избавлял от усталости и помогал в жару. Матушка была стара и слаба, а многие из привычных деликатесов добывались таким непосильным трудом… Она злилась, с удвоенной силой трепала языком и напомнила всем деревенским, за что ее в незапамятные времена прозвали Мегерой. Но ничего не помогало. Проклятый колдун украл ее авторитет!

Сам колдун, казалось, ничего не замечал. Это и вовсе доводило Матушку до белого каления.

Одним словом, к тому времени, когда жене старосты Вогва подошел срок рожать, к Матушке опасались лишний раз приближаться. Но деваться было некуда. А Вогв в глубине души жалел, что Тае угораздило появиться на свет колдуном, а не колдуньей. Умей Матушка Мегера столько, сколько и он — было бы поспокойнее. Но подпускать к жене мужчину? Нет, не бывать такому поруганию, пока Вогв жив!

Матушка явилась тотчас. От звуков ее резкого скрипучего голоса сразу стало легче. Она мигом навела порядок, оставив в доме только женщин, плотно закрыла дверь, задернула шторы, и Вогв мог лишь бродить по двору и прислушиваться к крикам жены.

Заволновался он, когда солнце скрылось за горизонтом, а из пустыни потянуло ночными запахами серы и нагретых камней.

Жена все так же кричала. Бабы, помогавшие Матушке, успели разбежаться по домам — змеями выскользнули со двора, и поминай как звали. И команд Матушки тоже было не слышно. А жена кричала…

Вогв дернул дверь, миновал сени и ворвался в горницу. Матушка спала на тюфяке, скорчившись в неудобной позе, будто ее сморило, когда она присела передохнуть. Взгляд метнулся к жене — и Вогв испуганно отвел глаза. Успел только разглядеть бледное до синевы лицо, блестящие от пота щеки и лоб, прилипшую к телу рубашку, а ниже — темное, неясно-темное, в сумерках не поймешь…

— Да зачем тебя позвали, негодная баба! — завопил он, и Матушка подскочила на месте. — Спишь? А вот этого не хочешь? — он поднес к ее носу кулак. — Чего Пайре не помогаешь?

— Молод еще меня отчитывать, — буркнула Матушка. — Роды тяжелые, дитятко крупное, случается. Ждать надо. Или твоя Пайра сама родит, или ее боги приберут, здесь уж я не властна.

— Вот и сделай так, чтоб не прибрали, — процедил Вогв. — Долго еще ждать?

— Долго! Проваливай отсюда, негоже мужикам на такое смотреть! Напитка из полосатого клубня мне принеси, чай не девочка — ночами не спать! Иди, иди, не место тебе тут, — и Матушка вытолкала Вогва в сени.

Он принес ей бодрящего напитка. Натаскал воды, нашел чистых простыней и тряпок. Побродил по двору, сел, привалился к стене… и не заметил, как пролетела ночь. Будто демоны усыпили.

Демоны ли, песчаные ли духи… Когда Вогв открыл глаза, солнце стояло высоко. Кругом не было ни души, а из зашторенных окон не доносилось ни звука. Откуда-то из бесконечной дали слышались еле различимые голоса.

Он вскочил и бросился в дом.

Матушка снова полусидела на тюфяке. Ноги неловко подвернулись, рот приоткрылся. Старуха похрапывала. Пустая кружка из-под напитка из полосатого клубня стояла рядом. А Пайра…

Кровь. Боги, сколько крови! Самые грязные простыни валялись комом в углу, но пропитаться успели и чистые, что Матушка Мегера постелила ночью. Это было похоже на поле сражения или на бойню. А главное, живот Пайры до сих пор торчал высоко, как засунутая под рубашку тыква. Сама Пайра…

Обездвиженный ужасом, смотрел Вогв на жену, следил, не поднимется ли грудь, не сорвется ли с синюшных губ дыхание… Дождался: из горла вырвался хрип, и он понял, что Пайра еще жива.

— Вставай! Поднимайся, ты, старая бесполезная карга! — завопил он, пиная Матушку Мегеру в бок. — Сделай что-нибудь! Сделай, если не хочешь проваляться кулем до самой смерти на этом тюфяке!

Старуха съежилась, отползла от Вогва и вжалась в стену. Одергивать его она больше не решалась.

— Да что ж я сделаю? Чем могла — пособила, а дальше уж воля богов на все…

— Пошла вон! — рявкнул Вогв, схватил ее за плечи и вытолкал во двор. Потом захлопнул двери и бросился бежать. Через всю деревню, не разбирая дороги — в дом плотника, к колдуну. К колдуну!

Тот оказался у себя. Он появился на пороге мгновением раньше, чем Вогв принялся бы колотить в окно, полностью одетый и с небольшой сумкой на поясе. Вогв остановился, как вкопанный. Ждал? Знал, что будет?

— Ждал, — подтвердил колдун. — Смертью над вашей деревней тянет. Зря ты меня раньше не позвал.

—Так что ж ты сам не пришел? — вскричал Вогв, хватая его за руку. Колдун последовал за ним. И хотя Вогв еще не бросился бежать, через десяток шагов он с изумлением понял, что они миновали уже половину улицы.

— Ты не хотел моей помощи. — Еще пять шагов — и они уже стояли у ворот. — Ты не подпустил бы к Пайре мужчину, ты даже у богов помощи не просил. — И еще два шага — переступили порог. — А теперь… теперь уже поздно.

—Что значит… поздно? — не веря и отказываясь понимать, прошептал Вогв. — Ты колдун! Делай что-нибудь!

— Я целитель, а не заклинатель мертвых, — сухо сказал Тае, не двигаясь с места. — Тебе следовало позвать меня ночью. Или воззвать к богам, чтобы они прислали кого-то поспособнее, чем Матушка Мегера. Поздно, староста. Пайра умерла, и сын твой умер.

— Врешь! — выдохнул Вогв, глядя на колдуна, а не на жену.

Врет. Как есть врет. Когда он, Вогв, бежал за помощью, Пайра еще дышала. И Матушка не уснула бы на тюфяке, если бы была серьезная опасность. Это все равно что старосте в разгар нападения разбойников уснуть. Она не могла… они не могли…

Колдун не двигался. Со двора начали доноситься голоса. Деревенские заметили своего старосту у колдунова жилища. Заинтересовались. Сплетни разносились быстрее лесного пожара. Нет, поправил сам себя Вогв. Не просто сплетни. Это из-за колдуна люди бросили поля и скот в разгар дня! Они пришли посмотреть, справится ли их новый любимец или не сдюжит! Справится ли с тем, что оказалось не под силу самой Матушке!

И если бы он смог, понял вдруг Вогв, то деревенские забыли бы только о матушке, но и о нем, своем старосте. Колдун стал бы для них идолом, посланником богов. К его слову прислушивались бы, ему подчинялись. Но если бы не смог…

Вогв хорошо понимал своих односельчан. И догадывался, что, если бы колдун не справился, он бы тут же слетел с высокого пьедестала. Так слетают все, кто быстро вознесся, так народ готов растерзать вчерашнего кумира за не оправдавшиеся надежды.

Но Вогв не знал слов «пьедестал» и «кумир». Все, что он знал, сводилось сейчас к мертвой жене с нелепо торчащим животом и к ребенку, который уже не шевелился. И к колдуну, который стоял на пороге, прислонясь к дверному косяку и сложив руки на груди.

— Что? Не хочешь? — крикнул Вогв отчаянно. — Помогать не хочешь?

— Я не могу, — с бесконечным терпением отвечал Тае. — Она умерла. Ребенок умер. Я не могу воскрешать мертвых.

— Зато можешь убивать, так? — Вогв выбежал во двор. — Убийца! Вот оно, твое умение! Ты все знал заранее! Ты специально ждал, пока все закончится! Посмотрите на него! — он повернулся к односельчанам, внимавшим ему с раскрытыми ртами. — Знаете, что этот человек сказал мне, когда я пришел к нему за помощью? Он сказал, что в деревне пахнет смертью!

По толпе прокатился потрясенный ропот. Колдун не шелохнулся.

— Если бы вы, кто угодно из вас, могли чуять такое, неужто сидели бы сложа руки, пока рядом умирают люди? Неужто стали бы ждать, пока вас позовут?

Ропот сменился на протестующий. «Нет!» — выкрикнул кто-то. «Помогать! Надо сразу помогать!» — откликнулся другой. Вогву показалось, что он слышит голос Матушки Мегеры. Впрочем, сейчас ему показалось бы что угодно. Он почти довел себя до боевого безумия и растворился в ласковых волнах ярости, набегавших на пустынный берег, шептавших, что виноваты другие, виноваты всегда другие, и главное — хорошенько их наказать…

— Убийца! — срывая голос, исторг из себя Вогв и схватил прислоненную к сараю лопату. — Нелюдь!

Он замахнулся, но еще раньше с улицы прилетел первый камень. Пустили его метко. Тае ударило в плечо. Колдун вяло, как-то лениво приподнял руку, то ли защищаясь, то ли собираясь говорить. Но кто стал бы слушать?

Потом камни обрушились градом. Деревенские смелели один за другим, перемахивали через хлипкий забор, врывались во двор, разнесли сложенный из булыжников колодец, подрались за топор… Колдуну раскроили череп, его топтали ногами и били всем, что попадалось под руку, вместо груди и живота у него образовалось красно-серое месиво, но залитые кровью глаза цепко следили за каждым, выхватывая из толпы отдельные лица.

Вогв ударил по этим жутким глазам лопатой, но почему-то промахнулся. Ударил второй раз — колдуна как раз пнули по голове, голова дернулась, и лопата воткнулась в утоптанную землю. С третьего раза Вогв не промахнулся.

Последними он перебил длинные сильные пальцы колдуна. По одному. Те самые пальцы, которые с такой легкостью дарили исцеление — всем, кто о нем просил.

Ярость выдохлась так же внезапно, как и нахлынула. Вогв оперся на лопату, тяжело дыша. Односельчане еще топтали мертвое тело пришлого колдуна, но видно было, что и у них улетучивается запал. Они начинали понимать, что сделали. Еще миг-другой — и осознают в полной мере, и разбегутся по домам, поджав хвосты, трусливо, словно крысы, боясь глядеть в лицо тем, с кем отныне были повязаны кровью.

Вогв снова занес лопату. Колдун, несомненно, умер. Да и кто бы не умер, когда внутренности превратились в лепешку, а голова треснула, как сочная тыква?

Но лопата перед последним ударом показалась непомерно тяжелой.

А потом колдун открыл глаза.

— А-а!

Кто стоял поближе — отпрянули в суеверном ужасе. Остальные вытянули шеи, пытаясь рассмотреть, в чем дело. Вогв тоже не сдержал вопля. Один глаз колдуну давно размозжили, и под веками темнело что-то багрово-белое, второй же непонятно блеснул. Серый. Очень светло-серый с черным ободком.

Правая рука с переломанными пальцами поднялась с земли и простерлась к старосте.

— А-а-а!

Мужики и бабы, топтавшиеся в первых рядах, бросились наутек. Началась давка. Вогв оцепенел. Сейчас он бы не смог убежать, даже если бы хотел. Но почему-то… не хотел. Он ждал, что скажет мертвый колдун.

— Очень хорошо, — глухо прошелестел колдун. — Теперь ты пойдешь в Диналу, что на другом краю пустыни, и найдешь там Ложу Зыбучих Песков. Тебя к ней проведут нищие, ты, наверное, видел их — безумные, облепленные мухами. Они не безумны, просто их тела им уже не принадлежат, а души — в услужении. Ты придешь в Ложу, и магистр увидит…

— Ишь раскомандовался, — неуверенно сказал Вогв. Никуда он идти не собирался. Но почему тогда колдун распоряжался так смело?

— Я не повелеваю тебе. Я рассказываю. Итак, ты пойдешь…

А потом не было ничего.

* * *

Странник замолчал, и мы не сразу заметили, в какой момент его рваная, но неостановимая речь прекратила свой бег, напоминающий бег горной речушки по камням. Лампада слабо коптила, под тентом пахло горючей ароматической смолой, которая может тлеть и давать огонь, но не сгорать годами. Странник сидел, обхватив себя руками. Он снова начал трястись. И молчал.

— Ну, и что же потом? — нетерпеливо спросил стражник. — Колдун наслал на старосту чары? Ложа Зыбучих Песков — это другие колдуны, да? Я что-то такое слышал. В Динале с ними стараются не связываться. Колдун хотел, чтобы они за него отомстили? Ну же?

— Я не знаю, — пробормотал несчастный. — Я никуда не хотел идти… а потом очнулся в пустыне в разгар дня. Голос у меня в голове сказал, чтобы я лег спать прямо под солнцем, на раскаленном песке. Без воды и еды, без крова… Ноги болели… Наверное, я шел всю ночь, но ничего не помню…

— Так ты староста Вогв! — запоздало догадался я. — Все-таки колдун подчинил тебя…

— Я лег и уснул. Это он меня усыпил. Я думал, что умру там, что меня убьет жар и жажда. Когда проснулся, солнца уже не было, но дышать этим горячим песком… — он махнул рукой. — Голос колдуна в голове приказал мне идти дальше. И я пошел.

— Почему ты не вернулся, когда он тебя отпустил? — спросил стражник.

— Как только я пытался вернуться, он снова захватывал власть над моим телом. Он распоряжался им так, будто я хуже раба, хуже даже скотины! И скотину добрый хозяин поит, кормит и бережет! Меня он просто гнал вперед. Я не знаю, как не умер среди песков. А может быть, и умер, и теперь колдун гонит в Диналу мертвое тело, — сказал Вогв и застучал зубами пуще прежнего. Мне показалось, что сейчас с ним случится припадок.

— Ты же говорил, что он не может оживлять мертвых, — вспомнил я. Вогв лишь махнул рукой.

Я глядел на него, постепенно сопоставляя части его истории и образ несчастного пленника, которого захватила чужая злая воля. И прежнее сочувствие отчего-то начало улетучиваться, как флюиды горючей смолы. Передо мной сидел тот самый человек, из-за которого забили палками и камнями знахаря, чья единственная вина была в том, что он не навязывал свою помощь. Знахаря, который, возможно, и вправду владел чарами, прекрасно делал свое дело, и убили его те, чьи раны и несчастья он так прилежно исцелял. Я смотрел на Вогва, и в груди зарождалась жгучая ярость. Очень знакомая ярость. С таким чувством, бывало, глядел я на то, как палачи хана Динальского отрубали руки воришкам, пойманным за тасканием булок с прилавка или бататов, чтобы прокормить голодных детей. Я ненавидел несправедливость. И я все лучше понимал колдуна.

— Чем же тебе помочь? — задумался стражник, которому, по всей видимости, было безразлично, как Вогв заслужил свою судьбу. — Можно тебя связать и довезти до Диналы, а там отдать в Храм Чистоты. Великая сила — Храм Чистоты! Всех бесноватых живо излечивают, демонов изгоняют. Что им какой-то колдун?

Жрецы Предка-Спасителя, слушавшие рассказ молча, оскорбленно вскинулись. С них слетела их напускная отстраненность.

— А связывать зачем? — не выдержал один.

— Ну это если колдун опять его тело захватит… Что глазищами сверкаешь? Я бы попросил, чтоб вы обряд провели, да что-то за вашим Предком никаких чудес не замечено!

— Предок уже явил одно чудо, когда породил весь мир, — высокомерно ответил жрец. — Истинные чудеса в душе человеческой. Если этот несчастный примет подвиг самобичевания и проведет в ските посреди пустыни семь лет и семь зим, злой дух может отступиться…

Стражник махнул рукой и отвернулся.

— Нет! Не надо никаких храмов, — сказал Вогв. — Просто убейте меня, когда появится колдун. Дождитесь, пока он захватит тело, и убейте. Лучше смерть, чем такая жизнь!

«Убейте, кого бы вы ни увидели»! О, теперь мне стало ясно, о чем речь!

И тут что-то изменилось.

В задумчивости я смотрел прямо на Вогва, поэтому заметил, как он преображается. Все черты остались прежними, но манера держаться, осанка, выражение лица и взгляд сделались вдруг совершенно иными. Теперь в них явственно проступала сила и уверенность. Человек с таким взором знает, что добьется всего, чего пожелает, у него получится все, за что бы он ни взялся, а другие, стоит ему захотеть, будут плясать под его дудку. А уж если у него есть четкая цель, то он сметет все на своем пути…

Цель у колдуна Тае была.

Правда, я толком не понимал, что сделают его соратники из Ложи Зыбучих Песков, когда узнают, что его убили.

— Ну вот, вы выслушали этого несчастного, — легко сказал колдун. — Любопытство ваше удовлетворено. А теперь оставьте его в покое, потому что он все равно мой.

Стражники и жрецы, не рассмотревшие метаморфозы вовремя, уставились на него с потрясением, переходящим в узнавание. Тае не спеша обвел их взглядом в ответ.

— Вогв заночует здесь, если позволите, — продолжал он. — Вас это не побеспокоит. Перед рассветом он уйдет.

Наконец тот стражник, который расспрашивал Вогва, очнулся от оцепенения. С воплем он вскочил и схватился за ятаган.

— Убить! Его надо убить, пока он в этом теле!

Еще три стражника бросились на колдуна. Тот продолжал спокойно сидеть, глядя на них снизу вверх. Вот сверкнул блик на лезвии ятагана — о нет, этим оружием не придется долго и мучительно добивать, оно разит с первого удара, если тот нанесен умелой рукой! А рука у стражника, несомненно, была умелая. Еще миг, щепотка песка в нижнюю клепсидру — и колдун умрет повторно, так и не успев почувствовать боль… повторно… но умрет ли?

— Стой! — вскричал я, бросаясь к стражнику и хватая за руки. — Не бей! Его нельзя убивать, он…

Я умолк, тяжело дыша. Объяснение, недавно еще такое стройное и правильное, вылетело из головы. Стражник неуверенно опустил руку.

— Что ты…

— Это правильно, — негромко произнес колдун у меня за спиной. — Если ты можешь уничтожить то, чего боишься, требуется большая смелость, чтобы отказаться от уничтожения… разумный юноша, далеко пойдешь.

Он встал и неспешно направился к шатру — единственному, что оставался полупустым. Никто его не останавливал. И никто не удивился, что колдун сразу отыскал полупустой шатер.

— И зачем ты это сделал? — полушепотом спросил стражник. Я же ответил, не таясь:

— Его уже однажды убивали. Оказалось, что телесная оболочка для него ничего не значит. Как, по-твоему, он может умереть?

— Шептались, что он никогда не рождался и что он не может… — зачарованно пробормотал стражник. — Кто знает? Вдруг ты прав…

— Он слишком спокойно ждал, пока его убьют, — буркнул я. Из груди, казалось, выкачали весь воздух, а в голове оставалось только одно желание — уснуть. — Он не провоцировал нас, но… просто подумай об этом. А я попробую отдохнуть.

Стоило щеке коснуться сумки, заменявшей мне подушку, как я провалился в глубокий сон. На рассвете меня разбудили голоса. Наш караван торопился тронуться в путь, чтобы пройти как можно больше до того, как невыносимая жара вынудит остановиться на привал.

Колдуна уже не было.

Спустя некоторое время мы благополучно достигли Диналы. Сердечно простившись со спутниками, отправился я к дому отца, который давно меня заждался. На узких полутемных улочках Диналы, скрытых от взора богов густыми и жесткими кронами солнцеломов, по-прежнему было полно нищих. И по-прежнему мало кто подходил к ним, чтобы бросить монетку, и по-прежнему их тела густо облепляли мухи.

«Их души в услужении, а тела им больше не принадлежат…» — всплыл в памяти рассказ Вогва. И, не успев задуматься, что делаю, я шагнул к ближайшей нищенке.

На меня уставились невидящие провалы глаз.

— Подай, добрый человек…

Это была старуха, морщинистая, но еще крепкая с виду. Такую легко было представить в услужении — нянькой, кухаркой, птичницей. В богатых кварталах Диналы не скупились на плату для работников. Я никогда не понимал, почему бы нищим не попытаться прокормить себя трудом, вместо того чтобы тратить годы жизни на сидение в грязи на тротуаре.

— Почему ты не устроишься на работу, мать? — спросил я. Старуха встрепенулась. — Как тебя зовут? Ты не похожа на нищенку. Если бы ты помылась, причесалась и…

Она посмотрела мне прямо в глаза, и я наконец различил выражение ее лица. Точнее, никакого выражения. На меня глядела маска, и я снова с трудом сдержался, чтобы не отшатнуться.

— Ме…ге…ра, — проскрежетала старуха. — Меня… называли… Мегерой…

И голова ее снова упала на грудь.

«Их души в услужении…»

«Он может забирать…»

Я тихо отошел и продолжил путь, унося с собой кристально-чистое, как вода оазиса, знание о том, что случилось с жителями деревни. Вместе со знанием, что им ничто не способно помочь.

Потому что колдун не забирал их души. О нет, не забирал.

Он просто умел ждать.