На пути к себе (джен)

Дорога направо оказалась... Как там говорила матушка — мимоезжая? Или мимохожая? Короче, хреновая была дорога. То болотина, то бурелом, то черный угрюмый ельник... В таком ельнике хотелось не то удавиться, не то заавадиться.

Однако авадиться было нечем — Антонин вдруг понял, что никакой палочки у него нет и в помине, и ножен от неё нет, и вообще ничего привычного, кроме отдалённо напоминающего мантию чёрного изодранного балахона да мягких удобных сапог на нём нет.

Долохов продолжал идти вперед, уже на одном упрямстве — и вот, наконец, увидел просвет. Ельник расступился, и он подошел к самой странной в мире постройке — избушке на куриных ногах.

— Я ж не пил перед битвой, — озадаченно пробормотал он.

Ноги были длинные, покрытые жёлтой кожей, толстой и грубой, и обладали весьма впечатляющими когтями. Видимая ему стена избушки была глухой — ни дверей, ни окна — но из крытой соломой крыши торчала труба, из которой тянулся сизый дымок.

Он обошел избушку кругом, пытаясь найти дверь, но дракклова изба нахально переступала ногами, все время поворачиваясь к нему задом. Что-то такое крутилось в памяти, почти забытое... Вот!

— Избушка — избушка, встань к лесу задом, а ко мне передом! — сказал он, сам себе удивляясь. С домами он еще не разговаривал.

Как ни удивительно, строптивое строение послушалось — и, поскрипывая и переступая ногами, развернулось — и его взору предстала нормальная дверь и пара окон, занавешенных неожиданно белыми занавесками.

Вот только как добраться до той двери, было всё равно непонятно, ибо порог находился футах в восьми над землёй. Можно было, конечно, уцепиться за него руками и попробовать подтянутся — и если дом не решит вдруг лягаться... Мерлин, куда он попал?

— Хозяева! — позвал он. — В дом не впустите?

Дверь распахнулась совершенно беззвучно, и на пороге возникла старуха в каком-то драном тряпье вместо платья, повязанном на редкость грязным передником, и в неожиданно кокетливо повязанном на седых космах ярко-красном платке. Худая как жердь, она почесала крупную бородавку, украшавшую её крупный, похожий на птичий клюв, нос, и сказала:

— Гой еси, добрый молодец. Куда и откуда путь держишь?

— И эта туда же, — досадливо поморщился Долохов. — Тут вам привет передавали. От кота на Вещем камне.

— Ну, давай сюда, — оскалилась старуха, обнажая в ухмылке совершенно целые, но уж очень кривые и неровные, да ещё и жёлтые зубы.

— Чего давать? — не понял он.

— Привет переданный, — глумливо отозвалась старуха. — Поднимайся сюда, — велела она, и избушка вдруг опустилась на колени, так что теперь от земли до порога осталось всего около фута.

Он шагнул в дверной проем и низко наклонил голову.

— Доброго вам здоровья, бабушка! А привет вам кот на словах передавал, так вот.

«Шутники подобрались, мать вашу, — недовольно подумал он, — что кот, что бабка».

— На словах, — недовольно повторила бабка. — Животное... что с него взять. Ну а ты? — она упёрла руки в бока и в упор на него посмотрела — а Долохов не мог отвести взгляда от её левой руки.

Которая, строго говоря, была не совсем рукой: от обычной конечности в наличии были лишь кости. И как они двигались, в отсутствии-то суставов, и как вообще вместе держались, Долохов не понимал.

— Куда и откуда путь держишь? — спросила, тем временем, бабка.

— Иду направо от вещего камня, — коротко проинформировал ее Долохов.

И подумал, что везет ему на странных знакомых: у одного ноги и глаза не было, у другого носа, у третьего руки... Теперь вот еще бабка эта...

— Направо, говоришь, — с интересом проговорила бабка. — Зовут тебя как? Дай угадаю, — перебила она себя. — Иван?

— Не Иван, а Антонин, — буркнул Долохов. — Зато тоже дурак.

— Ой, дурак, — охотно согласилась с ним бабка. — Что ж ты отвечаешь-то сразу? — попеняла она ему. — Аль совсем правил не знаешь?

— Каких правил? — удивился Долохов.

— Кто ж всё сразу рассказывает? — покачала головой бабка. — Да имя своё называет. Сперва надо поесть-попить, в баньке попариться да выспаться — а уж утром... и вправду дурак совсем, — констатировала она.

— В баньке... — вздохнул он. — Я про баньку только сказки и слышал. Давно, в детстве еще. А вот поесть да поспать бы не мешало.

— Как ты, такой, к нам-то попал? — недовольно спросила бабка. — Хотя что уж теперь... а в баньку иди, — кивнула она на дверь. — Банник, поди, заждался. Как вернёшься — внучка тебя накормит да спать положит. Она у меня девка бойкая да красивая, — бабка сощурилась. — Запомни: тронешь её — меня кровно обидишь да закон гостеприимства нарушишь. А нет — завтра поговорим.

— Бабушка, — проникновенно сказал он, — мне твоя внучка... В общем, ни к чему она мне. Помыться бы, поесть да поспать. Я ведь не мальчишка давно.

— Ну, смотри, — сурово сказала та и велела: — Ступай в баню. Ждут там тебя.

Она распахнула дверь, и Долохов увидел стоящий у леса небольшой домик, которого — он мог поклясться! — вот только что там ещё не было.

— Палочку бы,— вздохнул Долохов, — хоть одежду почистить, а то после мытья в грязное одеваться... Да где же сейчас та палочка?

Он пошел к домику по широкой тропинке, удивляясь, кому бы ее так утоптать — бабке с внучкой?

Баня оказалась местом достаточно странным: деревянный домик, в котором было очень жарко и влажно. Существо, напоминающее мохнатого домового эльфа, разве что пониже и поприземистее, радостно потирая огромные широкие ладони, одним жестом сгребло его одежду и указало на деревянную скамью, влажную от идущего от раскалённых камней в углу пара.

— Почтенный, — окликнул его Долохов. — А где вода, шампунь или хоть мыло?

— А ты, мил человек, ложись, — ухмыльнулось создание — и невесть откуда взяло связку дубовых веток.

— О как, — неприятно удивился Долохов, — и тут выпороть норовят, как в Дурмштранге. Вот тебе и баня!

— Ложись-ложись, добрый молодец, — повторило существо. — Вот так, спиной вверх... отдохни, полежи... пар-то сейчас всю хворь из тебя выведет...

Долохов махнул рукой и улегся на лавку — хуже-то все равно не будет!

Вокруг было жарко и влажно — но дышать удивительным образом было легко. Ничего не происходило — и он, разморенный этой жарой, почти задремал, когда услышал очень довольное:

— У-ух, и попаришься ты сейчас!

Он лениво повернул голову — и увидел то самое волосатое существо, стоящее прямо над ним с занесённым в руках веником.

Который и обрушился на его спину со всей силой.

— Ты рехнулся? — заорал Долохов, вскакивая с лавки, — я тебе что, школяр-недоучка?

— А ну, лежать мне! — рявкнуло существо, внезапно существенно увеличившись в размерах. — Ты сюда париться пришёл — ну так парься!

— Париться, а не под розги ложиться, — зло рявкнул Долохов.

— Ну, ты совсем дурной, — удивлённо проговорило существо. — Розги ж без листьев и в солёной воде вымочены. Веник это, — он издал странный звук, нечто среднее между рыком и фырканьем. — Ложись на лавку, молодец. А то так навсегда тут и останешься — разве ж грязным за стол садятся?

— Веник, — буркнул неохотно опустившийся на лавку Долохов. — Вениками путные люди полы метут, а не гостей лупят.

— Вениками в бане парят, — обиженно сообщило ему создание, подходя ближе. — А полы метут совершенно другими. Эх, люди, — вздохнул он неожиданно горько. — Всё-то вы позабыли! — он снова вздохнул — и вновь обрушил на Долохова свой веник.

— Ну, извини, — примирительно сказал Долохов. — Я ж в России и не был ни разу. Только по матушкиным рассказам и знаю, да и рассказов тех было...

Банник — именно так и называла же его бабка — молчал, продолжая охаживать Долохова, и тот вдруг понял, что это вовсе не неприятно.

В теле появилась странная легкость, которую он не чувствовал... да, пожалуй, с юности, когда после окончания Дурмштранга пришлось помотаться и по ледяным финским болотам, и по продуваемой всеми ветрами Великой Степи, и по удушающей жаре тропиков...

— А теперь поднимайся — и в озеро, — велело создание, наконец, отступая. — Вон туда, — он распахнул дверь, и Долохов с изумлением увидел за ней тёмную водную гладь, к которой сквозь высокую густую траву вела узенькая тропинка.

— М-да, — проворчал он. — Вот тебе, Антонин, и ванна... целый бассейн, — но всё же пошел по тропинке к воде.

Вода оказалась холодной — да что там, попросту ледяной.

— Прыгать надо! — сердито крикнул ему в спину банник. — Не то столкну! — пригрозил он.

Долохов прыгнул — и чуть не заорал снова — вода буквально обожгла его так, что дыхание перехватило.

А потом ему стало хорошо. Мир словно посветлел и обрёл недостающие краски — как будто окно, сквозь которое он глядел, вымыли, и небо из блёкло-голубого стало пронзительно синим, а трава налилась сочной зеленью.

— Вылазь! — прокричало ему существо, державшее теперь в руках что-то белое. — Самовар вон стоит!

Долохов неохотно выбрался на берег и спросил:

— Одежда моя где? В голом виде за стол садиться, что ли?

— В печке сожгли, — сообщил банник — и протянул ему длинную белую рубаху. — Надень-ка. И ступай в избу — ждут тебя. С пирогами.

— А штаны? — возмутился он.

— Ты эти глупости брось, — посуровел банник. — Выдумали тоже... так ступай. Небось, длинная.

Та и вправду была длинной — буквально до пят.

— Носил я черный плащ, теперь вот белый саван примерил, — усмехнулся Долохов. — Символично, твою Моргану.

Он надел рубаху и пошел к дому.

— Здравствуй, добрый молодец! — услышал он, едва войдя в избу.

И онемел, увидев молодую девицу в алом сарафане. Пышные рукава белой рубахи скрывали её почти такой же белизны плечи, оставляя открытыми руки ниже локтя. Никого прекрасней неё он в жизни не видел: ясные голубые глаза смотрели приветливо и открыто, алые губы улыбались светло и нежно, а толстая, в руку, светлая коса, перекинутая через плечо, доставала почти до колен.

— Здравствуйте, сударыня, — вежливо поклонился он. — Позвольте представиться. Долохов, Антонин.

— А я думала, ты Иван, — улыбнулась она. — Так похож... Антонин — тоже ничего, — утешающе проговорила она — и сделала широкий жест, приглашая его к столу. — Садись да откушай, Антонин... а я тебе послужу, — она тоже ему поклонилась.

Чего тут только ни было, на столе! Пироги и блины, грибы и овощи, и свежие, и мочёные, и мясо, и птица, и дичь всякая-разная... Девица, тем временем, налила ему чая, пахнущего незнакомыми травами, и присела напротив, ясно ему улыбаясь.

Он посмотрел на девицу и вздохнул. Ну почему они не встретились лет тридцать назад? А еще лучше сорок...

— Что ты так невесел? — спросила она сочувственно, поймав его взгляд. — Что ты голову повесил? — она потянулась и, легко достав до него, ласково провела ладонью по его волосам.

— Простите, сударыня, — повинился он, — очень уж все неожиданно. Сначала битва, ну там я знал, к чему всё идет. Потом... Кот этот, на камне, развилка — как в старых сказках, избушка, банька... Я совсем не того ждал.

— Смерти мало кто ждет, — кивнула девица. — А ты куда на развилке свернул? — спросила она, заботливо подкладывая ему на тарелку утиную ножку и кусок пирога с грибами.

— Направо, — пожал плечами Долохов, отдавая должное внимание утиной ножке. — Себя я уже терял, мне не понравилось.

— Где же ты себя потерял? — серьезно спросила девица. — И как искать будешь?

— Давно и не здесь, — хмыкнул Долохов. — Вот как метку себе дал поставить, так и потерял. И искать нечего, разве что в прошлое прогуляться. Так ведь смысла нет.

— Прошлое ушло, — кивнула девица. — А искать — думай, как... а то родишься не так — и всю жизнь маяться будешь. Себя вернуть надо, — сказала она, беря его руку в свои и ласково её гладя. — Что за метка такая?

— Череп со змеей, — поморщился он, — дрянь редкостная, на самом деле. И вызовут тебя, как собачонку паршивую, и болью стегнут, если промедлишь или еще что не понравится, ровно скотину клейменую. Ох и дурень я тогда был!

— Сложной будет твоя дорога, — погрустнела девица. — В смерти ты себя потерял — в смерти и искать надо... к Кощею пойдёшь, — она вздохнула. — У него тебя искать надо... трудно будет, — она задумалась. — Я тебе помощника дам — только тебе придётся самому попросить. Думай, — она снова погладила его по руке.

— Помощника? — удивился Долохов, — да разве в таком деле помощники бывают? Вот разве что путь бы указать...

— Путь я тебе пока могу только к Кощею указать, — покачала головой девица. — Сможешь забрать у него самого себя да вернуться — только тогда дальше пойдёшь. А без помощника тебе трудно будет, — укорила она его. — Ты подумай до завтра, кого в помощники хочешь. А сегодня тебе есть да спать нужно, — она вдруг улыбнулась ему игриво и поправила на груди край своей белоснежной рубахи.

Помощников Долохов не слишком жаловал, предпочитая все важные дела делать самому, так что подумать он пообещал без особого энтузиазма. И поспешил распрощаться с любезной хозяйкой, вспомнив бабкино предупреждение.

Девица, однако, оказалась довольно настырной: проводила его в маленькую комнатку и сама расстелила постель, и Долохову пришлось едва ли не выставлять её прочь. Она всё же ушла — и он, едва упав на кровать, тотчас провалился в сон.

А проснулся от бьющего в лицо солнца.

— Надо же, — неверяще усмехнулся Долохов, — все еще живой. И даже солнышко светит. Вот вам и жизнь после смерти.

— Подымайся давай! — услышал он голос старухи. — Солнце встало невесть когда — а он всё дрыхнет! Путь у тебя долгий — вставай!

Он легко, как в юности, поднялся с постели и потянулся за одеждой. На сей раз рубахи — савана не было, зато были вполне привычного вида белье, штаны и рубашка, все в зеленых и коричневых тонах.

— Хорош! — одобрила его внешний вид бабка, одетая на сей раз в приличное коричневое платье до пят, а повязанный поверх него серый передник был свежим и едва ли не новым. — Хоть сейчас под венец. Ну, садись, — кивнула она на накрытый к завтраку стол. — Накормлю тебя да еды дам с собой — пора тебе, молодец. Ты кого в помощники-то себе берёшь?

— Так я тут никого и не знаю, — пожал плечами Долохов. — Не вас же с внучкой в помощники просить, не ваше это дело. А хотя... вот кота того я бы взял. Серьезный зверь, уважаю.

— Кота-а? — протянула бабка, присвистнув. — Однако же, слово сказано... то ли дурной ты, то ли совсем отчаянный, — она покачала головой. — Что ж — сам выбрал, на себя и пеняй, — она почему-то потёрла руки и опять кивнула на стол. — Садись, ешь. А я тебе узелок соберу в дорогу.

Завтрак оказался не менее обильным, чем обед: блины, творог, картошка... А когда он доел, бабка положила на стол перед ним то, что, видимо, и было тем самым обещанным узелком: большой свёрток из завязанный крупным узлом грубой холщовой ткани, а потом протянула клубок красных шерстяных ниток.

— Кинешь его перед собой — и пойдёшь следом, — велела она. Он тебе дорогу к Кощею покажет. Как дойдёшь — спрячь получше, а то вовек тебе из его царства не выбраться. Что и как искать тебе — ведать не ведаю, — сказала она так, будто бы он её спрашивал. — Ну, ступай, — она вложила клубок в его руку и крепко сжала — Долохов почувствовал прикосновения холодных гладких костей к своей коже и вздрогнул.

— Спасибо тебе, бабушка, — склонил он голову, — если нужно тебе будет, то позови. Не люблю в долгу оставаться.

— Это ты будешь звать, коль понадоблюсь, — хмыкнула бабка. — Один раз приду, во второй — ещё подумаю, а на третий тебе за мою помощь заплатить придётся. И дорого, — она распахнула дверь и указала ему на тропинку, начинающуюся почти у порога. — Кидай клубок — да ступай. А найдёшь, что потерял — возвращайся.

Он еще раз склонил голову, резко развернулся, швырнул клубок и пошел за ним, не оглядываясь назад. Искать себя самого, утерянного давно по собственной дурости.

Искать себя.