1915 (гет)

Июнь 1914 года выдался жарким, в Бад-Киссингене было много отдыхающих. По ухоженным и с немецкой педантичностью выметенным аллеям гуляли дамы в нарядных платьях, мужчины галантно приподнимали котелки, приветствуя знакомых, или прогуливались, зажав подмышкой трости. На одной из площадей стоял яркий воздушный шар, предоставлявший возможность осмотреть город свысока, а уж если везло, то над головами отдыхающих пролетали самолеты.

Утро только начиналось. Солнце воровато заглянуло в серую комнатушку у самой крыши и упало на лицо спящего юноши. Он поморщился, закрывшись рукой, и натянул одеяло повыше, отворотившись к стене. Всю ночь он просидел над тетрадью и рисовал. В его планы не входило подниматься рано, скорее наоборот, он хотел проваляться до обеда, благо дел сегодня не было.

— Генрих, вставай! Помоги мне выбить ковер! — раздался высокий визгливый голос откуда-то из коридора. — Генри-и-их!

Генрих досадливо поморщился и скинул одеяло. Спорить с сестрой он не любил. Миа всегда обводила его вокруг пальца, а потом еще и насмехалась над братом-растяпой.

— Генри-и-их!.. Опять всю ночь рисовал свои дурацкие аэростаты? — Миа заглянула в комнату. — Ну конечно, сидишь, смотришь на меня, как сыч, из одеяла!

— Не аэростаты, а аэропланы... Миа, ну что ты раскричалась, — Генрих сонно потянулся и принялся одеваться. — Феликс еще спит.

— Ничего, ему тоже уже вставать пора, нечего валяться, — парировала она, капризно поджав губы. — Давай быстрее!

Генрих знал: если сестре пришло в голову устроить генеральную уборку, никакие силы не заставят ее сидеть на месте. Миа поднимала на уши весь дом. Она не терпела никаких возражений и требовала безукоризненного подчинения. Феликс, младший брат, полушутливо называл ее домашним диктатором. Шутки шутками, а диктатором она действительно была и держала всю семью Геттингеров в ежовых рукавицах.

— И чего тебе в голову взбрело его выбивать, он чистый, — проворчал Генрих, спускаясь вниз и взваливая на плечо уже свернутый Мией ковер. — Мы выбивали его на прошлой неделе.

— Вам, мужчинам, только дай волю, и вы превратите весь дом в свинарник, — хмыкнула в ответ Миа. — Сейчас начнем выбивать, и ты увидишь, сколько в нем пыли.

Генрих тяжело вздохнул. Ковер порою мог лежать месяцами, и никому в голову не приходило, что он пыльный. Тут и двух недель не прошло, а надо снова тащить его во двор, развешивать, колотить со всей силы… А все потому, что завтра приезжает отец. Миа хочет показать, что она хорошая хозяйка и содержит дом в чистоте. Отцу на самом деле совершенно все равно, выбит ли ковер и протерта ли пыль, его больше волнует вкусный обед, да разве с сестрой поспоришь?

Узоры на ковре интересные. В них можно найти что угодно. Генрих в детстве любил ложиться на него и рассматривать переплетение ниток. Его воображение рисовало ему горы, забавных зверят, страшных чудищ… да кого только не рисовало. Сейчас ковер выцвел, и на нем уже плохо видно золотые цветки. Они скорее уже коричневые. Ярко-красный фон стал темно-бордовым, винным, а зеленый так и остался зеленым, лишь потемнел, отчего листья казались завядшими. «Наверное, тут нужен был еще голубой цвет, — почему-то подумал Генрих, разглядывая ковер. — Тогда бы тут была вода…».

Хоть ему и было уже двадцать один, он часто мечтал и позволял себе совершенно глупые мысли. Если бы он высказал их вслух, Миа обязательно бы рассмеялась неприятным, пискливым, пронзительно-металлическим смехом, покрутила б у виска и пропела бы: «Il était bizarre Henri, il aimait à rêver au clair de lune!*». Этой песенкой она всегда дразнила его, Генрих и не помнил, с какого возраста.

— Что, Генри, не хочется работать? — на плечо ему легла маленькая ухоженная рука. — Мне тоже. Представляешь, отправила меня мыть окна.

— А что ты хотел, Феликс? Она знает, что мы не любим делать, и дает нам именно эти задания, — рассмеялся Генрих в ответ.

Феликс усмехнулся, потягиваясь и сонно зевая. Он бы с большим удовольствием сейчас позавтракал, а не надраивал стекла до блеска, но Миа поставила им ультиматум: пока ковер не будет выбит, а окна не будут вымыты, никаких булочек.

— Сегодня будет представление, — Феликс принялся мыть окно за спиной у брата. — Пойдешь? Говорят, там будет много русских, даже Брусилов.

— А это кто? — Генрих обернулся, не забывая хлопать по ковру.

— Ну ты даешь! — Феликс хлопнул себя по коленям мокрыми руками, и на штанах остались отпечатки. — Русский генерал. Он тут с женой остановился… Слушай, а давай уговорим нашего тирана пойти с нами? Пусть вымотается, авось завтра с утра будет поспокойнее?

Генрих согласно кивнул. Завтра Миа точно поднимет их ни свет ни заря. Может быть, если она утомится вечером, ей станет лень?.. В глубине души он понимал, что конечно ей лень не будет, да уж больно хотелось посмотреть представление. Он еще вчера видел, как строили декорации. А еще над тем местом постоянно летает один и тот же желтый самолет. Генрих рассматривал его в бинокль и часто рисовал потом в тетради, тщательно прорабатывая каждую детальку.

О, как бы он хотел тоже летать! Он специально каждый день смотрел газеты в поисках объявлений об учебе, да только ничего не находилось. Всего один раз удача улыбнулась ему, и Генрих увидел колонку об обучении управлению аэропланом, но он неосторожно оставил газету на столике, и она пошла на растопку печки. Адрес он, конечно, не запомнил, а пока нашел объявление повторно, набор уже закрыли.

От ковра в разные стороны разлетались мелкие золотистые пылинки. Это солнце так окрашивало их, но Генриху нравилось думать, что это пыльца с цветов. «Вот поэтому они и стали коричневыми», — вполне логично заключил он.

— Ну, долго мне вас ждать? — голос сестры выдернул его из раздумий. — Завтрак стынет!

— Миа, а пойдем вечером на площадь? — Феликс оторвался от окна. — Пойдем, а? Чего мы дома сидим безвылазно, погода вон какая хорошая!

Миа поджала пухлые губки треугольником, скрестив руки на груди, словно говоря: "Ну вот еще, гулять!". Но Феликсу невозможно было отказывать. Под умоляющим взглядом больших добрых голубых глаз даже Миа всегда оттаивала и соглашалась. Феликс вообще был славным малым, красивым и складным юношей, в отличие от старшего брата, который был несколько нелепым и немного неуклюжим. Не любить этого веселого юношу казалось немыслимым, он нравился всем: начиная от кокетливых девушек, заканчивая пожилыми людьми. Феликс находил поход ко всем, всегда бывал учтив и разговорчив. Генрих же чаще молчал, вежливо улыбаясь, и слушал. Не то чтобы он не любил говорить, просто чаще всего с его языка срывались столь странные фразы, что и он понимал: ему стоило бы держать их при себе.

Феликс и Генрих ждали с нетерпением наступления вечера. Уже в пять часов они начали собираться и поторапливать Мию, которая всегда была копушей. Праздник начинался только в девять, когда темнело, обещали фейерверки и полет на воздушном шаре.

— Ну, Миа, почему так долго? — Феликс приплясывал на месте. — Прекращай завивать волосы!

— Я не хочу показывать гостям нашего города, что местные женщины — растяпы, — крикнула она в ответ.

— Ой, будто в темноте видно будет, — шепнул Феликс брату, и оба они рассмеялись.

— А приезжих много? — продолжала Миа, не обращая внимания на смех. — А? Генрих, ты вчера ходил в булочную, должен знать.

— Достаточно, — Генрих кивнул. — Много русских.

— Куда без них, — проворчала Миа, закалывая кудри на затылок. — Русских здесь летом больше, чем нас самих.

Генрих лишь плечами пожал. Ему было все равно, сколько русских, сколько немцев… Какая разница, в конце-то концов? Курортный же городок.

Площадь была полна народу. Звучала громкая музыка, дирижер смешно подпрыгивал, когда мелодия менялась и поднималась на несколько октав вверх, но никто не смеялся над ним, а кто-то из иностранцев за спиной у Генриха произнес: «Comment bien joue l'orchestre, ma chérie!**». Он улыбнулся. Да, играли прекрасно, и не поспоришь.

Крылья мельницы, стоявшей в декорациях, вдруг пришли в движение. Сначала они кружились медленно, а затем все быстрее, быстрее, и вдруг из них полетели искры, вызвав сначала испуганный возглас толпы, а затем всеобщее веселье. Вот и обещанные огни, значит, скоро будет фейерверк.

— Генри, Генри, смотри, там горит! — Феликс вдруг затряс его за плечо. — Генри, там декорации горят, смотри! Видишь, где Кремль?

Пожар потушили быстро, но русские гости праздника, кажется, обиделись на это досадное недоразумение. Какой-то статный господин с седыми усами ворчливо произнес, обращаясь к своей жене, что это было подстроено специально. «Немчура проклятая!» — он нервно передернул плечами. Генрих хотел возмутиться и сказать, что ничего тут не подстраивали, и виновно лишь стечение обстоятельств, но господин уже ушел, и догонять его не было смысла.

* * *

Отец припозднился. Он обещал в телеграмме приехать в девять утра, а прибыл лишь после полудня и не один, а вместе с закадычным другом Матиасом Беккером. Матиас был полным веселым мужчиной с рыжими-прерыжими усами, закрученными кверху, вечно дымил хорошими вишневыми сигарами, отпускал шутки и всегда смеялся. Он был тем, кто вносил оживление и беспорядок в дом.

За завтраком, который стоило бы назвать обедом, Генрих поделился вчерашним наблюдением с отцом. Тот долго молчал, разглядывая серебряную ложечку, и хмыкал.

— Это все из-за ситуации в Европе, — наконец произнес он.

— А, кошмар коалиций какой-то, — поддержал Матиас, стряхивая пепел с сигары. Он умудрялся курить даже за едой. — Помяните мое слово, раздел мира ни к чему не приведет. Антанта заключает договоры с Союзом, скрепляет их рукопожатиями, а на следующий день эти договоры превращаются в прах.

— Матиас, ты сгущаешь краски, — герр Геттингер-старший покачал головой. — Ничто миру не угрожает. Европа не знает войн вот уже сорок лет. Большая война невозможна, от нее не будет проку.

— Сорок лет, Отто, это слишком много, — возразил ему Матиас. — Это слишком, слишком много...

Примечание к части

* — (фр.) Жил-был странный Генрих, он любил мечтать под светом луны;

** — (фр.) Как хорошо играет оркестр дорогая!