Монстр (гет)

Джоэл подскочил среди ночи, мучимый совокупностью неприятных факторов. Ему хотелось воды и в туалет, одеяло сползло на пол, превратившись в лежанку для кота, а интуиция била тревогу, требуя подорваться и бежать. Глотнув воды из стакана, обитавшего на прикроватном столике, он прислушался к интуиции и пошел, срываясь на бег — мимо уборной, вниз, в гостиную, где из коридора доносился взволнованный голос профессора Флитвика.

Джоэл выскользнул в коридор.

— Я позвал мадам Помфри, она будет с минуты на минуты, — говорил декан рыдающей девочке, неузнаваемой в темноте. На полу кто-то лежал.

Джоэл сфокусировал взгляд и увидел кровь под неестественно повернутым носом, кровь на длинных светлых волосах, черные синяки под закрытыми глазами — и через миг узнал в бессознательной девушке свою сестру.

— Профессор! — выкрикнул он.

Флитвик повернулся к нему, бледный и расстроенный.

— На мисс Моэм напали. Мисс Райли удалось спугнуть их.

— Они бы убили ее, — прошептала девочка. — Пятеро парней. Слизеринцы. Я задремала в гостиной за уроками, потом проснулась и услышала крик. Я использовала Панические чары, и они убежали. Профессор… — она снова заплакала.

— Николь, вы молодец, — мягко сказал Флитвик. — Вы поступили смело и спасли ей жизнь.

Джоэл опустился на колени рядом с сестрой и нащупал пульс.

— Он замедлен, потому что я наложила анестезию, — сказала Николь. — Я боялась, что у нее болевой шок.

Парень кивнул — и дернулся, услышав шаги.

— Поппи! — обрадовался Флитвик.

Медсестра присела напротив Джоэла, Николь повторила свои объяснения; никто больше не произнес ни слова, и тишину коридора нарушало только прерывистое дыхание. Мадам Помфри сосредоточенно водила палочкой над телом девушки, остальные беззвучно следили за ее движениями.

Моэм почти физически чувствовал, как тянется вязкое, липкое время. В голове крутились вопросы, не получая ответов и от отчаяния сталкиваясь друг с другом. Как Омела оказалась среди ночи в коридоре? Кто и зачем напал на нее? Каков характер травм? Насколько всесильна магическая медицина? Что творится в голове у тех, кто способен на такое? Как? Зачем? Почему?

Джоэл помотал головой, расплескивая избыточные мысли. Мадам Помфри, тем временем, встала и наколдовала носилки.

— Сломан нос, кисть руки, несколько пальцев. Черепно-мозговая травма, сотрясение мозга, синяки, ушибы внутренних органов, — перечисляла она, и с каждым словом ноги Джоэла становились все более ватными. — Но главная проблема не в этом. — Сердце пропустило удар. — Я заметила серьезное Темное проклятие, но точно определить его характер сможет только директор. Физические повреждения вылечить нетрудно…

Затихшая прежде Николь снова расплакалась, и мадам Помфри протянула ей пузырек успокоительного.

— Мисс Райли, возвращайтесь в спальню, — велел Флитвик. — Вы действительно молодец. Мистер Моэм, думаю, вы можете пойти с Поппи. А я позову директора.

Джоэл кивнул. Ужас происходящего еще не полностью достиг его сознания — иначе бы он кричал и плакал погромче Николь — но голос уже не повиновался.

* * *

Никогда прежде Джоэл не видел директора так близко — и предпочел бы не видеть никогда, если это требовало таких обстоятельств.

Дамблдор явился в больничное крыло через миг после того, как Омелу уложили в постель, когда мадам Помфри готовилась обработать ее раны и объясняла, почему переломы придется лечить Костеростом. Джоэлу было неинтересно — хоть маггловскими методами, лишь бы вылечилась, но взволнованная, взвинченная медсестра не могла молчать.

Теперь директор Хогвартса, встрепанный, в незастегнутой мантии поверх длинной ночнушки с разноцветными совами, в пушистых тапках, стоял у постели и просто сосредоточенно смотрел, даже не доставая палочку, однако воздух едва ли не искрился от магии.

Джоэл просто сидел возле кровати и ждал, не пытаясь ни спрашивать, ни диагностировать самому — куда там семикурснику, когда сам Дамблдор думает уже минут пять. Семь. Десять.

Но ведь проклятие наложили студенты. Почему же так сложно? Память не могла подсказать ни единого случая, когда преподаватели Хогвартса не могли справиться с тем, что натворили ученики.

Наконец, магическое напряжение выключилось, как лампочка Эдисона, и директор заговорил.

— Мистер Моэм, Поппи, на полную диагностику понадобится пара дней — без зелья тут не обойтись. Сейчас я с уверенностью могу сказать лишь то, что по магическому следу смогу найти того, кто его наложил.

— Только это? — голос Джоэла неприятно дрожал. — А выживет ли она?

— Вероятность высока, мистер Моэм. Я обещаю вам, что приложу все усилия, чтобы ваша сестра благополучно выздоровела.

— Усилия… — эхом отозвался Джоэл и наконец заплакал.

В самом деле, обещания тут звучали как приговор.

* * *

Он заставил себя спуститься на завтрак, не решаясь пропускать уроки и зная по опыту, что, не съев ничего утром, замучается от голода задолго до обеда. Есть не хотелось, но Джоэл заставлял себя пережевывать кашу, пользуясь неизменным правилом: нет аппетита — ешь полезную пищу.

Ночью Дамблдор выгнал его из больничного крыла и любезно проводил до башни Равенкло; по дороге они встретили фосфоресцирующую надпись на стене коридора, и она стала объяснением произошедшего.

«Грязнокровкам — смерть».

Эти слова отпечатались под закрытыми веками Джоэла, обступали его два часа прерывистого сна и определенно планировали остаться с ним надолго. Будильник, марш, колыбельная.

После завтрака директор объявил о нападении и продемонстрировал залу Черную Метку — знак последователей Волдеморта, тех самых, которые «Грязнокровкам — смерть».

Никогда раньше Джоэл не задумывался об их с сестрой происхождении в таком ключе. Отец презирал их из-за магии; мать никогда не говорила о том, что магглы чем-то хуже. В Хогвартсе до этого тем более никому не было дела — равенкловцы оценивали людей по интеллекту, не учитывая правил светского общества.

Он привык думать о себе как о человеке, а не как о чистокровном, полукровке, грязнокровке. Другие категории.

В детстве Джоэл даже расстраивался, что родился магом, думая, что, сложись иначе, отец любил бы его. С возрастом пришло понимание, что фанатичный священник, жертва приворота азартной ведьмы, нашел бы в своих детях недостатки, будь они хоть ангелами во плоти. Может, он не был даже столь добропорядочным христианином, сколь обозленным несчастным человеком, нуждающимся в причине для ненависти.

Весь день он провел, плавая в отрывистых, серых мыслях о родителях, сестре и магических нацистах. О том, чего раньше не замечал: газетах, где на каждой странице была смерть — магических и маггловских. Убийства, исчезновения, терракты — что-то происходило каждый день, а он не обращал внимания, не чувствовал приближения войны — до сегодняшнего дня.

Теперь в голове бил набат и отсчитывал секунды метроном.

Никогда еще Джоэл не учился так плохо — бессмысленно глядя на доску, он не мог сосредоточиться ни на едином слове, забывал знакомые с первого курса вещи и отвечал невпопад. Преподаватели были снисходительны, жалея его, но дух перфекционизма непрестанно зудел на краю сознания, и пришлось пообещать ему нагнать программу в ближайшее время — как только заработает мозг.

К вечеру в сумке лежали тетради с тщательно записанными темами без конспектов, а Джоэл решил покурить.

На третьем этаже располагался неизменно безлюдный мужской туалет. Рядом с ним не было ни кабинетов, ни гостиных, никаких помещений, кроме пустой каморки для швабр, никто туда не ходил, и именно там Джоэл удовлетворял свою тягу к маггловской отраве — как говорила мать, или к дьявольскому зелью — как говорил отец. Конечно, можно было бы покурить без таких сложностей, в одном из общепризнанных мест, вроде туалета на пятом, или внутреннего дворика, но Моэм всегда был одиночкой, а сегодня ему тем более не хотелось компании.

Но день не задался еще с ночи — что же могло пойти как обычно сейчас?

Еще из-за двери послышался шум воды.

Джоэл остановился, разозленный и озадаченный, привыкший считать это помещение своим; но, помедлив, все-таки толкнул дверь. Зашел. И запер ее за собой одним хитрым заклинанием, требовавшим индивидуального «ключа» вместо классической Алохоморы.

Потому что над раковиной склонился черноволосый слизеринец, рукав его рубашки был закатан по локоть, и на предплечье, под потоком холодной воды, чернел череп с выползающей изо рта змеей.

Ярость поднималась в груди, холодная и липкая, оставляя разум ясным, но извращая его.

— Инкарцео, — прошептал Джоэл, не дожидаясь, пока юный Пожиратель Смерти его заметит.

Он обернулся, сверкнув серыми глазами, и тут же упал, не удержав равновесия, обмотанный веревками, как египетская мумия. Джоэл подошел поближе, пригляделся и немного изменил матрицу заклинания — теперь веревками обматывали только руки и ноги слизеринца.

— Какого гребаного Мордреда?! Грязнокровный ублюдок, да как ты посмел? Какого Мордреда?! — в ответ на яростное шипение Джоэл растянул губы в ухмылке. Происходящее завораживало. Он хотел быть тем, кем их с сестрой всегда видел отец — монстром. Впервые в жизни хотел стать злым, применить свой проклятый дар быть пугающим.

Ухмылка тянулась и тянулась, согласно ощущениям, уже выйдя за пределы лица, в глазах была только чернота, миндалевидные, немного раскосые провалы в космос; слизеринца трясло, но во взгляде его была только злость.

Джоэл знал, хоть сам и не наблюдал, что вокруг него сгущается мрак, несмотря на белый день за окном, волосы и кожа приобретают неестественный цвет снега лунной ночью и нагнетается атмосфера жути, к которой чувствительны даже закаленные фамильными замками маги.

— Перестань. Нагнетать, — голосом замороженной стали отчеканил слизеринец. — И объясни. Что. Тебе. Нужно.

— Моя сестра лежит в коме, — не шевеля губами объяснил Джоэл. — Утром Дамблдор объявил об этом.

— Я не трогал твою сестру.

— Каждый сказал бы так. Ты — Пожиратель Смерти.

— А ты — выходец из Лавкрафта!

Диалог потерял всяческий смысл. Джоэл был глух к доводам разума, однако его жертва не замолкала, пытаясь что-то доказать. Пока что он молча слушал.

— Оставь правосудие другим. Я получил Метку неделю назад, кто бы дал мне нападать на грязнокровок. Я даже не знаю, кто это был! Дамблдор найдет их. Твоя сестра будет жива и здорова.

Это было утешительно и логично, но совсем не действовало. Джоэл поднял врага, крепко держа за горло, и заглянул в глаза, отпечатывая на дне зрачков свою беззвездную пустоту. Тот захрипел и забился всем телом, как выброшенная на берег рыба — и также задыхаясь. Пришлось отпустить: слизеринец упал, почему-то не полностью, а на колени, с легким хрустом врезавшись ими в каменный пол.

Джоэл наклонился и взял его за волосы, заставляя запрокинуть голову, а потом коснулся губами губ: сначала совсем легко, после же — требуя ответа. И — секунду спустя — всадил кулак в живот.

Не давая жертве согнуться, как требовал рефлекс, Джоэл стоял, судорожно сжимая пальцы, и ухмылялся, и боялся немного сам себя. Выходец из Лавкрафта — неплохо звучит.

Он опрокинул слизеринца на пол и аккуратно расстегнул его рубашку. Снежными ладонями провел по ребрам, по животу, не зная и не ища ответа на вопрос «зачем?», снова поцеловал, уже не чувствуя ни ответа, ни сопротивления. Эмоциональная отключка, «этонесомной», остекленевшие человеческие глаза.

Джоэл почувствовал, как ярость, бившаяся внутри него как надутая ветром тряпка, опадает безжизненной кучей. Ухмылка погасла, за окном вновь посветлело, как и полагалось согласно Гринвичу, глаза его стали обычными, порозовела кожа и пожелтели волосы.

Он, уже на автопилоте, ударил слизеринца по лицу и несколько раз пнул в бок, попав раз по ребрам и раз по мягкому.

И просто сбежал, пробормотав, что чары продержатся еще полчаса, а дверь потом можно будет отпереть Алохоморой. Ведь нельзя же освободить его сразу — кинется мстить, придется драться, теперь уже на равных условиях, а сил уже не было — только стыд и страх.

* * *

Регулус Блэк, конечно же, знал контрзаклятие к Инкарцео, но представив себя ползущим к сумке, которая, между тем, стояла на подоконнике, достающим палочку зубами и зубами же ей взмахивающим, решил, что дождаться обещанного срока будет меньшим унижением. Тем более, он вовсе не мог гарантировать, что столь странное предприятие увенчается успехом.

Были ли у него причины верить Монстру? В общем-то, нет, но дверь он действительно запер простыми чарами, что внушало определенную надежду.

Значит, это брат той девчонки, которую семикурсники вчера отправили в больницу? Вот это? Регулуса до сих пор потряхивало от мистического спектакля, устроенного этим типом. И ведь отряхнуться и забыть не выйдет — слишком глупо и унизительно все случилось; и никому не скажешь — приятели-слизеринцы будут смеяться над ним еще долгие годы, а если пойти к директору, то сразу же всплывет причина нападения.

Мордред его побери! А вдруг Монстр уже сидит в кабинете Дамблдора и рассказывает ему о случившимся? Точнее, всяко не о своем поведении, но о Метке-то наверняка.

Регулус даже подскочил от этой мысли.

Впрочем, он все равно не мог ничего сделать — только мысленно распрощаться с Хогвартсом.

* * *

Мысль о том, чтобы рассказать о Метке, конечно же, промелькнула, но была тут же отброшена волной стыда. От яростной вспышки Джоэлу стало только хуже. Он напал на мальчишку, который, похоже, действительно был непричастен, да еще и вот так, подло, не оставив шанса на сопротивление. Он не сдержался и выпустил то, за что всю жизнь его пытались подвергнуть экзорцизму.

— Ты одержим, монстр внутри тебя, — монотонно говорил отец. Распятие прожигало Джоэла взглядом из-за его спины. — Ты должен сдерживать его всеми силами. Молись или пей свои проклятые зелья, неважно, это хуже колдовства. Дьявол в тебе… Если я еще раз увижу монстра — придется пойти на крайние меры…

Он сдерживался. Он научился управлять этим, понял, где находится панель управления Монстром. Он старался держать себя в руках, быть рациональным и никогда не злиться.

И вот все пошло прахом. Он действовал неосознанно, невольно, не смог остановиться, запугал нормального человека, побил, поглумился.

Отец ошибался. Не монстр в нем, а он и есть — Монстр.

Разум подсказывал, что нужно все же рассказать Дамблдору о Метке, но Джоэл не мог этого сделать. Нельзя было скрыть то, что он сделал, если директор спросит, и нельзя было рассказать, и нельзя было подставить человека, с которым он так поступил, даже если это потенциально ему во благо.

По дороге в гостиную Джоэл встретил гриффиндорца, с которым в прошлом году работал вместе на зельях, и тот пригласил его на вечеринку в их гостиной в честь… последней пятницы первого месяца последнего учебного года, или что-то в этом духе. Седьмой курс Гриффиндора устраивал вечеринки по любому надуманному поводу, стремясь веселиться, пока молодые. Кажется, сейчас, перед лицом грядущей войны, это было действительно мудро — и Джоэл пошел напиваться до потери сознания.

Незнакомые люди хлопали его по плечам, тянулись обнять и давали выпить. Огромный зал был сизым от сигаретного дыма и сиплым от гула множества голосов.

Джоэл принял из чьих-то рук полный стакан огневиски, утонул в мягком кресле и занял наблюдательный пост, периодически отхлебывая обжигающий и неприятный на вкус напиток.

Джеймс Поттер, смешав виски со сливочным пивом прямо в бутылке, отхлебывал из горла. Сегодня он решил отстать от Лили Эванс раз и навсегда — после того, как усилия, потраченные на то, чтобы стать аккуратнее и не ссориться со Снейпом, прошли впустую. Теперь это решение требовалось запить горячительным и, возможно, на волне опьянения уединиться с какой-нибудь милой девушкой.

Но пока что он сидел в компании лучших друзей и осуществлял первую часть плана.

Сириус Блэк был удивлен. Он не верил, что когда-нибудь Сохатый решит отказаться от Лили: эта эпопея тянулась со второго курса и его чувства пережили многие потрясения. Разве Джеймс мог потерять надежду? Блэку очень не нравилась эта мысль — от нее все резко менялось. Наверное, не в худшую сторону, но Сириус опасался перемен; после побега из дома он не чувствовал почвы под ногами и стал немного иначе относиться к другу и его родителям: теперь они стали его тылом, а их дом — местом, куда можно вернуться. Вместе с этим чувством пришел иррациональный страх, что что-то пойдет не так, и Блэк отслеживал поведение Джеймса так, будто влюбленная девчонка.

Сегодня вообще был до крайности странный день.

После уроков и перед вечеринкой, дабы быть в форме, Блэк прилег на несколько часов — и впервые за десять лет ему приснилась девочка из детских кошмаров. Только теперь сон был другим.

Она не управляла им, как раньше, и он не управлял; они как будто были героями мультфильма, нарисованного кем-то третьим. Он не мог сказать ни слова, а она выбирала между ним и каким-то светловолосым парнем, звала — и не могла дозваться, отделенная от Сириуса непроницаемым стеклом.

Она повзрослела, как и он. Разве девочки из кошмарных снов взрослеют?

А проснувшись, умывшись, одевшись, он запоздало понял, что глаза ее были совсем обычными, светло-голубыми, а не похожими на Черные дыры, как было раньше.

Это так удивило Сириуса, что он до сих пор не мог прийти в себя.

В детстве, устав кричать по ночам от чувства необъяснимой жути и вспомнив девочку с белыми волосами до самого пола, он решил, что если нельзя выгнать ее из снов, то можно попробовать подружиться, чтобы она перестала быть жуткой и стала такой же, как реальные девочки.

Первый шаг было сделать трудно, как будто воздух сна превратился в кисель, но едва только Сириус подумал об этом и вспомнил, что спит, стало легче. Теперь, правда, приходилось прилагать усилия, чтобы не проснуться случайно, но он, по крайней мере, мог двигаться и говорить по собственной воле.

— Что ты сделал? — спросила девочка. — Это мой сон!

— Я просто понял, что сплю, — объяснил Сириус. — Как тебя зовут?

— Мелс, — сказала она осторожно. — А тебя?

— Джон, — зачем-то соврал он. — Ты настоящая?

— Да.

— И ты сейчас тоже спишь?

— Сейчас ночь. Все спят ночью.

— Мои родители иногда не спят. А когда мама рожала брата, папа лег только в полдень следующего дня.

— А у меня брат — старший, я не знаю, как он родился…

Теперь она приходила каждую ночь, но Сириусу уже не было страшно. Он перестал раздражать родителей бессонницей и полуночными путешествиями по дому. Залезая под одеяло, засыпал как по команде, в сером тумане дожидаясь Мелс, которая, видимо, ложилась чуть позже, и, приходя, расцвечивала пространство сна разноцветными огнями, превращала его в таинственные замки, темные леса и вонючие болота, которые они с интересом исследовали. План сработал на сто процентов: подружившись с девочкой, Сириус больше не поддавался щекочущему ужасу, который был ее вечным спутником. Избавиться от этого свойства она не могла, по крайней мере, во сне, но, как оказалось, бояться тоже бывало приятно и интересно, особенно в хорошей компании. К тому же, теперь Блэк понимал, что все здесь, кроме самой девочки, — декорации.

В дальнейшем, путешествуя по ночному Хогвартсу, он часто вспоминал те сны.

Дружба с девочкой из кошмаров продлилась около года, после чего она просто пропала, перестав приходить. Сириус изучал разнообразные практики сновидений, пытаясь найти ее сам, но неизменно натыкался на серый туман и пустоту, которыми изобиловало пространство снов. Он метался, не умея сам создать декорации и злился, попадая в чужие, которые не были — ее.

Ничего не получалось, и постепенно он сдался. Воспоминания подернулись дымкой и стали деталью детства, как игры в мяч с маггловскими мальчишками, продолжавшиеся, пока мать не узнала. Новые друзья, впечатления, переживания, взросление, ссоры с родителями — все это отодвинуло девочку на второй план, так, что Сириус даже забыл ее имя и вспомнил теперь с трудом, уже после того, как снова ее увидел и понял вдруг, как же на самом деле скучал.

Сегодня вечером он поднялся с постели с тяжелым, прозрачным чувством звенящей пустоты, как будто кусок груди, где сердце, вырезали и выбросили и теперь там свистит ветер и ноет свежая рана. Боль действительно вышла на физический уровень, став пугающей, как первые сны с Мелс.

А тут еще и Джеймс…

Сириус решительно отнял у друга бутылку и сделал несколько длинных глотков, бессмысленно глядя в пространство. И сладкая алкогольная дрянь действительно решила его проблемы — на пару секунд, пока на линии сфокусировавшегося взгляда не обнаружился парень из сна.

— Мордред, мать твою, и Моргана, — пробормотал Сириус. Высокий тонкий блондин, с длинными волосами и длинным лицом был не как настоящий, а действительно настоящий, живой и с бокалом бухла в руке.

Эта история подобралась так близко, что ее уже никак нельзя было игнорировать. Поэтому Блэк решительно встал и пошел проводить расследование.

— Эй, привет.

Джоэл поднял взгляд и увидел Сириуса, мать его, Блэка. Только его здесь не хватало.

— Что? — он был недоволен, озадачен и очень сосредоточен на том, чтобы не выплеснуть свое настроение в виде превращения вечеринки в фильм ужасов.

— Ты знаком с девчонкой с лицом жуткой фарфоровой куклы? У нее еще светло-голубые глаза, она высокая и тощая, но грудь и талия есть, а еще у нее длинные светлые волосы, прям как… — Блэк запнулся. — Прям как у тебя!

Джоэл подпрыгнул в кресле. Мягкое опьянение слетело с него грязными болотными брызгами.

— Что?

Его сестра была влюблена в Сириуса Блэка со своего первого курса, с того дня, как впервые его увидела, объясняя это не привычными для многих девочек категориями вроде его красоты, популярности и чувства юмора, а тем, что он до умопомрачения похож на мальчика, к которому она приходила во снах до того самого дня, как об этом узнал отец.

Омела была уверена, что Блэк и тот мальчик не являлись одной и той же личностью, но ничего не могла с собой поделать: образ друга, которого она лишилась, накладываясь поверх, превращал задиристого гриффиндорца в таинственного принца. Она, как последняя идиотка, смотрела на него украдкой, не спала ночами, посылала анонимные валентинки, писала грустные стихи и иногда подумывала покончить с собой, в духе классического влюбленного подростка. Потому что звездный мальчик Хогвартса даже знаком с ней не был.

Глупость? Конечно. Но она была замкнутой девочкой, выросшей в несчастливой семье, запрещающей себе быть собой и находящей скучными всех, кроме собственного брата. Такому человеку нелегко запросто взять и познакомиться со школьной знаменитостью, да и чудесный романтический образ разрушить очень страшно. Это чувство составляло огромную часть жизни Омелы и она панически боялась его лишиться, несмотря на то, что в нем было ничего приятного, потому что тогда она лишилась бы половины себя.

Джоэл прекрасно знал эту историю, и, как дважды два, знал, что Блэк действительно не знаком с его сестрой. Но описание было точным, хоть и несколько резковатым. А упоминание волос «прям как у тебя» не оставляло сомнений. Однако, Блэк спрашивал так, как будто видел эту девушку на обложке журнала или в кино и теперь пытается идентифицировать.

— Присядь, — мягко сказал Джоэл, решительно беря себя в руки. — Выпей, покури… а завтра, как проснешься, зайди в больничное крыло.