«Не растёт, но выше тучи...» (джен)

Что до неба достает,

Без корней живет,

Не растет, но выше тучи

Поднимает кручи.

«Хоббит». Перевод В.А.Маториной

Йормунгард в точности такой, каким видится, — и ещё больше.

Он весь в изогнутости, внезапном движении и безустанном, неподвижном созерцании, cплетёнными неотступным, хотя часто и незаметным любопытством. У него форма змеи — и столько же кож. Растет новая кожа — и старая сползает, забытая, чтобы быть втоптанной в пыль.

В отличие от своего отца, Йормунгард не умеет менять облик. Во всех сброшенных кожах он отражает одну суть — постоянную, но не застывшую. Он движется, как вода, — течет, падает, скользит, плещет, точит, грохочет. Он видит в скалах контуры, что через тысячи тысяч лет станут трещинами, пещерами и глубокими расщелинами, по которым хлынут потоки. Этот способ видеть он разделяет со своим братом.

Мир вокруг течёт — столь же изменчив, как и слова, что определяют его.

Йормунгард никогда не видел в словах особой пользы. Хоть он и разделяет с братьями и сестрой любовь к рассказам родителя, самого его ложь мало заботит. Или, во всяком случае, не та ложь, которую произносят вслух. Ложь физическая — пространство и границы — более вероломна и более забавна. Бескрайнее море, вечные горы, нестареющая земля, неприступная стена — всё это ложь куда большая, чем все песни Браги или хитроумные преображения странствующего Одина.

Его отец ненавидит стены, но Йормунгард над ними смеется.

Однажды, когда он был еще очень молод, Локи взял его в Асгард. Йормунгард помнит, как со страстным интересом изучал ограду богов, подмечая все укромные уголки, все щели между камнями и извёсткой, все медленно растущие трещины на дереве. Асгард — самое упорядоченное место, что он когда-либо видел, а значит, у него больше всего трещин в суставах. Уже тогда в стене, что помог построить Локи, имелись щели достаточно широкие, чтобы Йормунгард смог в них проскользнуть.

Он часто так делал — заползал в щель и оставался там, наполовину в Асгарде, наполовину в безымянном месте — Снаружи. Он видел, как это тревожило Асов, и не был удивлен их реакцией. Стена, в конце концов, крепка лишь настолько, насколько крепки ее трещины.

С тех пор, как его связали, — Йормунгард повидал много стен и еще больше трещин.

Но все смещается, и миры, и слова — и те, в конце концов, есть два разных способа назвать одно и то же — и его это не заботит. Всеотец Один выбросил его прочь и наложил тяжкое бремя — окружать обширный, безбрежный мир. Но достаточно сместить слова, и такой же правдой — такой же ложью — будет сказать, что перекрученные витки Йормунгарда и есть берег, неустанное море обрушивается на них, как на гладкие потертые камни, и собственными изгибами он очерчивает мир.

«Это не то, — думает он, — что привиделось Одину, который первым вырезал очертания мира из костей моего дальнего предка». Даже по этому поводу он смеется иногда, размышляя о множестве стен Всеотца — тонкие трещины, наваленные камни, заплаты выветрившейся извёстки и даже, местами, дыры насквозь. И смещает свитое в кольца тело, теперь и потом, глядя, как волны спотыкаются о движущиеся стены, как основы мира дрожат, разламываются и создают себя заново — никогда в прежнем виде.

Йормунгард наблюдает, как миры и значения слов смещаются, подобно друг другу, и проводит праздные дни, размышляя о стенах, вечных заветах и прочей лжи.