| Путеводная звезда

Весеннее солнце неторопливой черепахой ползло по небосводу, отражаясь яркими бликами в спокойных водах Камогавы. Императорская семья и ближайший двор покинули столичный дворец, по капризу носящей под сердцем наследника императрицы отправившись совершить подношение в крупнейших храмах прежней столицы Нары⁽¹⁾, и даже рассекающая город широкая стрела Судзаку-одзи⁽²⁾ пустовала. С первым лучом рассветного солнца вспыхнувшие пламенем дворцовые ворота Судзакумон⁽³⁾ и противоположные им городские Радзёмон⁽⁴⁾ единовременно отворились настежь, пропуская покидающую столицу вереницу экипажей двора, мелькнувшую пестроцветной шелковой лентой, и через несколько мгновений все стихло. Город замер, словно запечатанный заклятиями умелого оммёдзи⁽⁵⁾, вальяжно раскинувшись в послеобеденной дреме.

Обычно резкий в это время года ветер с ленцой шевелил цветущие ветви дерев, налетая слабыми порывами, точно по кем-то утвержденному расписанию; гомон, доносящийся со стороны восточного рынка, сегодня звучал приглушенно, словно сквозь толщу воды, — добравшиеся до торговых рядов жители шумели будто по привычке, чтобы не нарушать традицию; даже императорская стража возле огненно-алых Судзакумон спокойно дремала под тяжестью доспехов, поддавшись всеобщей расслабленности. Одинокая повозка проехала по мосту, скрипя несмазанными колесами и тем нарушая безмолвность весеннего утра. Земляной дракон только-только спугнул весеннего зайца⁽⁶⁾, а вишневые деревья уже оделись в бледно-розовые одежды цветов, чей запах усыплял столицу, рождая покой в душах ее жителей. Но не всех.

Черный камушек из чуть поблескивающего гладкого сланца выскользнул из узкой ладони и с тихим всплеском погрузился в темные воды реки. По поверхности побежала легкая рябь, кругами расходясь от места падения. Родившиеся волны потревожили покой медленно плывущих нежно-розовых лепестков сакуры, превратив их в быстрокрылые лодочки, внезапно попавшие из безопасной бухты в штормовое открытое море. Однако спустя лишь миг рябь иссякла, и все вновь вернулось к прежнему сонному состоянию, словно черный гоиси никогда не падал, уроненный ослабевшими пальцами, не разбивал зеркальную гладь воды, да и вовсе не существовал на свете.

Широкие рукава верхнего платья Огаты Сэйдзи были постыдно влажны — но не от брызг тихих вод реки Камо, не от вчерашней по-весеннему робкой грозы и не от утренней росы, покрывшей кусты живой изгороди в Саду божественных источников⁽⁷⁾; а намокли они от злых обидных слез, что мучили его всю ночь до рассвета, не давая сомкнуть усталые раздраженные глаза: молодой ученик вновь посрамил себя разгромным поражением перед Сугавара-сэнсэем в битве с одним из последователей великого учителя го из правящего рода Фудзивара. Что уж говорить о сражении с самим мастером Саем — запредельной мечте юного Огаты — тот не удостоит столь ничтожного игрока даже взглядом, не то что позволит сыграть с собой.

Еще бегая босиком в отеческом саду близ Нары и часами наблюдая за серебристыми тенями карпов в прозрачном пруду, заросшем длинноствольным камышом, Сэйдзи мечтал о том, как будет учиться искусству го в Столице мира и спокойствия в большом императорском дворце Дайдайри⁽⁸⁾ — ведь именно там собирались величайшие мастера игры: император Итидзё⁽⁹⁾ сам интересовался тайнами искусства го, а за ним следовал в этом увлечении и весь двор Хэйан-кё. Сэйдзи с малого детства проявлял необычайную склонность к изящной игре, не участвуя в обычных детских забавах и игнорируя попытки отца приучить его к мечу. В пять он победил своего деда, учившегося таинствам го у китайского монаха из местного монастыря. В семь — соседа Танамото-сама, признанного мастера, игравшего с императорскими сэнсэями. В одиннадцать Сэйдзи выиграл несколько одновременных партий у всех желающих. Тогда-то отец и смирился с тем, что его младший сын никогда не возьмет в руки пару мечей тати и танто⁽¹⁰⁾, а выберет уделом стратегическое искусство игры в камни. Огата подозревал, что отец удовольствовался лишь тем, что в год, когда Сэйдзи разменял свою пятнадцатую весну, его взял к себе учеником Сугавара-но Акитада, великий мастер игры и учитель самого Солнцерожденного, что означало приближенность ко двору и возможность выбиться в люди, несмотря на отказ от пути воина.

Сэйдзи же был просто и незамутненно счастлив в то время: он занимался усерднее любого другого ученика, от слишком частого использования ребрышки черных гоиси покрылись беловатым налетом, а крышечки чаш истерлись по краям. Его гобан сиял отполированной поверхностью, как жидкое золото солнца в жаркую летнюю пору, а колени утратили чувствительность от постоянного сидения. Каждую свободную от собственных занятий и повседневных дел минуту Огата наблюдал за играми учителя, запоминал партии господина Сугавара и мог потом повторить их с любого хода, в любом порядке, даже задом наперед. Он хранил огромный архив кифу всех виденных игр, будь то учебные сражения или битвы великих мастеров. Каждую неделю он тщательно разбирал записанные на ходу партии, тратя огромное количество цветной туши, чтобы зарисовать их на купленной на последние деньги бумаге. Он мог видеть ошибки начинающих игроков и оплошности признанных мастеров, предсказывал мысленно более удачные ходы в любой виденной партии и подсознательно просчитывал варианты использования их для достижения победы.

И все это время он неудержимо и страстно мечтал только об одном — увидеть по ту сторону гобана сосредоточенное, одухотворенное, отмеченное печатью ками лицо Фудзивара-но Сая, величайшего игрока при дворе императора Итидзё и во всей Японии. И шел к этой мечте, не отступая и не сдаваясь. Так было до сегодняшнего дня.

А все оттого, что накануне вечером на традиционной уже встрече во дворце Дзёган⁽¹¹⁾ — императрица любила го чуть ли не больше императора и еженедельно собирала у себя игроков — он в очередной раз уронил честь своего сэнсэя, позорно сдавшись в середине тюбана самовлюбленно ухмыляющемуся Кэно-куну. И — что еще хуже и позорнее — за этой игрой наблюдал мастер Сай, внимательно следя за тем, как его ученик разбивает всякую надежду Сэйдзи на глоток воздуха, уничтожает любую зарождающуюся жизнь черных и изящно обходит все ловушки, словно предвидит каждый ход соперника.

Огата в сотый раз проклял себя, больно ударив ребром ладони по перилам моста, вспоминая, как тряслись от волнения и страха его пальцы, отчего выскользнула и громко стукнулась о татами крышечка гокэ, как чуть заметно поморщилась императрица от неприятного треска, сколь обрадованно и тепло улыбнулся мастер Фудзивара, увидев победу своего ученика, и как презрительно скривил тонкие губы Сугавара-сэнсэй, отворачиваясь от склоненной головы своего.

И вот сейчас он стоял на узком мостике через Камогаву в тени усыпанных бело-розовыми цветами сакур и один за другим выбрасывал в ее молчаливые воды набор черных камней, тех, что подарил ему отец вместе с новым гобаном при переезде в Хэйан-кё. Камни исчезали в темной воде с тихим плеском, словно слезы, растворяющиеся в потоках дождя, омывающего непокрытую голову.

Огата не был слабым игроком и прекрасно знал это, он множество раз побеждал каждого из учеников своего сэнсэя, он обыграл почти всех учеников мастера Сая, однажды даже госпожу Мурасаки, лучшую мастерицу игры среди придворных дам. Но вчерашние слова учителя разрушили столь хрупкое знание, убивая уверенность в себе. «Было самонадеянностью считать, что из тебя может получиться мастер игры. Даже я не в силах превратить земляного червяка в дракона». Сэйдзи мучительно не хотел их помнить. Но слова горели пламенеющими кандзи под закрытыми веками и звенели ветром в ушах, больно царапали душу, затапливая ее ядом и разбивая хрупкую вазу его любви к го.

Выбросив очередной гоиси в реку, будто оторвав еще один кусочек души, он потянулся в скрытый рукавом карман, чтобы найти следующий камушек, но пальцы нащупали что-то более крупное. Табличка с именем, которую дал ему на прошлой неделе Ашивара — единственный, кого он, хоть и с натяжкой, мог назвать другом. Тот, помнится, взахлеб рассказывал о таинственной и прекрасной таю⁽¹²⁾, сравнив ее красоту с красотой луны и, не заметив своей оплошности, самой императрицы. Огата повертел в руке гладкую овальную дощечку, чуть выпуклую с одной стороны, проследив большим пальцем выжженные на ней и обведенные черной тушью кандзи. «Ясэй»⁽¹³⁾, — прочитал он. Ночная звездочка.

Одиннадцатый квартал в третьем секторе шестой полосы в левом районе⁽¹⁴⁾ — Огата запомнил тогда адрес, хотя совершенно не собирался по нему приходить, просто память его обладала таким свойством: сохранять все подряд, даже лишь однажды увиденное или услышанное, словно записывая кистью на рисовой бумаге.

Квартал был известен своим особым населением — официально властями не признавалось, но все в столице, да и за ее пределами тоже, знали, что именно там находятся дома дзёро. «В квартале придется поплутать, потому что я не помню, как добраться до ее дома, скажу только, что ворота у него небесно-голубые, даже ночью они светились на фоне остальных». Если он потерял свою любовь к го, может, найти ее поможет та, для кого любовь — профессия? Криво усмехнувшись, Сэйдзи решительно сжал в руке гладкую деревяшку, круто развернулся и отправился искать небесно-голубые ворота.

Мысли не оставляли его склоненную под тяжестью позора голову, пока он шел по высеченному в памяти адресу — тот отпечатался в сознании столь же четко и неизгладимо, как и выжженные кандзи на дощечке. Густые тени постепенно отращивали длинные хвосты, превращаясь в хитроглазых кицунэ, на поворотах между кварталами загорались масляные фонари, и Хэйан-кё обретал уютную сумеречную мягкость, которую так любил Сэйдзи.

На очередном перекрестке он остановился и, запрокинув голову, уставился в черноту весенней ночи: королева Луна не спешила на небосвод, лишив воздыхателей своего бледного лика на все время новолуния, и лишь Сердце Сэйрю⁽¹⁵⁾ алело прямиком над столицей. В империи Тан⁽¹⁶⁾ считали, что дракон Сэйрю лазурно-голубого цвета, чем не знак богов — что-то странное сегодня творилось в душе обычно далекого от нематериального мира Сэйдзи — ведь он искал голубые ворота дома Ясэй, так кто, как не небесный дракон, сможет указать единственно верный путь? Опустив глаза, он уткнулся взглядом в девятиконечную звезду, черным пламенем горящую на фоне невероятного лазоревого цвета ворот.

Не успел он удивиться совпадению — совпадению? — как ворота чуть приотворились, и тонкая, насквозь просвечивающая фигурка, поклонившись в пояс, приглашающе взмахнула широким рукавом. Чувствуя невероятную легкость во всем теле, словно подчиняясь чужой воле, Сэйдзи уверенно двинулся вперед и скрылся за небесной створкой. Служанка заперла за ним и, приоткрыв сёдзи в дом, растворилась в ночи, будто ее и вовсе никогда не было. Он провел ладонью по векам, снимая морок, но все равно отчетливо помнил, что девушка существовала, а не привиделась: высокие гэта, светлое кимоно с ярко-желтым поясом и звенящая колокольчиком бусина в канзаши. Странно.

Разувшись, Сэйдзи шагнул на татами и в нерешительности замер. Полумрак комнаты таил от взора ее размеры, скрадывая пространство и одновременно превращая его в бесконечность: стены терялись где-то во тьме, клубящейся и манящей, так что казалось, будто их вовсе нет. Доносящийся с улицы чуть слышный шелест ветра в ветвях слив лишь усиливал ощущение свободы и необъятности, раскинь крылья — взлетишь. Дрожащий свет от тлеющих в ирори⁽¹⁷⁾ угольков рисовал причудливые узоры из теней на полу и потолке, словно танец призванных оммёдзи духов. Сладковатый запах курящихся благовоний кружил голову и порождал навязчивое желание прилечь на любезно разбросанные рядом с очагом расшитые подушки. Вьющаяся почти идеальной спиралью тонкая струйка пара из подвешенного над углями массивного медного чайника вносила нотку терпкой травяной жизни в общий рисунок аромата.

Наконец Сэйдзи надоело стоять столбом, и он, разозлившись то ли на себя за странную робость, то ли на это место, дурманящее сознание, то ли на его отсутствующую хозяйку, все же сел на ближайшую подушку, по привычке откинувшись на руках назад, и запрокинул голову. И оцепенел от открывшейся взгляду красоты: над ним раскинулась необъятная звездная ночь, точь-в-точь весеннее небо с россыпью алмазной крошки, даже Сердце сияло кровавым рубином в том же самом месте, как несколько мгновений назад, когда он смотрел на красный пульсирующий сгусток света на улице. Чуть выше Дракона более бледным светом мерцали семь домов Гэмбу, напротив которого алели огненные крылья Судзаку, а на западе в прыжке вытянулся Белый тигр⁽¹⁸⁾. «Карта, — догадался он, — китайская звездная карта». Она была столь полной и подробной, что поражала воображение — откуда? Звезды горели настоящим живым светом, а ярче всех голубой извивающийся Сэйрю, неотрывно смотрящий прямо в душу Сэйдзи, гипнотизирующий, подчиняющий волю и разум, не позволяющий отвести от себя глаза. С трудом оторвавшись от колдовского взора Дракона, он опустил голову и наткнулся на столь же пристальный изучающий взгляд сидящей напротив таю.

Если бы позже его попросили описать ее, он вряд ли бы смог подробно воспроизвести внешность и уж точно не стал бы сравнивать ее с императрицей — супруга Солнцерожденного была мудрой, но скромной и тихой дамой, скрытой шелками и толпой придворных. А эта девушка светилась яркой живой звездой. Чего стоил один только ее взгляд — цепкий и не отпускающий, заставляющий смотреть в темную глубину и искать в ней свет. Сэйдзи никогда и ни у кого не видел такого взгляда, тем более у женщины. Она смотрела серьезно и вдумчиво, будто бы пыталась прочитать его мысли. И это вызывало желание смотреть столь же серьезно в ответ.

Когда все происходящее уже начало казаться сном, а девушка — плодом воображения, она вдруг легко улыбнулась и опустила глаза. Внутри мгновенно разлилось уютное тепло и спокойствие.

— Меня зовут Синь Ё⁽¹⁹⁾. Но вы можете...

— Ясэй. Можно я буду звать тебя Ясэй? — он тоже робко улыбнулся, больше своим мыслям о том, сколько сегодня в его жизни звезд, гораздо больше привычных девяти. Ясэй кивнула в ответ и, моментально преобразившись, ловко разлила пахнущий травами чай по чашечкам. Теперь Сэйдзи получил возможность ее наконец рассмотреть.

На ней не было никаких украшений, привычных и обязательных для подобной профессии, только свободное платье глубокого синего цвета с более светлыми широкими рукавами, прячущими руки до кончиков пальцев; не забранные в традиционную прическу волосы стекали свободным угольно-черным потоком, укрывая спину и плечи еще одним слоем одежды. Подав чай, Ясэй присела на пятки, все так же пристально смотря на него.

— Зачем ты пришел? Я вижу, что у тебя душа не на месте. Потому и горит так ярко Сердце, — она указала взглядом вверх, на алую светящуюся точку на потолке, — это значит, где-то бродит тревожная душа в опасности. О чем ты думаешь?

— Ты любила когда-нибудь? — он не понимал, почему говорит с ней, но просто махнул рукой на очередную странность этого вечера, — я любил. Но не человека — великое искусство. Го. Это было смыслом моей жизни, сколько я себя помню, камни я научился держать одновременно с хаси⁽²⁰⁾, а гобан стал лучшим подарком на день рождения. А сегодня ночью эта любовь умерла.

— Если мне будет позволено высказаться, — она лукаво улыбнулась, словно давая понять, что умеет играть и эту роль, — любовь не может умереть, иначе это не любовь.

— Я не способен больше играть. Я не могу смотреть на золотистую кайю[xxix] и прикасаться к камням — они жгут мне пальцы огнем и сердце позором. От меня отказался учитель, признав меня безнадежным, и мечта моя сразиться с величайшим мастером го никогда не осуществится. Я не смогу победить, я даже не имею права попросить его о партии — Фудзивара-но Сай никогда не снизойдет до столь недостойного соперника.

— Любая битва, будь то завоевание женщины, великой страны или же победа в партии не может быть выиграна, пока не брошен вызов. Как ты сможешь победить соперника, если не начнешь сражение? Как ты можешь знать, согласится или откажется мастер Фудзивара, пока не спросил его? Как ты можешь думать, что не выйдешь победителем, когда даже не начал игру, не сделал первый ход и не увидел ее конца?

— Я не...

Она резким жестом приказала ему замолчать, задумчиво посмотрела на него своими невозможными глазами, протянула руку и коснулась его щеки прохладными пальчиками, очертив контур лица. Огата зажмурился и рвано выдохнул от неожиданности. По спине пробежал ледяной ветер, а в груди разгорелся пожар, не дающий нормально дышать. Не открывая глаз, он потянулся навстречу, туда, где находился источник творящегося с ним волшебства, и мягко дотронулся губами до приоткрывшихся губ Ясэй. И окончательно потерял способность мыслить.

Каждое прикосновение сводило с ума, казалось, пальцы и губы обжигает до боли, как тлеющие уголья в разожженном очаге. Запах кружил голову, мгновенно пьянил, будто слишком горячее саке, заставляя еще глубже вдыхать его, зарываясь лицом в мягкий шелк волос. Ее кожа светилась в темноте комнаты, как звезды на ночном небе. Сэйдзи медленно провел пальцами по ее распущенным волосам, путаясь в тонких прядях и открывая доступ к изящной шее. Чуть прикусил мочку уха и со стоном приник к желанной коже губами, одновременно скользнув руками вниз, крепко стискивая маленькие аккуратные груди и перекатывая затвердевшие бусинки сосков между пальцев; она тотчас тяжело задышала и послушно откинулась на него спиной, отдаваясь требовательным ласкающим рукам.

Вдоль позвоночника Ясэй вился искусно вытатуированный Сэйрю, положив рогатую голову на хрупкое плечо и обнимая когтистыми лапами тоненькую талию; дракон дремал, мерцая разными оттенками лазури, звезды внутри него словно светились каждая своим цветом, но это не нарушало гармонии рисунка, придавая ему больше реалистичности. Повинуясь странному желанию, Сэйдзи коснулся губами головы дракона, обводя языком контуры узора, и медленно начал спускаться ниже вслед за рисунком, слегка прикусывая нежную кожу. Ясэй тихонько застонала и, повернувшись, поймала ладошками его лицо, притягивая для поцелуя. Ее глаза снова оказались невероятно близко, околдовывая и словно замедляя время; прохладные пальцы ловко освободили член Сэйдзи из плена одежды, резко контрастируя с обжигающе горячей кожей, срывая сдавленный стон с его губ, стройные ножки обхватили его бедра, притягивая ближе, так, что два дыхания смешались в одно, и Сэйдзи уже не мог с точностью определить, свое бешено бьющееся сердце он слышит или ее. Зачарованно глядя прямо в ее темные от желания глаза и подчиняясь безмолвному приказу, он спустился рукой ниже, неуверенно коснулся тоненькой полоски волос и задохнулся от дикого первобытного чувства — Ясэй была горячей и влажной, и была такой именно для него.

В следующий миг скользнув язычком по его губам и обняв обеими руками за шею, Ясэй резко двинула бедрами, принимая его в себя, и в тот же миг огонь, до этого лишь чуть покалывавший искорками кожу, проник внутрь, заструился по всему телу, растекаясь в крови, распространяясь с невероятной скоростью, стремясь поглотить Сэйдзи целиком, сжечь, спалить, оставив лишь горстку пепла. Странное пламя, рождаясь в центре слияния, жгло сердце, иссушало и заставляло двигаться быстрее и быстрее, достигая предела возможностей. Дыхание вырывалось хриплыми толчками вперемешку со стонами, однако вместо ожидаемой невыносимой боли огонь приносил немыслимое наслаждение. Ясэй прижималась к нему все сильнее, словно пыталась поглотить его существо, слиться в единое целое, раствориться в нем, и Сэйдзи чувствовал ее невероятно остро, ощущал жар ее тела и контрастную прохладу маленьких пальчиков, до боли вцепившихся в его плечи; дышал ее запахом, сцеловывал тихие стоны с искусанных губ и тонул, тонул в затуманенном беззвездном взгляде, сгорая без остатка.

Когда напряжение стало невыносимым, а огонь добрался до самых кончиков пальцев, Ясэй вдруг выгнулась и протяжно застонала, сильнее сжимая его в себе. Сэйдзи стиснул ее тонкие запястья, прижимая к полу, поймал губами ее губы, втягивая в болезненный поцелуй, и зажмурился до темноты в глазах. Огонь гнал его продолжать двигаться, обещая в конце избавление от острого жжения в груди, и с последним толчком набухшее внутри напряжение лопнуло, словно смятый бумажный фонарик, выплескиваясь наружу. Огата медленно опустился на дрожащих руках, накрывая собой часто дышащую Ясэй и зарываясь в ее влажные сводящие с ума волосы, и тотчас провалился в глубокий сон, освещенный сиянием звезд.

Его разбудил заалевший рассветным румянцем восток, светящийся за приоткрытыми ставнями марумадо. Сэйдзи сел на футоне, ощущая странную легкость на сердце — сколь разнилось вчерашнее утро, омраченное страхом и разочарованием, и сегодняшнее — освещенное вишневым рассветом и тихим счастьем. В комнате кроме него никого не было, остывающий ирори испускал сизоватую струйку пара, рядом с постелью обнаружился чайный столик с горячим чайником, полным ароматного волшебства.

За порогом его встретила вчерашняя служанка, молча подала верхнее платье и, кланяясь, проводила до ворот. Насколько он помнил, Фудзивара-но Сай никогда не жаловал придворную жизнь, и, скорее всего, остался в столице, пользуясь возможностью отдохнуть от всеобщего внимания, вместо того, чтобы отправиться с императором в Нару. Сэйдзи уверенно развернулся в направлении Сада божественных источников — именно там можно было найти мастера Сая в послеобеденное время, когда тот не присутствовал при дворе. Именно там, в самой северной беседке, спрятанной в рощице сливовых деревьев, он встречался с учениками и медитировал. И именно туда Сэйдзи сейчас направлялся, чтобы бросить вызов великому мастеру и осуществить свою мечту.

* * *

Восточный ветер лениво шевелил ветви слив, донося сладкий аромат, и с трудом освежал тяжелый вечерний воздух; отголоски только что закончившегося дождя еще звучали в тишине дворцового сада, звонкими струйками стекая по крыше беседки; туман приобрел столь насыщенный молочный оттенок, словно сама императрица Луна растворилась в небесах, наполняя мир своим сиянием. Удушливая влага оседала на покатых боках гокэ блестящими выпуклыми каплями, отражая свет китайских фонариков. Кажущийся темным массивный гобан притягивал к себе взгляд и одновременно пугал до замирания сердца. Огата пытался справиться с волнением, до боли стискивая в левой руке деревянную табличку с именем звезды — он до сих пор не мог поверить, что решился на тот разговор, что получил возможность сыграть с великим мастером — исполнить свое заветное желание.

Сидящий напротив него Фудзивара-но Сай приветливо улыбнулся, прикрывая губы простым бумажным веером с темнеющим тушным росчерком нескольких кандзи, и опустил ладонь в свою чашу с белыми гоиси, зажав несколько камней в кулаке. Подняв взгляд от пола, Огата невежливо уставился на предлагающего сыграть на равных Фудзивара-сэнсэя и, все еще не веря происходящему, дрожащими пальцами вытащил один черный камень⁽²¹⁾.

— Ваши — черные, Огата-сан, — чуть склонив голову, произнес мастер Сай, протягивая три белых камушка на раскрытой ладони. — Желаю удачной игры.

Огата медленно перевел взгляд на гобан, пытаясь не поддаться захлестывающей его волне паники, и... увидел извивающегося широкой лазоревой лентой Сэйрю, занявшего всю доску. Он легонько потряс головой, прогоняя колдовской морок и желая разрушить странное видение, но Дракон востока продолжал, ничуть не стесняясь, лежать на золотящейся в свете фонариков поверхности кайи, чуть шевеля кончиком хвоста. Его рог сиял нестерпимым белым светом, указывая своим острием прямиком в правую верхнюю точку хоси⁽²²⁾, приковывая к себе внимание и в то же время вызывая жгучее желание зажмуриться. В кончиках пальцев закололо знакомым предвкушением сражения, казалось, черные камни сами просятся в руку и на доску. Недоверчиво сощурившись, он присмотрелся еще раз к точке, на которую указывал Сэйрю, — определенно точно это была звезда. Стараясь не выдать своего сумасшествия, Огата быстро, пока не успел засомневаться в оправданности столь нетрадиционного хода, подцепил из чаши камень и широким жестом занес руку над доской.

— Шестнадцать на четыре. Хоси, — уверенно

произнес он, и матово поблескивающий кусочек ночи с привычным щелчком

приземлился в указанную путеводной звездой точку на пересечении тончайших линий.

Ведомый Звездным драконом, Сэйдзи начал, возможно, важнейшую партию в своей

жизни.

1) Нара или Хэйдзё-кё была столицей с 710 по 784 годы.

Путеводная звезда (гет)

Fandom Hikaru-no Go 2017